ЭВРИДИКА

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 1

-Что ты всё пишешь?

-Не подходи, пожалуйста.

-Что это?

-Любовное письмо.

-Надеюсь, мне.

-Нет, не тебе.

-Кому же, Сашка?

-Эвридике.

-Эвридике - значит, мне.

Лена, я хочу рассказать тебе эту историю. Она до того ужасна, что не ​​ верится, будто она произошла с нами. Ты помнишь Свиридовых? Кстати, ты их не

можешь не помнить, ведь с Колькой у тебя ещё в школе ​​ был ​​ роман, а ​​ его

жена Таня ​​ - ​​ такая ​​ же ​​ ученица ​​ Паниной, как и ты. Так вот: Таня умерла

прошлой ночью.

Не стал бы тебе это рассказывать, не будь Таня моей Эвридикой. Ты была и

остаёшься моей Эвридикой в жизни, ты была моей первой Эвридикой на сцене, а Таня ​​ - ​​ предпоследняя, кажется, десятая Эвридика. За пятнадцать лет после твоей смерти я поставил наш балет в разных странах ​​ и ​​ везде, как пишут, «он прошёл с успехом».

Сижу у окна, слушаю летний, тёплый дождь, и чтобы не сойти с ума, говорю с

тобой. Именно сейчас мне надо верить до конца, что люблю тебя. Болтался б по городу ещё, но Наташа пришла со спектакля, да и я промок до нитки. Тебя больше под дождём, чем в этой комнате, но и здесь ты рядом.

Таня - жена друга Кольки, того самого, к которому ты когда-то ​​ была ​​ не-

равнодушна. Она очень ​​ много говорила, что любит меня, и я, возможно, пове-

рил, хоть и не признаюсь тебе в этом. Конечно, Леночка, я говорил, что люблю её, но ​​ я произносил это вслед за ней, моей Эвридикой. Сколько ни было

балетуний, танцующих мою Эвридику, я всех их немножко соблазнял - и ​​ по-

чему-то только сейчас, накануне твоего дня рождения, вижу это с обеску-

раживающей ясностью. Я всегда говорю о любви, потому что это часть работы, я люблю ​​ по работе. А вернее сказать, из острого желания самому приблизиться к образу и помочь в этом ​​ нелёгком ​​ деле ​​ исполнительнице. Так ловлю твои отражения, так создаю тебя, мою единственную возлюбленную, так храню нашу любовь.

Тут ни ​​ капли ​​ непристойности, честное ​​ слово! Непристойно только то, что

исполнительница после репетиции со мной приезжает домой и ​​ умирает ​​ во сне, я надеюсь, в объятиях мужа. Согласись, в этом кошмаре есть что-то ху-

дожественное и ​​ уж ​​ до ​​ конца ​​ наше. Танечка ​​ хотела ​​ простого, женского

счастья, а я хотел работы, хочу женственной, огромной, сияющей красоты. Это

я нашёл в тебе и не отдам никому.

Как много тебя в этой ночи! Я знаю, ты есть, ты не сгорела заживо в новеньком авто, купленном на гастрольные деньги. Ты помнишь нашу любовь? Она

бессмертна. Ты рядом ​​ со мной. Со всеми твоими изменами, с твоим странным

желанием любить меня только немножко: чтобы любовь ​​ не ​​ помешала ​​ работе. чтобы больше ​​ любить ​​ на сцене. Ты долго любила твоих партнёров, этот взвод Орфеев, и вдруг за год до нелепой смерти ​​ решила, что ​​ любишь ​​ меня. Ты влюбилась ​​ в меня, когда изверилась в Орфеях! Ты захотела меня любить - и вдруг умерла с этим желанием любви.

Хватит об этом. Лучше расскажу, как всё было с Таней.

-Может, мы поговорим?

-Нет, я должен поработать. Я тебе не рассказывал? Я прописываю все ​​ человеческие отношения балета на бумаге. Чтобы их лучше понять.

-Так у тебя ещё и литературные ​​ способности? Уж ​​ не ​​ Орфей ​​ ли ​​ ты, Сашка? Стихи не пишешь?

-Да что ты, Наташечка, что ты!

Позавчера она позвонила очень рано.

-Сашка, ты не спишь?

-Семь утра! Сплю, конечно. Что ты звонишь? Коля прилетел?

-Я люблю тебя.

-И я люблю тебя, Танечка, и я. Он звонил тебе из Японии?

-Да ну ​​ его! Муж ​​ объелся груш. Я только что проснулась с чувством, будто мне пятьдесят. Представляешь? Я уже старенькая, а всё ​​ живу, и ​​ зачем ​​ живу, не знаю.

-Ты меня вчера напугала.

-Я?!

-Да. Я заметил в твоей сумке шприц.

-Извини, забыла спрятать.

-Ты не наркоманка, а?

