Быть русским(2015)

Геннадий Ганичев

 

 

БЫТЬ РУССКИМ

 

 

Платон: Каждый из нас не сам собою возник, но некая часть нашего рождения принадлежит отечеству.

 

 

 

ЧАСТЬ ​​ ПЕРВАЯ: ​​ Государство

 

 

Глава​​ 1

 

 

Я пишу это незадолго до нового 2015 года, когда западные СМИ ​​ с нескрываемой радостью сообщают о проблемах России, когда ее открыто атакуют ангажированные рейтинговые агентства.

Да, это наш мир. Когда по всем законам Крым вновь стал российским, ​​ на Россию и ее жителей обрушились тонны грязи.​​ 

 

События на Украине ввергли Россию в тяжелейшие испытания. Или кто-то еще не почувствовал этого?

Мы, русские, давно​​ открыли, что наша экономика слаба:​​ мы слишком зависим от цены на нефть - ​​ и отсюда следует слабость нашей банковской системы.​​ 

Не упади цены на нефть во всем мире, нам не пришлось бы столкнуться со столь тяжелыми финансовыми проблемами.

 

До Перестройки, а потом и до возрождения России многим казалось, ​​ что они живут​​ в отсталой стране,​​ -​​ но информация заставила понять, что речь идет не об отсталости, но лишь об отсутствии экономической стратегии. ​​ Да, проблемы -​​ так и что? На земном шаре страны в основном такие. Даже ведущие страны потрясают чудовищные кризисы! ​​ В 2008-ом в одночасье​​ десятки​​ миллионов​​ американцев стали бедными​​ и остались без домов из-за банковских махинаций​​ американских крупнейших банков мира. ​​​​ Рухнула вся ипотека!

И​​ ​​ вот те же самые агентства, что за взятки завышали кредитный рейтинг этих банков, сейчас присваивают мусорный рейтинг России.​​ 

Так все открыто продается!

 

Как мы переживем это потрясение? ​​ Во второй половине 80-ых многие​​ в Союзе​​ сочли, что на ​​ обочине оказалась вся нация!​​ ​​ Однако,​​ это не было наказанием, но – самой​​ Историей, самой​​ Судьбой.​​ 

Каждый спасался по одиночке. ​​ ​​ Разве кто-то верил, что его спасут? Нет, спасайся сам. ​​ 

А я радостно ринулся навстречу всем изменениям; да,​​ - решил я, -​​ это лучше, чем стоячее болото.

 

Перестройка – это когда столь многие взялись​​ гневаться! Похоже, многие и не​​ подозревали, что бывают еще какие-то чувства, кроме ненависти. ​​ Царил страх пред другими русскими, страх пред русской историей. Русские​​ драпали за границу, русские​​ не хотели​​ жить среди русских!

 

И если сейчас кому-то еще​​ кажется, что​​ он​​ оказался​​ в чужой стране, - так​​ пусть что-то​​ сделает для нее, для​​ своей​​ страны!​​ Нам предстоит сделать ее своей, нам предстоит стать русскими.

Почему не думать именно так?

 

И я​​ в 80-ые прошлого века, я со всеми своими жалкими заморочками, я​​ не понимал, что за люди вокруг меня, ​​ -​​ но я ​​ почему-то​​ был уверен, ​​ что среди таких людей можно только умирать.

Прошло много лет, пока они перестали внушать мне кошмары.​​ 

 

С ​​ ​​​​ Перестройкой слишком многие ужаснулись тому простому факту, что они – русские. Такой​​ массовый​​ инфантилизм! Словно б где-то есть особенная, идеальная жизнь. ​​ То, что я воспринял с радостью: НОВОЕ,​​ ​​ -​​ для массы было объявлением войны.

Слишком многие признали, ​​ что​​ «коммунистический»​​ порыв наших предков – преступление!

Как всегда в революцию – надежды до неба!

 

В  ​​​​ 1991 году Россия стала суверенным государством. Я воспринял это как шанс. Шанс и для России, и для меня лично.

Россию признали правопреемницей Советского Союза.

Может, кто-то забыл, как это много? Ведь у Союза было много достижений.

 

 

Глава 2

 

 

Возвращение Крыма – огромное событие для каждого россиянина. ​​ Да, это самая главная заслуга государства: ​​ именно вследствие присоединения​​ Крыма​​ Россия вернулась русским, мы обрели свою Родину. ​​ 

Возвращение Крыма - это​​ еще и эстетическая категория: это -​​ прекрасно. На​​ наших глазах свершилась Справедливость: Крым снова наш. Первый раз в жизни я на самом деле горжусь тем, что я - гражданин великой державы.

Впервые мы увидели и свершившуюся волю народа:​​ куда​​ более​​ сотни​​ миллионов хотели этой справедливости – и она произошла.

Сейчас экономика в ужасном состоянии, но это не убивает мою радость: я горжусь тем, что я русский.

Величие ужаса, его реальность заставили меня понять, что мое призвание - жить в этой стране, моей стране.

 

После Крыма в чистом поле, чтоб никто не слышал, я кричу от радости: РОССИЯ! ​​ А прежде​​ в Союзе​​ я только сжимал кулаки от ужаса и боли: мне было страшно оттого, что я – русский.

 

Да, многим угрожает нищета – и они не готовы заплатить за Крым, - но даже этот факт не меняет сути дела: сейчас впервые наше государство нам необычайно близко.

И зачем путать понижение цен на нефть с восстановлением исторической справедливости?​​ Для тех, кто не любит Россию, жить в ней становится трудно, но важно, чтобы те, кто ее любят, понимали грозящую ей опасность.

Я пишу​​ столь​​ самонадеянно, потому что слишком хорошо помню​​ это крымское ​​ воодушевление, охватившее всю нацию. ​​​​ Да разве смогу это хоть когда-нибудь забыть?

 

Как я вообще решился писать​​ на столь трудную тему​​ в столь ужасное время? ​​​​ Да только потому, что я – профессиональный писатель – и всю жизнь выражаю мои мысли именно так. ​​​​ Не верю, что способен понять события: так запутан и противоречив мир вокруг меня, - но мне важно высказаться пусть и на моем​​ недостаточном​​ уровне понимания.

Высказать свое мнение тем более важно,​​ что более История не предоставит столь​​ ужасных, сколь и​​ возвышенных предлогов.

 

Началась​​ острая фаза​​ новой​​ холодной​​ войны, хоть мы, прямо сказать,​​ ​​ не успели согреться после старой! ​​ Прежняя​​ затянулась на​​ всю​​ мою молодость​​ – и сейчас – то же.

Теперь вижу, ​​ что альтернативы противостоянию нет, что сильная Россия мешает слишком многим.

 

 

Глава​​ 3

 

 

Само​​ ​​ возвращение Крыма в России бесконечно значимо для российского самосознания.​​ Оно озарило​​ и​​ мою жизнь, оно заставило поверить в государство, назвать его моим государством.

Но​​ почему​​ прежде я​​ ​​ считал Россию моей Родиной, а в​​ российском​​ государстве видел только зло?

И вот сейчас, когда Россия в опасности, я понимаю, что я не​​ прав: ​​ если я​​ всю жизнь испытываю мой​​ личный ужас существования​​ – так и что?​​ При чем тут​​ государство?

Я​​ ​​ и несправедливо, и напрасно​​ много лет приписывал мой ужас именно ему.​​ 

 

Как каждый человек, ​​ я стараюсь понять, откуда взялись мои проблемы.​​ Ну да, Россия – огромная часть меня, - но при этом меня всегда мучил животный страх пред этим живым кошмаром: государством. ​​ Этот страх уходит именно сейчас, когда России угрожает реальная опасность.​​ 

 

У всех​​ свои​​ обиды на​​ свои​​ государства. ​​​​ Так несколько лет назад мой клиент американец с жаром доказывал, что в Америке вот-вот будет революция и воссылал неслыханные проклятия своим властям.

Европейцы вообще не понимают, как можно любить государство: для них правительство – подозрительная шайка, что «сидит на шее у народа» (советский штамп).

Да, обиды​​ на государство, - но,​​ с другой стороны, мы с ним хитрим!​​ Это не только наша российская традиция – обманывать государство и одновременно бояться его.

 

 

Глава​​ 4

 

 

Мы живем в мире, где​​ за последние​​ десятки​​ лет сотни​​ миллионов бежали​​ из своих стран, меняли​​ национальность, прикладывали огромные усилия для натурализации в западном мире​​ – это на их совести. ​​ Так пусть каждый ответит пред Богом, кто он. ​​ В ​​ этом повествовании я попробую ответить на вопрос, кто же такой я.

 

Нас, людей, на планете едва ли не семь миллиардов, и​​ жизнь слишком​​ многих​​  ​​​​ - безутешное сражение за​​ выживание.​​ Но​​ при этом​​ человек думает, что он сражается​​ с государством.​​ ​​ 

Так же много лет думал и я.

Разве не глупо?​​ 

Да, везде толпа чиновников, везде власть, и везде жизнь человека довольно тяжела.​​ 

Кого же здесь винить?

Получается, что самого себя.

Потому что государство​​ ​​ может​​ не так уж и много.

Любое государство.​​ 

 

Хоть Советский Союз мне было б стыдно обвинить: бесплатная учеба!

А билеты в музеи и театры? ​​ В​​ ​​ 70-ые годы прошлого века в​​ Ленинградском Театре Оперетты я пересмотрел​​ и переслушал​​ весь репертуар, ​​ потому что входной билет стоил​​ 30 копеек.

Входной в Эрмитаж мне, студенту ЛГУ, стоил 10 копеек.

Буханка хлеба стоила 14 копеек.

 

На планете слишком мало социально сильных государств, способных дать своим гражданам высокий уровень жизни.

Уже не представить страну, где не было бы нищих.

 

В мире появились огромные аггломерации: экономические, военные, политические.​​ Европа, Америка, Китай, Россия – все это заставляет человека забыть его национальные корни.​​ Как мне сказал один поляк​​ в​​ Варшаве в​​ 90-ые годы:

-​​ «Мы – маленькая нация. Мне вот все равно, под кем быть. Были под​​ ​​ Союзом, сейчас будем ​​ под Штатами».​​ Меня тогда ужасно покоробил сексуальный подтекст произнесенного. Тогда еще​​ президент дружеской страны не сказал: «Я ни под кого не лягу».

Так вот и​​ Украине захотелось под Штаты! Ну, это-то вы быстро получите: уже украинские порты,​​ предприятия,​​ госсобственность распродаются именно Штатам. ​​​​ На наших глазах Украина превращается в захудалую провинцию западного мира.

 

Да, теперь быть​​ особенным – роскошь. Что может себе позволить слабая, маленькая страна, вроде Болгарии? ​​ Она целиком зависит от начальства в Брюсселе.​​ 

Что осталось от​​ Югославии? Ничего. ​​ Кучка государств, целиком зависящих от​​ брюссельской бюрократии.

Помню, ​​ события в Сербии казались более реальными, чем в Чечне, хоть​​ на юге России​​ ситуация оставалась тревожной. На бомбардировку американцев нашелся свой​​ «ответ»:​​ в Москве​​ кто-то средь бела дня пальнул из гранатомета по американскому посольству.​​ 

Но это и все, что могла Россия! ​​ Таким​​ было​​ реальное положение вещей​​ в 90-ые годы прошлого века. ​​ Случись путч на Украине тогда, мы бы не посмели претендовать на Крым.

 

Разве не достижение России, что она столь упорно отстаивает самое​​ себя? ​​ ​​ И​​ государство, и​​ индивид​​ обречены​​ изживать ужасное в своем прошлом, примиряться с ним, - но при этом важна​​ самоидентификация, сохранение своего потенциала.

При всех проблемах Россия сохраняет​​ и сохранит​​ свою государственность!

 

Что посоветовать человеку? ​​ Мол, вот сиди и мечтай: ​​ придет время – и появится такое государство,​​ которому можно довериться, которое решит твои проблемы!​​ 

Да не будет такого! ​​ Сказочка не воплотится!

Сам сделай что-то для государства, а потом уж требуй от него.

Нет такой идеальной​​ социальной структуры​​ в мире, она​​ не существует ​​​​ -​​ ​​ и​​ чувств таких нет!  ​​​​ Государство, возможно, немножко и​​ поможет тебе, но не жди большего, не жди, что оно тебя спасет. ​​ 

Думать надо своей головой! ​​ Если ты знаешь, что живешь в государстве, ​​ где все зависит от цены на нефть, зачем берешь​​ ипотеку​​ в валюте?

 

Ослабленные государства -​​ это​​ современный​​ общемировой процесс: миллионы, миллиарды людей потеряли свои корни из-за чудовищных войн, революций, всяческих насилий, ​​​​ глобальных изменений,​​ переполнивших​​ и​​ двадцатый,​​ и уже этот двадцать первый век. Слишком много ужаса и ожесточения во всем мире – и Россия разделила этот​​ универсальный​​ процесс.​​ 

 

 

Глава​​ 5

 

 

Надо помнить и об этой стороне​​ нашей​​ Перестройки: ​​ она была вынужденной. Россия входила в​​ глобальные​​ процессы​​ – и​​ ​​ Михаил Сергеевич​​ Горбачев, тогдашний генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза,​​ ​​ это почувствовал. Он понял, что изоляция обернулась бы социальным взрывом неслыханной силы.​​ 

Уже тогда и началось то, что теперь называют​​ «глобализацией». В этом и есть значение​​ «Горби»: он​​ спас Россию правильными политическими решениями.​​ 

Спас Россию, но не спас Союз. ​​ Нам все же кажется, СССР мог быть реформирован осторожно и медленно, а так он развалился с громом.

 

При всех кошмарах жизни я​​ почтительно​​ склоняюсь перед​​ нашим государством. ​​ 

Склоняюсь, но не​​ ​​ раскланиваюсь! ​​ 

Я​​ ​​ все​​ же​​ понимаю, что оно не может быть совершенным.​​ Подчеркиваю​​ «почтительно»: столь огромные проблемы стоят перед Россией. ​​ 

Я даже уверен, что речь идет о самом настоящем выживании​​ моей страны: настолько обострились отношения с так называемым​​ «свободным миром».

Именно этот​​ «демократический»​​ мир, столь превозносимый мной,​​ он-то и​​ заставил​​ именно​​ меня​​ отвернуться от него, заставил​​ понять, что демократии больше нет!​​ ​​ Выяснилось, что​​ это когда-то священное понятие теперь​​ каждый​​ трактует, ​​ как ему вздумается.

 

Если в советское время я видел угрозу со стороны государства, то сейчас - нет. Скорее, я вижу угрозы нашему​​ 

государству: нашей Родине России. ​​​​ Вот нефтяной бум закончился – и надо строить экономику заново.​​ 110 долларов за баррель – прекрасный сон, - но надо от него отказаться. Теперь надо рассчитывать на цену в два раза меньше.

Других​​ решений сейчас и быть​​ не может.​​ 

Президент,​​ остающийся на вершине популярности, оказался в эпицентре борьбы за Россию.​​ 

А мы? Разве мы не понимаем, что решается и наша судьба? ​​ Общество должно его поддержать: так оно​​ останется монолитным и сумеет противостоять​​ «демократической»​​ угрозе. ​​​​ 

 

- Что я такое пишу, - спрашиваю себя, - как не апологию государства и государственности? ​​ 

Но мне искренне кажется, что это то, что надо​​ сейчас​​ России.

Мне стало все равно, каким я предстану​​ «демократической общественности»:​​ мне просто осточертели эти якобы умные люди, что не хотят добра России.

Мне​​ ​​ самому мои мнения о России кажутся​​ ребяческими, но​​ я все же​​ их​​ излагаю: настолько тревожной мне кажется ситуация.

Не претендую на понимание ситуации, но лишь хочу высказать свою позицию.​​ 

 

 

Глава​​ 6

 

 

Но​​ попробуем коснуться​​ сути дела: что же произошло?

Ющенко,​​ тот самый президент Украины,​​ которого мы еще не успели забыть, всеми силами толкал Украину в Европу. ​​ Но именно поэтому он и проиграл выборы!  ​​​​ Янукович пришел к власти именно на отрицании европейских ценностей, которые уже тогда,​​ в 2010 году, внушали ужас​​ основной массе украинского населения.​​ Уже тогда было ясно, что быстрое​​ вхождение​​ ​​ в​​ ​​ структуры​​ Европы​​ может закончиться​​ для Украины​​ чем угодно.

Европа​​ раскрыла Украине объятья​​ только сейчас​​ – и,​​ конечно, только по указке Штатов, ринувшихся в геополитические игры.

 

Но​​ могло ли быть иначе? ​​ Украина никогда и не была​​ «нормальным»​​ государством: ее просто составили политики в угоду своим интересам. ​​ На карте 17 века мы видим этот клочок земли, что затерялся среди больших стран.

Все решила​​ Великая Октябрьская​​ революция: Украине придали большие области! ​​ После войны добавили еще и западные области! В результате получилось очень странное образование, слабость которого во всей мере выявилась только сейчас.​​ 

 

Во​​ ​​ времена Ющенко​​ затащить Украину в​​ ЕС было невозможно из-за презрения европейцев. ​​ Хотя, правду сказать,​​ ​​ была ли​​ Европа высокомерна? ​​ Нет! Просто Штаты тогда не поняли всей опасности игры:​​ тогда они​​ не приказали Европе любить Украину! ​​ Не догадались​​ приказать! ​​ Они уже​​ ​​ тогда ​​ решили, что рано или поздно Крым будет их в силу растущей слабости Украины.

Кто же знал, что​​ для них​​ все​​ произойдет куда​​ двусмысленней и​​ ​​ больнее?​​ «Какая-то там Украина»​​ вдруг отчебучила такое, что вздрогнул весь мир.

Не забыть, как ​​ Тимошенко, тогда еще гордая, красивая​​ (сейчас уже не гордая и не красивая )​​ дама​​ давала интервью на​​ «Евроновостях»!​​ ​​ Безвестная европейская журналистка обдала ее​​ холодным​​ презрением: мол, куда вам со свиным рылом – да в калашный ряд!

