ПЕРЕВОД

.

Элиот

.

Четыре квартета

.

Квартет 1

.

БЕРНТ НОРТОН

.

Хотя логос присущ всем, большинство людей живет,

как если бы у них было собственное разумение всего.

Гераклит

.

Путь вверх и путь вниз - один и тот же путь.

Гераклит

.

I

.

Настоящее и прошедшее,

Вероятно, найдём мы в будущем,

А будущее заключено в прошедшем.

Если время всегда настоящее,

Значит, оно с нами всегда.

Что быть могло б – лишь абстракция,

Что остается​​ вечной возможностью

Из области​​ предположений.

Несбывшееся и сбывшееся​​ 

Заканчиваются в настоящем.

Шаги​​ эхом​​ отдаются​​ в​​ памяти

Вниз по​​ непройденному проходу

К двери, что всегда закрыта,

В сад роз. И вот мои слова​​ 

Находят​​ эхо​​ в тебе.

Но для чего

Прах стряхивать роз с чашечки,

Не знаю я.​​ Через​​ первую​​ дверь,

В наш первый мир, последуем мы​​ 

За​​ дроздом? В наш первый мир.

Там​​ они, величественные, невидимые,

Воздушно шли​​ по опавшим листьям,

В​​ осенний​​ жар, в​​ звенящем​​ воздухе,

И птица​​ звала, словно​​ в ответ​​ 

Неслышимой​​ музыке, скрытой​​ в кустах,

И​​ лучи глаз​​ невидимых пересекались,

Ибо розы смотрели навстречу взглядам.

Мы были у них, но как хозяева – приглашенные и приглашающие.

Мы все двигались по некоему формальному образцу,

Вдоль пустой аллеи, в​​ кусты букса,

Чтоб​​ глянуть на пустой​​ бассейн.

Сух бассейн,​​ сух бетон, по краям побурел,

А был​​ полон​​ водой из солнечного света,

Поднялись​​ лотосы кротко и​​ тихо, спокойно,

Сверкала​​ вода, словно в ней сердце​​ света,

И они были позади нас, отражаясь в бассейне.

Облако​​ нашло -​​ и бассейн опустел.

-​​ Иди, -​​ сказала​​ птица,​​ - за кустом прячутся дети,

Они волнуются и сдерживают смех.

-​​ Иди, иди, иди,​​ -​​ сказала птица, -​​ людям очень тяжело, когда реальности​​ слишком​​ много.

Настоящее и прошедшее,

Что могло бы быть и что было,

Всё равно ведут к настоящему.

.

II

.

Чеснок​​ с​​ сапфирами​​ в грязи

Приклеились кой-как к колесам.

А проволока вся в крови

Про раны старые напоминает

И с войнами нас примиряет.​​ 

Кровь в артериях танцует

Съединяя ткани тела

Есть она в планет движеньи  ​​​​ 

Летом же в древах она

Древо увлекает нас​​ 

Освещен листок узорчат

Слышишь на полу промокшем

Что внизу борзая и кабан

Порядок не теряйте взятый

Он примиренье в звездах обещает.

.

В неподвижной точке вращающегося мира. Ни плоть, ни бесплотность;​​ 

Ни отсюда, ни​​ сюда;​​ в​​ точке​​ недвижной​​ есть танец,

но нет ни остановки, ни движения.​​ Но недвижностью​​ не называйте​​ 

Место, где​​ прошлое​​ рядом с​​ будущим.​​ Не движенье сюда и отсюда,

Не подъем и не спуск. Кроме точки,​​ недвижной​​ точки,

Танца нет нигде,​​ только​​ в ней​​ -​​ танец.

Я могу только сказать,​​ там мы были, но где, не знаю.

И я не могу сказать, как долго: нет точек​​ во времени.

Внутренняя свобода от житейских желаний,

Освобождение от действий и страданий, освобождение от внутреннего​​ и​​ внешнего​​ принуждения,​​ все же окруженное

Милостью​​ чувства, что за​​ белый свет неподвижен и движется,

Экзальтация​​ без​​ реального​​ движения,​​ сосредоточенность​​ Без​​ неприятия мира,​​ обеих миров – нового и старого – объяснение, понятое

В завершении​​ их​​ частичного экстаза,

В разрешении​​ их​​ частичного ужаса.

Всё​​ ж связь прошлого и будущего

Соткана​​ из слабости изменяющегося тела,

Защищают​​ человечество от​​ неба​​ и проклятия

Чего​​ не вынести​​ плоти.

В прошлом и в будущем

Сознанью почти нет места.

Сознавать –​​ значит,​​ быть вне времени

Именно во​​ времени​​ может​​ быть​​ 

Миг​​ в саду​​ роз,

Миг​​ в​​ беседке под проливным​​ дождём,

Миг​​ сквозняка​​ в​​ церкви, полной ладана, -​​ 

Это и в​​ прошлом,​​ и​​ в​​ будущем.

Только время​​ может​​ победить​​ само себя.

.

III

.

Здесь​​ больше нет​​ чувств

Время между концом и началом

При тусклом освещении:​​ не в свете дня

Свет наделяет форму​​ прозрачным​​ покоем

И​​ тень​​ обретает​​ эфемерную​​ прелесть

Медленность означает постоянство​​ 

Тьма не очищает душу

Не опустошает​​ чувственного

Не очищает​​ чувственного​​ от бренного.

Ни​​ полноты,​​ ни​​ пустоты.​​ Только мерцание

В​​ напряженных, изношенных лицах​​ 

Развлечением развлеченных от развлечений

Вычурные и бессмысленные

Вялое равнодушие рассеянности

Люди и клочки бумаги​​ в вихре холодного ветра

Что дует к началу и после конца​​ 

Ветер​​ входит​​ в больные легкие​​ и выходит из них

Время между концом и началом.

Изрыгание​​ нездоровых душ

В​​ поблекший​​ воздух, оцепенелые души

Ветром гонимы что несется​​ над мрачными холмами Лондона,​​ над​​ Хэмпстедом​​ и Клеркенуэллом, Кэмпденом​​ и Патни,

Хайгейтом, Примроузом​​ и Ладгейома. Нет​​ его,

Нет тьмы​​ в этом щебечущем мире.

.

Ниже спускайся, спускайся

В мир вечного одиночества,

Мир​​ ли это, тот ли то мир

Внутренняя тьма,​​ отказ​​ 

И уход от собственности,

Опустошение​​ чувств,

Уход от мечтаний

Бездействие​​ духа;

Это одна​​ дорога,​​ а​​ другая

Такая же, но она не в движении,

Но​​ в​​ воздержании​​ от движения; в то время как мир движется

По инерции, по проложенным путям​​ 

Прошлого и​​ будущего.

.

IV

.

Время и колокол​​ сей день схоронили,

А туча черная​​ и​​ солнце​​ унесла.

Повернется ль​​ к нам подсолнух? Ломонос​​ 

Склонится ль к нам?

Усики, вьюнки

Тин тонг?

.

Тис,​​ 

Хоть пальцы его хладны,

Приютят? Вот и крылья​​ зимородка

Светом на свет​​ подмигнули,​​ мир умолк, а​​ свет​​ далёк

И недвижна мира​​ точка, хоть​​ вращается​​ весь​​ мир.

.

V

.

Слова движутся, музыка движется

Только во времени;​​ но то, что в пределах жизни,​​ 

Оно и в пределах смерти.​​ Слова,​​ отзвучав, достают​​ 

До безмолвия. ​​ Только формой и ритмом

Могут и музыка, и слова достичь

Недвижности древней китайской вазы,

И в ней вечного движения недвижности.

Не​​ недвижность​​ скрипки, пока длится нота,

не только это, но и со-существование,

скажем, начала с предшествующим концом.​​ 

Так и​​ конец, и начало всегда были там

До начала и после конца.

И всё​​ всегда​​ происходит​​ сейчас. Слова напрягаются,

трескаются и иногда ломаются под тяжестью,

Под напряжением, соскальзывают, сползают, погибают,

От​​ неточности​​ распадаются,​​ сдвинутся с места,

Не остановятся. ​​ Осаждают всегда их​​ 

Визгливые голоса, брань,​​ 

Насмешки иль​​ просто болтовня. В пустыне​​ Слово

Более всего атаковано​​ голосами​​ искушения,

Плачущей​​ тенью​​ в похоронном танце,

Громким​​ плачем​​ безутешной химеры.

.

Движение – деталь сада букса,

Так и в​​ лестнице​​ с​​ десятью​​ ступеньками.

Желание само​​ -​​ движение

По сути​​ нежелательное;

Любовь​​ по сути – недвижность,

Она только причина и конец​​ движения,

Любовь​​ вне​​ времени, вне​​ желания

Кроме особенной страсти преодолеть​​ 

Ограничения времени на пути​​ 

От​​ бытия к небытию.

Внезапно в​​ солнца​​ луче

И видно движенье пылинок

Скрытый смех​​ раздается​​ 

Детей​​ в листве

Скорее, здесь, сейчас, всегда​​ -

Нелепо бесплодное грустное​​ время

Между концом и началом.

.

.

ОРИГИНАЛ

.

FOUR​​ QUARTETS

.

T.S.​​ Eliot

​​ .

BURNT NORTON

(No. 1 of 'Four Quartets')

.

τοῦ​​ λόγου​​ δὲ​​ ἐόντος​​ ξυνοῦ​​ ζώουσιν

οἱ​​ πολλοίὡς​​ ἰδίαν​​ ἔχοντες​​ φρόνησιν

I.​​ p. 77.​​ Fr. 2.

ὁδὸς​​ ἄνω​​ κάτω​​ μία​​ καὶ​​ ὡυτή

I.​​ p. 89​​ Fr. 60.

.

I

.

Time present and time past

Are both perhaps present in time future,

And time future contained in time past.

If all time is eternally present

All time is unredeemable.

What might have been is an abstraction

Remaining a perpetual possibility

Only in a world of speculation.

What might have been and what has been

Point to one end, which is always present.

Footfalls echo in the memory

Down the passage which we did not take

Towards the door we never opened

Into the rose-garden.​​ My words echo

Thus, in your mind.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ But to what purpose

Disturbing the dust on a bowl of rose-leaves

I do not know.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Other echoes

Inhabit the garden. Shall we follow?

Quick, said the bird, find them, find them,

Round the corner.​​ Through the first gate,

Into our first world, shall we follow

The deception of the thrush? Into our first world.

There they were, dignified, invisible,

Moving without pressure, over the dead leaves,

In the autumn heat, through the vibrant air,

And the bird called, in response to

The unheard music hidden in the shrubbery,

And the unseen eyebeam crossed, for the roses

Had the look of flowers that are looked at.

There they were as our guests, accepted and accepting.

So we moved, and they, in a formal,

Along the empty alley, into the box circle,

To look down into the drained pool.

Dry the pool, dry concrete, brown edged,

And the pool was filled with water out of sunlight,

And the lotos rose, quietly, quietly,

The surface glittered out of heart of light,

And they were behind us, reflected in the pool.

Then a cloud passed, and the pool was empty.

Go, said the bird, for the leaves were full of children,

Hidden excitedly, containing laughter.

Go, go, go, said the bird: human kind

Cannot bear very much reality.

Time past and time future

What might have been and what has been

Point to one end, which is always present.

.

II

.

Garlic and sapphires in the mud

Clot the bedded axle-tree.

The trilling wire in the blood

Sings below inveterate scars

Appeasing long forgotten wars.

The dance along the artery

The circulation of the lymph

Are figured in the drift of stars

Ascend to summer in the tree

We move above the moving tree

In light upon the figured leaf

And hear upon the sodden floor

Below, the boarhound and the boar

Pursue their pattern as before

But reconciled among the stars.

.

At the still point of the turning world. Neither flesh nor fleshless;

Neither from nor towards; at the still point, there the dance is,

But neither arrest nor movement.​​ And do not call it fixity,

Where past and future are gathered. Neither movement from nor towards,

Neither ascent nor decline. Except for the point, the still point,

There would be no dance, and there is only the dance.

I can only say, there we have been: but I cannot say where.

And I cannot say, how long, for that is to place it in time.

The inner freedom from the practical desire,

The release from action and suffering, release from the inner

And the outer compulsion, yet surrounded

By a grace of sense, a white light still and moving,

Erhebung without motion, concentration

Without elimination, both a new world

And the old made explicit, understood

In the completion of its partial ecstasy,

The resolution of its partial horror.

Yet the enchainment of past and future

Woven in the weakness of the changing body,

Protects mankind from heaven and damnation

Which flesh cannot endure.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Time past and time future

Allow but a little consciousness.

To be conscious is not to be in time

But only in time can the moment in the rose-garden,

The moment in the arbour where the rain beat,

The moment in the draughty church at smokefall

Be remembered; involved with past and future.

Only through time time is conquered.

.

III

.

Here is a place of disaffection

Time before and time after

In a dim light: neither daylight

Investing form with lucid stillness

Turning shadow into transient beauty

With slow rotation suggesting permanence

Nor darkness to purify the soul

Emptying the sensual with deprivation

Cleansing affection from the temporal.

Neither plenitude nor vacancy. Only a flicker

Over the strained time-ridden faces

Distracted from distraction by distraction

Filled with fancies and empty of meaning

Tumid apathy with no concentration

Men and bits of paper, whirled by the cold wind

That blows before and after time,

Wind in and out of unwholesome lungs

Time before and time after.

Eructation of unhealthy souls

Into the faded air, the torpid

Driven on the wind that sweeps the gloomy hills of London,

Hampstead and Clerkenwell, Campden and Putney,

Highgate, Primrose and Ludgate. Not here

Not here the darkness, in this twittering world.

.

 ​​ ​​ ​​​​ Descend lower, descend only

Into the world of perpetual solitude,

World not world, but that which is not world,

Internal darkness, deprivation

And destitution of all property,

Desiccation of the world of sense,

Evacuation of the world of fancy,

Inoperancy of the world of spirit;

This is the one way, and the other

Is the same, not in movement

But abstention from movement; while the world moves

In appetency, on its metalled ways

Of time past and time future.

.

IV

.

Time and the bell have buried the day,

The black cloud carries the sun away.

Will the sunflower turn to us, will the clematis

Stray down, bend to us; tendril and spray

Clutch and cling?

.

 ​​ ​​ ​​​​ Chill

Fingers of yew be curled

Down on us? After the kingfisher's wing

Has answered light to light, and is silent, the light is still

At the still point of the turning world.

.

V

.

Words move, music moves

Only in time; but that which is only living

Can only die. Words, after speech, reach

Into the silence.​​ Only by the form, the pattern,

Can words or music reach

The stillness, as a Chinese jar still

Moves perpetually in its stillness.

Not the stillness of the violin, while the note lasts,

Not that only, but the co-existence,

Or say that the end precedes the beginning,

And the end and the beginning were always there

Before the beginning and after the end.

And all is always now. Words strain,

Crack and sometimes break, under the burden,

Under the tension, slip, slide, perish,

Decay with imprecision, will not stay in place,

Will not stay still.​​ Shrieking voices

Scolding, mocking, or merely chattering,

Always assail them. The Word in the desert

Is most attacked by voices of temptation,

The crying shadow in the funeral dance,

The loud lament of the disconsolate chimera.

.

The detail of the pattern is movement,

As in the figure of the ten stairs.

Desire itself is movement

Not in itself desirable;

Love is itself unmoving,

Only the cause and end of movement,

Timeless, and undesiring

Except in the aspect of time

Caught in the form of limitation

Between un-being and being.

Sudden in a shaft of sunlight

Even while the dust moves

There rises the hidden laughter

Of children in the foliage

Quick now, here, now, always—

Ridiculous the waste sad time

Stretching before and after.

.

.

.

Коммент

.​​ 

Томас​​ Стернз​​ Элиот​​ Thomas​​ Stearns​​ Eliot.

Более известный под сокращённым именем Т. С. Элиот T. S. Eliot

26 сентября 1888, Сент-Луис, Миссури, США​​ -​​ 4 января 1965, Лондон, Великобритания.

Американо-британский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1948 года.

.

Коммент Сергеева. «Квартеты Элиота навеяны поздними квартетами Бетховена.​​ «Стать выше поэзии, как Бетховен в своих поздних произведениях стремился стать выше музыки»​​ (1933). Подобная творческая позиция представляет собой отказ от творчества - и, действительно, после​​ «Квартетов»​​ Элиот стихов практически не писал.

Каждый квартет состоит из пяти частей (вслед за квартетами Бетховена) и характеризует одно из четырех времен года, один из четырех возрастов, одну из четырех стихий.

«Квартеты»​​ были написаны с 1934 по 1942 г. и впервые вышли отдельным изданием в 1943 г.

Бернт Нортон - Этот квартет родился из черновиков стихотворной драмы​​ «Убийство в соборе». Эпиграфы взяты из древнегреческого философа-диалектика Гераклита Эфесского. Бернт Нортон - небольшое имение в Глостершире, близ которого жил Элиот».

Андрей Яковлевич Сергеев.​​ 3 июня 1933, Москва​​ -​​ 27 ноября 1998, там же. Русский поэт, прозаик и переводчик

.

Английский коммент:

https://interestingliterature.com/2017/02/a-short-analysis-of-t-s-eliots-burnt-norton/

«Бернт​​ Нортон»​​ - первое стихотворение из последнего великого цикла стихотворений Т. С. Элиота​​ «Четыре квартета». Она была опубликована в 1935 году как самостоятельное стихотворение; только пять лет спустя, когда Элиот написал​​ «Ист-Кокер», ему пришла в голову идея написать четыре стихотворения,​​ посвященные​​ значимым​​ для Элиота местах. Вопрос о том, как мы должны анализировать и интерпретировать​​ «Бернт​​ Нортон», остается открытым. Является ли это прекрасным примером более поздней религиозной поэзии Элиота, или это показывает, что Элиот уходит в абстракцию и расплывчатость?​​ 

Бернт-Нортон - поместье в Глостершире, Англия, которое Элиот посетил со своей старой подругой Эмили Хейл, которую он знал в юности в Соединенных Штатах. После развода со своей первой женой Вивьен в начале 1930-х годов Элиот возобновил свою старую дружбу с Хейлом, и они вдвоем посетили Бернт-Нортон в 1934 году. Этот визит стал отправной точкой для стихотворения из пяти частей, которое Элиот написал и опубликовал в следующем году.

Как ясно из первых строк​​ «Бернт​​ Нортона», время - главная тема стихотворения. Она также отражает обращение Элиота в христианство (он был принят в Англиканскую церковь в 1927 году) и частично посвящена спасению души и тому, как мы могли бы надеяться на спасение. Но эпиграфы к поэме взяты из дохристианского - и, если уж на то пошло, даже досократовского – источника: греческого философа Гераклита. Их можно перевести как​​ «Хотя мудрость распространена, многие живут так, как будто у них есть своя собственная мудрость»​​ и​​ «Путь вверх и путь вниз - это одно и то же».

Как и более раннее стихотворение Элиота​​ «Бесплодная земля»,​​ «Бернт​​ Нортон»​​ разделен на пять разделов. Как отмечает Хелен Гарднер в​​ «Искусстве Т.С. Элиота»​​ (незаменимая книга о четырех квартетах в целом), которая содержит то, что до сих пор является одним из лучших анализов четырех квартетов, каждое из стихотворений, составляющих эту последовательность, следует сходному образцу. В первом разделе рассматриваются две контрастирующие, но взаимосвязанные идеи, которые определяют тему стихотворения: в данном случае связь между настоящим моментом и прошлым или будущим. Затем во втором разделе используется противоположный подход: в нем исследуется одна тема, но двумя противоположными способами: в​​ «Бернт​​ Нортоне», в высшей степени лирическом произведении, сразу же следует более разговорное исследование того же самого. Затем в третьей части исследуются – с изюминкой – идеи, представленные в первых двух частях. Этот раздел подготавливает нас к четвертому – краткому тексту (сравните​​ «Смерть от воды»​​ Элиота из​​ «Бесплодной​​ земли»). После этого краткого четвертого раздела у нас есть пятый и заключительный раздел, который завершает стихотворение и устраняет контрасты или противоречия, представленные в первом, как будто Элиот​​ «завершает’ спор.