Видимо, в театре ​​ все знали об этой её слабости, иначе чем объяснить, что её утверждение на роль Эвридики прошло так трудно? Теперь, когда мы ​​ репетировали два ​​ месяца, я ​​ и сам стал замечать в ней странности. Однажды

месяц назад мне пришлось прервать репетицию: ей стало плохо. Она ​​ попросила её поцеловать и оставить одну. Когда я вернулся, она была в форме.

-Я-то?

-Ты-то, Танечка, ты-то!

-Зачем тебе это знать? Я же тебя не спрашиваю, почему ты соблазняешь меня на ​​ каждой репетиции. Раз мы работаем вместе, мы больше, чем родственники. Ты терпишь ​​ мои ​​ слабости, я ​​ твои. Я ​​ тебе ​​ позвонила, потому  ​​​​ что знаю: ты не спишь. Ты не спишь, потому что ты любишь меня.

-Люблю?

-Да. Вчера ты опять сказал это, а я поверила.

-Давай спокойней. Пожалуйста. Мне на самом деле хорошо с ​​ тобой. Особенно

хорошо, если идёт ​​ репетиция. Когда ​​ у ​​ тебя получается, я люблю тебя. А у

тебя уже хорошо получается. Ты выдаёшь отдельные красивые куски, а целого пока нет. Ты как, в форме сегодня?

-Ты почему никогда по телефону не говоришь о любви? Мне обидно.

-Я не умею.

-А ты считай эти разговоры частью репетиции - и у тебя ​​ получится. Слушай, Сашка, очень тебя прошу: дай в долг пару сотен.

-Муж прилетит и даст.

-Муж - жмот. Предпочитаю занять у любовника.

-Любовником жены моего друга я быть не хочу, и ты это знаешь. Кроме ​​ то-

го, Татьяна Васильевна, я был за свой счёт на фестивале в Канаде и поиздержался.

-Фестивали был в мае, а сейчас пятнадцатое июля. Сашка, не жмотничай. Я на

самом деле немножко колюсь, но это никому и ничему не мешает. Твоей жене

это очень даже шло.

-То ты всё пинала своего мужа, а вот очередь дошла и до моей жены.

-Между прочим, она умерла от передозировки.

-Она?! Ты совсем с катушек слетела. Ты говоришь ужасные вещи за день ​​ до

её дня рождения!

-Сколько б ей стукнуло?

-Пятьдесят.

-Какое совпадение, Сашик! И ​​ мне ​​ будто ​​ пятьдесят. Вчера ​​ закатилась ​​ на

чей-то день ​​ рожденья: кого-то из девчонок. И сегодня с мужем приглашена

к тёте на день рожденья!

-Что с ​​ тобой ​​ вчера ​​ случилось? Грохнулась ​​ посреди зала. ​​ Таня, мне ведь

страшно за тебя. Как я могу верить в исполнительницу, если с ​​ ней ​​ такое

случается? А если ты рухнешь перед зрительным залом?

-Прости меня, Сашик.

-Хорошо, ​​ забудем. Ты и ​​ обычно ​​ после ​​ первых ​​ двух ​​ часов репетиций как

мёртвая, а передохнёшь с часок, и тебя опять гонять можно. Значит, вчера я

опять говорил о любви? Очень интересно. Что же? Мне самому любопытно.

-Много чего. Ты прав: эти укольчики до добра не доведут. Они ​​ воодушевляют, но я ​​ сама ​​ не знаю, как долго можно на этом ехать. Мне что-то страшно. Вот и звоню тебе. Уж сегодня ты меня, как обычно, в хвост и в гриву не гоняй.

-Хорошо. Появится Коля - попроси его в двенадцать ​​ прийти ​​ в «наш» ресторан. Он знает, где это. Он в курсе твоей болезни?

-Я это не считаю болезнью. Наоборот! Я б не выдержала нагрузок без этого.

-Согласен, как в спорте. Ты что, всегда наркотилась?

-С тех пор, как попала в этот чёртов театр. Саша, скажи мне, что ​​ любишь. Я

поверю. Ты ведь говорил это вчера.

-Театр тебе дал всё! Ты не боишься вылететь из профессии? Что ты ​​ будешь

вне сцены?

-Я вылечу из жизни. Не только из профессии.

-Я люблю тебя, но балет должен выйти вовремя.

Вот такие, Леночка, тары-бары-растабары. Я не описываю всех низостей этих

самых «творческих» отношений. Ты сама видишь, куда заводят репетиции, когда

кто-то не хочет репетировать. Для меня творческий процесс, то, что я ​​ делаю на репетиции, - главное, ибо создаю тебя. Проработать весь день - наслаждение, и если кто-то этой радости не разделяет, то тут ​​ и ​​ начинаются шуры-муры. Она меня ​​ любит, но ​​ я-то ​​ раздавлен ​​ этой ​​ нетворческой ​​ любовью. Она Эвридика, да я-то не Орфей. Да что все эти балетные ​​ твари, все

эти сумрачные, порывистые, острорёберные бабы рядом с тобой, Леночка! Елена Павловна Пинская.