Теперь мы видим измученную, ожесточившуюся женщину, окончательно потерявшую ​​ политическую значительность.

 

События в Киеве​​ в конце 2013 года​​ быстро​​ приобрели неуправляемый, иррациональный характер, но​​ поразительно то, что Штаты сразу решили использовать именно ​​ хаос, ​​ именно ​​ этот хаос,​​ не утруждая себя придать ему хоть какой-то блеск законности. ​​​​ Остается загадкой, почему США действовали столь прямолинейно. ​​ Разве не стоило побороться за законность действий?

Но, видимо, действовала уже инерция: то, что получилось в Ираке, Ливии, Афганистане, должно было получиться и здесь.

 

Именно Штаты уже во время путча взяли на себя управление ​​ Украиной – и мы противостоим не слабой Европе, а самой Америке, что весь 20 век считала себя мировым лидером. ​​ Только наша военная мощь не дает нас разбомбить, как​​ Сербию. ​​​​ Задача Америки – втянуть Европу в Третью мировую войну – и тем самым очередной раз обогатиться. ​​​​ Февральские минские договоренности 2015 года доказывают, что Европа это понимает.

 

 

Глава​​ 7

 

 

Самое большое достижение Путина: он сумел сплотить наше общество, в данный момент оно достигло небывалого единства, - но это единство потрясено экономическими проблемами.​​ 

Теперь все правление​​ Путина​​ только слепому может показаться кошмаром, а​​ ​​ ведь еще три года назад такие настроения царили в обществе, надеявшемся на либеральную оппозицию.

И в моей душе вижу явную симпатию к этому политику. Такие вот новые, необычные - и что удивительно - позитивные чувства.

А ведь к Брежневу я не мог испытывать хоть какие-то чувства.

Я считаю Горбачева человеком, давшим мне свободу, но сам Михаил Сергеевич не понимал​​ последствий​​ того, что он делал,​​ – и этим непониманием умалил свои достижения.

 

Жаль, мы не можем успокоиться на позитивности чувств: жизнь постоянно готовит все новые испытания: с​​ Крымом мы​​ ​​ словно очнулись и увидели, что государства​​ в современном мире​​ – не только наше, а все​​ те, что есть,​​ -​​ обречены​​ на постоянную борьбу, напряжение которой не дает радоваться.  ​​​​ Пока шли все эти американские завоевания далеко от нас: Вьетнам, Ирак, Ливия – нам не казалось, что они касаются нас лично. Мы абстрактно понимали эту боль, - но вот она стала нашей – и мы понимаем, что и нам ​​ готовится участь Ирака!

 

Тут​​ ​​ важно​​ успокоиться​​ и не абсолютизировать трудности! Да, средний россиянин живет от​​ кризиса к кризису, его благосостояние шарахается то вверх, то вниз, - но разве в Европе и в США ​​ ситуация такая уж безоблачная? ​​​​ И там у​​ десятков миллионов людей опустился уровень жизни, миллионы оказались без​​ средств к существованию, везде появились толпы нищих!

Да,​​ так​​ трудно​​ живет средний житель планеты!​​ ​​ 

Теперь вот каждый день приурочен к какому-нибудь события – и есть даже День Туалета. ​​ Правда, его назвали более абстрактно: Всемирный день туалета​​ (это что, как-то утешает?). ​​ Именно в этот день представитель ООН ​​ заявил, что на планете у​​ каждого третьего в этом мире нет нормального туалета! ​​ ​​​​ Нормальных санузлов​​ нетути! ​​ 

Таков наш мир.​​ Ни о каком благополучии и речи не идет.

 

 

Глава ​​​​ 8

 

 

Наше государство не нашло свой экономический путь, не выработало свою экономическую модель: мы не можем уйти от сырьевого характера экономики, - но​​ Россия – далеко не единственная страна с таким недостатком. ​​ Когда цена на нефть повышается,​​ этот​​ недостаток становится преимуществом.

Работающей экономической доктрины так и не появилось, мы всегда бездумно жили от нефти, - но вот пришел момент, когда нам придется хозяйствовать более рационально.

 

Ко многим в последние годы пришло чувство, что они живут в своей стране, но ведь это были​​ «тучные»​​ годы.​​ 

Вот пришли​​ «тощие». ​​ Теперь надо привыкать к ним!​​ Да, теперь​​ весь мир живет от кризиса до кризиса – и это никого не удивляет.​​ 

Для России – это вообще обыденная ситуация. ​​ Большие города жили получше, а провинция никогда не шиковала.

Самогон будут гнать больше, а картошку как копали, так и будут копать.

 

Все ​​ современные​​ государства ​​​​ вынуждены​​ регулярно расписываться в своей слабости. ​​ Кризисов не избежать. Падения уровня жизни - тоже. ​​ Так у наций​​ появились общие беды, общие кошмары – и им нечего противопоставить, кроме терпения и солидарности.

 

Но как все началось? ​​​​ Но что было с нами все это время? Может, мы просто что-то просмотрели?​​ 

Может, нам и некогда было взяться за ум?​​ После перестройки выросло целое поколение​​ – и неужели за все это время мы так и не научились защищаться от кризисов?

 

Первый этап​​ российских​​ реформ: 1985 – 1995. Обнищание ужасающее и уже без всякой надежды на улучшение. Спешное (иначе не назовешь!) вымирание старших поколений.​​ ​​ 

Время между двумя путчами 91 и 93 годов – самое тяжелое. ​​ Мучительное становление ​​ государственности.​​ 

-​​ И есть ли государство? ​​ И будет ли оно?​​ – такие вопросы висели в воздухе.

Несомненно, одно​​ из важнейших решений​​ той​​ России:​​ стать правопреемницей Советского Союза, взять его долги на себя – и тем самым утвердить Россию на международной арене. ​​​​ Странно, что столь важное событие мало упоминается в СМИ. ​​ 

 

Особенно много споров о характере реформ​​ того времени. А какие они могли быть? ​​ Приватизация больше похожа на ограбление населения, - но могла ли она быть другой?!

Где-то она была другой?​​ Что ​​ было бы с нацией, если б масштаб​​ реформ​​ был петровским? ​​ Даже те реформы, что были, оказались очень болезненными. ​​​​ Личность Петра Великого потрясает каждого русского, - но никто не хотел бы жить во время его реформ. Никто! ​​ Это был подвиг и реформатора, и народа, - но вымерла значительная часть населения​​ тогдашней России.​​ ​​ Пусть любитель реформ подумает, что он мог бы попасть в этот процент!

Тут хочется вспомнить Беломор-канал. ​​ С исторической точки зрения, огромный успех: так быстро построили! А с человеческой? ​​ В реальности использовался труд заключенных. ​​ Зыки были подлинными советскими рабами!

 

В 90-ые такого уже не могло быть. Как упрекнуть Ельцина в том, что он – не Петр​​ Первый?! Что поделать, если эпоха не выдвигает такую личность? ​​ А что было бы с нацией, проведи​​ власти​​ в России реформу подобного масштаба?​​ 

 

И в 90-ые​​ СМИ​​ «демократического»​​ мира еще говорили​​ по привычке об​​ имперском, милитаристском​​ характере​​ России,​​ но на самом деле страна​​ -​​ в руинах,​​ ​​ - а​​ внутренние проблемы таковы, ​​ что на​​ внешнем фронте​​ Ельцину только и оставалось,​​ что улыбаться и​​ подчеркивать​​ свое​​ показное​​ добродушие.

Бывало, что военные огрызались​​ на словах, но в армии – кризис, денег нет, нет сил и перечить Америке.​​ 

События в Югославии унизили нас бесконечно, но мы ничего не смогли противопоставить варварским бомбардировкам инфраструктуры​​ Сербии.

Да,​​ Милошевич повел себя неумно, противопоставив свою страну мощи НАТО: ​​ он фактически сделал заложниками всю сербскую нацию, - ​​ но все же это не должно​​ было​​ стать серьезным поводам для разрушения инфраструктуры всей страны.

Вся нация заплатила за ошибки одного человека – что же тут справедливого?

 

Разве не то же сделали Штаты с Японией в конце Второй мировой войны? Сотни тысяч гражданских лиц погибли от атомной бомбы!

А бомбардировки Дрездена? Какой был смысл разрушать эту сокровищницу европейской и мировой культуры?

Но, видно, человечество не может обойтись без варварства.

​​ 

А что происходило у нас? ​​ Президент с трудом удерживал власть.​​ Мало​​ того, что​​ Ельцин не дал ощущения сильной власти, ​​ так​​ он​​ еще​​ и​​ просмотрел​​ создание​​ олигархата!​​ ​​ Казалось, мы вступили на путь Америки:​​ Россией на самом деле ​​ правили денежные мешки, власть стала лишь их придатком.

 

Мнение Запада стало​​ слишком весомым, даже опасно весомым.​​ 

Россия ​​​​ понимала​​ всю опасность этого,​​ ​​ но​​ все же​​ она​​ стала​​ сырьевым придатком Европы.

После​​ ​​ введения единой европейской валюты​​ в 2000 году​​ Россия​​ – часть европейского рынка, ​​ рубль теряет значение перед мощью новоиспеченного евро.​​ ​​ 

Но отметим другой важный факт: введение евро означало серьезное понижение уровня жизни слишком многих европейцев: если прежде один мужчина кормил всю семью, - то теперь, чтобы удержать достойный уровень жизни, работать приходится​​ и супруге. ​​​​ С этого момента уровни жизни в России и в Европе ​​ неуклонно сближаются. Сказку про какую-то особенную, богатую Европу можно забыть, она уже не страна обетованная для наших искательниц счастья.

 

Но не все так просто​​ в этом мире: Россия – тоже не дура:​​ Европа​​ все же​​ покупает​​ именно​​ наш газ.  ​​​​ Подходит нефтяной бум – и эти деньги меняют Россию: средний уровень жизни весомо поднимается.

Это случилось с​​ приходом Путина:​​ деньги от нефти довольно быстро оказались в руках государства,​​ -​​ а внешняя политика стала весомой и независимой.

 

Россию всегда ругали: ​​ до Крыма говорили об авторитарном правлении, об имперских замашках,​​ -​​ а после Крыма объявили открытую войну. Теперь все проблемы Украины сводятся к тому, что Россия ведет с ней борьбу! ​​​​ Все западные СМИ утверждают, что в Новороссии​​ только и есть, что​​ наша российская регулярная армия. ​​​​ Мол, убрать ее оттуда – и население радостно вернется в родимую Украину.

Уже никто и не пытается бороться с этой наглой ложью. ​​ ​​ Имел место путч, но этого слова вы никогда не услышите​​ в западных СМИ.

Тысячи​​ ​​ европейцев в рядах армии Исламского государства, тысячи ​​ воюют на стороне Украины в Новороссии,​​ тысячи в Сирии​​ воюют с законным правительством,​​ - но этого как бы и нет! ​​​​ 

Так​​ Украина​​ не просто вошла в нашу российскую жизнь, но во многом и разрушила​​ ее.​​ ​​ Как​​ ​​ мы могли такое предположить?

 

 

Глава​​ 9

 

 

Что было двадцать и больше лет назад? ​​ Украина,​​ как и прочие республики, рванулась в независимость, - и мы уже ничего о ней толком и не знали: ​​ мы ​​ едва справлялись со своими проблемами.​​ 

Зато теперь-то мы видим главное отличие Украины от России: ее лидеры не думали о процветании своей страны.

Основой своей политики президент Ющенко сделал​​ не выход из экономических проблем, но прямолинейную​​ русофобию. ​​ Ну да, был Голодомор, - но попытка обвинить в нем​​ современную ​​ Россию – чудовищное искажение фактов.

 

А декабрь прошлого 2013 года? ​​ До выборов оставалось каких-то полгода, когда начались все эти неописуемые украинские кошмары.

То-то мне хотелось поставить эпиграфом к моему опусу строчку из Ювенала: «Негодование рождает стих», - но предпочел более рассудительного Платона.

 

Как только на Майдане стали​​ безнаказанно​​ избивать милиционеров, стало ясно, что с Украиной может произойти все, что угодно. Тогда Штаты вступили открыто в игру, - и России пришлось быть готовой ко всему. Уже​​ тогда​​ многие понимали, что гражданской войны​​ на Украине​​ можно избежать ​​ только чудом.

 

В начале двухтысячных и Россией, и​​ «демократиями»​​ правила эйфория, но кризис 2008 года расставил все по местам:​​ Европа впала в необычайную слабость,​​ ​​ -​​ а​​ Штаты​​ как раз в то время​​ замкнулись на какое-то время на решении внутренних проблем.

Казалось, проблемы Америки ужасны: ​​ банки разорились сами и разорили страну – и уже Обама дает банкам в долг, чтоб они продолжили свое существование. ​​ И такое возможно!!

Но вот в Штатах начался рост производства, они – в​​ ​​ отличие от Европы​​ - ​​ удачно выходят из кризиса.​​ ​​ В​​ ​​ мире начинается новый виток напряженности​​ – и нам,​​ россиянам, ясно, что именно мы – в центре этой ожесточенной борьбы.

 

 

Глава​​ 10

 

 

Крым – единственное радостное событие во всей истории новой России. ​​ Все русские почувствовали ​​ родство, - но при этом сразу стало ясно, что Украина попадет – рано или поздно – в члены НАТО.​​ ​​ Да просто потому, что альянс не может существовать без нагнетания истерии: воображаемые​​ «угрозы»​​ России ему слишком важны для оправдания своего существования.

События на Украине сразу означали​​ наше​​ противостояние и с​​ североатлантическим союзом, и с Европой, и с Америкой. ​​ Собственно,​​ эта​​ война сразу и началась.

Летом как бы ничего не происходило, черти мутили воду втихомолку, - но в ноябре грохнуло со всей силой! ​​ Нефтяные цены пошли вниз, рубль рухнул.​​ А сейчас уже перекрыты все торговые площадки, рейтинг России уже объявлен мусорным. ​​ 

Как это понимать?​​ «Мол, все, ребята! ​​ Можете спокойно умирать».​​ 

Это​​ «демократическое»​​ свинство ужасает как раз тем, что тебя душат во имя​​ «демократии».

 

В советское время вражьи голоса говорили:​​ «Ты – советский. Ты – из этого насилия и рабства. У тебя не Родина, а помойка. Беги отсюда, куда глаза глядят». ​​ Теперь речь иная:​​ «Бежать некуда! ​​ Просто сдохни потихоньку».​​ 

Ах, господа! ​​ Мы сделали что-то не так, мы вам не понравились! Простите нас за это,​​ ради бога, простите!

 

До девяностых​​ годов 20 века​​ был Советский Союз, одна шестая часть мира, которая – как нам настоятельно объясняли - отравляла жизнь других пяти шестых. А ведь мы, дураки, верили! Союз разбазарили, разворовали, разнесли по кусочкам – и мы думали, что так и надо. Мол, отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног! ​​ ​​​​ Но​​ все​​ «отрекались»-то по-разному: иные​​ совсем​​ не растерялись и сколотили состояния. ​​​​ Кое-кто даже​​ образовали​​ целую колонию в триста тысяч человек в Лондоне. ​​ Мы-то, мол, знаем, куда спасаться, откуда всего удобнее​​ «любить»​​ Россию. ​​ Вы - самые умные и самые богатые. ​​ Все верно, ребята!

 ​​​​ 

В 90-ые​​ Россия стала​​ откровенно​​ слабой​​ – и тысячи и тысячи русских​​ ударились ​​ в бегство. Они​​ поселились по всему миру – и уже русский в Дубаи (Арабские Эмираты) предложит тебе починить зубы или купить дубленку. И в Австралии, и в Америке – везде огромные русские колонии. ​​​​ 

 

В начале 1995 года стало заметно, что три-четыре​​ года​​ свободы​​ ничего не дали, что к трудностям обыденной жизни добавились сводки с чеченской войны. Усилилось ощущение, что Ельцин не понимает того, что делает. ​​​​ Коммунисты чудом не выиграли выборы 1996 года. ​​ Да и выиграли б, если б результаты не подтасовали.​​ 

Когда 17 августа 1998 года ахнул кризис, многие опять оказались на дне общества. Многие так и не сумели подняться заново.

Что с ними стало?  ​​​​ Больше похоже,​​ ​​ что​​ их прибило к мыслям о всеобщем​​ «равенстве».​​ ​​ В 99-м опять замаячил​​ «призрак коммунизма»​​ - и уже стало ясно, что ни один российский политик не решится выбросить из своих доктрин ​​ компартию.

 

Но признаемся в любви и Союзу: это же наша история, наша жизнь!​​ Была некая общность людей,​​ -​​ и хоть нас заверяют, что оная была общностью сумасшедшего дома, мы все-таки продолжаем верить в нее! ​​ Я​​ не​​ верил в эту общность, - но как жить, когда верить не во что?​​ И потом, я вижу ясно, что​​ многим людям и​​ моим родственникам лучше жилось тогда.​​ 

И сейчас эта наша вера в СССР никуда не делась: ей замены так и не нашлось.

 

Так мы шарахались: от ненависти к Советскому Союзу до восторга пред силой России (это про нынешнюю историю Крыма). И все это были неадекватные чувства. ​​ Россия нужна наша поддержка, а не эти странные, досужие​​ шараханья. ​​ 

 

Придя к власти, Путин встроил эти идеи в общую концепцию государства; они, по крайней мере, перестали пугать левизной, радикалы-коммунисты попритихли.

 

Ох, уж этот коммунизм! ​​ До перестройки казалось, к черту этот мир бредовых​​ «общечеловеческих»​​ идей, зачем нам коммунистические бредни! ​​ 

Вроде бы всем так осточертел коммунизм, -​​ ​​ но​​ что​​ же на самом деле? ​​ Выборы показали, что демократия западного образца всерьез не воспринимается россиянами. ​​ Житель России молча смотрел, как его обворовывают свои же. ​​ Еще и сам процесс этого​​ воровства назывался​​ «демократическим». ​​ Конечно, в устах народа​​ «демократия»​​ сразу превратилась в​​ «дерьмократию».

