НАСИЛИЕ В ДЕТСТВЕ
The violence on the childhood
Первый шок - в мои 6 лет. Меня только перевезли от дедушки в коммунальную квартиру.
Первое, что помню, - ужасно пахнет помойное ведро.
У дедушки такого не было.
Это коммуналка - и папа каждый день сражается с соседями-татарами.
Этой ночью кто-то разбил на кухне окно - и папа куда-то бегал. Подвел меня к окну, показал следы в снегу и зло крикнул:
- Убью эту курву!
Мама подарила мне паровозик, а брату Вове не купила ничего. Ему 12, а мне 6.
Брат восстановил справедливости: мой паровозик он изо всех сил шмякнул ногой.
Паровозик разломался.
Я плакал и попросил маму больше ничего мне не покупать.
Она ответила:
- Не куплю: денег нет.
Так старший брат сразу дал понять, что любви не получится, - и это было очень больно.
Зато подготовило к будущей боли и уменьшило ее.
Конечно, с годами брат и я освоили дипломатический стиль, но, конечно, желания видеться так и не появилось.
Я уже хожу в школу. Я понимаю: надо быть таким, как все - и я становлюсь хулиганом. Вечером с мальчишками бьем стекла в доме офицеров напротив.
Мне десять лет, я уже один брожу по Луге. У меня есть деньги! Целый рубль. Мама давала на пирожки, а я схитрил - и теперь думаю, куда же деть эти деньги.
Дай, думаю, схожу в Заклинье и куплю что-нибудь там.
На шоссе ко мне подходит парень и угрожающе смотрит.
Я пытаюсь пройти, но он останавливает меня:
- Есть деньги?
Видя, что колеблюсь, кричит:
- Я карманы выверну!
- Есть.
- Давай.
Он деловито забирает деньги и уходит.
С горя возвращаюсь в Лугу.
В десять лет я получил урок боли. Избавление от грыжи! Мне странно, что ужасную боль операции я хорошо помню: я не только не воспринимаю ее как насилие, - но почему-то вспоминаю ее с благодарностью. А дело в том, что эта боль стала мерилом всех прочих неприятностей.
Операция проходила без наркоза.
Перед ней в паху надо было особенно тщательно пробрить – и это поручили маме.
Операции предшествовал диалог хирурга с ассистентом: мама умудрилась пробрить неловко, выступила кровь – и два мужских голоса ее дружно ругали.
Особенно поразила фраза:
- Ну, если мать так плохо сделала!
Вот началась сама операция – и я на всю жизнь запомнил это ясное ощущение огня вокруг меня. Все же было ужасно больно, но работал только мой мозг: от боли я не мог ни пошевелиться, ни издать звука. Операции полагалось проходить без наркоза!
Может быть, таким предстанет ад? Огонь – и ты беспомощно в нем распростерт.
Насилие – вечное пьянство отца и бурные выяснения отношений с мамой.
А когда их нет, очень больно от одиночества.
Время от времени на улице появляются люди с забинтованными головами. Я знаю, почему: дерутся камнями. Камнем - по голове!
Меня это очень волнует.
Значит, можно не быть взрослым, а просто запустить камнем.
Тетя Маруся рассказывала мне о неблагополучной Луге. Так получилось, что мои близкие были самыми неразговорчивыми в моей родне.
А вот тети больше любили поговорить.
Придешь к сестре мамы Марии Ильиничне, а она скажет:
- Опять на полигоне парня убили.
Я не видел ничего страшного: повезло, - но вообще было как-то тревожно.
Вот я уже в шестом классе. Теперь занимаюсь спортом - и гулять некогда. Я езжу на финках к дяде Жене: у него телик - и мы смотрим соревнования.
Из-за разговоров о смертях мне страшно ездить одному повсюду, - но зато так интересно преодолевать страх!
До конца школы катаюсь к дяде Жене: тут и чудесный хоккей, тут и фигурное катание на коньках: Белоусова с Протопоповым.
Однажды я вижу моего грабителя, хоть прошло несколько лет! Это тот же волосатый парень!
В его руке нож, он идет на другого человека.
Я молчу от страха.
Этот человек в страхе убегает.
Я тенью прохожу дальше.
Или мне стоило рискнуть жизнью?
На празднике нас с приятелем останавливают и требуют деньги.
Удалось убежать: грабители настолько пьяные, что бежать за нами просто не могли.
В Тигельном дворе меня не любят. Вове Кожанову, что на пять лет меня старше, я не нравлюсь. Он опрокидывает меня на землю средь белого дня при всех: так его превосходство будет еще яснее. Молотит меня кулаками по роже, я плачу.
Наконец, какая-то женщина, проходя мимо, заорала:
- Что ты бьешь маленького?
И Вова убежал.
Кожанов - младший брат того Кожанова, что друг моего брата.
