ПЕРЕВОД

.

Шарль Бодлер

.

Цветы зла

.

Читателю

.

Нелепость и незнанье, грех и скупость

И наши души, и тела заели.

Вот​​ угрызения совести​​ и холим –​​ 

Впрямь как бомжи своих клопов. ​​ 

.

В​​ грехах​​ упорствуем, в​​ раскаяньях​​ трусливы.

А коль раскаялись, так согрешить скорей.

Вернемся с радостью на путь греха позорный.

Нет, гадости души раскаянья не смоет низость.​​ 

.

Сам Сатана зло мягко подаёт,

Подолгу нашу душу колыбелит,

Сей демон злато нашей воли -​​ 

Алхимик сей ученый испаряет.​​ 

.

На ниточках сам​​ дьявол держит​​ нас!

Нам гадости приятны потому.

И в ад мы сходим шаг за шагом,

Всяк день спускаемся в зловонный ужас.

.

Как нищий полубомж, что грудь грызет​​ 

Истасканной и​​ одряхлевшей​​ проститутки,

Так мы грешить всё норовим тайком.

Хоть выжат апельсин, да нас он всё влечёт. ​​ 

.

И демонов у нас в мозгу кишат мильоны!

Вот где освоились, как скопище глистов.

Когда мы дышим, Смерть в нас уж входит

Невидимой рекой – там жалобы слышны.

.

Поджог, убийство, отравленье и насилье

В статьи газетные пока что не попали.

Исход печальных судеб столь банален!

По счастью, недостаточно мы смелы.

.

Среди​​ лисиц, шакалов, змей и скорпионов,

Стервятников и обезьян,​​ львов и лисиц,

Сих монстров воющих, рычащих и скользящих -​​ 

Ужасный зоопарк то наших душ пороков -

.

Средь них есть самый гадкий, самый мерзкий.

И пусть не воет он, не движется с угрозой,

Но мир охотно превратил бы в мусор,

Он мир бы​​ проглотил​​ одним зевком.

.

То​​ - Скука!​​ Невольно на очах ее слеза блеснет.

И курит трубочку, хоть мир взорвать готова.​​ 

О, нежный монстр! Читатель, и тебе она знакома.

Ты - брат по мыслям мой, читатель лицемерный. ​​ 

.

Сплин и идеал

.

1

.

Благословление

.

Когда​​ согласно предписанью высших сил

Поэт явился в мир, мир скучный сей,

Мать, ужаснувшись, и полна проклятий, возопила. 

На Бога с кулаками прёт (о, Боже милосердный!):

.

- «Ах!​​ Лучше бы гадюк я ворох нарожала,

Чем вы’носить такого вот ублюдка.

Будь проклята та ночь, то ложе,

Где искупление моё я зачала.

.

Но раз уж ты​​ меня​​ среди​​ всех женщин​​ выбрал,

Чтоб мужу грустному тем больше досадить,

Я выродка сего не брошу в печки пламя,

Как если бы он бальным был любви билетом.​​ 

.

Возненавидь меня, о, Боже! Пусть захлебнусь я

В презрении к рожденному отродью, орудью

Твоей злости. Я выкорчую это злое семя,​​ 

Клянусь, клянусь, ему не дам я прорасти!».

.

Так в​​ ненависти​​ мать заходится до воя,

Не​​ понимая вечности высокий смысл,

В Геенне для себя костер готовя:

Костер для преступлений материнских.​​ 

.

Но Ангел сам хранит дитя незримо,

Дитя отверженное нежится под солнцем.

Воды вместо простой – нектар ему,

Простая корка – та амброзией младенцу.​​ 

.

Играет​​ с ветром​​ он,​​ болтает​​ с облаками;

Пускаясь в крестный путь, со всеми он поёт.

Так светел, радостен ребенок тот паломник,

Что Дух, услышав пение его, умильно плачет.

.

Хотел бы он любить, но вызывает страх,

Его спокойствие трактуют как надменность,

Всё ждут-пождут, когда ж он загрустит,

При случае они всегда жестоки.

.

В​​ вино и​​ хлеб​​ его то просто грязно плюнут,

А то и подмешают хитро пепла, -

А сами лицемерно в грязи упрекают.

Бог знает, в чем клеймит его толпа.​​ 

.

Жена его давай орать, где ни придётся:

«Раз ты меня красивою находишь, обожай!

В богини нынче я античные подамся,

Как их, ты золотом меня прилежно украшай;

.

Упьюсь я миррой,​​ ладаном​​ и​​ нардом.

Стоят пусть на коленях, мяса,​​ ви’на​​ пусть несут.

Со смехом в его сердце свой алтарь воздвигну,

Присвою я себе божественный статут!​​ 

.

Когда​​ ж фарс​​ нечестивый​​ и мне осточертеет,

Я твердо, нежно руку положу ему на грудь,

И ноготки мои, как гарпии, прочертят

До сердца, сердца самого свой путь.

.

Я вырву сердце из груди его. Оно кровоточит,​​ 

Трепещет и дрожит оно в руке моей, как птица.

С презреньем брошу я его моей собачке милой​​ –​​ 

А что ж, собаченька, тебе не подкормиться?».​​ 

.

Но к​​ трону Вышнему поэт свой взор вздымает.

Туда, в молитве,​​ безмятежный, простирает​​ руки.

И дух его, как молнья, вдохновенье озаряет –​​ 

И что ему толпы безумной крик и поруганье?

.

«Благословен,​​ Господь, за то, что дал​​ страданья

Как​​ средство неба​​ от​​ всех​​ наших​​ нечистот.

Да причастятся те​​ к​​ святым​​ тем​​ сладострастьям,

Страданья кто и глубину, и сущность познаёт.​​ 

.

Я знаю,​​ Ты​​ хранишь​​ местечко для поэта

В​​ рядах​​ блаженных​​ всех небесных легионов,

И​​ приглашаешь Ты​​ его на вечный праздник

Господств​​ и​​ добродетелей,​​ престолов.

.

Я знаю, что​​ страдание дарует​​ благородство,

Что неподвластно ни земле, ни аду.

Мне вечность создает корону первородства.

Призна’ют все миры величие страданья.​​ 

.

Возьми хоть все Пальмиры украшенья,

Металлы дивные и жемчуга морей, -​​ 

Да разве что-то выдержит сравненье

С сияющей красой, с короною моей?

.

Свет чистый ту корону создавал,

Очаг священный выковал её лучи,

И рядом с ней глаза людей – как зеркала,

Что темны, жалки и пусты в ночи.​​ 

.

2

.

Альбатрос

.

Матросы часто – так томимы скукой, -

Огромных альбатросов приручают.

Беспечно те летят за судном,

Пока корабль над бездною качает.

.

Едва на палубу он приземлится,

Сей царь лазури, как неловок он и жалок,

И тащатся по доскам крылья птицы,

Огромны и белы. А сам идёт вразвалку.

.

Крылатый вояжёр, о, как же ты неловок!

Ты в небесах король, а тут-то ты смешон.

Матросам вот простор для шуток и издёвок:​​ 

Иной хромает, а другой обдаст из трубки дымом.​​ 

.

Вот так и ты, поэт! Как альбатрос, ​​ 

Ты в облаках, ты любишь бурю,

А на земле унижен и освистан.

И крылья мощные тебе в обузу.

.

3

.

Полёт

.

Мой дух летит. Внизу поля, пруды,

Леса и горы, облака, моря,

Вот солнце, вот эфиров уж пределы,

Вот подо мной и звездные поля -

.

Фантазия несёт меня повсюду.

Вот так ликует и пловец в волне огромной.

Безбрежный океан он смело бороздит.

Он под волной, но радуется он.

.

Подальше, дух, лети от гнойника земного.

Туда! Очистись в высших сферах.

Пей чистый и божественный огонь

В другом очищенном пространстве.

.

Забыть, забыть все горести, невзгоды,

Что душу тяжестью своею придавили!

Как счастлив тот, чьи крылья столь мощны,

Чтоб вырваться в небесные долины.

.

Как счастлив тот, чьи мысли, словно птицы,

Уже с утра свободно в небеса взмывают,

Кто выше жизни сей и кто язык цветов,

Всего безмолвного в природе понимает.

.

4

.

Цветы зла

.

Соответствия

.

Колонны живые храма Природы

Порою смутной обладают речью.​​ 

Сквозь лес сей символов проходит человек,

Они бросают на него живые взгляды.

.

Так эхо долгие смешалися вдали

В глубокое и темное единство,

Где ночи, ясности сродство,

И запахи, цвета и звуки там близки.​​ 

.

И запахи свежи, как пахнет лишь дитя,

Как степи зелены, нежны же как гобой -​​ 

Другие запахи и наглы, и развратны,

.

И эти запахи простерты в бесконечность.

И муксус, и янтарь, бензой и ладан

Про соответствия и душ, и чувств поют нам.

.

5

.

5

.

Как сладко вспомнить мне те времена нагие,

Когда и статуи богов​​ сам Аполлон златил,

А люди легкостью своею наслаждались,

Ни лжи не ведали, ни горя, ни тоски.

Любило небо их. Любило и ласкало,

Здоровье им и счастие давало.

Кибела изобильная выращивала их,

Любила, холила своих детей земных.

И нежностью волчица всех дарила,

Ее сосцы кормили целый мир.

Мужчина был изящен и силён, и имел он право

Гордиться красотой своею, и звался​​  «наш король».

Плодами чудными природы он кормился,

Чья кожура чиста, гладка и просит укусить.

.

А нынче же, поэт, попробуй воссоздать

Величье красоты, - ​​ что ты увидишь?

Раздетый человек – так это ужасает!

Увидишь – сразу тут душа охладевает!

Картина монстров напугает навсегда.

Скорей, скорей оденьтесь, господа.

Такое тело, чтоб над ним лишь посмеяться!

И скрючено оно, и худо, плоско и пузато!

Тут, видно, Пользы бог немало поработал:

В младенчестве их пеленал бездумно и жестоко.

А женщины, увы, те бледны, словно свечи!

Уж видно, что готовы разгуляться вечерком.​​ 

Свободны нравы матерей – и дочки их туда же.

И деток эта девушка таких же нарожает.

.

Сейчас, увы, развращены народы,

И нет в них красоты античной и природной.​​ 

Сейчас в ином лице мы красоту увидим –​​ 

Печали красота! Ее так грустен вид.​​ 

Такая красота – муз наших порожденье.

Так пусть не помешает нам ее болезнь

Нам перед юностию нынешней склониться, -

Пред юностью простой, и нежной, и святой,

Перед ясным, как вода в ручье, и светлым взором,

Что, беззаботный, увлечёт вас разговором.

Он – как небесная лазурь, как птицы, как цветы.

Как пахнет он! Как много песен в нем и нежной теплоты. ​​ 

.

6

.

Маяки

.

Река​​ забвенья​​ - Рубенс! О, расслабленья сад.

К подушке свежей плоти, поэт, ты равнодушен.

Но жизнь тут бьёт ключом, так много красок!

В стихии так морской, как красочен сам воздух.​​ 

.

Ты,​​ Винчи, - зеркало.​​ Бездонно​​ и угрюмо,

Но ангелы, что обитают там, чудесны, и нежна,

Таинственна улыбка дамы - и как все они милы

В своей стране закрытой ледников и сосен.

.

Печальный госпиталь, он шепотом наполнен,

А на стене - распятье. Вот и всё. То Рембрандт.​​ 

Из мусора тут, чудится, растет молитва, ее стон -

Нежданно он лучом зимы косым прорезан.

.

О,​​ Микеланджело,​​ неясен ты! Тут Геркулесы​​ 

И Христы смешались – и вот фантомы мощные​​ 

Вытягивают пальцы к саванам своим и в сумерках

Их рвут… Встают они – так оживают мощи!

.

Боксеров злость, бесстыдство фавна,

Ты, кто сумел воспеть и мужиков,

Сердечен, но презрением душа полна,

Пюже, печальный царь бандитов.​​ 

.

Ватто! О,​​ карнавал​​ прославленных​​ сердец!

Как​​ бабочки,​​ они​​ порхают, пламенея.

И люстры свет там льют на свежесть декораций,

А бал всё кружится, безумеет, шалеет.​​ 

.

О,​​ Гойя,​​ ты​​ кошмар,​​ неведомого​​ полный!

Там варят плод, из чрева матери изъятый!

Старухи, девочки – все голы, похоти полны.

Ждут демонов, чтоб броситься в объятья.

.

То крови озеро –​​ Делакруа! Его взлюбили бесы,

Оно в тени: вечнозеленый лес над ним,

И странные оркестры духовые, и так печальны небеса,

И​​ приглушенное дыханье​​ Вебера​​ хранимо.​​ 

.

И жалобы сии, проклятья, богохульства,​​ 

Экстазы,​​ крики, плач​​ и похвала

Несутся бурей в сотне​​ лабиринтов;

И для людских​​ сердец​​ наркоз то​​ божества!

.

О, что за крик, тысячекратно повторенный!

Приказ,​​ что вырвался из тысяч глоток!

То тыщи маяков, на скалах водружённых,

То вопли тех, кто и кричать уж изнемог. ​​ 

.

Так, Господи,​​ ты светочи восславил!

Их​​ страстное рыдание​​ мы слышим.

Достоинство​​ кто наше сохранил.

И вечности твоей кто отдал душу.

.

7

.

Больная муза

.

О, муза бедная! Да что с тобой сегодня?

Твои глаза полны кошмаров полуночных,

А на лице твоем читаю я виденья -

Они безумны, хладны, молчаливы.

.

Какие ведьмы и какие силы

Излили на тебя свои шальные страхи?

Ужели их кошмары столь всесильны

И погубил тебя тех сил разгульный шабаш?

.

О, муза, я прошу, отринь ты все болезни!

И мысли здравые верни, и радость жизни.

Кровь христианская твоя пускай звучит

.

В такт милой строфике поэзии античной.

Пусть там царят и Феб, отец всех песен,

И бог великий плодородья и природы Пан.

.

8

.

.

О, Муза сердца моего, любовница дворцов,

Как в январе с цепи сорвутся все бореи,

Накатит болью скука снежных вечеров, -

Как мне бы ноженьки твои продрогшие согреть?

.

Ты плечи мраморные сможешь оживить

В лучах луны, что через ставни светят?

Иль будешь золото с лазурных сводов собирать?

И твой дворец пустой, и кошелёк твой пуст.

.

Чтоб зарабатывать себе на хлеб насущный,

Подобно служке, надоевший ты поешь Te Deum,

Как мальчику, тебе приходится служить,

.

Иль акробат ты в ярмарке воскресной,

И плач за смехом всем не виден твой

Толпу вульгарную ты вынужден смешить.

.

9

.

Дурной монах

.

Святая Истина на стенах монастырских

Во всем величии, бывало, представала

Величье образов нашло сердца людские,

Душ холодность и строгость умеряла.

.

В те времена, когда​​ цветы​​ Христа​​ всходили,

Монах известный, нынче уж почти забытый,

Кому доверили в рай душу проводить,

Он возвеличил Смерть с сердечной простотой.​​ 

.

- Моя душа​​ – какая-то​​ могила,​​ где я, дурной монах,​​ 

Живу, скитаюсь и​​ на вечность обречён.

О, как ужасен​​ монастырь, его пустые стены!

.

Ленивый​​ я​​ монах!​​ Что делать? Я не​​ знаю,

Как превратить​​ мою​​ печаль, мои​​ страданья

В чудесные стихи? Да! В строчек ряд бесценный.

.

10

.

Враг

.

А юность-то​​ моя​​ была лишь​​ бурей​​ мрачной,

Которую​​ пронзали вспышки солнца.

И гром,​​ и дождь​​ -​​ мой сад разрушили они,

Уж мало там плодов, безжалостно все вырваны цветы.

.

Вот осени идей​​ душа моя коснулась.

Давай, берись за грабли,​​ за​​ лопату​​ 

Восстанови, преобрази свой сад!

Работай и переживи свои утраты.

.

