* * *

* * *

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

* * *

* * *

 

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

1946 – 1947

 

* * *

* * *

 

Оглавление

 

1946

Семья Веры и Варя

Влад и Москва

19 марта:​​ рождение​​ Светы Кудрявцевой

Молодые Варенцовы в Москве. Микешин. Варя и Фальк​​ 

Владик в «родной» коммуналке

Сергей​​ Никифорович​​ и Шуберт

Влад и Надя Петровская

Варя успешно сдает квартиру

Варя,​​ Влад​​ и​​ Микешин​​ в Новгороде

Влад и Ангел. Влад может быть и гидом

Ложная​​ новость: Леонид не может иметь детей ​​ 

Микешина​​ помог​​ Варе и Лёне​​ посмотреть фильм «Анна Каренина» с Гретой Гарбо

Влад и Гарбо

Катулл, Влад, Варя, Лёня.

Из жизни Сергея Никифоровича ушло равновесие

Леня и Варя​​ в​​ Театре​​ оперетты

Степан​​ Васильевич женится на​​ Ангеле

Поля и Влад закончили Литинститут​​ 

Артист Кононов на вечерах поэзии. Даша, Лёня, Варя

Летнюю практику Варя и Леонид проходят​​ в Новгороде​​ 

Тенор​​ Копылов​​ едет в Лугу к отцу

Влад не помнил столь тяжелого для него лета

Просмотр​​ «День начинается» с Габен. Микешин, Варя, Влад​​ 

Майор​​ Дмитриев​​ -​​ начальник краевой тюрьмы

Артист​​ Кононов​​ читает​​ стих Ахматовой​​ 

Роза Ненашева с четвертого этажа

 

1947

Надежда Сергеевна встретила своего отца

Микешин посещает мастерскую​​ Пикассо​​ 

Во ВГИКЕ Микешин, Влад и Варя посмотрели «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли

Лёня, Карне и Варя. Варя в кризисе

Катя пришла к Олегу в гости

Варенцов и Шуберт

Позднышев – товаровед в ДЛТ

Микешин.​​ Просмотр​​ «Месье Верду» Чаплина

Лёня в​​ Царском​​ селе

Художник​​ Светлана Юрьевна и Варя​​ познакомились

Микешин и Варя посмотрели​​ «На дне» с Габеном и Луи Жуве

Отец Варенцовой умер​​ в конце декабря

 

* * *

 

ГОД  ​​​​ 1946

 

* * *

 

ПОСИДОНИЙ

 

* * *

 

После новогоднего праздничного застолья Варенцовы рано собрались спать: так все устали за день.​​ 

Первой в ванну ушла Надежда Николаевна – и тут Леонид, словно б вспомнив что-то важное, сказал отцу:

- Представь: когда ко мне​​ в госпитале​​ вернулось сознание, я вспомнил​​ «Ана’басис»: поход Кира.

-​​ ​​ И​​ ты вспомнил​​ это именно сейчас? – удивился​​ Варенцов. - ​​ Лёня, это закономерно: тот поход был трудным.​​ 

- Папа, как нам повезло, как нам повезло! – твердил Леонид в своем раже неожиданного прозрения.​​ 

- Да, - согласился Сергей Никифорович. – Ты о чем?

- Этот год будет без войны!

- Да, тут нам действительно повезло. И нам, и всему миру.

- А мне повезло больше всех в мире, - сказал Леонид.

- Почему? – улыбнулся старший Варенцов.

- Потому что у меня есть вы: и мои родители, и мои чудесные собеседники.​​ 

- Спасибо, - только и мог сказать приятно ошарашенный Сергей Никифорович.

- Как же мы все это пережили, папа? – спросил Леонид. – Столько было насилий, преступлений, ужаса, - а мы живы.​​ 

- Да, этот мир безутешен, - согласился Сергей Никифорович. – Но мы-то с тобой нашли в нем утешение…

- Да. В науке…​​ 

Сергей Никифорович​​ опять засобирался идти спать, но счел нужным задать важный вопрос:

- У тебя есть какие-то творческие планы?​​ 

- Да, папа. Посидоний.

- Ишь, какой​​ ты​​ прыткий!​​ 

Старший Варенцов​​ встрепенулся, несмотря на поздний час,​​ выхватил с полки нужный том​​ Большой​​ советской​​ энциклопедии​​ и прочел:

-​​ «Посидоний Ποσειδώνιος. Годы жизни: 139/135 год до н. э., Апамея​​ -​​ 51/50 год до н. э., Рим. Родился в Сирийской Апамее. В молодости несколько лет провёл в Афинах, слушая лекции философа-стоика Панетия. ​​ Некоторое время путешествовал по Средиземноморью, посетил Италию, Испанию, Галлию и Германию, знакомился с обычаями, знаниями и культурой народов. Несколько лет провёл в Риме и получил доступ в высшие круги римского общества».​​ 

Если честно, я совсем его не знаю. Как-то​​ так получилось.​​ ​​ Ну, смелость города берет!​​ ​​ Спокойной ночи.​​ 

 

«Ана́басис»​​ (др.-греч. Ἀνάβασις​​ -​​ букв.​​ «восхождение»), или​​ «Отступление десяти тысяч»​​ -​​ самое известное из сочинений Ксенофонта, древнегреческого писателя и историка родом из Афин. Он​​ описал поход греческого войска (всего около​​ тринадцати тысяч​​ гоплитов из Греции​​ -​​ наёмников персидского царевича Кира Младшего) в Переднюю Азию и последующее отступление оставшихся десяти тысяч греков, под водительством самого Ксенофонта, из Месопотамии на север к Трапезунду (совр. Трабзон), после битвы при Кунаксе (401 год до нашей ​​ эры).​​ 

 

* * *

 

1 января - японский император Хирохито отрёкся от своей божественности в своей декларации​​ «Нингэн-сэнгэн».

 

* * *

 

Варя знала, что Леониду задано написать работу о Посидонии. О своей курсовой она думала мало: Леня обещал помочь. Ее отец Николай Сикорский устроил бы ей настоящую войну за такое отношение к учебе, но его не было на свете – и Варя взрослела одна. Правда, война​​ уже​​ сделала ее взрослой, решительной, строгой, война заставила ее быть такой​​ – и оставалось только научиться зарабатывать. Она сама шила себе платья, сама убиралась по дому.​​ 

А кто бы убирал вместо неё? ​​ Она​​ подумала, что у родителей ее мужа была домработница, - но​​ своя же близкая родственница.​​ 

Что в этом изменил брак? Да ничего.​​ ​​ Варя и Лёня встречались много лет – и брак был продолжением этих встреч.​​ 

 

Как же она удивилась, когда​​ однажды​​ ее застала дома Вера Сиверцева! ​​ Обычно Вера не появлялась вот так внезапно, но сегодня она просто ворвалась в квартиру и с​​ порога​​ заявила растерявшейся Варе:

-​​ Варенька, я не хочу, чтобы твой​​ Сергей Никифорович​​ встречался с моим​​ Геннадием​​ Петровичем!

Про свекра подруга сказала «твой»! А причем тут она?​​ Но Варя и не знала про их встречи!​​ Сергей Никифорович меньше всего походил на пьяницу.

- Вера, да что с тобой?​​ ​​ - воскликнула она. -​​ Тебе нельзя так волноваться, милая!​​ Ты же на сносях!​​ Тебе в марте рожать!

- Мой опять пришел домой на рогах!

Вера расплакалась – и Варя​​ вспомнила, как часто ее отец​​ за водкой шептался с Варенцовым.​​ Что бы она могла предпринять? Что посоветовать?​​ Повлиять на отца мужа?!​​ Когда была война, каждому бойцу полагались в день сто граммов​​ водки – и​​ водка, пусть неофициально, стала чуть ли не национальным символом для так называемых​​ «несознательных граждан». А таковых было куда больше, чем сознательных.​​ 

Вера​​ была красивой, высокой девушкой, но при сколько-то близком общении бросалась в глаза ее нервность.​​ Варя это знала – и старалась успокоить подругу. Все же​​ Варе были неприятны​​ эти слезы: пьянство мужчин было общим местом! Протестовать против него – это как злиться на сквозняк.​​ 

- Да все мужики – пьяницы, - безапелляционно заявила Варя, чтоб только сказать что-нибудь,​​ – и Вера изумленно вытаращила глаза: она-то​​ знала, что Лёня не пьет.

Вера обиженно замолчала – и​​ Варя​​ поняла, что сморозила глупость. Но что бы еще она ответила?!​​ 

 

Они молчали.​​ Разговора не получалось​​ и потому, что​​ Варя не любила обсуждать поступки близких, а тем более​​ этих​​ близких​​ людей​​ -​​ осуждать.

Наконец,​​ Варя спохватилась, стала жалеть подругу – и Вера успокоилась. Вера больше нуждалась в подруге, чем Варя.​​ Варя, как и Анна Ангелиновна, была ошарашена разницей в возрасте Веры и ее мужа, но для нее Геннадий Петрович был человеком с несомненными заслугами.

 

* * *

 

Когда Микешин встретил Варю, ему было пятьдесят восемь, а ей двадцать два.​​ Между ними тридцать шесть необычайно бурных лет.

Николай Степанович вспомнил строчки Пушкина:

 

И может быть​​ -​​ на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

 

С прошлого года​​ сорок пятого года​​ в Советском Союзе выходит «Журнал мод» - и​​ была слишком​​ понятна его популярность среди женщин.​​ Конечно, один из номеров Микешин подарил Варе.​​ 

Варя​​ бросилась​​ его изучать – и зачитала до дыр.​​ 

 

* * *

 

Сокольнический парк был огромным.​​ Влад​​ жил рядом,​​ но он​​ не любил по нему гулять.​​ Центр Москвы привлекал его куда больше.​​ На метро он добирался до​​ Красной площади​​ и бродил там.​​ Это объяснялось еще и тем,​​ что его мама в детстве рассказывала ему о Москве – именно об исторической роли​​ Москвы в истории российского государства.​​ 

Ему казалось такое миссией:​​ бродить по Китай-городу (Кремль открыли только в 1955-ом, после​​ смерти​​ Сталина)​​ и воображать жизнь четырнадцатого века своих далеких предков. ​​ Иван Калита! При нем московское княжество стало стремительно расти – и Владу казалось, он видит всех этих​​ русичей, бежавших из разоренной и все же еще разоряемой​​ южной Руси в Москву.

 

Владу​​ нравилось смотреть на строительство сталинских высоток; две из них​​ хорошо просматривались с набережной.​​ 

С Васильевского спуска​​ через Большой Москворецкий мост​​ он выходил на Ордынку, но сразу сворачивал​​ и по​​ каналу доходил до Леонтьевского переулка.​​ Здесь​​ он шел до​​ дома​​ с квартирой Пастернака и Третьяковской​​ галереи.​​ ​​ Потом он сворачивал направо и шел до​​ Багратионовского моста! ​​​​ Выходил на Арбат и только тогда спускался в метро.​​ 

 

Так к своим питерским скитаниям Влад с радостью присоединил московские. ​​ Какое чудесное​​ впечатление остается от Града, когда ты идешь по нему пешком! Он верил, что когда-нибудь вот так исходит и европейские города.

​​ 

Влад​​ был рад:​​ Серконин​​ добыл​​ себе​​ хорошую​​ иностранную печатную машинку, а старую​​ по дружбе отдал Владу. Теперь можно было не делить машинку с Полиной!​​ 

Пишущая машинка была сокровищем – и потому достойна особого упоминания.​​ 

Когда Влад стал москвичом, питерская машинка​​ осталась его маме, которой приходилось по работе время от времени печатать что-то ответственное, - а на свою машинку Влад никак не мог накопить.​​ Что ж, случай помог.

 

* * *

 

-​​ Представь, -​​ Сергей Никифорович​​ сказал своей жене, - Лёнька​​ только что успешно сдал курсовую по античному пониманию точки, а уже выбрал Посидония. Ты занималась им?

- Конечно! И сейчас упоминаю в лекциях.​​ 

- В своё время, - продолжила Надежда Николаевна, - я​​ над ним​​ изрядно попотела.​​ Кстати, ты помнишь, что на него часто ссылается Плутарх?

-​​ Надо сказать это Лёне!