Вот они, издержки профессии: меня осаждают живые Эвридики. Я их создаю на

сцене, а они запросто выходят в жизнь - и для ​​ чего?! Чтобы ​​ любить ​​ меня. Чтобы создавать из меня Орфея.

А про рёбрышки я серьёзно: на старых фото легко разглядеть, что до тридцатых годов ​​ на сценах властвовали упитанные особы, а спортивная порода победила позже. Вот оно, знамение времени: натиск худяшек.

-Наташа, ты мне даже не рассказала, как прошло сегодня? Как оттанцевала?

-Ничего. Ну что? Уже час ночи. Уже прихожу в себя. Ты сегодня в миноре, да?

Думаешь о похоронах?

-Да.

-Ты можешь мне показать, что ты там написал?

-Не сейчас. Пока что это исповедь. Слишком горячо! Завтра эта лава остынет,  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ просто литературой станет просто литературой, послезавтра - просто болтовнёй. Тогда и прочтёшь.

-А сейчас?

-А сейчас это работа. И это - больно.

-Я вижу! Ты даже осунулся. Брось ты эту писанину, полежи со мной.

-Не сейчас, Наташа. Боль отпустит - и приду.

Что же дальше? Дальше появился муж Колька. Что произошло между ними?

Давай подумаем, Лена. Вот ​​ он приезжает. У Свиридовых, если ты помнишь, три замка. Колька-то всегда рвался в богатенькие, но его жена всё чаще ​​ впадала в ​​ депрессии - и от мечты о достойной жизни только и осталось, что эта обшарпанная, слишком плотно ​​ запертая ​​ дверь. Он ​​ вошёл ​​ как-то ​​ боком, будто и не к себе домой, и неуверенно крикнул:

-Танька, привет! Где ты?

-Что застрял в коридоре? Проходи. Лежу. Так устала вчера, что лень хвостом

пошевелить. Как гастроли? Как японки? Выглядишь хорошо.

-Зато на тебе лица нет! - ахнул он.

Он быстро сбросил лёгкий плащ и, почему-то злясь, расхаживал ​​ по ​​ комнате. Наконец, ловким движением раздвинул книги на стеллаже и достал шприц:

-Опять за старое, да?

Он спросил сухо и иронично: именно такой тон с некоторых пор установился в их отношениях. Заглянул в холодильник:

-Приготовила б пельмени ради мужа. Выпьем за встречу?

-Буду я возиться. Лопай макароны. На пельмени тебя Пинский ​​ приглашает. В

полдень в «ваш» ресторан.

-Саша звонил? Это хорошо.

-Я заняла у Сергеева триста рублей.

-С ума сошла! Я тебе ​​ на ​​ две ​​ недели ​​ тыщу ​​ оставлял. Все проела, что ли?

-Хватит на меня орать.

-Ты что, не ​​ понимаешь, что ​​ Сергеев против меня? Худсовет или ещё что, он

мне прямо высказывает всё, что обо мне думает. Ты ведь знала это.

-Если будешь ​​ меня очень критиковать, не смогу репетировать, - сухо ответила Таня.

-Глупая баба! Забыла, с ​​ каким трудом я протаскивал тебя на эту роль! До пенсии не дотянешь. О чём ты думаешь?

-О вечности и смерти, - совершенно серьёзно сказала она.

-Загибаться собралась? Тебе нет ещё и ​​ тридцати. А ​​ вообще, мысли ​​ неплохие. Это тебя ​​ Сашка накручивает? Я не могу тебя спасать бесконечно. Неужели так трудно это понять? Я ведь не господь бог.

Уверен, Лена, разговор был ​​ вроде ​​ этого. Выписал только то, что вижу точно, что легко танцуется; балет именно об этом. Коля боится за неё, зная её слабость; Таня понимает, что ​​ приближается что-то ужасное, но её слабость уже сильнее её. Помню, и в нашей семье на ​​ наших ​​ глазах ​​ рос ​​ такой ​​ же ужас, смягчаемый разве ​​ моей любовью. Теперь начинаю понимать произошедшее с нами.

-Я тебе завтра всё объясню. У меня уже идеи в ​​ ногах, но ​​ сейчас ​​ просто

нет сил показать.

-Хорошо. Ты, никак, варил супы из пакета?

-Да.

-В ковшичке?

-Да.

-Признавайся, кто тебе его подарил.

-Да никто. Я ​​ купил ​​ его ​​ ещё десять лет назад, в том самом промтоварном

магазине, где теперь наш ресторан.

-Ваш?

-Да. Я и Колька много лет сидим там подолгу. Он тихий и недорогой.