Кто знает, может, и взойдут цветы моих надежд,

О коих я мечтал, которых столько жду.

Им тайна вырасти и расцвести поможет.

.

О боль! о,​​ мука! Время пожирает жизнь,

Враг скрытый моё сердце гложет.

Ты обновися, кровь! Душа, восстановись!

.

11

.

.

Вечный неудачник

.

Сизиф, а мне б твою бы храбрость!

Ведь тяжесть творчества невыносима.

Работа для поэта столь любима,

Но творчеству ужасна жизни краткость.

.

Подальше от гробниц известных

К простому сельскому кладбищу

Душа стремится, трепеща,

Под жалостный оркестрик местный.

.

Сокровища лежат подальше от толпы,

В неведомой земле погребены,

До них не доберётся алчный,

.

Цветы роняют слёзы сожаленья,

Их нежен запах, - и томленье,

И одиночество в тех глубинах земных.

.

12

.

Досуществование

.

В тех портиках огромных так долго я живал!

О, тысячи огней, о, жар тех солнц морских!

Колонн огромность тех и величавость их

Мне блеск пещер базальтовых напоминали.

.

А в беге волн небес сияли отраженья,

Их музыка была торжественною тайной,

Аккорды мощные лились необычайно,

Мои глаза ловили красок измененья.​​ 

.

Вот так я жил себе в спокойных негах,

Средь волн, великолепья, средь лазури​​ 

Среди опахал рабов, что умащены миррой,

.

Что мне прохладу нежно навевали, -​​ 

Но в глубине души печаль всё лишь росла –​​ 

Страданье тайное и боль мне принесла.

.

13

.

Цыгане в пути

.

Горящие зрачки! ​​ Пророческое племя​​ 

Вчера​​ рвануло в путь, забрав своих​​ детей,​​ 

Их водрузив на спины, свесив груди,

Чтоб в случае чего кормить их молоком.​​ 

.

Мужчины, те​​ пешком, с​​ сверкающим оружьем,

Повозок вдоль, где вся семья ютится,

Идут – и очи их полны тоски и грусти,​​ 

Несбыточной мечты и сожаленья.

.

Завидя их толпу, и полевой сверчок,

Глядишь, всё веселей заверещит.

Кибела, их любя, готовит зеленя,

.

И воду им готовит, и питанье, -​​ 

Помочь так важно этим детям таинств.

Их таборам открыта вся земля.

.

14

.

Человек и Море

.

Бесценно море для тебя, свободный человек!

Как в зеркало своё, в него ты всё глядишься.

Ты в бесконечности его свою находишь душу.

И дух твой – бездна, что не менее горька.

.

И​​ нравится​​ тебе бросаться в эту бездну!

И в ней ты целиком, огромное ты обнял!

В неукротимой бездне​​ диких​​ жалоб​​ 

И ропот собственной души так нравится тебе.

.

И Ты, и человек​​ и скрытны, и темны.

И человек, он бездн своих не знает,

И Море тайн своих не открывает:

Ревнивы слишком вы открыть все глубины.

.

Так протекли века неисчислимы.

Вы – и враги, и братья. Вы – в резне!

Ни сожалений нет, ни угрызений.

У вас борьба и смерть необоримы!

.

15

.

Дон Жуан в аду

.

Когда же​​ Дон​​ Жуан спустился​​ в мрак ко Стиксу,

А после​​ отдал свой​​ обол​​ Харону,

Сей​​ мрачный​​ нищий​​ с​​ гордым​​ взором​​ Антисфена,

Руками мощными​​ за каждое весло​​ схватился.

.

За лодкой женщины​​ с обвислыми грудями,

Полураздетые, под небом черным бесновались.

Когда огромное животных стадо на убой ведут, ​​ 

Такой протяжный вой над Стиксом раздавался.

.

Смеялся​​ Сганарель​​ и​​ требовал​​ зарплаты!

Указывал отец своим​​ дрожащим пальцем

На сына дерзкого, взывал он к душам мертвых

И дон Луис свой белый лоб при этом морщил.​​ 

.

Невинная и тощая Эльвира, в​​ мантилье траурной,

Прощаяся с супругом, который изменил ее любви,

Ждала всё от него улыбки беспримерной:

Ждала, что засияет там​​ вся​​ сладость​​ первой клятвы.

.

Плывут! Прямой и каменный, в своих доспехах,

Тот рыцарь у руля и разрезает волны.

Взор в волны опустив, всё дон Жуан при шпаге.

На струи смотрит он. Всё смотрит он спокойно.​​ 

.

16

.

Кара за гордыню​​ 

.

В чудесны времена​​ священное ученье

Блистало и плодами, и энергьей –​​ 

Тогда-то богослов из самых умных,​​ 

Что к вере приводил и самых неразумных -​​ 

И в темных душах их откапывал он веру,

К небесной славе звал чрез темноту неверья,

И путь особенный он к Богу открывал:

Такой, что праведный не всякий его знал, -​​ 

И вот, так высоко поднявшись, завопил,

Как будто Сатана в него вселился:

«Исусишка, тебя вознес я так высо’ко!

Но слава вся твоя на деле – звук пустой.

И стоит мне сказать, кто ты на самом деле,​​ –​​ 

И мир тебя, ничтожество,​​ тотчас​​ забудет!».

.

И тотчас​​ навсегда его покинул​​ разум.

Сияло солнце, но, увы, погасло разом.

И хаос вот уже в его душе царит.

Давно ли то был горделивый храм,

Любовью созданный, усилием взращенный.

Молчание и ночь царят отныне в нём.

Закрыт он навсегда - и нет ключа к нему.

Теолог же с тех пор псу улицы подобен.

Когда, не видя ничего, бредёт он наугад,

Чужой всей жизни и не зная время года,

Противен, грязен​​ он,​​ и​​ никому не нужен!

И только дети вслед​​ ему​​ смеются дружно.

.

17

.

Красота

.

Мечта из камня! Смертные, вот так прекрасна я.

О грудь мою, ну, только кто не ударялся!

Но сделана она, чтоб вдохновлять! И матерьял

И нем её, и вечен – мира он основа!

.

Как сфинкс таинственный, царю в лазури.

Я сердцем холодна, а белизна – лебяжья.

Движенье линии сдвигает - ненавижу!

Не плачу никогда. Не засмеюсь ни разу.

.

Поэты предо мной – все в вечном восхищеньи,

Ведь статуй красота во мне воплощена.

Я вечно в их умах, я в вечном изученьи.

.

Покорны вы, любовники мои! Я – красота сама.

Сиянье вечности в моих очах огромных.

Такого не найти среди красот земных.

.

18

.

Идеал

.

Как неприятны мне красотки из журналов!

Все – порождение испорченного века.

И кастаньеты, и сапожки их не новы,

Все пошлые они, и не в моем все вкусе.

.

Пусть Гаварни живописует анемии,

Красоток стайки, обитательниц больниц

Средь этих бледных роз полуживых

Нет красного цветка, что идеал напомнит.

.

Что нужно сердцу моему, глубокому, как пропасть,

Так это вы, Леди Макбет, и ваша мощь паденья.

Так бурные ветра рождают сны Эсхила!

.

Иль Ты! Да, Ты, та «Ночь» Буонаротти,

Что мощь Титанов пламенно пророчит,

И чары слово их таит в себе, и силу.

.

19

.

Великанша

.

В те дни, когда Природа, обуяна порывом пылким,

Рождала, что ни день, огромных монстров,

Я жить бы предпочел у юной великанши:

Пристроился б ног ее котишкой сладострастным.​​ 

.

Любил бы я смотреть, как тело расцветает,

Свободно как растет оно в ужасных играх,​​ 

Как пламя темное в ее гнездится сердце,

Как поплывут туманы влажные в ее очах.

.

Побегать вволю бы по формам расчудесным!

К коленям доползти к ней по костям огромным!​​ 

А летом, когда солнце слишком сильно жарит,

.

На пару с ней мы растянулись бы на воле в поле!

Расслабясь, призаснул б в тени ее груди,

Как деревенька мирная в горы подножье.

.

20

.

Маска. Аллегорическая статуя в духе Ренессанса.

Эрнесту Кристофу, скульптору

.

Пред нами чудо флорентийских граций.

Трепещут мускулы на этом теле.

Два божества слились: изящество и сила.

А женщина, - ну, чудо в самом деле​​ –​​ 

Божественно мощна, стройна неотразимо,

Как будто создана, чтоб​​ возлежать в​​ постели

И благосклонностью дарить аж принца самого.

.

- Смотри,​​ улыбка сладострастна и тонка:

Самодовольство в ней победно расцвело.

Коварный взгляд, и томный, и с насмешкой,

А личико жеманно в дымке флера.

А каждая черта на что нам намекает?

«Любовь меня венчает! Да, сладострастна я!».

Но в ней вы без труда величие найдёте!

И вместе с тем она чарующе любезна!

А что, коль мы приблизимся к сей красоте?!

.

Тут роковой сюрприз, поругано искусство!​​ 

То божество, что обещает счастье,​​ 

Вдруг предстает нам бицефалом, монстром!

.

- Но нет! То маска лишь, что обольщает.

Лицо озарено изящною​​ гримасой,

О, как мучительно оно искажено, -​​ 

Но неподдельна все же голова, и истинна

Она. Лицо? А что лицо? Лицо же лжёт.

О,​​ красота! Нища ты и​​ велика! Чудесен слез твоих

Поток, тревожно в сердце мне он проникает.​​ 

А ложь твоя поэта опьяняет: душа в потоках

Слёз, что Боль твоя из сердца исторгает.​​ 

.

- А плачет-то с​​ чего? Она же совершенна.

Казалось бы, людской весь род ты покорила!

Какое втайне зло грызет твой бок спортсмена?

.

А плачет, глупая, с того, что пожила.

И – продолжает жить! Оплакивает факт –​​ 

Заходится от слёз, что аж дрожат колени, -​​ 

Что завтра снова жить. О, жить и жить опять!

Жить завтра и всегда! Людских вдоль поколений.

.

21

.

Гимн Красоте

.

Откуда​​ Ты, скажи!​​ Из неба ли глубин, из бездны?

И божество во взоре, но адский пламень в нём.

Взор добрые дела и зло перемешал для нас.

За это можно и сравнить тебя с вином.​​ 

.

Твой взор! О, в нем закаты и рассветы.

Твой аромат - вечерней бури. А поцелуи –​​ 

Дьявольское зелье: от них герой труслив,

А юноша – хоть в бой сейчас: так разволнуют.​​ 

.

Из черной бездны Ты,​​ со звёзд ли снизошла?

За юбкою твоей, как верный пес, сама Судьба влачится.

И радость сеешь Ты, и – наугад – печаль,

Над всем ты царствуешь,​​ за зло​​ ты не ответишь.

.

Идёшь по трупам Ты, над жизнями смеясь.

И Ужас твой красив: как бриллиант, чарует.

На животе твоем в безумном танце,

Надменно и любя, Убийство торжествует.

.

Так мотылёк, что ослеплён, летит к свече, к огню –​​ 

И вот, сгорая, он твердит: Благословляю, пламя!​​ 

Трепещут так любовники: к возлюбленной склонясь,

В печали приступе, как будто бы они свой гроб ласкают.

.

Не важно, с неба иль из ада к нам грядешь Ты!

О, монстр огромный, устрашающий, наивный!

О, если б, Красота, ты мне бы дверь открыла​​ 

В Огромное, что так люблю, куда стремлюсь давно.

.

Сирена, Ангел, Дьявол, Бог​​ –​​ мне всё равно!

Мне важно, что тепло от бархатного взгляда.

Твой ритм, твой запах, свет! О, королева!​​ 

Жизнь отвратительна. Ты в ней – моя отрада.

.

22

.

Необыкновенный аромат.

.

Осенний вечер тёпл. С закрытыми глазами

Вдыхаю запах я твоей груди горячей,

И вижу берег я счастливый, и я зрю,

Как солнца залит он слепящими огнями.

.

На острове разлита лень. Природа мне дарит

Деревья чудные, чьи фрукты расчудесны.

Кругом мужчины, крепки и стройны,

Взор женщин прям и откровения сулит.

.

Так запах твой ведет меня в страну красот,

Я вижу порт, весь в мачтах, в парусах.

Они еще утомлены недавними штормами.

.

Чудесен аромат огромных тамариндов,

Меня наполнил он, повсюду он царит,

Смешался он во мне с напевами матросов.

.

23

.

Волосы любимой

.

Развился водопад твоих волос, упал на плечи.

О, локоны! Беспечности в вас чудный запах!

Экстазом воздух напоён нам в этот вечер.

Воспоминанья спят в сей дивной шевелюре,

Так хочется играть такими волосами!

.

И африканский жар, и Азии томленье –

Весь мир далёкий – есть ли он на свете? –

В твоих он ожил волосах, в их глубине.

Такое в музыке найдешь, в ее ты тайне.

Любовь моя! Плыви в свой запах и мечты поэта.

.

О, расцветает всё лишь в том краю: древа и люди.

Проводят дни все в неге: чудный климат.

Твой шевелюры запах умчит нас в моря дали,

В то море черное, где нас мечта ослепит,

Где мачты, паруса, царят где солнце, лодки.

.

Порт шумом напоён, моя душа в восторге,

Я в ярких красках весь, я в запахах и звуках.

И корабли скользят, все в золоте, в муаре –

Объятья их огромны, и слава их огромна

И вечная там в небесах дрожит жара.

.

Влюбленный, погружусь в моря твоих волос –

Безбрежностей таких огромно опьяненье –

Мой дух возвышенный начнет волна ласкать.

Как плодотворна, как приятна праздность

Тут, в колыхание нег, в покое благовонном!

.

Волос голубизна средь раскаленной тьмы,

Лазурь небес огромных ты даришь.

Пушисты как края у закругленных прядей!

Я страстно опьянён среди объятий:

Кокос, гудрон, жасмин – тут все перемешались.

.

Надолго ль? Навсегда в твоей тяжелой гриве посею

Жемчуг я, алмазы и рубины, -

И, как хочу, с тобой я всё посмею!

Желанный вот оазис мой! О, пахнет как смола!

О, памяти вино! Зови в свои глубины!

.

24

.

Обожаю тебя, как ночной небосвод​​ 

.

Обожаю тебя, как ночной небосвод,

За огромность печали, молчанья сосуд.

Избегаешь меня – я люблю же всё больше.

Знала б ты, как ты ночи мои украшаешь!

Да, насмешница ты! Как тонем мы с тобой

В этой выси небес, тут, в лазури ночной.

.

И вот уж я​​ готов к​​ атаке! Да, вперед,​​ на приступ!

Вот точно так червей армады к трупу подступают.

Жестокий зверь ты, беспощадный – так что тебя лелею?

Ох, холодно-то как! Ты мне милее, чем ты холоднее.

.

25

.

Тебе​​ б​​ в​​ свою постель весь мир бы​​ уложить,

Отродье грязное! От скуки как же ты жестока!

Всяк день тебе б сердца глодать –​​ 

Не знаешь ты других занятий. ​​ 

Глаза горят, как магазинные витрины,

Как улицы, расцвечивают в праздник.

У мира целого позаняла ты силы,​​ 

Хоть ты не ведаешь законов красоты.

.

Жестокости​​ плодишь, машина! Ты​​ глуха,​​ слепа.​​ 

Вампир по сути, хоть прикинешься полезной.

Не стыдно ли тебе? Тебе не надоело​​ 

Смотреться в зеркало, хоть чары побледнели?

О, мастер ты во зле, и зло твоё огромно.

Опомнись! Отступись от собственной ты тьмы!

Природа, столь великая в своих стремленьях скрытных, –​​ 

А выбрала тебя! Тебя, сосуд греховный.

Зверь мерзкий! Подумала, мол, гения ты лепишь?

.

Величье бросила ты в грязь, тобой позор возвышен.

.

26

.

Но ненасытившаяся

.

Ты странно, божество! Ты смуглое, как ночи,

И мускуса в тебе есть аромат, и табака.