-​​ Зачем говорить? Это очевидно.​​ Посидоний​​ – не только философ, но и историк.​​ Я вспомнила:​​ ​​ он​​ считал, что божество – это мыслящее, огненное дыхание. Представь, это дыхание​​ не имеет никакого образа, но может превращаться во всё,​​ во​​ что оно​​ захочет, и всё делать себе подобным. ​​​​ 

Кстати, ты знаешь, что Лёня учит​​ древнегреческий?

- Мне он не говорил! – ответил Варенцов.​​ 

- Я его как-то спросила, как​​ «образ»​​ по-гречески, - и он​​ правильно​​ ответил​​ «Μορφή»!​​ Очень меня поразил.​​ Как хорошо, что Варя к нам переехала!​​ Но меня беспокоит ее отношение к учёбе.

- Не будем об этом, - отрезал Варенцов.​​ ​​ 

 

Надежда Николаевна не знала о встречах​​ ее мужа с мужем Веры Сиверцевой​​ - и тут старшего Варенцова спасла замкнутость его жены:​​ Надежда Николаевне не понравились ни Вера, ни​​ Анна Ангелиновна.​​ Она старалась не общаться ни с ними, ни с родственником Переверзевым.

Однако этот случай не заставил себя ждать: у Надежды Николаевны появились проблемы с сосудами. Обращаться наугад при знакомом медике было бы странным - и она обратилась к Кудрявцеву. Он на самом деле помог – и уже все Варенцовы, кроме Вари, сидели на таблетках.​​ Кроме того,​​ Надежда Николаевна​​ стала снисходительнее к Кудрявцеву.

 

* * *

 

Сергей Никифорович открыл​​ специальный античный словарь и​​ еще прочел о Посидонии:

 

-​​ Затем Посидоний поселился на Родосе и открыл там философскую школу. В 77 году до нашей эры его лекции слушал Цицерон. Через Цицерона с Посидонием познакомился Помпей, навещавший его в 66 и в 62 году до н. э. По утверждению Страбона, Посидоний являлся​​ «самым многознающим философом нашего времени». Сочинения Посидония сохранились лишь во фрагментах, подавляющая часть которых не может быть отнесена к определённым трактатам. ​​ Физические воззрения Посидония вполне традиционны. Космос един, конечен, шарообразен, окружён пустотой извне; в центре него находится Земля. Бог - это огненная мыслящая пневма, простирающаяся по всему сущему; он же - космический логос, взаимосвязь всех космических процессов и​​ «мировая симпатия». Звёзды - это божественные эфирные тела, Солнце - чистый огонь; Солнце и Луна питаются испарениями морей и пресных вод.

 

- Все-таки сложная тема, - решил про себя Варенцов. – Надо Лёньке помочь.

 

* * *

 

Молодые Варенцовы приехали в Москву в январе, на каникулы (именно такой была договорённость Вари​​ с​​ Микешиным, побывавшим в ее квартире в Ленинграде)​​ – и жили у знакомого​​ Николая​​ Степановича, который тоже одно время жил в квартире Вари. ​​ Лёня смотрелся​​ даже​​ импозантно со своей приятной итальянской тростью, которую​​ раздобыл ему отец. Сколько-то много он ходить уже не мог – и приходилось часто отдыхать.​​ Было важно, что жили они в центре Москвы – и для них просто бродить по центру столь славного Града было великой радостью.

 

И​​ Лёню, и Варю​​ поразила многолюдность Москвы. ​​ В ​​  ​​​​ лицах​​ москвичей​​ было разлито столько радости, словно б войны не было.​​ Недалеко от центра о​​ ней​​ весомо​​ напомнило​​ полуразрушенное​​ здание, которые не успели привести в порядок.​​ ​​ Все же, скорее всего, наша молодая пара просто многого не замечала​​ в упоении своим счастьем.​​ После чудовищных разрушений в Ленинграде Москва казалась вовсе не тронутым городом.

 

- Леня, а у тебя нет ощущения, что мы, сколько ни учимся, остаемся глупыми?​​ – спросила Варя.

После Ленинграда Москва казалась ей сказочной.

- Да! ​​ Чем больше знаешь, тем​​ чаще​​ по временам чувствуешь себя глупым, - согласился Леонид. -​​ Но я только тебе это говорю! Есть же еще так называемая​​ «социальная жизнь»​​ - и в этой жизни,​​ этой​​ нашей жизни среди других, мы обязаны хранить свой авторитет. Ты почему задала этот вопрос?

- ​​ Представляешь, Леник, я вдруг узнаю', что Ахматова и Цветаева - лучшие поэтессы двадцатого века.​​ 

- А как ты это узнала?​​ 

- Мне уже третий человек говорит о них!​​ – Варя опять скрыла, что это сказал Микешин. -​​ А главный поэт - Пастернак!​​ 

- Варька, ты мне дай как-нибудь почитать их стихи!

 

Казалось бы, почему этой паре не напроситься в гости к Владу?​​ Но они хотели быть одни.

Да и что касается самого Влада, он по возможности избегал всех Варенцовых, кроме Вари.​​ Он так помог с ремонтом, что стал своим для Варенцовых, но тактично​​ держал дистанцию в надежде на особые отношения с Варей.

 

* * *

 

10 января - открылась первая сессия Генеральной Ассамблеи ООН.

 

* * *

 

Владик всем объявлял, что ездит в Питер (так многие во все годы существования города звали и зовут Ленинград), чтобы встретиться с родителями, но на самом деле он хотел встречи с Варей. ​​ Рядом с Варей Владик вспоминал, что ему хочется не только тихой семейной заводи, но еще и бурной страстной любви. Если б Варя пригласила его к себе, когда Леонида не было дома! Но Варя была благоразумна и спокойна; она считала, что Влада надо держать на значительном расстоянии.​​ 

Я, автор, и сам с грустью замечаю, что мои персонажи ищут, как устроиться в жизни, а вот броситься в бури страстей они как-то не спешат. Или то время было столь тяжелым, или автор я такой?​​ Но,​​ скорее всего, я просто мало знаю своих персонажей, а​​ многие из них еще и не появились на свет божий!​​ Еще будут персонажи, которые хотят страстей и даже живут страстями.

.

Владик в своих наездах в родной Питер неохотно ночевал в​​ «родной»​​ коммуналке из-за отца, ставшего невыносимым нытиком. Мама, как прежде, держала​​ Геннадия Васильевича строго, родители постоянно ссорились​​ – и жить втроём в одной комнате было трудно. Казалось бы, прошумела война, - но в коммуналке, где родился Влад, ничего не изменилось: все то же доносящееся с кухни стучанье кастрюлями день-деньской, всё та же очередь в туалет, всё тот же шум из общего коридора. Тот факт, что ему удалось вырваться из​​ «родной»​​ коммуналки, Влад считал огромной удачей. Он москвич, он женат, он поэт, ему всего двадцать шесть​​ – всё это он считал своим большим достижением.​​ 

У​​ Влада были и проблемы: за четыре года супружеской жизни с Полиной ребенок так и не получился,​​ деньги приходилось добывать постоянно, - но​​ и​​ эти проблемы Влад не считал неразрешимыми.​​ ​​ 

 ​​​​ 

С Варей общаться было приятно, приятно было ночевать порой в ее квартире, порой у приятелей, которых Влад бережно коллекционировал.​​ По своим тайным соображениям Влад не знакомил Варю с общими знакомыми, и вообще старался​​ больше​​ быть один. Ему было приятно и одному побродить по Граду, и лишний раз в одиночку сходить в театр. В Москве были свои сложности, в Питере – свои – и Влад научился лавировать между проблемами, решая их регулярным отсутствием.​​ 

Он был прописан у жены Полины, а по закону он и не мог был прописан в двух городах. Работать он мог работать только по месту прописки (то есть в Москве),​​ он был и​​ приписан к поликлинике​​ именно​​ по месту прописки - и это многое определяло в его повседневной жизни.​​ 

 

При его слабом здоровье Влад не мог работать на заводе​​ (ему пришлось в этом убедиться, когда он​​ работал во время войны), инвалидность ему не полагалась – и как же он мог просто выжить? ​​ Но не зря же он поступал в Литинститут: после учебы ему уготовано было место в Союзе Писателей​​ (СП), в его поэтической секции. ​​ 

Уготовано? Но могло пройти с десяток лет, пока это случится!​​ Этот процесс предстояло как-то ускорить,​​ ​​ чтобы избежать преследования по статье​​ «тунеядство». Но​​ и​​ при этом вопрос элементарного выживания никуда не пропадал:​​ даже и будущее​​ членство в СП не гарантировало хоть какие-то постоянные доходы. ​​ 

Это житейское обстоятельство и сделало Владика​​ «книжным жуком»: ​​ он скупал интересные​​ ходовые​​ книги, - а перепродавал их дороже.​​ Другая статья дохода – ремонты.​​ 

Как Варя стала​​ «портнихой», так и Владик - деятелем теневого рынка книг. Оба работали нелегально.​​ 

 

Варе​​ тоже предстояло​​ встроиться в​​ тяжелую послевоенную​​ жизнь, но пока что она числилась студенткой третьего курса истфака. ​​ При ее способностях ей было не так уж и трудно​​ «ехать на тройках». Да,​​ «троечники»​​ не получали стипендии, но это её и не заботило.​​ 

 

Так Варя и Владик стали закадычными друзьями по своей маргинальности - и ни Полина не ревновала к Варе, ни Леонид - к Владику.​​ 

 

* * *

 

22 января - на землях Закарпатской Украины образована Закарпатская область Украинской ССР.

Большой размах приобрело антисоветское партизанское движение. То же творилось и в Прибалтике.​​ 

 

* * *

 

Впервые за долгое время​​ Сергей Никифорович​​ сел за пианино. Оно было​​ маленьким​​ и немецким, и досталось от отца, купившем его у кого-то по случаю​​ и​​ задешево (продавали​​ слишком многие перед эмиграцией).​​ ​​ Это был​​ Zimmermann​​ (в переводе​​ «плотник»)​​ – и фано​​ (фортепьяно)​​ не разваливалось вопреки времени, - лишь его струны печально дребезжали, придавая игре слезливую романтичность.

 

Die Liebe liebt das Wandern –

Gott hat sie so gemacht -

Von einem zu dem andern.​​ 

Fein​​ Liebchen,​​ gute​​ Nacht!

 

«Любовь​​ любит​​ скитания…​​ Дорогая, спокойной ночи!».​​ Для​​ Сергея Никифоровича​​ не​​ было странно после войны с немцами петь немецкую песню,​​ ведь​​ Шуберт​​ с его​​ «Зимним путем»​​ не имел никакого отношения к нацистам.​​ 

Игра принесла облегчение: Варенцов расплакался.​​ 

Эта игра понравилась и коту Василию, который воссел рядом с самым важным видом.

 

Когда Леонид вернулся домой, он застал отца за мурлыканьем​​ других песен​​ «Зимнего пути»​​ Шуберта.​​ 

- Папа, это что такое? Я никогда не слышал.​​ 

- Это вокальный цикл Шуберта​​ «Зимний путь».

- О чем там?

- Текст о том, что странствовать его зовет любовь. Он бродит по свету, а мысли – только о ней. Он мысленно желает любимой доброй ночи!

- Надо же! Но ведь Шуберт - немец! Разве нет? Надежда Николаевна на этот раз оторвалась от своих занятий и вышла к своим мужчинам:​​ 

- Лёня! Как же получилось, что ты ничего не знаешь!​​ 

- Мама, - возразил Леонид, - почему я должен знать какого-то Шуберта, да еще немца?​​ 

- Леня, пойми, что есть какие-то вещи вне политики! Шуберт жил в девятнадцатом веке - и он не был фашистом! Тебя ранили фашисты - и композитор тут не при чем!​​ 

Леонид почувствовал, что он не прав, - да и не ссориться же с​​ родителями!

 

* * *

 

В Питере у Влада прошлым летом завелась тайная любовь: Надя Петровская. Странно, что эта рафинированная девушка, будущий преподаватель французского языка не смогла устоять перед чарами Влада, который много читал ей стихов.​​ 

Этой одинокой студентке понадобился ремонт в квартире. Денег у Нади не было – и ремонт состоялся по любви. Оклейка обоев и прерывалась, и сопровождалась бурными сценами.