Первая часть​​ «Burnt Norton»​​ посвящена розовому саду, который наводит на мысль о христианстве («наш первый мир»​​ напоминает о другом саде: Эдемском, -​​ хотя розы также напоминают о Деве Марии), а также о романтике и сексуальности. В этом разделе исследуется альтернативная реальность, фокусируясь на вещах, которые могли бы быть, но никогда не были (проход не пройден, дверь так и не открылась) – возможно, Элиот опирался на свои отношения, которых никогда не было с Эмили Хейл (которая позже выразит желание жениться на Элиоте, хотя Элиот отказался). Действительно,​​ «наш первый мир»​​ может также относиться к Бернту-Нортону-Глостерширу-т-с-Элиоту-Поэмелиоту и Хейлу, воспитывавшимся в Новой Англии. В саду Элиот слышит ‘неслыханную музыку’ роз. Это намек на ‘Оду греческой урне’ Джона Китса?​​ «Услышанные мелодии сладки, но те, что не услышаны, еще слаще’. Возможно. Но затем та самая птица, которая заманила Элиота в сад, приказывает ему уйти, поскольку люди не могут вынести большой реальности.

Второй раздел содержит эти два различных подхода к связанной теме. Вступительное стихотворение, написанное неправильными четырехугольниками, сочетает в себе маловероятные образы (чеснок и сапфиры, борзая и кабан), предполагая, что они​​ «примиряются», когда ‘среди звезд’. Это предвосхищает единство, которым завершатся четыре квартета в целом, когда огонь и роза соединятся в единое целое. Вторая половина этого второго раздела посвящена понятию​​ «неподвижной точки вращающегося мира», которое возвращает к теме вступительного раздела: как жить в настоящем моменте, когда время постоянно движется, а настоящее уже становится прошлым (как Гераклит, у которого Элиот берет свои эпиграфы к​​ «Бернт​​ Нортону», замечает: все находится в постоянном движении).​​ 

Erhebung - это немецкий термин, означающий​​ «возвышение»​​ или, если угодно, экзальтацию: в частности, немецкий философ Гегель использовал этот термин для обозначения слияния двух противоречивых идей.

Третья часть​​ «Бернт​​ Нортона»​​ переносит нас в лондонское метро, и мы обнаруживаем, что спускаемся в пустой подземный мир лондонских пригородов, о чем ранее писали поэты-модернисты, такие как Ричард Олдингтон и Ф.С. Флинт. Здесь, однако, Элиот наполняет путешествие в метро чувством духовного оцепенения, а​​ «воздержание от движения»​​ (двигаться, не двигаясь) является отсылкой к опыту путешествия как в лондонском метро, так и в лифтах на станциях метро: когда мы путешествуем в таких хитроумных приспособлениях, мы одновременно двигаемся и не двигаемся, физически мы остаемся неподвижными, но технология перемещает нас по кругу. Человеческие существа - это всего лишь то, что можно изрыгнуть из Трубки существования («Отрыжка нездоровых душ»): как и в случае с​​ «Бесплодной​​ землёй», современный человек сбился со своего духовного пути. (Действительно, путешествие в лифте, можно сказать, давало иной вид Эрхебунга. Это также современная версия​​ «Темной ночи души», нисходящей во тьму.)

Четвертая часть, как и было обещано, представляет собой краткую лирику, отсылающую к идее​​ «неподвижной точки вращающегося мира»​​ и угрозе смерти, нависшей над всеми нами («Пальцы тиса’). Затем в пятом разделе объединяются несколько фрагментов, найденных до сих пор в​​ «Бернт​​ Нортоне». Как поэзия может обратиться к этим парадоксам и проблемам времени, пережитого опыта и духовного смысла? Здесь представлен ряд противоположностей – движение и неподвижность, бытие и небытие. Желание подобно движению, а любовь, напротив, подобна неподвижности – ‘любовь’ здесь подразумевает религиозную преданность.

«Бернт​​ Нортон», как заметил Питер Экройд в своей биографии Т.С. Элиота, не поддается адекватному перефразированию. Также невозможно прийти к четкому, упрощенному анализу его тем и парадоксов. Возможно, лучше всего рассматривать это как размышление о времени и религиозной преданности, о разнице между материалистическим восприятием мира и более глубоким, духовным существованием. Но даже это поднимает дополнительные вопросы – вопросы, на которые мы, вероятно, не должны быть в состоянии ответить.

.

«Хотя логос присущ всем»

«Ло́гос (от др.-греч. λόγος​​ «мысль»,​​ «голос»,​​ «слово»,​​ «разумение»,​​ «закон»,​​ «смысл»,​​ «понятие»,​​ «причина»,​​ «число»)​​ -​​ понятие древнегреческой философии, означающее одновременно​​ «слово»​​ (высказывание, речь) и​​ «понятие»​​ (суждение, смысл). Гераклит, впервые использовавший его в философском смысле и, по существу, отождествлявший его с огнём как основой всего (согласно Гераклиту, огонь является первоосновой мира (архэ) и его основным элементом или стойхейоном), называл​​ «логосом»​​ вечную и всеобщую необходимость.​​ Хотя в последующем значение этого понятия неоднократно изменялось, тем не менее, под логосом понимают наиболее глубинную, устойчивую и существенную структуру бытия, наиболее существенные закономерности мира».

В 1970-ые нельзя было пройти мимо издания:​​ Бесплодная земля: Избранные стихотворения и поэмы / Пер. А. Я. Сергеева.​​ -​​ М.: Прогресс, 1971. ​​​​ Я уже тогда занимался и античностью (семинары и Эрмитаж), и иностранными языками. Бодлер, Элиот, Кафка, Ахматова, Пастернак, Цветаева, а еще и известные кинорежиссеры – мои 1970-ые: моя молодость прошла в увлечениях этими личностями. ​​ Читать Элиота в оригинале стал в 1980-ые. То, что Элиот взял в эпиграф логос, задает высокий градус всему произведению.

.

Французская википедия:

«Это первое стихотворение, написанное Элиотом, основанное на речи рассказчика, обращенной непосредственно к аудитории,​​ описанное как стихотворение о начале лета, воздухе и грации.​​ Оно​​ начинается с рассказчика, вспоминающего момент в саду. Сцена заставляет задуматься о времени и о том, как настоящее, а не будущее или прошлое, действительно имеет значение для людей. Воспоминания связывают человека с прошлым, но прошлое не может измениться. Затем стихотворение переходит от воспоминаний к тому, как устроена жизнь, и к смыслу существования. В частности, Вселенная описывается как упорядоченная, и это сознание не находится во времени, даже если человечество связано временем. Сцена в стихотворении перемещается из сада в лондонское метро, где доминируют технологии. Те, кто придерживается технологий и разума, неспособны понять Вселенную или логос («слово»​​ или Христос). Подземный мир заменяется кладбищем и дискуссией о смерти. Это, в свою очередь, становится дискуссией о безвременье и вечности, которая завершает стихотворение.

Элиот считал, что Бернт Нортон может принести пользу обществу. Повествование стихотворения отражает то, как первородный грех влияет на человечество на протяжении всего его существования, а именно, что оно может идти по пути добра или зла и что оно может искупить свои грехи. Чтобы помочь человеку, стихотворение объясняет, что люди должны покинуть мир, связанный со временем, и погрузиться в свое сознание, и что поэты должны стремиться к совершенству в своих образах, не связанному со временем, чтобы избежать языковых проблем.

Питер Экройд считает, что перефразировать содержание стихотворения невозможно. Стихотворение слишком абстрактно, чтобы описать события и действия, составляющие повествовательную структуру стихотворения.​​ Однако философскую основу стихотворения можно объяснить, поскольку рассуждения о времени связаны с идеями, содержащимися в​​ «исповедях Святого Августина». Таким образом, основное внимание уделяется настоящему моменту как единственному периоду, который действительно имеет значение, поскольку прошлое нельзя изменить, а будущее неизвестно. В стихотворении подчеркивается, что необходимо отказаться от памяти, чтобы понять современный мир, и что люди должны понять, что Вселенная основана на порядке. В стихотворении также описывается, что, хотя сознание не может быть привязано ко времени, люди не могут избежать времени самостоятельно. Сцена, действие которой происходит под Лондоном, заполнена давними персонажами, которые напоминают духовно пустую толпу из​​ «полых людей»; они пусты, потому что не понимают Логоса или порядка вселенной. В заключении стихотворения подчеркивается, что Бог-единственный, кто действительно способен существовать вне времени и знать все времена и места, но что человечество все еще способно к искуплению через веру в него и его способность спасти их от пределов материальной вселенной.

Образное пространство также выполняет важную функцию в стихотворении. Первая часть содержит розарий, который аллегорически представляет потенциал человеческого существования. Хотя сада не существует, он реалистично описан и описан как воображаемая реальность. Кроме того, утверждение рассказчика о том, что слова существуют в уме, позволяет разделить эту воображаемую реальность между рассказчиком и читателем. Затем рассказчик разрушает это, заявляя, что такое место не имеет никакой цели. Изображение сада используется в стихотворении не только для создания общего воображаемого пространства; он служит для вызова воспоминаний в стихотворении и действует аналогичным образом в других работах Элиота, в первую очередь в​​ «воссоединении Семьи».

Одним из основных источников многих изображений, появляющихся в Burnt Norton, является детство Элиота и его опыт в Burnt Norton. другие источники включают стихи Стефана Малларме, в частности гробницу Шарля Бодлера и​​ «познакомь меня с твоей историей ​​​​ M'introduire dans ton histoire»​​ и​​ «Исповеди Святого Августина». Точно так же многие строки представляют собой фрагменты, взятые из его предыдущих работ.

Структурно Элиот опирается на​​ «Бесплодную землю», чтобы собрать воедино фрагменты стихов. Бернар Бергонци заявил, что​​ «это было новое начало в поэзии Элиота и что это неизбежно привело к присутствию манипулятивной воли, которую наблюдал в произведениях квартетов, и необходимости соединять отрывки низкого давления». Как я уже отмечал ранее, Элиот был способен выразить самые напряженные моменты своего опыта, но обладал слабой способностью к устойчивой структуре».

Один из первых критиков, Д. У. Хардинг, рассматривал это стихотворение как часть новой концепции в стихотворчестве. Точно так же Эдвин Мьюир обнаружил, что в стихотворении появились новые аспекты и что оно по красоте похоже на​​ персонажей из «Полых​​ людей». Питер Кеннелл согласился и охарактеризовал стихотворение как​​ «замечательно совершенное новое стихотворение»​​ с​​ «необычной ритмической виртуозностью». Марианна Мур заявила, что это​​ «новое стихотворение, посвященное контролирующему мышлению, воплощенному в божественности и человеческом равновесии». Она утверждала, что​​ «лучшее​​ в стихе – в​​ напоминании, насколько суровым, трудным и практичным был подход поэта к нынешнему расширению его философских взглядов». Рольф Хамфрис сказал:​​ «Как это прекрасно»​​ Элиот​​ начинает стих​​ от простого утверждения, что любой диалектический материалист согласится, и доходит​​ до вывода, что любому революционеру может быть трудно понять. Как это прекрасно!».

Однако Джордж Оруэлл не одобрял​​ «Бернт Нортон»​​ и заявил, что религиозный характер стихотворения совпадает с тем фактом, что в стихах Элиота больше нет того, что составляло величие его более ранних работ. Более поздний критик, Рассел Кирк, частично согласился с Оруэллом, но чувствовал, что нападки Оруэлла на религиозность Элиота в стихах потерпели неудачу. В частности, он утверждал, что​​ «за последние 25 лет самые серьезные критики - независимо от того, считают ли они христианскую веру невозможной или нет - нашли в квартетах величайшие достижения двадцатого века в области поэзии философии и религии». Точно так же в Times Literary Supplement от 12 апреля 1941 года говорилось, что стихотворение было трудным для понимания. За этой публикацией 4 сентября последовала еще одна рецензия, в которой критиковалось понимание Элиотом истории.

Более поздние критики разошлись во мнениях. Бергонци подчеркнул​​ «превосходно контролируемую и подрывную открытость»​​ и заявил, что​​ «ней есть часть самой прекрасной поэзии Элиота, подлинная музыкализация мысли».​​ По словам Питера Экройда,​​ «Бернт Нортон», по сути, приобретает свою силу и влияние благодаря модификации, снятию​​ или отстранению​​ смысла и открытию​​ единственной истины: она – в​​ формальном​​ единстве​​ самого стихотворения».​​ 

.

«Вниз по​​ непройденному проходу»

Установка поэта – на парадокс. В конце стиха опять будет образ этого сада.

.

«В сад роз»

Частый образ в поэзии. У Рильке, к примеру. Образ сада у Цветаевой. «Соловьиный сад» у Блока. «Вишневый сад» Чехова. ​​ 

.

«И​​ лучи глаз​​ невидимых пересекались,​​ \​​ Ибо розы смотрели навстречу взглядам».

Часто приходится повторять других переводчиков: таков текст Элиота: он кажется прямолинейным после текстов Рильке, - но это не уменьшает его значимость. После столь именитых переводчиков я не могу претендовать на оригинальность, но меня увлекает сама работа над очень известным текстом. Французский менталитет мне куда ближе: он более открыт, его легче понять и воспринять, - а вот англо-саксонская культура меня и привлекает, и пугает своей закрытостью. И тут: повествование Элиота холодное и изящное. Он скользит по миру, в него не входя, - и мне это неприятно. Не неприятно, что поэт этак поигрывает со смыслом, как бы обесценивая и стих, и себя, и саму жизнь.

.

«приглашенные и приглашающие».

У​​ Элиота​​ «accepted​​ and​​ accepting».​​ Это часто не переводят: как бы пустовато, - но поэту важна эта изящная игра слов.

.

Box​​ – не «ящик», а «букс»! Не узнав, как он растет, стих не понять. Его посадки выглядят геометрически совершенными. Так что фото букса к переводу прилагаю.

«Мы все двигались по некоему формальному образцу».

Букс и дает такой формальный образец.

.

«Порядок не теряйте взятый»

Идеальный порядок букса. Он будет и в конце этого квартета.

.

Pool​​ – именно рукотворный «бассейн», а не «пруд» или «водоем», потому что буксы предполагают высокую правильность форм местности.

.

«людям очень тяжело, когда реальности​​ слишком​​ много».

Уж очень близкая мысль! Почему-то в России принято жить очень тесно. У нас, в Истре, на квадратном километре десятки тысяч людей, заводы, огромный автопарк, много зданий. Парк маленький. ​​ Как будто мы в Москве! «Элитные» семейные дома стоят, плотно прижавшись друг к другу. ​​ 

.

Не​​ очень​​ ясный​​ кусок:

«The dance along the artery

The circulation of the lymph

Are figured in the drift of stars

Ascend to summer in the tree

We move above the moving tree

In light upon the figured leaf

And hear upon the sodden floor

Below, the boarhound and the boar

Pursue their pattern as before

But reconciled among the stars».

Перевод Сергеева:

«Пульсация артерии

И лимфы обращение

Расчислены круженьем звезд

И всходят к лету в дереве

А мы стоим в свой малый рост

На движущемся дереве,

И слышим, как через года

Бегут от Гончих Псов стада,

Бегут сейчас, бегут всегда

И примиряются меж звезд».

А вот перевод​​ Сильвестрова:

«В сосудах танцем разлилось

Круговращенье лимфы, ток,

Запечатлённый в дрейфе звёзд,

В деревьях к лету тронул сок,

Вобрав с деревьями в поток

Сквозящий бег в резной листве

Собак и вепря: там, в траве,

Опять в ловитве повторён

Порядок, что, во мгле времён

Теряясь, примирён меж звёзд».

Вот и итальянский перевод (Яндекс)​​ Elio Grasso:

«Танец в артерии

циркуляция лимфы

изображены в движении звезд

они растут в древесное лето –

давайте переместимся над изменяемым деревом

освещенные среди гравированных листьев

мы слушаем на мокрой земле,

борзая и кабан

следуйте обычной сюжетной линии

но примиритесь​​ между звездами».

Мои именитые коллеги внесли ясный смысл в строчки Элиота, а мне кажется, Элиот нарочито играл со смыслом.​​ 

.

«в​​ точке​​ недвижной есть​​ танец,​​ но нет ни остановки, ни движения».

Так у Элиота. ​​ Понимать танец как его суть: ритм. Философское понимание танца. Точка - встречи прошлого и будущего. Это обращение к античному пониманию точки.​​ 

.

«окруженный милостью чувства»

yet​​ surrounded​​ By​​ a​​ grace​​ of​​ sense ​​​​ =​​ все​​ же​​ окруженное

По милости чувств». Что же это? Сергеев переводит: «благодать​​ чувств». У меня – как и в итальянском переводе:

https://www.carteggiletterari.it/2015/10/10/poeti-tradotti-da-poeti-elio-grasso-traduce-t-s-eliot/.

.

«Экзальтация​​ без​​ реального​​ движения»

У​​ Элиота:​​ Erhebung​​ without​​ motion​​ =​​ Erhebung​​ без​​ реального​​ движения.

Erhebung​​ (нем.) =​​ воспарение духа, подъём духа,​​ экзальтация. ​​ У Гете: =​​ erhabne​​ Geist​​ высокий дух

.

«В прошлом и в будущем​​ Сознанью почти нет места».

Перевода Сергеева не избежать.

.

«Что дует к началу и после конца»​​ 

Перевод Сергеева.​​ 

Нельзя перевести «Что дует до времени и после него», ведь основная идея: «В моем начале – мой конец»

Ошибкой было бы перевести «Time​​ before​​ and​​ time​​ after» как «дует вечно», ведь Элиот анализирует стык «до» и «после». ​​ «Дует вечно» грамматически верно, но это не Элиот.​​ 

.

«Но то, что в пределах жизни, Оно и в пределах смерти»

«but​​ that​​ which​​ is​​ only​​ living​​ Can​​ only​​ die​​ = но то, что только живет, может только умереть».

Перевод​​ Сергеева: «но то, что не выше жизни,​​ Не выше смерти»

.

Несколько раз в тексте уже была «недвижная точка», а вот и «недвижная ваза»

.

«До начала и после конца»

То есть начало и конец соединяются в «недвижной точке».

.

«Движение – деталь сада букса»

Это было в начале стиха: «Мы все двигались по некоему формальному образцу», заданному садом букса. Спуск в сад! Сергеев: «‎Движение это подробность ритма»

.

.

.

Квартет 2

.

Ист-Коукер

.

I

.

В моем начале - мой конец.​​ Друг за другом

Дома поднимаются и​​ рушатся, обваливаются,​​ расширяются,

Переносятся, сносятся, восстанавливаются, - а на их месте​​ ​​ Открытое поле, или фабрика, или объезд.

Старый камень в новое здание, старые бревна

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ в новое пламя,

Старое пламя в золу, а зола в землю,

И она уже плоть, фекалии и налёт,

Кости людей и скота, кукурузные стебли и листья.