Ещё на входе в ресторан он старательно улыбался сквозь стекло ​​ двери. Я

тоже со ​​ страхом ​​ чувствовал, что ​​ теряю ​​ друга, что мы уже предали нашу

двадцатилетнюю дружбу.

-Садись. Как всё прошло?

-Хорошо. В двухтысячном будешь ставить свою «Эвридику» ​​ в ​​ Японии. Здорово, да?

-Спасибо. Это будет моя первая азиатская Эвридика. Кто будет танцевать?

-Я забыл её имя. Накимура, кажется.Я привёз плёнки с её балетами, посмотришь. Так что радуйся, Сашка. Как у тебя репетиции? В сентябре эту Эвридику придётся сдавать худсовету.

Я решил спросить прямо:

-Ты, конечно, не знал, что твоя жена колется?

-Сашка, зачем ты? - он явно обиделся. - Так прямо!

-Я боюсь, мы ​​ не ​​ выпустим ​​ балет вовремя. Ей вчера стало плохо. Прямо на

репетиции.

-Эти срывы ​​ у ​​ неё ​​ постоянно ​​ много ​​ лет. Она и колется, чтобы их сгладить. Представь моё положение: я ​​ открыл ​​ это ​​ уже ​​ после ​​ свадьбы, после

Танькиных неудачных ​​ родов. За ​​ ней ​​ надо ​​ присматривать, как за ребёнком. Оставил её на три недели - и опять всё заново. ​​ Не отказываться ​​ же от гастролей! Переговоры о твоей японской Эвридике я проводил в одиночку на свой страх и риск.

-Спасибо. Но что касается Таньки, я в шоке.

-Будь терпимей, Саша. Твою Елену Павловну тоже вытягивали из таких про-

валов.

-Я обижусь. Что за фантазии!

-Какие там ​​ фантазии! Она ​​ приходила ​​ колоться ко мне в администраторскую, а то б и до премьеры не дотянула. Не удивляйся! Я и Лена всегда дружили. Сейчас репетируй Эвридику и с Симоновой.

-С Наташей Симоновой?

-Да, с ней. Я уже договорился с ней на гастролях. Дублёрша не помешает.

-Неужели я так мало знаю женщин?! У тебя был роман с Леной?

-Да. Ещё в училище. В хореографическом я был её постоянным партнёром. Вот

что! Раз у Елены Павловны юбилей, я предлагаю осенью провести вечер ​​ её

памяти.

-Она на самом деле была наркоманкой?

-Да, Сашечка, да!

Я поморщился: как не к месту была эта фамильярность!

-Ты был всегда слишком строг с дамами. Понятно: ты ведь ходил в звёздах!

-Это каких ещё «звёздах»? - рассердился я.

-В восходящих. Ну, то, что звезда всё же не взошла - это другое дело. Но у

тебя не было этой прозы: боли в ногах, уколов, перегрузок.

-Коля, у всех ​​ своя ​​ проза. Её ​​ ещё ​​ никто не избежал. И у тебя, и у наших жён, и у меня. Но я всегда считал нас четверых друзьями. Поэтому мне неприятна эта болтовня о жене. И особенно после её смерти.

-Вот и поговори с тобой!

-Колька, ты мне скажешь, что было на самом деле?

-Сказать или нет?

-Сказать.

-Твоя жена умерла от передозировки.

-Я не верю.

-Не хочешь, не верь. Мы договорились об её юбилейном вечере? Это важно ​​ и

для тебя, ведь ​​ в ​​ театре ​​ уверены, вы ​​ ладили плохо и ты - даже отчасти

причина её смерти.

-Сволочи! Что вам ещё взбредёт в башку?

-Сашик, не будем об ​​ этом, раз ​​ это ​​ тебе ​​ неприятно. Идёт ​​ официант. Что

возьмёшь? Я пельмени.

-Две пельменей, - бросил я официанту и снова ​​ пустился ​​ допытываться ​​ о

тебе: - Значит, Леночка многим нравилась?

-Да. В отличие от ​​ тебя. Ну ​​ что? Вечер ​​ Елены ​​ Павловны ​​ Пинской. Сделаем

большое, на весь ​​ задник ​​ фото. У ​​ твоей жены особенное, тонкое и строгое

лицо. Она понравится всем.

-Это моё ​​ право, Коля, говорить ​​ о ​​ ней, как о живой. У тебя такого права нет.

-Почему ты ​​ меня ​​ лишаешь ​​ столь ​​ многого? И ​​ я ​​ праздную ​​ её пятьдесят лет, она и для меня навсегда останется Эвридикой. И не обижайся! Ты ​​ должен согласиться, что ​​ не ​​ понимаешь женщин. Но ты талантлив, Сашка! Я тебе

говорю: ты с головой! Это удивительно, как ты сумел выйти из её тени, сделать себе ​​ имя ​​ в ​​ новой, уже ​​ всемирной ​​ толпе. В тебе столько достоинств! Только великодушия маловато.