Творенье черной ведьмы, Фауста саванн,

Что в полночь ворожит, и бок у неё чёрный.

.

Привычкам прежним предпочту твое очарованье,

Напиток губ твоих – страстей больших осанна –

Моих желаний утоляешь караваны,

От скуки меня спас в очах твоих пожар.

.

Глаза огромные черны – и пышат адом!

О, демон! Не сжигай меня ты взглядом!

Не Стикс я, чтобы девять раз тебя обнять.

.

Распутница! Я не могу стать Прозерпиной

Всей ненасытной похоти твоей противостать:

Тебя насытит только жар богини.

.

27

.

Ее одежды в жемчугах​​ струятся

.

Ее одежды в жемчугах​​ струятся.

Когда она идёт, то, кажется, танцует.

Так ритму покоряется змея,

Коль заклинатель ту змею колдует.

.

Что женщина, что змей, не знают состраданья.

Лазурь пустыни такова, ее песок суровый.

Как зыби вод морских тихи и равнодушны,

Качается змея в заклятия оковах.​​ 

.

Глаза​​ блестящи​​ их,​​ из​​ минералов чудных,

Природа сразу и странна, и символична:

Пречистый ангел, но и сфинкс​​ античный:

.

Там​​ золото,​​ и свет, и​​ сталь, и бриллианты.

Сияют​​ вечно,​​ но сияют столь ненужно!

Холодное​​ величье​​ женщины​​ бесплодно.

.

28

.

Танцующая змея

.

Лентяйка милая, когда раздета,

Ты неотразима.

Чудесно кожа засверкает:

Со всею силой.

.

Копна твоих волос

Так остро пахнет,

Как моря синего простор,

Что в сине-черных волнах.

.

Вот как корабль проснётся

На утреннем ветру,

Моя мечта вдруг понесётся

В далёкую лазурь.

.

Но что таишь в твоих глазах?

Мне не понять.

Сверкают эти два алмаза,

В них золото и сталь.

.

Змея послушна заклинанью!

Так ты плывёшь.

Прекрасна ты с своею ленью,

Твой шаг поёт.

.

Есть тяжесть медленного такта.

Качаешь головой.

Так держит равновесье мягко

И слоник молодой.

.

Склоняется и вьётся тело,

Подобно кораблю:

Плывёт сначала неумело,

Но вот – в струю.

.

Вот так поток, что, с гор стекая,

Всё лишь растет,

Вот так и ты, в объятьях тая,

Ко мне прильнёшь,

.

Тебя: вино богемское я пью!

И в горечи - победа.

Слетелись звезды в грудь мою.

Я небеса изведал.

.

29

.

Падаль

.

Душа моя!​​ Что видели мы летом, тебе напомню я.​​ 

Одним прекрасным нежным утром,

Там, где тропинка вбок идёт, - там падаль гнусная

Лежала – и мы застыли перед трупом.​​ 

.

Бесстыдно лошадь задирала ноги, как путана.

Вся ядом жгла и пахла.

Живот ее цинично и беспечно был разорван,

Гниль падаль источала.

.

Распад роскошно солнцем освещался:

Чтоб падаль сжечь дотла,

Тем самым то Природе возвращая,

Что некогда единым приняла.​​ 

.

И небо зрело сей каркас роскошный,

Как будто распускается цветок.

А вонь стояла – просто невозможно!

Не грохнуться бы только в обморок.​​ 

.

Жужжали​​ мухи​​ над​​ гниющим​​ чревом,

Внутри орава черная личинок

Лилась огромным и густым потоком

Среди костей и жилок.

.

И волны мух, сходя, вновь возносились,

они трещали в мощном рое.

Труп лошади, казалось, расширялся,

Он рос в своем объёме.

.

И этот труп был полон музыки столь странной!

Иль как бежит вода, иль веет ветер.

Ритмично веяльщик махнет своей лопатой?

Так веялка зерно провеет?

.

Пред нами исчезали трупа формы, сном становясь,

К наброску приближаясь.

Так холст забыт, но вот художник, за него берясь,​​ 

По памяти его кончает.

.

Кобель в тревоге за кустом таился,

Сердито он смотрел на нас:

Мешали мы ему кусище оттащить,

Что он до нас уже припас.

.

-​​ Любимая,​​ и вы,​​ вы​​ будете похожи на нее!

На эту непотребную заразу.

О, глаз моих звезда! О, солнышко моё!

Вы, ангел мой и страсть.

.

И вы, вы будете такой, царица благодати,

Последнее причастие пройдя.

Цветы, трава над вами пышно разрастутся,

И плесень расцветет костей. ​​ 

.

Тогда, красавица​​ моя,​​ скажи​​ червям,
Что поцелуями съедать начнут,

Что я, поэт, храню твои и суть, и форму,

Хоть ты, любимая, уж сгинула во тьму.​​ 

.

30

.

Из бездны взываю

.

Тебя я одного люблю, Тебя молю я о пощаде.

Тебя зову из бездны, куда упало сердце.

И пропасть столь страшна, и горизонт свинцовый,

И ужас, богохульство в ночи сплошной царят.

.

Не греет солнце​​ здесь во первые полгода,

Вторые же здесь ночь, ночь без конца.

Тут нет зверей, ручьев, тут нет ни деревца.

На полюсе – и то не так гола природа.​​ 

.

Ужасней нет жестокости холодного светила:​​ 

Ледяный солнца хлад: его не превзойти.

И ночь огромная царит, сродни Хаосу.

.

О, стать бы низкой тварью мне, уснуть,

И погрузиться в глупый сон звериный,

Чтоб времени клубок не жал с такою силой!

.

31

.

Вампир

.

Ты в стонущее мое сердце,

Ты, как удар ножа, вонзилась,

Сильна, как демонов стада,

Пьянишь, нарядна и безумна.

.

О, как мой дух тобой унижен!

Позорно ты меня поработила:

О, подлая! Тобой я посрамлён.

Как раб, я пред тобой бессилен.

.

Я как игрок, в упорстве глупый;

Как пьяница не может без стакана;

Так земляные черви атакуют падаль…

Будь проклята! Меня ты губишь.

.

Я меч молил

Меня освободить,

Я яд просил:

«Мне помоги не струсить».

.

Увы! И яд, и меч меня

Запрезирали, так сказав:

«Ты недостоин участи иной:

Ты по своей природе раб.

.

Глупец! Тебя освободить?

Спасти тебя из рабства?

Но поцелуи возродят

Труп твоего вампира».

.

32

.

Однажды ночью я застал себя с еврейкой

.

Однажды ночью я застал себя с еврейкой.

О, как она ужасна! Мы лежим, два трупа,

И вдруг мечтаю - не об этой: о путане, –

Но женщине другой: что с грустной красотой.

.

Представил я себе врожденное величье,

И полный силы взгляд, и грации тепло,

Раскинутых волос душистую копну.

И весь предался я моей большой мечте.

.

Как нежен был бы я с ее любимым телом!

Я б всей ее от головы до свежих ножек

Безумно, страстно отдал мою нежность -

.

Однажды бы она – вся в море моего тепла –

Слезу бы проронила из очей жестоких.

И затемнилась б от слезы краса их.

.

33

.

Угрызения совести после смерти

.

Когда же ты уснёшь, прекрасна и мрачна,

На глубине, под памятником чёрным,

Не будет у тебя алькова, как и дома,

Но только и всего, что ров, сырая яма.

.

И камень сдавит грудь пугливую твою,

Твои бока, что в неге расслаблялись.

Не биться сердцу вновь и вновь не полюбить,

Не бегать ножкам уж по авантюрам. ​​ 

.

Могила бесконечную мечту поэта сохраняет

(Могила-то, она всегда поймёт поэта),

Она в ночах огромных и бессонных тебе скажет:

.

«Ну, как теперь тебе, поганая путана?

Плачь, плачь и здесь!». Тебя и там червь будет грызть –​​ 

И там ты совести узнаешь угрызенья!

.

34

.

Кот

.

Котяшка дорогой! Ложись на любящее сердце!

Царапаться не надо, милый.

На глазки чудные твои ты дай мне засмотреться.

Агат смешался в них с металлом.

.

Так нравится ласкать тебя: тогда

Твоя головка и упруго спинка

Твоею нежностью меня пьянят,

И тельце всё твоё – искрит оно.

.

Как ты мою подругу воплощаешь! Так взгляд ее,

Как твой, приветливый котишка,

И хладен, и глубок – так режет острие.

.

В опасный запах ты завёрнут целиком, -

И изощренный аромат вокруг тебя,

Вкруг нежного коричневого тельца.

.

35

.

Война​​ 

.

Два воина​​ сошлись в той схватке роковой!

И воздух кровию, оружья блеском окропился.

Ожесточенье и железа лязг – так в юности моей

Любовь в кровавое сраженье превратилась.​​ 

.

Вот сломаны​​ мечи, - а с ними -​​ наша юность!

Что, дорогая? Зубы есть – давай кусаться.

Уж все равно, и чем: нам только б отомстить!

Уязвлена любовь – кипит на сердце ярость.

.

Вот наши двойники скатилися в​​ овраг:

Туда в объятьях злобных, их уносит –​​ 

Как розы красные, их кожа обагрится.

.

И в бездне той – друзья! В аду их встретим.

И наша ярость навсегда в аду пребудет.

Сражаться мы с тобой без сожаленья будем.​​ 

.

36

.

Балкон

.

Ты лучше всех была, и ты была в начале.

Все радости мои, тебе - всё обожанье!

И ласки все твои! Красивы были ласки!

И нежность очага, и вечеров всех шарм.

Ты лучше всех была, и ты была в начале.

.

Те вечера светились угольками камелька,

Балкона вечера с их розовою дымкой –

Сердечна ты была, а грудь твоя нежна.

О нашем счастье говорили, о любви великой.

Те вечера светились угольками камелька.

.

Красиво солнышко заходит в вечер теплый!

Огромен небосвод, и сердце то ж огромно!

Склонюсь к тебе, царица всех любимых,

И чудится, вдыхаю запах твоей крови.

Красиво солнышко заходит в вечер теплый!

.

Сгущалась ночь, росла стеной огромной –

И в темноте твои угадывал я очи.

Дыхание твоё я пил – и в этом яде нежность,

И ноги таяли твои в моих объятьях чистых.

Сгущалась ночь, росла стеной огромной.

.

Умею вспомнить я счастливые минуты.

О, прошлое моё! Ты у ее колен.

И что же мне искать у всех красавиц скучных,

Коль ты - и с телом дорогим, и сердцем нежным?!

Умею вспомнить я счастливые минуты.

.

О, эти клятвы, запахи! О, эти поцелуи!

Вернутся и они когда-нибудь ко мне!

Так солнца в бездну вод спускаются лучи,

Чтоб утром засветить – и мир горит в огне.

- О, эти клятвы, запахи! О, эти поцелуи!

.

37

.

Одержимый

.

Покрыто солнце замогильным крепом. Как ты,

Моя Луна, сопутник жизни! И ты закройся тенью!

Спи иль кури; да как захочешь. Молчи, мрачней,

И погружайся вся ты в бездну Скуки и тоски

.

Я так тебя люблю! И все ж, коль хочешь нынче,

Звезде в затмение, полузакрытой быть подобной,

Проследуй в ту страну, Безумье где огромно.

О, как же хорошо! Кинжал, покинь ножны!

.

Пусть пламя люстр твои зрачки зажжет!

Зажги желание во взорах всех невежд!

Ты в радость мне и в счастьи, и в болезни.

.

Кем хочешь, будь: рассветом, ночью чёрной.

Я весь дрожу, и всё во мне трепещет:

Мой Вельзевул драгой, тобой я покорён.

.

38

.

Призрак

.

I

.

Мрак склепа

.

В печали непостижной склепа,

Куда судьба забросила меня,

Куда не проникал луч розового дня,

И где ночь мрачная одна хозяйка,

.

Я Богом тут приговорён вот этот мрак

Живописать – увы, сей ужас мрака!

Как будто похороны, кухня, и я – повар!

И сердце, приготовив, собственное ем!

.

Вдруг - призрак! И сиянье всё яснее,

Он ширится, полнясь и грацией, и чудом,

Он поступью зовёт ориентальной,

.

И вырастает, и становится огромным –

Пришелица, о как же ты прекрасна!

Она это, Она! Темна, но светится так ясно.

.

II

.

Аромат

.

А опьянялся ль ты, читатель мой и брат

Как то бывает только у гурманов,

Парфюмом ладана в соборе

Иль залежалым мускуса пакетом?

.

Магический и чудный шарм пьянит,

И прошлое он вызывать умеет.

Любовника вот так в объятиях любимой

Воспоминанье о цветке пахучем греет.

.

Я запах чувствую Её волос.

Упруг и тяжек – запах то постели.

Он, хищный, поднимается, он дикий!

.

Одежд ее и бархат, и муслин зовут,

И чистотою дышат юности невинной,

И запах меха разливается волной.

.

III

.

Рамка

.

Как рамка красотой красы добавит

Картине мастера, искусство чьё известно,

От мира все ж она не отделит,

Но странностью влечет и шармом.

.

Тут украшенья, мебель, позолота

Красе Её звучали в унисон,

И столь естественной та рамка мне казалась,

Служила и она чудесной красоте.

.

Казалось, верила Она и не напрасно,

Что мир у ног её: так сладострастно

И победно Её сияла нагота,

.

Купаясь в поцелуях шёлка и сатина.

Видна в движеньи резком красота,

И детский обезьянки шарм был дивным.

.

IV

.

Портрет

.

Болезнь и смерть все превратили в пепел –

И нет огня, что так пылал для нас.

И очи, что пылали нежно, пылко,

И рот, что нежной страстью звал,

.

А поцелуев страстность утешала…

Движенья где души, где яркий свет?

Ужасно, но осталось слишком мало:

Уж не рисунок, нет: один эскиз…

.

А я, я одинок и умираю.

И Время, сей обидчивый старик,

Меня своим крылом жестоко задевает.

.

Убийца черный Жизни и Искусства,

Из памяти моей ты не сотрешь мне Той,

Что радостью была, была мне славой.

.

39

.

Вручаю я тебе мои стихи! Когда поэта имя​​ 

Времен далеких счастливо достигнет,

Читателя того оно мечтать заставит.

Вот так корабль ведом огромными ветрами.

.

И память о тебе, сказанью давнему подобна,

Читателю поднадоест докучным звоном,

И по мистическим и братства естества законам

В стихах моих восстанешь ты чудесно.

.

Проклятие тому, тебя кто не оценит!

Восстав из пропасти, в душе моей царишь!

- Пусть тень ты в нашем мимолетном мире,

.

И ножку лёгкую, и светлый, ясный взор

Не оценить толпе: ей ближе глупые кумиры…

Ты – божество! Ты – ангел мой огромный.

.

40

.

Всегда ты та же

.

Спросили вы, откуда, странная, в тебе такая горечь?

Вздымается она, как море над скалою чёрной.

- Нет, сердцу, что однажды пе’режило горе,

Жизнь – уже зло. Да, так. И это всем известно.

.

А боль – она проста, и нет в ней тайны.

Боль для меня; для вас сияет радость.

Ответ лишь в том, что вы, красотка, любопытны.

Молчите уж! Хоть голос ваш чудесен.

.

Молчите, глупая! Ну, вы всегда в восторге!

Не знаете вы, что – ох, этот детский смех –

Что в Смерти больше тонкости, чем в Жизни.

.

О, дайте сердцу вы упиться ложью сладкой,

Смотреть в ваши глаза, как в дивный сон,

Надолго задремать в тени ваших ресниц!

.

41

.

Она вся целиком

.

Сегодня утром демон самолично

Пришел со мною повидаться.

Меня пытаясь в чем-то подловить,​​ 

Так говорит: «Хотел бы я узнать,

.

Что в распрекрасной, в ней

Всего дороже. Всё ли обольщает?

Чего ж там только нет!

Но что тебя-то более прельщает?

.