Дома живут и умирают: есть время строить

И время для жизни и для​​ рождения

И время ветру​​ обрушить​​ расшатанную панель

И трясти​​ деревянную​​ обшивку,​​ где​​ бегает полевая мышь,

И​​ раскачивать лохмотья гобелена​​ с вытканным​​ с​​ безмолвным девизом.

.

В моем начале мой конец.​​ Поперек голого поля​​ 

Падает свет, освещая длинную​​ проселочную дорогу,

Затененную ветками в ранней темноте.

Ты держишься ближе к​​ обочине, пока проезжает​​ телега,

И сама дорога​​ направляет​​ 

В деревню,​​ которая загипнотизирована​​ 

Близкой​​ грозой.​​ В теплой дымке​​ горячий​​ свет

Поглощают, не отражая, серые​​ камни.

Георгины спят в пустой тишине.

Дождись​​ первого уханья​​ совы.

.

В этом голом поле

Если ты не подойдёшь слишком близко, не слишком близко,

В летнюю​​ полночь ты услышишь​​ звучанье

Слабое​​ дудок и барабанчика

Ты​​ увидишь танцующих у костра -

Это обычай - сочетанье мужчины и женщины

В специальном брачном​​ танце, провозглашающем брак,

Достойное и​​ удобное таинство.

По двое, как велит обычай,

Держат друг друга за руки или за​​ предплечья,

И это значит согласие. ​​​​ Они кружатся вкруг огня,

Прыгают через костер или водят хороводы,

По-деревенски то​​ степенны, то радостны

Неуклюже и тяжко в танце вздымают​​ ноги,

Эх, ты, земля, эх, ты, глина, всё на радость

Тех, кто давно уж под землей всё на память

Тех, кто землю питает.

Ритм они держат

Ритм он в их танце

Ритм​​ он их жизни, в времени года

В времени года, в звездах круженье​​ 

Есть время доить, есть время для жатвы

Время​​ соитий​​ супружеской пары

И случки​​ скота.​​ Время для танца.

Время обеда. Время землю навозить.​​ 

Время навозом стать самому.

.

Восход​​ занялся, новый день

Жару готовит жару​​ с тишиною.​​ И ветр морской рассвета​​ морщит волны.​​ Здесь я

Или там, или​​ еще я​​ где-то. В моем начале.

.

II

.

Разве нужны концу ноября​​ 

Эти весны потрясенья,

Нежданное летнее пламя,

Подснежники корчатся под ногами,

Мальвы алые вверх хотят

Поздние розы из снега торчат.

Гром​​ же,​​ гремя, увлекаем светилами,

Этак грохочут автомобили,

Как расходилась небесная битва

Тут​​ Скорпион​​ угрожает​​ Солнцу,

Тут​​ Скорпион​​ угрожает​​ Солнцу,

Солнце, Луна, - те спешат закатиться

В плаче кометы, Леониды летят

Небеса и равнины в разладе

Вот и огонь из него зародился

Мир весь пожрёт деструктивное пламя

Шапка льдяная мир весь покроет.

.

Можно бы​​ сказать и так,​​ да ответ-то подойдёт ли:

Этакая ученая перифраза в банальной поэтической манере, Обрекающей на непосильный рестлинг

Со словами и смыслами.​​ Не​​ в поэзии​​ тут дело.

Это не то (повторюсь), ждали чего мы.

Ценность желанного​​ в чём?​​ Много​​ ли стоит​​ тогда

Покой долгожданный, осеннее​​ душевное равновесие

И​​ возраста​​ мудрость? ​​​​ Не​​ обманули​​ старцы ли нас

Или себя​​ они​​ обманули, эти​​ тихоречивые старцы,

​​ Завещавшие​​ только расписку в​​ обмане?

Просветленность всего лишь​​ преднамеренное​​ тупоумие,

Мудрость​​ – не больше, чем​​ знание мертвых тайн,

Бесполезных во​​ тьме, в которую​​ они​​ всматривались,

​​ От которой​​ отворачивались.​​ Кажется​​ нам,

Только ограниченной ценностью –​​ 

И это в лучшем случае –​​ обладает опытное знание.

Знание​​ налагает некий фальшивый паттерн,

А он обновляется каждый момент,

И каждый миг он новый и шокирующий. ​​ Кто же нынче не лгун?

Тот лишь, кто врёт, но врёт​​ безобидно.

Хватит вранья на​​ половину пути? Хорошо б и подольше.

Весь путь в темном лесу, в чернике,

На​​ краю болота, где​​ проваливается нога,

И​​ угрожают​​ монстры,​​ и​​ заманивают​​ огоньки,

Увлекая наваждениями. ​​ Так что какая там​​ 

«Мудрость старейшин»! Нет, их прямое безумье!

Всего-то боятся они:​​ и безрассудства,​​ страха,

И обладания, и зависеть от других иль даже от​​ Бога.

Надеяться смеем​​ достигнуть единственной мудрости,

И это мудрость смирения: смирение бесконечно.

.

Исчезли дома в пучине морской.

.

Танцоры все​​ почили в гробах.

.

III

.

О тьма тьма тьма.​​ Все они уходят во тьму,

В​​ вакантные места​​ меж звезд, в пустоты уходят пустоты

Начальники, банкиры,​​ именитые​​ писатели,

Достойные меценаты,​​ госдеятели​​ и правители,​​ 

Выдающиеся госслужащие, председатели многих комитетов,

Промышленные​​ магнаты и мелкие подрядчики​​ – все уходят во тьму.

Во тьму и​​ Солнце,​​ и​​ Луна,​​ и​​ «Готский альманах»,

И​​ «Биржевая газета», и​​ «Справочник директоров»,

И чувство не греет совсем, и нет оснований для дела.

И вместе мы с ними уходим, и тихо идёт погребенье.

Но некого нам хоронить – и мы никого не хороним.​​ 

- Тиха будь,​​ душа, -​​ сказал я, -​​ пусть тьма​​ на тебя​​ снизойдет

Будет то Господа тьма. Так и в театре,

Чтобы сменить декорацьи, свет гаснет

Словно б за сценой гул крыльев, одна темнота сменяет другую,

И мы знаем, что​​ холмы и деревья​​ на заднике​​ сцены,​​ 

И наглый, внушительный фасад увезён уж -​​ 

Так​​ в метро​​ надолго застрянет​​ поезд меж станций,

Разговор разгорится и тут же потухнет в молчанье,

И ты видишь, как в каждом лице пустота вырастает,

Позволяя страху расти оттого только, что не о чем думать;

Так​​ под наркозом​​ работает мозг, объявляя,​​ что ты без​​  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ сознанья​​ –​​ 

- Тиха будь,​​ душа, -​​ сказал я,​​ - жди без надежды,

Ибо​​ на ложное мы полагаемся; жди​​ без любви,

Ибо​​ и​​ любим мы то, что нам лжёт; есть​​ еще вера,

Но вера, любовь и надежда​​ – это то, что ты ждешь бесконечно.

Жди без мысли, ведь для мысли​​ еще не готов ты.

И​​ вот светом​​ тьма станет,​​ а​​ танцем​​ недвижность.

Шепчи о потоках бегущих и​​ молниях​​ зимних.

Невидимый дикий тмин, и​​ земляника​​ лесная,

Смех в саду​​ отозвался​​ восторгом,

Тот восторг всё живет:​​ на агонию указал он

Рожденья и смерти.

.

Вы говорите,​​ я повторяюсь.​​ 

Кое-что я уже сказал прежде.​​ Я​​ повторю.

Опять мне то же повторить? Чтобы прийти туда,

Прийти туда, где вы есть, попасть туда, где вас еще нет,

Идти​​ вы должны​​ по пути, где не​​ будет​​ восторга.

Чтобы​​ прийти к​​ познанию​​ того, чего вы не знаете,

Вам нужно идти по​​ пути, - и он -​​ дорога​​ невежества.

Чтобы​​ обладать тем, чего у вас нет,

Вам нужно​​ идти путем отречения​​ от обладания.

Чтоб стать​​ другим,​​ не тем, кем​​ кто вы есть,

Вам нужно идти по пути, на котором вас нет.

И то, что вы не знаете, - единственное, что вы знаете

И​​ то, что вы имеете, вам не принадлежит,​​ 

И там, где вы, там вас нет.

.

IV

.

Хоть ранен врач, ножом своим​​ 

Готов отрезать часть больную тела

И руки все испачкал кровью

И в состраданье весь целитель

И так загадку боли разрешает.

.

А всё здоровье наше - в​​ нашей хвори.

Вот медсестричка чуть живая нами правит.

Она не комплименты говорит,

Ссылается на Библию и наставляет,

Сто после пика боли вы пойдете на поправку.

.

Наш госпиталь – то целый мир

Заложена больница правда

Но там при поведении примерном

Нам обеспечена забота

Так позаботятся что уж живым не выйти

.

Хлад поднимается от ног к коленям

Озноб распелся в голове.

Согреться как? Чистилища огонь

Трясёт, я от него продрог

Приятно пахнет дым, а пламя – это розы.​​ 

.

Уж если пьём, так кровь Господню.

А коль едим, так Его плоть.

При этом думать нам угодно,

Что нашу плоть не побороть.

И​​ отмечаем мы​​ тот день, когда распят​​ был наш Господь.

.

V

.

Я здесь, в середине пути,​​ переживший двадцатилетие,

Можно сказать «потерянное​​ двадцатилетие»​​ entre deux

guerres​​ ((между двух войн​​ (франц.))

Пытаюсь​​ по-новому использовать эти слова​​ и каждая попытка –​​ 

Совсем новое начало,​​ и опять ошибаюсь, но иначе

Ведь​​ человек​​ решил, что он лучше слов.

Он за то, что больше не нужно говорить, или за то, каким образом​​ он​​ больше не расположен это говорить.​​ И каждая​​ попытка понимать -​​ 

Это новое начало,​​ рейд в​​ нечленораздельное,

Когда средства для понимания изношены,

Царит общая​​ неразбериха​​ неточных чувств,

Недисциплинированных отрядов эмоций. ​​​​ Но то, что ты​​ хочешь​​ покорить

Силой ли, покорностью ль, уже было открыто

И раз, и два, и многажды людьми, которых я не надеюсь превзойти​​ - и​​ тут нет соревнования,

А только борьба за то, чтоб вновь открыть то, что утрачено ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И найдено, и утрачено снова и снова: и в наши дни,

Когда ситуация кажется неблагоприятной.

Но, возможно, тут нет ни выигрыша, ни потери.​​ 

Нам остаётся пытаться.​​ Остальное не наше дело.

.

Дом - то, откуда​​ начинают путь.​​ Мы старимся,

И мир становится все незнакомее, усложняются

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ритмы

Жизни и умирания. Не​​ один яркий момент

Без прошлого​​ и​​ без будущего,

Но вся жизнь, горящая каждый миг,

И не только жизнь какого-то человека,

Но и древних камней, чьи письмена разгадать невозможно.​​ 

Одно​​ время​​ -​​ для вечера при сиянии звезд,

Другое -​​ для вечера при​​ обычной​​ лампе

(Это вечер со старым семейным альбомом).

Любовь​​ так близка ты к сути своей

Когда здесь и теперь​​ не имеет значенья.

И в старости надо​​ исследовать мир

Здесь или там - не имеет значения

Путь​​ недвижный мы должны​​ продолжать​​ 

Уже в​​ другой​​ интенсивности

Для единения и сопричастности

Сквозь​​ холод и​​ тьму, холод и пустоты отчаянья,

Крик волн, крик ветра, бескрайние воды

Буревестник​​ и морская​​ свинья. В моем конце - мое начало.

.

.

.

Оригинал

.

Eliot

.

East​​ Coker

(No. 2 of 'Four Quartets')

.

I

.

In my beginning is my end. In succession

Houses rise and fall, crumble, are extended,

Are removed, destroyed, restored, or in their place

Is an open field, or a factory, or a by-pass.

Old stone to new building, old timber to new fires,

Old fires to ashes, and ashes to the earth

Which is already flesh, fur and faeces,

Bone of man and beast, cornstalk and leaf.

Houses live and die: there is a time for building

And a time for living and for generation

And a time for the wind to break the loosened pane

And to shake the wainscot where the field-mouse trots

And to shake the tattered arras woven with a silent motto.

.

 ​​ ​​ ​​​​ In my beginning is my end. Now the light falls

Across the open field, leaving the deep lane

Shuttered with branches, dark in the afternoon,

Where you lean against a bank while a van passes,

And the deep lane insists on the direction

Into the village, in the electric heat

Hypnotised.​​ In a warm haze the sultry light

Is absorbed, not refracted, by grey stone.

The dahlias sleep in the empty silence.

Wait for the early owl.

.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ In that open field

If you do not come too close, if you do not come too close,

On a summer midnight, you can hear the music

Of the weak pipe and the little drum

And see them dancing around the bonfire

The association of man and woman

In daunsinge, signifying matrimonie​​ —

A dignified and commodiois sacrament.

Two and two, necessarye coniunction,

Holding eche other by the hand or the arm

Whiche betokeneth concorde.​​ Round and round the fire

Leaping through the flames, or joined in circles,

Rustically solemn or in rustic laughter

Lifting heavy feet in clumsy shoes,

Earth feet, loam feet, lifted in country mirth

Mirth of those long since under earth

Nourishing the corn.​​ Keeping time,

Keeping the rhythm in their dancing

As in their living in the living seasons

The time of the seasons and the constellations

The time of milking and the time of harvest

The time of the coupling of man and woman

And that of beasts. Feet rising and falling.

Eating and drinking. Dung and death.

.

 ​​ ​​ ​​​​ Dawn points, and another day

Prepares for heat and silence. Out at sea the dawn wind

Wrinkles and slides. I am here

Or there, or elsewhere. In my beginning.

.

II

.

What is the late November doing

With the disturbance of the spring

And creatures of the summer heat,

And snowdrops writhing under feet

And hollyhocks that aim too high

Red into grey and tumble down

Late roses filled with early snow?

Thunder rolled by the rolling stars

Simulates triumphal cars

Deployed in constellated wars

Scorpion fights against the Sun

Until the Sun and Moon go down

Comets weep and Leonids fly

Hunt the heavens and the plains

Whirled in a vortex that shall bring

The world to that destructive fire

Which burns before the ice-cap reigns.

.

 ​​ ​​ ​​​​ That was a way of putting it—not very satisfactory:

A periphrastic study in a worn-out poetical fashion,

Leaving one still with the intolerable wrestle

With words and meanings. The poetry does not matter.

It was not (to start again) what one had expected.

What was to be the value of the long looked forward to,

Long hoped for calm, the autumnal serenity

And the wisdom of age?​​ Had they deceived us

Or deceived themselves, the quiet-voiced elders,

Bequeathing us merely a receipt for deceit?

The serenity only a deliberate hebetude,

The wisdom only the knowledge of dead secrets

Useless in the darkness into which they peered

Or from which they turned their eyes.​​ There is, it seems to us,

At best, only a limited value

In the knowledge derived from experience.

The knowledge imposes a pattern, and falsifies,

For the pattern is new in every moment

And every moment is a new and shocking

Valuation of all we have been.​​ We are only undeceived

Of that which, deceiving, could no longer harm.

In the middle, not only in the middle of the way

But all the way, in a dark wood, in a bramble,

On the edge of a grimpen, where is no secure foothold,

And menaced by monsters, fancy lights,

Risking enchantment.​​ Do not let me hear

Of the wisdom of old men, but rather of their folly,

Their fear of fear and frenzy, their fear of possession,

Of belonging to another, or to others, or to God.

The only wisdom we can hope to acquire

Is the wisdom of humility: humility is endless.

.

III

.

O dark dark dark. They all go into the dark,

The vacant interstellar spaces, the vacant into the vacant,

The captains, merchant bankers, eminent men of letters,

The generous patrons of art, the statesmen and the rulers,

Distinguished civil servants, chairmen of many committees,

Industrial lords and petty contractors, all go into the dark,

And dark the Sun and Moon, and the Almanach de Gotha

And the Stock Exchange Gazette, the Directory of Directors,

And cold the sense and lost the motive of action.

And we all go with them, into the silent funeral,

Nobody's funeral, for there is no one to bury.

I said to my soul, be still, and let the dark come upon you

Which shall be the darkness of God. As, in a theatre,

The lights are extinguished, for the scene to be changed

With a hollow rumble of wings, with a movement of darkness on darkness,

And we know that the hills and the trees, the distant panorama

And the bold imposing facade are all being rolled away—

Or as, when an underground train, in the tube, stops too long between stations

And the conversation rises and slowly fades into silence

And you see behind every face the mental emptiness deepen

Leaving only the growing terror of nothing to think about;

Or when, under ether, the mind is conscious but conscious of nothing—

I said to my soul, be still, and wait without hope

For hope would be hope for the wrong thing; wait without love,

For love would be love of the wrong thing; there is yet faith

But the faith and the love and the hope are all in the waiting.

Wait without thought, for you are not ready for thought:

So the darkness shall be the light, and​​ the stillness the dancing.

Whisper of running streams, and winter lightning.

The wild thyme unseen and the wild strawberry,

The laughter in the garden, echoed ecstasy

Not lost, but requiring, pointing to the agony

Of death and birth.

.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ You say I am repeating

Something I have said before. I shall say it again.

Shall I say it again? In order to arrive there,

To arrive where you are, to get from where you are not,

 ​​ ​​ ​​​​ You must go by a way wherein there is no ecstasy.

In order to arrive at what you do not know

 ​​ ​​ ​​​​ You must go by a way which is the way of ignorance.

In order to possess what you do not possess

 ​​ ​​ ​​​​ You must go by the way of dispossession.

In order to arrive at what you are not

 ​​ ​​ ​​​​ You must go through the way in which you are not.

And what you do not know is the only thing you know

And what you own is what you do not own

And where you are is where you are not.

.

IV

.

The wounded surgeon plies the steel

That questions the distempered part;

Beneath the bleeding hands we feel

The sharp compassion of the healer's art

Resolving the enigma of the fever chart.

.

 ​​ ​​ ​​​​ Our only health is the disease

If we obey the dying nurse

Whose constant care is not to please

But to remind of our, and Adam's curse,

And that, to be restored, our sickness must grow worse.

.

 ​​ ​​ ​​​​ The whole earth is our hospital

Endowed by the ruined millionaire,

Wherein, if we do well, we shall

Die of the absolute paternal care

That will not leave us, but prevents us everywhere.

.

 ​​ ​​ ​​​​ The chill ascends from feet to knees,

The fever sings in mental wires.

If to be warmed, then I must freeze

And quake in frigid purgatorial fires

Of which the flame is roses, and the smoke is briars.

.

 ​​ ​​ ​​​​ The dripping blood our only drink,

The bloody flesh our only food:

In spite of which we like to think

That we are sound, substantial flesh and blood—

Again, in spite of that, we call this Friday good.

.

V

.

So here I am, in the middle way, having had twenty years—

Twenty years largely wasted, the years of l'entre deux guerres

Trying to use words, and every attempt

Is a wholly new start, and a different kind of failure

Because one has only learnt to get the better of words

For the thing one no longer has to say, or the way in which

One is no longer disposed to say it.​​ And so each venture

Is a new beginning, a raid on the inarticulate

With shabby equipment always deteriorating

In the general mess of imprecision of feeling,

Undisciplined squads of emotion.​​ And what there is to conquer

By strength and submission, has already been discovered

Once or twice, or several times, by men whom one cannot hope

To emulate​​ —​​ but there is no competition​​ —

There is only the fight to recover what has been lost

And found and lost again and again: and now, under conditions

That seem unpropitious. But perhaps neither gain nor loss.

For us, there is only the trying. The rest is not our business.

.