Как бывает красив надтреснутый кувшин, так и в красоте Нади (ей двадцать три) привлекала хрупкость: казалась, при первых же объятиях эта девушка рассыплется, - но в реальности получалось как раз наоборот. Потом уточним, что такое «как раз наоборот».

 

* * *

 

Из лекции Надежды Николаевны Варенцовой:

 

«Этот ​​ монизм доходил у Посидония до того, что даже добро и зло, а следовательно, прекрасное и безобразное, тоже исходили у него из одного и того же источника. Зло оказывалось у него только лишь недостаточно выраженным добром. Следовательно, и все безобразное, в конце концов, тоже было у него прекрасным, но только выраженным недостаточно.

Мы увидим этот монизм и в определении литературных произведений. Так для Посидония poiёma поэма есть метрическая или ритмическая речь, намеренно отклоняющаяся от прозаического склада, а poiёsis поэзия есть poiёma, заключающая в себе содержательный смысл (semanticon), состоящий из подражания божественным и человеческим предметам».

 

Монизм - философское воззрение, согласно которому разнообразие объектов в конечном счёте сводится к единому началу или субстанции.

 

* * *

 

И в браке Полина (будучи поэтессой, она сохранила​​ фамилию​​ Аксаковой) оставалась маминой дочкой. Прежде Аксакова Мария Семеновна кормила только свою дочь, а теперь и зятя.​​ Полина пристроилась секретарем​​ в Союз Писателей, но это была смешная (никакая) зарплата.

Конечно,​​ Марии Семеновне​​ не нравилось, что молодые не думают об их возможном ребёнке, даже не любят задевать эту тему, - зато в зяте она нашла верного союзника в борьбе с неприятным недостатком​​ дочери: Полина слишком много курила. Общими усилиями, не мытьём, так катаньем, Полину заставили курить только на балконе.​​ Полину осторожными увещеваниями заставили и причесываться только в ванной, а так ее волосы попадались то на полу, тона диване.​​ Это сблизило Влада и тещу.

 

Конечно, и Полина, и Влад не хотели ребенка: а как же тогда их​​ «поэтическая свобода»?​​ 

- Да и не те доходы,​​ не та квартира,​​ - считали они, - чтоб ребёнка заводить.​​ 

И на самом деле, для четверых их двухкомнатка стала бы мала.

Что касается детей, то средств предохранения от беременности не было – и, если ребенок не получался, то это не потому, что этого кто-то не хотел.

​​ 

Аксакова Мария Семеновна​​ родилась в 1885 году​​ – и была ровесницей​​ многих светил​​ «Серебряного века»​​ - и слишком многих из них пережила.​​ Она​​ родила Полину уже​​ в​​ тридцать​​ лет, в чудовищно​​ сложное время: в 1915 году​​ - и в ее шестьдесят​​ шесть​​ уже​​ шесть лет​​ была на пенсии.​​ 

Появление в ее квартире зятя ей понравилось:​​ да,​​ Владик​​ был младше дочери на​​ пять​​ лет, -​​ но любил​​ Полину, которая была не прочь и выпить, и покурить. При этом он​​ не пил и не курил, любил экономить, мог часами интересно говорить о литературе. Зятя она считала куда культурнее ее дочери, хоть никогда в этом никому не признавалась.​​ Она очень боялась (как и сама Полина), что дочь не найдет мужа – и сейчас, когда дефицит мужчин был просто ужасающим,​​ она очень радовалась за дочь.​​ 

 

Полина была ростом метр​​ восемьдесят​​ два – и​​ прежде​​ она​​ часто​​ вместе с мамой плакала​​ по этому поводу.​​ Сейчас печалиться не было причины.​​ ​​ 

 

Мария Семеновна​​ всю жизнь проработала наборщицей в типографии: она привыкла скрывать свои мысли и быть внимательной (пропуск буквы​​ «л»​​ в слове​​ «главнокомандующий»​​ уже​​ стоил ссылки​​ в Сибирь​​ одной​​ типографии в полном составе!).​​ 

Пенсия была маленькой, так что она закрывала глаза на способы заработка ее зятя. Наоборот, с ее знанием книжного рынка, с ее связями она осторожно участвовала в его промысле.​​ А какой рукастый! Что ни попросишь сделать по дому, сразу сделает.​​ 

В итоге получалась крепкая семья! Порой они покупали в Елисеевском такие продукты, о которых большая часть населения Союза не могла и мечтать.​​ 

В большом ходу были книги издательства​​ «Академия», а как раз эти книги могли быть перепроданы с наценкой в несколько раз.​​ Эти книги были не намного дороже прочих, но по качеству были вне конкуренции.​​ Такую книгу можно было купить у нуждающихся знакомых в два раза дороже номинала, а толкнуть на рынке дороже в три раза.​​ 

 

* * *

 

2 февраля - создана Южно-Сахалинская область Хабаровского края.​​ 

 

* * *

 

2 февраля 1946 года в Доме кино на балу в честь лауреатов Сталинской премии с Эйзенштейном случился инфаркт миокарда. В Кремлёвской больнице​​ и позднее в санатории «Барвиха» он начал писать свои мемуары.

Микешин понимал, что над мастером нависла угроза внезапной смерти.​​ 

 

* * *

 

Второго февраля​​ 1946 года​​ исполнилось три года операции​​ «Уран»​​ - и Влад написал стих:

 

Маршалу Жукову

Но кто планировал​​ «Уран»,

Тот знал, что уж грядёт расплата.

Так цитаделью Сталинград

Предстал перед ордой проклятой.

 

Казалось, город пуст и стерт

Под злым огнем бомбардировок,

Но враг не смог сломить его

В мороз зимы сорок второго.

 

Тогда и сокрушил​​ «Уран»

Неправую фашистов славу,

Рейх поражение признал

И город взять мечту оставил.

 

И изменился ход войны,

Обрушились на немцев беды, -

И до Берлина мы дошли,

Дошли до нашей мы победы.

 

Стих напечатали в нескольких газетах, пусть и не центральных.

 

* * *

 

Из лекции профессора Алексея Федоровича Лосева в Московском государственном педагогическом институте:

 

Вместо типических природных форм, в которых форма и содержание тождественны, а​​ «литературное»​​ отступает на второй план, в римском искусстве форма и природа есть носитель и выражение действительных исторических событий. ​​ Форма существенна в той мере, в какой она служит для интерпретации действительных событий, которые в свою очередь являются свидетельством реальностей определенного духовного порядка, подчиняющих себе чувственное и в этом чувственном, то есть в форме и в образе, находящих свое выражение и свидетельство. ​​ Построение формы совершается в римском искусстве исходя более из духовных и идейных содержаний.​​ 

 

* * *

 

- Мама, а Платон случайно не устарел? – спросил Леонид. - Мир пережил такие потрясения! Разве эти платоновские идеи имеют продолжение до наших дней?​​ 

- Имеют!​​ – ответила надежда Николаевна.​​ - ​​ Еще как имеют!​​ Последний из крупных продолжателей​​ идей Платона​​ - Гегель. Вот с него начинается эта немецкая апологетика, что и приводит Германию к фашизму.​​ 

- Ты серьезно, мама?​​ 

- Очень серьезно.​​ Представления​​ Гегеля​​ о государстве​​ и немецкой нации​​ фактически допускают фашизм.​​ 

 

* * *

 

- Ты знаешь, папа, - сказал​​ Леонид​​ дома, -​​ я​​ вот начитался Посидония - и мне в голову пришла мысль о божественности мира.​​ 

- А я знаю, что это такое! Для меня признание божественности мира - форма прощания с ним.​​ 

Ответ был столь неожиданным, что сын с удивлением посмотрел на отца.

- Нет, ты послушай! – сказал​​ Сергей Никифорович. -​​ Может, я так утешаю сам себя? Не знаю. После тридцатых годов я перестал быть твердокаменным ленинцем, а сталинистом я никогда не был.

Удивлению Леонида не было предела.

- Папа, но зачем ты связал Ленина и Бога?​​ Что с тобой?​​ Ты​​ никогда не говорил такого.​​ 

-​​ А ты не видишь, что происходит?​​ Сталин обожествлен!​​ Я специально повернул разговор в эту сторону, чтоб​​ ты заметил это.

- Да нам-то что? – наивно​​ спросил Леонид. – Не всё ли равно, что придумывают политики?​​ Папа, мы никак не пересекаемся с политиками: они – наверху, - а мы – внизу. О чем мы говорим?

- А что с тобой будет, если ты где-то это скажешь?​​ – с​​ насмешкой​​ спросил отец.​​ 

- Папа, никто не решится задать мне такой вопрос! Это же было бы провокацией!!

- Неужели тебе не страшно, Лёнечка? Неужели ты не понимаешь, что происходит?

-​​ Да что же с ним стряслось? – подумал Леонид.

Он никак не ожидал таких речей от отца.

Они помолчали.

- Это обычный императорский Рим – наша жизнь, - уверенно ответил​​ Лёня.​​ 

-​​ Какая разница?​​ – сказал он. -​​ И тогда попробуй вякни – снесут голову.​​ Да что бы ни было, папа, а у нас есть наша наука​​ – и к черту всех тиранов!

Леонид не считал Сталина тираном, но ему показалось, что отцу будет лучше, если он так скажет.

Все же слова отца поразили Леонида.​​ «Ленинец»,​​ «сталинист»​​ - он впервые слышал такое. Авторитет Сталина после победы был столь огромен, что безобидное слово​​ «сталинист»​​ уже отдавало крамолой.​​ ​​ Он не мог понять тревоги отца.

 

Но сам Сергей Никифорович?​​ Что сам этот респектабельный ученый?​​ Почему ему не хотелось тупой, общепринятой покорности?​​ Что за чувства проснулись в нем?​​ 

До войны он высказывал свои сомнения​​ Сикорскому – и потому о них никто не знал. Сейчас эти мрачные мысли обрушились на сына​​ и на Кудрявцева.​​ Геннадий Петрович​​ разделял мысли старшего Кудрявцева, - но какой же прок и смысл в этих мыслях? Зачем же биться о стену головой?

Как​​ старший Варенцов​​ жалел о смерти Сикорского, с которым можно было бы обо всем поговорить! ​​​​ Он не выдержал молчания, он всё высказал сыну​​ и Кудрявцеву.

 

Но​​ до этого разговора с сыном​​ он​​ уже​​ говорил об этом с Кудрявцевым. Врач и античник​​ стали друзьями.​​ Им уже​​ было​​ ясно, что наша победа в войне в самом Союзе ничего не изменит – и мужчинам это не нравилось.​​ Обстоятельства их жизни требовали от них слишком много! ​​ Ни​​ старший​​ Варенцов, ни Кудрявцев не хотели быть сильными; им приходилось выглядеть сильными, но такими они не были.​​ 

 

Кудрявцевы​​ – теперь старший Варенцов думал о них -​​ жили в однокомнатной квартире​​ – и​​ Геннадий Петрович понимал, что появление ребенка усложнит его и без того тяжелую жизнь.​​ И все же он решился на брак в его пятьдесят лет, понимая, что иначе он так и останется одиноким бобылем. Вопрос жилплощади стоял болезненно!​​ На мать жены надежды не было:​​ Анна Ангелиновна сама​​ жила в однокомнатной квартире и​​ мечтала​​ о двухкомнатной!​​ 

Уже было известно, что​​ она​​ собирается замуж за​​ Николая​​ Васильевича Переверзева​​ -​​ и по ее просьбе​​ ее дочь Вера уже выписалась к мужу. А как же?!​​ ​​ «Ангел»​​ и ее​​ будущий​​ муж​​ надеялись поменять​​ комнату в коммуналке мужа и квартиру Ангелины на​​ двухкомнатную! Они уже подали заявление в бюро обмена!​​ 

 

Кудрявцев ценил жену, но его жизнь​​ в браке стала тяжелее. На одной чаше весов​​ была​​ молодая красивая жена, а на другой – жизнь втроем в однокомнатной квартире.​​ ​​ Анна Ангелиновна (он звал ее​​ «плохой ангел») ему решительно не нравилась.​​ 

 

* * *

 

Так Варя благодаря своей квартире оказалась в московско-питерской компании – и считала это своим достижением. ​​ Неожиданно​​ шитьё стало ее главным​​ занятием! Варя и прежде вслед за ее мамой Авдотьей Петровной​​ немножко​​ обшивала себя, но ей в голову не приходило, что этим можно зарабатывать. И вот у нее получилось!​​ 

 

Она и Лёня, когда не было постояльцев,​​ жили в ее квартире, а к старшим Варенцовым они ходили в​​ гости, а то и​​ жили​​ у них, когда сдавалась​​ приезжим квартира​​ Вари. В такие дни Леонид переносил швейную машинку жены в квартиру родителей.​​ 

Конечно, ни на какую работу Варя больше не ходила: у нее появились свои деньги! Ей могли заплатить и за проживание в ее квартире, и за пошив легкого платья, - и она чувствовала себя уверенно. При этом ей нравился ее муж Лёня, вечно погруженный в науку, с любопытством взирающий на интересную, но недоступную жизнь жены. ​​ 

 

Но как произошло это превращение? Она умела ладить с людьми! Другу Олега Коваленко, математику из Москвы, хотелось пожить в Ленинграде, именно в центре - и эту счастливую неделю он жил в Питере в квартире Вари.​​ Это, между прочим, был Дмитрий Николаевич Василенко, известный математик.