-Великодушия? - растерянно переспросил я.

Мы уже ели пельмени, а я живо себе представил, как ты и Колька в пятнадцать лет целуетесь на лестнице.

-Так Лена умерла от передозировки?

-Кончай это ​​ самоедство, Сашка! Живи ​​ будущим, а ​​ не прошлым. Я тебе, дураку, ещё подарок заготовил: будешь «Жизель» ставить. Сразу после этой ​​ Эври-

дики.

-Да ты что! - я вмиг расцвёл. - Коленька, что ж ты сразу-то ​​ не ​​ сказал? Кто

это решил? Я ​​ давно ​​ хотел поставить не своё, личное, а что-то ​​ классическое, по-настоящему известное. Сделать своим что-то чужое, расхожее - да я мечтаю об этом! А кто будет танцевать? Бабы передерутся.

-Жизельки будет сразу три: моя Танька, Степанова и Симонова. Ты что, очень

боишься за мою жену?

-А как ты думаешь! Ей не потянуть и Эвридику, и Жизель.

-Да нет же, Сашка! Если у неё Эвридика не идёт, давай снимем её потихоньку - и готовь с ней Жизельку.

-Кто справится с такой работой до осени?!

-Наташка.

-Голова кружится!

-Вот-вот. Наконец-то, от женщин и у тебя голова закружилась.

-От работы она кружится больше.

-Ишь как. А будь ты на моём месте, чтоб сталось с твоей головёнкой?

-Куда мне! У тебя голова исполнительного директора. Это, знаешь ли, высший

пилотаж.

-Вот именно. Мы ​​ не ​​ Мариинка, но ​​ и ​​ мы ​​ на ​​ плаву. Думаешь, это так легко: частный балет в России? Кто тебя раскручивает, а? - грозно спросил он.

-Ты, Коленька, ты!

-Везде твои Эвридики: в Бельгии один спектакль, во Франции два, в Испании

пять.

-В Германии два.

-Вот! Везде наследил. Ты наша звезда и знай, вкалывай.

Мы ещё долго говорили, но страх за Таню ​​ заглушал ​​ все ​​ чувства. Похоже, более мы не слышали друг друга. Возможно, не услышим никогда.

-Так кто я тебе: Эвридика или Жизель?

-Пока не знаю, - рассмеялся ​​ я. - До ​​ премьеры ​​ «Эвридики» - Эвридика, а ​​ там

посмотрим. На самом ​​ деле, я ​​ не только люблю мой балет «Эвридика», но я и

устал от него. Надоедает понимать себя в том, что сам ​​ же ​​ и ​​ создаёшь. В

объятиях Жизели отдохну от страсти Эвридики. Не передать, как хорошо, что

Жизель будешь танцевать именно ты.

-Почему, Саша?

-Догадайся.

-Не могу.

-Обними - и догадаешься.

-Вот.

-Я люблю тебя.

Что же произошло в последующие три часа? Думаю, у них была ужасная сцена

по поводу ​​ денег. Меня совершенно раздёргала репетиция с кордебалетом. Я

ничего не имею против этих пяти женщин, попавших под горячую руку, ​​ - и

всё же ​​ я гонял их немилосердно. Я вас, клячи! В детстве видел, как мой дедушка сзади охаживал мою бабушку вожжами - и вся ​​ репетиция ​​ прошла ​​ в

духе этой подсмотренной сцены. Для себя ещё раз решил, что с этим бабьём

надо держаться построже.

Сижу себе ​​ в ​​ кабинете ​​ - ​​ и вдруг заявляется Танька в самом тигристом

состоянии. Не в четыре, как надо, а в пять и без стука.

-Вставай, дуралей, - командует она. - Прошвырнёмся  ​​​​ по ​​ Питеру. Пойдёшь ​​ со

мною в зоомагазин.

-По-твоему, это смешно. Ты опоздала на репетицию.

-Зачем ты всё обсуждаешь с моим мужем, скотина? Он довёл меня до визга. Я

не могу ​​ работать. Вот ​​ и ​​ хочу ​​ купить ​​ змею. Одна, мой ​​ муж, у ​​ меня уже

есть. Куплю ещё одну. Кроме шуток, у моей канадской приятельницы удав Петя («Питер» по-английски) живёт прямо дома - и муж её за это уважает. Ты идёшь?

-Пойдём. Я тоже не в духе, - сдался я.

-Почему ты ​​ репетируешь ​​ с ​​ таким ​​ напряжением? - спросил ​​ я уже на улице. - Надо всё делать ​​ плавно ​​ во ​​ всём, что ​​ касается ​​ призвания. Дыхания должно хватить ​​ на ​​ всю ​​ жизнь. Тебе ​​ жить - сто лет. Разве не так? А вообще, - мои нотации мне уже поднадоели, - я благодарен тебе за ​​ эту ​​ прогулку. Мы идём по нашему красивому городу, а Лена вместе с нами.