Что слаще-то всего?». - ​​ О душа!

Что б ты ответила, как сохранила б честь?

«Она вся целиком – такое утешенье,

Что что-то бы одно не смел я предпочесть.

.

Вся целиком она чудесна –​​ 

Не знаю, что более всего влечёт.

Зарёю яркою пробудит ото сна,

Утешит, словно сон ночной.

.

Гармония, что правит ее телом, -​​ 

Чудесна и изысканна она –​​ 

Анализ вовсе бесполезен,

Она – как музыки волна.​​ 

.

Все мои чувства в ней слились

В мистической метаморфозе:

Дыханье в чудных звуках излилось,

А голос – в нежном аромате розы.

.

42

.

Душа, как ты бедна и одинока! Что скажешь,

Сердце, ты, поблекшее моё, чудесной самой,

Самой доброй, дорогой, чей взор волшебный

Так оживил тебя божественно, внезапно?

.

- Смирим же гордость, чтоб воспеть ее достойно.

Пусть нежность будет превознесена.

Парфюмом ангелов одета плоть: она духовна, -

И взор ее очей душе дарует ясность.

.

В ночном ли одиночестве, в тоске,

При свете дня, в толпе и в давке,

Ты – яркий факел для моей души.

.

Порою ты мне этак говоришь: «Прекрасна я!

Лишь о Прекрасном ты пиши, коль любишь!

Я – Ангел, страж твоей души. Я - Муза и Мадонна».

.

43

.

Живой светоч

.

Они идут передо мной, те огненные Очи.

Божественные братья стали братьями моими.

Их некий мудрый Ангел полюбил, конечно.

В моих глазах горят они алмазными огнями.

.

От мира низостей они меня спасают,

К высокому Искусству направляя.

Они меня хранят – и я им повинуюсь.

Я весь служу тебе, живое пламя.

.

Очарования полны, блистаете вы тайной ясной!

Вы – свечи среди дня! Свет солнца золотой

Не заглушит очей сей пламень фантастичный.

.

Но свечи Смерть поют, а вы зовёте жить!

Идёте с песнью вы, что душу зажигает.

Живой вы светоч тот, что солнца ярче.

.

44

.

Хрупкость высоких понятий

.

Веселый ангел мой, а знали ль вы тоску,

Раскаянье и стыд, и скуку, и рыданья?

Ночей ужасных смутные терзанья,

Когда так больно, одиноко сердцу?

Веселый ангел мой, а знали ль вы тоску?

.

А ненависть вы знали ль, добрый ангел?

Слезу горючую и кулаки от злости сжаты,

Когда к Отмщению и самый ад взывает,

Когда Его в душе бушует пламя?

А ненависть вы знали ль, добрый ангел?

.

Расцветший ангел мой, а знали ль вы болезнь?

Госпиталей печальны стены и огромны.

Там ноги волочат изгнанники-больные,

И солнечных лучей глаза их ловят блеск.

Расцветший ангел мой, а знали ль вы болезнь?

.

Красивый ангел мой, вы знаете ль морщины?

А страх состариться совсем не мучит вас?

Морщины на руках увидишь - тайный ужас

Пронзает душу: «Старею - в этом вся причина».

Красивый ангел мой, вы знаете ль морщины?

.

О, ангел, полный счастья, радости и света!

Да как тебя не пожелать и самому царю:

Так тела твоего желал он эманаций!​​ 

А я, я от тебя – я только лишь прошу молитв. ​​ 

О, ангел, полный счастья, радости и света!

.

45

.

Исповедь

.

Лишь раз однажды, нежный, милый друг,

О руку оперлись мою –​​ 

Воспоминанье это навсегда осталось в глубине​​ 

Больной души моей.

.

Уж было поздно. Как медаль, нова,

Светила полная луна,

И, как река, разлилось ночи торжество,

Когда Париж уснул.

.

Под арками ворот, сливаяся с домами,

Украдкой проходили кошки.

Порой насторожась, подобно теням милым,

Они за нами медленно так шли.

.

И посреди покоя и свободы во всем мире,

Когда бледна ночная ясность,

Вдруг вы, красавица, душа ваша - как лира

Лишь радость излучает, -

.

Вдруг вы, что так ясна и радостна сверкает

Будто утра восхожденье,

Вы издаёте стон – и жалобный, и странный –​​ 

Не знак ли то мученья?

.

Вот так какой-нибудь ребёнок, грязный, мрачный,​​ 

Семейство доброе чтоб он не опозорил,

Его в детдом подальше от семьи запрячут –​​ 

Так вам ужасный этот стон не шёл.

.

Бедняжка, ангел мой, так что ты прорыдала?

«Всё слишком уж порочно​​ 

В этом мире. ​​ Предаст тебя - и как ты ни старайся

Природа человека.

.

Красивой женщиной быть – трудная работа,

А между тем, она банальна.

Танцуй и холодно, и страстно: ну, как робот.

Знай, улыбайся машинально.

.

Поверить ли в сердечность? Это глупо.

Любовь и красота – пустяк.

Забвенье всё равно земное всё утопит,

Проглотит Вечность жизни призрак».​​ 

.

Волшебницу луну я часто вспоминаю,

Молчанье и томление моё.

Так исповедь была горька, ужасна

И горькой думою легла на бытиё.

.

46

.

.

Духовный рассвет

.

Когда рассвет – и белый, и румяный – взойдёт,

В бандитах совесть начинает говорить –

И месть таинственная тут грядёт –

И в хулигане ангела вдруг будит.

.

Недостижимая лазурь небес духовных

Для человека, что раздавлен бытием,

Тут раскрывается с зовущим притяженьем –

Богиня, так и ты, мне дорогое существо,

.

На этих Ты дымящихся обломках оргий глупых –

И память о Тебе всё больше, всё яснее,

В восторге я, молитва всё страстнее.

.

Так и свеча пред светом Солнца словно б тухнет.

Ты побеждаешь, как всегда, фантом любимый!

Раз ты бессмертна, то сияй со всею силой.

.

47

.

Гармония вечера

.

И время уж пришло, когда цветочек каждый,

Подобно ладану, свой аромат раздарит,

А звуки, запахи переполняют вечера.

Печальный вальс и томное круженье!

.

И дарит аромат цветочек каждый.

И плачет скрипка, как душа в обиде.

Томленье нежное, и вальс грустит.

А небо грустно и красиво, как алтарь.

.

И как душа, что в муке, стонет скрипка.

О, сердце нежное, боишься смерти ты!

Прекрасно небо, грустно, как алтарь.

И солнце тонет в собственной крови.

.

Ты, сердце нежное, небытия боишься!

Сбери всё лучшее прошедшей жизни ты!

Кровь солнца так печально стынет!

И память о былом блистает как потир.

.

48

.

Флакон

.

Да,​​ сила запахов поистине огромна.

Через стекло такой тебе даст знать.

Шкатулочку откроешь ты Востока

(Угрюмо проскрипит ее замок),

.

Иль в доме, что забыт, откроешь старый шкаф –​​ 

И прянет на тебя времён забытых запах.

Что обнаружишь ты? Флакончик завалялся.

Здесь запахов душа чудесно сохранилась!

.

Забытых мыслей рой выпархивает вдруг -

И нежно в сумерках тяжелых затрепещет.

Как эти бабочки разгон берут весомо!

Лазорев, золотист, налет их крыльев, розов.​​ 

.

И душу уж пьянит​​ воспоминанье,​​ 

Глаза закрыты, воздух же разорван.

И запах душу уж схватил и тащит

В ту бездну мира, где царят миазмы.

.

И вдруг у бездны – что же? – воскрешенье!

Так Лазарь разорвал обмотки в воскресенье.

Вдруг призрак той любови незабытой

Струит свой чудный, нежный аромат.

.

А коль подумать, стану я таким флаконом!

Вот этак и меня засунут в мрачный угол шкафа –​​ 

И станет тот заброшенный флакон –​​ 

Ужасный, треснувший, и грязный, и отвратный,

.

Могилой яда, что в душе моей ношу.

О, яд! Ты ангелами, верно, приготовлен.

Свидетель силы ты, меня ты разъедаешь.

И​​ жизнь,​​ и смерть​​ – так много мне даёшь.

.

49

.

Яд

.

Любую забегаловку вино преобразит

В дворец роскошный –

И возникает портик сказочный –

В тумане он волшебном воспарит –

Бывает, засияет так закат на небе тёмном.

.

Раздвинет опиум все прежние границы,

Раздвинет в бесконечность,

Он время углубит, усилит страсть,

Даст наслаждений чёрных

И душу заведёт туда, где ей пропасть.

.

Но есть страшнее яд и слаще, что льётся

Из твоих очей зелёных –

Озёра, где дрожит душа в виденьях чёрных…

Все сны мои – туда. Неймётся

Им жажду утолить в тех безднах горьких.

.

И всё – не стоит поцелуя! Нестерпим

Укус твоей слюны –

В забвенья пропасть я лечу - и мы,

В безумии кружась,

Мы к смерти берегам летим неудержимо.

.

50

.

Мутное небо

.

Твой взгляд​​ сегодня мне не очень ясен.

Таинственный – он голубой иль серый?

То нежен, то мечтателен, то жёсток,

Он неба отражает​​ лень​​ и бледность.

.

Ты​​ – словно дни с их​​ белой,​​ теплой дымкой, -

А сердце всё в слезах: так зачаровано оно –​​ 

И что за зло его терзает так, всё не понять,

И разум спит, а нервы так напряжены.

.

На​​ горизонты​​ чудные похожа иногда!

Порою солнце так пробьётся сквозь туман…

Уж мокрый засиял пейзаж, зажженный

Лучами солнца, хоть всё небо мутно.​​ 

.

О, женщина, опасна​​ ты, - а климат соблазняет!

Я обожаю снег, морозы обожаю!

Железо, лёд так остротой манят!

Как хорошо, что ты, зима, неумолима!

.

51

.

Кот

.

Как ты, красив, мой кот! Приди на грудь мою,

Но коготочки выпускать не надо.​​ 

В очах твоих так сладко утонуть:

Металла краски там с оттенками агата.

.

Но как же хорошо ласкать

И спинку нежную, и дивную головку!

О, как ты можешь опьянять​​ 

Своею грациею ловкой!

.

В жене моей так много от тебя! Она глядит,

Как ты же, дорогуша: взор хладный так глубок:

Он по живому режет, жалит!

.

Ты источаешь аромат

И тонкий, и опасный сразу.

В тебе загадка и соблазн.

.

52

.

Прекрасный корабль

.

Хотел бы рассказать очаровашке нежной,

Что в красоте твоей меня пленило.

Возьму, да опишу твою красу:

Как детство с зрелостью слились, я обрисую.

.

Идя,​​ ты воздух юбкою​​ широкою колеблешь,​​ -​​ 

И словно бы поплыл в свои моря корабль,​​ 

И, парус распустив, плывёт лениво

Он в ритме трепетном по воле нежных волн.

.

Прямая шея круглостью манит, и плечи ладны,

Столь грациозное движенье головы так мило странно.

Спокойно, торжествующе идя,

Над миром ты главенствуешь, дитя.

.

Хотел бы рассказать очаровашке нежной,

Что в красоте твоей меня пленило.

Возьму, да опишу твою красу:

Как детство с зрелостью слились, я обрисую.

.

И горло взор влечёт: оно как бы в муаре.

Природы то прекраснейший подарок.

И стороны его блистают нежно,

Как ясные зовущие панели.

.

Но есть и «шкафчики», где обозначены соски!

Да, шкафчики приятные на вид, и цвет их розов.

Там запахов и вин, ликёров масса:

Всё, от чего нам так легко сойти с ума.​​ 

.

Идя,​​ ты воздух юбкою​​ широкою колеблешь,​​ -​​ 

И словно бы поплыл в свои моря корабль,​​ 

И, парус распустив, плывёт лениво

Он в ритме трепетном по воле нежных волн

.

Достойные две ножки вдруг глянут из оборок.​​ 

Смотреть на них зовут и смутные желания рождают.​​ 

Как ведьмы две, всё что-то ворожат.

Засмотришься – и заколдуют.

.

А руки у боа блестят – и уж совсем они не слабы!

Не хрупким вовсе сей корабль прекрасный создан:​​ 

Он создан, чтоб любовника объять

И с силой всей к себе его прижать.

.

Прямая шея круглостью манит, и плечи ладны,

Столь грациозное движенье головы так мило странно.

Спокойно, торжествующе идя,

Над миром ты главенствуешь, дитя.

.

53

.

Приглашение к путешествию

.

О, дитя и сестра!

Унесёмся в края,

Где вместе будем мы жить!

На раздолье гулять,

Там любить, умирать.

Край тот чудно хорош, как и ты!

Словно влажные, солнца

Сквозь туман там блестят –

И душе моей как же чудесны они!

Там из лгущих очей

Тайна светит ясней –

И любуюсь блистаньем очей я твоих!

.

В той стране всё - порядок и красота,

Там покой и роскошь, сладострастье.

.

Как старинная мебель

Нам нежно блестит!

Украшает нам наш уголок.

А цветочки изысканны,

Их редки ароматы,

Нежит нас амбры чудный дымок.

Потолки там лепные,

Зеркала там цветные,

Там восточная нега,

Всё там шепчет тебе

Так послушно, секретно,

И язык там родной утешает.

.

В той стране всё - порядок и красота,

Там покой и роскошь, сладострастье.

.

Посмотри, на каналах

Корабли все заспались –

И о чём только грезят они?

Все желанья исполнить,

Всё, о чём ни погрезишь, -

В путь готовы идти корабли.

.

- Эти солнца заката

Все поля обнимают,

Все каналы, весь город

В гиацинтах и злате,

Нежно мир засыпает,

В теплом свете он тонет.

.

В той стране всё - порядок и красота,

Там покой и роскошь, сладострастье.

.

54

.

.

Непоправимое

.

Возможно заглушить души нам угрызенье?

Старинное, оно всё копошится

И душу жрёт: так черви любят трупы,

Так гусеница дубом насладится.

Как умолить души нам угрызенье?

.

Приворожить его? В вине - каком? Иль в чае?

И как бы утопить нам старого врага?

Путана так разрушит душу, деньги расточает!

Упорен этак муравей.

Приворожить как угрызенье? Разве чаем!

.

Скажи, волшебница прекрасная, коль знаешь,

Поведай моему измученному духу.

Я – словно раненый, что трупами завален.

Копыто лошади разбило лоб мне, душу.

Скажи, прекрасная! Ты, может быть, и знаешь.

.

Вот я в агонии – и волк уж это чует,

А ворон, тот готов уж расклевать.

Прекрасная солдату наколдует,

С могилой и крестом поможет умирать?

Волшебница, мой труп уж волк почуял!

.

Коль небо – тьма и грязь, его не осветить,

И тьму ту можно ль разорвать?

Где утро, а где ночь? Ни молний и ни звёзд.

Какая-то смола. Не видно ни черта.

Такое небо разве можно осветить?

.

Надежда, та, что мне всегда звездой сияла,

Вся выдохлась и умерла.

Раз света нет, то где ж найти спасенье

Всем мученикам, жертвам зла?

Навеки Дьявол затушил звезды сиянье!

.

Скажи, прекрасная, а про’клятых ты любишь?

Скажи, а всё ли сможешь ты простить?

Вот ядовитое Раскаянье пришло – его избудешь?

Боль сердца нашего – и как ее избыть?

Очаровашечка, а про’клятых ты любишь?

.

Непоправимое грызет проклятым зубом

Дух наш, шаткий домик!

Строенье наше разрушает неустанно,

Пока дом вовсе не поникнет.

Непоправимое с его проклятым зубом!

.

- Я видел иной раз, театр обыкновенный,

Что оживлялся звуками оркестра, -

Ад феей зажигался вдруг чудесно –

И получалась чудная заря.

Да, иной раз в театре разобычном,

.

Созданье некое – из света иль из газа? –

Раз – Дьявола огромного убьёт…

Но ты, душа моя, увы, ты вовсе не в экстазе.