Микешину, хотевшему походить в Мариинку и филармонию; знакомому врачу Веры​​ Кудрявцевой​​ (ни​​ Переверзевы, ни Кудрявцевы​​ по своим жилищным условиям не могли никого пригласить) хотелось того же. Так квартира Вари​​ недалеко от​​ центра​​ Ленинграда стала сущим кладом.​​ 

 

Варя​​ уже​​ не работала​​ в музее, а только где-то числилась, чтобы стаж шёл.​​ Она понимала, что диплом и стаж помогут ей быть свободной.​​ Так она по легкомыслию нарушала закон, но к таким уловкам в ее кругу прибегали слишком многие, чтобы Варю мучала совесть. В ее трудовой книжке было записано, что она работает, но на самом деле работала и получала деньги родственница работодательницы. А родственница шла на обман, потому что не была прописана в Ленинграде, - а без прописки работать в городе было нельзя.

Да, Варя знала все эти уловки, все ходы и выходы – и потому она жила​​ «интересно», то есть как она хотела.

 

* * *

 

5 марта - выступая в Фултоне (США, штат Миссури), Уинстон Черчилль говорил о железном занавесе. Начало​​ «холодной войны»

 

* * *

 

Пронеслась война, но она не затронула коммуналки, в которой​​ жил Олег, а семья​​ Кати​​ Васильевой​​ жила в отдельной​​ двухкомнатной​​ квартире.​​ Война ничего не изменила​​ в жизни Олега!​​ Его родители постарели,​​ но​​ папа​​ и мама​​ жили​​ всё​​ так же недружно ​​ - и​​ Олег больно чувствовал свое​​ ​​ бездомье.​​ Катя, наоборот,​​ любила​​ свой​​ дом,​​ свою семью – и всегда спешила домой. ​​ 

Но с Олегом она домой не​​ торопилась. Часто они просто сидели в Публичке​​ за одним столом,​​ спускались в столовую,​​ там ели,​​ -​​ а вечером шли в театр.​​ ​​ Наконец, поздно вечером​​ Олег​​ возвращался в свою коммуналку. Ему​​ не досталось комнаты в общежитии: просто потому, что университет еще не нашел средств на его восстановление. ​​ 

 

Олег Коваленко и Катя Васильева выбрали воскресный день, чтобы пойти в Эрмитаж.​​ 

- Ты давно была здесь?

- Я?! – удивилась Катя.​​ -​​ Конечно, недавно.​​ 

- Одна?

- С Дмитрием.​​ 

- С каким еще Дмитрием?​​ –​​ спросил​​ Олег.

Ему​​ было неприятно думать, что Катя совсем недавно бродила тут с другим мужчиной.​​ 

- Тебе назвать имя и отчество? – засмеялась Катя.​​ 

- Назови.

-​​ Дмитрий Николаевич Василенко.

- Откуда ты всё​​ о нем​​ знаешь?

- Олег, это же​​ известный математик! Он с докладом выступал на нашем семинаре, – а ты забыл! Ты же задавал ему вопрос!

Олег растерялся, но потом пришел в себя:

- Катя,​​ это верно! ​​ Я​​ сам не понимаю, как же я мог его забыть!

Он вспомнил этого мужчину по его твердому рукопожатию. Но как же он посмел забыть своего​​ будущего​​ коллегу?​​ 

- Ему негде было ночевать – и ты просил какую-то свою знакомую, у которой можно пожить, - напомнила Катя.

- Я вспомнил! Я просил за него Варю!​​ 

- А теперь уже я тебя спрашиваю, Олег: кто такая Варя?

- Варя Варенцова.​​ У нее в войну отец умер, а мать пропала.​​ Невестка профессорши​​ ЛГУ​​ на истфаке​​ и​​ хранителя гемм, который работает за этой дверью.

- Ничего себе! – она улыбнулась. – Так вот у тебя какие знакомства! ​​ 

- Дело не во​​ мне! Варя многим сдает квартиру.​​ Муж Вари Леонид – мой​​ бывший​​ одноклассник.​​ 

- Варя, Леонид… а еще кого ты помнишь со школы? Моей школы больше не существует: ее разбомбили.​​ 

- Варя, я и Сергей жили рядом у Обводного канала. Мы учились в одном классе и на одном трамвае ездили в школу.

 

Они стояли у служебного входа в античный отдел. ​​ 

- Представь, я был за этой дверью!

- Ты был внутри? – удивилась Катя. - А зачем?​​ 

- Это была экскурсия перед войной, ее провел отец мужа Вари,​​ хранитель гемм Варенцов. Помнишь, я только что показал тебе камею Гонзага?​​ 

- Помню! Ты показал, но за стеклом ее трудно рассмотреть.​​ 

- ​​ Как хорошо, что она и тебя впечатлила!​​ Я сам не понимаю, почему так часто ее вспоминаю.​​ 

-​​ Я вспомнила! –​​ уже​​ спокойно ответила Катя.​​ - Там какой-то сложный сюжет. Ты его помнишь?

- Нет, -​​ ответил Олег.​​ - Так вот представь: я держал её в руках, - с восторгом сказал Олег.​​ 

-​​ Это было до войны, - продолжил он. -​​ Вот мы с тобой с трудом пережили одно историческое событие, а камее уже две тыщи лет - и в ней вся история нашей цивилизации. России еще в помине не было, а она была. Меня поражает, что мы все уцелели: словно б камея нас заговорила.

Катю очень удивил этот необычный разговор.

Конечно, Олег не решился​​ постучаться и​​ попробовать войти в эту дверь: он просто побоялся.

 

* * *

 

Из лекции профессора Алексея Федоровича Лосева в Московском государственном педагогическом институте:

 

Если искусство периода классики базируется на монументально подаваемом человеческом теле, то уже период раннего эллинизма далеко выходит за эти пределы. Впервые проснувшаяся человеческая субъективность уже и здесь наполнила непсихологическую структуру классики ярко​​ выраженным субъективным содержанием. Об этом достаточно свидетельствуют скульптуры таких мастеров, как Скопас или Лисипп. Знаменитая Венера Милосская, которую теперь относят к началу эллинизма, ни в какой мере не сводима на держание человеческим телом самого себя. Здесь уже дается достаточно углубленная психология, виртуозно умеющая объединять, с одной стороны, откровенность, лирику и красоту и, может быть, даже очарование прекрасного женского тела, а с другой стороны, какую-то внутреннюю углубленность, даже какую-то торжественность и безусловную недоступность.

 

* * *

 

Варя с Владиком и еще одним москвичом поехали в Новгород. Этот москвич​​ и был все тот же​​ Николай Степанович Микешин. Он​​ проявил необычайный интерес и к Эрмитажу, и ко всему Питеру, и даже к северной Руси. Как обычно, компания составилась случайно. Русоволосый, моложавый Микешин уже несколько раз ночевал в квартире Вари, так что стал своим человеком. Своим – и для Влада: он жаловал поэта как покладистого парня, который может достать любую изданную на русском языке книгу.​​ 

 

Варя знала Микешина​​ только​​ как квартиросъемщика, но​​ Влад​​ про него знал больше – и он​​ показал на Варю:

-​​ Николай Степанович, представьте себе: ее отец был ценным человеком! Такие знакомства на Ленфильме! ​​ Благодаря ему мы видели и​​ «Калигари», и много чего еще.

Варя ответила, чтоб только поддержать разговор:

-​​ Да! Представьте, мы на самом деле с Владом познакомились на закрытом просмотре того фильма.​​ 

И тут она коварно добавила:

- После этого Влад посвятил мне стихи.

Она едва не сказала​​ «Он влюбился в меня!», но благоразумно удержалась.

Влад нисколько не удивился. Да, он – поэт. А кто этого не знает?

Микешин в ответ только улыбнулся, но ничего не сказал. Ему нравились его молодые друзья, их смех, их пререкания. В них он узнавал себя.

Варя решилась​​ его​​ спросить:

- Вы как-то связаны с кино?

- Да, - ответил Николай Степанович с таким видом, словно​​ б дело шло о пустяке.

Но Варя видела библиотеку Микешина в его московской квартире – и на полках были и книги о кино!

Варю покоробили слова​​ Влада. Он мог бы рассказать ей​​ о​​ занятиях​​ Микешина​​ без самого Микешина. Почему​​ не сказал ей раньше? Ей​​ интересно было узнать​​ побольше о своей знакомом и о своем квартиросъемщике.​​ Молодой женщине​​ нравилось коллекционировать знакомых по сферам.​​ Она с​​ любопытством​​ смотрела на москвича.​​ 

- Так вы любите кино? –​​ теперь уже Микешин​​ спросил Варю.​​ 

Варя растерялась.

-​​ Видели​​ «Калигари»?​​ – переспросил он. -​​ Серьезно?

- Это моё самое сильное впечатление от кино, - призналась Варя.​​ 

Она ходила в кино редко, так что не удивительно, что ее поразил модный нашумевший немецкий​​ фильм.

Воцарилось молчание.​​ 

- А ваше, Николай Степанович? – спросила она.​​ 

Ей нравилось называть старших по имени-отчеству, но этого требовали и приличия.

- Моё​​ самое сильное впечатление? –​​ переспросил Микешин.

Он подумал и сказал:

- Пока что самое сильное впечатление моей жизни – премьера​​ «Иезавели»​​ с Бетт Дэйвис.​​ Десятое марта​​ 1938​​ года.​​ 

-​​ Этот фильм показывали в Москве? ​​ –​​ удивленно​​ спросила Варя.​​ 

-​​ Нет, - ответил Микешин.

Удивлению Вари не было предела:

-​​ Но где же вы были в это время?​​ 

- В Штатах. С рабочей поездкой.

Влад и Варя обалдели от удивления.​​ Влада поразило, что Микешин разоткровенничался именно при​​ Варе, а Варя подумала, почему этот немолодой человек выглядит так молодо.​​ 

 

Позже, уже в Москве, Влад часто вспоминал эту поездку. Она изменила его отношение к Варе.​​ Он хотел добиться ее внимания, но вот ему показалось, что она умнее его, что расстояние между ними только увеличилось.​​ 

Еще два года назад, когда после конца блокады Влад опять приехал в Ленинград, он со страхом ждал встречи с Варей.

- А что я для нее? - думал Влад.​​ –​​ Что она думает, когда говорит со мной? ​​​​ Она просто меня не видит, не чувствует, не понимает!​​ 

Но эти мысли ушли, когда они стали много общаться. Он вдруг понял, что гораздо удобнее быть с Варей, если​​ делать вид, что​​ на нее не претендуешь.​​ 

Физическая близость с Полиной стала для него нормой – и уже не казалась чем-то необычайным. Как​​ раз он побаивался, как бы его​​ неосторожные​​ приставания к Варе не помешали его дружбе с ней.​​ 

 

Он чувствовал, что надо быть интересным, - и старался заводить умные разговоры.