На таком фоне ни Явлинский, ни Ходорковский не могли рассчитывать на симпатии народа. Да, ребята, вы – умные, но вы – с другой планеты.  ​​​​ Инопланетянина не выберут в президенты.​​ 

 

Царил ​​ хаос​​ – и​​ он​​ всем успел осточертеть. ​​ 

Чуть в родившемся новом появились первые трудности,​​ - и​​ уже коммунистический Союз Советских Социалистических Республик ​​ показался добрым.

Государство – не строилось! ​​ Вместо него всем правили богатые люди.

Но разве кто-то сомневается в их таланте? Да, они обогащались, они строили свои империи, - а население только нищало.

 

 

Глава 11

 

 

В ​​ московском государстве куски государственного пирога распределялись свыше – и не по заслугам, а по сословному принципу.​​ ​​ Да, это наша история, но то же было и в Европе; ​​ однако,​​ там религиозная революция проложила путь​​ индивидуализму.​​ 

 

Петр Первый ​​ открыл путь талантам, ввел десятки тысяч церковно-приходских школ, сделав обязательными начатки образования.​​ 

Провозгласили равенство прав – ну, и что? Да, его можно зафиксировать в Конституции, ​​ но невозможно реализовать в реальной жизни.

 

Кто​​ ​​ первый превратил равенство прав во всеобщее бесправие? Павел Первый. Равенства не было; были правители, желавшие придать бесправию конституционный характер. Дальше демонстрации​​ желания​​ права дело не пошло.

 

Российский либерал всяк день чуть не торжественно провозглашает:​​ «Россия – страна рабов!». ​​ Правда, теперь вошло в обиход слово «ватники».​​ 

Но кто же они, рабы, где они?​​ Нет, это не Россия! Это – весь мир. ​​ Попробуй протестовать в любой точке земного шара. ​​ Власть везде отстаивает себя. Покритикуй, где угодно,​​ - и​​ тебя,​​ как минимум,​​ уволят. ​​ Это европейская традиция – выходить на улицу и протестовать. ​​ Этим особенно отличались французы, но даже и там протестов в миллионы участников не стало: настолько распылилось общество.

Да, они протестуют, а ничего не меняется, ситуация только хуже и хуже.​​  ​​​​ 

Разница поколений огромна: родители гораздо богаче их детей. ​​ Дети теперь вынуждены жить с родителями,​​ даже в Европе​​ каждый должен работать, чтобы прилично сводить​​ концы с концами.​​ 

 

Это только кажется, что европеец более защищен: и​​ там пособие по безработице – жалкая фикция, какая-то глупая насмешка. ​​ В сетях стоит прочесть все эти жалобы французов:​​ им даже на метро не хватает!​​ 

С такой жалкой подработкой человек уже лишается статуса безработного, а значит, и пособия, ​​ этой маленькой подачки

Это пособие - ​​ большое только в пересчете на рубли, - но в самой Франции оно унизительно маленькое.​​ 

Достижение Франции – ее бесплатная медицина, - но затраты на здравоохранение делают эфемерными все прочие социальные статьи бюджета.​​ 

Европейский Союз – под полмилларда, а безработных –​​ не менее​​ 10%. ​​ Это же десятки миллионов людей!!​​ СМИ прямо говорят: «У 40 миллионов европейцев даже нет банковских карт».

 

Чтобы подчеркнуть несопоставимость денежного обеспечения, я приведу разительный пример.

Вот в 1991 году приезжаю​​ я​​ в Париж - и с городом меня знакомит мать меня пригласившего ученика (тогда за рубеж ездили только по приглашениям). Она рассказывает «препечальную» историю:

- Представляете, в месяц я зарабатываю всего 27 тысяч франков.

Всего!!​​ ​​ Я просто обалдел: дома-о мы жили всей семьей на 20 долларов в месяц!! ​​ Тогда доллар стоил примерно 5 французских франков. ​​ Но что же дальше?

Она продолжает:

- Половину отдаю на налоги!!

50% налоги – это круто, но ​​ все же остается много!

Она мне объяснила, что для Парижа 13 тыщ франков в месяц – совсем немного!

Я, можно сказать, обалдел на всю жизнь.

 

В​​ «Наказе»​​ Екатерины Великой впервые говорится об обязанностях власти: до императрицы власть лишь требовала. Сказали – и подзабыли: в​​ 18 век Просветительство хорошо уживалось с рабством.​​ 

Лично-конституционный абсолютизм, определяющий меру свободы, - это не торжество личности, но торжество самой Екатерины. Да, Россия многим ей обязана:​​ и победы над Турцией, и Эрмитаж, - но рабы оставались рабами.

 

18 век – век ярко выраженного культурного космополитизма. ​​ История самопознания русской нации начинается поздно: с 19 века.​​ 

 

В России бюрократия стала богом в первой половине 19 века. ​​ Собственно, сейчас – то же самое. Но сейчас чиновник, чтобы удержаться на должности, изображает что-то вроде эффективного менеджера.​​ ​​ Но мы-то видим, до чего довели страну эти​​ «менеджеры».

 

Но разве в лучшем состоянии Франция​​ при хорошем менеджменте? ​​ Значит, дело не только в нем! Значит, состояние экономики, как и состояние общества,​​ ​​ – гораздо больше, чем провозглашение экономических свобод.​​ 

Если вы так​​ «свободны», то почему столь ужасные проблемы? ​​ Значит, одной​​ «свободы»​​ мало.

И что это за позиция современного западного мира:​​ «Скинуть Путина – и Россия сразу станет свободной»?​​ Это уже зловещие сказки не для детей.​​ ​​ Особые надежды возлагаются на обнищание населения. ​​ Господа, вы не знаете ​​ Россию! ​​ 

Ваши попытки привнести в Россию ваши западные ценности только всех настроили ​​ против вас. ​​ Чего стоит объявление поборниками свободы представителей ​​ сексуальных меньшинств и девушек, разнузданно распевающих в главном храме России.

 

Это в​​ Европе сильные национальные государства создались до возникновения национально-исторической идеологии, а России идеология нужна.​​ 

Патриотизм – чем не идеология?​​ 

Это уже не идеология, а торжество здравого смысла.

 

Мы опять возвращаемся к лучшему в нашем прошлом, но уже осторожно. ​​ Но нам и негде еще искать наши корни, как не в нашем прошлом! ​​ И как еще противостоять ужасам​​ «демократии», навязывающей какую-то особенную, якобы непременно​​ «демократическую»​​ модель?

Вот в Ливии свершилась «справедливость»​​ в вашем понимании​​ - и теперь там полыхает борьба за власть. А каково Италии, ведь это – у нее под боком! ​​ Куда Италии деть эту орду беженцев? ​​ ЕС не торопится помочь.

 

 

Глава​​ 13

 

 

Меня​​ ​​ очень разозлили все эти события. ​​ Мир оказался перевернутым, выяснилось, что ему нужна наглая ложь. ​​ Тут стоит признаться, что в советское время я учился в военной академии по специальности «обработка космической информации». ​​ Так что​​ в​​ этой моей задушевной, но глуповатой беседе много и от тех юношеских амбиций. ​​ Я на самом деле хотел стать военным!​​ 

 

Что ж, будем жить в таком мире: уже совсем без иллюзий. ​​ Эта эпоха разбудила во мне воина: мне впервые в жизни хочется сражаться за справедливость.​​ 

 

Всю жизнь мне приходится слушать проклятия в адрес России – и это настолько меня заинтриговало, что вот даже об этом и пишу.  ​​​​ Может быть, даже и не удивительно, что мне захотелось что-то написать в ответ на эти бесконечные завывания. ​​ 

 

В сознании​​ ​​ среднего европейца Россия ассоциируется со страной, где пренебрегают законами экономики, где в любой момент может произойти что угодно.​​ 

 

Чтобы жить в России, надо испытывать к ней сильные чувства. Тут нет уклада жизни, нет жизни​​ «красивой». Слой людей с достатком слишком мал, чтоб его выдавать за российскую жизнь. Тем не менее, в Европе говорят именно об этих людях. ​​​​ 

Как-то​​ мой​​ французский клиент – прямо скажем, не самый бедный -​​ ​​ с восторгом рассказал, как все они, участники аукциона шампанского, восхитились ​​ русским, что не только купил бутылку за тридцать тысяч евро, но тут же при всех и открыл ее! ​​ «Представляете, полбутылки шампанского вылилось на пол! ​​ Как мы все ему завидовали: мы-то не можем себе такого позволить!».  ​​ ​​​​ 

 

Достаточно сравнить новости, чтобы понять, что в России власть куда ближе, чем на Западе.  ​​​​ Например, речи Путина и Олланда несопоставимы: Олланд​​ даже​​ и самим французам​​ кажется абстрактным пустобрехом. ​​​​ Благодаря новым технологиям, и я, житель Подмосковья,​​ знающий французский язык,​​ наслушался его речей. ​​ Все они – ни о чем. ​​ Очень похоже на речи генсеков Советского Союза: они столь же высокопарные и пустые.​​  ​​​​ 

 

Везде​​ ​​ глобализация сделала свое черное дело: ​​ человек чувствует себя слишком зависимым от внешних факторов. ​​ Так что честнее было бы назвать его​​ «рабом».

Египетскими рабами были люди различных национальностей – и они хорошо знали, что они –​​ рабы. Они были рабами с нашей точки зрения, - но плакали ли при этом от горя – большой вопрос. ​​ Это сейчас​​ «раб»​​ звучит обидно. ​​ 

В ​​ Советском Союзе рабочий гордился тем, что он – советский, - и он жил лучше других. Сейчас есть рабочие, но это уже не класс. ​​​​ Классы распылились в одиночек – и уже каждый спасает себя, как может. ​​ Тут нельзя сказать, плохо это или хорошо: у человека нет выбора.​​ 

 

Весь мир – деревня, все мы глобализированы и обобщены.​​ Это только кажется,​​ ​​ что​​ безумие русской жизни более обнажено.​​ ​​ Везде ты просто не можешь не столкнуться с ним! Меня лично никогда​​ всегда и везде​​ не покидало чувство, что я в западне: в любом случае, в любой стране,​​ я​​ переживаю​​ тот ужас, что несу в себе.​​ 

Разве было иначе в Париже, чем в Москве? Нет.​​ ​​ Ты почувствуешь​​ себя сколько-нибудь комфортно​​ везде: все зависит от твоей способности радоваться, - а не от внешних обстоятельств.​​ 

 

Мне казалось, ​​ это только русская традиция: жаловаться искренне и горячо. ​​ Но нет! ​​ Это делают все! ​​ Как только в 1991 году я выехал за рубеж, меня завалили жалобами и немцы, и швейцарцы и французы. ​​ Это сразу стало главной темой разговоров.​​ Да, у швейцарца пенсия в два раза больше, чем​​ ​​ у француза (за счет частных фондов), но при этом все хором жалуются, что в Швейцарии нет искусства и вообще жить скучно.

 

Дело не в стране, а в самом человеке.​​ Вот что делать с миллионами людей, которые ничего не умеют? ​​ Их​​ полно во всех странах.​​ Они будут приспосабливаться,​​ но заранее понятно, что​​ они будут недовольны.​​ 

Человек закончил школу, приобрел диплом вуза, но при этом он не нужен.​​ ​​ В России это непременно «менеджер»!​​ Он не нужен объективно:​​ да,​​ у него есть пустая​​ бумажка с надписью​​ «диплом»,​​ ​​ -​​ но на самом деле он ничего не умеет.

На Западе эта проблема стоит остро:​​ в толпе безработных много квалифицированных,​​ - а в России такой человек все же найдет местечко, но при этом он будет получать нищенскую зарплату.

Роботы​​ в недалеком будущем​​ во многом заменят человека – и потому особенно важно, чтобы этот человек был сколько-то умным​​ гражданином: осознавал такие понятия, как​​ «Родина»​​ и​​ «родная вера».

​​ 

Сталин умел использовать появившиеся средства массовой информации,​​ идеологический пресс был чудовищным до Перестройки, -​​ а вот​​ ​​ современное телевидение лишено идеологического пресса. ​​​​ И что? ​​ Мы получили бесконечные сериалы и шоу. ​​ Да, это общее поветрие всего мира; тут мы не открыли ничего нового. ​​ 

Так о​​ каком​​ «имперском мышлении​​ России»​​ вы говорите? ​​ Да современный человек​​ не настолько образован, чтобы​​ знать такие​​ слова.

​​ 

Нам, русским,​​ не кажется, что наше государство – против нас, что оно нас закапывает живьем, если верить вашим​​ «демократическим»​​ средствам массовой информации.​​ 

Нашему ​​ государству​​ приходится​​ заново создавать​​ традиции нашего сосуществования​​ на наших глазах. Появились законы о шуме, о курении. Эти законы​​ скорее профилактические: так трудно следить за их выполнением, ​​ - ​​ но они создаются на наших глазах​​ – и главное, они встраивают Россию в общемировые процессы.​​ ​​ ​​ Теперь даже использование хлопушек – на специальных площадках! ​​ 

Нам не кажется, что наше правительство​​ – свора идиотов.

 

 

Глава 13

 

 

Способно ли государство противостоять насилию?​​ 

Прекращение терактов за пределами Кавказа​​ на территории Российской Федерации​​ ​​ нам, гражданам России,​​ кажется ​​ огромным​​ достижением!

Нам​​ было почудилось,​​ мол,​​ все уже в прошлом,​​ -​​ но взрыв в московском метро 6 февраля 2004 года еще раз показал хрупкость всех человеческих и национальных связей: все бессильны перед террором.​​ 

Именно все: весь мир.

 

Бесконечная чреда терактов​​ во всех частях света​​ сделала свое дело: нанесен страшный удар не только по общности русских,​​ -​​ но и все человечество поставлено на грань выживания. Теперь над обществом парят не​​ «тираны власти»​​ (30-ые годы 20 века), но тираны насилия. Враждебность этих сил столь же ужасна, сколь и непонятна.​​ 

Вот новая общность человечества: общий страх перед насилием.

В советское время такого масштаба трагедий не могло быть! ​​ Да, отключали, как и сейчас, горячую воду, ​​ были аварии​​ ​​ на транспорте, - но чтобы террористы врывались на спектакли и держали в заложниках​​ зрителей – такого кошмара никто не мог ​​ себе представить.​​ ​​ 

Чтобы двадцати коптам бандиты​​ «Исламского государства»​​ хладнокровно и​​ «красиво»​​ перерезали горло!​​ Чтоб они делали профессиональные фильмы из сожжения заживо!

Чтобы разрушали древнейшие города?​​ Кому бы такое могло прийти в голову??!!

 

Но кто виноват? Конечно, власть! ​​ В кого же еще плюнуть, как не в государство? И вот многие взялись протестовать – и ​​ от государства потребовалась немалая деликатность, чтоб не восстановить общество против себя.

И мне​​ уже​​ показалось, что именно протесты пробуждают во мне русского.​​ 

Разве так легко завоевать доверие общества? ​​ Этого не смогли объявившие себя​​ «демократами».​​ Разве не​​ очевидно, что новая Россия бесконечно снисходительна к своим согражданам? ​​ Президент в социальных сетях предстает унизительно и неадекватно – и никого за это не наказывают.

Эти бесконечные унижения, наоборот, необычайно подняли авторитет Путина!  ​​​​ 

То вы учили нас приличиям, лощеные господа, а вот сами опускаетесь до низостей!

 

Что уж​​ и сказать​​ про западные СМИ:​​ нет такой гадости, в которой бы не обвиняли и президентов, и самого Папу. ​​ Почему теракты в московском метро вызвали смех у французских карикатуристов? И после этого москвичи несли цветы к французскому посольству, когда этих самых​​ «художников»​​ перестреляли террористы во время производственной летучки.

 

 

 

ЧАСТЬ  ​​​​ ВТОРАЯ: ​​ Толпа

 

 

Глава 1

 

 

- Но почему меня тянет в Россию? – думал я. -​​ А​​ ​​ что,​​ если есть именно твоя русская толпа, что не отпускает тебя?

Что же такое нация? Нечто целое, спасительное, целостное, врачующее – или агрессивная толпа?​​ 

Что же заставило меня, русского, признать, что этот народ – мой? Почему мне так страшно​​ было​​ признать это? Или детские обиды на пьяные морды​​ (отца и дядей не помню трезвыми)​​ еще переполняли​​ душу?

В Союзе я не понимал, кто я, но когда понятие и самоощущение нации изменилось, мне нашлось в ней место.

 

Ничто так ни ужасно, как толпа: быть ли русским, быть ли эмигрантом, быть ли членом какого-то объединения – все это не просто ужасно, а безнадежно ужасно. Но что делать? Сидеть на своей веточке одному и ждать, пока сметет ураганом? Да и есть ли такая веточка?

 

И что же наш мир? Миллионы и миллионы ​​ всех национальностей, что не могут себя найти в этих стремительных изменениях - они тоже составляют некое образование, поставляющее террористов; эта мятущаяся толпа создаёт и задаёт фон. ​​ Уже создается исламистское​​ государство, открыто угрожающее​​ всему миру. ​​ Исчезают прежние государства, создаются новые. ​​ Мир кипит!​​ 

 

Да, это наш​​ сложный​​ мир, но​​ в нем​​ Россия​​ совсем​​ не обречена на плохой сценарий. ​​ Тут все зависит от нас самих.

Бывают такие моменты в истории каждой страны, ​​ когда людям надо быть нацией, чтобы выжить. ​​ Так было во время Великой Отечественной войны. Я не застал войну, но по моим близким людям слишком хорошо помню это ощущение единства.

 

 

Глава ​​ 2

 

 

Одно из главных обвинений демократического мира в наш адрес как раз в том и состоит, что россияне так и не становятся нацией, а представляют собой ​​ только разрозненную толпу, в которой каждый озабочен лишь собственным выживанием. Мол, россияне вообще не знают, что такое​​ «демократия»​​ и​​ «политкорректность»​​ - и потому они варвары. ​​ 

А вы?  ​​​​ Что же это за​​ «политкорректность», если она порождает насилие?!