Home is where one starts from. As we grow older

The world becomes stranger, the pattern more complicated

Of dead and living. Not the intense moment

Isolated, with no before and after,

But a lifetime burning in every moment

And not the lifetime of one man only

But of old stones that cannot be deciphered.

There is a time for the evening under starlight,

A time for the evening under lamplight

(The evening with the photograph album).

Love is most nearly itself

When here and now cease to matter.

Old men ought to be explorers

Here or there does not matter

We must be still and still moving

Into another intensity

For a further union, a deeper communion

Through the dark cold and the empty desolation,

The wave cry, the wind cry, the vast waters

Of the petrel and the porpoise. In my end is my beginning.

.

.

.

Коммент

.

Английский коммент:

Второе стихотворение из четырехчастного цикла Т. С. Элиота​​ «Четыре квартета». Элиот написал ‘Ист-Коукер’ во время Второй мировой войны, и стихотворение было опубликовано в 1940 году. Она сразу же стала бестселлером, разошедшись тиражом в 12 000 экземпляров вскоре после публикации. (Характерно, что ответом Элиота было то, что стихотворение, должно быть, было не очень хорошим, если оно понравилось стольким людям.) Темы и образы, которые Элиот использует в​​ «Восточном​​ Коукере», были проанализированы и интерпретированы по-разному.

Начните с этого названия. Как и в предыдущем стихотворении​​ «Бернт​​ Нортон», маленькая сомерсетская деревушка Ист-Коукер​​ - это место, которое Элиот посетил незадолго до написания стихотворения. Это был дом его предков, где в шестнадцатом веке жил его тезка и дальний предок сэр Томас Элиот. Элиот процитирует отрывок из книги Элиота​​ «Боке по имени губернатор»​​ (1531) в первом разделе​​ «Восточного​​ Коукера».

Первая часть​​ «Восточного​​ Коукера», по сути, продолжает тему​​ течения времени, которую Элиот затронул в​​ «Бернт​​ Нортоне». Дома строятся, реставрируются, разрушаются или заменяются другими; время идет своим чередом; ландшафт меняется вместе со сменяющимися поколениями. Сама земля (а земля - это классический элемент, который проходит через​​ «Ист-Коукер») состоит из остатков живых существ ист-Коукер – церковь –​​ интерьер​​ -​​ прошлое самого Элиота: плоти, меха, фекалий, костей. Любой, кто бывал в Ист-Коукере в Сомерсете, может поручиться за ощущение​​ «прислониться к​​ обочине, пока проезжает фургон»​​ (дороги, ведущие в деревню, необычайно узкие),​​ «электрическое тепло»​​ и​​ «пустую тишину»: даже сейчас Ист-Коукер​​ находится за много миль от города. Главная​​ дорога и любой оживленный транспортный поток или населенный пункт. Посещая эту деревню, где когда-то жил его предок из династии Тюдоров (сэр Томас Элиот служил при дворе короля Генриха VIII), Элиот представляет себе простую жизнь крестьян, которые жили бы в деревне в то время. Книга сэра Томаса Элиота​​ «Боке по имени правитель», которую Элиот цитирует здесь («В даунсинге, что означает супружество»), была опубликована незадолго до того, как произошла протестантская реформация и Англия претерпела драматические религиозные изменения, когда Генрих VIII порвал с Римом (то есть с римским католицизмом) и провозгласил себя главой церкви Англии. Эта простая деревенская фотография людей, танцующих вокруг костра, чтобы отпраздновать бракосочетание, предшествует этому бурному периоду английской истории всего на несколько лет – контекстуальный факт, значение которого не ускользнуло бы от внимания​​ поэта:​​ Элиот - англо-католик.

Во втором разделе порядок и структура мира – времена года, деревенские танцы, церемония бракосочетания – распадаются​​ -​​ и мы получаем картину неразберихи: времена года смешиваются воедино (в конце ноября уже появляются признаки снега, и не только в ‘подснежниках’; там есть также отголоски весны и лета в этом осеннем месяце)​​ -​​ и круговорот природы прекратился. Затем Элиот критикует свой собственный​​ «способ изложения», отвергая свой поэтический стиль как​​ «изношенный»​​ и,​​ сознательно исследуя и анализируя,​​ - как он начал в конце​​ «Бернт​​ Нортона»​​ – роль ‘слов’, инструментов поэта, в стремлении запечатлеть человеческий опыт.​​ Затем мы получаем краткое шоу ужасов с участием​​ «монстров»​​ и​​ «Гримпена»​​ - слово, заимствованное Элиотом из​​ «Собаки Баскервилей»​​ сэра Артура Конан Дойля (1902), в котором рассказывается о вымышленном месте под названием Гримпенское болото. Элиот решает, что единственный вид мудрости, который что–то значит, - это​​ «мудрость смирения»:​​ только​​ знания, полученные из опыта, могут завести нас так далеко.

В третьей части рассматривается еще кое–что, чего Элиот коснулся в​​ «Бернт​​ Нортоне»: темная ночь души, которая снова изображена через призму современного опыта - в частности, театр, когда гаснет свет, пауза между станциями лондонского метро, когда людям нечего сказать друг другу.​​ И​​ нисходит тишина, и переживание ума под действием эфира или анестезии, когда мы осознаем, но осознаем только ‘ничего’. Это тот вид тьмы – то, что было названо​​ «путем отрицания», – который, по мнению Элиота, мы должны принять как способ достижения Бога. Чтобы обладать тем, чем мы не обладаем, мы должны сначала узнать, что значит испытывать​​ «лишение собственности»; чтобы узнать то, чего мы не знаем, мы должны сначала узнать то, о чем мы не знаем.

Четвертая часть представляет собой краткий​​ лирический стих​​ о​​ «раненом хирурге», представляющем Христа. Христос ранен (из-за Распятия), но он также хирург, тот, кто может исцелить человечество. Если мы хотим исцелиться, то должны встретиться лицом к лицу с нашей​​ «болезнью», Первородным грехом. Нам нужно пройти нашу темную ночь души, наше самолечение, если мы хотим спастись.

В пятой и заключительной части​​ «Восточного​​ Коукера»​​ Элиот признается, что в течение двух десятилетий между двумя мировыми войнами он безуспешно пытался придать словам новые значения («между двумя боевыми действиями»). Он чувствует, что потерпел неудачу, но все равно нужно попытаться. Когда человек становится старше, он отходит от идеи единственного настоящего момента, который он пытался запечатлеть в​​ «Сожженном Нортоне»; он понимает, что в каждом мгновении​​ «горит целая жизнь».

Когда​​ Элиот​​ умер в 1965 году,​​ его​​ останки были похоронены в церкви Святого Михаила в Ист-Коукере. На мемориальной доске выбиты две строки из стихотворения:​​ «В моем начале - мой конец»​​ и​​ «В моем конце - мое начало».​​ 

Элиот начинает ‘Ист-Коукер’ с первого из них и заканчивает стихотворение вторым. Как нам проанализировать это циклическое представление о жизни? Как и в случае с улавливанием такой цикличности в поэзии, здесь есть ‘только попытка​​ понять жизнь’.​​ 

.

Коммент Сергеева: «Ист Коукер - деревня в Сомерсетшире, где в​​ XVI-XVII​​ веках жили предки Элиота и откуда они эмигрировали в Америку».

.

«В моем начале - мой конец»

Коммент Сергеева: ««В моем начале мой конец»​​ - перевернутый девиз Марии Стюарт​​ «В моем конце мое начало»».

.

«Старый камень в новое здание»​​ 

Три строчки перевода Сергеева пришлось повторить один к одному: иначе теряется ритм и смысл.​​ 

.

«И она уже плоть, фекалии и налёт»

fur - налёт, тонкий слой чего-либо на поверхности. В нашем случае – на земле.

.

«Generation​​ поколение»​​ надо перевести как​​ «generate​​ порождать»

.

«И​​ раскачивать лохмотья гобелена»

Картина, как ветер врывается в оставленный дом. Неужели и такую ценность, как гобелен, забыли унести? Насколько массово они производились? Ведь ткали вручную.

«Гобеле́н (фр. gobelin), или шпале́ра,​​ -​​ один из видов декоративного искусства, стенной односторонний безворсовый ковёр с сюжетной или орнаментальной композицией, вытканный вручную перекрёстным переплетением нитей»

Ковер​​ –​​ carpet, но не​​ arras

.

«с вытканным​​ с​​ безмолвным девизом»

Коммент Сергеева: «...безмолвным девизом - девизом рода Элиотов​​ «Молчи и делай»».

.

В стиле стихов Бродского много от стиля Элиота, хоть и разные языки.​​ 

.

«И это значит согласие»

Несколько строчек Элиот немножко стилизует под староанглийский

.

«Мир весь пожрёт деструктивное пламя»

Гераклит

.

Перифра́з, также перифра́за (от др.-греч. περίφρασις «описательное выражение; иносказание»: περί «вокруг, около» + φράσις «высказывание»)​​ -​​ непрямое, описательное обозначение объекта на основе выделения какого-либо его качества, признака, особенностей, например, «голубая планета» вместо «Земля», «однорукий бандит» вместо «игральный автомат» и т. п. 

.

«Эх, ты, земля, эх, ты, глина»

повествование Элиота несколько чопорно, но танец я решил перевести прямым выражением танца.

.

«Время навозом стать самому».

Этого прямо в тексте нет, но мне пришлось добавить: фраза слишком очевидна из контекста.​​ Это​​ же​​ основная идея "Квартетов".​​ 

.

«преднамеренное​​ тупоумие»

Мои словари. Англо-русский Мюллера 1943 года и Скрибнер (английские слова объясняются английскими). Мюллер даёт "hebetude тупоумие", а Скрибнер нет. ​​ 

Charles Scribner’s Sons (с англ. - «Сыновья Чарльза Скрибнера»)​​ -​​ американское книжное издательство со штаб-квартирой в Нью-Йорке, основанное в 1846 году Чарльзом Скрибнером I и Исааком Бэйкером. Одно из старейших книжных издательств США.

.

«Завещавшие​​ только расписку в​​ обмане»

Отсылка к самому Гомеру и его старцам. «Расписка» – не «Илиада»?

.

«обладает опытное знание»

О́пытное зна́ние (о́пыт), также эмпирическое знание или эмпирика​​ -​​ совокупность знаний и умений, приобретённых человеком в процессе взаимодействия с внешним по отношению к нему миром, а также в процессе собственных внутренних переживаний​​ -​​ вся совокупность чувственных восприятий и психической деятельности мозга

.

«Знание​​ налагает некий фальшивый паттерн»

Это «Знание​​ налагает на сознание человека некий фальшивый паттерн».

Опять паттерн! Вспомним образ букса из первого квартета.​​ 

«Па́ттерн (англ. pattern «узор, образец, шаблон; форма, модель; схема, диаграмма»)​​ -​​ схема-образ, действующая как посредствующее представление, или чувственное понятие, благодаря которому в режиме одновременности восприятия и мышления выявляются закономерности, как они существуют в природе и обществе.​​ Паттерн понимается в этом плане как повторяющийся шаблон или образец».

.​​ 

Из английского коммента следует (смотрите выше), что​​ слово​​ заимствовано Элиотом из​​ «Собаки Баскервилей»​​ сэра Артура Конан Дойля (1902):​​ Гримпенское болото.

Grimpen​​ (немецкий) = сжимать

.

«Танцоры все​​ почили в гробах»

Видимо, крестьяне, которые танцевали.

.

«О тьма тьма тьма»

И дальше - прозаический текст! Где можно, уклоняюсь от перевода Сергеева.​​ 

.

«Готский альманах»

Википедия. «Го́тский альмана́х​​ ГА​​ (Almanach de Gotha) — самый авторитетный справочник по генеалогии европейской аристократии, ежегодно издававшийся на немецком и французском языках в 1763—1944 годах в городе Гота (герцогство Саксен-Кобург-Гота).​​ Включал родословные росписи правящих домов и наиболее значительных родов титулованного (преимущественно медиатизованного) дворянства Европы. Начиная с 1997 года предпринято несколько попыток возобновить издание альманаха.​​ Правящую в России династию​​ ГА​​ именовал «Гольштейн-Готторп-Романовы», так же делали и другие иностранные издания. Продолжительное время на это в России не обращали внимания, пока императрица Александра Фёдоровна, болезненно относившаяся к теме «немецкости», не потребовала от редакции справочника убрать первые два элемента фамилии. В противном случае она угрожала запретить ввоз этого ежегодника в Россию. Начальник канцелярии министерства императорского двора А. А. Мосолов описывает в своих воспоминаниях, что был вынужден заметить, что «по мнению редакции​​ ГА, наименование династии исторически точно (император Павел — сын герцога Петра Гольштейн-Готторпского) и изменено быть не может». По его утверждению, запретить альманах тем более нельзя, «так как [это] вызовет общеевропейский скандал. Самый аристократический, легитимистический​​ ГА​​ запрещён для ввоза в Россию. Конечно, доищутся до этих двух слов, вызвавших запрещение; пойдут пересуды по всей столице и за границей,​​ ГА​​ будет тайно ввозиться в Россию дипломатами и даст пищу для обсуждения деликатного династического вопроса, совершенно широкой публике неизвестного. Поверьте, Ваше Величество, годами печатают этот заголовок, и никто на него не обращает внимания. Лучше его игнорировать, чем подымать шум»

.​​ 

«Биржевая газета»

The​​ Stock​​ Exchange​​ gazette: еженедельный журнал для тех, кто занимается банковским делом, финансами, страхованием, сырьевыми товарами и ключевыми отраслями промышленности Альтернативное название:​​ Gazette​​ Год издания: 1901. Учреждения: Фондовая биржа <Лондон>.​​ Издатель: Лондон

.

«Справочник директоров»

Сеть: «База данных Financial Post Directory of Directors содержит информацию о более чем 28 000 канадских директорах и руководителях канадских компаний, проживающих в Канаде. Для Министерства обороны доступны три вида поиска: базовый поиск, расширенный поиск и соединители для персоналий».

.

«а​​ танцем​​ недвижность»

the​​ stillness​​ the​​ dancing​​ можно​​ перевести​​ «неподвижность ритмом», - но у нас уже была недвижная точка. Первый квартет: «В​​ точке​​ недвижной есть танец».

.

«земляника​​ лесная»

По-английски она «дикая​​ wild​​ strawberry», а в переводе «лесная». Сергеев ошибся. Незабвенный фильм Бергмана!

.

«Смех в саду​​ отозвался​​ восторгом»

Первый квартет: «Неслышимой​​ музыке, скрытой​​ в кустах».

.

«на агонию указал он»

Аго́ния​​ - предсмертное состояние организма.​​ Так хотел сказать Элиот?

.

«Чтоб стать​​ другим,​​ не тем, кем​​ кто вы есть,​​ Вам нужно идти по пути, на котором вас нет».

Это уж слишком, дорогой поэт! Еще до чего вы договоритесь?! ​​ Речь о поисках вслепую, но что же выводит тебя к творчеству, к жизни?! А то получается не человек, а букашка какая-то. ​​ Это мысли древнегреческого софиста, да ведь прошло два с половиной тысячелетия!​​ 

.

«Между двух войн»

«Межвоенный период​​ -​​ это период (1919-1939) между первой и Второй мировыми войнами. Эти двадцать лет были отмечены устойчивым изменением международного соотношения сил, появлением тоталитарных идеологий, а также значительным техническим прогрессом».

Важно упомянуть и такое словосочетание, тесно связанное с предыдущим:

«Потерянное поколение (фр. Génération perdue, англ. Lost Generation) — поколение людей, которые родились до и во время) Первой мировой войны, то есть людей, рождённых по разным оценкам примерно в 1883-1900-х годах (или 1890-1918 годах). Для этого поколения характерен тот факт, что многие из его представителей не могли после войны адаптироваться к мирной жизни: спивались, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством. Термин появился в 1920-1940-х годах.​​ 

Поколение стало лейтмотивом творчества таких писателей, как Эрнест Хемингуэй, Эрих Мария Ремарк, Луи-Фердинанд Селин, Анри Барбюс, Ричард Олдингтон, Эзра Паунд, Уильям Сароян, Джон Дос Пассос, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Шервуд Андерсон, Томас Вулф, Натаниэль Уэст, Джон О'Хара и других»

.

«и опять ошибаюсь»

Но выражение «entre deux​​ guerres​​ между двух войн» было необычайно распространено! Оно легко произносится и учится

.

«он​​ больше не расположен это говорить»

Эта идея отказа от слов выражена неясно. Он хотел придать новые значения старым словам! В этот период литература процвела. Здесь Элиот переходит на прозу.​​ 

.

«И мир становится все незнакомее»

Это проза – и от перевода Сергеева трудно уклониться.​​ 

.

«Когда здесь и теперь​​ не имеет значенья»

Здесь и теперь (здесь и сейчас; лат. hic et nunc)​​ -​​ характеристика отношения субъекта и пространства и времени. Используется в философии, психологии и средствах массовой информации.

.

.

.

Квартет​​ 3

.

ДРАЙ СЕЛВЭЙДЖЕС

.

(ДРАЙ СЕЛВЭЙДЖЕС​​ –​​ название,​​ предположительно,​​ из «три диких» ((французский))​​ -​​ это небольшая группа скал с маяком у северо-восточного побережья Кейп-Энн, штат Массачусетс.​​ «Salvages​​ спасение»​​ произносится в рифму с​​ «assuages​​ успокоениями».​​ Стонущий​​ Groaner:​​ свистящий буй.)

I

.

Много о богах не​​ знаю, но думаю, что река -

Некая​​ богиня,​​ бурая,​​ угрюмая,​​ неукротимая,

В чем-то все же и​​ терпеливая,​​ а главное, это​​ граница,

Полезная и ненадежная​​ в обращенье коммерческом;

Вот непростая задачка для мостостроителей.

Однажды был мост наведен, и богиня почти что забыта

Населением​​ городов, но богиня неумолима всегда:

Буйствует по своему расписанью, напоминает о том,

Что людям удобно забыть. Человеков не чтит,

Сих поклонников техники, но ждёт. Наблюдает и ждёт.

Уж в детстве моем я чуял ритм​​ ярости этой,

Как и айланты дрожать начинали в апреле.

Осенью ритм проникал в виноград, в его запах,

Зимой же в газовом свете родные его ощущали.

.

Река внутри нас,​​ а​​ море​​ нас обхватило;

Море еще и край суши, в гранит​​ 

Оно бьётся, и пляжи оно заливает,

И нам намекает о сотворении мира:

Вот медуза и​​ краб,​​ и​​ китовый хребет;

А заводи любопытным покажут

И нежные водоросли,​​ и анемоны морские.

Иль​​ выплеснет сеть, рыбачью потерю,​​ 

Горшок для омаров,​​ обломок весла,

Бродяг ли – откуда они? – снаряженье. У моря​​ много​​ голосов.

Много богов и​​ много​​ голосов.

Соль его на шиповнике,

Туман его в елях.

Морской вой

И морской визг - это разные голоса,

Часто слышные вместе:​​ нытьё в снастях

Угроза и ласка волны, разбивающейся о воду.

Отдаленный скрежет гранитных зубьев

и предостерегающий вой с приближающегося мыса

Это все голоса моря: и сирена с​​ буя, и чайка;

И под гнетом молчаливого тумана

Стонет колокол​​ –​​ 

Не наше время он отмеряет –​​ 

Его звуки вторят зыби моря –​​ 

И​​ время​​ старше​​ того,​​ что измерено, старше​​ 

Времени объятых тревогой, беспокойных​​ женщин,

Что,​​ гадая​​ о будущем, ночи проводят без сна,

Разгадать всё пытаясь, что будет, что было,

Расплести и снова собрать воедино​​ 

Меж​​ рассветом и​​ полночью,​​ былое когда​​ - наважденье,

Когда то, что будет, не будет. Так​​ пред утренней вахтой

Время стоит,​​ но не думает вовсе кончаться;

Моря же зыбь, что есть и была от начала,

Бьёт

В колокол.