-Ты всё о ней! Мне надо умереть, чтоб тебе понравиться! Так я умру! Сколько можно служить этому призраку, этой странной нимфе? Ты взял за правило

сначала убивать женщин, а потом их любить. За что ты любишь Лену? Ведь ты

сам её и убил.

-Фу, дура. Хватит мрачных фантазий, Танька: мы ведь ​​ работаем ​​ вместе. Знаешь, о чём наш балет?

-Обо мне, - наивно провозгласила она.

-Что ты! - испугался я. - Балет о красоте. Вот он, твой зоомагазин. Зайдёшь?

-Идём вместе. Балет о моей красоте.

-О твоей, о твоей, - поддакнул я. - О Красоте. О силе женской красоты.

-Ты не можешь этого понимать: ты никогда не любил. Эвридика - единственная, и она ​​ - ​​ это ​​ я. Смотри, - мы ​​ уже ​​ обошли магазин, - достойного зверя нет. Мне надо такого, чтоб защищал от мужа.

-От мужа ​​ и от себя самой, - поправил я. - Хорошо! Тогда почему не танцуешь

этой единственности? Почему ты оставляешь её ​​ в ​​ жизни? Тебя ​​ соблазняет

роль Эвридики ​​ в ​​ жизни, а ты перенес этот соблазн на сцену. Колька дал тебе денег?

-Да! Жди! Этот жмот!

-Ты любишь свои мечты, - я всё продолжал подготовку ​​ к ​​ близкой ​​ репетиции, - а ты ​​ люби ​​ свою ​​ работу. Слушай, я устал. Пойдём в театр. Лучше б ты пришла на репетицию с кордебалетом: я добивался от них глубины перспективы: по моей идее, они застывают, оттеняя величие твоей смерти. Смерти на сцене! После такой смерти так хочется жить.

-Не скажи. Умирать ​​ мне ​​ интересно не только на сцене, но ещё больше хочется того, что люблю: я люблю этот город - и иду по нему, я люблю тебя - и я ​​ в ​​ твоих руках. А мужа и не люблю, и не хочу видеть. Устала и от него, и от репетиций. Сашка, если ты хоть немного меня любишь, дай денег. Мне надо дозу; это всего сто рублей. Ты хочешь, чтоб я умерла прямо здесь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 2

-Ты дружила с Таней?

-Как-то вместе были в кафешке.

-Она мне выдала фразу, от которой я так и не могу опомниться: «Ты сначала убиваешь женщин,а потом их любишь».

-Спьяну ​​ она ещё и не то могла сказать. Лет пять назад она мне всерьёз

говорила, что ты гомик. Не бери в голову. Ты ​​ сам ​​ подпустил ​​ её ​​ слишком

близко!

-Всё верно, но я чувствую себя виновным.

-Глупо, Сашка! Ты выжал ​​ из ​​ неё всё, что можно, и даже куда больше. Да что

она без тебя? Она танцевала в трёх твоих балетах. Пусть, если не дура, молится на тебя, как на бога. Я б на её месте вылечилась и не дурила голову своим благодетелям.

-Ну, ты сурова! Тебе ​​ двадцать, ей тридцать. Всего десять лет, а вы из разных эпох, из разных цивилизаций.

-Она не любила искусство, если себя не берегла.

Прошло три ​​ недели ​​ с похорон Тани Свиридовой, я потихоньку остываю - и

опять могу говорить с тобой о страшном. Вернее, о ​​ главном. Горячее ​​ лето

уходит, и первый ​​ осенний холод обнимает меня нежно-нежно. Как ты, Леночка. Наконец-то пошли затяжные дожди, а в них ​​ я ​​ совершенно ​​ нахожу ​​ себя. Помнишь Наташу ​​ Симонову? Вовсю репетирую с ней. Она с первой репетиции вошла в строгие линии будущего спектакля, так ​​ что ​​ мой ​​ страх ​​ за

премьеру прошёл.

Кто, ты думаешь, помог мне понять происшедшее? Именно она. Оказывается, Наташа видела ​​ сцену между Свиридовыми, случившуюся до моего похода с Та-

ней в зоомагазин. Там было объяснение ​​ по-крупному: теперь ​​ припоминаю, у

Тани светился ​​ фонарь под глазом. Видно, Колька решил, у нас роман. И вер-

но! Мы несколько раз согрешили, но, так сказать, в рабочем порядке. Тут ​​ до

романа ещё ой-ё-ёй сколько, но моего бывшего друга подхлестнули её слова:

-Я не люблю тебя. Не люблю, не люблю, не люблю.