Только что свершившееся ​​ убийство французских карикатуристов говорит о максималистском понимании свободы европейцами: десятки миллионов европейских мусульман постоянно оскорблялись этими карикатурами! ​​ 

 

А​​ что же сами карикатуристы - неужели они не понимали, что унижают и оскорбляют? Сами европейские политики создали безвыходную ситуацию! Они строят общество по законам​​ идеальной, абсолютной свободы, которая противоречит самой природе человека!

Поэтому и создалась столь​​ взрывчатая​​ ситуация.

 

Теперь каждый день​​ «свободный мир», - видимо, из чувства долга, - напоминает нам, что мы – на грани дефолта. Это вызов именно нации, а не толпе, это открытая угроза национальному суверенитету России.

Уже ​​ не избежать открытого противостояния: столь серьезно​​ «демократический»​​ мир взялся придушить Россию. ​​ И с чего вы взяли, господа, что вы –​​ «демократы»?!

 

Так сами события толкают нас поставить вопрос: как разграничить нацию и толпу? ​​ Как превратить толпу – в нацию? Нация – это организованная толпа, живущая по законам государства. ​​ Нация – некое идеальное целое, - и каждый гражданин должен нести в себе, в своей душе это целое, чтобы нация получилась.

Когда мельтешение толпы начнет складываться в нацию?​​ 

Государству важно, чтоб это произошло сейчас, когда ему трудно.

 

Я дожил до седьмого десятка – и насмотрел разных толп. Для примера сравню только две. Когда я жил в Нью-Йорке, меня поразила корректность американской толпы, - но эта​​ «корректность»​​ часто бесчеловечна: время от времени видишь человека,​​ лежащего зимой прямо на улице! ​​ Он не шевелится, очень холодно – и боишься, что он уже давно мертв. В обычную тишину улицу вдруг врывается ругань негра – и никто уже не обращает на нее внимания. ​​ Зато курящих по сравнении с Россией и Европой несопоставимо меньше.

Я живу под Москвой – и тут в порядке вещей, если кто-то писает у первого попавшегося куста, на улице можно встретить человеческие фекалии или презерватив.

Но что вас напугает больше: труп или фекалии? Везде есть свои неприятные особенности.

 

Да, это жизнь: постоянно что-то случается! Казалось бы, людей нельзя не бояться, но вглядись в них – и ты узнаешь себя. Так не ужасаешься ли ты сам себе?​​ 

С возрастом понимаешь, что толпа везде ужасна, что везде она – решает всё. Твой город кажется невыносимым и шумным, но и в другой стране, попав в бедный квартал, ты испытываешь точно те же чувства.​​ 

 

Чем измерить самочувствие толпы? Прошлыми кошмарами?!​​ Штаты до сих пор не могут примириться с вьетнамской войной – так и​​ Россия не отрекается от своих концентрационных лагерей! Да, мы никогда не привыкнем к своему прошлому, - но разве мы его забываем?

Мы​​ ​​ медленно​​ ​​ выпутываемся из своих кошмаров.​​ Да,​​ медленно: потрясение ​​ не должно  ​​​​ быть слишком сильным.​​ 

 

Сколько-то идеальной ситуации нигде и не было! ​​​​ Наше общество​​ не более​​ ужасно,​​ чем любое другое, - и на седьмом десятке решаюсь признать, что оно куда милосерднее того советского общества, в котором​​ я​​ прожил большую часть жизни.​​ 

Жизнь в разных странах заставила понять, что ​​ «милосердных»​​ обществ не бывает, что везде человеку уготована тяжкая, часто непосильная житейская борьба.

 

Не слишком ли большое место занимает выживание в жизни ​​ современного​​ человека? ​​ ​​​​ Тут мы не​​ так​​ далеко продвинулись со времен охоты на мамонта.

Можно изобрести зубную пасту, поставить на сосуды байпассы, но само сосуществование ​​ людей не может быть легким. Оно всегда драматично.

 

 

Глава 3

 

А что же российская толпа? ​​ Она очень изменилась, как и вся страна. ​​ Мне сейчас важно отметить, что уже к 2000​​ году в России​​ значительная часть общества​​ ничего не знала о советских ужасах. Для​​ этих людей​​ лагеря​​ политзаключенных -​​ только​​ «история»,​​ которую​​ эта толпа​​ не воспринимает и не может​​ воспринять как часть своей жизни. ​​​​ 

Может, им и не стоит пересказывать того, что было? Может, ​​ и на самом деле на ужасы прошлого стоит закрыть глаза, чтобы жить дальше?

Да, мы – современники, но еще более​​ мы – заговорщики: мы делаем вид, будто​​ наше прошлое преодолено нами, будто оно нас не ужасает.

 

Когда в восьмидесятых всем стало ясно, что​​ «система»​​ изжила себя, разве у​​ всех​​ нас не появился шанс стать русскими? Но с чего бы могли мы начать?​​ 

Что в начале девяностых помешало признать этот ужас​​ политических репрессий​​ нашим? Что​​ тогда​​ помешало покаяться?​​ ​​ 

Мы отказались от покаяния. ​​ А то бы взять да и признаться себе и другим, что именно мы​​ отсутствием​​ покаяния​​ создаем​​ хаос в своих душах и несем​​ его в мир!​​ 

А сможем ли мы стать нацией без покаяния?

 

Но стоит ли верить в покаяние, как в панацею от всех бед?​​ 

Власть предложила другой, эволюционный тип развития – и он кажется более оправданным, ведь мы столкнулись с чудовищной​​ ​​ переоценкой всего, что происходило в​​ двадцатом​​ веке. Например, сказать, что Сталин был тираном, значит сказать слишком мало. ​​ Если б он был только тираном, он бы не создал так много!​​ 

 

И почему надо отрекаться от своего прошлого только потому, что это​​ очень ​​ хотелось бы​​ «демократическому миру»?​​  ​​​​ Ведь​​ именно этот мир перевернул все понятия с ног на голову!

 

События на Украине заставили нас изменить многое в наших взглядах. ​​ Вдруг выяснилось, что жизнь слишком сложна, чтоб ее вместить хоть в какие-то теории! ​​ Давно ли США представали​​ всему миру, как вестник демократии, несущий все самое лучшее? ​​ Теперь на месте режимов, свергнутых ​​ Америкой, образовались целые государства террористов​​ – и​​ «вестник демократии»​​ больше похож на наглого агрессора!  ​​​​ 

Как ругать Сталина, если сейчас рабство стало нормой? ​​ Как​​ не​​ обличать Гитлера,​​ как не сражаться с его идеями,​​ если на Украине нацизм возводится чуть ли не в государственную идеологию?

Мы оказались в мире, где остались только религиозные ценности – и потому они особенно дороги.​​ 

 

Принято говорить, что​​ за все годы после перестройки​​ была упущена возможность​​ «всеобщего примирения».​​ 

Но такой​​ «возможности»​​ не было!​​ 

И с кем примиряться, и когда примиряться?

Эту нишу: нишу высоких национальных чувств -​​ ​​ должна занять церковь.

Примирение возможно только в вере, но не в социальной жизни: тут бедный никогда не примирится с богатым.

Столь популярная​​ в советское время​​ идея оказалась безжизненной.

 

У нации не было времени отказаться от​​ «советских»​​ ценностей, да и не могло быть!

Людям не до​​ «ценностей»,  ​​​​ когда они выброшены самой жизнью. ​​ 

Толпа почувствовала, что она не нужна, - и куда же ей еще кинуться, ​​ если сейчас ​​ выяснилось, что​​ «советские ценности»​​ куда гуманнее​​ «демократических»?  ​​​​ 

В результате у нас ничего не осталось, кроме православия, - но ведь это так много!

 

 

Глава 4

 

 

Итак, наше новое, ​​ относительно благополучное поколение испытывается самим Его Величеством ​​ Временем: и ​​ этому​​ поколению, и России​​ сейчас​​ на ​​ самом деле трудно.

Я бы и рад, но не могу претендовать на понимание этой новой генерации, от которого сама эпоха требует так много: ​​ не могу понять пристрастия к электронной,​​ лишенной мелодии музыке, ​​ к спайсам, к страсти всюду показывать свои интимные отношения. Дело чуть не дошло до моды совершать половой акт у вечного огня! ​​ Это не мои измышления: таковы криминальные ​​ сводки.​​ 

 

Или это просто идиотский ответ на безумные сложности реальной жизни? ​​ Сейчас человек очень рано поставлен в условия​​ социальной​​ неопределенности. Теперь​​ он​​ то ли работает, то ли побирается​​ (такая маленькая зарплата), то ли ему платят, то ли не платят;​​ то ли​​ он​​ работает,​​ то ли​​ подрабатывает. Сегодня он работает здесь, а завтра уже там – и никогошеньки​​ это не смущает, а наоборот кажется привычным.​​ 

Хорошо помню, что с точки зрения советского общества​​ шестидесятых​​ годов​​ прошлого века​​ мой отец был тунеядцем, потому что пытался продавать то, что делал сам: ​​ то елочки к Новому году, то копилки, то еще что. ​​ Папа ​​ очень бы подошел нашему времени.

И в Европе миллионы живут так: наймут на неделю, - а выбросят на год! ​​ Бросят, как собачке, кусок мяса – и будь доволен. ​​​​ Особенно это практикуется в Германии. ​​ Вот откуда и низкая безработица, и прочие экономические успехи.​​ 

 

Почувствуют ли эти молодые русские, что значит​​ «жить в своей стране»: желать ей чистоты, покоя, уверенности?

Нация – это, прежде всего, культура,​​ – но то, что они любят, очень трудно назвать культурой.

Когдатошнего юродивого сменил бродяга.​​ 

Да, среди бродяг​​ теперь​​ много молодых людей. ​​​​ На утренней подмосковной электричке вы встретите их целые толпы!​​ 

В русском пейзаже​​ бомж​​ обязательно присутствует, стоит лишь присмотреться. Поражает это обилие опустившихся, не вписавшихся в социальную жизнь людей. Советская власть скрывала этих людей, а теперь эта бесприютность хлещет из всех пор жизни. ​​​​ 

Кстати, в Германии уже есть ​​ приюты для молодых бомжей! Там и девушка может, не назвав имени, оставить своего ребенка в общественном приюте. Не сделать ли и нам так, чтоб уменьшить число абортов?

​​ 

А эта сытая молодежь, что гибнет, прицепившись к электричкам? ​​ Зацеперы.​​ Такой мамин отпрыск может заняться на рельсах любовью, а может и просто покакать.

А понимание других, сострадание к ним? ​​ Я не вижу этих качеств,​​ -​​ но, может, они ​​ есть? ​​ Эти ​​ качества должны быть присущи каждому!​​ 

 

Понимание смысла нашей общности еще далеко от нас. Нам трудно дается рациональное знание о нашем обществе, - но в этом ужасе и ожесточении уходит эпоха презрения, равнодушия к России. Уходят невнятные, неопределенные чувства, мы начинаем понимать то, что мы хотим, то, что мы чувствуем. ​​ Толпа все же становится нацией под тяжким бременем жизни.​​ 

 

Бремя жизни – не только шатания рубля: мы привыкли к кошмарам. ​​ И рубль может упасть, и спутник, ​​ и террористы могут захватить целый спектакль. ​​ Неправдоподобно жестокий мир обступил нас – и уже ясно, что другого не будет. ​​ Захват ​​ театрального комплекса​​ «Норд-Ост», убийство детей в Осетии – кажется, пережить все это невозможно, - но мы, мы привыкли.​​ 

 

 

Глава 5

 

 

Вернемся к вопросу о легендарной​​ советской​​ ​​ «общности»: ее не было, потому что на лжи здание не строится.

Разрушение ложного​​ советского «единства» (в моем повествовании в кавычках часто оказываются штампы)​​ началось уже в 1985 году, но потом выяснилось, что оно​​ было​​ не​​ только ложным, но и слишком слабым​​ экономически. ​​​​ Это сейчас мы обернулись и увидели в прежних кошмарах много хорошего. Кто помнит очереди за хлебом или дефицит туалетной бумаги? ​​ Мы-то​​ вспоминаем, что жизнь была тихой и все работали.

 

Но каким бы ни был Союз​​ Советских Социалистических Республик, ​​ мы наследуем не только​​ его​​ насилие и ложь, но и​​ его​​ огромную​​ культуру.

Пусть каждый для себя поймет это!  ​​ ​​​​ Каждый сам должен становиться гражданином, своими силами. Тогда толпа исчезнет – и появятся граждане.

Что же удерживает нас вместе? Что создает нацию из толпы?  ​​​​ Разве не наша великая история?​​ 

 

Но как бы я закончил эту главу?

Пусть читатель не подумает,​​ что я, раз​​ уж я -​​ художник,​​ то непременно​​ займу сторону толпы!

Нет, я всегда за государство, всегда за целое, а не мелкие частности.​​ 

Перед моими глазами в подмосковной электричке за год пробегают тысячи зайцев, но как я ни сочувствую​​ бедным людям, я все же за то, чтоб их штрафовали: иначе развалится работа общественного транспорта.

Простите, и господа, и товарищи: все сразу: пришло время считать деньги.

В этом наше общее спасение.

 

 

ЧАСТЬ ​​ ТРЕТЬЯ:  ​​​​ Свободный мир

 

 

Глава​​ 1

 

 

Можно даже назвать и время, когда началось мое безумие: моя европофилия началась в​​ мои 22 года, в​​ 1975 году после смерти матери. За шесть лет до этого умер отец – и эти две смерти изменили мой характер.

Я стал слушать много симфонической музыки (вплоть до Шостаковича), но главное, я начал учить французский язык.

Меня поразило, насколько легко он давался: через год после работы с самоучителем я уже читал классические тексты. ​​ К примеру,​​ «Исповедь сына века»​​ Мюссо.

Мою любовь к французской культуре развили и просмотры в ​​ кинотеатре​​ «Иллюзион»: ретроспективы Кокто, Карне и Ренуара.​​ ​​ 

Повторяю: это было при Советской власти!! На фильм Феллини​​ «Джульетта и духи» ​​ с элементами эротизма приходили роты солдат! Уже я и не мог понять, что это: самоволка, увольнительная или плановый культпоход.

 

Я считал за гордость усвоить европейские взгляды, ​​ потому что советские мне казались просто глупыми.

 

Когда пришла Перестройка, ​​ ощущение окрыляющей надежды уже не покидало меня: вот, думал я, ​​ Советский Союз, мое варварское государство,​​ наконец-то​​ цивилизуют силой. ​​ Вот, мол, она,  ​​​​ спасительная мощь западной цивилизации!

С ужасом, но и с надеждой я смотрел на конец Союза в ожидании чего-то необычайного и … прекрасного.

Да, такие идеи и мысли обуревали меня и представлялись единственно возможными до реального соприкосновения с Западом.

 

Но гуманитарная помощь​​ Запада​​ обернулась пародией на желание добра: ее было мало, ее открыто продавали на улицах, над ней открыто смеялись.​​ 

Особенно смешон факт, когда ее выдавали алкоголем! ​​ Не забуду выражение​​ «Рояль понесли». Это значило раздавали гуманитарный​​ ​​ спирт​​ Royal.

 

И что же?  ​​​​ Со ​​ мной, можно сказать, на старости лет​​ произошло невероятное: в течение​​ короткого времени​​ ​​ мне пришлось отказаться от взглядов, которыми руководствовался всю жизнь!

 

Да, я идеализировал свободный мир. ​​ Мне казалось, Россия не способна усвоить​​ «уроки свободы»​​ – и каков же был мой ужас, когда этот самый любимый ​​ «свободный»​​ мир вдруг отказался и от своего, и от моего понимания демократии и свободы!

Отказался из-за возвращения Крыма в Россию: из геополитических интересов.​​ 

Значит, все – только​​ слова?! ​​ Да, как в​​ «Гамлете»:​​ «Слова, слова, слова»! ​​ ​​ ​​​​ Есть только​​ «демократическая», свободолюбивая ширма, а за ней –​​ настоящее жестокое сражение за национальные интересы.

 

 

Глава 2

 

 

Какие только гадости не творятся под соусом демократии! ​​ Какая-нибудь полуголая девка пляшет на амвоне Нотр Дам! ​​ Девиц, что осквернили Храм Христа Спасителя, провозгласили борцами за свободу! Карикатуристов, унизивших Аллаха, провозгласили национальными героями.​​ 

 

Все перевернуто. ​​ Власти свободного мира поощряли, воодушевляли, провоцировали гомосексуальное сообщество, ​​ представители которого пытались возложить венки к Могиле неизвестного солдата!

Да что же это, как не сумасшествие?! ​​ Откуда ж берутся эти идиотские порывы навязать нам чуждые взгляды?

 

Отношение к России, отвергающей эти​​ «ценности»,  ​​ ​​​​ самое негативное. ​​ Стало давней традицией плевать в​​ «отсталую»​​ Россию.​​ 

 

Маркиз де Кюстин сказал как-то, что​​ «в России страх заменяет и парализует мысль». ​​ А, вот оно что, господа! ​​ Эк куда хватили!

Вот его фраза 1839 года:​​ «И не пройдет пятидесяти лет, как, либо цивилизованный мир вновь окажется под властью варваров, либо в России вспыхнет революция, гораздо более страшная, чем та, последствия которой (речь идет о французской революции) Западная Европа чувствует  ​​ ​​ ​​​​ до сих пор».

Да ведь это давно ушло! ​​ Вот она, жвачка чуть не двухсотлетней давности!​​ 

Простите, но сейчас этот взгляд кажется слишком поверхностным. ​​ Скажите прямо: Европа ничего не знает о ​​ России и знать не хочет! ​​ Если это ваши  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «европейские ценности», то они просто глупы.

 

Да, европейские ценности в  ​​​​ России не привились сколько-то широко, - но как раз потому, что они слишком противостоят нашему менталитету. ​​ Например,​​ в Европе​​ история борьбы за признание гомосексуализма насчитывает сотни лет, - но зачем эти​​ «уроки»​​ нужны России? ​​ 

 

По мнению среднего европейца, в натуре русского есть что-то несоразмерное, глупое, неадекватное. Если ты попал на Запад и ты русский, то докажи, что человек! Так было в начале девяностых. ​​ 

Разве я б написал такое, не будь это со мной? Мне прямо так и говорили: Какой же ты русский, если не напился и ничего такого не отмочил? ​​ 

Помню,​​ в 1991 году​​ в парижской квартиренке-распашонке алжирец принес мне огромную бутылку рома. Он с удивлением убедился, ​​ что я даже не знаю, как к ней подойти.