Душа моя спасения не ждёт.

Да, мне б созданье с крыльями из газа!

.

55

.

Разговор

.

Красивы вы, как ясное и розовое небо!

Но грусть в моей душе бушует, словно море,

И оставляет на губах прилива горечь.

Воспоминание! О, как же жжешь ты больно.

.

- Мой друг, ты нежишь грудь мою напрасно!

Ты ищешь сердце, но оно – истерзано

Когтями женщины, ее свирепой пастью.

О, сердца не ищи: мне сердце звери изглодали!

.

Душа моя – дворец, истоптанный толпою!

Убийства, пьянство тут, и драки.

- О, как чудесно пахнет твоё горло!...

.

Чума души, ты хочешь это, Красота!

Твои глаза горят! Как праздники, сверкают.

Сжигай же то, что звери не сожрали.

.

56

.

Песнь осени

.

1

.

Да, скоро сумерки холодные нагрянут.

И лета слишком краткого уйдёт живая ясность.

Уж свозят во дворы поленья на растопку –

Мне в этом чудится звучанье похорон.

.

И вся зима в мою вселится душу: я ненавижу,

Злюсь, дрожу, я втягиваюсь в нудную работу.

В аду полярном солнце именно таким я вижу –

И в красном диске ледяном своё я сердце узнаю’.

.

Полешко каждое, упав, так душу ранит!

У звуков эшафота нету столь ужасной глухоты.

Мой дух – как те ворота, что таран ломает –

Вот-вот врата падут, ведь враг неутомим.

.

И монотонен этот звук мертвящий!

Вот так спешат забить гвоздями гроб.

Прощай же, лето! Здравствуй, хлад осенний!

Таинственный сей звук - пришёл разлуки срок.

.

2

.

Зеленоватый свет твоих очей огромных

Обычно нежен, но сегодня горек он.

И даже ваша страсть мне душу не наполнит.

Не засияет нынче ваше солнце мне над морем.

.

О, сердце нежное! Любите все ж меня!

Побудьте матерью неблагодарному и злому.

Любовница, сестра ль, ты нежность осени

Мне дай. Неблагодарному дай ласки мимолетной.

.

Еще о чем прошу? Меня могила ждёт.

Позвольте же, припав к коленям вашим,

О лете знойном, белом пожалеть,

И пригубить луча столь нежный бархат.

.

57

.

.​​ 

Мадонне.​​ 

.

Дар по обету в испанском вкусе

.​​ 

Хочу я для тебя, воздвигнуть, о, Мадонна,​​ 

Таинственный алтарь во глубине страданий.

Пусть он покоится в сердечной глубине,

Мирского сторонясь, далёко от глумлений.

И в нише Статуя твоя в лазурном золоте утонет,

Чудесной красою своей она мне сердце утешает.

В моих отточенных стихах, из редкого металла,

Из чудных рифм, сияя хрусталём, -​​ 

Такой я сотворю тебе огромную Корону.

Для Ревности моей, о, смертная Мадонна,

Я мантию тебе специальную сошью:​​ 

Повиснет на тебе она сурово, тяжко –​​ 

Тебя она укроет, а чар твоих она уж поубавит!

Не бисер выступит на ней, но то, как я страдаю.

А в Платье воплощу моё Желание! Дрожит,

Трепещет, ширится и снова покидает,

И балансирует, в​​ ложбинках отдыхает,

И тело всё​​ твое​​ в безумии целует.

Из почитанья моего я башмачки атласные

Стачаю – и ножки дивные твои они унизят, -

Но отпечаток ног твоих они все ж сохранят,​​ 

сначала​​ заключив их в нежные объятья.

Луну сребряную я выковать готов,

Ступенькой стала чтоб для твоих ног.

Змею же, что мне внутренности гложет,

Под каблуки твои я положу, к подножью –​​ 

Ты монстра этого победно раздави​​ 

И мира, наконец, грехи ты искупи.  ​​​​ 

Моих увидишь мыслей ряд: созвездье свеч

Перед цветущим алтарем царицы девственниц,

Свеч отблески на синем потолке заголубеют,

Огонь в моих очах, когда тебя узрею,

Ведь всё в тебе безмерно восхищает,

Ты миро, ладан, смолы воплощаешь,

И запах их к твоей вершине снежной

Влечёт туда, влечёт мой Дух мятежный.

.

И, наконец, чтобы​​ дополнить​​ роль Марии,​​ 

Чтобы​​ любовь​​ поверить истерией,

И​​ сладострастьем​​ чёрным, я возьму все Семь​​ 

Грехов тех капитальных, что мучат совесть –​​ 

И сделаю из них я семь Ножей, их заостряю –​​ 

И, как​​ бесчувственный жонглер,​​ в тебя вонзаю!

Вонзаю семь ножей я в сердце, что трепещет.

Разодрано оно, в крови, и кровью блещет.​​ 

.

58

.

Песнь после полудня

.

Изгиб твоих​​ бровей так зол,

Что выглядишь ты странно.

И, конечно, ты не ангел:

Да ведьма ты! Глаза зовут.

.​​ 

Обожаю, глупая,​​ тебя,​​ 

И люблю​​ ужасно!

Пред тобою преклоняюсь,

И люблю я страстно.

.

Жесткие косы

Пахнут лесом, пустыней,

И лице твоем тайна,

Голова же роскошна.

.

Плоть тонет в ароматах,

Как будто от курильниц.

Моя ты чаровница,

Ты, сумрачная нимфа.

.

Никакие привороты

Не томят так сильно,

Нежность твоих ласк

Оживит и мёртвых!

.

Твои груди, твои бедра

Мне любовь даруют.

Позы твои томны

И зовут к восторгу.

.

Порой,​​ чтоб​​ отойти​​ 

От собственного ража,

В серьезность ты впадаешь

И хочешь укусить.

.

Твой смех, моя брюнетка,

Презреньем меня ранит,

И, чтоб меня ободрить,

Ты смотришь, как луна.

.

Туфельки​​ твои атласны,

Ножки шёлковы прекрасны.

Всё к ногам моей красы.

На, бери мою судьбину!

.

Холод до тебя измучил,

Но меня ты​​ исцелила:

Жаром душу ты согрела.

Ну, спасибо, друг мой милый!

.

59

.

Сизина’

.

Вообразите, спутницы Дианы и во главе она -

Сквозь лес, круша, все ломятся бесчинно,

Их волосы вздымаются под ветром, они пьяны

От ража, все красивы. Им вовсе не нужны мужчины.

.

Есть Теруань: она на короля ватагу возглавляет.

О, в упоении, когда и кровь, и бойня!

Вот сабля в кулаке, глаза горят, лицо пылает –

И смело ко дворцу приводит босоногих.

.

Ты это, Сизина! Ты в битве нежности желаешь.

В тебе прощение и милость побеждают.

И взрывов гром тебя отнюдь не жесточит.

.

Готова ты всегда молящих пощадить.

Пусть сердце и горит, но плакать ты готова.

Перед достойными так сладко слёзы лить.

.

60

.

Хвала моей Франсуазе

.

Я спою тебе на новых струнах,

О моя птичка: ты на них играешь

В одиночестве моего сердца.

.

Будь украшена гирляндами,

о восхитительная женщина,

твои грехи отпущены!

.

Как от благодетельной Леты,

Я упьюсь твоими поцелуями,

Наполненная любовью.

.

Когда запутался в пороках

И сбился с пути

Ты явилась мне, Богиня,

.

Как путеводная звезда

Для корабля, что летел на рифы.

- И припал я к твоим алтарям!

.

Бассейн, полный добродетели,

Фонтан вечной молодости,

Верни голос моим беззвучным губам!

.

Всё мерзкое, ты сожгла;

Всё грубое ты сделала мягким,

Всё слабое ты укрепила.

.

В гладе ты - мое прибежище,

В ночи ты - моя лампа,

Всю жизнь веди верно.

.

Силы сейчас мне добавь.

В нежных ваннах твоих

Приятные запахи!

.

Сияй у моих чресл,

О, пояс целомудрия,

Освященная ангельской водой;

.

Кубок сверкает драгоценным каменьем,

Хлеб облагороден солью, блюда деликатны,

Вино божественно, Франсуаза.

.

61

.

Креолке

.

В благовонной стране, той, что солнце ласкает,

Под сенью древ пылающе багряных,

Под пальмами, что ленью истекают,

Креолку встретил я – как новы её чары!

.

Брюнетка так чарует! А кожа и бледна, и согревает.

И шеи привлекает благородство и манера!

Охотницы походка у неё: она стройна и величава.

Улыбка же её спокойна, взор самоуверен.

.

О, если бы вы, Мадам, явились в славный край -

Цветущие на Сены берега иль на брега Луары,

Вы б знаменитых зданий украшеньем стали б,

.

И вы б, уже забыв уединенье сонных пальм,

В поэтов душах заронили б целый сонм поэм!

Они мечтали б стать все вашими рабами!

.

62

.

Грустные и неприкаянные мысли

.

Скажи, Агата, ты порою не стремишься

Покинуть город, океан миазмов,

И в океан небес, в чудесное сияние

Взлететь? В невинную и голубую ясность!

Скажи, Агата, ты порою не стремишься?

.

О, море, море, ты утешь наши страданья!

И что за демон хриплым песнопеньям,

Органу мощному огромных завываний

Вручил сей дар высоких утешений?

О, море, море, ты утешь наши страданья!

.

Умчи меня, вагон! Неси в моря, фрегат!

Подальше от беды! Здесь всё – из наших слёз!

Не правда разве: сердце грустное Агаты

Мне говорит: «Бежим от сожалений!».

Умчи меня, вагон! Неси в моря, фрегат!

.

О, как же ты далёк, ты, рай мой благовонный,

Где только радость и любовь под небом синим,

Где всё – только любовь или любви достойно.

Купается душа там в чистом наслажденье!

О, как же ты далёк, ты, рай мой благовонный!

.

Но рай зеленый детских обожаний:

Те игры, песни, поцелуи и букеты,

И скрипки, что играли за холмами,

Бокал вина, и вечер, и боскеты.

- Ты, рай зеленый детских обожаний, -

.

Неужто сей невинный рай и радости его, -

Неужто где-то там: за Индией, Китаем?

Не смочь его вернуть, коль покричать с тоской?

Иль голоском живить и детским, и сребристым?

Да где же сей невинный рай и радости его?

.

63

.

Привидение

.

Как ангелы, чей взор так дик,

Опять я в твой альков проникну,

Бесшумно я войду в твои объятья –​​ 

И тени будут мне собратья.

.

Брюнеточка моя, тебя я обниму,

Но поцелуи будут хладны, как луна,

И будет холодок змеиный,​​ 

Когда возьмусь ласкать твою ложбинку.

.

А утро тусклое грядёт, -​​ 

И ты меня уж не найдёшь.

И до ночи постель твоя остынет.

.

Иные нежностью тобой овладевают,

И жизнию твоей, и юностью владеют,

Я страхом взял тебя – и страх тебя не минет.

.

64

.

Осенний сонет

.

Мне говорят твои глаза (о, как хрусталь, ясны):

«Любовник необычный, а чем тебе я хороша?».

- Милашка, помолчи! Всегда раздражена моя душа.

Легко мне лишь с животным простодушным.

.

Не хочет сердце показать секрет свой адский:

Ни колыбельную, что в долгий сон так клонит,

Ни сказку черную, что в пламени вся тонет.

Страсть ненавижу, голова трещит от боли адской.

.

Будь нежной, как и я. Любовь в своей сторожке,

в засаде, мрачная, готовит западню.

Приемы сей Любви уж хорошо я знаю:

.

Безумие и ужас. О, бледная моя ты маргаритка!

Как солнце осени – мы так с тобой бледны.

Ну, обними. Как холодна ты, Маргарита!

.

65

.

Грусть луны

.

А этим вечером луна мечтать ленится!

Красотка этак, вся в подушках утопая,

В рассеянности грудь свою ласкает.

Она легко и беззаботно засыпает.

.

А под ее спиной атласная лавина.

Красотка нежится, провалы в сон все чаще.

Ласкает взор ее белеющее небо –

Там в синеве растут видений чащи.

.

В томленьи праздном женщина порой,

Взирая на луну, всплакнет украдкой, -

Поэт же одержим, он ненавидит сон!

.

В ладошку он берет слезу, ту, что упала,

И восхищается ее оттенками опала –

И прячет в сердце – далеко от солнца.

.

66

.

Коты

.

Любовник пылкий иль ученый строгий,

Когда пора их зрелости придёт,

В котов влюбляются – вот дома гордость!

С годами все пугливы мы, и все мы - домоседы.

.

Друзья науки, но и сладострастья,

О, как же любят тишину и ужас тьмы!

Эреб в свой экипаж, конечно, их запряг бы,

Да больно уж горды коты: не примирятся.

.

В сонливых позах их так много благородства!

Так сфинксы мощные в пустынях распростёрлись.

Коты, похоже, все застыли в вечных снах.

.

Волшебных искр полна их ласковая шёрстка.

Песчинки как на солнышке искрятся, так в зрачках

Котов таинственно и смутно звездочки мерцают.

.

67

.

Совы

.

Под тисами, укрывшись в темноте,

Все совы выстроились в ряд.

Чужих богов таинственный отряд

Глаз красный выпятил. Они в раздумье.

.

Недвижно так они застынут

До грустной той поры, пока,

Пододвигаемы закатом,

Вдруг сумерки нахлынут.

.

Так поза их мудра и учит,

Что всякое движенье лишь вредит.

Не шевелись: движенье – ложно.

.

А человек, влюбленный в тень,

Наказан будет непременно,

Когда покинет тень в смятенье.

.

68

.

Трубка

.

Я – трубка автора стихов.

И сразу видно, какова я:

Из Абиссины я, из Кафра.

И курит много мой хозяин.

.

Когда он что-то загрустит,

Дымлю я лихо, как избушка,

В которой суп варит подружка

Для мужа, что домой спешит.

.

Его я душу обнимаю

Подвижным дымом голубым:

Тем, что поднялся надо мною.

.

И утешенье сильное дарю.

Оно врачует его дух болезный;

Так сердцу автора мой дым утешен.

.

69

.

Музыка

.

Так часто музыка во мне звучит, как море!

Туда, к бледнеющей звезде,

Прорву туман и утону в эфире,

И поплыву к мечте!

.

И грудь, и легкие мои огромно дышат,

Несется парус в море,

Стихия в спину мне тревожно волны нижет,

Уносит ночь меня в простор.

.

Во мне кипит огромность страсти,

В щепы судёнышко растащит,

Я в ветре, бури я во власти,

.

Вот-вот – и бездна мощная утащит…

Вдруг тишина встает над морем.

То зеркало моё: отчаянья и горя.

.

70

.

Могила

.

Тяжка будет ночь и темна,

И кто-нибудь из милосердья

Отдвинет строений обломки,

Схоронит хваленое тело.

.

В час этот целомудренные звезды

Сомкнут свои усталые глаза,

Паук раскинет свои сети,

С детенышем уснет змея.

.

И будешь слышать круглый год

Над про’клятою головою

Волков печальное вытьё,

.

Изголодавшихся колдуний,

И резвость стариков развратных,

И сходки мрачные бандитов.

.

71

.

Фантастическая гравюра

.​​ 

И что сказать? Сейчас призрак необычен.

Гротескною на лбу украшен он короной.

Корона ужасом своим напоминает карнавал.​​ 

Измучив лошадь и без шпор, несётся призрак, -​​ 

Апокалипсиса​​ то конь, и морда вся в слюне –​​ 

И пароксизма признаки читаются в коне.

И​​ оба​​ призрака врезаются в​​ пространство,

И бесконечность мнут, презрев опасность.

.

Разгуливает​​ шевалье​​ с пылающею​​ саблей,

Царит над толпами: без имени они и без числа –​​ 

Осматривает он владенья по-хозяйски –​​ 

О, как же хладно, и огромно то кладбище –​​ 

И там покоятся в лучах бесцветных солнца

Народы всех времен – до горизонта. ​​ 

.

