Сладостное путешествие

Но сердцу чудится лишь красота утрат.​​ 

Иннокентий Анненский

​​ 

- Как ты, Валера? – крикнула​​ Раиса Николаевна, войдя в квартиру.

- Я? Да​​ ничего. Все хорошо, - радостно ответил Валерий Александрович.

Он улыбался. Его кособоко стриженая голова появилась в проеме коридора.

Она повесила шубу и вошла в комнату:

- О чем мечтал весь день? А суп-то мой доел или нет?​​ 

- Представь, нет! Забыл!

- Опять мечтал напропалую, да?

- Конечно, Раечка, конечно.​​ 

- Витал в грезах! Помнишь, лет десять назад я тебя спросила вот так же, придя с работы: «Где ты был?». ​​ Ты вот запомнил, как ты ответил?​​ 

- Я сказал, что мечтал.​​ 

- А как мечтал?​​ 

- Сладко мечтал, - он​​ засмеялся в ответ.​​ 

- Нет! Давай точнее. Ты сказал, что был в «сладостном путешествии». ​​ Так и сказал!​​ 

- Даже так! Невероятно.​​ 

- Помнишь, как мы смеялись?​​ 

- Да, да, да! Помню. Как же! Да, я такой.​​ 

 

- Дитятко мое! - с нежностью думала о нем жена.​​ 

Ей всегда нравилось заботиться о нем.​​ 

 

Жена пошла, по ее выражению, «приходить в чувство после работы», а он вспомнил ссору двадцатилетней давности, когда вот так же, вернувшись с работы, Раиса Николаевна объявила:

- Ты мне всегда изменял!​​ 

Тогда ему стало не​​ по себе, зато как приятно вспомнить сейчас!​​ 

Тогда она гордо и свысока посматривала на мужа.

- Да, когда же? – тогда он тяжело вздохнул и посмотрел на нее усталым, остановившимся взглядом.​​ 

 

Он уже тогда был болен, но еще на что-то надеялся, - а теперь болезнь стала всей его жизнью. Он знал свой медицинский диагноз, но верил, что настоящий непрописанный диагноз его болезни – враждебность мира. Да, он ничего не мог противопоставить этой огромной, железной стене, что зовется «эпохой», «временем» или как там еще.​​ 

Отношения с женой были идеальны – и эта сладость жизни чуточку, приятно в свою очередь тяготила Валерия Александровича.​​ 

Нет, нет, всё надо повторить! ​​ Открутить назад этак тридцать лет – и изменить жене, и поругаться с ней, наконец!  ​​​​ 

Пусть она объявит:

- Ты мне всегда изменял!

Пусть он скажет:​​ 

- Да когда же? ​​ Разве я бы посмел?

И в ответ она снисходительно улыбнется: так, мол, и быть: поверю. И так хорошо​​ немножко поцапаться, зацепить друг друга, чтоб потом, как в молодости, броситься друг другу в​​ объятия.​​ 

 

Они прожили вместе сорок лет, постарели - и соскучились по выяснению отношений. Они примирились с прошлым – и зачем бы им злиться друг на друга? Но Валерий Александрович скучал по всему, что было связано с прошлым: ему так хотелось жизни, критики, упреков, - но это все ушло.

 

Раиса Николаевна уже пошла на кухню что-нибудь приготовить своему «деточке».

Да, своего старого, больного мужа она нежно звала «деточкой» или «детонькой»: таким он стал слабым и беспомощным.

 

Она ушла, а он продолжал сидеть​​ в своем кресле-каталке. Вот он уставился в альбом с картинами Боттичелли, привычно и торжественно принялся его листать, а сам слушал, как жена шурудит на кухне.

Звон тарелок, кастрюль, позвякивание ложек ужасно​​ 

нравились​​ Валерию Александровичу.

Со старостью его взгляд стал напряжённым, он не любил смотреть собеседнику в глаза - и на его глазах часто и беспричинно выступали слезы.

И сейчас он плакал. Просто по привычке. А почему бы не быть сентиментальным? ​​ Скоро они поужинают вместе.​​ 

 

Он поставил было альбом обратно, но вот опять взял его со стеллажа и нерешительно открыл. ​​ Альбомы стояли столь плотно, что нужны были усилия их втискивать и опять вытаскивать – и это занятие нравилось Валерию Александровичу.

Боттичелли! Неплохо. ​​ За ужином скажу жене, что он​​ нравится, - и жена это оценит.