Та же история была и в Мюнхене.

 ​​​​ 

Через десять лет русские просто стали неинтересны, а сочувствие пропало вовсе: уже все европейцы поняли, что русские, живущие в Европе, совсем не бедны, что русские – такие же, как все.

​​ 

Отношение ко мне? Самое доброжелательное. Но ​​ понимания​​ -​​ не было.​​ Не было и желания понять.​​ А что уж непременно было, так ​​ это некорректно низкое​​ обслуживание. ​​ Я люблю путешествовать в несезон – и обязательно в отеле идут какие-то работы, неизбежен гром отбойного молотка.​​ 

Ах, господа, простите, что мне это неприятно: я же представлял вас совсем другими: ​​ вы столько лет объясняли мне, российскому мужичонке, что вы-то идеальны.

И что? ​​ Где ваш идеал?​​ 

 

 

Глава 3

 

 

Но,​​ на самом-то​​ деле, что задает столь мрачный тон Европе? Может, эти десятки ​​ миллионов нелегальных эмигрантов, что работают на черном рынке?​​ ​​ Десятки миллионов официально безработных, а тут еще и «левый» мощный рынок!

Великая эпоха перемен коснулась и их. ​​ В Париже летом вся набережная на километры усыпана ночующими бродягами, в центре Флоренции настоящий негритянский рынок, как в Тунисе,​​ а​​ в центре Рима орудуют​​ румынские​​ бандиты – да что же тут идеального? Вы хоть понимаете, куда вы скатились?

 

Я ​​ оказываюсь на Западе в единственно возможном качестве: туриста. В ином ты просто не нужен. Если ты остаешься, ты – уже мешаешь, - и отношение к тебе резко меняется. Ты можешь стать нелегальным эмигрантом, как ими уже стали миллионы,​​ -​​ но выдержишь ты эту борьбу? И как я брошу семью и Россию ради каких-то ихних особых​​ «свобод»?

 

Внутри России я не мог примириться с ней – и примирение с Родиной произошло далеко от нее: в пути, в скитаниях.​​ 

Меня мучил комплекс сидевшего. Это ощущение – первой сцены романа Кафки​​ «Процесс». Тебя сажают только за то, что ты дышишь. Тебе, как Мандельштаму,​​ чудятся мужские грубые голоса, насилие, нары.​​ 

Такие вот фобии!

Но я ясно слышал в сердце стих Ахматовой​​ 1917​​ года:

 

Мне голос был. Он звал утешно.​​ 

Он говорил:​​ «Иди сюда,​​ 

Оставь свой край глухой и грешный.​​ 

Оставь Россию навсегда.​​ 

Я кровь от рук твоих отмою,​​ 

Из сердца выну черный стыд,​​ 

Я новым именем покрою​​ 

Боль поражений и обид».​​ 

Но равнодушно и спокойно​​ 

Руками я замкнула слух,​​ 

Чтоб этой речью недостойной​​ 

Не осквернился скорбный слух.

 

Это не просто стихотворение, но огромная ​​ традиция. Так ​​ ясно и коротко выражено принятие Родины, России. ​​ Да, тут есть натужность: поэтесса не могла знать, чем позже обернется революция, - но как не оценить ее​​ ​​ искренность?​​ 

 

Мне вот глупо казалось, только там, за​​ «бугром»​​ - и свобода, и понимание, и эротизм, и всё, всё, всё!​​ ​​ А в Союзе только тучи бездарных фильмов про войну, чиновники от культуры и – «десятитысячники». Тогда​​ Союз Писателей имел десять тысяч членов, что с разным успехом воспевали несуществующие чувства. ​​ 

Да, я начал любить Россию, пожив за границей. Только тогда и понимаешь, что все мы,​​ «земляне», более похожи друг на друга, чем мы думаем.​​ 

Помню, как в Риме мы с женой с утра идем по узким улочкам в Ватикан - и я ловлю себя на мысли, что не хотел бы здесь жить.​​ ​​ 

 

Нет, совсем не страх эмиграции удерживает меня​​ в России, но желание человечески состояться. И пусть ​​ чудовищная неразбериха чувств не затмит главного: нашей любви к России, нашего желания помочь ей.

 

Оказавшись за границей впервые, жаждал увидеть новых людей, совсем не похожих на советских. Но​​ «других»​​ людей не было! Люди оказались везде одни и те же.

Именно путешествия по Европе доломали мое равнодушие к политике: я почувствовал, что ее не понимать – опасно.

 

После 2000 года уже весь мир впал в эпоху перемен. ​​ Казалось бы, что такого в введении евро? Но уровень жизни среднего европейца ​​ существенно опустился.​​ Начало объединения Европы – начало ее дезинтеграции. ​​ В угоду Штатам полмиллиарда человек живут по придуманным общим законам, по указке брюссельского начальства. ​​ Как это может быть естественно? Как столь странное образование может претендовать на большую историческую роль?​​ 

 

11 сентября 2001 года резко изменило мир: Россия, эта​​ «империя зла», по выражению американского президента Рейгана, стала нормальной страной, - но​​ громогласно заявил о ​​ себе мусульманский фундаментализм.

Давно всплыли все подробности этой тщательной операции. ​​ Пилотов убивали тогда еще разрешенными к проносу на борт ножничками.​​ 

Что ж, клин клином вышибают! ​​ После таких ужасов только сумасшедший может​​ думать, что Россия кому-то угрожает.

 

 

Глава 4

 

 

Прежде редких иностранцев, оказавшихся в столицах, поражала несоразмерность двух русских культур: искусства и повседневной. С точки зрения европейца, у нас не было быта, или это был, по выражению Черчилля,​​ «окопный быт». ​​ Мол, как победить русских, если у них ​​ «окопный быт»?​​ 

Но сейчас этого сказать нельзя!  ​​​​ В России появился целый класс богатых русских, да и середнячок часто имеет внушительную дачку.​​ 

 

Двадцать лет назад мне казалось, само понятие​​ «русского характера»​​ изменится, как изменились и ​​ характеры других национальностей. Но что сейчас? Мы все живем в одной большой деревне - и наш характер очень похож: мы все​​ – земляне, мы все​​ стали недоверчивы и замкнуты! ​​ 

Больше нет национальных особенностей! ​​ Да, они всегда будут в искусстве, но​​ уж не в обыденной жизни:​​ в любой стране мира все решает простой факт: ты богат или ты беден.

Если беден, для тебя все закрыто. ​​ Везде деньги решают все.

 

Европа активно строит свою судьбу – и пока это строительство не устраивает слишком многих европейцев. ​​ А почему​​ сама Европа так не нравится самим европейцам? Да, прежде всего,​​ потому,​​ что десятки миллионов сводят концы с концами.

Я сравниваю современных европейцев и тех, что видел в 1991 году, когда путешествовал впервые, – и вижу:​​ они были романтичны! ​​ 

Сейчас​​ они получили свою Перестройку​​ – и​​ неприятно​​ озадачены ходом истории. ​​ Так велики изменения в мире!  ​​​​ 

Европейцы 90-ых были великодушнее и спокойнее современных.

Я бы назвал эти изменения негативными:​​ не только потому, что​​ слишком многие ими недовольны, - но слишком очевидна их ограниченность и бюрократичность.

 

В Европе я увидел себя в зеркале: отразился в европейцах. Тут-то я и понял, что тот мир обладает лишь красивой оберткой, но не менее жесток, чем российский. ​​ 

Хорошо помню эпизод в Будапеште. Прекрасно ​​ одетый мужчина решил, что я – бродяга. Недолго думая, он сел рядом со мной, ​​ хоть скамеек хватало, и выразительно пернул.

Он весь преисполнился гордости оттого, что плюнул мне в морду.

- Зачем ты так гордо пукаешь, европеец? - подумал я.

После долгой жизни в питерской коммуналке мне это не показалось чем-то необычным. Скорее, меня рассмешило это презрение: ты что ж, будешь пукать всем этим миллионам​​ европейских​​ бродяг?

Да сколько ж было таких случаев!

 

Господа! ​​ Может, мне выразить вам благодарность за это презрение? ​​ В ​​ вашем ​​ чопорном, европейском неприятии я и нашел силы, чтобы жить в России. ​​ 

И разве так не всегда? ​​ Внешне путешествуешь сносно, но обязательно встретится европейская скотина, что на пустом месте выразит свое превосходство.

Хорошо только внешне, да и то не всегда, зато​​ 

внутренне я постоянно чувствую за границей, что тот мир меня не принимает.  ​​​​ 

 

Помню,​​ засидишься​​ в грустных думах​​ на весь день в доминиканском соборе Кракова – и смерть так близка, так доверчива!​​ 

-​​ Кем же я умру?​​ – думаю. – Что же во мне самое главное?​​ Мне бы хотелось​​ умереть​​ русским.

​​ 

Вот​​ 1991 год,​​ сижу​​ в молельне страсбургского собора.​​ 

- Как жаль, - думаю, - что не могу тут​​ остаться: я же – не святой​​ дух. Я ведь живой, мне надо быть кем-то. ​​​​ Так тяжело быть никем!

- Что же тебя мучает? – спрашиваю себя. - Страх пред несуразностью русской жизни? Но такова любая жизнь. ​​ Жизнь ​​ создается самими людьми! Представь, что жизнь – твой театр, - и помоги ему стать лучше. Немножко изменить жизнь людей – и они тоже изменятся.

 

Толпа в больших городах стала интернациональной – и в ней уже не надо доказывать, ​​ что ты – русский. Почему же тогда на Западе мне приходится отстаивать тот простой факт, что я – русский? Сколько ни было путешествий, ​​ всегда борюсь за свое человеческое​​ достоинство. Почему-то именно на Западе мне всегда приходится доказывать, что меня надо ​​ уважать.

 

 

Глава ​​ 5

 

 

И чем таким меня очаровал Запад? ​​ Только культурой. ​​ Но далеко не все жители Европы – носители ее великой культуры. ​​ Я общался с сотнями людей, но не встретил никого, кто бы сколько-то серьезно знал родную культуру. ​​ ​​ Средний европеец лишь корректен, но не более того. ​​ 

 

Мне по дури казалось, на Западе насилие более ментально, чем у нас: мол, там, скорее всего, дело не дойдет до прямого столкновения. Куда там! ​​ Полиция действует не менее жестко, чем в России.

 

Если уж я засомневался в западных ценностях, то российский народ​​ и вовсе​​ их не знает и знать не хочет. Вот​​ 1993​​ год: победа крайне правого​​ Жириновского. Первые свободные выборы – и такой казус! ​​​​ Вот наш ответ европейским ценностям: им никто не верит с самого начала.

 

А вы что хотели, господа? ​​ Конечно, в начале Перестройки французы надеялись более других наций, что реформирование СССР пойдет по модели французского социализма. Но нет! Победил​​ «дикий»​​ капитализм.​​ 

Надо помнить неприязнь французов к коммунизму. Для них социализм и коммунизм – две большие разницы.​​ 

 

Никто не несет на себе такого груза предвзятых мнений, как французы. Это не удивительно: роль французской культуры до второй половины 20 века была исключительной. Культурный мир планеты до сих пор во многом французский, но массовая культура принадлежит американцам.

 

Я добровольно отказался остаться во Франции, потому что это было связано с огромными унижениями. И в 1991-ом, и в 1999-ом​​ мне предлагалось рабство.​​ 

Кто-то скажет:

- Подумаешь, рабство, - зато Франция!

- Нет, господа, в стране мечтаний спуститься на землю куда больнее. В России моя жизнь никогда не была раем – так я о рае и не мечтаю.

Разве это выбор? Чтоб остаться в любимой стране, надо было пасть слишком низко! Я не хочу начинать с нуля, не хочу быть на дне общества, не хочу бояться жизни.​​ 

Почему я должен уступать, почему обязан сдаться?​​ Эмигрировать – признать себя побежденным.​​ 

-​​ Нет, - говорил я себе, - я пока что​​ ​​ ничего не сделал, чтобы стать русским.​​ Русскими не рождаются, а становятся.​​ ​​ Я открываю​​ в себе русского, потому что​​ в советское время​​ это было запрещено.​​ ​​ Я буду русским!

Я не оговорился: ​​ именно так:​​ в Союзе было​​ запрещено познавать себя как нацию. ​​ 

 

А другие национальности? ​​ Я бы поставил в пример чехов. Чехи легко образуют братство. Они патриоты. Представить себе, чтоб чех любил немецкое пиво, невозможно. Когда смотришь на них в кабачке, видно, как легко им вместе.​​ 

Другая история с немцами. Чаще всего немцу стыдно за то, что он немец. Тут дело не только в фашизме, но​​ и в самой немецкой культуре, ставящей под сомнения все;​​ и национальность – тоже.​​ 

В чешской культуре, хоть она мала, есть что-то женственное, милое, зовущее к наслаждению.​​ 

- Что вы нас мучаете вашей Историей, вашей Цивилизацией? – говорит душа чеха. – Дайте вы нам покоя, просто отстаньте от нас!​​ 

 

 

Глава  ​​​​ 6

 

 

При пересечении границы ​​ я не меняюсь, как человек, потому что мир везде один и тот же. Я заранее понимаю, что предстоит много работы путешествия – и набираюсь храбрости эту работу свершить.

Реальная жизнь везде по-своему трудна!

Другое дело – и это самое неприятное, - что мне приходится быть ​​ гораздо авантюристичней, чем хотелось бы. ​​ 

Прости, горячо когда-то любимая Европа, если я тебя критикую, - но твои нравы мне кажутся низкими! ​​ В отелях мне приходится скандалить, чтоб подолгу не курили и не болтали в коридорах, чтоб ночами спали, а не орали.

 

С точки зрения западного человека родиться в России – уже авантюра. ​​ С точки зрения​​ современного​​ просвещенного русского родиться в Европе - ​​ авантюра не меньшая.

Может, уже и хватит задаваться?​​ 

За границей ты обязан демонстрировать недоверие правительству. Тут почему-то уверены, что правительство – непременно бандиты. Так что эта​​ привычка быть в непременной оппозиции привозится теперь из Европы.​​ 

 

Граница – это новые законы,​​ новые​​ духовные ценности,​​ другие деньги​​ – столь огромное испытание! И часто ты брошен один в этот котел трудностей!

Но еще хуже, что в​​ Европе мы часто не встречаем уважительного отношения. Клиент – ну, и что?

Европеец​​ мимоходом унизит тебя,​​ совсем не осознавая этого. Так в римском отеле нас с женой поселили в подсобное помещение рядом с кухней и столовой только потому, чтоб комнаты получше доставались своим: европейцам.

Еще​​ юношей​​ я идеализировал Европу, я жаждал духовного обручения с ней,​​ -​​ но вот понимаю, что моей Европы нет, что духовной близости ​​ не получилось и уже не ​​ получится никогда.​​ 

Рухнула мечта всей жизни.​​ ​​ 

 

Да ​​ и черт с ней, с такой мечтой!

И слава Богу! ​​ Многое много лет, всю мою жизнь питало мои ложные мечтания об той земле обетованной. Когда я был мальчишкой и учил сам немецкий язык, я уже думал об этом материке​​ «Европа», я особенно жадно читал ее книги. Когда в ​​ мои тридцать три года​​ писал рассказ о Деве Марии, я хотел этого тайного единения.​​ 

 

Но​​ нынешняя​​ Европа меня ужасает, я, в мои​​ шестьдесят два, отказываюсь о ней мечтать, отказываюсь признавать ее духовное превосходство.

Я - не люблю Европу!​​ ​​ И не только потому, что там меня никто не ждет.

 

Мы все стали свидетелями того, как общественное мнение оказалось против Европы: старой, священной, прежней Европы не стало сразу для многих. Это ​​ означает, что в Европу стали меньше ездить, но еще важнее, что ее перестали любить.

 

 

 

ЧАСТЬ ​​ ЧЕТВЕРТАЯ:​​  ​​​​ Человек искусства

 

 

Глава ​​ 1

 

 

Может быть, ​​ кто-то и верит в свое счастливое, безмятежное существование, но только не я: это состояние противоречит опыту всей моей жизни: ​​ природа человека такова, что он не может сосредоточиться на счастье. ​​ И это слишком понятно: ​​ во всех ​​ нас без исключения бродят силы разрушения, это печальное наследие двадцатого века. ​​ Какое счастье после газовых камер? ​​ Как человек может не знать о них?​​ 

А сейчас, видимо, идет новый передел мира – и насилие вышло из берегов.

 

Но кто мог думать, что именно насилие станет главной темой человеческого существования в 21 веке?  ​​​​ Вроде бы нет тоталитарных режимов, но по накалу военных страстей человечество вернулось в начало 30-ых годов ​​ прошлого века, мир пестрит конфликтами – и только чудо способно удержать это шаткое равновесие: так легко оно может рухнуть в полномасштабную войну. ​​​​ Самое опасное как раз в том, что Штаты страстно хотят Третьей Мировой Войны. Далеко не самый​​ глупый человек, немецкий романтик Новалис прямо говорил, что человечеству нужен постоянный конфликт, что состояние мира противоестественно. Ну, тут только перекреститься! Остается надеяться на лучшее.

 

До ​​ 11 сентября 2001 года насилие, несмотря на все ужасы чеченских войн, ​​ нам казалось чем-то вроде только нашей досадной помехи, событием местного масштаба, странного недоразумения, которое вот-вот кончится.  ​​​​ И вдруг ​​ за один день оно стало главной проблемой нашего общего существования со всеми народами: уже нет дня, чтоб мы не слышали об очередных жертвах.

Ужасы терактов, войн, экономических кризисов потрясли российское общество, - но кому бы пришло в голову обобщать их до 11 сентября? ​​ Я никогда не смогу забыть пылающие небоскребы!​​ 

Но сейчас только и можно, и ​​ нужно говорить, что о насилии: столь большое число людей в Новороссии живет в нечеловеческих условиях. ​​​​ За что бомбят дома этих людей? Почему они годами вынуждены жить в подвалах? Кому это надо?