.

II

.

Где же конец им, беззвучным рыданьям,

Немому​​ увяданью​​ осенних цветов,

Что роняют лепестки и не шелохнутся?

Где же конец судов​​ дрейфующим обломкам,

Молитве​​ трупа на пляже​​ и​​ бесполезной

Молитве при ужасном извещенье?

.

Нет, не сейчас конец: вперед чредою

Дней, часов – и так до смерти,

Когда​​ бесчувственность​​ свой набирает ход –​​ 

И вот ты на обломках жизни –

Она казалась слишком уж надежной,

Зато отречься от нее хотим мы слишком.​​ 

.

Что в старости дано? И гордость тут

Ни к месту, и горечь из-за слабости своей,

И преданность​​ – к кому, ты сам не знаешь,​​ - и оттого не кажется она такой большой.

Так лодка, хоть плывёт, немножко протекает.

Безмолвно слушай, с чем нельзя поспорить.

Благовествует колокол в последний раз.

.

Где​​ ж​​ лодкам тем​​ конец,​​ 

Что, ветрам в хвост несясь, в тумане тают?

Как​​ время​​ может быть без​​ океана?

Не может океан быть без последствий бурь. 

И будущее ни за что не отвечает,

И прошлое – где направление, куда оно несётся?

.

Что думать нам о них, трудягах вечных?

Их матерь - море, им пропитание дается нелегко.

Места всё ищут там, где берег неглубокий.

Забота, рыбу где продать, да парус высушить.​​ 

Бывает, всё впустую, ничего не заработать,

Бывает и такой улов, что курам на смех.​​ 

.

Здесь нет конца​​ удержанному​​ стону,

И​​ осени увяданию цветов​​ увядших,

Движенья боль безбольна и недвижна,

Движенья моря, и движение обломков кораблей,

И мертвые в мольбе к их Богу: Смерти. Но едва ль, едва ль молитва та возможна.

Молитва про какое-то Спасенье.

.

Кажется, по мере​​ старения

Прошлое​​ обретает другой паттерн​​ и перестает быть просто последовательностью​​ -

Или даже развитием: последнее является частичной ошибкой,

Поощряемой​​ поверхностными представлениями об эволюции,

Что становится, в массовом сознании, средством отречения от прошлого.

Моменты счастья, а не ощущение благополучия,

Реализации,​​ свершения, безопасности​​ или симпатии,

Или даже очень хороший​​ обед, но внезапное озарение-

У нас был опыт, но мы упустили смысл,

И приближение​​ к смыслу​​ возрождает наш опыт​​ 

В другой форме, вне всякого смысла.

Счастье присваивает эту форму. ​​​​ Я​​ повторяю,

Что прошлый опыт снова обрел значение.

Это не только опыт одной жизни,​​ 

Но​​ многих поколений и поколений, не забывавших

Что-то, кажется,​​ вовсе невыразимое -

Взгляд назад​​ вопреки​​ увереньям

Литературы​​ по истории,​​ осторожный взгляд назад

Через плечо в​​ первозданный ужас.

Сейчас мы приходим к тому, что​​ миги агонии

Столь же​​ постоянны, как​​ само​​ время.

Независимо от​​ причины: от​​ непонимания​​ ли,​​ или оттого, что человек​​ надеялся на​​ ложное,​​ или​​ он​​ боялся​​ ложного.​​ 

Мы ценим больше

Агонию​​ в​​ других, почти пережитую:

В ту агонию мы вовлекаем себя больше, чем в свою собственную.

От нас​​ наше прошлое скрыто потоком​​ наших поступков,

Но​​ мученья других остаются переживанием​​ свежим:

Оно не изношено частыми воспоминаниями.​​ 

Люди меняются и улыбаются, но​​ страдание​​ остается.

Время все разрушает, и время все сохраняет.

Как река, где и​​ мертвые​​ негры,​​ и​​ коровы,​​ и куры,

Горьким​​ яблоком​​ и надкусом на нём.

И​​ бурями потрепанная скала в​​ бурных​​ водах,

Волны​​ её​​ омывают, туманы скрывают её;

В​​ ясный​​ день это памятник​​ просто,

Судоходна​​ погода​​ ​​ - для капитана​​ то веха.

Мрачно​​ ль на море, иль буря,​​ 

Скала остается скалой.

.

III

.

Временами​​ гадаю, не это ль имел в виду​​ Кришна,

Кода говорил в разное время​​ по-разному об одном:

Что будущее​​ –​​ иль​​ исчезающая из памяти​​ песня,​​ иль Королевская​​ Роза или​​  побег​​ лаванды,

Засохший​​ меж желтых​​ страниц​​ никогда не открытой книги.​​ 

Говорил,​​ что будущее -​​ сожаленье для тех, кого еще нет на свете,

И что путь вверх​​ на самом деле путь​​ вниз,​​ а​​ путь вперед​​ – это путь​​ назад.

Не отводя глаз, вы долго не сможете смотреть на реальность жизни, а между тем, это так и есть:

Это время не лечит: пациента здесь больше нет.

Когда поезд тронется, и пассажиры рассядутся

Кто с бананом,​​ кто с​​ периодикой, кто с​​ деловым письмом

(А провожающие, что на них смотрели,​​ покинули платформу),

На их лицах печаль сменяется облегчением,

Под усыпляющий ритм​​ времени.  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

Вперед, путешественники!​​ Вы не бежите​​ от​​ прошлого

В​​ другие жизни​​ или в некое будущее​​ 

Вы уже не те люди,​​ что​​ покинули эту станцию

Или кто прибудет на конечную станцию

По рельсам, что сойдутся позади вас. ​​ 

И на палубе барабанящего лайнера,

Наблюдая за бороздой, которая расширяется позади тебя,

Вы не должны думать, что "с прошлым покончено".

Или "будущее перед нами".

С наступлением ночи в снастях и антеннах

Детский голос какой-то​​ (не уверен, что слышу: это шепчущая раковина времени ни на каком языке):

«Вы, кто думает, что путешествует, вперед!

Вы из тех, кто не увидит удаляющуюся гавань​​ 

И не из тех, кто сойдет на берег,

Здесь между ближним и дальним берегом.

Пока время уходит, подумайте о будущем

И о прошлом с равным пониманием.

В миг, когда нет ни действия, ни​​ бездействия,

Вы можете понять такое: «В​​ любой сфере бытия

Сознание​​ человека может быть​​ сосредоточено

На смертном часе,​​ - и​​ эта мысль - единственное из действий​​ (а смертный час​​ –​​ это​​ каждый час),

Которое даст плоды в жизнях других людей.

Но не думайте о грядущих плодах.

Плывите​​ вперед.

О путешественники, о моряки,

Вы, пришедшие в порт, и вы, чьи тела

Пострадали от суда​​ и приговора​​ моря,

И как бы вы ни жили прежде, вот конечный пункт вашей жизни».

Или какое бы то ни было мероприятие, это ваше настоящее место назначения».

Кришна​​ увещевал Арджуну

На поле битвы.

Не скажу «Всего вам доброго»,
Но вперед, путешественники.

.

IV

.

Ты,​​ чья​​ гробница​​ стоит на мысе,

Молись за всех, кто на кораблях, за тех

Чей бизнес связан с рыбой, и​​ тех,

Кто торгует ею законно,

И тех, кто ведёт корабли.​​ 

Те, кто занимается любым законным движением

И те, кто их проводит.

.

Также повтори молитву свою​​ женщинам,

Которые​​ смотрели вслед сыновьям и мужьям,

Что отплыли и не вернутся:

Дочь своего сына,​​ 

Мария,​​ Царица Небесная.

.

Также молись за плывших на кораблях

И кончивших путь на песке, на​​ кромке​​ моря,

Или в​​ темном зеве,​​ что не отпустит,

Или там, где до них не может​​ долететь звук морского колокола.

Вечный ангелус.

.

V

.

Общение с Марсом,​​ разговор​​ с духами,

Донесение​​ о жизни морского​​ монстра,

Составление гороскопа,​​ ​​ гаруспиции​​ или​​ предсказания,

Гадание по почерку, узнавание​​ 

Биографии​​ по морщинам на ладони

И трагедии​​ по рисунку​​ пальцев;​​ высвободи предзнаменования,​​ 

Сортируя, или​​ по​​ чайным​​ листьям,​​ 

Угадай неизбежное

С игральными картами,​​ разгадай​​ пентаграммы,

Исследуй​​ барбитуровые кислоты, или​​ изучи

Превращения повторяющегося​​ образа​​ в​​ предсознательные страхи​​ -

Исследуй​​ утробу, могилу, иль​​ сны;​​ всё​​ это​​ обычные

Развлеченья, наркотики и​​ свойства прессы​​ -

И​​ всегда они​​ будут​​ такими, особенно во времена

Народных бедствий и смятений

То ли​​ в Азии, то ли​​ на​​ Эджвер-роуд.

Человеческое любопытство обследует​​ прошлое и грядущее и​​ цепляется к ​​ этим понятиям. Но​​ постигать

Точку пересечения вневременного​​ 

С временем​​ - занятие для святого,

И не занятие даже, но нечто такое,

Что дается и отбирается,

И платится умиранием для любви,

Горением,​​ бескорыстием​​ и самоотдачей.​​ 

Для большинства из нас существует​​ лишь незаметный​​ Момент,​​ момент​​ вхождения во​​ время и выхода​​ из​​ него ,

Приступ рассеянности, затерявшийся в лучах солнечного света,

Невидимый дикий тимьян, или зимняя молния

Или водопад, или музыка, которая на такой глубине,

Что ее вообще не слышно, но ты и есть музыка.

Ты есть, пока звучит музыка.

А это только намеки,​​ догадки,​​ 

Догадки вслед за намеками; а остальное -

Молитва и послушание, мысль и действие.

Намек полуразгаданный, дар полупонятый есть Воплощение.

Здесь невозможный союз

Сфер существования становится реальным,

Здесь прошлое и будущее

Побеждены и примирены,

А иначе​​ б​​ мы действовали, словно

Лишены​​ своего источника​​ внутреннего движенья,

Но движимы демоническими, хтоническими​​ 

Силами.

Но​​ истинное​​ действие​​ - свобода​​ 

От прошлого с будущим,

Чего большинство из нас

Здесь никогда не достигнет;

От пораженья

Спасает нас только​​ стремленье.

В конце же концов мы​​ довольны

Если наше временное возвращение питает

(Не слишком далеко от тиса)

Жизнь этой нужной почвы.​​ 

.

.

.

THE​​ DRY​​ SALVAGES

(No. 3 of 'Four Quartets')

.

(The Dry Salvages​​ -​​ presumably les trois sauvages​​ -​​ is a small group of rocks, with a beacon, off the N.E. coast of Cape Ann, Massachusetts. Salvages is pronounced to rhyme with​​  .

Groaner: a whistling buoy.)

.

I

.

I do not know much about gods; but I think that the river

Is a strong brown god-sullen, untamed and intractable,

Patient to some degree, at first recognised as a frontier;

Useful, untrustworthy, as a conveyor of commerce;

Then only a problem confronting the builder of bridges.

The problem once solved, the brown god is almost forgotten

By the dwellers in cities-ever, however, implacable.

Keeping his seasons and rages, destroyer, reminder

Of what men choose to forget. Unhonoured, unpropitiated

By worshippers of the machine, but waiting, watching and waiting.

His rhythm was present in the nursery bedroom,

In the rank ailanthus of the April dooryard,

In the smell of grapes on the autumn table,

And the evening circle in the winter gaslight.

.

 ​​ ​​ ​​​​ The river is within us, the sea is all about us;

The sea is the land's edge also, the granite

Into which it reaches, the beaches where it tosses

Its hints of earlier and other creation:

The starfish, the horseshoe crab, the whale's backbone;

The pools where it offers to our curiosity

The more delicate algae and the sea anemone.

It tosses up our losses, the torn seine,

The shattered lobsterpot, the broken oar

And the gear of foreign dead men.​​ The sea has many voices,

Many gods and many voices.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ The salt is on the briar rose,

The fog is in the fir trees.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ The sea howl

And the sea yelp, are different voices

Often together heard: the whine in the rigging,

The menace and caress of wave that breaks on water,

The distant rote in the granite teeth,

And the wailing warning from the approaching headland

Are all sea voices, and the heaving groaner

Rounded homewards, and the seagull:

And under the oppression of the silent fog

The tolling bell

Measures time not our time, rung by the unhurried

Ground swell, a time

Older than the time of chronometers, older

Than time counted by anxious worried women

Lying awake, calculating the future,

Trying to unweave, unwind, unravel

And piece together the past and the future,

Between midnight and dawn, when the past is all deception,

The future futureless, before the morning watch

When time stops and time is never ending;

And the ground swell, that is and was from the beginning,

Clangs

The bell.

.

II

.

 Where is there an end of it, the soundless wailing,

The silent withering of autumn flowers

Dropping their petals and remaining motionless;

Where is there an end to the drifting wreckage,

The prayer of the bone on the beach, the unprayable

Prayer at the calamitous annunciation?

.

 ​​ ​​ ​​​​ There is no end, but addition: the trailing

Consequence of further days and hours,

While emotion takes to itself the emotionless

Years of living among the breakage

Of what was believed in as the most reliable-

And therefore the fittest for renunciation.

.

 ​​ ​​ ​​​​ There is the final addition, the failing

Pride or resentment at failing powers,

The unattached devotion which might pass for devotionless,

In a drifting boat with a slow leakage,

The silent listening to the undeniable

Clamour of the bell of the last annunciation.

.

 ​​ ​​ ​​​​ Where is the end of them, the fishermen sailing

Into the wind's tail, where the fog cowers?

We cannot think of a time that is oceanless

Or of an ocean not littered with wastage

Or of a future that is not liable

Like the past, to have no destination.

.

 ​​ ​​ ​​​​ We have to think of them as forever bailing,

Setting and hauling, while the North East lowers

Over shallow banks unchanging and erosionless

Or drawing their money, drying sails at dockage;

Not as making a trip that will be unpayable

For a haul that will not bear examination.

.

 ​​ ​​ ​​​​ There is no end of it, the voiceless wailing,

No end to the withering of withered flowers,

To the movement of pain that is painless and motionless,

To the drift of the sea and the drifting wreckage,

The bone's prayer to Death its God. Only the hardly, barely prayable

Prayer of the one Annunciation.

.

 ​​ ​​ ​​​​ It seems, as one becomes older,

That the past has another pattern, and ceases to be a mere sequence-

Or even development: the latter a partial fallacy

Encouraged by superficial notions of evolution,

Which becomes, in the popular mind, a means of disowning the past.

The moments of happiness​​ -​​ not the sense of well-being,

Fruition, fulfilment, security or affection,

Or even a very good dinner, but the sudden illumination​​ -

We had the experience but missed the meaning,

And approach to the meaning restores the experience

In a different form, beyond any meaning

We can assign to happiness.​​ I have said before

That the past experience revived in the meaning

Is not the experience of one life only

But of many generations​​ -​​ not forgetting

Something that is probably quite ineffable:

The backward look behind the assurance

Of recorded history, the backward half-look

Over the shoulder, towards the primitive terror.

Now, we come to discover that the moments of agony

(Whether, or not, due to misunderstanding,

Having hoped for the wrong things or dreaded the wrong things,

Is not in question) are likewise permanent

With such permanence as time has. We appreciate this better

In the agony of others, nearly experienced,

Involving ourselves, than in our own.

For our own past is covered by the currents of action,

But the torment of others remains an experience

Unqualified, unworn by subsequent attrition.

People change, and smile: but the agony abides.

Time the destroyer is time the preserver,

Like the river with its cargo of dead negroes, cows and chicken coops,

The bitter apple, and the bite in the apple.

And the ragged rock in the restless waters,

Waves wash over it, fogs conceal it;

On a halcyon day it is merely a monument,

In navigable weather it is always a seamark

To lay a course by: but in the sombre season

Or the sudden fury, is what it always was.

.

III

.

I sometimes wonder if that is what Krishna meant-

Among other things​​ -​​ or one way of putting the same thing:

That the future is a faded song, a Royal Rose or a lavender spray

Of wistful regret for those who are not yet here to regret,

Pressed between yellow leaves of a book that has never been opened.

And the way up is the way down, the way forward is the way back.

You cannot face it steadily, but this thing is sure,

That time is no healer: the patient is no longer here.

When the train starts, and the passengers are settled

To fruit, periodicals and business letters

(And those who saw them off have left the platform)

Their faces relax from grief into relief,

To the sleepy rhythm of a hundred hours.

Fare forward, travellers! not escaping from the past

Into different lives, or into any future;

You are not the same people who left that station

Or who will arrive at any terminus,

While the narrowing rails slide together behind you;

And on the deck of the drumming liner

Watching the furrow that widens behind you,

You shall not think 'the past is finished'

Or 'the future is before us'.

At nightfall, in the rigging and the aerial,

Is a voice descanting (though not to the ear,

The murmuring shell of time, and not in any language)

'Fare forward, you who think that you are voyaging;

You are not those who saw the harbour

Receding, or those who will disembark.

Here between the hither and the farther shore

While time is withdrawn, consider the future

And the past with an equal mind.

At the moment which is not of action or inaction

You can receive this:​​ «on whatever sphere of being

The mind of a man may be intent

At the time of death»-that is the one action

(And the time of death is every moment)

Which shall fructify in the lives of others:

And do not think of the fruit of action.

Fare forward.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ O voyagers, O seamen,

You who came to port, and you whose bodies

Will suffer the trial and judgement of the sea,

Or whatever event, this is your real destination.'

So Krishna, as when he admonished Arjuna

On the field of battle.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Not fare well,

But fare forward, voyagers.

.

IV

.

Lady, whose shrine stands on the promontory,

Pray for all those who are in ships, those

Whose business has to do with fish, and

Those concerned with every lawful traffic

And those who conduct them.

.

 ​​ ​​ ​​​​ Repeat a prayer also on behalf of

Women who have seen their sons or husbands

Setting forth, and not returning:

Figlia del tuo figlio,

Queen of Heaven.

 ​​ ​​ ​​​​ Also pray for those who were in ships, and

Ended their voyage on the sand, in the sea's lips

Or in the dark throat which will not reject them

Or wherever cannot reach them the sound of the sea bell's

Perpetual angelus.

.

V

.

To communicate with Mars, converse with spirits,

To report the behaviour of the sea monster,

Describe the horoscope, haruspicate or scry,

Observe disease in signatures, evoke

Biography from the wrinkles of the palm

And tragedy from fingers;​​ release omens

By sortilege, or tea leaves, riddle the inevitable

With playing cards, fiddle with pentagrams

Or barbituric acids, or dissect

The recurrent image into pre-conscious terrors-

To explore the womb, or tomb, or dreams;​​ all these are usual

Pastimes and drugs, and features of the press:

And always will be, some of them especially

When there is distress of nations and perplexity

Whether on the shores of Asia, or in the Edgware Road.

Men's curiosity searches past and future

And clings to that dimension. But to apprehend

The point of intersection of the timeless

With time, is an occupation for the saint-

No occupation either, but something given

And taken, in a lifetime's death in love,

Ardour and selflessness and self-surrender.