Ему и на самом деле нравились картины Боттичелли, потому что в них было много ярких красок, потому что он эти картины катастрофически не понимал, - а больше всего нравилось само имя художника: о нем можно было мечтать, под него можно было забыться.​​ 

Время от времени он важно говорил жене:

- Я люблю Боттичелли!

Тогда она с уважением смотрела на него.

Ну да, это была игра, складывавшаяся десятилетиями, - но для них эта игра была смыслом жизни.

 

Им было за семьдесят. Она продолжала работать в своём бюро, а он сидел дома: его слабые ноги позволяли лишь минимальное передвижение. Его настоящей жизнью стала их библиотека. В течение жизни они собирали ее целенаправленно, с увлечением - и копаться в книгах было для Валерия Александровича то же, что перебирать страницы его ушедшей, истлевшей жизни.​​ 

Да, именно так он думал о своей жизни.​​ 

 

Ему не было смысла просыпаться рано, и все же он послушно, превозмогая растущую слабость, вставал, чтобы выпить с женой кофе, а потом до двери проводить ее на работу.​​ 

Раиса Николаевна, будучи методистом экскурсионного отдела известного музея, не могла себе позволить опоздание на работу - и потому отсыпалась только по выходным.​​ 

Он оставался один. ​​ Странно, что он, такой говорун всю жизнь, полюбил молчание.​​ 

 

А была зима; необычайно снежная зима. Двор внизу замело снегом – и утро, после ухода жены, с высоты своего пятого этажа он со сладким замиранием сердца смотрел, как дворник безутешно сражался с неубывающими сугробами, а фигуры жителей неуклюже копошились возле занесенных снегом машин.  ​​​​ 

А снег-то идёт, идёт!

Теперь он мог весь день сидеть перед окном и с радостью смотреть на снегопад. Он вспоминал, что так любил в детстве делать их сын.​​ 

 

Сын Виталий до сорока лет, как он говорил, «искал» себя, а потом сообщил (это было всего год назад), что уходит добровольцем - и не сказал родителям, куда: то ли в Донецк, то ли в Сирию. Перед исчезновением он прислал сто тысяч рублей: трёхмесячный заработок жены.​​ 

Прежде сын никогда подолгу не молчал, названивал​​ каждый месяц - и потому затянувшееся молчание слишком красноречиво говорило об его смерти.

Да, смерти, ведь старики догадывались, что сын зарабатывал добровольцем в «горячих точках»: начиная с Сербии. Тогда, во второй половине девяностых годов прошлого века, в его двадцать с небольшим лет, он вернулся из Сербии с простреленным плечом – и с гордостью рассказал о своем ранении родителям.

Он так и никогда не понял, в какой ужас их поверг! Сын – наемник!​​ 

Но Виталий считал эту опасную, тяжелую работу своим призванием.​​ 

Да, его убили – и боль его смерти не давала покоя старикам, но о ней старались не говорить. ​​ 

 

Сын с ними никогда не жил, кошку они не могли завести: жена была аллергиком как раз на кошачьих, - а отсюда и получалось одиночество.

К тому же, у Валерия Александровича вдобавок к более серьезной болезни была еще и аллергия, требовавшая строгой диеты.​​ 

- Ты мне всегда изменял!​​ 

Он опять вспомнил эту фразу. ​​ Он всегда ее вспоминал, чтобы встряхнуться и ожить. Да, ему нравилось это беззлобное обвинение жены.​​ 

Раиса Николаевна казалась ему красивой. И не ему одному! Она хорошо сохранилась; как она считала, «неплохо законсервировалась в музейной беготне».​​ 

Он всю жизнь не представлял себе, как бы он мог не любить свою жену, - но другое дело, это трепетное отношение к жене не мешало ему добиваться благосклонности других женщин. Он не домогался их, но и не отказывался от близости с ними. Он шел на близость, если, как он выражался, «это не требовало дополнительных усилий». Это не были коллеги жены, но все же до жены доходили слухи об его похождениях.​​ 

 

- Будешь брокколи? – звонко закричала она.

- Конечно! – радостно завопил он в ответ.

Да, завопил: он так ждал, что она крикнет!