 

Но мысли о насилии, как ни странно, возвращают меня в советское время: во времена моей юности: тогдашнее идеологическое давление было ужасным. ​​ 

Самое кошмарное в советской власти – это запрет на информацию.​​ 

Иногда удавалось услышать​​ «вражеские голоса»​​ – и тут трактовка советской политической ситуации быстро набивала оскомину: что толку критиковать то, что и так слишком ясно, зачем долдонить, что дважды два – четыре?​​ 

Эту информацию невозможно было приложить к реальной жизни: это всегда был взгляд не с земли, а с высоты птичьего полета.

 

Не столь ужасен был запрет на политическую и экономическую информацию, как ​​ на произведения искусства: ​​ нельзя было понять, почему запрещены фильмы, полные гуманизма, высоких человеческих чувств.

 

Поэтому мне Перестройка показалась раем: наконец-то можно было понимать то, что происходит, можно было начинать свой путь в обществе: к социальному самому себе.​​ 

Да, это так: в 1991 году мне было уже 38 лет: ​​ физически я давно уже сформировался, - но мой социальный путь был только начат. ​​ 

При всех проблемах тогдашней жизни я все же не мог думать, что именно война и связанное с ней насилие станут главными в социальной жизни России.

 

Или кто-то сомневается, что речь идет о насилии?

В Донецке и на всем Юго-Востоке Украины тысячи людей загнаны в подвалы, их убивают ежедневно, безжалостно, методично – и​​ «мировая общественность»​​ предпочитает то ли не замечать этого, то ли это приписывать ополчению ​​ этого региона. Мол, они такие странные, что стреляют в своих, в самих себя!! ​​ Ополчение понимается лишь как российская армия. ​​ Словно б там и вовсе нет местных! ​​ 

Так России приписывается безумие: словно б территория Украины – ее собственная. ​​ Западными СМИ эта мантра повторяется изо дня в день в течение года, ​​ эта наглая ложь стала слишком банальной, чтобы в нее не поверить западному обывателю.​​ 

 

Мои кошмары связаны именно с этим необычайным распространением насилия, его ​​ ужасающей банализации, - но тут мне важно подчеркнуть, что насилие стало нормой повсеместно – и Россия страдает от этого не меньше, чем весь мир. Скорее, ​​ страдает больше, поскольку рядом с ней идет ожесточенная война.

 

 

Глава 2

 

 

В детстве я не задавал себе​​ ленинского​​ вопроса​​ «С чего начать?»: ​​ я, чудилось, и родился только для того, чтоб читать книги. С 10 до 50 лет я читал их бесконечно, часов по 10-15 в день – и этот режим смогла изменить только научно-техническая революция 2000-ых: ​​ теперь мне не представить себя без теленовостей на разных​​ языках и информационного фейсбука.​​ 

Я менялся, как мне казалось, со временем:​​ слушал радио, смотрел телик, - а​​ в начале восьмидесятых купил обычную пишущую машинку.​​ 

Это​​ ​​ вроде​​ бы банальное​​ событие столь важно​​ для меня, что и через двадцать, и через тридцать лет вспоминаю его с трепетом.​​ ​​ Мне его преподносили как​​ пропуск​​ ​​ в цивилизованность!​​ 

Мне говорили ясно:​​ 

-​​ Никто не будет читать твои рукописи! Если ты хочешь быть понятым, печатай свои рассказы на машинке!​​ 

Купить машинку стало частью общей программы​​ «быть нормальным». ​​​​ Была и тайная мечта​​ «выбиться в писатели».​​ 

 

А потом? ​​ Страстное изучение иностранных языков: мне​​ захотелось стать европейцем. ​​ Где-то в мои 22.​​ 

Тогда мне чудилось, это очень умно, но теперь-то вижу, просто​​ не получалось​​ стать​​ русским, просто мечталось непонятно, о чем.

 

Да, я, в общем-то, трепетно и жалко копался в себе, пока ​​ Перестройка не выдвинула важнейший вопрос моей жизни среди людей:​​ что это такое - быть русским?​​ 

Так​​ объявленная Горбачевым​​ гласность​​ стала началом​​ моего​​ желания​​ самоидентификации. ​​ 

 

А что до этого? ​​ Ответ давал только Достоевский. Предстояло стать​​ «всемирно отзывчивым».​​ 

Легко сказать! ​​ Среды я создать не мог. ​​ Те люди, кого я знал, уводили от искусства. Только подумать, как много людей мне доказывало, что я оказался в чужой стране и чужой культуре!

И что?​​ Я​​ -​​ верил.​​ 

Я верил людям, которые сейчас всерьез утверждают, что мы должны покаяться перед Украиной.​​ Но в какой форме, с какой формулировкой?​​ «Простите нас за то, что вы – фашисты»? ​​ Так, что ли?​​ 

Эти самые​​ «авторитеты»​​ открыто очерняют российский народ – и делают это из высоких чувств. ​​ Им не платят за эту жалкую болтовню, им даже и не надо платить: они делают это по призванию.

Что ж, господа, это ваше дело.

 

Изучая иностранные языки, ​​ я​​ годами не читал книг на русском, потому что, как мне казалось,​​ ​​ за​​ русским языком ​​​​ стояло неприкрытое​​ государственное​​ насилие​​ и равнодушие окружающего мира.

Даже значения многих артистов​​ ​​ Союза​​ я не понимал, да и не мог понимать:​​ ​​ настоящая​​ русская культура игнорировалась​​ властями, с нею боролись.

Взять, к примеру,​​ судьбу​​ моего любимого режиссера Анатолия Эфроса!

Мне казалось, что я был​​ свидетелем разрушения русской культуры, - но сейчас мне самому этот взгляд неприятен.

 

В Союзе ​​ я не мог даже​​ хотеть​​ стать цивилизованным: так меня​​ пугал сам облик предлагаемой государством цивилизации: она представала уютной комнатой, ключ от которой был у жильцов верхней части общества. ​​​​ Да, получалось по Маяковскому:

 

Кому-то бублик,​​ 

А ​​ кому-то – ​​ дырка ​​ от бублика.

Это и называется Республика.​​ 

 

Тебя, к примеру, возьмут в​​ «советские​​ художники», но это тебе придется отрабатывать.

Забавно вспоминать, что тогда все деятели культуры поголовно носили кожаные куртки. ​​ Класс кожанов!! ​​ Их предлагалось любить, им отдавали все премии.

 

Я знаю, что противоречу распространенному мнению, но, мне кажется, в новом российском обществе у человека несопоставимо больше возможностей, чем в советском.​​ 

Как​​ бы​​ я​​ принял​​ ту советскую​​ общность,​​ ​​ если​​ она​​ была такой​​ жестокой​​ по отношении ко мне?  ​​​​ Как ее​​ назвать родной?  ​​​​ От​​ ​​ родного ждешь совсем другого.

 

При советской власти я был только статистом в этом грандиозном​​ ​​ спектакле​​ государства и жизни,​​ -​​ но вот​​ ​​ этот нечеловеческий ужас войны в Новороссии заставил меня понять многое. Я - не статист! ​​ 

Но чем тут стоит гордиться?! ​​ Опыт только и учит, что не бывает легких времен. ​​ 

Да, сейчас правительству, как никогда, нужны реформы, но населению этого не понять: населению всегда кажется, что власть жирует, что она бесконечно глупа и продажна. ​​ Зная это, власть всячески реформы избегает – и сейчас они предпринимаются лишь в силу неординарных обстоятельств.​​ 

 

 

Глава ​​ 3

 

 

СССР дал мне понимание общности, но ложной. Союз научил ужасу,​​ духовно раздавил меня, -​​ но он​​ много​​ и дал мне​​ –​​ жизнь, Ленинград, Искусство. Как отказаться от прошлого? Разве настоящее​​ «лучше»​​ его?

В России,​​ -​​ чудилось​​ мне до Перестройки, -​​ мне не найти тонких, изысканных чувств, которыми хотел бы жить. Огромная, ужасная тоска разрушала меня, я не видел выхода, - пока все эти чувства не нашел в искусстве.​​ 

Но мне-то хотелось этих чувств в реальной жизни!

 

Только сейчас я получил так много, что моему существованию уже хватает самого себя. Что же произошло? Почему быть русским хватило? Почему везде увидел то же, что​​ и​​ в России: нищету, неумение понять себя и других?​​ Да уж не обман, не самообман ли это?

Сколько слёз пролил я в юности!​​ 

-​​ Эта общность: русский народ, - думал я, -​​ меня не греет.

 

Разве это не ложь? Разве русский язык, русское искусство - не русский народ? Ты среди других не потому, что пьешь с ними водку (окружающие требовали от меня именно такой формы общности), а потому, что​​ у вас слишком много общего, потому, что мы​​ напоминаем друг другу,​​ что​​ мы​​ - люди.

 

Я родился среди людей, которые только и знали, что холить свои слабости.​​ Вокруг меня в детстве не было людей, кто б поддержал хотя бы морально – и силу приходилось черпать из книг. Там-то и появились​​ «настоящие»​​ родные люди: Толстой и Достоевский,​​ - ​​ а не те, что​​ числились по паспортным данным. Родители рано умерли, а ​​ мои другие родственники поняли​​ мое увлечение искусством, как объявление​​ им, родне,​​ войны, как несусветную глупость, как обычную наглую лень.

Только мама ценила мой порыв, хоть и не могла его понять. ​​ Как жаль, что она ​​ умерла в мои ​​ двадцать два года: пропала такая огромная дружба.

 

Да, это были мои самые близкие люди! ​​ Среди нас не​​ было​​ тишины, мы не​​ умели​​ ни слушать, ни слышать друг друга, - а​​ каждый претендовал​​ на центр мира: каждый кричал,​​ самоутверждался за счет других, таких же, как он, русских. Почему каждый​​ вносил​​ борьбу в жизнь вокруг него? Почему он не хотел​​ мира и покоя?​​ 

И злые взгляды мужиков – как они привычны! Не потому, что ты им не нравишься, а просто​​ они​​ не скрывают своих чувств,​​ они​​ рождаются с убеждением, что их всегда обманывали.​​ 

И каждый раз ты в шоке: и от себя, и от других – и каждый раз вопрошаешь себя:

- Неужели мы – русские? Кто нас придумал, кто поселил вместе? Кто сделал врагами?

 

А что, на Западе не зло сверкают глазами на тебя, пришельца?

Мне​​ ​​ всегда ​​ казалось, что отношения людей бесчеловечны, что нужны мои личные усилия, чтоб они стали хоть на что-то похожи. ​​ С родней они так и не стали человеческими.

 

Мое​​ ​​ духовное и человеческое становление шло без всякой помощи.

Да, тут​​ видна и ​​ моя человеческая бездарность, мое элементарное неумение общаться,​​ -​​ но и равнодушие близких людей, прежде всего.

Зачем кого-то винить? Надо искать выход. Если я не смог стать русским и просто полноценным человеком среди близких, значит, надо найти других людей, сделать их близкими.​​ 

 

-​​ Общество, народ, толпа?! Кто это – русские?​​ – думал я. –​​ Византия?​​ Дворцовые интриги, сращивание церкви, государства, экономики?!

 

 

Глава ​​ 4

 

 

Национальный характер узнается только из повседневной жизни, но и прожив в стране какое-то время, ты не уверен, что понимаешь его обитателей.​​ Конечно, в родной стране у человека больше шансов​​ добиться в жизни успеха, но это не значит на 100%, что он этот шанс реализует.

Так арабы чувствуют себя в Париже часто более уверенно, чем сами французы. Та же история повторяется в Праге: уже у чехов с цыганами.​​ 

 

Я везде, кроме России, чувствовал свою бесконечную чуждость. Только Россия дала мне понимание ее проблем.​​ 

Собственно, эмигрировать – это стереть свои​​ 

национальные особенности, отказаться от понимания самого себя. ​​ Стереть свое понимание проблем.

А если это тебя нивелирует, творчески убьет? ​​​​ Чаще всего человек в эмиграции, несомненно, живет получше, но он перестает понимать трепет жизни: жизнь слишком коротка, чтоб ты успел духовно влиться и в твою новую родину.

Очутись я Париже, разве стал бы я писать на французском языке? ​​ Слишком мало шансов.

 

В какую культуру мог бы войти? Во французскую?​​ ​​ До 2000-ых я с удовольствием вел​​ дневник ​​ на французском, но как бы я сам писал на языке Пруста? Как даже представить такое?

И что?!​​ 

Так просто ты оторвешь свою судьбу от этих людей, связанных с тобой кровью, историей, традициями?​​ 

Ты ведь не начинал даже пути к пониманию того, что ты такое.​​ 

Куда тебе ехать, если в тебе нет ни ожесточения, ни тщеславия?​​ 

Ты знаешь радость труда, радость путешествий.​​ 

Все еще вернется.​​ 

Почему, думая о русских, ты впадаешь в пророчества, в литературу, но отказываешься от собственной личной судьбы среди таких же русских, как ​​ ты?​​ 

 

Но, живя при Советах,​​ во что было верить? Что думать об обществе? В моей башке крутились идеи патриархальности. Но малейшая попытка дождаться​​ «общинных отношений»​​ среди близких была строго оборвана. Так во мне лично рухнула​​ «русская община». Позже, читая Вячеслава Великолепного, я с удивлением узнавал свои​​ доморощенные​​ идеи.​​ 

 

Сколько раз, засыпая, я хотел проснуться среди людей, но этого не получалось: я видел​​ что-то другое: ​​ людей заменяли образы искусства.

-​​ Как хорошо, - часто думал я, - стать одним​​ из них!​​ ​​ Этак вот притвориться экспонатом,​​ да и висеть в Эрмитаже!

Мне некуда​​ было​​ деть ужас быть человеком.

 ​​​​ 

Только​​ в девяностые ужас стал рассеиваться. Только тогда патриархальность предстала​​ ​​ отжившей идеей, а желание жить среди людей и понимать их окрепло!​​ 

-​​ Это просто моя ограниченность: любить искусство, а не людей, - решил я.

 

Мечта художника: врасти во все, во всем отразиться!

Мое желание понять мир родилось из странствий. Я долго был уверен, что не живу, а странствую. ​​ Сперва казалось, ​​ жить в России странно, больно, страшно, - а поездил, так везде, во всем мире: и странно, и больно, и страшно!

 

Я​​ не живу, я​​ в дальнем пути – это, казалось, было​​ все, что​​ я​​ знал​​ о себе. ​​ Каково жить на вокзалах, ночевать​​ на чердаках, скитаться, мерзнуть, голодать, - но я​​ был уверен, что все это входит в понятие​​ «быть русским».

 

Скитания стали и самой жизнью, и даже работой. В 23​​ года я​​ стал проводником почтовых вагонов. В месяц​​ минимум​​ двадцать дней в пути. Мое воодушевление находило выход в этом несущемся пространстве. Будто летишь на крыльях через всю Россию! ​​​​ Гоголевская птица-тройка.

То бродишь по ночному Новосибирску, то по просыпающемуся Львову. ​​ Выясняешь отношения то с пьяными проводницами, то с женщинами, что упрашивают их подвезти.​​ 

 

Жажда познания гонит в путь – и на самом деле, так интересно открывать эту жизнь далеко от России!​​ 

А для чего открывать?

Чтобы понять, что везде – одно и то же.

Везде и​​ всегда жизнь – борьба.​​ 

Ты понимаешь, что путешествовал в надежде избежать все эти яростные, неизбежные противостояния, - но ты неизбежно к ним возвращаешься.​​ 

Так что я глупо​​ был уверен, что​​ именно​​ моя​​ человеческая​​ судьба ужасна, что победить ее ​​ можно только в скитаниях.​​ 

 

За годы после​​ Перестройки наши взгляды на Россию так изменились! ​​ Я вот прежде думал, что в​​ России​​ культурное​​ пространство чрезвычайно узко.​​ Да, оно узко, но не уже, чем в других странах!

Мне казалось, противостояние власти и населения​​ тут​​ особенно ощутимо.​​ ​​ Ничего подобного! ​​ Как везде.

 

А эмоциональные различия?! Вот доперестроечный штамп:​​ «Русский человек всем своим видом показывает, что он несчастлив, но и более того: что в его несчастье виноваты все остальные». ​​​​ Да ничего подобного! Все нации не очень-то веселы, в мире стремительно растет число обездоленных.​​ 

 

Что я только не думал о ​​ мире за границей России, ​​ - а​​ встретил ​​ те же самые отчаяние, бедность, неприкаянность!

 

 

Глава 5

 

 

Да, я - писатель, человек искусства, - но мне и в голову не приходит гордиться этим. Наоборот, творческая свобода – ужасная ноша. ​​ ​​​​ Свобода ​​ уже сама по себе рождает кошмары, но когда они бушуют вокруг тебя в социальной жизни, кошмар становится нормой. И потом, заработать на писательстве немыслимо! ​​ Надо уметь еще что-то, кроме твоего призвания. ​​ 

И как это совместить? ​​ И возможно ли это в принципе?

 

Человеку искусства легко увидеть тиранию в любой власти. ​​ В каждой стране толпа чиновников решает все – как это​​ может быть приятным? ​​ 

Хорошо, пусть не нравится, - но если мир ничего больше предложить не может?! ​​ Мы родились, чтобы жить в этом мире, жить у себя на родине.

Все дружно негодовали, когда​​ в начале 2000-ых​​ старой команды НТВ не стало​​ - и​​ далее эти настроения развивались до недавних открытых​​ протестов.​​ ​​ Дело дошло до открытого противостояния демонстрантов и полиции!

Но где теперь смысл этих протестов? Они стали неадекватными. ​​ На самом деле, все сводится к социальному​​ неравенству, - но оно ощутимо всегда и везде, оно столь же старо, как наш мир.

Соблазн​​ ​​ протестовать слишком велик, - но почему мы поняли, что есть вещи важнее?