-​​ «Мир искусства»! – как-то сказал он. - Ты слышала про такое?​​ 

Варя считала Влада​​ нужным человеком, так что терпела его заносчивость.​​ Влад не понимал, что именно его резкость заставляла Варю быть с ним особенно осторожной, особенно тщательно держать дистанцию.​​ 

- Да, - ответила Варя. - Это как-то связано с Блоком.​​ 

- Не с Блоком! - поправил Владик. - С Бенуа.​​ 

Влад​​ сам​​ не знал, что журнал​​ «Мир искусства»​​ печатал стихи Блока; он также забыл, какой именно​​ Бенуа​​ из большой семьи Бенуа написал воспоминания.​​ Он слышал о журнале в компании – не более того. Ему не хватало усидчивости, чтобы прочесть воспоминания Александра Бенуа, хоть при его связях он мог бы достать эту дефицитную книгу:​​ «Возникновение​​ «Мира искусства»»​​ издали в Ленинграде еще в 1928 году.​​ 

- Но зачем всё это вспоминать?​​ – искренне сказала Варя. -​​ Это же ушло и не вернется. Буржуазные пережитки. Разве ты думаешь иначе?​​ 

- В искусстве нет​​ «пережитков»!​​ – категорически возразил Влад. -​​ Стихи Блока, Тютчева, Катулла - вне времени.​​ 

- Ты нарочно меня запутываешь!​​ 

Варя не знала стихов Катулла, хоть изучала античность! Просто не попались на экзамене по истории античной литературы.

- Нет, Варя! Ты просто необразованная - вот и всё. ​​ Ты не глупа, но образования у тебя никакого.

Он искренне не понимал, что обижает Варю.

Варя промолчала, но подумала:

- Это уж слишком! Что он себе позволяет, этот зайка-зазнайка?​​ 

Она​​ не была уверена, что она умна, но то, что Влад записал ее в дуры, ей очень не нравилось.

- С ним надо быть еще осторожнее! – подумала она.​​ 

 

В последние несколько месяцев произошло еще одно событие, достойное нашего внимания:​​ Влад сблизился с Анной Ангелиновной на почве интереса к истории России.​​ Их встреча случилась на дне рождения Вари, потом Влад посетил ее музей, потом они разговорились​​ – и​​ теперь разговоры об истории России стали для них нормой.​​ Влад мог запросто зайти в этот​​ музей в Летнем саду.​​ 

Анна Ангелиновна убедила его закончить​​ курсы экскурсоводов – и поработать ближайшим летом, когда наплыв туристов будет огромным.​​ 

Влад​​ мог зайти​​ и​​ в фонды Эрмитажа​​ благодаря знакомству с​​ Варенцовым, но этим он воспользовался только раз.​​ ​​ 

​​ 

- Как вам ваш брак? - спросила Анна Ангелиновна. ​​ 

Влад общался очень осторожно​​ - и его​​ поразил вопрос нового друга.​​ Он даже вздрогнул: столь неожиданным и бестактным показался​​ ему вопрос. Он не ожидал такого!​​ 

И все же не растерялся:​​ 

- Ничего.​​ 

И постарался увести разговор от опасной, по его мнению, темы:

- Мы живем рядом с Сокольническим парком.​​ 

- Никогда не была.​​ 

И потом Влад боялся вопросов о Полине,​​ но Анна Ангелиновна и сама поняла, что шокирует поэта своей резкостью.​​ Она хотела рассказать ему о своем скором браке, но​​ не была уверена,​​ что это будет ему интересно, - и не стала поднимать личную​​ тему.​​ 

- Так я его взволновала! – подумала она.

Ей не нравилось волновать других, потому что и она сама не любила волноваться. Когда её что-то злило, она начинала семенить и выглядела некрасиво. Она ​​ хорошо знала этот свой недостаток – и старалась его избегать.

И все же ей было​​ неприятно,​​ что пооткровенничать не с кем.

На беду, с​​ Николаем​​ Васильевичем​​ Переверзевем, коего​​ она прочила в мужья,​​ откровенничать не получалось: он был слишком прям – и мог брякнуть что-то совсем уж грубое. С ним Ангел​​ особенно осторожно выбирала темы разговоров. Конечно, она ему доверяла, но она не верила, что он поймет, что он способен понять.​​ 

Сейчас она одна жила в​​ однокомнатной квартире​​ – и считала это большим достижением. Что её​​ дочь живет с мужем в однокомнатной, ее не удивляло.​​ 

 

Переверзев знал, что его избранницу зовут​​ «ангелом»​​ - и как-то чуть не решился сказать ей строчки Пушкина

 

И, мочи нет, сказать желаю,

Мой ангел, как я вас люблю!

 

Хотел сказать, но не сказал: что-то в этих строчках ему не понравилось.​​ И вообще, он боялся своего возраста. Пятьдесят шесть лет! Он казался себе слишком старым.​​ Анна Ангелиновна​​ была на​​ двенадцать лет его моложе – и он считал ее подарком судьбы.​​ 

 

* * *

 

Варенцов Леонид Сергеевич​​ пишет:

 

Важным платоническим (и, точнее говоря, платонически-пифагорейским) пунктом философии Посидония является учение о переселении и перевоплощении душ, совершающих круговорот рождений вместе с периодическим воспламенением вселенной. Согласно этому учению душа, после оставления ею тела, поступает в подлунный мир, где она проходит очищение от земной скверны. ​​ 

После этого она поступает в высшие сферы, где в соответствии со всей природой она проводит время в созерцании идей и вкушает блаженство – и оно длится, покамест не наступит период воспламенения всего мира - и тогда воспламененный мир вновь ​​ разделится на разные сферы - и душа вновь найдет в них свое очередное тело. ​​ 

Мотивы из Филолая и платоновского​​ «Федона»​​ переплетаются здесь с огненной пневматологией древних стоиков и с конструкциями платоновского​​ «Тимея».

 

* * *

 

15 марта - крупная административная реформа: подписан закон СССР, по которому Совет Народных Комиссаров СССР был преобразован в Совет Министров СССР. Ликвидация системы наркоматов и образование на их месте министерств.

 

Механизмы власти Сталина казались Микешину такими сложными, что он ни с кем не обсуждал их. Между его квартирой и кабинетом Сталина был всего километр, но​​ Николай Степанович ощущал его как опасную бездну. Эпоха требовала быть солдатом: выполнять приказы, не особенно вдумываясь в их смысл – и Микешин старался делать, как надо: любое отклонение грозило крушением карьеры, а может, и жизни.

 

* * *

 

Вера Кудрявцева родила девочку в больнице, что располагалась напротив главного здания университета! Девочку назвали​​ «Светой». ​​ 

Так​​ 19 марта​​ 1946 года​​ родилась дочь Света, Светлана Геннадьевна Кудрявцева.

Это изменило жизнь Геннадия Петровича. Теперь он засыпал под крик дочери. Он хотел сына, но благодарно принял и дочь.​​ 

Он очень надеялся, что жена с ребенком перекочует​​ хотя бы на время​​ к​​ матери, бабушке Светы, но Анна Ангелиновна дала понять, что такие упования напрасны.​​ 

Днем крохотная Светочка мирно спала, но ночами закатывала грандиозные концерты.​​ 

По просьбе​​ Кудрявцева​​ ему​​ изменили режим работы: теперь он часто работал в ночь.​​ ​​ Так​​ Вере​​ стало​​ легче управляться с ребенком, кричащим по ночам.​​ 

Появление дочери не способствовало​​ учебе на дневном отделении истфака, но Вера не взяла академический отпуск. Она закусила удила: старалась учиться без​​ «академки». ​​ Очень уставала, но ей почему-то понравилось уставать, понравились эти​​ огромные усилия, на которые, как ей казалось, прежде она не была способна.

 

Геннадию Петровичу не нравилась роскошь, он любил всё старое, испытанное, но жена заставила купить​​ много чего​​ нового​​ – вплоть до телевизора! В 1946 году в СССР выпускались телевизоры​​ «Ленинград Т-1»​​ и​​ «Москвич Т-1». Вера попросила первый. ​​ Стулья, столы, диван – всё потребовалось новое к неудовольствию Геннадия Петровича. Для него одного его квартирка была такой удобной! А с появлением ребенка она стала маленькой и неудобной. И жена очень изменилась: и до рождения дочки она была суетливой, а теперь ей​​ и вовсе​​ приходилось постоянно бегать. ​​ Муж Веры понимал, что жертвы неизбежны – и силой воли с ними примирялся.​​ 

.

Появление Кудрявцевой Светы подняло вопрос, почему нет детей ни у Влада, ни у Леонида.​​ 

Сергей Никифорович попросил Кудрявцева, а потом убедил сына​​ сделать экспертизу - и Варенцовых, как громом, оглушила новость: Леонид не может иметь детей.​​ ​​ Это было одним​​ из следствий ранения. ​​ 

Вопреки желанию Варенцовых эта новость распространилась по университетским и эрмитажным знакомым.​​ 

Старший Варенцов уже успел пожалеть​​ о своей​​ инициативе.​​ Варя заметила, что другие студентки стали относиться к ней иначе.​​ 

Студент​​ с юрфака по дружбе сказал Леониду в столовой:

- Да ерунда всё это!

- Что? – спросил Леонид.

- Ну, твоя история.​​ 

И знакомый процитировал:

-​​ Бездетные мужчины от 20 до 50 лет и бездетные замужние женщины от 20 до 45 лет должны отчислять​​ шесть процентов​​ зарплаты государству…​​ Тебе-то это не грозит!

Приятель при этом улыбнулся.

Но Леониду было страшно.​​ Он резко разделял мир на своих и чужих – и​​ «чужим»​​ было легко его испугать. ​​ 

 

* * *

 

- У меня не будет детей!

Эта простая мысль потрясла Варю.​​ Она еще не​​ успела об этом подумать, а тут подумали за нее!​​ 

-​​ Не думать об этом, не думать!​​ – сказала она себе. -​​ Буду жить дальше.​​ 

Постепенно Варя стала понимать, что это еще одна трагедия в ее жизни: после смертей родителей.​​ 

- А каким бы​​ он был, мой мальчик? – рассеянно думала она​​ – и незаметно для себя начинала плакать. Такие наплывы горя были уже в войну, она к этому привыкла.​​ 

 

Знание, что детей не будет, усилило страхи Леонида за свое здоровье.​​ 

- У папы и мамы не будет внуков!​​ – подумал он. -​​ Какие еще испытания нас ждут?

 

Участились​​ наезды Вари в столицу.​​ Этот приезд​​ был запланирован с мужем – и​​ Варя была рада, что не встречала Влада.​​ Если в январский визит​​ пара выглядела​​ импозантно, то​​ и​​ сейчас она смотрелась весьма​​ представительно благодаря знакомствам и​​ портняжным способностям Вари.​​ ​​ К солидной трости Леонида​​ весомо прибавилось​​ примоднённое платье Вари!​​ 

Микешин оказался сущим кладом: москвичи от него регулярно приезжали пожить в Вариной квартире – и она могла не искать других клиентов.​​ Этот раз он решил не избегать встречи с Варей, хоть она была с мужем.

 

Главным событием​​ для нашей пары​​ было посещение​​ просмотрового зала Всесоюзного государственного института кинематографии (ВГИК).​​ Институт только-только восстанавливался после​​ возвращения из Алма-Аты.​​ Благодаря связям Микешина​​ супруги​​ смогли​​ посмотреть фильм​​ «Анна Каренина»​​ с Гретой Гарбо.​​ 

 

Заметив, что молодежь под впечатлением,​​ Николай Степанович​​ по-дружески спросил:​​ 

- Что, ребята? Обалдели?

Леониду очень​​ не понравился этот тон, но он виду​​ не подал.

- Это их жизнь! – резонно заметил он.​​ 

- Здесь большую роль играет страна, в которой мы живем! - сказал Микешин. - Мы сильно отличаемся. Главное, чтоб вам, молодежи, не закружил голову внешний блеск.​​ 

- Боже мой! – подумал Леонид.​​ – За кого он нас принимает?

И для​​ Вари​​ слова Микешина были неприятны.

- В нашей жизни так мало красоты! - пожаловалась Варя.​​ 

- Как и в той жизни! - возразил Микешин. - Сравните Гарбо и нашу Орлову. По-моему, наш блеск не хуже американского.​​ 

- Да,​​ - согласился Лёня. – Просто это разный блеск.​​ 

 

Но воспитательный раж Микешина на этом не закончился!

Он достал объемистый альбом​​ и попросил:

- А ну-ка, садитесь за стол!

Микешин стал его листать – и что за образы обрушились на молодую пару!​​ Удивлению Вари не было конца, да и Леонид смутился.