-Дура! Ты знаешь, сколько у этого Пинского (этак-то обо мне!) любовей было?

​​ Они играли в разные игры: Таня - в семейную жизнь, а Колька - в любовь. Он

не знал, что играет: он верил, что любит на самом ​​ деле. Верил, потому ​​ что очень хотел ​​ верить. Таня глупо, с размаха, отбросила все правила - и верить стало не во что. Вот он фонарь ей и поставил. Не ​​ как ​​ мой ​​ друг, не как администратор средней руки, а просто, как муж. Вернее, как мужик.

Наташа своим желанием работать пролила свет на все эти ​​ бурные ​​ страсти. Мы вкалывали - и вдруг я увидел Таню в зеркалах. Эти целые плоскости

тренировочных зеркалов обычно корректны до злости. Она умерла от ​​ моего равнодушия, так и ​​ не ​​ примирившись с тем, что ​​ я любил её только на репетиции, в твоём образе.

-Ты видел Колю? - спросила Наташа в перерыве.

Она так хорошо работала, так чудесно преображалась, что я ​​ осторожно ​​ её

поцеловал. Не этот ли поцелуй помог нам разоткровенничаться?

-Он запил ужасно. Две недели не появлялся в театре. Сходи к нему, Сашка.

-Не могу. Он винит меня в смерти жены.

-С чего ты взял?

-Я это чувствую.

-Это тебя Танька так накрутила. Я её знаю!

-Что ты знаешь?

-Что на репетиции приходила ​​ надушенная. Что ​​ соблазняла ​​ вас, Александр

Николаевич. Она не ​​ любила ​​ вкалывать. Это ​​ же все знают. Отдаться, конечно, проще, чем репетировать.

-Да, - серьёзно согласился я. - Она на самом деле боялась выглядеть труженицей. Для меня нормально, что в балете полно женщин, но ещё больше творческих кляч. Она не хотела быть клячей!

-Будто кто-то хочет! Я вот не боюсь работы.

-Тебе не страшно не понравиться?

-Нисколько. Сейчас и самая красивая женщина должна убеждать ещё ​​ чем-то

помимо красоты. Теперь красота кажется только уловкой технических возможностей: грохнула на свою морду косметики на сотню долларов - ​​ вот ​​ и

красива.

-Уже и женщины так думают!

-Наташка, это правильно, но грубо.

-Не выдумывай. Я хочу сказать другое. Таня искала ​​ в ​​ тебе ​​ не ​​ любовь, а

равновесие. И не нашла. Тут нет твоей вины. Так что тебя если что и мучает, так только твои собственные комплексы. Я б не стала тебе это доказывать, если б не любила тебя. Её убило время, а не ты. Я и Кольке это доказываю. Её выперли из Мариинки, а тут она не нашла, за кого зацепиться.

-А ты? Если ты понимала всё это, ты не пробовала её спасти?

-Саша, а кто спасёт меня? Моя жизнь, что, ​​ - рай? Рай без конца? И ​​ потом, я

не сближаюсь со столь эксцентричными особами.

-В чём её эксцентричность, по-твоему?

-Она путала жизнь и работу.

-А с тобой этого не случалось?

-Я слишком ценю работу, чтобы путать её с жизнью.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 3

Прошло ещё ​​ полгода. Работа ​​ с ​​ Наташей Симоновой кончилась, и она стала

меня избегать. Всё ж она зашла в марте, но так неожиданно, что ​​ я ​​ задохнулся от радости.

-Привет, Сашик. Шла мимо, дай, думаю, зайду.

-Заходи. Я люблю такие порывы, ты знаешь. Мы можем поужинать. Я сварил голову осетрины.

-Что мне твоя голова! Ты мне самой осетрины давай! - шутливо прикрикнула она.

-Я готовлю суп из головы, а саму осетрину ем только по праздникам. Спасибо, что зашла.

-Ужин с Эвридикой. Так ведь?

-Да. Ты пару раз ещё станцуешь её летом: едем в Италию.

-Коля мне уже говорил. Он много мне рассказывает о Лене.

-Он учился в одном классе с моей женой.

-Не только он. Панину помнишь? Она ведь учила всех нас.

-Светлану Викторовну я хорошо знаю. На днях она придёт ко мне в гости.

-Даже так?

-Да. Мне скоро работать в Японии.

-Ты и эту японку соблазнишь, как меня, как всех твоих Эвридик? Неужели ты

забыл меня, Саша? Отработали вместе - и забыл?

-Нет.

-Почему не звонишь?

-Орфеи не звонят, - пошутил я.

-А серьёзно?

-Я тебя помню и люблю, Наташа. Я не оставляю Эвридик. Кого ​​ угодно, но ​​ не их. Никогда не поверю, что Лена и Таня умерли. Никогда!

-Отстань. Дай поужинать.