72

.

Веселый мертвец

.

В земле я жирной, где улиток много, -

Я вырою себе там ров глубокий –

Туда-то с радостью свои я кости положу.

В забвении усну: вот как в волне акула.

.

Я ненавижу завещанья и могилы.

Чтоб я просил сочувствия у мира?!

Еще при жизни вороньё я приглашу:

Пусть расклюют каркас мой мерзкий.

.

О, черви, вы! Друзья, что без ушей, без глаз,

Придите все! Мне смерть – свобода, радость.

Философы, сыны гниенья, разгуляйтесь!

.

Без сожаления пируйте на останках!

Да разве пытка это?! Наслаждайтесь!

Души же в трупе нет! Не кайтесь.

.

73

.

Бочка​​ Ненависти

.​​ 

О, Ненависть​​ – то бочка​​ бледных Данаид!

И Месть не​​ удержать! Ее так мощны руки.​​ 

Бросает в темные пустоты бочки свою дань:

Ведрища, полные слез мертвых, крови.

.

Дырявит тайно Демон эти бездны –​​ 

В них канут тыщи лет и пота, и усилий –​​ 

И оживить тех жертв уж невозможно!

Как ни старайся, их не оживить!​​ 

.

О, Ненависть​​ –​​ как​​ пьяница во​​ глубине таверны,

И, сколько он ни пьёт, всё жаждет:

Так головы несчетные растут​​ Лернейской​​ гидры.

.

Победа пьяницы – под стол он упадёт!

Но Ненависти не дано так много:

Она всегда в пути, Её вечна дорога.​​ 

.

74

.

Надтреснутый колокол

.

А ночью зимнею и сладко, и печально,

Когда трещат дрова, сидеть у камелька.

И медленно плывут воспоминанья,

Колокола поют в поднявшемся тумане.

.

Блажен тот колокол, трезвонящий так звонко!

Он весел и здоров, и старостью не тронут,

Традициям религиозным предан.

Похож на старого солдата, что не дрогнет.

.

Моя душа надтреснута, увы, - и в боли

Хотела б песнями наполнить холод ночи,

Но голос мой – он часто слишком слаб:

.

Так тяжко стонет раненый, когда, забыт,

Лежит он, весь в крови, под грудой мертвецов,

Старается не умереть, но уж почти он мёртв.

.

75

.

Сплин

.

Дождь льёт на город весь, разгневан,

потоками большими льет мрачный холод

на кладбище соседнее, его гроба;

окраин, что в тумане, множит смертность.

.

Мой кот упорно на полу подстилку ищет,

всё ёрзает туда-сюда, и шелудив, и тощ,

душа поэта старого по жёлобу всё бродит:

как зябкий призрак, что так жалобно поёт.

.

Заплакал колокол, полено задымилось, шипит,

а вслед ему простуженно фальцетом – маятник.

А между тем в разгаре зловонная игра,

.

Наследье роковое отёков застарелых:

Там пиковая дама, валет червей красив –

Зловеще говорят об их любви замшелой.

.

76

.

Сплин

.

Воспоминаний – будто жил я лет-то тыщи!

.

Вот взять большой комод. Тьма ящичков в расписках,

Стихи тут и записочки любви, повестки из суда,

Тяжелые в квитанции завиты волоса, - и всё ж

Тут меньше тайн, чем в духе моём грустном.

Воспоминаний – пирамиды, иль огромный погреб.

Тут больше мертвецов, чем их в могиле братской

- Я – кладбище, луне оно так ненавистно!

Тут угрызенья совести влачатся длинными стихами,

И злят, и беспокоят они самых близких.

Я - старый будуар, я полон роз увядших,

И сущий тут бардак мод устаревших,

Пастели жалкие и бледные Буше

Вдыхают запахи бутылки непочатой. А душу

.

Ничто так не тяготит, как мрачных дней длинноты,

Когда весь день снежит и зимы долги, снежны,

И скука, тяжкого нелюбопытства плод,

Вдруг в вечности свои ростки даёт.

- Отныне нет тебя, моё живое тело!

Кусок гранита ты, что в волнах ужаса потерян.

Уснул на дне туманной ты пустыни,

Ты – сфинкс, беспечным миром позабытый.

На карте нет тебя, но дух жестокий твой -

Поет он лишь лучам, и лишь лучам заката.

.

77

.

.

Мне чудится, царю в дождливом крае.

Богат, но мало сил, и молод я, и стар,

Моим учителям всем чужды церемоньи:

С собаками суются и с другим зверьём.

Ничто меня не веселит: ни дичь, ни сокол,

ни мой народ, что мрёт в виду балкона;

Любимый шут кривляется, как может, -

Всё это и больному, и скелету не поможет.

Кровать моя в цветах, на деле же – могила.

Вокруг меня все дамы изощряются на диво:

Раздеться догола бесстыдно норовят,

Чтоб усластить меня, чтобы поймать мой взгляд.

Алхимик при дворе, что золото добудет,

Болезнь мою никак он не избудет.

И ванны крови на манер-то римский –

Уже пустили в ход обычай тот старинный -

Согреть те не смогли безумного скелета,

Ведь его кровь – вода зеленой Леты.

.

78

.

.

А небо низкое и тяжкое, как крышка гроба!

И стонет дух, тоски добыча долгой.

Со всех сторон я обнят горизонтом –

И он мне дарит день – и в грусти я ночной.

.

Во влажную темницу земля превращена.

Как мышь летучая, в ней мечется Надежда,

Крылами робкими всё бьётся там о стены,

Главою в потолки гнилые ударяясь;

.

И низвергает дождь огромные потоки –

И словно ты в тюрьме с решетками на окнах.

Орда немая тихих, гнусных пауков

На дне моих мозгов упорно сети ткёт.

.

И вдруг колокола внезапно в раж впадают,

Вой к небу их вздымается ужасный.

Так духи, родины лишенные, блуждают,

И принимаются упрямо, нудно ныть.

.

- И дроги длинные в тиши, без боя барабанов

Влачатся медленно в моей душе; Надежда,

Сраженная, в слезах, а давит Страх ужасно –

И над моей главой его взвилося знамя.

.

79

.

Одержимость

.

Огромные леса! Приводите вы в ужас, как соборы;

И, как органы, вы ревёте. И в про’клятых сердцах,

Где вечный траур, вечно громкий скрежет,

Не умолкает эхо ваших De profundis.

.

О, океан! Тебя я ненавижу! Твой смятенье

Я узнаю’ в моей душе. И этот горький смех

Того, кто побеждён, его рыдания, проклятья –

Всё в тебе я слышу: море так огромное смеётся.

.

Ты нравилась бы, ночь! Но уж без этих звезд:

Язык их слишком мне известен.

Я пустоту ищу. В известности мне тесно.

.

О, тьма жива! Ты полна существ.

Исчезли люди, но живут, тьму наполняя.

Они близки! Как их огромна стая!

.

80

.

Вкус небытия

.

Печальный дух, любивший некогда сраженья!

Ты словно конь, забывший стремена,

Когда Надежда спит себе бесстыдно.

Лошадка старая, куда ж тебе волненья?

.

О, сердце! Ты очнись от власти отреченья!​​ 

.

Дух сломлен и устал. Всё, как у старика!

Ни дружбы, ни любви - убиты всё сомненья,

Умокли духовых и флейты песнопенья,

И мрачно, и темно, и на душе тоска!​​ 

.

И нет, Весна, всей прелести цветка!

.

Что ни минута, Время в бездну тащит!

Снегов огромных тяжесть велика,

Над миром я, стихией увлекаем,

Наш мир, мне чуждый, вдалеке маячит.​​ 

​​ .

И в этот миг меня стихия поглощает!

.

81

.

Алхимия печали

.

Для одного ты жизнь и пламя,

Другому ты - печаль, Природа,

Для одного ты​​ -​​ памятник надгробный,

Другой: «Ты мощи Жизни знамя».​​ 

.

Таинственный Гермес

Мне предал дар Мидаса,

Страшит меня всечасно

Грустнейший алхимист.

.

Я на железо злато променяю,

Геенну раю предпочту,

А саван облаков

.

Откроет труп, мне милый.

И возведу большие саркофаги

Среди небесных берегов.

.

82

.

Приятный ужас

.

С небес и странных, и бледных,

Развороченных, как судьба,

Что за мысли нисходят в тебя,

В твою душу пустую, распутник?

.

- Ничто не утолит мне жажду

Всего, что и понять нельзя.

Я не заплачу, как Овидий,

Что был из рая изгнан.

.

О, небеса! Вы, как пейзаж, раздранны.

В вас спесь моя отражена.

А облака, что в трауре, огромны –

.

Они моих мечтаний дроги.

Но что их свет мне отражает?

Да Ад моей души, что радость мне дает.

.

83

.

Вампир своей души

.

Нет, не из гнева я тебя ударю.

Без ненависти: не как мясник.

Так Моисей скалу рассёк.

И пусть из глаз твоих вода

.

Страдания души моей Сахару

Горячей влагой напоит.

И, окрылён надеждой,

Душой я воспарю!

.

И буду кораблём, что парус поднимает.

И сердце утолят твои страданья,

И звонко зазвучат твои рыданья,

Как барабан, что роту будит.

.

Но потому ли я - аккорд фальшивый

В божественной симфоньи бытия,

что так прожорлива Ирония моя:

она меня трясет, выматывает душу.

.

И в голосе моём, крикливая, - Она!

И черный яд Её – во всей моей крови!

В зловещем зеркале

Мегера – это я.

.

И рана я, и то, что ранит!

Пощечина я и щека!

Топор - и им отрублена рука

И жертва - я, и я - насильник!

.

Я - сердца моего вампир!

- Один я из великих и забытых,

И обречен на смех я вечный, -

Но грустный без улыбки пир.

.

84

.

Непоправимое

.​​ 

1

.

Идея, форма, существо,

Покинув небеса, упали,

Во Стикс, свинцовый и поганый, -​​ 

Туда не глянет и Христово око .

.

И даже Ангел заплутал:

Бесформенное соблазнило –​​ 

И вырваться из ужаса нет сил,

В кошмаре и глубоко он плывёт,

.

Сражаясь с мрачным страхом –​​ 

И трудно одолеть водоворот:

Он, как безумный, воет и орёт –​​ 

И Ангела уносит в темноту.

.

Увы, попытки бесполезны:

Несчастный этот околдован:

Не убежать от крокодилов,

Не вырваться к родному небу.

.

И лампы нет, чтобы вела,

А он уже на крае бездны,

Что влажной пахнет глубиной.

Есть лестница, но нет перил,

.

И​​ слизистые монстры​​ поджидают,

Глаза их​​ фосфором горят

И нагоняют темноту, -​​ 

И чудится, что только монстры там.​​ 

.

Вот так корабль, затертый льдами,

Застывший в ледяной ловушке:​​ 

Он выход не найдёт уже,

Он навсегда в льдяной тюрьме.

.

-​​ Вот символ ясный, вот картина

Беды! Беды непоправимой!​​ 

Да, это Дьявол. Он такой.​​ 

Уж он нагадит, так нагадит.

.

2

.

Ты, сердце, в зеркало глядись!

Ты и темней, ты и​​ прозрачней.

Колодец Истины! И светел он, и мрачен,

Там бледная звезда горит –​​ 

.

Маяк иронии и ада

И факел граций​​ сатанинских,

И утешение, и слава –​​ 

И это есть сознанье Зла.​​ 

.

85

.

Часы

.

Часы!​​ Бесстрастный​​ бог, ужасный и​​ зловещий,

Грозит нам пальцем, говоря: «Запомни!

И так твоё уж сердце страхом полно, но Боли​​ 

Его мишенью изберут, там – затрепещут!

.

И наслаждение, как пар, умчится к горизонту

(Сильфида так в кулисах исчезает).

И наслаждение твоё мгновенья пожирают –​​ 

Все те, что в жизни испытать тебе дано». ​​ 

.

Три тысячи шестьсот​​ секунд за час

Часы всё шепчут: «Помни!». И как же быстро ​​ 

Жужжат! И Настоящее вдруг предстаёт Былым.

«Я – Прошлое, и жизнь твою сосу», - твердят часы.

.

«Я «Помни» говорю на всех наречьях.

Моё могущество в подлунном знает каждый.

Лови минуты, смертная ты мошка,

Не бойся золото из них ты исторгать.

.

Запомни: Время-то – игрок заядлый!

Не надо мухлевать: победа всё за Ним.

День тает, ночь растёт. Запомни!

И бездна тебя ждёт, - а Время поджимает.

.

И скоро​​ час​​ пробьет​​ – и Случай, божество,

И та, тобой не познанная Добродетель,

А вслед Раскаянье (дано что напоследок),

Воскликнут разом: «Умирай! Уж поздно!».​​ 

.

86

.

Пейзаж

​​ .

Безгрешно чтоб​​ слагать мои эклоги,

У неба самого усну, как​​ астрологи.

И рядом колокол. Я​​ слушаю​​ во сне:

Его​​ торжествен​​ гимн,​​ и ветр его​​ уносит.

Облокотясь, увижу я с высот моей мансарды

Пирушку, полную веселья, в мастерской.​​ 

И колокольни, трубы,​​ мачты,​​ шпили,​​ - а выше​​ 

Небеса, что нас огромностью мечтать всегда манили.

.

Поднимается туман – и сладко видеть​​ мне

Рождение звезды и​​ лампу​​ за​​ окном.

Дым угольный уж потянулся к небу,

Луна очаровательно бледнеет.

Я​​ осени​​ увижу,​​ лета,​​ вёсны.

Когда ж зима придет со снегом монотонным,

Закрою прочно я все ставни и портьеры,

Мечтой в ночи сооружу чудесные дворцы.​​ 

И​​ размечтаюсь​​ я о​​ синих​​ горизонтах,

Садах и​​ алебастровых фонтанах,

О поцелуях, пенье птиц​​ непрестанном –​​ 

О самом детском, самом идилличном.​​ 

И революция гремит напрасно за окном!

А я пишу стихи. Я остаюсь поэтом.

Я​​ «сладострастен» до работы вечно.

Возьму и сочиню мою Весну! ​​ 

Из сердца я легко достану солнце,

Согрею я себя мечтой чудесной.

.

87

.

Солнце

.

Бреду. Вот пригород. А тут полно хибарок.

Все в жалюзи. Тут царствует порок.​​ 

И солнце бьёт с удвоенною силой

На город, крыши, на пшеничные поля.

Я​​ в​​ одиночестве​​ всё с рифмою играю:

Вынюхиваю их, как подвернется случай.

Слова – булыжники; о них я спотыкаюсь –​​ 

И стих порой мелькнет, о коем так мечталось.​​ 

.

Отец-кормилец, враг болезней!

Ты, солнышко, стихи родишь, как розы.​​ 

Как пар, пусть все заботы растворятся!

Мозгам и​​ ульям –​​ медом​​ наполняться!

Калека​​ костыли​​ свои забудет!​​ 

Как девы юные, он радоваться будет!

Пшенице прикажи​​ расти и зреть,

Поэту - вдохновением гореть!

.

Когда, впрямь,​​ как поэт, нисходишь в города,

То ты их низости​​ облагородишь.

В больницы и дворцы ты входишь, как король.

И весь подлунный мир тебе как дом родной.

.

88

.

Рыжей нищенке

.

С​​ рыжей головкой девушка белая!

Платье твоё говорит, что ты бедная,

Но через дырочки в платье видна

Твоя красота.

.

Мне же,​​ поэтику жалкому,​​ мило

Юное тело, пускай оно хило.

Даже в веснушках​​ твоих есть

Нежность.

.

Сабо ты​​ носишь погалантней,

Чем королева​​ из​​ романа.

Твои​​ сабо так​​ тяжелы,

Но туфлей мне милей велюра.

.

Где у тебя оборванное платье, -

Роскошный при дворе наряд –​​ 

Он долог, шумно он влачится,

И он до пят.