For most of us, there is only the unattended

Moment, the moment in and out of time,

The distraction fit, lost in a shaft of sunlight,

The wild thyme unseen, or the winter lightning

Or the waterfall, or music heard so deeply

That it is not heard at all, but you are the music

While the music lasts.​​ These are only hints and guesses,

Hints followed by guesses; and the rest

Is prayer, observance, discipline, thought and action.

The hint half guessed, the gift half understood, is Incarnation.

Here the impossible union

Of spheres of existence is actual,

Here the past and future

Are conquered, and reconciled,

Where action were otherwise movement

Of that which is only moved

And has in it no source of movement​​ -

Driven by daemonic, chthonic

Powers.​​ And right action is freedom

From past and future also.

For most of us, this is the aim

Never here to be realised;

Who are only undefeated

Because we have gone on trying;

We, content at the last

If our temporal reversion nourish

(Not too far from the yew-tree)

The life of significant soil.

.

.

.

Коммент

.

Английский коммент​​ доктора Оливера Тирла

«Воздух был свободной стихийной темой​​ «Burnt​​ Norton», земля - элементом ‘East​​ Coker’. В ‘DRY SALVAGES​​ ((перевод:​​ Сухие​​ остатки)), третьем из четырех квартетов Т. С. Элиота, мы оказываемся среди другой стихии - воды.​​ DRY SALVAGES, как говорится в заметке Элиота, вероятно, происходят от французского​​ «les​​ trois​​ sauvages​​ три диких»​​ и представляют собой небольшую группу скал у мыса Энн в Массачусетсе.​​ SALVAGES​​ следует произносить как​​ «сал-ВАЙ-джиз»).​​ В этом стихотворении Элиот далее анализирует и исследует ряд тем, включая христианство и гадание, будущее и прошлое, используя воду в качестве главного символа.​​ 

Мы начинаем первый из пяти разделов​​ «DRY SALVAGES»​​ с того, что можно было бы назвать сравнительным анализом реки и моря.​​ «Сильная коричневая»​​ река Миссисипи, которая является​​ «неукротимой и неподатливой»​​ и служила границей и каналом для торговли. Но в отличие от реки, которая находится внутри нас, море окружает нас со всех сторон. Река - это ‘бог’, но у моря​​ «много богов»​​ и​​ «много голосов’: политеистическая сила природы.

Первая половина второй части​​ «The​​ Dry​​ Salvages»​​ представляет собой одну из самых виртуозных частей во всех четырех квартетах, написанную как вариация на тему сестины, где одни и те же рифмы используются во всех шести строфах. Жизнь тяжела, и море​​ (возможно, отсылка к англосаксонской поэме​​ «Мореплаватель», которую перевел друг Элиота Эзра Паунд)​​ становится символом трудностей всей человеческой жизни. Жизнь полна трудностей, и в конце каждого из нас ждет смерть: всем нам суждено превратиться в кости, разделив судьбу Флебаса финикийца в другом стихотворении Элиота, разделе​​ «Смерть от воды»​​ «Бесплодной земли». Но в отличие от смерти Флебаса в этом более раннем стихотворении, в​​ «Сухих спасениях»​​ есть надежда в виде Благовещения – то есть в Деве Марии и в Иисусе Христе.

Затем во второй половине этого второго раздела рассматривается прошлое и отвергается идея вигов о том, что единственная цель, которой служит прошлое, – это средство добраться до настоящего - другими словами, прогрессировать и эволюционировать. Часто, вспоминая что–то из нашего прошлого, мы понимаем, что в этом содержался смысл и значительность, которые были скрыты от нас в то время, - и в результате воспоминание приобретает новую форму.

В третьем разделе Элиот обращается к индуистскому богу Кришне, который учит, что будущее и прошлое – это одно и то же - будущее, в некотором смысле, уже прошло. Элиот конкретизирует это понятие в образе старой книги, которую никогда не открывали: ее страницы истлели и пожелтели, и их еще предстоит открыть в какой-то момент в будущем, но книга уже принадлежит прошлому (отсюда и​​ «пожелтение»). Когда мы отправляемся в путешествие, мы уже не те люди, которые покинули гавань или которые доберутся до места назначения. Это возвращение к идее, впервые изложенной в​​ «Сожженном Нортоне», - жить настоящим моментом.

Краткий текст, составляющий четвертую часть​​ «The​​ Dry​​ Salvages», имеет форму молитвы, или​​ «angelus»​​ – католической молитвы, посвященной Воплощению (когда Иисус стал плотью во чреве Девы Марии). Как и в случае с​​ «Благовещением»​​ во второй части поэмы, этот ангелус - попытка залечить рану от жизненных невзгод: всех тех, кто находится в море и страдает.​​ «Figlia​​ del​​ tuo​​ figlio», или ‘дочери твоего Сына’, ’ это дети Иисуса.

Пятый раздел завершает​​ «ДРАЙ СЕЛВЭЙДЖЕС», перечисляя все способы, которыми человечество пыталось предсказать будущее:​​ «гаруспицировать»​​ - это пытаться предсказать будущее, исследуя внутренности животных, в то время как анализ гробницы - это некромантия, а анализ снов - онейромантия (недавно приведенная новый поворот в психоанализе Зигмунда Фрейда, которому Элиот, похоже, никогда не уделял много времени). До тех пор, пока мир остается запутанным и непредсказуемым, а будущее неопределенным, подобные акты (попытки) гадания будут продолжаться. (Это то, что также занимает персонажей​​ «Бесплодной земли»​​ Элиота, с ее сивиллами, ясновидящими, пророками, такими как Тиресий, а также банкирами и торговцами, пытающимися предсказать финансовое будущее на фондовых рынках.) Но нет: в заключение Элиот говорит, что, подобно святому, нам нужно выйти за пределы времени и бренного и обрести ощущение вечного и неподвластного времени».

Вот такой слабый комментарий!

.

В переводе Сергеева этот эпиграф дан только в сноске: «Драй Селвэйджес — очевидно, от les trois sauvages — группа скал с маяком к северо-западу от Кейп-Энн, Массачусетс». ​​​​ Но в каноническом тексте – он есть в сети​​ 

http://www.davidgorman.com/4quartets/3-salvages.htm

– иначе. Почему Элиот поставил комментарий в эпиграф? Почему не написал настоящий коммент?!​​ 

.

Элиот дает «god-sullen»,​​ но​​ не​​ нормативное «sullen​​ god​​ угрюмая богиня».​​ В одном предложении пять прилагательных богини, а все равно она – «какая-то богиня​​ a​​ (strong​​ brown)​​ god». «Sullen» буквально впихнуто в предложение! Но она уже пять раз не «какая-то»

.

Айла́нт (лат. Ailanthus) — род деревьев семейства Симарубовые (Simaroubaceae), произрастающих в южной и восточной Азии, Австралии, Юго-Восточной Европе, России, Украине и Молдове​​ (фото, как всегда, прилагаю).

.

Мой перевод затрудняется отсутствием перевода на другие языки.​​ 

.

«выплеснет​​ сеть»

От​​ «It tosses up our losses».​​ Удалось передать звучание «се»

.

«Это все голоса моря: и сирена с​​ буя, и чайка»

Элиот: «the​​ heaving​​ groaner​​ ​​ Rounded​​ homewards​​ вздымающийся стонущий​​ Закругленный по направлению к дому». Это буквальный перевод. ​​ По Элиоту:​​ Groaner:​​ a​​ whistling​​ buoy​​ свистящий​​ буй». К какому «дому»? Перевод Сергеева: «Сирена с бакена,​​ Бьющегося на цепи». Откуда он взял сирену?! И мне от безвыходности придется взять сирену. А кому ж еще свистеть?!

.

«Прошлое​​ обретает другой паттерн»

Вместо «паттерн» подошла бы и «структура», и «строение», но уже был несколько раз – и он приятно туманит повествование. Он и очень понятен нашему времени.​​ 

.

«Сейчас мы приходим к тому, что​​ миги агонии Столь же​​ постоянны, как​​ само​​ время».

Агония Христа вечна? Это далеко от концепции Достоевского, хоть ее напоминает.

«Агонию» и «моменты агонии» приходится заменять на «страдания», потому что в русском языке «агония» слишком конкретна. ​​ У Элиота не очень ясно, где конкретная агония, а где обобщенное страдание.​​ 

«Мы ценим больше​​ Агонию​​ в​​ других» - так пришлось перевести, хоть тут речь о страдании. Поэт меня не убедил, не добился хоть какой-то ясности.

.

«Но​​ мученья​​ других​​ остаются​​ переживанием​​ свежим»

Элиот: «But the torment of others remains an experience

Unqualified​​ =​​ Но мучения других остаются переживанием

Неквалифицированным».

Все же обращу внимание на смешивание Элиотов слов, выражающих​​ страдание​​ «Страдание​​ =​​ suffering,​​ pain,​​ misery,

Affliction, anguish, distress, agony, tribulation, sorrow, heartache.​​ Тут смешаны слова из нашего языка! «Страдание​​ =​​ мука,​​ боль,​​ несчастье,​​ скорбь,​​ агония». Заметно, что английского​​ agony​​ нет. Все эти слова у поэта в каше, а хорошо бы их расставить поточнее.

.

«Люди меняются и улыбаются,​​ но​​ страдание​​ остается»

Опять пришлось «страданием» заменить «агонию»

.

«Время все разрушает, и время все сохраняет»

Это перевод Сергеева! И мне остается перевести так: поближе к Библии.

.

Кришна и роза – огромная тема. Я нашел только самое поверхностное: Сеть: «Кришна.форум»: «Шрила Прабхупада очень любил цветы, особенно розы. Как-то раз он сказал молодому Джаяпатаке: "Если ты будешь приносить мне цветок каждый день, я проживу долго. Можешь мне принести цветок, розу?" Джаяпатака очень сильно вдохновился этим, сказал "да" и пошёл за розой. Он заранее позвонил в цветочный ларёк и сказал президенту храма, что пошёл за розой для Шрилы Прабхупады, но тому эта идея не понравилась. Президент проворчал: "Ты, должно быть, в майе. Займись лучше чем-нибудь полезным." Джаяпатака ответил: "Прабхупада попросил меня принести ему розу, поэтому я так и сделаю. Я также сделаю всё, что вы мне скажете, но сперва я всё-таки достану для Прабхупады розу," и пошёл в цветочный ларёк, где его уже ждал хозяин ларька с розой. А когда он предложил её Прабхупаде, тот ответил: "Огромное спасибо!"»

.

Королевская​​ Роза​​ Royal​​ Rose​​ 

Royal​​ Roses​​ Badge​​ of​​ England​​ =​​ Значок​​ Англии​​ с​​ королевскими​​ розами. ​​ Геральдические розы.

А есть и отель:​​ Royal​​ Rose​​ Hotel, Абу-Даби

.

«исчезающая из памяти​​ песня»

Сергеев не посмотрел в старом словаре (Мюллер, англо-русский словарь, Москва, 1941), что «fade» значит и «исчезать из памяти». Он перевел:​​ «увядшая​​ песня»

.

«побег​​ лаванды»

В современном языке у «spray» нет значения​​ «ветка»! А вот в моем Мюллере 1941 года «spray​​ =​​ ветка, побег»!

.

«Засохший​​ меж желтых​​ страниц​​ никогда не читанной книги».​​ 

Элиот: «Никогда не открытой книги».

Если б книгу не открыли, туда лаванда и не попала бы! Скорее, «раз открытой и забытой книги»​​ 

.

«Не отводя глаз, вы долго --- это так и есть.

Элиот: «You​​ cannot​​ face​​ it​​ steadily,​​ but​​ this​​ thing​​ is​​ sure​​ = Вы не можете смотреть на это спокойно, но это несомненно»

Я разрушил «загадочность» слишком обобщенной фразы.​​ 

.

«Под усыпляющий ритм​​ времени»

Элиот: «Под усыпляющий ритм​​ какой-то​​ сотни часов».

.

«И на палубе барабанящего лайнера»

Мотор был под палубой. Мне кажется, он ухает, а Элиоту – что барабанит. После Бодлера кажется, в стихах Элиота вовсе нет поэзии или ее исчезающе мало.​​ 

.

«Детский голос какой-то».

У Элиота «ди́скант». «Высокий детский голос, а также певец с таким голосом».

.

«Здесь между ближним и дальним берегом»

Это перевод Сергеева, его пришлось взять.​​ 

Элиот: «Здесь, между более высоким и дальним берегом». Не понять.

После «берегом» точка или запятая? У Элиота это неясно.

.

«Кришна​​ увещевал Арджуну»

Арджуна​​ -​​ герой древнеиндийского эпоса «Махабхарата».​​ 

11 глава:​​ Вселенская форма: «Арджуна сказал: Сейчас, выслушав все, что Ты так милостиво рассказал мне о самой сокровенной части духовного знания, я избавился от всех своих иллюзий».​​ Комментарий: «Эта глава описывает Кришну как причину всех причин. Он причина даже Маха-Вишну, из пор на коже которого появляются материальные вселенные. Кришна — не воплощение Бога, Он — источник всех воплощений. Все это было подробно объяснено в предыдущей главе.​​ Итак, в этом стихе Арджуна заявляет, что он освободился от иллюзий. Это значит, что он больше не считает Кришну обыкновенным человеком, своим другом, но видит в Нем источник всего сущего. Арджуна обрел просветление и счастлив от того, что у него такой великий друг, как Кришна. Однако он думает также о других, тех, кто, в отличие от него, не верит в то, что Кришна — источник всего сущего. Чтобы доказать всем божественную природу Кришны, в этой главе он попросит Кришну показать ему Свою вселенскую форму. Любой, кто видит вселенскую форму Кришны, не может не испугаться, как это и произошло с Арджуной, но Кришна так добр, что, явив эту форму, снова принимает Свой изначальный облик. Арджуна полностью согласен с тем, о чем ему уже несколько раз говорил Кришна: «Я говорю с тобой только ради твоего блага». Поэтому Арджуна признает, что все происходит с ним по милости Кришны. Сейчас он убежден в том, что Кришна — причина всех причин, и что в образе Сверхдуши Он пребывает в сердце каждого живого существа».

Не уверен, что нашел нужный кусок, но смысл приведенного куска нужный.​​ 

.

«Кто торгует ею законно»

Элиот много лет работал в банке

.

Figlia del tuo figlio​​ =​​ Дочь своего сына (Данте, "Рай", XXXIII, I). ​​​​ Мария, дочь своего сына​​ -​​ ​​ Богоматерь.

.

«долететь звук морского колокола»

Ры́нда​​ -​​ устоявшееся в русском языке название корабельного колокола.

.

«Вечный ангелус»

Ангел Господень (лат. Angelus Domini, лат. Angelus) — католическая молитва, названная по её начальным словам. Состоит из трех текстов, описывающих тайну Боговоплощения, перемежаемых молитвой Радуйся, Мария, а также заключительных молитвенных обращений к Деве Марии и Богу-Отцу. Молитва читается трижды в день — утром, в полдень и вечером. В католических монастырях и храмах чтение этой молитвы зачастую сопровождается колокольным звоном, который также называют Ангел Господень или Ангелус (лат. Angelus). В некоторых странах со значительным католическим населением (Ирландия, Мексика, Филиппины) Ангел Господень передаётся трижды в день по радио и телевидению. В США, Канаде и многих других странах эта молитва трижды в день передаётся католическими радиостанциями. По традиции Папа римский читает молитву Ангел Господень вместе с молящимися на Площади Святого Петра в Ватикане каждое воскресенье в полдень, предваряя молитву проповедью.

.

«Гаруспиции»

Гаруспиции (Haruspices)​​ -​​ название гадателей у древних римлян. Они происходили из Этрурии, где, кроме гаданий по внутренностям жертвенных животных, занимались толкованием молнии и других чрезвычайных явлений.​​ 

.

«гадание по почерку»

Элиот: «наблюдать болезнь в сигнатурах»

Сигнату́ра​​ - бумажный ярлычок с копией рецепта, прилагаемый аптекой к лекарству.​​ 

.

«Исследуй​​ барбитуровые кислоты»

Барбитураты (лат. barbiturate)​​ -​​ группа лекарственных средств, производных барбитуровой кислоты, оказывающих угнетающее влияние на центральную нервную систему. В зависимости от дозы их эффект может варьироваться от состояния лёгкого успокоения до наркоза.​​ Ранее барбитураты широко назначались врачами в качестве успокаивающих и снотворных средств.​​ Использование барбитуратов в медицине активно происходило до 1960-х годов, но заметно снизилось в последующие годы.

.

«предсознательные страхи»

Предсозна́ние — термин психоанализа, обозначающий те восприятия, мысли и воспоминания, которые, не являясь частью нашего нынешнего осознанного опыта, все же остаются доступными для осознания. Другими словами,​​ это то, что может быть воспринято при фокусировке внимания, но в настоящее время ещё не осознано. ​​​​ Предсознание - разновидность бессознательного, относящаяся к подпороговому восприятию. Это информация, которая была воспринята человеком, но не дошла до сознания, вызывающая слабые подпороговые ощущения. При повышении внимательности эта информация может быть воспринята осознанно. ​​​​ К предсознанию относятся воспоминания: я их не помню, но если постараюсь вспомнить, то они в моем сознании появятся.

.

«Эджвер-роуд»

Главная дорога в Лондоне, Англия. Маршрут возник как часть улицы Романа Уотлинга, и, что необычно для Лондона, он проходит на протяжении 10 миль по почти идеально прямой линии.

.

«И платится умиранием для любви»

Имеется в виду житейская любовь, которая вытесняется любовью более высокого рода.

.

«Жизнь этой нужной почвы»

Элиот: «Жизнь этой значительной почвы». То есть ты удобряешь ее своим трупом. ​​ 

.

.

.

Квартет 4

.

ЛИТТЛ​​ ГИДДИНГ​​ 

.

I

.

Весна в средине зимы​​ ни на что не похожа:

Вот воцарилась, хоть оттаивает​​ лишь​​ к закату.

Так на дню ты​​ между полюсом и​​ экватором.

Когда краткий день​​ необычайно​​ ярок, с морозом и огнем,

Короткое солнце​​ пламенеет на​​ льду​​ прудов​​ и канав. 

Нет ветра – и чувствуешь сердца тепло,

И солнце в оттаявших лужах играет,

И ранний вечер закатом тебя ослепляет.​​ 

И сиянье​​ сильнее, чем​​ жаровни​​ иль​​ пламени​​ ветки,

Немоту души​​ будоражит немой дух:​​ то не​​ ветр,​​ но пламя Духова дня​​ 

В темное время года. Между таянием и замерзанием

Душа​​ трепещет. Здесь нет запаха земли,

И​​ ничто​​ живое не пахнет.​​ Сейчас весна​​ такой,​​ 

«как всегда», быть не хочет.​​ Теперь живая изгородь

На час​​ забелеет –​​ словно цветочки​​ 

Из снега, но цветение стремительней​​ 

Летнего – ни расцветания, ни увядания,

Вне законов природы.

Где лето, невообразимое

Первоначальное​​ лето?

.

А приди вы сюда этим путем,

Путем, которым вам свойственно проходить,

Оттуда, откуда вам свойственно приходить,

Если бы вы прошли этим путем в мае, вы бы увидели живые изгороди​​ –

И они снова белые, в​​ Мае​​ – и цветут они уже сладострастно​​ и​​ сладко.

То же самое было бы в конце путешествия​​ –​​ 

Ночью ль придете, как разорившийся король,

Днем ли придете,​​ не зная, зачем пришли,

Конец пути тот же: когда​​ покинете​​ неровную дорогу

И​​ обогнете​​ свинарник, то уткнетесь в​​ унылый​​ фасад

И надгробную​​ плиту.​​ И цель, ради которой, вам казалось, вы пришли –​​ 

Только​​ оболочка, шелуха смысла​​ –

И от нее​​ цель отделяется​​ при ее достижении.