-Немножко. Совсем немножко. Мне  ​​​​ нравится  ​​​​ тебя ​​ целовать. Я ​​ ведь ​​ Орфей: тот, кто живёт в других, кто вдыхает в них жизнь.

-Ты уже какой раз раздеваешь меня за ужином! Это что, твой стиль?

-Прости. Всё, что я делаю, я делаю в профессии. Я вдруг чую запах пота, ре-

петиции - ​​ и ​​ это ​​ меня возбуждает. Знаешь, когда особенно хочу? Когда на

спектакле захожу в закулисный балетный муравейник, а там кишение потных

тел. Я и сдохну на репетиции.

-Саша, я не Эвридика! Я просто Наташа и хочу пожрать. Потом займёмся ​​ любовью. Что тебе загорелось?

-Отдайся - и всё! - засмеялся я. - Потом подумаешь.

-То ты ​​ меня распинал на грязном полу, то щупал в коридорах. И сейчас мы

что-то репетируем. Хотя бы скажи, что.

-Вечность, Наташенька. Вечность!

-Хорошо, я поверила. Дай хотя бы раздеться. И что ты меня доводишь до ре-

петиционного состояния? Я ​​ не хочу работать. Только не слишком быстро. Не

мни платье. В детстве мама учила меня есть мороженое понемножку. Не ложками, а ложечками. Так что не торопись: у нас в запасе целая вечность.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 4

Представь себе, Леночка: я ​​ только ​​ что ​​ со свадьбы: Наташа Симонова стала «госпожой» Свиридовой, моя последняя Эвридика ​​ вышла ​​ замуж ​​ за ​​ моего

друга. Ты не ​​ представляешь, как ​​ это ​​ приятно, когда кругом одни Эвридики, твои рукотворные образы во ​​ плоти. Неужели ​​ живу ​​ в ​​ мифе?! Ишь, какой

хитрый! Приятно расплакаться от этой мысли; вернее, от этой веры.

Выходит, Орфей, эта увесистая мифологема, прицеплена к моему хвосту и весело погромыхивает. Миф ​​ целиком определяет жизнь вокруг меня: он сводит

и разводит с людьми, он в моих репетициях ​​ и ​​ в ​​ моей ​​ крови. Это ​​ живая

бездна - ​​ и вхожу в неё, и живу в ней, и шаловливо из неё выглядываю: так

приятно, что ни день, спускаться в ад за ​​ Эвридикой ​​ мне, мирному ​​ балетмейстеру.

Иной коллекционирует любовниц, а я Эвридик. После того, как ты сгорела ​​ в

автомобиле, а Таня ​​ умерла ​​ во ​​ сне, я ​​ стал ​​ суеверным. Танечка и Леночка, бедные мои! Вы умерли на взлёте с ясным сознанием несвершившихся надежд. Разве я ​​ хотел ​​ вашей ​​ смерти? Как бы мог хотеть такое? Я ли вам не советовал безумствовать только понемножку и ​​ только ​​ на ​​ сцене? Но ​​ всё рухнуло в жизнь - и я сам едва выбрался из-под обломков.

Мои Эвридики! Вы всё-таки красивы, острорёберные, балетные твари, мои ​​ любимые творческие ​​ клячи. Строжусь на вас, гоняю немилосердно, а люблю. ​​ Как

хорошо обживать миф, наполнять его своим дыханием, своим потом! Все мы ​​ -

одна дружная ​​ семейка ​​ Орфеев и Эвридик. Пора, наконец, понять женщин: это

Эворидики. Им подавай легенду, а на меньшее они не согласны. Я вам ​​ говорю: дайте мне любую балетунью - и я вытряхну из неё Эвридику!

Тебе завтра пятьдесят один, Леночка. За последний год создал ​​ тебе ​​ вдогонку пару ​​ Эвридику: одну ​​ нашу ​​ питерскую, а ​​ другую ​​ в ​​ Японии.

Надо б встать, включить свет, а валяюсь на диване с мыслями о тебе. Сегодня тебя особенно много ​​ в ​​ нашей ​​ квартирке. Смотри, как хорошо я побелил потолки. Мои Эвридики танцуют этакий уютный, хорошо обставленный ​​ ад, пока ​​ не заявляется Орфей ​​ и ​​ не ​​ уводит ​​ их ​​ в мир, где повышаются цены на бензин. Понятно, что они возвращаются сюда, в тёплое лоно легенды.

Когда умерла Таня, чуть было не рухнул в ужас. Ей-богу, если б не мой роман с Наташей, не выкарабкался б.

Кто-то звонит. Да это ж Светлана Викторовна пришла в гости. Ну, хоть сей-

час наболтаемся вволю.

Только не умирайте, Эвридики! Выходите замуж, рожайте, покупайте автомобили и дачи, но не умирайте. Не умирайте.  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

1998

Дерибасовская – Ришелевская, Одесса 2003. Альманах № 13.