 

Они всю жизнь безуспешно пытались узнать, как сын жил все эти годы, - и это было​​ невозможно. Между тем, домышлять биографию сына стало чуть не основным занятием Валерия Александровича:​​ 

насмотревшись новостей, он воображал, он видел в душе, как его сын сражается за Донецк - и он часами сидел весь в слезах от гордости за сына, живо представляя себе его окопную жизнь и частые перестрелки... А то он видел, как его убивает украинский снайпер и как его тело после почестей сжигают в передвижном крематории. ​​ 

 

- Так интересно и приятно смотреть на жену, - сладко думал он. - После работы у нее​​ еще есть силы готовить ужин. Если бы мы остались жить только на наши пенсии, без ее зарплаты, это было бы трудно. Ей за семьдесят, так что формально ее могут уволить в любую минуту. Из завов. Тогда она перейдет в экскурсоводы - и мы все-таки без особого напряжения​​ сведем концы с концами. Так что я слишком завишу от жены. ​​ Как же мне с ней повезло!

 

Он жил на равнине. Окраина города, это большое поле, было заставлено высокими, очень похожими друг на друга белыми коробками-домами. Вечером они торжественно мерцали по всему горизонту.

 

Он любил свои сны наяву. Вот закроет глаза - и видит солнце, и он куда-то бежит. И видит маму, и говорит с мамой - и так целые долгие счастливые часы. А потом он чувствует на своем лице слезы - и проникается такой любовью к миру,​​ но сразу и такой жалостью к себе. Странно, что эта придуманная игра так занимала его.​​ 

 

Ему не хотелось умереть сразу. Очень не хотелось. Он думал о своей смерти, как о долгом путешествии, которое уже началось – и началось давно. Нет, он не умирал: он - странствовал. ​​ И этот путь в воображении был и интереснее, и лучше жизни.​​ 

С приходом жены возвращался и его интерес к жизни, но как только она уходила на работу, он опять предавался своим безудержным мечтаниям.​​ 

 

В его большом доме, кроме жены, было еще​​ одно родное существо: пес. Где жил этот собакевич, он не знал, но где-то не очень далеко. Этот пес мог неделями жалобно, протяжно скулить. Неделями! Время от времени жильцы сплачивались и дружно подписывали бумагу против этого печального пса, - но наш герой в этом не участвовал: он и себя считал таким псом: только он не скулил громко.​​ 

Он открывал дверь подписантам и, вежливо улыбаясь, смотрел на сгрудившихся соседей, требовавших подписи и от него. Он слушал их обличительные речи​​ с насмешливым, преувеличенным вниманием, извинялся и без подписи закрывал дверь.​​ 

Они уходили - и Валерий Александрович возвращался к своим мечтаниям.​​ 

 

В шестидесятые годы прошлого века он сразу после института по направлению попал в закрытое бюро - и до девяностых там работал. Он​​ вспоминал это время как лучшее в своей жизни. Начальник его отдела был другом его отца - и оба мужика воспитывали «Валерку», как умели. ​​ Жизнь – была, и та жизнь была – легкой, - но постепенно она превратилась в непомерную тяжесть – и было уже не распрямиться, не сбросить этот тяжкий груз.

- И все равно, - думал он, - в жизни много нежности. Смерть — это уйти в нежность, раствориться в ней бесследно. Жизнь – это сладостное путешествие в смерть.​​ 

 

Он сидел перед заснеженным окном, но в душе видел, как он идет в солнечный день. Он мог забыться на часы, погрузившись в это видение. Это была сама нежность. Ее Величество Нежность.​​ 

Валерий Александрович​​ любил это свое забытье. Он даже не заметил, как оно стало самой жизнью.​​ 

 

Раиса Николаевна​​ пришла в комнату:

- Какой тебе суп назавтра?​​ 

- Давай какой-нибудь.

- А тебе все равно? О супе ты не мечтаешь?

- Почему? Бывает, и мечтаю, - возразил он.

- Будешь гороховый?​​ 

- Можно!​​ 

 

Ему чаще всего вспоминалась работа в институте. Пятнадцать лет пролетели, как сон! Глава их​​ отдела сколотил группку друзей – и Валерий Александрович был важной ее частью. Работа работой, но главным была дружба. Они могли кирнуть и на работе, запершись в лаборатории, но чаще после работы шли в ресторан, где они отдыхали по-настоящему.​​ 

Но главной​​ слабостью нашего героя были загулы: он очень любил слоняться. Немножко пьяным идти наугад – вот это да! Такое вот хобби.