Если​​ это​​ вообще​​ произойдет. Либо​​ цели​​ не было,​​ 

Либо​​ она за границей того, что​​ о ней думали​​ 

И​​ цель при ее достиженьи​​ оказалась другой.

Есть и другие​​ края,

Края света тоже они: то ли в пучине морской,

Над темным озером​​ то ли,​​ или​​ в пустыне,​​ иль в​​ граде, -

Но этот-то ближе всего – совпало и​​ место,​​ и время,

В​​ Англии​​ это сейчас.

.

Если прийти сюда

Любым путем и откуда угодно

В любое время года и суток,

Конец-то всё тот же: придется​​ вам отсрочить

Чувства​​ и мысли.​​ Вы​​ тут​​ не для того, чтоб​​ сверить,

Научиться, или удовлетворить любознательность,

Иль отчитаться.

Вы пришли​​ сюда, чтобы​​ склонить​​ колени,

Ведь​​ молитвы отсюда​​ что-то значили. Молитва​​ – больше, чем​​  порядок слов,​​ чем сознательное занятие,​​ 

Когда ум в состоянии молитвы, и не звук голоса в молитве.

О​​ чем мертвые не говорили при жизни,

Они​​ вам откроют,​​ будучи мертвыми:​​ общение

мертвых пронизано огнем, превосходящим язык живых.

Здесь перекресток​​ вневременного​​ и мгновенного.

Это Англия и нигде. Никогда и всегда.

.

II

.

Пепел на рукаве старика​​ –​​ 

Всё, что осталось от розы, – горстка.

Столб поднявшейся пыли

Значит конец истории, начало были.

Пыль,​​ что ты и дом​​ дышал, -

Стены, обшивка,​​ мышь,

Вот и надежда зачахла –​​ 

Так умирает​​ воздух.

.

То ты залит водой,

То жжет тебя зной,

Вода и песок мертвы,

И мертвый под ними ты.

И​​ выпотрошена​​ земля,

И больше сеять нельзя.

И больше нельзя смеяться,

Раз уж земля мертва.​​ 

.

Вода и огонь победят

Пастбище, сор и град.

Воде​​ и огню наплевать

На нашу благодать.

Вода и огонь​​ снесут

Забытые нами устои.

Снесут и колонны храма.

Это смерть воды и огня.

.

В неопределенный час перед утром

Близко​​ к концу​​ нескончаемой ночи

В повторяющемся конце бесконечного

После того, как темный голубь с трепещущим​​ клювом 

Скрылся за горизонтом своего возвращения

И мёртвая листва​​ еще гремит​​ жестянкой

В асфальт, и звуков нет других

Средь трех, дымящих трубами, районов

Тут я бродягу встретил - он то медлил, то спешил –​​ 

Как будто бы его несло навстречу с той мёртвою листвою,

Гоним он был рассветным необоримым ветром.

Уставился​​ я на него, но взора он не поднимал.

Я пристально, я с вызовом смотрел,​​ ведь я​​ 

Впервые видел​​ незнакомца,​​ а сумерки​​ сгущались.

Внезапно я поймал и​​ взгляд​​ его. О, кто-то из великих!

Я​​ знал​​ его, забыл,​​ опять припомнил.

Ну да, знакомый кто-то. Лицо темно, слились его черты.

Глаза – знакомы или незнакомы? Так близок он, но кто он, не понять.

И тут решился на​​ двойную роль​​ я​​ и закричал​​ -​​ 

И слышу​​ чей-то голос:​​ «Что? ты здесь?».

Вот диалог, но нас-то нет. Я был самим собой,

Но и другим я тоже был при этом.

Но лик его уж обретал черты, а им же сказанное прежде​​ 

Позволяло его узнать.

И так,​​ напору ветра уступая,

Чужие слишком, чтоб​​ не​​ понимать​​ друг друга,

По воле пересекшихся времен

Мы встретились в нигде, ни​​ в «до», ни​​ в «после»

И зашагали​​ в мертвом патруле.

Сказал я:​​ «Чудо: мне с тобой легко.

И легкость – вот причина чуда. Скажи же:​​ 

«Чего не помню я? Чего не понимаю?».​​ 

А он:​​ «Не стоит повторять

Мои теории и мысли,​​ раз​​ вы​​ их​​ забыли.

И так им мир воздал уж по заслугам;​​ оставим​​ их в покое.

С тобою то же будет. Молись, чтоб так простили​​ 

Добро и зло твоё. Весь прошлогодний уж съеден.

Нажрётся зверь, так миску отпихнёт. ​​ 

Все​​ прошлогодние слова​​ уходят с новым годом,

А новые слова ждут голоса, который их озвучит.

Препятствий нету нынче вовсе

Для духа, что блуждает неустанно

Меж миром тем и этим, что похожи, -​​ 

И потому​​ я нахожу слова, что мёртвыми считал,

На улицах, которые​​ не чаял уж увидеть,

Когда оставил​​ плоть​​ на дальнем​​ берегу.

Раз речь была​​ заботой​​ нашей, только нации

Язык наш очищать,

Толкала взвешивать все «за» и «против»,

Позволь открыть мне для старости «подарки»:

Тот, так сказать, «венец» усилий нашей жизни.​​ 

Во-первых, то раздор хладеющего чувства,

Очарованья​​ нет и обещанья тоже.

Невкусен горький плод и призрачен к тому ж.

И тело, и душа уж ни на что не годны.

Второе: понял ты своё бессилье

Род человеческий исправить – и не забавно уж​​ 

Над ним смеяться.​​ 

И, наконец, боль​​ жуткая​​ от повторенья

Всего, что​​ делал ты​​ и кем​​ ты​​ был;​​ стыд​​ 

За​​ мотивы,​​ что ты​​ поздно​​ понял,​​ осознанье

Плохих поступков, что другим​​ вредили​​ другим,

А ты-то думал, это твоя доблесть.

И жалит​​ одобрение глупцов,​​ и​​ честь пятнает.

От​​ зла ко злу бредет сердитый ум,

Покуда не очистит вдохновенье – и должен ты

Ты творить в том ритме, что оно диктует».

День начинался. Среди разрушений

Оставил​​ он​​ меня​​ (напутствием​​ прощанье получилось):

Исчез под звуки рога.

.

III

.

Есть три состояния,​​ они​​ часто​​ выглядят похожими,

Но на самом деле совсем разные, растущие на той же самой изгороди:

Привязанность к себе, к вещам и к людям;​​ отстраненность

От себя, от вещей и от людей;​​ и то, что растет между ними, -​​ безразличие, которое похоже на них,​​ как смерть похожа на жизнь,​​ когда смерть​​ между двумя жизнями,

Между живой​​ и мертвой​​ крапивой. ​​ Это использование памяти:​​ 

Освобождение. Это не избавление от любви, но​​ расширение

Её​​ за пределы желания​​ -​​ и,​​ в итоге,​​ это​​ освобождение

Как​​ от​​ будущего, так и​​ от​​ прошлого.​​ Так​​ любовь к стране

Начинается как преданность​​ к​​ своей​​ собственной сфере деятельности​​ –​​ 

И тут мы понимаем, что это действие не имеет большого значения,

Хоть что-то да значит. ​​ История может быть​​ неволей,

История может быть свободой. Смотрите, как они исчезают,

И лица,​​ и места​​ – вместе с собственным «я» человека, ​​ который, как мог, любил их,​​ -​​ 

Исчезают, чтоб​​ обновиться, преобразиться по​​ другому​​ паттерну.

.

Грешить​​ – это прилично, но

Всё​​ будет хорошо, и

Всё​​ во всём​​ будет хорошо.

Если​​ опять подумать об этих местах

И людях, не очень-то и достойных,

И не родных, и не добрых,

но обладающих​​ особым​​ духом,

объединенных​​ борьбой,​​ 

которая их разделяла;

Если я думаю о короле, как тьма настанет,

О троих и больше на эшафоте,

И о многих, кто​​ умер забытым

Здесь,​​ за границей,​​ в​​ других местах

И о том, кто умер слепым и​​ безмолвным,

То с чего​​ мы должны​​ величать

Больше тех мертвецов, чем умирающих​​ нынче?

Это не для того,​​ чтоб набатом вызвать кошмары

И это не заклинание,

Чтобы вызвать призрак Розы.

Не удастся​​ возродить​​ прежний парламент

И возродить его прежнюю​​ политику,

Никого не увлечет прежний барабанный бой.

Эти люди и те, кто​​ был​​ против них

И те, кому они​​ все​​ противостояли

За закон признали​​ молчанье

И в партию одну соединились.​​ 

То, что мы​​ наследовали, -​​ удача,

Мы​​ это взяли у​​ побежденных:

Эти нам обязаны​​ были оставить ​​ - символ:

Символ, совершенствуемый​​ в смерти.

Всё​​ будет хорошо, и

Всё​​ во всём​​ будет хорошо.

Через очищение​​ причин

На почве наших молений.

.

IV

.

Слетая,​​ голубь рассекает воздух

Огнем: то ужас​​ раскалённый –​​ 

И​​ возвещает пламя духу:

Спасенье – только в очищеньи.

И лишь надежда -​​ иль​​ отчаянья молох

Диктуют выбрать нам кострище​​ погребальный

Иль костерок: так от огня спастись огнем. 

.

Но ты, любовь, всегда была мученьем.

Скажи, любовь, тебя мы не забыли?

Из пламени любовь, из огорчений –​​ 

Нам в наказанье эта быль.

Нам не избыть огонь сомнений.

И мы живём, и дышим мы

Огнем пожарища палимы.​​ 

.

V

.

Что мы называем началом, часто​​ – конец,

А​​ закончить​​ - значит начать.

Мы​​ начинаем​​ с конца. ​​​​ И каждая фраза,

И​​ правильное​​ предложение​​ (где каждое слово​​ на месте:

Оно занимает​​ его, чтоб поддержать другие слова,

Слово не​​ робкое​​ и не показное,

Связывает прошлое и будущее,

Распространенное слово точное​​ и​​ без вульгарности,

Формальное слово, точное, но не педантичное,

Полное​​ согласие​​ в общем ритме)

Каждая фраза и каждое предложение - это конец и начало,

каждое стихотворение - эпитафия. ​​​​ И любое действие​​ –​​ 

Шаг к преграде, к огню, в​​ бездну​​ морскую

Или к неразборчивым буквам на камне:​​ вот​​ с​​ чего​​ мы начинаем.

Мы умираем вместе с умирающими:

Смотрите:​​ они уходят​​ -​​ и мы уходим с ними.

Мы рождаемся с​​ теми, кто умер уже:

Смотрите, они возвращаются и приводят нас​​ за​​ собой.

Мгновения​​ розы и тиса

Одинаково​​ длятся. Народ без истории

Не избавлен от времени, ибо история - это​​ паттерн

Моментов​​ вне времени.​​ Так​​ темнеет зимним днем

в​​ одинокой​​ часовне

История - это​​ сейчас​​ и Англия.

.

С​​ зарисовкой​​ этой Любви и голосом этого​​ Вызова.

.

Мы не прекратим​​ мыслить

И концом всех наших исканий

Будет​​ место, откуда мы начали,

И​​ словно​​ впервые​​ его увидим.

Через незнакомые и все же незабытые врата

Мы увидим, что открыть нам осталось только

То, что было в начале:

У истоков​​ реки​​ самой длинной​​ 

Голос скрытого водопада

И детей за яблоней

Их не видно, раз на них не смотрят

Но слышно их,​​ полуслышно, в тишине

Меж двумя морскими волнами.

Скорее, здесь, сейчас, всегда​​ -

Условие полной простоты

(Стоит не меньше, чем все остальное)

И всё​​ будет хорошо и

Всё​​ будет хорошо

Когда языки пламени​​ сплетутся

В увенчанный огненный узел

И там​​ огонь и роза - одно.

.

.

.

Оригинал

.

.

LITTLE​​ GIDDING

(No. 4 of 'Four Quartets')

.

I

.

Midwinter spring is its own season

Sempiternal though sodden towards sundown,

Suspended in time, between pole and tropic.

When the short day is brightest, with frost and fire,

The brief sun flames the ice, on pond and ditches,

In windless cold that is the heart's heat,

Reflecting in a watery mirror

A glare that is blindness in the early afternoon.

And glow more intense than blaze of branch, or brazier,

Stirs the dumb spirit: no wind, but pentecostal fire

In the dark time of the year. Between melting and freezing

The soul's sap quivers. There is no earth smell

Or smell of living thing.​​ This is the spring time

But not in time's covenant. Now the hedgerow

Is blanched for an hour with transitory blossom

Of snow, a bloom more sudden

Than that of summer, neither budding nor fading,

Not in the scheme of generation.

Where is the summer, the unimaginable

Zero summer?

.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ If you came this way,

Taking the route you would be likely to take

From the place you would be likely to come from,

If you came this way in may time, you would find the hedges

White again, in May, with voluptuary sweetness.

It would be the same at the end of the journey,

If you came at night like a broken king,

If you came by day not knowing what you came for,

It would be the same, when you leave the rough road

And turn behind the pigsty to the dull facade

And the tombstone.​​ And what you thought you came for

Is only a shell, a husk of meaning

From which the purpose breaks only when it is fulfilled

If at all. Either you had no purpose

Or the purpose is beyond the end you figured

And is altered in fulfilment.​​ There are other places

Which also are the world's end, some at the sea jaws,

Or over a dark lake, in a desert or a city-

But this is the nearest, in place and time,

Now and in England.

.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ If you came this way,

Taking any route, starting from anywhere,

At any time or at any season,

It would always be the same: you would have to put off

Sense and notion. You are not here to verify,

Instruct yourself, or inform curiosity

Or carry report.​​ 

You are here to kneel

Where prayer has been valid. And prayer is more

Than an order of words, the conscious occupation

Of the praying mind, or the sound of the voice praying.

And what the dead had no speech for, when living,

They can tell you, being dead: the communication

Of the dead is tongued with fire beyond the language of the living.

Here, the intersection of the timeless moment

Is England and nowhere. Never and always.

.

II

.

Ash on an old man's sleeve

Is all the ash the burnt roses leave.

Dust in the air suspended

Marks the place where a story ended.

Dust inbreathed was a house-

The walls, the wainscot and the mouse,

The death of hope and despair,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ This is the death of air.

.

There are flood and drouth

Over the eyes and in the mouth,

Dead water and dead sand

Contending for the upper hand.

The parched eviscerate soil

Gapes at the vanity of toil,

Laughs without mirth.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ This is the death of earth.

.

Water and fire succeed

The town, the pasture and the weed.

Water and fire deride

The sacrifice that we denied.

Water and fire shall rot

The marred foundations we forgot,

Of sanctuary and choir.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ This is the death of water and fire.

.

In the uncertain hour before the morning

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Near the ending of interminable night

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ At the recurrent end of the unending

After the dark dove with the flickering tongue

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Had passed below the horizon of his homing

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ While the dead leaves still rattled on like tin

Over the asphalt where no other sound was

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Between three districts whence the smoke arose

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ I met one walking, loitering and hurried

As if blown towards me like the metal leaves

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Before the urban dawn wind unresisting.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ And as I fixed upon the down-turned face

That pointed scrutiny with which we challenge

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ The first-met stranger in the waning dusk

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ I caught the sudden look of some dead master

Whom I had known, forgotten, half recalled

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Both one and many; in the brown baked features

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ The eyes of a familiar compound ghost

Both intimate and unidentifiable.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ So I assumed a double part, and cried

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ And heard another's voice cry: 'What! are you here?'

Although we were not. I was still the same,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Knowing myself yet being someone other-

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ And he a face still forming; yet the words sufficed

To compel the recognition they preceded.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ And so, compliant to the common wind,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Too strange to each other for misunderstanding,

In concord at this intersection time

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Of meeting nowhere, no before and after,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ We trod the pavement in a dead patrol.

I said: 'The wonder that I feel is easy,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Yet ease is cause of wonder. Therefore speak:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ I may not comprehend, may not remember.'

And he: 'I am not eager to rehearse

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ My thoughts and theory which you have forgotten.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ These things have served their purpose: let them be.

So with your own, and pray they be forgiven

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ By others, as I pray you to forgive

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Both bad and good. Last season's fruit is eaten

And the fullfed beast shall kick the empty pail.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ For last year's words belong to last year's language

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ And next year's words await another voice.

But, as the passage now presents no hindrance

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ To the spirit unappeased and peregrine

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Between two worlds become much like each other,

So I find words I never thought to speak

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ In streets I never thought I should revisit

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ When I left my body on a distant shore.

Since our concern was speech, and speech impelled us

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ To purify the dialect of the tribe

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ And urge the mind to aftersight and foresight,

Let me disclose the gifts reserved for age

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ To set a crown upon your lifetime's effort.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ First, the cold friction of expiring sense

Without enchantment, offering no promise

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ But bitter tastelessness of shadow fruit

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ As body and soul begin to fall asunder.

Second, the conscious impotence of rage

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ At human folly, and the laceration

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Of laughter at what ceases to amuse.

And last, the rending pain of re-enactment

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Of all that you have done, and been; the shame

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Of motives late revealed, and the awareness

Of things ill done and done to others' harm

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Which once you took for exercise of virtue.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Then fools' approval stings, and honour stains.

From wrong to wrong the exasperated spirit

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Proceeds, unless restored by that refining fire

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Where you must move in measure, like a dancer.'

The day was breaking. In the disfigured street

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ He left me, with a kind of valediction,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ And faded on the blowing of the horn.

.

III

.

There are three conditions which often look alike

Yet differ completely, flourish in the same hedgerow:

Attachment to self and to things and to persons, detachment

From self and from things and from persons; and, growing between them, indifference

Which resembles the others as death resembles life,

Being between two lives-unflowering, between

The live and the dead nettle.​​ This is the use of memory:

For liberation-not less of love but expanding

Of love beyond desire, and so liberation

From the future as well as the past.​​ Thus, love of a country

Begins as attachment to our own field of action

And comes to find that action of little importance

Though never indifferent.​​ History may be servitude,

History may be freedom. See, now they vanish,

The faces and places, with the self which, as it could, loved them,

To become renewed, transfigured, in another pattern.

.

Sin is Behovely, but

All shall be well, and

All manner of thing shall be well.

If I think, again, of this place,

And of people, not wholly commendable,

Of no immediate kin or kindness,

But of some peculiar genius,

All touched by a common genius,

United in the strife which divided them;

If I think of a king at nightfall,

Of three men, and more, on the scaffold

And a few who died forgotten

In other places, here and abroad,

And of one who died blind and quiet

Why should we celebrate

These dead men more than the dying?

It is not to ring the bell backward

Nor is it an incantation

To summon the spectre of a Rose.

We cannot revive old factions

We cannot restore old policies

Or follow an antique drum.

These men, and those who opposed them

And those whom they opposed

Accept the constitution of silence

And are folded in a single party.

Whatever we inherit from the fortunate

We have taken from the defeated

What they had to leave us-a symbol:

A symbol perfected in death.

And all shall be well and

All manner of thing shall be well

By the purification of the motive

In the ground of our beseeching.

.

IV

.

The dove descending breaks the air

With flame of incandescent terror

Of which the tongues declare

The one discharge from sin and error.

The only hope, or else despair

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Lies in the choice of pyre or pyre-

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ To be redeemed from fire by fire.

.

Who then devised the torment? Love.

Love is the unfamiliar Name

Behind the hands that wove

The intolerable shirt of flame

Which human power cannot remove.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ We only live, only suspire

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Consumed by either fire or fire.