Но я понимаю: мой брат меня не защитит - и ничего ему не рассказываю.
Тогда мы снова объединяемся, чтоб защищать друг друга: Серый, Була и я. Теперь наши цели позитивны: мы вместе, чтоб защищаться.
Мы - хулиганы только внешне.
Много занимаюсь спортом, мне никто не угрожает.
Однажды мама пришла домой в слезах и слегка помятой. Конечно, от меня все скрыли, но потом мне удалось пронюхать, что маму на остановке побила какая-то женщина.
Женщина, у которой с папой были какие-то отношения.
В десятом классе восьмикласснику показалось, что я не слишком с ним почтителен, - и он ударил меня по лицу прямо в школе. Мне было стыдно ответить: я побеждаю в олимпиадах, в многоборье, в шахматах. Нет, потерплю.
Вот бегу кросс - и на Лангиной горе мне навстречу из темноты - целая группа ребят - и у одного, их мужика-вожака, аж кистень в руке. Такой разможжит голову!
Останавливают.
- Ты из какого ПТУ? Не из третьего?
А в Луге тогда было аж пять профессионально-технических училищ. Мне не кажется особенно умным, что их расформировали: многие получали специальность.
- Я из пятой школы.
- А не врешь?
- Не вру.
- Тогда беги.
Леня Пабо мне прямо в классе в лицо сказал, что я дурак и что я ему надоел. Я ему разбил очки.
Мне по секрету рассказывают страшную историю, как в дэкашке москвичку били мордой об унитаз только за то, что она из столицы.
Я не поверил и сам поперся в ДК на танцульки.
И точно: получил по морде.
Отнимают сумку с библиотечными книгами!
О, боже, да этому нет конца!
Все эти казусы хороши тем, что немного подготовили к будущим, куда большим унижениям.
Из детства я не помню игрушек: только природу.
В Тигельном дворе, где я рос, жила бабушка - и её звали «бабка Нюра». Она любила слово «фулиган», часто нас, детей, так ругала - и нам это очень нравилось: само произнесенное слово. Мы часто напрашивались на ее ругань.
Помню, скажем ей: «Пойдем сейчас замок на вашем сарае сворачивать!».
Идем к сараям – и там мы делаем вид, что хотим сорвать замок.
Трясем его, - а она кричит:
«Фулиганы, фулиганы!».
А нам весело. Сейчас стыдно вспоминать такие забавы.
Казалось бы, такой пустяк: папа и брат пили и курили, - но я-то воспринимал это как насилие. Этим насилием переполнена вся моя жизнь! Меня так унижали в Луге и Питере, а теперь смешивают с грязью в Истре. Да, я живу в Истре больше тридцати лет - и ответственно заявляю, что все эти годы были переполнены унижением и насилием. Именно поэтому я не цепляюсь за жизнь!
Да, жизнь - от Бога - и самовольно я с нею не расстанусь, - но этот божий подарок очень горек: приходится жить среди низких, опустившихся людей.
Тут я должен рассказать одну историю: столь же грустную, сколько и характерную.
Как-то девочка, проходя мимо моего отца, остановилась и обложила его матом.
Как рассказал отец, она высказала ему, совершенно незнакомому человеку, все ругательства, какие только знала:
- Дяденька, ты – б…, ты – г-о, ты – х…
Сказала – и убежала.
Но отец, хоть и болел, за ней погнался и настиг ее уже рядом с бараками, где она жила.
Да, многие жили в бараках, в немыслимых условиях.
Скандал замяли.
Тогда было много такого сдавленного протеста. Я уж не говорю про моего отца: для него вся советская жизнь была сплошным насилием!
Если он что-то и рассказывал, то непременно про черные «воронки», что увозили людей в неизвестном направлении.
Очень многие мужчины были недовольны. Мне приходится акцентировать на половых различиях, потому что женщины и тогда проявляли себя куда более сильными.
Не забуду моего соседа: бывшего моряка, инвалида. Он все время сидел у своего дома.
Как-то соседка прибежала к нам и позвала отца.
Он пришел – и я, как обычно, слышал из комнаты, что он рассказывает маме на кухне.
Оказывается, этот «тихий» моряк перевернул всю свою квартиру: раскидал вещи, перебил посуду!
Напившись, он орал как сумасшедший моему отцу:
- Посмотри, как я живу? Зачем мы победили?
В такой атмосфере мы жили.
Сейчас у человека больше возможности быть культурным, но это как раз совсем не значит, что он культурнее нашего поколения.
И новое поколение, несомненно, более агрессивно, чем мы.
Современный молодой человек, проходя мимо, может открыто пукнуть: именно с расчетом, чтобы ты его услышал, - и это его только рассмешит.
А уж то, что он закурит тебе в лицо, так это для него сущий пустяк.