.

Кабы на месте дырявых чулок​​ 

(что проходимца невольно привлёк),

Яркий узор на чулочке бы был!

Взор бы прохожих дразнил.​​ 

.

Если б узлы на груди развязались,

Многие сразу бы тут распалились:

Так бы прекрасная грудь засверкала:

Желания жала.

.

Если б решился тебя​​ раздевать,

Руки​​ мои бы сложились в молитву!

Пальчики эльфов​​ изгнали б меня!

Колкими стали б, и стали​​ мятежны.

.

Среди жемчужин​​ самых чистых

Тогда Реми Белло​​ сонеты​​ 

Тебе лились бы без конца:

Его б очаровала сердце.

.

И прочья б братья рифмачей

Воспела б твои «чудны очи»,

Как Золушки, твой башмачок

Нашли б в чулане.

.

И​​ тут кругом пажи, сеньоры,

И среди прочих – сам Ронсар –​​ 

Тебе все рады услужить,

С тобой дружить.

.

Чары твои были б чудно огромны,

Больше объятий, чем лилий тех скромных.

Не одного б фавориткой была,

Ты Валуа.

.

-​​ Ну, а сейчас ты ведь нищенка только.

Только сбираешь отвсюду отбросы.

Даже у захудалой столовки

На перекрестке.

.

Уж и копейка – тебе драгоценность:

Смотришь, дадут ли. ​​ И это уж ценишь.

Я-то подать ничего не смогу.

Милая! Прости поэту.

.

Что же, и дальше иди без прикрас:

Жемчугов без, без духов и алмазов.

Шествуй ты в бедной своей наготе!

Я поклоняюсь твоей красоте.

.

89

.

Лебедь

.

I

.

О вас я вспомнил,​​ Андромаха!​​ Речонка мелкая –​​ 

Вот всё, что тут осталось мне от арки.

В ней страданий ваших засияло мне величье.

И стал вот – Симоис, а ведь была река.

.

Вот что нежданно память воскресила,​​ 

Когда я пересёк тот квартал новый.

Парижа больше нет. Но сердце смертное,

Столь быстро не меняется, как града форма.

.

Всё ново тут, но мне всё чудятся бараки,

Нагромождения сколоченных шатров и бочек,

Трава, а в лужах грузно зеленеют блоки,

В витринах россыпи каких-то безделушек.

.

А тут​​ когда-то​​ был​​ зверинец;

Однажды утром вижу – когда под небесами,

В холодный ясный час Работа вдруг проснётся,

И тучу пыли тут поднимет ветр со свалки, -​​ 

.

Вот вижу: лебедь! Как он​​ вырвался из клетки?

Он лапками по мостовой​​ перебирает,

И по булыжнику он оперенье тащит.

Клюв открывает там: там, где вода была,

.

В пыли нервозно он крылами машет

И молвит (об озере родном впомяня):

- «О, молния, ударь! А дождик-то когда же?».

Несчастный лебедь! Миф странный и фатальный.

.

Порой он к небу обратится, как Овидий,​​ 

А небеса насмешливы, жестоки, -​​ 

И конвульсивно лебедь шею извивает:

Как будто шлёт упрёки Богу.

.

II

.

Париж меняется!​​ Моя же грусть – нисколько!

Дворцы, кварталы​​ и предместия храню в душе.

Мир для меня предстал иносказаньем.

Реальности пустой воспоминанья - тяжелей.

.

И перед Лувром образ вдруг меня остановил:

Великий лебедь мой! Уж ты сошел с ума.

Смешон и величав ты, как изгнанник.

Съедает грусть тебя без утешенья.​​ 

.​​ 

О,​​ Андромаха,​​ вы, вы после Гектора​​ объятий,

Хоть и склонились вы над прахом мужа,

В объятия скотины мерзкой угодили.

Так Гектора вдова мужей меняла.

.

И​​ негритянка,​​ что чахоточна,​​ худа,

Живя в грязи парижской, ищет взором​​ 

Родные пальмы Африки. Куда там!

Кругом туман, куда ни посмотри!​​ 

.

О всех тужу, кто потерял, и уж найти не может!​​ 

Кто плачет, потеряв слезам уж счёт.

От Боли изнемог, и сам же Боль он множит!

О тех, кто засыхает, как цветы: грущу я за сирот.

.

Вот так в лесу,​​ куда​​ мой дух изгнали,

Печаль мне зазвучит, как рога мощный зов!​​ 

Тужу о всех, кто в грусти, кто в печали!

Страдальцы, пленники! Тужу всегда о вас.​​ 

.

90

.

Семь стариков

.

Весь в толпах град, мечтаний​​ полный,

Где среди дня смешались призраки и люди!

И тайны тут везде! Поток их мощен:

В колоссе града свой нашли приют.

.

Туман, что грязен,​​ желт,​​ заполонил пространство.

Какой-то персонаж нервировал меня:​​ 

Меня он заболтал – да так, что я устал.

А тут еще фургон прогрохотал в​​ предместье.​​ 

.

И тут, смотрю, старик, чьи желтые обноски

Под стать по цвету небесам дождливым шли,

И милостыни дань легко б собрать могли,

Кабы не злость – та, что в глазах его светилась.

.

Казалось, что его зрачок был смочен

Горечью; взор холодом​​ пронзал,

Брада казалась мне ножом, что был заточен:

Она так остро, так воинственно торчала.

.

Он не был согбен: был он просто сломан!

К ноге шёл позвоночник под прямым углом.

И его посох тоже вторил его злости!

Он выглядел так странно, так неловко:

.

Калека, что ль, на четырех, - или еврей на трёх?

В снегу, в​​ грязи​​ – влачился он в стихиях,

И башмаки как будто бы давили мертвых.

Враждебности в нем больше равнодушья.​​ 

.

За ним - его двойник! И посох, взор, лохмотья –​​ 

Те же. Похож-то как! Из того же ада пришелец!

Столетний то близнец! И оба - призраки барокко!

И оба одинаково идут, и оба - к​​ неизвестной цели.

.

Я частью​​ заговора стал, он непристоен!

Случайность злостная? За что я так унижен?

Семь раз явился тот старик:​​ минута​​ за минутой.

Тот гадкий старичок семь раз​​ так умножался!

.

Читатель, что, смешно моё-то​​ беспокойство?

А чтоб по-братски​​ нам не испугаться вместе?

Ты думаешь, что это только дряхлость?!

Нет!​​ Монстры жуткие собой являли вечность!

.

А вдруг грядёт восьмой?! Я испугался.

С меня хватило семерых неумолимых.

О, Феникс! Хватит им уж возрождаться.​​ 

Кортеж тот адский был. И я, я отвернулся.​​ 

.

Злой и как​​ пьяница,​​ чей взор уж раздвоился,

Бегу домой и дверь​​ я​​ запираю. Схожу с ума!

Я болен и​​ угрюм, я не в себе, я в​​ лихорадке,

Я ранен​​ тайной. Как же всё абсурдно!

.

Напрасно​​ к​​ разуму старался я вернуться:

Безумья буря голову мне сносит.

Душа, ты дико расходилась в танце!

Так судно в море дикий ураган уносит.​​ 

.

91

.

Маленькие​​ старушки

.

1

.

Я в старых столиц извилистых складках,

Где всё, даже ужас, становится чудом,

Всё жду, упоён своим духом фатальным,​​ 

Существ этих дряхлых, особенных, чудных.

.

О, чуть живые эти монстры были - дамы:

То Эпонины были и Лаисы! Сейчас они

Кривы, горбаты, но всё ж души. Люби’те​​ 

Их, хоть юбки в дырках все у них.

.

Они ползут, а ветер их бичует нечестиво.

Омнибус катится – их грохот вводит в трепет.

И к боку сумочку прижмут сокровище как будто,

На ней цветочек вышит или ребус.

.

А семенят они, как те марионетки;

Влачатся, как тот зверь, который ранен.

Вдруг затанцуют, словно автоматы,

И вот кружа’тся до упаду. Они разбиты – да, -​​ 

.

Но взглядом забуравят: глаза пронзают вас:

В тех дырочках полночная вода свети’тся.

О, это девочки чудесные глаза:

Она всему смеётся и дивится.​​ 

.

- Заметили ли вы, что столь же ма’лы​​ 

Гроба и для старух, и для детей?

О, Смерть мудра – и схожестью пленяет.

У Смерти вкус – вкус чародея, -​​ 

.

И, если вижу я старушки призрак, -​​ 

Она в кишащих толпах града потерялась –​​ 

Мне чудится, фантом сей хрупкий –​​ 

Он нежно движется уж к новой колыбели.

.

Вот так я в геометрию забрёл.

Гробовщика себе представил я работу.

Он сходу вам размеры назовёт.

Прикинуть гроба вашего размер – его забота.

.

- Но сколько слёз в очах старушек этих милых!

Страданья столько в них, и столько света!

Непобедимый шарм зовёт, таинствен,

Жестокость их Судеб пленила и поэта.

.

2

.

В игорном доме ты была​​ Весталкою влюбленной,

И жрицей​​ Талии была – увы, суффлёр - твоё​​ 

Забыл он имя,​​ - и ты ушла нетленной –​​ 

Парк Тиволи запомнил твою тень.

.

Такие разные, но опьяняют все. И все же​​ 

Средь всех я предпочту одну, что боль смягчает:

И Преданность ей подарила крылья: божеству!

Неси меня, могучий гиппогриф​​ – я неба чаю!

.

Одна за родину, что в бедствии, страдала,
другую горе переполнило ее супруга,

У третьей, у Мадонны, сын случился негодяй –​​ 

О, ваши слёзы все слились в большую реку.

.

III

.

Старушек этих маленьких – о,​​ как я насмотрелся!

Одна средь прочих обожала на закате, -​​ 

Когда всё небо, чудится, в крови,

Задумчиво присядет на скамейку,

.

Чтобы послушать там концерт духовиков –​​ 

Известно, у солдат там музыка какая:

Напомнят вечерком про героизм,​​ 

Патриотизму, как и надо, потакая.

.

Старушечка моя тут выпрямляет плечи,

Воинственной внимает жадно песне –​​ 

Ей чудится, чело уж ларв ее венчал,

И взгляд, смотрю, орлиный у неё.

.

.

IV

.

Вот так​​ идёте​​ вы:​​ стоически,​​ без жалоб

Сквозь хаос​​ городов​​ живых,

Меж вас святые есть, а есть и​​ куртизанки, -​​ 

Но множество имён, когда-то славных.

.

Вы были​​ благодатью, были​​ славой,​​ -​​ 

Сейчас же вас никто не узнаёт! Пьянчужка

Вас узнает и пристанет – и вам-то каково!

Иль побежит за вами глупенький мальчишка.

.

Уже и жить вам стыдно,​​ сморщенные тени!

У стен стоите вы,​​ страшась эпохи новой.

Никто не скажет «Здрасьте» судьбам странным.

Тлен человечества для вечности готовый.

.

Но я​​ издалека​​ слежу за вами​​ нежно,

Я всё боюсь, вы как бы не упали, -​​ 

Я словно папа ваш – и как это чудесно!

Смакую чувство я! Моя секретна слабость:

.

Я вижу​​ первые шажки ваши по жизни –​​ 

То радостны, то сумрачны они.

Порочность ваша меня тоже умиляет.

Душа моя горит от​​ ваших всех​​ достоинств!

.

Родня моя! Семья!​​ Так что, что вы – руины?

Торжественно​​ прощаюсь с вами каждый вечер.

Что будет с вами завтра, дорогие Евы?

Увижу ль завтра вас? Вас жаждет вечность.​​ 

.

92

.

Слепые

.

Смотри​​ на них, душа: и впрямь​​ они​​ ужасны!

Да и не люди это: манекены. Но смешны ль?

Лунатики вот так ужасны​​ и​​ странны.

И глаз-то нет у них, но мрачные шары.

.

Не светится в очах их огонёк от Бога.

И очи подняты, и смотрят вдаль куда-то ​​ -​​ 

О, да: на небеса! А не на мостовую.

Мечтатели, клонят они свои главы.​​ 

.

Так​​ ночь бездонную​​ они пересекают,

Собрата вечной тишины. О град!

Вокруг​​ ты​​ нас поешь, смеешься, воешь,

.

И веселиться ты, жестокий, рад, -​​ 

Но посмотри ты на слепых парад!

Зачем они на Небеса глаза заводят?

.

93

.

Прохожей

.

Вой​​ улицы​​ вокруг​​ терзал и оглушал.

Но женщина прошла, красива и стройна,​​ 

Вся в трауре, но боль несла так важно.

Красивою рукой приподняла подол.

.

Изящна и ловка, и ножка – просто диво.

Я страсти ураган в очах ее прочёл:

Там небо вспыхнуло зарей необычайной.

И нежность тронула меня, и удовольствие пронзило.

.

Она, как молния, сверкнула.​​ Сбежала женщина,​​ 

Но взгляд ее каков: он душу мне вернул.

О, если бы опять мелькнула мне она!

.

Догнать ее, догнать, пока я не остыл!

Мой путь не знаешь – и куда ты убежала?

Тебя же я любил – и ты об этом знала!​​ 

.

94

.

Скелет-работяга

.

1

.

На пыльных набережных Сены

Увидишь много книжек разных.

Подобных мумиям античным.

Как будто ты в анатомичке!

.

В иных рисунки – и такие,

Что чувствуется мастер старый.

Сюжет порою, правда, грустный,

Но есть в нем все же Красота.

.

И тут для полноты картины​​ 

Мистический мы видим​​ ужас:

Скелет иль человек без мяса

Копают, словно работяги.​​ 

.

2

.

Скажи, скелет: «А что копаешь?

Ведь ты же был похоронён!

Что напрягаешь позвоночник?!

Ведь ты же мускулов лишён!».

.

О, урожай скелетов странный,

Из братской вырванный могилы!

И для кого все ваши силы?

Кому так важен результат?

.

Иль это ужас замогильный,

Что уж и там покоя нет?

Судьба нам шлет такой привет!

Не упокоит и могила.

.​​ 

Небытие, оно – предатель!

И Смерть сама, она – соврёт!

Так что же, что же нас там ждёт?

И там, куда ты попадёшь,

.

Там вкалывать тебя заставят?!

Вручаем, мол, тебе лопату –​​ 

И надобно тебе копать:

Всё на лопату налегать.

.

95

.

Вечерние сумерки

.

А вот и милый вечерок, товарищ всех бандитов.

Тихонько он крадётся, как сообщник. И как альков

Огромный, вот небеса закрылись, помрачнели –​​ 

И диким человек становится вдруг зверем.

.

Приветный вечер! Как желанен ты тому,

Кто может искренне сказать: «Сегодня​​ 

Я работал»! О, вечер! Утешитель​​ 

Всех тех, чьи души пожирает боль,

Ученого, что уж от мыслей изнемог,​​ 

Рабочего: он рад: добрался до постели. ​​ 

.

Но пробуждаются и демоны дурные!

Так медленно, как будто буржуа.

Навесы, ставни начинают хлопать.

И фонари тут ветр давай качать.

На улицах уже Разврат огни зажёг.

Так муравейник вдруг начнет кишеть.

Разврат, он вездесущ, он проторил дорожку.

Протянет руку – лжёт: тебе он враг.

Он - града порожденье, что в грязи погряз,

Ест душу Человека он, он в граде – князь.

А шумно как! И кухни засвистели,

Визжат театры, а оркестры захрипели.

Табльдоты уж мошенников полны.

Бандиты тут, и воры, и путаны.

Ворьё уж никого не пожалеет,

Все тут, заране руки греют, –​​ 

И «нежно» этак сейф взломают,

Чтобы подругу приодеть.​​ 

А шумно как! И кухни засвистели,

Визжат театры, а оркестры захрипели.

Табльдоты уж мошенников полны.

Бандиты тут, и воры, и путаны.

Ворьё уж никого не пожалеет,

Все тут, заране руки греют, –​​ 

И «нежно» этак сейф взломают,

Чтобы подругу приодеть.​​ 

.