 

- Ну, что скажете? – спросил Микешин. -​​ Вот мы с вами посмотрели альбом Пикассо.​​ 

- Это великий художник, - поспешила сказать Варя. ​​ 

Честно говоря,​​ она слышала о художнике первый раз в жизни.​​ Она только что видела малопонятные, ломаные образы – и не понимала, как их можно любить. Если же появлялось что-то, похожее на людей, это, несомненно, были голые люди. Что же тут хорошего?

Но она слишком ценила Микешина, чтобы ему возражать. ​​ 

Николай Степанович водил Варю к Фальку – и потому переоценивал знания Вари.

Леонид молчал, но он-то просто обиделся.​​ 

- Варя! - рассердился​​ Николай Степанович.​​ - Ты не говори​​ «великий», а скажи, нравится он тебе или нет.​​ 

Варе не понравился этот менторский тон.​​ 

- Конечно, нравится! –​​ смело соврала​​ Варя.​​ – Но как жил этот Пикассо?​​ Откуда могли взяться такие образы?!

-​​ Знаете, почему я​​ вам​​ это показал? – спросил Микешин. – Чтобы​​ вы​​ не путали​​ жизнь и искусство!​​ 

Леонид опять подумал, что перед ним просто дурак.​​ 

-​​ Да откуда у него такие мысли? – подумал Леонид. – Мы не давали ему повода так думать о нас.​​ 

 

-​​ Вы видите прекрасные образы, - продолжил Микешин,​​ не замечавший раздражения своих молодых друзей,​​ - но ведь жизнь Пикассо - совсем другое! В​​ вашем возрасте у него было много любовниц и много проституток!​​ 

Тут Микешин понял, что перегнул палку, что такие откровения молодоженам не нравятся.

Но было уже поздно:​​ откровения потрясли Варю. Она​​ сидела ни жива, ни мертва. ​​ Теперь уже и она подумала, что Микешин, несмотря на все его​​ положительные качества,​​ всё же странен.

- Николай Степанович! –​​ скрепясь,​​ сказала Варя.​​ –​​ Спасибо вам большое: мы узнали столько нового!

Варя считала роскошью говорить то, что думаешь.​​ 

- Я для вас стараюсь, молодежь! – ответил Микешин.​​ 

- Что ж, рад был вас видеть, - сказал он. – До свидания.

И они простились.

 

Николай Степанович Микешин​​ был одним из секретарей по идеологической работе – и он искренне верил в то, что говорил. Он изучал западное искусство, потому что это было важной частью его работы: по должности он боролся с его влиянием. Он изучал, чтобы критиковать, а если надо​​ по должности, то и проклинать.

 

Леонид мало знал Микешина: только через жену, - и разговор с ним он воспринял как лекцию по искусству (которое он не мог знать). ​​ Леонид был благодарен​​ Николаю​​ Степановичу​​ даже за его​​ «задвиги», но вот Варя никак не ожидала от него такой грубости. При ней говорить такие слова!​​ 

 

- Лёнька, что ты скажешь? – спросила Варя, когда они оказались на улице.​​ 

- Это умный, но неприятный человек, - сказал Леонид.

- Лёник, ты прав! – согласилась Варя.​​ - А что ты скажешь о фильме?

- Это же сказка!​​ – смущенно пробормотал Леонид. – Глупость какая-то!

- Да ты что! – возмутилась она. –​​ «Анна Каренина»​​ - сказка?

- Да при чем тут Толстой? Они сделали свою американскую сказку – вот и всё, - холодно ответил Леонид.​​ 

- Тебе совсем не понравилось, как Гарбо играет?

- Таких женщин не бывает, - настаивал на своем Леонид.​​ – Она позирует, а не играет. ​​ Играет Орлова, а Гарбо играть не умеет.​​ 

- Ты не прав! – возмутилась она.

Любовь Орлова казалась ей некрасивой, даже грубой.​​ 

Ей нравилось иметь особое мнение о советской звезде.​​ 

 

Варя не понимала, как опасно водить мужа на такие фильмы: Грета Гарбо ему очень понравилась. В этом экранном видении была доселе невиданная красота – и она задела чувственность Лёни.​​ 

- Обладать такой женщиной! – подумал он. – Растаять в ее объятьях!

Кто бы догадался​​ ей посоветовать:​​ «Нет, Варенька! Не води ты мужа на фильмы с красивыми женщинами, не показывай ему​​ своих конкуренток!»?

Любовь Орлова не уступала в красоте Грете Гарбо, но наша актриса была своей:​​ с ней можно было представить себя рядом, -​​ ​​ но Грета предстала Владу настоящей богиней – и он обалдел от блеска.​​ 

 

Микешин, конечно же, устроил посещение​​ этого​​ фильма​​ и для Влада – и на него, как на Леонида,​​ само явление Гарбо произвело оглушительное впечатление. На какое-то время он забыл и Полину, и Варю - и​​ пережил настоящий творческий загул. Как раз подвернулась поэтическая конференция молодых авторов, на которую Полину не пригласили.​​ 

Он написал стихи о необычайной любви, они дошли до Полины – и она спросила:

- Влад, ты никак в кого-то втрескался?!

- Я? – удивился муж.

- А я вижу! И глазки блестят, и​​ заволновался…

Но Влад не растерялся!

- А ты не понимаешь, почему? – серьезно спросил он.

- Почему?

- Потому что, Полиночка, я люблю тебя.

 

Микешин заметил, что его молодым друзьям не понравился Пикассо – и впредь решил их не шокировать. ​​ 

Николай Степанович сам еще не очень сознавал, что борется за внимание Вари.

 

* * *

 

Надежда Николаевна​​ готовилась к лекции в университете. ​​ Еще раз посмотрела недошедшее Аристотеля:

 

«О поэтах»​​ в 3-х книгах,​​ 

 

«О поэтическом»​​ в 1-й книге,​​ 

 

«О прекрасном»​​ в 1-й книге,

 

«Искусство»​​ в 1-й книге,​​ 

 

«Собрание искусств»​​ в 2-х книгах,​​ 

 

«О речи»​​ в 2-х книгах,​​ 

 

«О музыке»​​ в 1-й книге,​​ «Гомеровские вопросы»​​ в 6-ти книгах,​​ 

 

«О трагедиях»​​ в 1-й книге,​​ «Риторические энтимемы»​​ в 1-й книге.

 

* * *

 

Учеба, новые впечатления – и Лёня забыл, что у него не будет детей. Вне античности он часто думал то, что хотел. Сказали доктора?! Но они могли ошибиться.​​ 

 

Какая-то хрупкость появилась во всем облике Леонида Сергеевича. Что-то в его облике говорило: «Зачем вы заставили меня быть взрослым? Дайте еще побыть ребёнком».

Это его воззвание эпоха пропустила мимо ушей.

 

* * *

 

- А что такого​​ знаменитого​​ сказал Катулл? - спросила Варя​​ у Влада.​​ 

Влад недовольно на нее посмотрел: при муже Вари он побаивался показывать свои познания. Варя же​​ нарочно спросила Влада при муже,​​ знающем латынь​​ очень хорошо.

- А ты так и не прочитала эти стихи! – улыбнулся Влад.

Он нашел, что сказать!​​ 

Он​​ сказал это из​​ боязни​​ показаться глупым​​ и так​​ поссориться с Варенцовыми.​​ Так мало он еще понимал и других, и себя.​​ Он был своим в их семье – и​​ очень боялся потерять этот статус.​​ Глупый! Он не понимал, как опасно​​ упрекать жену при муже.

- Она не прочитала, но я ей рассказал, -​​ весомо​​ ответил Леонид.

Лёня​​ тут же​​ смекнул, что жену надо защитить.

Он достал с полки книжку и прочел:

 

-​​ O’di et a’mo. Qua’re id fa’ciam, forta’sse requi’ris.

Ne’scio, se’d fie’ri senti’o et excru’cior.

 

- Как переводится? –​​ в унисон​​ спросили Влад и​​ Варя, словно б Леонид не собирался​​ это сделать.

- Примерно так, - ответил Леонид.​​ –​​ «Я ее и ненавижу, и люблю. Почему, не понимаю».​​ В истории мировой литературы он первый так сказал о любви мужчины и женщины.​​ 

И​​ Леня​​ тут же наивно и откровенно пояснил:

-​​ Это можно понять: он же не был женат.

Влад осторожно усмехнулся.

- Какой дурачок! – подумал он.​​ 

Он, как и все, знал, что у Леонида не может быть детей – и это почему-то помогало ему​​ Лёню не уважать.​​ 

Подумав, Леонид добавил:

-​​ Но еще прежде до Катулла так говорил Аристофан об Алкивиаде.​​ «Народ его и любит, и ненавидит, но без него обойтись не может».​​ 

- А это тот Алкивиад, что​​ в одном из диалогов​​ Платона? – спросила Варя.

Ей было приятно показать свою осведомленность.

- Да, - подтвердил Леонид.

- Алкивиад – Наполеон античности, - добавил Леонид.

Молчание Влада он объяснял его незнанием.​​ 

Лёня не предполагал у Влада какие-то чувства к его жене – и потому его терпел. Ради жены, как он думал.​​ Ради ремонта.

 

* * *

 

Из жизни Сергея Никифоровича ушло равновесие. Как​​ оно ушло? Он сам​​ этого​​ не заметил. Ему надоело быть прежним.​​ 

Внешне он был респектабельным, но это ему надоело. Его жизнь стала контрастной: то он задыхался от радости, что живет, то от нахлынувшей тоски не мог прийти в себя.​​ 

После работы он выходил​​ на Зимнюю канавку из служебного входа​​ на набережную​​ Невы.​​ Река была​​ совсем рядом, она звала своим холодным блеском. Варенцов​​ проходил к парапету​​ и шел​​ вдоль​​ реки​​ до Дворцового моста.​​ ​​ А потом мог повернуть не домой, а к Ростральной колонне. Потом по деревянному мосту​​ мимо Пушкинского дома к Петропавловской крепости… ​​ 

И​​ на этот раз домой Сергей Никифорович​​ возвращался усталый и довольный собой.

 

Дома​​ Варенцов​​ встретил​​ сына.

- Папа, ты улыбаешься!​​ 

-​​ Конечно! После прогулки.​​ А на работе было какое-то оцепенение.​​ 

- Оцепенение? – удивился сын.

- Да.​​ Это​​ состояние, когда я не понимаю, что со мной. К счастью, я легко его скрываю.​​ Вот я сижу целый час - и мне никак не прийти в себя. Словно б моя душа куда-то ушла и всё никак не вернётся. Прострация.​​ 

-​​ Слушай, папа, и со мной такое бывает!​​ И на меня так обрушивается моя довоенная жизнь,​​ - но это приходит​​ с болью в ноге, с​​ упадком​​ сил, - ответил Леонид. – Вот такими нас сделала война.​​ 

Сергей Никифорович​​ стоял,​​ молча.​​ 

-​​ Но были и другие​​ дни, папа! ​​ Разве нет?

- Да, - согласился отец.

Этот разговор с отцом потряс Леонида: он стал бояться за отца.​​ Ему было приятно, что отец больше не заводил речь о Сталине: он был готов преувеличивать опасность этих разговоров.

- Да бог с ними! – думал он​​ о чиновниках, о власти. – Они наверху, а мы внизу. Так всегда было и будет.​​ 

 

Но были и другие​​ дни, когда​​ душа​​ старшего Варенцова​​ расплывалась от любви к жизни,​​ – и​​ факт, что он живет, приводил его в неописуемый восторг.​​ 

Почему-то это случалось при жене -​​ и​​ тогда он кричал:

- Надя, Надя!

- Ты чего, Серёжа?

- Мне радостно!

- Я тебя поздравляю! ​​ -​​ со​​ смешком отзывалась Надежда Николаевна. -​​ Приходи чай пить.

 

Потеряв друга,​​ Варенцов​​ обрёл​​ другого,​​ на работе всё​​ шло хорошо, но​​ внешне он стал более сдержанным, более замкнутым. ​​ Но эта внешняя, удобная схема жизни иногда ему изменяла: неожиданно​​ внутри него всё кипело, он не мог примириться с собой: со своими мыслями, со своей тревогой.​​ 

- Почему я недоволен? – спрашивал он сам себя​​ – и не находил ответа.​​ 

Стоики уже мало занимали его, он писал заказную книгу о геммах.