 

События на Украине​​ что-то уж слишком​​ легко, слишком быстро​​ перечеркнули​​ ​​ не только​​ мои​​ псевдолиберальные порывы: какой уж тут либерализм, если в Новороссии уже только официально убито пять тысяч человек.  ​​​​ Но мог ли я знать, что фашизм столь близко​​ к моему дому, к моей жизни? ​​ Я думал о мире то, что хотел! ​​​​ Я ничего не понимал в происходящем вокруг.

 

Либеральные идеи ушли из России – и потому особенно ужасно и непонятно убийство Бориса Немцова, представлявшего умеренный вариант либеральности. ​​ Немцов был настолько безобиден, что его убийство предстает вопиющей несправедливостью. ​​ Как же должен человек ненавидеть Россию, чтоб убить именно Немцова!!

 

 

Глава 6​​ 

 

 

Я всегда чувствовал себя неправым перед Россией: ведь мои проблемы не идут ни в какое сравнение с величием страны: ну, что я такое рядом с полутораста миллионами!​​ 

Но​​ мне самому​​ мои проблемы мне казались неразрешимыми. ​​ До​​ ​​ седьмого десятка не верил, что они разрешимы.  ​​​​ Я​​ ​​ думал, что умру рано. ​​​​ 

Но вот я словно проснулся для социальной жизни: мне ​​ 62, - и России угрожает реальная опасность.

 

Я родился вторым ребенком​​ и​​ в раннем детстве был окружен большим числом родственников. ​​ Таким большим, что мне казалось немыслимым познакомиться со всеми ними. ​​ С таким ощущением России я и покидал детство: вся Россия – родные!

Мне ​​ хотелось на всю жизнь сохранить мое детское восприятие русской нации, когда все русские казались большой семьей.

 

Но представьте себе, что из этой мечты не получилось ничего, просто ничего: ​​ родственники не ​​ стали сколько-то близкими, - а среда искусства или коллег по Ассоциации гидов-переводчиков​​ и по Союзу Писателей​​ не предполагает ​​ близости, не располагает к ней: это​​ большей частью​​ просто профессиональные отношения.

Есть островок тепла: моя семья, - но на прочей территории приходится передвигаться с максимальной осторожностью.

 

Так вот и появляется на свет​​ «экзистенциальный ужас​​ своего собственного существования».​​ ​​ Звучит искусственно, ложно, - но, увы, не для меня. Этот мой личный ужас​​ слишком реален и​​ не зависит от страны​​ пребывания!

 

Мне, писателю, ​​ очень трудно разделить любовь к России и​​ те ужасы, что несет нормальная человеческая жизнь.

Попробуй, разберись в такой мешанине чувств!

Я много говорю об ужасе жизни, но надеюсь, читатель не сочтет это чертой всех русских

 

Много путешествуя, я никогда не менял своих чувств. Как раз наоборот: я с удивлением открывал в себе одни и те же чувства. ​​ 

Не было такого дня в моей жизни, что бы мне не приходилось отстаивать себя. Я всегда чувствовал ужас среды, в которой оказывался.

Такая вот нелиричная лирика.

 

Но не все так прямо: и среди коллег есть свои, есть друзья!

 

Когда я пишу о своих сомнениях,​​ я им и верю, и не верю: я​​ всегда помню, что они – почва моей веры, моего творчества. ​​ Так что, если угодно, мне ничего не стоит отчаиваться: я хорошо понимаю, что мое отчаяние – адекватный ответ на несовершенство мира.

 

Есть творческий страх жизни – и ты сам понимаешь, что этот страх глуп, - и все же ты не можешь его преодолеть, потому что твоя душа именно такова. ​​ Ведь творчество рождается из невыносимых комплексов, фобий, кошмаров, страхов! ​​ Вся​​ ​​ эта жуткая душевная каша, что запросто могла бы тебя раздавить,​​ отступает перед ежедневной работой.

Я очень поздно понял, что у меня есть силы выносить ужас существования, - но только после этого открытия начинается моя осознанная любовь к России.​​ 

 

Почему столько интеллигентных россиян отвернулось от России по вопросу Крыма? Только потому, что это удобно:​​ думать, что хочешь, игнорировать факты.  ​​​​ Социальная​​ ​​ жизнь диктует социальную позицию.​​ Да и необязательно любить власти!

Разве наша власть призывает любить ее? ​​ Мы, что, - в доме сумасшедших? ​​ 

 

Да, это откровенная слабость: не видеть того, что происходит,​​ – и не стоит винить человека в том, что он слаб. ​​ Пусть каждый пройдет свой путь ошибок и достижений. ​​ Мне​​ лично​​ кажется кощунственным не замечать страдания жителей Новороссии.

 

Так много сказано о продажности интеллигенции! ​​ Да, можно говорить о скотстве русских, нет, советских писателей.​​ Но как осуждать людей, поставленных на колени? ​​ Везде и всегда было много ​​ продажной интеллигенции. Так кого осудить: ​​ интеллигенцию или обстоятельства, которые заставляют ее продаваться?​​ 

 

Но что касается Новороссии, тут даже не продажность, а слепота: люди сознательно стараются не замечать страданий восьмимиллионного народа.​​ 

 

 

Глава ​​ 7

 

 

- Да никакого​​ ужаса​​ и​​ нет,​​ - говорит мне читатель. – Это​​ вам​​ только показалось!

И на самом деле, ​​ какой ужас в путешествии, если ты живешь в отеле?

Как раз ужас​​ – и​​ самый настоящий. ​​ Я говорю на пяти иностранных языках – и на всех мне приходится защищать мое существование. ​​ Каждый раз мне надо доказывать, что я за мои деньги имею право на минимум комфорта, право хоть на какие-то правила.

Во ​​ Флоренции глубоко за полночь мой сосед говорил сам с собой. Я спустился к консьержу – им оказался студент – и пожаловался. Он отшутился и ушел спать дальше. Мне пришлось стучать в комнату соседа и по-итальянски его отматерить.​​ ​​ Все мои дневники испещрены проявлениями такого скотства!

 

 

Глава  ​​​​ 8

 

 

Советская Россия вызывала мой неописуемый ужас. ​​​​ Тогда по ограниченности я еще приписывал большую часть моих проблем именно государству.

Помню, в мои 40 лет в пражском трамвае я стал ​​ горько жаловаться на Россию ​​ пожилой чешке. Она хорошо понимала меня, но на русском говорить ей было неприятно: после 1968 года отношение и к русским, и к русскому языку резко изменилось.​​  ​​​​ Она только смотрела на меня, но было ясно, что она со мной не согласна. ​​ Чехи мне жаловались, но осторожно: их откровенности мешало то, что я русский.

 

В 38 лет я впервые выехал в Европу со смутной надеждой обрести там новую жизнь и остаться навсегда. ​​ Я был на распутье, но меня в этой идее осторожно поддержали мои французские ученики.​​ 

Но что я увидел? ​​ Та ​​ реальность внутренне ничем не отличалась от​​ советской! Как и дома, я лишь ужаснулся жизни. Тогда я понял, что этот ужас надо принять, что он – в основе любого человеческого существования.

 

Надо принять! Легко сказать. ​​ Не получалось.

Жизнь шла, а я все не надеялся стать русским: слишком ужасен был советский кошмар.​​ 

И вот – о, чудо! - ​​ с Перестройкой​​ он начал рассеиваться! Разве жизнь изменилась? ​​ Нет,​​ ​​ она​​ ​​ не​​ стала​​ менее жестокой, ​​ но все же​​ другой,​​ более понятной, - но, прежде всего, изменился я сам.

Наконец, само понятие​​ «русского»​​ столь стремительно, столь сильно изменилось, приблизилось к моему пониманию жизни, что я начал себя ощущать,​​ как социальную единицу.

А ведь прежде во мне главенствовал художник, а социальные проблемы лишь вызывали ужас.​​ 

 

Я долго не мог понимать происходящего вокруг, потому что до​​  ​​​​ Перестройки мы жили в резервации.​​ Из-за этого у меня развился чудовищный комплекс неполноценности, выражающийся в преклонении перед всем иностранным.​​ Ругать советское время нет смысла: я ведь хорошо помню, сколь многих оно устраивало, - но мне в той России не было места. ​​ Я не говорю, что та Россия была плохой,​​ -​​ но​​ утверждаю​​ лишь то, что​​ без информации я жил как какая-то жалкая инфузория.​​ 

С другой стороны, как я могу проклинать СССР, если​​ моя мать чтила Ленина как Бога?​​ Как я решусь сделать вид, что не жил в то время? ​​​​ 

 

Сейчас принято идеализировать советскую эпоху, вовсе забывать о мощном идеологическом давлении, - а для меня​​ этот пресс​​ был решающим фактором: он​​ застил свет, не давал ​​ понимать самые простые вещи.

 

Я не​​ мог понимать, что я - русский, ​​ именно​​ потому, что свободной информации не было. Я не мог даже знать, как важно это понимание, потому что был​​ слишком унижен. Я был просто раздавлен той советской моралью, реальность была для меня закрыта. ​​ Я ничего не видел в том обществе, кроме насилия и лжи – и я был неправ.​​ 

Та мораль казалась мне двусмысленной в отличие от новой христианской, которую не только любишь, но еще и уважаешь, но еще и с радостью понимаешь, что обязан уважать.​​ 

 

Я ​​ - православный, потому что за нашей верой стоит государственность России.​​ ​​ Откажешься от веры – откажись и от​​ государственности. Отринь Россию.​​ 

Участницам танцев в Храме Христа Спасителя, этим пустым пусятам везде давали​​ премии именно ​​ за то, что они плюнули в нашу государственность, ослабили наше государство.

 

Уже поздно, к пятидесяти, наконец, примирился с фактом, что я – русский, - но все же​​ долго​​ это понимание почему-то оставалось открытой раной.

 

 

Глава ​​ 8

 

 

Но ​​ можно и иначе взглянуть на мое детство. Я родился среди пьяных мужиков и всегда чувствовал ужас перед ними и их близостью. Они не считали нужным скрывать свою низость. Я не мог понять, почему они в очередном пьяном порыве не поубивают друг друга и меня. Так трудно увидеть сердечность за этой обыденной распущенностью - и, тем не менее, она есть. ​​ 

Другой, культурной среды у меня тоже не появилось, хоть я и учился в ленинградском университете. Наверно, не только потому, что я был заочником.

 

Я очень страдал от скотства русских, потому что никак не мог с детства избавиться от иллюзии, что русские должны любить русских. Грубость моих родственников выходила за все мыслимые пределы, так что мне рано пришлось прятать чувства - и, тем более, возвышенные - в литературу.​​ Несмотря на все​​ ужасы существования, я понимаю, что создан именно русскими, русской культурой, Россией. ​​  ​​​​ 

 

Мне всего-то хотелось стать настоящим русским. Настоящим! А не одним из тех, что видел вокруг себя. Я не считал моих родственников настоящими, потому что они жили бездумно.

Я не хотел напиваться, не хотел разделять этот ни к чему не обязывающий образ жизни – без мыслей об истории, культуре, цивилизации.​​ 

Что стоило моему отцу свозить меня в Череменецкий монастырь, рассказать об истории северной Руси, о сражении с Баторием? Ведь мы жили всего в каких-то сорока километрах от этой исключительно интересной достопримечательности!

Мой бунт​​ против тогдашней обыденной жизни​​ был и необходимостью: если б не учился, то просто б сошел с ума: иной альтернативы в реальной жизни не было. Альтернатива была только такой: или лгать, изворачиваться, как все, - или учиться! Да, я решил жить по-ленински: ​​ учиться, учиться, и еще раз учиться!

 

Да, я так и не ​​ стал своим ни для своих близких в Луге, ни для жителей подмосковного городка, где сейчас​​ живу,​​ - но изжит ​​​​ мучительный вопрос моей​​ молодости: прав ​​ ли я, что не эмигрировал?

Я уверен, что прав: Судьба больше мыслей, больше мечтаний.

Писателю надо жить не просто большим, но великим,​​ – и для меня великое – Россия.

Наша российская культура была осознана моей, но поздно, уже на пятом десятке: настолько был силен ужас перед тиранией.

Что ж тут скажешь? Лучше поздно, чем никогда. Иной и за всю жизнь не поумнеет.

 

Моя​​ ​​ отчужденность не стала болезнью: я смог ее преодолеть. Это входит в работу стать русским.

Но опасность появилась в другом: смерти близких, враждебность среды, неудачные браки изменили мой характер: я стал избегать людей.​​ 

А в​​ России​​ замкнутость воспринимается как недостаток. Не быть​​ «своим»? Да это просто опасно. Будь ты певец, будь финансист,​​ депутат, да все равно, кто, но​​ ты должен примкнуть к какой-то партии, найти собственную политическую нишу, иначе работать будет очень трудно. Даже писатели откровенно​​ «политически ангажированы», а уж что говорить о других? ​​​​ 

В таком тусовочном мире ты постоянно понимаешь, что для них ты неадекватен. ​​ «Черт его знает, что от него ждать!». ​​ 

 

Ну, а тут, в Москве, - торжество элиты. Сиятельные господа, что решают, талантлив ты или нет, человек ты или нет. ​​ Они величаво правят российской культурой – и нам только и остается, что почтительно склониться перед ними. Господа хорошие! ​​ Я не хочу​​ оспаривать ваше величие, только, пожалуйста, сделайте хотя бы вид, что вы любите Россию.​​ 

Или вам нужна законодательная инициатива Государственной Думы, которая обязала б вас это делать?!

Одна из таких вот «властительниц душ», искренне, по зову сердца, ненавидящая Россию, все сделала, чтоб смешать меня с грязью, другой еще как-то пнул… ​​ ты везде видишь людей, которым неприятна Россия, но они считают своим долгом ее поучать. ​​ 

 

 

Глава ​​ 9

 

 

Так что​​ быть среди других​​ в России – это куда больше, чем​​ обыденная​​ жизнь: это – работа. Не будешь работать, ничего не получишь. Так в Истре, месте моего проживания,​​ всегда отношение ко мне было откровенно враждебным – и я не могу понять, откуда такая сплоченность. Меня озадачили, так сказать, на всю оставшуюся жизнь. Я не мог свести эту враждебность даже к общепринятым формам неприязни. Нет, не неприязнь, а именно полное неприятие!

 

До перестройки зло казалось слишком общим, метафизическим, неуловимым – и я только спрашивал себя:

- Как, я – из этого насилия, ужаса, скотства?! Я – наследник всех этих кошмаров?!​​ 

В Петербурге​​ мне некому было задать этот вопрос: ни родственникам, ни друзьям.

Наверно, поэтому я так легко переехал под Москву к жене, первому человеку, который захотел меня понять и на самом деле понял.

 

Я мало что понимал до 80-ых, но со смертью Брежнева информации стало больше – и ​​ в душе я уже начал ​​ преодолевать тот бесформенный страх, что испытывал к Союзу. ​​ Пришла​​ Перестройка – и я понял: она – моя личная единственная возможность стать русским.​​ ​​ Мой шанс!​​ Я​​ почувствовал, что Горбачев подбросил мне этот шанс – и от того, смогу ли его использовать, зависит вся моя жизнь

 

Я видел только агонию советской системы, только ее ужас.​​ 

- Неужели мне не в чем человечески состояться, кроме этого ужаса? – думал я.

Я, наконец, стал все больше понимать этот ужас​​ – и уже​​ надеялся дожить до​​ его​​ ясности.

 

Помню, в 1991 году, в мои 38 лет, ​​ возвращаясь​​ из Европы в Россию,​​ ​​ я​​ пересекал границу с неподдельным, но все-таки человечным​​ страхом. ​​ Опять вернуться в этот мир грубых мужиков! ​​ Можно подумать, что они обо мне думают, если даже брат говорил мне прямо:​​ «Вы, интеллигенты, сидите на нашей шее!»!

Но эта грубость уже показалась детской шалостью рядом с открытием, сделанным в  ​​​​ Европе: там-то​​ мне только и показывали, что, оставшись среди​​ европейцев, я, если и могу кем-то стать, то только их рабом.​​ 

 

Уже тогда я ​​ не был​​ раздавлен различием​​ Европы и России, но главное, мне уже не было больно жить в России. ​​ Скоро ​​ эта боль и вовсе прошла.

 

Тогда Европа очень сильно отличалась от России, а сейчас​​ сразу везде появились толпы бедных – и в этом неприятном смысле​​ весь мир стал очень похожим. ​​​​ Особенно это бросается в глаза в Европе! ​​ Современное поколение ​​ молодых людей куда беднее их родителей​​ -​​ и найти им себя в жизни несопоставимо труднее.​​ А многие просто ​​ вынуждены всю жизнь жить с родителями: не найти работы!

 

В ​​ девяностые я искренне не понимал, что происходит. В Ельцина не верилось. ​​ Вопрос​​ «Что будет с Россией?»​​ очень тревожил. ​​ Жизнь постепенно менялась на наших глазах – и в результате она стала интересней, чем искусство! ​​ Жизнь ​​ стала диктовать искусству, каким ему быть, - ​​ а ведь это первое, что делает людей, склонных к художествам, членами общества. ​​ 

Для артистов подлинный интерес к жизни открылся только после Перестройки. Все поменялось: теперь от твоего знания жизни прямо стало зависеть твоё выживание.​​ 

 

 

Глава​​ 10

 

 

Иной раз, бродя в полях, я кричу от ужаса. ​​ От экзистенциального ужаса жизни.​​ 

Я долго ошибался, думая, что​​ делаю это​​ только потому, что я – русский. Нет! Мне страшно было жить в Союзе, а не в новой России. ​​ Но и в Союзе страшно​​ было, как человеку, прежде всего, а уже потом – как русскому. А что страшно художнику – это и не стоит обсуждать: ​​ любой творец ​​ любой национальности не примет этот мир насилия и ужаса.

Этот страх пред огромностью мира – основа творчества, - но он же – и причина огромных сложностей.

 

Мне не принять мир таким, как он есть,​​ без творчества: примирение с ним происходит за письменным столом.

Правда, и сейчас, когда он ​​ у меня есть, я никогда за ним не пишу – привычка!  ​​​​ Я ​​ пишу там, где можно писать, мне нужен минимум условий для работы.