Душа, ты соберись: тяжел, да, этот час:

На завывание похож вечерний глас.

Жизнь вечером больным всего тяжеле:

Ночь мрачная берет их всех за горло.

Их к общей бездне всех влечёт судьба,

И госпиталь наполнен их мольбами.

Уж не изведает никто тепло родного дома,

У камелька, с подругой дорогою.

.

А может, многие и очага не знали,

Нормальной жизни просто не видали!

.

96

.

Игра

.

Тут куртизанки старые в поблекших креслах.

Они бледны, ресницы их в сурьме,

И с тощих их ушей свисают побрякушки,

И нежный взор фатально напряжён.

.

И все без губ вокруг столов зелёных лица.

И губы их мертвы, и челюсть без зубов,

И в адской дрожи скрючены их пальцы,

И теребят то грудь, а то карман пустой.

.

Под грязным потолком ряд бледных люстр

И осветители огромны – льют сиянье.

Мрачны известные поэты. Они-то тут как тут.

Трудяги, а ведь всё оставят достоянье.

.

Картина мрачная – и всё это во сне

Крутилось пред моими ясными очами.

И сам я там сижу в моей немой пещере

И, холоден, завидую я этим господам.

.

Завидую я цепкой страсти сих людишек,

От старых шлюх так похоронной радостию веет!

И предо мною все они торгуют дерзко:

Кто красотой, а кто своею честью.

.

А зависти своей я сам же ужасался:

Вот так нестись на пропасть, что зияет!

Хотят они, своей же кровью упиваясь,

Не смерти – боли! И не ада, но небытия.

.

97

.

Пляска смерти

.

Она горда, как все живые,​​ и​​ благородно сложена.

Большой букет, платок, перчатки,

И​​ беззаботна,​​ и​​ развязна –​​ 

Такая тощая​​ кокетка – и как она​​ экстравагантна!

.

И тонкой талией, ей-богу, несравненна.

И королевы платье, но великовато.

Оно на ножки падает роскошно, - ​​ 

А там помпончик – прямо как цветок.

.

А рюши платья нежно трутся о​​ ключицы:

Столь похотливо ручеёк всё трётся о скалу.

За ними прячутся стыдливо чары:

Да, похоронные, - но всё ж они милы.

.

Глубокие глаза​​ и пусты,​​ и темны,

И​​ череп весь в​​ цветах: уложен артистично.

Он нежно зыблется, и​​ хрупки​​ позвонки.

О, как​​ небытие безумно мило!

.

Но как назвать тебя​​ карикатурой?

Вы, пьяницы,​​ кто вожделеет плоти женской!​​ 

Где ж вам понять красоты арматуры:

Скелет, он величав! Он вкусу моему всего дороже.

.

Своей​​ гримасой​​ жуткой праздник жизни

Ты хочешь омрачить? Иль ожил ты, скелет, -​​ 

И хочешь оживить ты страсть ушедшей жизни?

Пустился ты на шабаш прошлых лет?

.

Под пенье скрипок,​​ в​​ пламени свечей,

Надеешься прогнать насмешку из​​ кошмара?

Разгулом оргии ты хочешь освежить

Тот ад, что есть в тебе, и сердца жар?

.

Бездонные колодцы​​ глупостей,​​ ошибок!

Боль старую не побороть никак.

И ребрышек твоих​​ изогнута​​ решетка.

За ними что? Там –​​ ненасытный гад.

.

А​​ правду-то сказать,​​ кокетство​​ кто оценит?

И не дождёшься ты награды за усилья.

Для сердца​​ смертного ты вовсе и не цель.

Шарм​​ ужаса​​ пленяет только сильных!

.

Ужасных​​ мыслей​​ бездна глаз​​ твоих​​ полна,

И кружит голову всем тем, кто​​ осторожен.

Зубов – тридцати двух – пугает вечная улыбка,​​ 

А кто посмотрит на тебя, того тошнит.

.

И всё же, всё ж, о, кто не обнимал скелета,

Кто пред могилою совсем не преклонялся?

Всем надобны​​ духи, одежда или туалет.

Красавчик всяк пред гадостью склонялся.

.

Неотразимая безноска-баядерка,

Скажи всем им, тобою кто​​ обижен:

- «Что нарумянились, слепые гордецы?

Вы смертью​​ па’хнете!​​ Скелеты​​ мускусны’е.

.

О, Антинои, что поблекли,​​ денди​​ лысые,

Седые Ловеласы, лакированные трупы!

Всех вас уносит эта смерти пляска​​ 

Туда, где никогда вы не бывали.

.

От хладной​​ Сены до​​ краёв палящих​​ Ганга

В забвении людское племя скачет, а не видит:

Дыра уж в поднебесье: там, там Ангел

Зловещий, там его труба – и небо уж зияет.

.

О, любит тебя Смерть и пляски твои любит,

Смешное Человечество, и все твои гримасы!

И часто миррою, как Ты, благоухает.

Ее иронья и Твое безумие смешались!».​​ 

.

98

.

Любить обман красоты

.

Когда проходишь​​ ты,​​ ленивица драгая,

И бьётся музыка о низкий потолок,

То медлится твой гармоничный шаг​​ 

И скука в твоём взгляде утопает.

.

И бледный лоб так газа огонёчек украшает –​​ 

Болезненность его приводит в трепет, -​​ 

И факелы на нем закат вечерний зажигает,

И очи твои, словно бы с портрета –​​ 

.

О, да: красива ты! И странно: ты – свежа!

Хоть прошлое огромно, словно башня,

Хоть смято твоё сердце, словно​​ персик,

Оно созрело для любви разумной.

.

Осенний​​ фрукт​​ ты​​ с​​ вкусом​​ превосходным?

Иль урна ждущая: «Кто надо мной всплакнёт?».

Иль аромат чарующий Востока?

Цветочный ты букет? Подушка, что ласкает?

.

Я знаю,​​ есть​​ глаза,​​ - и грусть их так огромна, -​​ 

Но не хранят они душевной грусти.

Шкатулки так пусты, пусты так медальоны.

О, Небеса! И даже вы не так пусты.

.

Но разве​​ видимость твоя уж так мала?

Как сердце радует: его пугает правда!

Не всё ль равно: глупа иль равнодушна?

Что ж, здравствуй, ложь! Цари, о, красота!

.

99

.

Я не забыл, что сразу за Парижем

Наш белый домик – тишина его нужна.

Венера старая, Помона – те из гипса обе

И обе голые – там, в рощице убогой.

Великолепное струится солнце вечерком,

Ломая за стеклом снопы своих лучей, -

И кажется оно одним огромным оком,

Что долгой нашей трапезе внимает –

И мощно ширятся все отсветы свечей

На скромной скатерти и занавесках твила.

.

100

.

Служанка добрая, что вашей ревности достойна, -

О, спит она под скромною лужайкой, -

Простым букетом мы её почтить должны.

Да, мёртвые, пусть и бедны, - с огромной болью.

Задует как октябрь, трясёт деревья ветхи,

Над мрамором могил меланхолично кружит, -

То всех живых неблагодарными считают:

Мол, вы-то все, все в теплых одеялах,

А мы измучены кошмарами ночными,

Мы без друзей, без разговоров милых.

Скелеты наши черви изглодали,

Мы чуем: вот снега, вот снегопады…

Ни друга, ни семьи. И так идут века!

И хоть бы кто нас помянул венком.

.

Бывало, запоют поленья вечерком,

Смотрю, сидит она спокойно в кресле.

А если ночь лазурна, холодна, декабрьна,

То в комнате моей она приткнётся.

Она вернется из своей могилы вековой!

Придёт, чтобы спросить: «А как же мальчик мой?».

И что отвечу я душе благочестивой?

И, вся в слезах, мне скажет: «Мальчик милый!».

.

101

.

Туманы и дожди

.

О,​​ осень​​ позднюю, зиму и​​ грязную​​ весну​​ –

Люблю! Вы клоните меня ко сну.

И сердце,​​ мозг​​ мои укрыты в​​ тонкий​​ саван,

Я словно бы в могиле: весь распластан.

.

Огромные поля, где ветр играет хладный,

И флюгера хрипят, и ночи долги –​​ 

О, в этот хлад, а вовсе не в теплынь

Моя душа вороньи распускает крылья.​​ 

.

Так много в​​ сердце мыслей​​ похоронных,

Что сыздавна ему приятны холода.

Сезоны тусклые у нас царят. Наш климат.

.

Да, вечно у нас сумерки бледны.

- Ну, так и что?! А мы с тобой в объятьях.

Забудем боль на подвернувшейся кровати.​​ 

.

102

.

Парижский сон

.

1

.

Париж ужасен, как обычно,

Но я виденьем потрясён.

Для смертного так необычно!

Прекрасный и далёкий сон.

.

И сон – наполнен чудесами!

И что же это за каприз?

Смотрю, и вовсе нет растений!

Столь удивительный сюрприз!

.

Я, как​​ художник​​ гениальный,

Своей картиной​​ наслаждался:

Пейзаж мне сей однообразный

Дал мрамор, воду и металл.

.

Там​​ Вавилон​​ из лестниц,​​ арок

Всю​​ бесконечность мне являл,

Там и​​ бассейны,​​ и​​ каскады

Блестящим золотом играли.

.

Там​​ тяжелели водопады,

Как занавесы хрусталя,​​ 

Они спускались, словно блестки,

На стены из металла.

.

И не деревья​​ –​​ колоннады

Толпилися вокруг прудов,

И у наяд был женский взгляд,

И были так они огромны!

.

И простиралась скатерть вод

Меж розовых, зеленых берегов,

И уходила вдаль, за горизонт,

На самый край вселенной.

.

И камни были столь огромны,

И колдовали волны; и были​​ 

Ледники, блестящи и громадны,

И отражались с силой небывалой!​​ 

.

И​​ молчаливо Ганги, и беспечно,​​ 

Сияли в небосводе,

И лили из волшебных недр

Алмазов бездны.

.

И были собственной создатель,

Раздухорясь, под океаном,

Я сам прокладывал туннель,

Я бездною повелевал.

.

И всё: и​​ даже черный цвет,​​ -​​ 

Всё​​ призрачно​​ переливалось –​​ 

И жидкость там была во славе:

Лучом была она кристалла.

.

При том​​ ни звездочки, ни солнца

Следов,​​ хотя бы в низу неба,

Чтоб​​ осветили​​ чудеса,

Блистали что особенным​​ огнем!

.

И​​ надо всеми чудесами

Парило​​ (но что​​ ужасно​​ ново:

Всё​​ вижу и – молчание небес!)

То вечности безмолвье.

.

2

.

Глаза мои в огне, но вот я их открыл -​​ 

И​​ вижу​​ ужас​​ я​​ своей трущобы.

Опять моя душа без крыл,

И снова я во власти нищеты.

.

И​​ похоронно маятник стучит:

Да, вот он, мой​​ жестокий полдень,​​ -​​ 

И небо на глазах мрачнеет,

И мир печально онемел.

.

103

.

Сумерки​​ утра

.

Горнист трубит – и вот подъём в казарме.

Ветр​​ утра уж, качая,​​ треплет​​ фонари.

.

Вот​​ час, когда рои враждебных​​ снов

Завладевают мыслями подростков,

И лампа – как пятно: и то оно краснеет,

То, как кровавый глаз, всё шевелится.

Душа же, словно бы в боренье дня и лампы,

Устала вся под весом собственного тела.

Бывает, всё лицо в слезах, но ветер слёзы сушит, -​​ 

Так в трепете виденья гонит воздух.

Поэт устал творить,​​ а женщина​​ -​​ любить.

.

Дома​​ повсюду уж давай​​ дымиться.

Устали женщины любви продажной. И бле’дны

Их ресницы, и сон их глуп, и спят с открытым ртом.

А бедные от хлада грудь прикрыть спешат,

И головешки силятся раздуть, при этом пальцы обжигая.

И в этот час средь хлада и нехватки

У роженицы вдруг начнутся схватки.

Крик петуха далёк, но груз тумана разорвёт.

Твоё рыданье этак кровохарканье прервёт.

Туманов​​ море поглотило зданья,

В приютах​​ умирающие​​ стонут,

И их последний хрип тревожит утро.

Развратники вернулись с их «работы».

.

Дрожащая от​​ холода​​ Аврора в​​ зелено-

красном​​ платье​​ уж на​​ пустынной Сене,

а сумрачный Париж​​ глаза свои протер,​​ 

идёт к станкам: старик​​ трудолюбив.

.

104

.

Душа​​ вина

.

Однажды вечерком​​ душа вина​​ распелася​​ в бутылках:​​ 

"О, человек,​​ мой дорогой бедняк! Послушай

Ты песнь мою! В ней столько света, братства,

Хоть давит и сургуч, и сторожит стекло!

.

Как много на​​ холме​​ приходится трудиться,

Потеть, страдать, когда лучи сияют,

Чтоб жизнь мне дать и душу подарить, -​​ 

Но я же​​ благодарна, я не​​ злая!

.

С​​ огромной​​ радостью трудяге в горло

Я паду – замучен, бедный, он своей работой.

Грудь теплая его – как нежная могила, -​​ 

Куда уж лучше, чем лежать в подвале.

.

Что, отхлебнул? В душе звучит загул воскресный?

И радость уж в душе затрепетала?

Облокотись на стол! И мир уже не тесен!

И славу пой вину: уже какая радость!

.

Уже и жёнушка твоя довольна всем,

У сына на щеках румянец заиграл.

Сыночку твоему пусть в жизни повезёт:

Вино и силы даст, здоровье укрепит.

.

В тебя я упаду​​ целительным потоком.

Зерно такое дарит Сеятель лишь​​ вечный.

Любовь наша родит Поэзьи жанр высокий.

Как к Богу тянется сей редкостный цветочек!».​​ 

.

105

.

Вино тряпичников

.

О, там, где часто красный уличный фонарь,

Чьё пламя ветер бьёт, качает над бульваром –

О, там, средь старого и грязного предместья,

Где человечество безудержно кишит, толпится,

.

Тряпичника мы видим. Качая головой,

Стучит, то, как поэт, шарахнет головой

О стену. Плевать ему на всех. Он весь в мечтах!

В своих сердечных, доблестных проектах!

.

Закон возвышенный клянется миру даровать,

Бичует злых, а жертвы он спасает.

Под небом будто он простёр шатёр,

Величьем собственного духа опьянён.

.

Да, эти люди знают гнёт и грусти, и работы,

Они измучены, и гнёт их долу возраст,

И согнуты в дугу громадами тряпья,

Миазмами парижской этой рвоты.

.

От них разит – и запах бочек характерный.

Идут как те друзья, что в битвах поседели.

И чудится, усы, как знамя старое, висят

Знамена и цветы, и арки – всё в их взгляде, -

.

И всё встаёт стеной по магии волшебной!

И оргия сия сияет, она их дух ошеломляет.

И горны, солнце, крики, барабанов бой –

Да здравствует их род, да будет их любовь!

.

Вот как чрез Человечество пустое

Река вина, искрясь, катится золотая.

И подвиги вина восславят человеки.

Как истинный король, оно царит века.

.

Чтоб злобу заглушить и убаюкать праздность

Тех стариков, что, про’кляты, свои кончают дни,

В раскаянии Бог им преподносит сон.

А Человек, он им - вино: то Солнца сын!

.

106

.

Вино​​ убийцы

.

Жена мертва,​​ и я -​​ свободен!

Ну, вот теперь-то хоть запейся.

Домой вернёшься без копейки,

Она, как дикий зверь, завоет.

.

Я​​ счастлив, ну, как никогда.

И воздух, и какое небо!

Тогда такое ж лето было,​​ 

Когда влюбился, как дурак.

.

Такая жажда, что не в силах​​ 

Ее насытить никогда.

Сто бочек надо бы вина,
Чтоб утопить ее могилу.​​ 

.

На​​ дно колодца​​ труп я бросил

И навалил туда все камни –​​ 

Там, где еще их смог найти.