Он посмотрел на себя в зеркало. Что-то вихрастое. То ли юноша, то ли старикашка.​​ 

- Это мое лицо? - подумал он. - Судя по лицу, этот человек всегда в смятении, всегда в борьбе, - а ведь это не так.​​ 

 

Теперь он не отказывал себе в шальной,​​ далёкой,​​ одинокой прогулке.​​ Идти наугад - и не узнавать себя, и удивляться себе!​​ ​​ Нестись по набережной, а с Литейного свернуть на мост и добраться до Финляндского вокзала. ​​ И -​​ дальше по набережной​​ к Охтинскому мосту: пока не покажется Смольный.​​ 

- Почему я не могу снова влюбиться, почему не могу всё перевернуть, начать жизнь заново?​​ 

 

Странно, что его, человека с достоинствами, с положением, пережившего войну, мучали такие мысли.​​ Его​​ терзал комплекс нереализованности: ему чудилось, он не жил, не любил, - а только производил какие-то мысли, уже известные, уже общепринятые.​​ 

Или годы блокады, годы лишений вдруг заявили о себе – и он не мог жить прежней жизнью!?

 

Сын чувствовал кризис отца, но​​ понять его​​ не мог.​​ 

- Папа, каким ты стал нервным!​​ –​​ как-то​​ осмелился сказать Леонид. - Ты ведь не был таким!​​ 

Выражение лица сына было необычайно строгим.​​ 

- Да, - согласился Сергей Никифорович. - Что-то со мной происходит.​​ 

- Так на тебя повлияла смерть друга! - сказал Леня. ​​ 

Они помолчали.​​ 

- А что муж Веры?​​ –​​ решился​​ спросить​​ Леонид. – Вы разве не друзья?

Старший Варенцов молчал.​​ Ему​​ не хотелось​​ распространяться про сближение с Кудрявцевым.​​ 

 

Но через какое-то время сын вернулся к больной теме.​​ - Папа! Ты скажи мне, что с тобой, - настаивал Леонид.​​ -​​ Попытайся понять​​ себя! Или тебе кажется, что ты что-то не получил от жизни? Тебя мучает жажда какой-то необычайной любви?! Так она и меня мучает! Давай вместе покаемся в этом!​​ 

- Ему же только двадцать три года! – с удивлением подумал​​ старший Варенцов.​​ – Как же он угадал мои мысли?

Он молчал, потому что растерялся.​​ Он не ожидал, что сын может его понимать!

- Что с тобой, папа! Скажи мне! Я – твой друг.

- Леня, я сам не могу понять!​​ – ответил Варенцов. -​​ Душа бродит - и что с ней?​​ ​​ Не понимаю.​​ 

- Скажи больше! – потребовал сын.

- Меня не покидает убеждение, что я заживо умираю. Во мне остановилось течение мысли: я кого-то копирую, я перестал быть самим собой. ​​ Где же свет? Я перестал его видеть. Да, в блокаду я выжил, но жить перестал.​​ 

- Но тебе не больно?​​ 

- Я будто задыхаюсь в какие-то моменты, меня куда-то уносит, - признался Сергей Никифорович.​​ 

- Но это не мешает работе?!​​ 

- Не мешает! Это легко скрыть. Душа бунтует, а против чего, не знаю.​​ 

И отец с улыбкой посмотрел на сына.

 

-​​ А теперь я тебя спрашиваю, Лёня: как ты себя чувствуешь в браке?​​ 

- ​​ Хорошо.​​ 

- А как это​​ «хорошо»? – спросил отец.

- Варя хорошо меня заземляет.​​ Я​​ со своей античностью​​ обо всем забываю: о житейском, о сексе, о красоте, - и Варя​​ мне обо всем напоминает.​​ ​​ Варя -​​ представитель материи, прекрасный представитель. Что бы я знал о жизни без нее? Нет, папа, мне повезло, как никому.​​ 

- Я тебя поздравляю! – ответил Сергей Никифорович.

- С чем только, папа? С чем? Вид трупов изо дня в день, понимание, что и ты только чудом не станешь таким же трупом – такому смирению научила меня война.​​ 

Что у сына может не быть детей, было запретной темой. ​​ Ни отец, ни сын не признавали это за истину.​​ 

 

Леонид искренне себе не представлял, что его жену можно не любить: таким идеалом казалась ему Варя. Что он не мужчина, он тоже не верил, потому что ночами был нежен – и​​ Варя отвечала на его нежность.​​ 

 

* * *

 

Владу с Полиной было тепло, но Варя оставалась мечтой.​​ А Надя? Надю Влад не вспоминал.​​ Мелькнула – и бог с ней.​​ Кроме Нади, были у него и иные скоротечные романы, но как-то уж очень легко они забывались.

 

А Варя? Похоже, она​​ чувствовала, что Владу кружит голову отблеск влюблённости, так​​ им​​ и не изжитый с довоенного времени. ​​​​ Когда-то​​ Влад признался ей​​ любви – и это приятно кружило голову Варе и через много​​ трудных военных лет.​​ 

Так и что, что кружило?​​ Подумаешь,​​ какие-то​​ мечты!​​ Варя тем более заботилась о дистанции​​ с Владом​​ и не зацикливалась на​​ нём, потому что ей было на ком ​​ ​​ сосредоточиться: на собственном муже.​​ 

Чем больше Влад​​ высокомерничал, тем больше из друга он становился просто знакомым, нужным человеком.

Она очень ценила свою новую семью! Ей​​ (в отличие от Влада)​​ упорно не хотелось любовных приключений. Леонид наполнял ее жизнь покоем - и она не хотела изменять огромности этого покоя.​​ Так в гавани стоит огромный корабль – и так хорошо, что больше он никуда не поплывёт!

Она догадывалась,​​ в чем дело:​​ Влад не верил, будто​​ хромого​​ Леонида можно любить. ​​ Ну да, он воевал, у него медаль, он – без пяти минут​​ ученый, - так и что? Да, к нему можно привыкнуть, - но как любить человека, который не знает, что такое влюбленность?​​ Как любить импотента?!​​ Влад​​ в глубине души надеялся раскачать эту семейную лодку.​​ Но он стал осторожней с Варей: уже не решался лгать.

 

И​​ для Леонида любовь означала покой, тихую,  ​​​​ доверчивую ​​ пристань. Простоишь всю жизнь​​ одним таким​​ кораблем​​ в одной​​ такой​​ гавани – и так хорошо!

.

-​​ Влад​​ не понимает, - думала Варя, - что он​​ не​​ просто не уважает Леонида,​​ а​​ желает ему зла. Да пусть Влад думает, что хочет!​​ Зачем мне думать о том, что он думает? Надо держать дистанцию, надо блюсти приличия – и этого хватит для хороших отношений.​​ 

 

Варя не раз бывала в Москве, по разу в десятке городов​​ (за два года не так и много), но ни один ей так не понравился, как Суздаль. Она ездила в компании – и всегда на какую-то квартиру.​​ В этих компаниях почему-то часто оказывался Микешин: часто и жильё находили через него. ​​ 

Это понятно: гостиничный бизнес сразу после войны был на нуле – и личные знакомства решали всё.​​ 

Ездил с ней Леонид? Очень редко. Он был​​ настоящим​​ студентом третьего курса, серьезно сдавал экзамены, а Варя только​​ «зарабатывала диплом»: ей хотелось иметь диплом, потому что с ним было удобнее общаться с людьми.​​ Но была еще и​​ прозаическая причина ее сражения за диплом:​​ за высшее образование шла надбавка к зарплате: аж десять процентов. ​​ 

Далеко не все, с кем она общалась, имели высшее​​ 

образование - и​​ потому​​ Варе тем более хотелось его иметь.​​ 

При этой бурной жизни она любила мужа. У нее не было безумных романов или порывов, но лишь неукротимая жажда жизни - и эта страсть захватила ее.​​ 

С этой своей разросшейся компанией Варя поняла, что можно просто жить​​ «интересно»: не работать восьмичасовой рабочий день! ​​ 

 

И Варя, и Лёня были свободны: они жили так, как им было интересно – и эта свобода стала главным в их жизни.  ​​​​ Они оба​​ понимали​​ свободу как возможность много заниматься любимым делом.

 

* * *

 

Владу часто казалось, что вот-вот – и он не удержит равновесия!​​ Плохие стихи, жена​​ (иногда любимая,​​ иногда нелюбимая – эти периоды прихотливо чередовались),​​ необходимость постоянно думать о деньгах – это отравляло его жизнь. ​​​​ И вдруг в какой-то​​ неожиданный момент горизонт прояснялся: и​​ стихи не казались такими уж плохими (не хуже, чему других), и жена красива, и прописан в Москве.​​ 

 

* * *

 

Вера​​ Кудрявцева​​ и Варя Варенцова оставались подругами, но их жизненные пути слишком разошлись, чтобы они​​ продолжали​​ общаться​​ сколько-то​​ тесно. ​​​​ Более того,​​ после факта​​ ее бездетности​​ они оказались на разных полюсах!​​ ​​ Вера думала, почему​​ бы Варе​​ не забежать к подруге, не посмотреть на деточку?​​ Но​​ Варя не делала этого и этого не хотела​​ делать.​​ 

И больше: Варе было страшно: а если Вера в лицо ей​​ злорадно​​ засмеется​​ и спросит про детей?!​​ Варя боялась обнаружить свою боль.​​ 

 

Леонид, при его​​ увлеченности,​​ ни разу не был в семье​​ ни​​ Сиверцевых,​​ ни Кудрявцевых, но​​ как-то​​ и он спросил жену:

- Варька, а как там девочка у твоей подруги?

Он не понимал, что жене больно слышать этот вопрос.

Но и Варя не понимала,​​ как ему больно постоянно натыкаться на собственную беспомощность.​​ 

 

А​​ маленькой Светочке​​ нравилось орать, нравилось жить.

 

А вот​​ Анне Ангелиновне не​​ понравилось, что Варя так легко отошла от их семьи, так легко исчезла с горизонта:​​ ей нравились люди, которые от нее зависели. ​​ Варя мелькнула стажеркой в ее музее, даже не сделала попытки​​ войти в​​ постоянный​​ штат, - но ушла с необычной, и как показалось Ангелине, непозволительной скоростью. Получился разрыв!

Но все же​​ «Ангел»​​ не упрекала Варю: перевешивала​​ жалость:​​ Варя же​​ и без родителей, и без ребенка!​​ 

При этом и​​ Сиверцевы, и Кудрявцевы​​ использовали квартиру Вари для проживания их знакомых.​​ Иногда они​​ платили, иногда нет.​​ Как-то договаривались.

 

До рождения Светочки Вера чувствовала себя одинокой, но с заботами о дочке уже было не до таких расслабляющих мыслей!​​ 

Вера Кудрявцева ушла в декрет – и тут она заметила, что ее муж ведет на стороне какую-то свою жизнь.​​ Да нет: куда больше: он старается не бывать дома! Часто на ночной работе! Вера​​ всерьез разозлилась, когда​​ пьянки с Варенцовым​​ стали​​ нормой. Ах, вот они какие, эти​​ закадычные​​ дружки!

Еще прежде от Вари​​ она с удивлением узнала, что этим грешил и отец Вари, но Варя при этом боготворила отца, а вот Вера была критически настроена по отношении к мужу.​​ 

Простой довод​​ «Зачем мне сердиться на мужа, если есть дочь»​​ ей еще не пришел в голову: она хотела любить мужа, она любила его.

.