 

Если ты родился с ужасом в душе, ​​ то ничего не остается, как примириться с ним. ​​ Ужас учит слишком многому, отказаться от него нельзя: он – часть твоей души.​​ 

Этот ​​ ужас многому и научил меня.

 

Французский ​​ писатель и режиссер Жан​​ Кокто признался, что быть французом – это ноша, ​​ которую ​​ во сне он сбрасывает. Так что идентичность тяжела всегда: для думающего человека любой национальности.

 

Россию любишь за тот опыт ужаса, что приобрел в ней. Разве человеческий опыт не бесценен, хотя бы и опыт узника? Быть свободным в России – это роскошь,​​ ​​ -​​ а я был свободным всегда.

 

Разве кошмары жизни - это именно русские кошмары? Нет, они – чисто человеческие. Я стал ездить, внимать информации – и понял, что это так.

Мир раскололся и несется в бездну! ​​ Я понял это. Да, это ужасно, но этот ужас и понимание его и сделали меня ​​ русским.

 

В Европе я сначала был заложником образа советского малого, ​​ homo sovieticus, но своим для нее я не стал: ее наводнили богатые русские, изменившие представление о нашей нации.

Каждый раз, возвращаясь в Россию, я молился звездам, говорил себе с надеждой: Я буду русским. Я буду русским среди русских. Я сделаю все, чтобы русские стали русскими и поверили в себя.

Да, мне долго не хватало знаний и просто мужества признать этот ужас родным, - но сейчас я смогу это сделать.

 

Надо избавиться от ощущения, будто этот обыденный кошмар​​ «нормальной»​​ жизни​​ -​​ не твой. Нет, это твоя работа: принять этот ужас, понять, что он твой, что он должен быть преодолен, пережит, переварен.

Что объявили началом Перестройки? ​​ Гласность. Для слишком многих это начало гибели, нищеты, страдания. Объявили начало кошмаров!  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но именно​​ осмысление кошмаров нормальной жизни​​ спасло​​ меня.

Потому что названное мной​​ «кошмарами»​​ оказалось обычной жизнью.

 

 

Глава 11

 

 

В начале Перестройки мне чудилось, ​​ будто именно из ненависти и страха я начинаю понимать, что я – русский. ​​ Неправильно! ​​ Зачем ​​ эти чувства​​ привязывать к высокому: к Родине? ​​ Получается, во главу угла ты ставишь собственную слабость.

Но есть же вещи, которых твоя слабость не должна касаться!

Мало ли, что тебе казалось! ​​ 

Слишком многим казалось, можно и вообще жить без национальности! ​​ 

 

Пусть речь даже не идет об эмиграции, тебе вот чудится, твоя подлинная родина – Он.​​ 

Но Бог не столь абстрактен! ​​ Как раз Он придет к тебе из ясного понимания, кто ты такой. ​​ Бог требует Родины, требует Отечества.​​ 

Я мечтал уйти в чистое искусство, служить ему, вере, Богу, - но ничего не получилось: попытки найти работу в этих сферах ни к чему не привели, - да и знаменитым я не стал.

Эта столь возвышенная мечта потускнела в свете нынешних великих исторических событий​​ и под напором возраста.

 

После Перестройки все, кто думал, ужаснулся себе. ​​ Мы ужаснулись друг другу, но мы и изменились, попав в новую жизнь, мы нашли силы жить в новой стране. ​​ Пережив ужас, мы поверили в его спасительную силу.

Разве не ​​ резким был поворот в начале 18 века? Петр​​ Первый​​ повернул Россию к Западу – и это изменило историю России кардинально. ​​ Но наш ли это путь?

 

Но как сделать, чтоб государство Россия повернулось к гражданам россиянам?

Чтоб не получалось, что твои – шестая часть земного шара, - но в этой бездне, этом размахе тебе на самом​​ деле не находилось места. Ты примостился на краешке земли, с которого тебя сгоняют.

Как сделать, чтобы люди почувствовали в проблемах социальной жизни свою общность? ​​ Как сделать, чтобы русские не скитались среди русских, но жили среди них?

 

Пусть каждый ответит на ​​ вопрос, почему все-таки Россия? Разве не легче было б выжить в Европе, в Штатах, Израиле или еще где? Почему становиться, преодолевать ужас жизни ты решил именно здесь?

 

 

 

ЧАСТЬ  ​​​​ ПЯТАЯ:  ​​​​ Русский ​​ - это миссия

 

 

 

Глава 1

 

 

Русский ​​ - это миссия?

Конечно.

Так же, как и немец, и француз, и украинец и кто угодно.

Мысль в том, что нацию создают люди, которые остро осознают свою национальность.

Быть русским – это миссия: миссия нашего российского человеческого существования.

 

Назвать этот опус стоило б более прозаично.

К примеру,​​ «По поводу украинских кошмаров»: увы, именно они стали поводом написать этот опус, ​​ - но они же стали моими​​ личными, собственными​​ кошмарами.  ​​​​ 

Так​​ наша​​ судьба придает нашей жизни искаженные, болезненные черты, так исторические события бросают нас в пучину противоречивых чувств.​​ 

Всего за какой-то год мы оказались в совершенно ином мире. ​​ Взять хотя бы то, что нет дня, когда бы России не угрожали.

Но и я, какой я ни маленький, какой ни слабый, ясно понимаю, ​​ на чьей стороне.

 

Я, мягко говоря, недоволен этой своей работой: жалкая писанина, - ​​ но сейчас гром пушек, что убивают жителей Донецка, слышен слишком ясно, чтобы я мог промолчать. ​​ Да, я – только писатель: я вижу историю сквозь факты искусства, - а ведь это даже мне не кажется​​ сколько-то​​ достаточным. ​​ 

 

С одной стороны, меня создавало искусство, моя работа в нем; с другой, сам внешний мир резко повернулся ко мне. Так мы и встретились!​​ 

Мы  ​​​​ встретились: маленький я и огромная Россия.

Каждый день, работая в искусстве, я создаю себя.​​ 

Но и больше: создаю русского в себе.​​ 

Этому ​​ не учат, но этому надо учиться.

Попробуй, прими Россию! Попробуй, полюби ее! А как ты проживешь без этой любви? Будешь русским только по прописке,​​ «по работе»? Такое невозможно.

 

И ты уже не можешь жить в России, не став русским: не понимая того, что вокруг тебя происходит. И откуда придет понимание, как не из свободы информации?

 

 

Глава​​ 2

 

 

 

Прошло​​ ​​ с Перестройки​​ еще лет двадцать, пока, наконец, я твердо не сказал себе:​​ ​​ «Да! Это твое наследство, и ты должен сознательно его воспринять, как свою собственную судьбу».

Прими ярмо, скотина!

Склони гордую выю.

Поставь во главу жизни не твои махонькие слабости, а реальность, угрожающую российской нации.

 

Да, как сказал Толстой:​​ «Жизнь – это неприятности»​​ - и мне, как всем, достается на орехи: бывает, унижают в электричке, каждый день стучат молотком соседи, - но у меня хватает ужаса выносить это.

Я кричу в этот ужасный, наглый мир: Я – еще живой, сволочи!

 

Вот нагрянула ранняя весна – и мы все ждем окончания войны.

Хватит шарахать из «Градов» по беззащитным жилым массивам!

Будем надеяться, что договоренности Минска-2 заработают.

 

Давайте увидим хорошее в нашей российской жизни.

Нельзя отказать правительству и в желании наладить обыденную жизнь нации. ​​ Взять закон о курении: он провозглашен очень серьезно: как на Западе. Конечно, как и там, у нас на него плюют, - но ты можешь сказать курильщику, если он закурит перед тобой, что он не имеет на это права!  ​​​​ 

Ты пробираешься в курящей толпе со страхом, что какая-то сигарета воткнется тебе в лицо или в одежду,​​ но ты уже можешь показать кулак этому беспечно курящему идиоту.​​ 

 

В детстве меня поразила книга Фейербаха​​ «История христианства». ​​ Там описывается, что человечеству понадобились тысячи лет, чтоб оно отказалось есть собственные экскременты! ​​ Да, нашим далеким предкам казалось столь естественным еще раз употреблять в пищу то, что выходило из организма. ​​ 

 

Будем надеяться на лучшее, но пусть государство помнит, что нацию можно цивилизовать разумным применением силы.

В конце 2004 года появился закон о шуме: запрет взрывать петарды. К этому времени вышло столь законов о повседневной жизни, что я уже не мог не почувствовать, как государство пытается наладить в обществе нормальную жизнь. Это показалось таким странным и приятным!

 

 

Глава​​ 3

 

 

«Мы родились русскими», - так хотел бы я начать новую фразу, - но я ее серьезно меняю:​​ «Я родился

русским»: так важно мне лично подчеркнуть мою личную ответственность за все, что происходит со мной.

 

Я, кажется, начинаю даже гордиться тем, что я русский, но все же к этому примешивается ощущение огромной тревоги: а что же с нами будет?

 

Назвать ​​ Россию родной! Это все же случилось, но на это ушла вся жизнь.

Быть русским! ​​ Было время, я с ужасом вглядывался в свою судьбу, проклинал ее, но у меня хватило ​​ ума от нее не отказаться. Что такое человек без своей судьбы, особенно если это человек искусства? ​​ Страшно стать нулем! ​​ 

 

Ты приходишь в мир, а в нем все тебе чуждо. Прошло больше полжизни, пока не понял, что Россия тут не при чем. Это ужас скотской толпы, ​​ это свойство характера, это социальная незрелость, это элементарное неумение прислушаться к другим, понять их.

 

То, что ​​ Россия состоялась после распада Союза, - огромный подарок жизни: в юности я не мог на это надеяться. От нас все скрывали - и мы думали, это от слабости. Этот идеологический советский идиотизм приучал к двойной морали​​ – и я не мог ее принять: ​​ я просто был обречен в том обществе.

Но пишу это в трудный момент: когда Россию хотят поставить на колени.

 

 

Глава​​ 4

 

 

С каким же удивлением узнаю’, что многие уважаемые мной люди искусства осудили возвращение Крыма в состав России!! ​​ 

Это ужасно до ​​ такой степени, что я не мог не взяться написать этот опус. Мне хочется дистанцироваться от этих клеветников России, хоть среди них много деятелей искусства, столь любимых мной. ​​ 

 

Существует ложное мнение, ​​ что при попустительстве и продажности интеллигенции бесправие стало образом жизни.

Это уже другая крайность.

Нет, речь идет о заблуждении, но не о каком-то изощренном скотстве.

Как сказал Есенин:

 

Но есть иные люди.

Те

Еще несчастней и забытей,

Они, как отрубь в решете,

Средь непонятных им событий.

Я знаю их

И подсмотрел:

Глаза печальнее коровьих.

Средь человечьих мирных дел,

Как пруд, заплесневела кровь их.

Кто бросит камень в этот пруд?

Не троньте!

Будет запах смрада.

Они в самих себе умрут,

Истлеют падью листопада.

 

«Талантливый»​​ человек,​​ «образованный»​​ человек – это уже ни о чем не говорит: ​​ все эти гордые названия – не панацея от глупости.​​ 

Даже такой одаренный человек не понимает, что самим фактом своего рождения он выбрал слишком многое.

 

Этот выбор​​ быть русским​​ был сделан за меня – и мне понадобилась вся жизнь, чтоб принять эту судьбу, назвать ее моей.​​ 

Понять именно русское ощущение истории, становления мира, моего собственного развития.

 

Ты платишь ужасную цену за то, что ты – русский, что родился в России, - но ты должен заплатить все по этому ужасному счету, предъявленному Судьбой.

Ведь эту цену платит каждый живущий.

 

Чтение авторов в оригиналах показывает, что представители всех национальностей испытывают такие чувства. Их не надо преувеличивать: столь они обычны.

 

Это работа – быть русским, возвращаться в Россию, жить с нею одними бедами. ​​ История показывает, что в России надо быть патриотом. ​​ Столь велики вызовы времени.

 

 

Глава​​ 5

 

 

Жить в России и быть русским – не одно и тоже. Я жил во Франции, но французом себя не чувствовал.

Как раз жизнь во Франции убила во мне остатки желания стать европейцем. Это было в 1999 году, в мои 46 лет.

Почему не Европа?! Потому что там я никогда не стану гражданином. По слишком многим причинам: и потому, что понятие​​ «гражданина»​​ в ЕС только становится, и потому, что внутреннее напряжение в тамошнем обществе слишком велико, чтобы чужой нашел в нем место.

 

Возродится ли Россия? ​​ Никаких сомнений. Это во Франции в ходе Столетней войны исконное французское дворянство было искоренено, но и там класс был воссоздан заново. ​​ Разве может такое произойти в России? ​​ Это же не какой-то там​​ «класс».​​ 

Нет! Россия просто изменится: у нее появятся новые союзники, новые рынки.

Вызов Истории принят.

Нас всех, русских, связывают свобода, независимость, наше великое прошлое.

Надо жить этим общим, что связывает всех русских.​​ 

С иным чувством в России жить нельзя.​​ 

 

Я смог жить только ​​ в России, но это и значит: быть русским. Раз это призвание и миссия: родиться в России, стать в ней русским, - то разве не стоит посвятить ей жизнь? Так ты становишься русским, как все, но другое дело, что процесс осмысления этого болезненный.​​ 

И вообще-то, думать – трудно, - но ведь только это делает нас людьми.

 

 

Глава​​ 6

 

 

Но почему все же я выбрал ​​ Россию? Почему не искал иной судьбы?

Нет, я искал, я выбирал. ​​ Россия – единственный, осознанный выбор.

 

Меня долго заставляли думать, что я – не русский, а советский. ​​ Мол, нет национальностей, но одно звание: советский. Мне пришлось пройти всю жизнь,​​ чтобы осознать себя именно русским. Нация восстала из руин, а ведь у каждого ее члена были свои руины.​​ 

 

Во время Перестройки многие отказывались от национальности! Они бежали, куда угодно, они готовы были на все, чтоб освободиться от этой тяжести.

 

Крым – наш шанс, наша судьба, но уже и Перестройка была шансом для каждого, кто жил в России. Выбор был у всех, но не все задумывались, почему они именно русские.

События, связанные с Крымом,​​ ярко напомнили​​ нам,​​ русским,​​ что мы люди, что мы что-то можем.

 

Уже ​​ тогда, в конце восьмидесятых годов прошлого века, я ​​ начал ​​ набрасывать этот опус, но без надежды, что завершу: я не верил, что такая тема мне по зубам. ​​ Крым меня потряс. ​​ Вот она, реальная История!

Теперь нам предложена война. ​​ Ее так​​ «предложили», что выбора не было​​ и нет: да, воевать!

Мы так привыкли проклинать нашу власть, ​​ но вот нам ничего не остается, как искать опору в ней и в самих себе.​​ 

 

До этой реальной угрозы еще можно было пенять на провал​​ в русской истории, учиненный революцией, а потом​​ Перестройкой: ​​ тогда казалось, это не сама История, - но лишь государственное насилие разъединило и противопоставило поколения.

Так слепы мы были все эти годы, так глупо изобретали иллюзии.

 

С каких мыслей начиналась Перестройка? ​​ Мол, нам, русским, жизнь не дает ничего, кроме унижения. ​​ А​​ сейчас видно, что ​​ Перестройка была историческим шансом, который мы сумели достойно использовать: ​​ гражданской войны не было.

 

 

Глава​​ 7

 

 

Я думал:​​ «Россия - целая цивилизация, - но она неудобна для проживания». ​​ Да, неудобна, - но не более, чем все.

У нас есть наше главное: наша культура! ​​ Она же не чужда нам. Она поможет преодолеть очередной опасный виток холодной войны.

 

Блок гордился тем, что он - русский. ​​ Это великая традиция моих любимых авторов: любить Россию. Теперь-то мы видим, что, призывая революцию, ​​ он мало знал Россию и любил какие-то свои мечты о ней. ​​ Так и Мандельштам уверял себя:​​ «Как не любить революцию? Это было бы предательством разночинцев».

 

Именно это чувство, что ​​ я русский, приобщило к жизни, именно оно заставило почувствовать всю мощь социальности.

Это ​​ гражданское бытие ​​ ясно совпало и с моей старостью, ясно выразило приближение моего конца: я вдруг столь спокойно и повседневно почуял, как легко убывает мое бытие.​​ 

 

Мне чуть было не стало жаль моих ​​ юношеских мечтаний, того времени, когда я был этаким​​ «облаком в штанах»​​ и мечтал о каких-то невероятных людях и неслыханной любви.​​ 

Да, я заземлился, - это так обыденно!

 

В Союзе я потерял человеческое достоинство, а в России его обрел.​​ 

Тут, в моей России, всё – борьба. Даже заставить себя уважать – и то великое достижение. Дышать – награда. Если пьяный мужик рыгнул в лицо –​​ куда же деться? Не​​ награда, но приходится терпеть.​​ 

А если не поджигают твою дверь? ​​ Нет, не​​ награда.​​ 

 

Стать русским трудно, но ​​ эта работа необходима. Здесь нельзя просто жить: Россия требует жертвы, требует служения. ​​ 

Из искусства я знаю, что все страны таковы.​​ 

 

И все же, я нашел силы назвать всё русское моим. Коммунизм заставил меня бояться всего русского, я был готов презирать себя только за то, что я русский, – но свобода всё изменила.​​ 

Ведь русским не рождаются, а становятся. Это ясно для всех, кто жил под диктатурой.

 

И что бы ни было, я говорю себе: В любом случае – РОССИЯ. ​​ Ответишь ты на вопрос, что именно для тебя Россия, - ты ответишь на все вопросы, потому что этот – главный.​​ 

 

И вот, ​​ заканчивая свое​​ в своем повествование,​​ я с удивлением открываю, что не ответил на главный вопрос:​​ что же такое быть русским? Но для ответа и не стоило писать так много: каждому, кто еще читает этот текст, ясно, что это значит любить Россию.

 

1987​​ –​​ 2015

 

P.S. ​​ Я завершил основную работу над произведением 25 февраля​​ 2015 года. ​​ На Украине в этот день обвалилась гривна. ​​ Идет мучительный процесс выполнения договоренностей по Минску-2. Фактически Украину принуждают к миру.​​ 

Боже, помоги России!