Отец семейства (сын уже родился), уважаемый на работе, время от времени он превращался в банального пьяницу - и для жены это было головной болью: никто не знал, где он шатается. В девяностые годы это было опасно: каждый день бесследно пропадали люди.​​ 

 

В начале двухтысячных​​ Валерию Александровичу​​ пошел шестой десяток - и уже не оставалось шансов найти работу. Оформили инвалидность.​​ 

За все время после перестройки он так и не нашел сколько-то солидной работы, - и уже пятнадцать лет жил на пенсию, обычную для Москвы: на двадцать тысяч. Спасала положение жена, которая и сейчас была востребована.​​ 

Тогда, став ненужным, он понял, что умирает.

 

- Ты погулять не хочешь? - спросила жена. – Я могу тебя вывезти.

- Да ты что! Там такой снегопад.

- Дорожку за домом расчистили. В принципе, коляска пройдет.

- Хорошо. Спасибо. Я подумаю.

 

Она не могла смотреть на мужа без улыбки: так он изменился с​​ возрастом. Когда-то это был веселый​​ гуляка, регулярно пропадающий на пару дней; гуляка с порывами ученого: в свое время его приглашали на конференции.

Бюро дотянуло до конца девяностых, но вдруг не только его бюро, но и весь их НИИ перестали существовать.​​ 

 

Жена часто вспоминала, как они познакомились. Впервые муж предстал в качестве экскурсанта этаким детиной, неповоротливым и глуповатым, - но потом выяснилось, что их отцы знакомы, - и на Новый год они уже встретились на квартире «Валерочки»: так тогда все​​ звали​​ Валерия Александровича. ​​ Да, он был глупым в живописи, зато по математике уверенно получал только «пятерки».​​ 

 

И вот это «дитятко» умирало. Это угасание затянулось на десятки лет, но, казалось, оно не было обузой ни для​​ Валерия Александровича, ни для Раисы Николаевны: наоборот, оно превратилось в нормальную, обычную жизнь. ​​ 

 

И опять, сидя у окна, весь в слезах от сладостных воспоминаний, он благодарил жизнь и в этот момент был готов расстаться с ней.​​ 

Но - был готов и жить дальше!​​ 

 

Это было всю​​ жизнь его настоящим спасением: шарахнуть стаканчик водки и - забыться. Это делалось не от какого-то пессимистического взгляда на жизнь, - но только по привычке, которой никто не противостоял.​​ 

Только надо было знать, когда можно опрокинуть этот самый стаканчик. Это получалось очень хорошо с коллегами - до перестройки.​​ 

 

Так боль и болезнь стали нормой. Он помнил, что до болезни желание особенной любви все жило в нем, все мешало его покою, - но с болезнью пришли совсем другие желания: он уже со страхом думал, что может остаться без жены, совсем один.​​ 

 

Пальцы его рук вдруг странно зашевелились, словно б хотели что-то сказать.​​ Валерий Александрович прислушался, но они молчали.

 

О, нет, он не стал бы жить, если б остался один! И жена знала, что он так думает, -​​ и старалась ему подсластить пилюлю старости. Она старалась не рассказывать ему о своих проблемах.​​ 

Он знал, что его жена - какой-то там «начальник» в известном музее, но не придавал этому значения: дома они говорили, о чем угодно, только не о работе.​​ 

 

Ему была невыносима простая мысль, что он, такой умный мальчик, круглый пятерочник, хвалимый и в школе, и в НИИ, никому не нужен. Он яростно отбрасывал возраст - и снова, как в детстве, видел себя великим математиком - и уже писал статьи, уже печатался и ездил на международные конференции.​​ 

 

Вдруг он почувствовал, что его увлекает особенная, огромная, радостная, бушующая волна нежности. Ему чудилось, его пальцы слабеют из мгновения в мгновение. ​​ 

Он опять увидел мобильный​​ крематорий! Эта невзрачная машина тревожно дымила в ночи на окраине какого-то разрушенного села.​​ Валерий Александрович подошел поближе и увидел, как зловеще обугливается голова его сына.

 

-​​ Валерий Александрович, детонька! - громко и шаловливо из кухни закричала она. – Ужинать, ужинать,​​ господин ученый!

 

Раиса Николаевна, немножко подождав, бросилась в комнату.

- Валера, Валерка! – заорала она.

 

Валерий Александрович​​ больше не шевелился.

​​ 

Детонька умер.

2018

 

Сладостное путешествие закончилось.​​