.

V

.

What we call the beginning is often the end

And to make an end is to make a beginning.

The end is where we start from.​​ And every phrase

And sentence that is right (where every word is at home,

Taking its place to support the others,

The word neither diffident nor ostentatious,

An easy commerce of the old and the new,

The common word exact without vulgarity,

The formal word precise but not pedantic,

The complete consort dancing together)

Every phrase and every sentence is an end and a beginning,

Every poem an epitaph.​​ And any action

Is a step to the block, to the fire, down the sea's throat

Or to an illegible stone: and that is where we start.

We die with the dying:

See, they depart, and we go with them.

We are born with the dead:

See, they return, and bring us with them.

The moment of the rose and the moment of the yew-tree

Are of equal duration. A people without history

Is not redeemed from time, for history is a pattern

Of timeless moments. So, while the light fails

On a winter's afternoon, in a secluded chapel

History is now and England.

.

With the drawing of this Love and the voice of this

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Calling

.

We shall not cease from exploration

And the end of all our exploring

Will be to arrive where we started

And know the place for the first time.

Through the unknown, remembered gate

When the last of earth left to discover

Is that which was the beginning;

At the source of the longest river

The voice of the hidden waterfall

And the children in the apple-tree

Not known, because not looked for

But heard, half-heard, in the stillness

Between two waves of the sea.

Quick now, here, now, always-

A condition of complete simplicity

(Costing not less than everything)

And all shall be well and

All manner of thing shall be well

When the tongues of flame are in-folded

Into the crowned knot of fire

And the fire and the rose are one.

.

.

.

Коммент

.

Сначала - английский коммент:

https://literariness.org/2020/07/04/analysis-of-t-s-eliots-four-quartets/

В конце октября 1943 года, в разгар ужасного насилия, разрушений и бойни Второй мировой войны, издательство​​ «Фабер энд Фабер», издававшее Элиота с середины 1920-х годов, выпустило четыре квартета. Будучи относительно небольшим поэтическим сборником, он, тем не менее, собрал между своими обложками единое, связное поэтическое произведение, которое впоследствии оказалось конечным плодом творческих усилий Элиота как поэта на протяжении всей его жизни. Это было исключительное издательское событие, поскольку​​ «Четыре квартета»​​ почти с самого начала стали рассматриваться как один из величайших литературных шедевров очень богатого литературного века. ​​​​ К тому времени мировая репутация Элиота как поэта была, конечно, достаточно солидной, чтобы оправдать подобные похвалы критиков. Тем не менее, достижение рассматриваемого стихотворения таково, что модернистский литературный канон должен был бы найти для него место, даже если бы Элиот в то время был относительно неизвестен. Кроме того, обзор четырех отдельных стихотворений, которые в конечном итоге составили это зрелое поэтическое достижение Элиота, также многое раскрывает о том, как Элиот представлял себе взаимосвязь между написанием стихов, поэмой и личным опытом, которые обеспечивают основу для первых двух.

ОБЩИЙ ОБЗОР

Отдельные квартеты четырех квартетов, в порядке их композиции, а также расположения в последовательности, - это “Burnt Norton​​ Бернт​​ Нортон”, “East Coker​​ Ист Коукер”, “The Dry Salvages​​ Драй Селвэйджес” и “Little Gidding​​ Литл Гиддинг”. Читаемые так, как если бы они были задуманы и составлены как последовательные интерактивные элементы в заранее определенной последовательности, они не разочаруют ни одного читателя. Мало-помалу, особенно по мере того, как каждый квартет читается и перечитывается в сочетании с накопленным опытом, а также после прочтения и перечитывания трех других, любой внимательный читатель постепенно начнет замечать черты, которые либо являются общими для всех четырех квартетов, либо значительно контрастируют друг с другом.

Каждый из четырех квартетов имеет в качестве названия и основной темы реальное место, которое в той или иной степени ассоциируется с поэтом.​​ Бёрнт​​ Нортон - малоизвестный в остальном английский загородный дом, сгоревший дотла в 17 веке. Он расположен в Глостершире, родовом регионе семьи Элиот в западной Англии, но, что более важно, это место, которое он посетил со старой любовью своей юности, Эмили Хейл, которая часто проводила лето со своими родственниками и Элиотом в Англии в середине 1930-х годов, когда Элиот был разлучен со своей семьей. первая жена, Вивьен. Точно так же Ист-Коукер - это название причудливой деревушки, из которой предок Элиота Эндрю Элиот эмигрировал в колонию Массачусетского залива в середине 17 века.

Между тем,​​ Драй Селвэйджес​​ являются три скалы, которые служили морякам естественным морским ориентиром у восточной оконечности мыса Энн в Массачусетсе. Там семья поэта проводила лето в просторном доме на берегу моря в Глостере, где юный Элиот стал заядлым и способным моряком в водах у мыса Энн и вдоль побережья Новой Англии до Канады. Более того, именно в этом регионе английских колоний семья Элиота первоначально процветала в течение нескольких сотен лет, пока его дед, Уильям Гринлиф Элиот, не переселил свою молодую семью в 1830-х годах в Сент-Луис. Луис, тогда находившийся на самом краю американской границы. Этот город на реке Миссисипи, где родился поэт в 1888 году, также, благодаря своим ассоциациям с этим практически мифическим американским водным путем, фигурирует в “​​ Драй Селвэйджес”.

Наконец, Литтл Гиддинг - столь же малоизвестное, но гораздо более примечательное место в Англии. Она имеет более общие, но не менее тесные связи с жизнью поэта. Молодой лондонец благородного происхождения Николас Феррар, рукоположенный в сан англиканского дьякона, основал там со своей семьей религиозную общину в начале 17 века. Именно в это же поселение бежал король Карл I в поисках убежища на ночь после неоднократного поражения его войск парламентскими войсками в религиозной и политической гражданской войне 1642-1649 годов, войне, которая вскоре закончилась арестом Карла и его​​ ставшей​​ возможной​​ казнью, а также десятилетним конфликтом. диктатура Оливера Кромвеля под титулом Защитника нации. От первоначальной общины сегодня сохранилась только часовня, и именно в это место поэт приехал в мае 1936 года.

В дополнение к преобладающим из только что отмеченных, существуют и другие сходства и ассоциации, присущие каждому из четырех местоположений. Например, большинство местностей ассоциируются с 17 веком и, таким образом, отражают различные аспекты того особенно важного момента в истории Англии, когда многие переселялись в заморские колонии в результате религиозных и политических потрясений на родине. Кроме того, места действия затрагивают личную жизнь поэта не каким-то одним образом, а в самых разных категориях: семья, нация, дружба, убеждения и так далее. Это наложение взаимосвязей пронизывает четыре квартета множеством других, не менее интересных способов.

Например, каждый квартет уникален для определенного сезона. “Бернт Нортон” с его солнечным светом, шелестящей листвой и розовыми садами олицетворяет лето.​​ «Иис Коукер»​​ с его намеком на ночные ритуалы сбора урожая и разговорами о конце ноября говорит об осени. Штормовое море, которое измеряет время в “​​ Драй Селвэйджес”, напоминает зимнюю погоду Новой Англии. В “Литтл Гиддинг” говорится о “вечной весне”, о погоде, которая сигнализирует о переходе от зимы к весне, а затем говорится о мае, месяце, который знаменует начало весны как в Англии, так и в Новой Англии.

В качестве еще одного выдающегося организационного принципа каждый из квартетов также содержит отсылки и аллюзии, которые, не игнорируя полностью три других, олицетворяют определенный из четырех элементов: воздух (“Burnt Norton”), землю (“East Coker”), воду (“The Dry Salvages”) и огонь (“Литтл Гиддинг”). Более того, тот факт, что каждый квартет содержит ровно пять разделов, наводит на мысль о пятом, интегрирующем элементе, так называемой квинтэссенции, которая включает в себя и гармонично сочетает индивидуальные характеристики каждого из четырех других.

Как и в любом стихотворении Элиота, сложности этих биографических, географических, сезонных и стихийных ассоциаций дополнительно переплетаются с видами дискурса, образами и тематическими вопросами, которые соответственно использует каждый квартет. Например, тон “Burnt Norton” философский, что указывает на его ассоциации с воздухом. “Восточный кокер” использует архаизмы, восходящие к позднему елизаветинскому английскому языку. “The Dry Salvages” имитирует накатывающие ритмы моря, в то время как “​​ Литл Гиддинг​​ Little Gidding”, наиболее откровенно религиозная по тематике из четырех, в ключевом отрывке перекликается с великим религиозным паломничеством Данте Алигьери,​​ «Божественной комедией».

Это понятие объединения широкого спектра разрозненных поэтических ресурсов для того, чтобы сделать конечный продукт гармоничным, отражает, пожалуй, самый очевидный из организующих принципов Элиота, и это самоочевидная аналогия поэзии с музыкой. Элиот рано использовал отсылки к музыкальным формам в своих названиях​​ -​​ “Песня о любви Дж. Альфреда Пруфрока”, “Рапсодия ветреной ночью”, “Прелюдии”. Кроме того, в западной литературной культуре всегда существовала, по крайней мере, аналогичная, а часто и прямая связь между поэзией и музыкой. Тогда, конечно, то, что Элиот назвал эти стихотворения квартетами, не должно было стать неожиданностью для его собственного признания возвращения к практике, даже если идея о том, что они вообще были квартетами, стала достоянием общественности только после публикации завершенной последовательности.

Однако раньше ассоциация возникала с конкретными формами музыкального самовыражения​​ -​​ песнями о любви, рапсодиями, прелюдиями,​​ -​​ тогда как теперь, при упоминании квартета, ассоциация возникает с определенной формой музыкального исполнения. То есть квартет описывает музыку, сочиненную для исполнения четырьмя различными инструментами, а не конкретное музыкальное произведение. Намек заключается в том, что это поэзия скорее перформативная, чем коммуникативная; она покажет читателю через форму, а не расскажет читателю через утверждение.

Таким образом, читатель обнаружит, что в​​ «квартетах»​​ Элиот проводит аналогию с мюзиклом, другими словами, не подразумевая, что поэзия будет включать в себя особую музыкальность тона и настроения, но предполагая, что будут как тонкие, так и, иногда, ярко выраженные вариации в качестве издаваемых звуков и в том, как они взаимодействуют. Однако звуки в поэзии - это слова и фразы, уровни дискурса, изменения в дикции и литературном стиле, а не просто музыкальные ноты. Читатель должен быть готов к множеству флуктуаций и модуляций в содержании и значении по мере развития каждого из словесных квартетов Элиота.

Что до сих пор нигде не было затронуто в этом введении, так это богатейшая особенность поэзии, а именно ее обезоруживающе простая и прямолинейная трактовка тем, которые люди, по-видимому, всегда считали самыми глубокими. Это те так называемые великие непостижимые явления, касающиеся природы времени, любви, Бога и индивидуальной жизни, последнее из которых также воплощает темы смерти, природы и представления о вечности как обители духа.

.

Переводчик​​ Дмитрий​​ Сильвестров: «Four Quartets, Четыре квартета (1936-1943) – наиболее значительное произведение Томаса Стёрнза Элиота (1888-1965), крупнейшего англо-американского поэта ХХ века. Это четверной цикл пятичастных поэм, ставших классическим примером​​ «традиционалистского авангардизма». Универсализм, эмоциональная сдержанность, лаконичность, символическая насыщенность, дисциплина, формальная заданность и ассоциативная открытость цитатам и парафразам, парадоксальное единство чётких, незыблемых истин и метафорической неопределённости и иронии – таковы черты элиотовской поэтики.

Лирическому произведению, по Элиоту, присуще не значение, но бытийственность. Поэтические тропы – не предмет художественного вчувствования, но бесконечно​​ постигаемые миры, грани творчески явленной нам реальности, сообщаемой через чувства, но обретающей цельность​​ «в их вместилище – разуме»​​ (Фома Аквинский).

Четыре квартета – поэма о месте человека в мире, материальном и духовном мире своего Я, – и мире истории; о призвании и назначении человека, о его страстях и самосознании. Мы не можем жить без любви, и мы постоянно пребываем меж двух огней: себялюбия – и Божественной Любви».

.

Элиот:​​  ​​​​ «Литтл Гиддинг​​ - местечко в графстве Хантингдоншир, оплот англиканства и роялизма во

время гражданской ​​ войны ​​ 1641-1649 ​​ гг., ​​ место троекратного паломничества​​ короля Карла I»

.

.

Прилагательное «Sempiternal​​ вечный» относится к времени года, а ведь оно не может быть вечным.

.

«Весна в средине зимы​​ ни на что не похожа»​​ 

Сейчас такой климат и в Подмосковье

.

«иль​​ пламени​​ ветки»

То ли ветка на солнце, то ль ее сжигают в костре

.​​ 

«то не​​ ветр,​​ но пламя Духова дня»

Пламя в стихе уже третий раз!​​ Если «огонь​​ Духова дня», то цепочка прерывается

Пятидесятница =​​ Сошествие​​ Святого Духа​​ = Духов день.

Пятидесятницу католики и лютеране празднуют в 7-е воскресенье после Пасхи, на 50-й день после Пасхи.​​ Это уже май.

.

«Душа​​ трепещет»

Сергеев: «Силы души оживают»

.

«Теперь живая изгородь»

«Живая изгородь​​ -​​ представляет из себя растения, преимущественно с плотной, декоративной кроной. Кусты или деревья образуют частые посадки в один или несколько рядов. Плотная завеса из крон или ветвей составляет живую изгородь». Такая изгородь (не забор), да еще буксы – это английская традиция. ​​ В мире англичанина больше ухоженной природы, но он еще и не знает наших очень похожих друг на друга домов. В России природа дика, а дома часто однотипны; в Англии такого нет.​​ 

.

«словно цветочки из снега»

Словно в​​ живой​​ изгороди не зеленые листья, но снежные.

Не понять, это преображенные листья​​ живой​​ изгороди или совсем новые цветы.​​ 

.

«Первоначальное​​ лето»

Элиот: «Нулевое лето». Вспомним фразу из песен Пиаф: «Ни о чем не жалею… ​​ Я начну с нуля».

.

«Путем, которым вам свойственно проходить,​​ Оттуда, откуда вам свойственно приходить»

Пришлось взять эти две строчки Сергеева, потому что они точно передают эти две непоэтические строчки Элиота. Как же прозаичен порой наш прославленный англичанин!

.

«Есть и другие​​ края - - - В​​ Англии​​ это сейчас».

Эти строчки поддались рифмовке!

.

Почему​​ «any​​ route»,​​ а​​ не​​ «any​​ way»?​​ Элиот​​ читал​​ Верлена! ​​ 

«En route, mauvaise troupe! Partez,​​ mes​​ enfants​​ perdus!​​ = «В путь, плохой отряд! Уходите, мои потерянные дети!​​ (перевод Яндекса). А вот и мой перевод: «Пролог. ​​ Вперёд, шарашка! Все – в поход. \\​​ Пойдём, пропащий вы народ!». ​​ Я привел перевод и Яндекса, чтоб кто-то не подумал, что за меня переводит искусственный интеллект. Да, ИИ переводит, но весьма приблизительно.​​ 

Верлен, но и вывески в Штатах: «truck route = маршрут грузовика».​​ 

.

Сергеев​​ переводит​​ «If​​ you​​ came​​ this​​ way» как «Если прийти сюда», но у Элиота «Если вы проделали этот путь»! Ненужная загадка и читателю, и переводчику.​​ 

.

Ash​​ on​​ an​​ old​​ man's​​ sleeve​​ и​​ дальше​​ –​​ трогательные,​​ тонкие стихи. Изящно, с рифмой. Спасибо, Элиот.

.

«Уставился​​ я на него…»

Явная отсылка к «Божественной​​ комедии» Данте. Данте встречает Вергилия! Перевод Лозинского:​​ 

«Пока к долине я свергался темной,

Какой-то муж​​ явился предо мной,

От долгого безмолвья словно томный».

.

«О, кто-то из великих»

Элиот: «Какой-то мертвый​​ мастер».​​ 

.

«Я​​ знал​​ его, забыл,​​ опять припомнил»

Обожание Данте – старая традиция людей искусства. Никто так много, как Данте, не сделал для мирового искусства

.

«И тут решился на​​ двойную роль»

Элиот сразу - и он сам, и Вергилий. Обычный поэт трепещет перед встречей с Поэтом.

.

«И слышу​​ чей-то голос:​​ «Что? ты здесь?»

Как в «Божественной»?

«Спаси,​​ -​​ воззвал я голосом унылым,​​ -

Будь призрак ты, будь человек живой!»

.

​​ «По воле пересекшихся времен»

Единственно верный перевод Сергеева. Пришлось использовать

.

«Мы встретились в нигде, ни​​ в «до», ни​​ в «после»«

Встретились​​ в недвижной точке – важном «персонаже» квартетов

.

«И зашагали​​ в мертвом патруле».

«Мёртвый патруль» больше, чем «призрачный». Патруль = контроль – и «мёртвый патруль» - когда мир контролируют мертвые. Элиот дает понять, что он будет в этом патруле и после его смерти.

.

«Исчез​​ под​​ звуки​​ рога»

Так​​ у​​ Элиота:​​ «And faded on the blowing of the horn»

У Данте:

И вождь ему:​​ «Ты лучше в рог звени,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Безумный дух! В него - избыток злобы

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И всякой страсти из себя гони!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​  ​​ ​​ ​​ ​​​​ О смутный дух, ощупай шею, чтобы

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Найти ремень; тогда бы ты постиг,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что рог подвешен у твоей утробы».​​ (Ад, песнь 31)

Тут Элиоту стоило б ориентировать читателя.

Все же рог - средневековый символ охоты. Куда это Данте собрался охотиться? Или​​ «рог Роланда»​​ из испанского средневекового эпоса.

.

«Но на самом деле совсем разные, растущие на той же самой изгороди»

Изгородь становится символом жизни.

.

«Так​​ любовь к стране»

Элиот:​​ love​​ of​​ a​​ country​​ = любовь к​​ какой-то​​ стране

Сергеев:​​ Так​​ любовь к​​ родине

.

to​​ ring​​ the​​ bell​​ backward​​ ​​ -=​​ звонить в колокол в обратном направлении. Но это буквальный перевод, но Скрибнер дает значение аномалии – и я вслед за Сергеевым перевожу: «Чтоб​​ набатом​​ вызвать​​ кошмары».

Французский перевод: «чтобы позвонить в колокольчик задом наперед». Забавно.

.

«Чтобы вызвать призрак Розы»

««Виде́ние Ро́зы»​​ или​​ «При́зрак Ро́зы»​​ (фр. Le Spectre de la rose)​​ -​​ одноактный балет Михаила Фокина на музыку пьесы Карла Марии фон Вебера​​ «Приглашение к танцу»​​ (1819) по мотивам стихотворения Теофиля Готье​​ «Видение розы». Был поставлен в труппе Русского балета Дягилева, декорации и костюмы​​ -​​ Леона Бакста.​​ Премьера состоялась 19 апреля 1911 года в Монте-Карло, в Зале Гарнье. Исполнители: Вацлав Нижинский (Призрак Розы) и Тамара Карсавина (Девушка)».

Этот балет впечатлил эпоху.​​ 

.

«Символ, совершенствуемый​​ в смерти».

Далее по контексту «Символ​​ очищения​​ в смерти».

.

«Связывает прошлое и будущее»

Элиот: «Легкая коммерция​​ старого и нового»​​ 

«Легкая коммерция»? Так у поэта. Он служил в банке.

Октябрь – ноябрь 2023