Муж Веры​​ Геннадий Петрович толщиной​​ был​​ похож на​​ отца Вари​​ Николая Варфоломеевича, но на этом сходство​​ не​​ заканчивалось: и​​ Сикорский, и Кудрявцев каждый на своем поприще подавали надежды.​​ Варя считала, ее отец мог бы жить, если б не война, а для Веры всё заслонил страх, как бы муж не спился.​​ ​​ ​​ 

 

Конечно, Вере муж Вари казался идеалом: тихий, спокойный, навсегда погруженный в науку, наглухо заколоченный в ее погреб​​ (так она думала!), - но​​ и​​ сама Варя​​ иногда​​ в душе обвиняла Леонида в моральной глухоте, в том, что позже назовут отсутствием эмпатии.​​ 

В какие-то минуты потрясений она проклинала мужа за его высокое равнодушие. ​​ 

- Мне бы такого дурачка! – завидовала​​ Вера​​ подруге. – Будет, как крот, всю жизнь бумажки перебирать. Ученая тихая мышка! Не то, что мой пьяный дурак.​​ 

А о чем​​ мечтала Варя. ​​ 

- Мне бы более нормального,​​ более отзывчивого, не такого целеустремленного!​​ 

 

Что​​ Варя​​ могла противопоставить страсти​​ мужа​​ к науке? Свою страсть к шитью, к свободе, к новым возможностям.​​ И, конечно, свою полную независимость, свою индивидуальность!​​ 

Как она стала​​ «талантом»​​ в шитье? Да она просто сказала себе:​​ «Научись шить - иначе пропадёшь!». И какие-то недели она шила дни и ночи напролет, только б доказать себе, что она это умеет. Может, какая-то склонность к шитью к нее и была, но ничего бы не получилось без ее чудовищного напора, без ее ярости, без ее усилий.​​ 

 

Могла она знать, что и Леня часто ценой больших усилий скрывал от нее боль в ноге?​​ 

- И разве было бы лучше, - думал Леня, - если я приползу к ней на коленях и буду плакать от боли, буду шептать​​ «Мне больно, мне больно, мне больно...»?

Варя догадывалась, что именно болевые ощущения делают ее мужа таким сдержанным.

 

Так они жили, все эти молодые люди, которых война заставила повзрослеть. ​​ Они боялись быть откровенными друг с другом: так они могли бы потерять​​ хорошие отношения.

Старшие Варенцовы были счастливее молодых: настолько их сблизила наука. Но не только наука: страшный разлом блокады сделал их бесконечно близкими. Казалось, после перенесенных ужасов впереди только радость.​​ 

 

* * *

 

23 марта​​ 1946 года​​ - в советской зоне оккупации Кореи от имени Коммунистической партии Кореи опубликована Программа 20 пунктов, предусматривавшая проведение на севере Кореи глубоких социально-экономических преобразований.

 

* * *

 

Леонид написал:

- Вот точная формула эстетики стоического платонизма Посидония: тончайший огонь, или эфир, разумное существо, чувственный космос и божество – всё это одно и то же. ​​ 

 

- Почему меня увлекают эти огромные идеи, а других нет? – думал Леонид. – Или эти идеи уже были в моем уме – и, едва я их​​ услышал, они воскресли?!

 

-​​ Уже самая попытка​​ Посидония​​ объединить теорию идей и чисел с натурализмом мирового огня указывает на весьма знаменательную тенденцию. В дальнейшем развитии античной философии эта тенденция будет неизменно крепчать и углубляться, пока не достигнет своего завершения в неоплатонизме, - написал Леонид.

 

Тут он​​ со​​ страхом почувствовал, что эту идею у кого-то украл.

-​​ Скорее всего, у​​ отца, - подумал он.​​ -​​ Но как бы я избежал этого?​​ Я заимствовал не то, что текст, а целую жизнь!​​ Я же был мертв, меня вытащили с того света, я живу​​ случайно!​​ Попади пули​​ на полметра​​ выше, шансов выжить было бы меньше.​​ 

 

- Эта ​​ тенденция​​ заключается в том, что платоновские идеи перестают быть чем-то запредельным и занебесным, но они начинают конкретно и интимно ощущаться, поскольку истекающая из них огненная пневма есть не что иное, как теплое дыхание! ​​ И человек, и вся природа​​ «дышат»​​ этими идеями.

 

* * *

 

Владик​​ на всякий случай​​ перечитал стихотворение Ярослава Смелякова:​​ 

 

Ксения Некрасова

 

Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки,

ваша изысканность, ваши духи и белье? -

Ксения Некрасова в жалкой соломенной шляпке

в стихотворение медленно входит мое.

 

Он не знал, что же и думать об этом стихе. Если б не Смеляков, он бы просто не заметил эту женщину.​​ Самому Владику Ксения очень не понравилась: она была явно не от мира сего – и такие женщины не пользовались уважением у нашего поэта.​​ 

После​​ Греты Гарбо – такая замарашка!​​ 

Дурнушка, каких свет не видел. Так Анатоль подумал о княжне Марье, когда его отец князь Василий привез его свататься к старому князю Болконскому.​​ 

Влад​​ так думал, а так сказать он никогда бы не отважился.​​ 

На очередном поэтическом вечере​​ Влад смотрел на эту некрасивую женщину – и никак не мог понять, почему она столь известна.​​ 

- Дело случая! – думал он. -​​ Стихи странные, а сама – некрасивая!​​ 

- Но почему я злюсь? – спросил он сам себя.​​ –​​ Какое мне дело, красива она или нет?

 

Художник Фальк был большим авторитетом среди многих людей, с которыми Владу довелось встретиться, - и наш поэт не мог понять причины этой славы.​​ 

Ксения была​​ своей​​ в квартире Фалька – и она была​​ покорена​​ ее​​ атмосферой. Художник с женой жил на чердаке в знаменитом доме художников, - но как же удивительно он рисовал, как волшебно играл на фортепьяно!​​ А как он рассказывал о Париже!

 

Владу ничего такого не досталось: эта красота прошла мимо него! Фальк даже​​ не заметил​​ Влада. Влад проводил Ксению до квартиры, помог ей нести три кило картошки, что она – при всей своей безбытности – несла в подарок художнику.​​ Он только вошел, поздоровался с женой художника и ушел.

 

Ему очень многое не нравилось в жизни. Очень многое! Со​​ многим он​​ мирился, скрипя зубами. Полина казалась не очень красивой, его стихи​​ – не очень хорошими… и, конечно, ему не нравился этот​​ контроль государства, которое играло со своими подданными как кошка с мышками.

Ксения была одной из многочисленных его знакомых.​​ Влад знал большое число людей – и часто его средние стихи попадали​​ в газеты, или еще куда​​ с​​ помощью​​ этих случайных попутчиков. ​​​​ Он жил в толпе, он умел в ней жить, - но и это столь полезное для него общение мало приносило радости. Такое общение больше походило на работу.​​ 

 

* * *

 

7 апреля - на месте оккупированной Советским Союзом части Восточной Пруссии образована Кёнигсбергская (ныне Калининградская) область.

 

* * *

 

Деточка​​ Света любила спать днем – и это нравилось ее матери.​​ Так они часто спали вместе.

 

Мария Семеновна позвала​​ молодых обедать. Сегодня все трое​​ - она, Влад и Полина -​​ оказались дома;​​ такой день считался особенным.

 

Сергей​​ Никифорович​​ в своем рабочем​​ эрмитажном​​ кабинете нежно перебирал свои карточки.​​ Они сохранились с довоенного времени и были предметом гордости хранителя гемм.

 

* * *

 

-​​ Этот стоический первоогонь, -​​ пишет Леонид,​​ -​​ ​​ Посидоний понимает как платоновский Нус, как тот Ум или как тот Разум, который уже намечался у​​ первых стоиков.​​ У​​ Посидония первоогонь развит в виде систематической теории. ​​ Мировой Ум есть как бы необходимый предел всех возможных вещественных изменений и колебаний.  ​​​​ По Посидонию, мы в полном смысле слова вдыхаем этот Нус.​​ И это не​​ какая-нибудь метафора или аллегория:​​ ​​ ​​ мы именно дышим этим огненным Умом​​ -​​ и в этом огненно-разумном дыхании как раз и заключается вся сущность человека и вся деятельность его души. Такова творящая и организующая ​​ деятельность ​​ огненного ума.​​ 

 

Платонически-пифагорейские идеи и числа ​​ - огненная пневма стоиков. У Посидония первичная ​​ божественная и разумная пневма расчленяется на действующую сущность и пассивную материю.

 

* * *

 

На факультете после лекции Варя подошла к Леониду и сказала:

- Я хочу тебе что-то прочесть.

- Давай.

 

Кому речь Эллинов темна,

Услышьте в символах библейских

Ту весть, что Музой внушена

Раздумью струн пифагорейских

 

- Здорово сказано!​​ – согласился Леонид.

- Это Вячеслав Ива’нов.

- Да! – ответил Лёня. - Я вспомнил:​​ это​​ что-то из нашего Серебряного века. А это не запрещенная литература?

- Но для кого она запрещена?! – возмутилась Варя. - ​​ Не для нас же!

- Правильно, Варенька: не для нас. Только ты нигде больше не говори, что знаешь такое.

- Хорошо, Лёнечка. ​​​​ Я учту твои охранительные тенденции.

- Ива’нов, тот еще безобиден, - назидательно сказал Леонид, - а вот Мережковский приветствовал нападение Германии на Советский Союз.

Варя не настолько знала Серебряный век, чтоб обидеться на Мережковского.​​ 

Ни Варя, ни Леонид в отличие от своих отцов не проявляли любопытства к этому интереснейшему периоду культуры России​​ – и только случайно узнавали об его сокровищах.​​ Лёня очень многое узнавал из разговоров своих родителей. Ему очень нравилось подслушивать их беседы.​​ 

 ​​​​ 

- Я сегодня пойду в театр оперетты, - сказала она. -​​ «Севастопольский вальс». Пойдем со мной.​​ 

- Можно. Варя, а ты купила билеты?

- Зачем покупать заранее? Там же есть входные. Посидим на откидных креслах. У меня там знакомый артист.

Она имела в виду Виктора​​ Ивановича​​ Копылова, который, узнай это, мог бы и обидеться​​ на звание​​ «знакомого артиста»! ​​​​ В своих фантазиях он видел Варю​​ то​​ как жену,​​ то как​​ любовницу,​​ то ль уж – на худой конец – как​​ интимного друга, - но не​​ предполагал в себе​​ бесцветного​​ «знакомого»!​​ Варе не казалось странным без предупреждения нагрянуть на работу к незнакомому человеку! Она чувствовала, что имеет власть над певцом, и не думала о бестактности своего поступка. Если бы певец не захотел ее видеть, она б купила входные билеты!

- Ну, Варька! У тебя везде знакомые.​​ 

И он решился спросить:

- Варька, я вижу, ты совсем не учишься, а всё время за​​ швейной​​ машинкой! ​​ 

-​​ Сейчас ты спросишь​​ «Когда ты шить научилась?»!​​ 

Это мой талант.​​ Мы уже об этом говорили!

- А что это – талант? – как бы наивно спросил он.​​ 

-​​ Вот у тебя талант ученого, а у меня другой. Тебя разве не поразил Сергей Дмитриев?​​ Он​​ открыл в себе талант военного, а я – раз я женщина – открыла в себе портниху.​​ 

- Да, это удивительно! – признался Леонид. – Я вот на войне уцелел только чудом, а на самом деле​​ и​​ вели военные действия,​​ и побеждали​​ такие, как он!​​ 

- У всех талант, Лёнечка. Почему бы его не было у меня?! Чем я хуже других?​​ 

 

В театре Варя не постеснялась познакомить мужа с солистом Виктором Ивановичем Копыловым.​​ Варя​​ уверенно провела мужа в закулисье, потом они прошли мимо нескольких дверей гримерных,​​ пока​​ Варя не прочла на двери​​ нужную фамилию.

Постучавшись, они вошли.​​ 

Удивлению артиста не было конца.​​ Варя могла бы прийти хотя бы на полчаса раньше! ​​​​ Виктор был очень мягким человеком особенно с дамами, он даже помнил, что приглашал Варю – и​​ все же​​ нисколько не подивился ее появлению. ​​ 

- Здравствуйте, Виктор Иванович, - сказала она ему, как старому знакомому. – Это мой муж Лёня.

- ​​ Очень приятно, - вежливо отозвался Копылов.​​ 

- Вот не хватало! Ещё и мужа привела! – подумал артист. -​​ Вот это девушка!

Он улыбнулся и спросил:​​ 

-​​ Как у вас с билетами?​​ 

-​​ Мы зашли вас навестить. Можем купить​​ входные, - ответила Варя.

Варя​​ до того​​ чувствовала свою власть над тенором, что надеялась на контрамарки в партер. ​​ И действительно, Виктор Иванович​​ через минуту вернулся с хорошими местами.

Его выход был через полчаса, он немножко волновался. Сейчас он понял, что Варя одна к нему не придёт никогда – и​​ это​​ ему было неприятно.

Но все-таки она пришла! Правда, сейчас лучше б она поскорей ушла.​​ 

Варя​​ почувствовала его состояние и сказала:

- До свиданья. Всего доброго.

- До свиданья!

Виктор Иванович​​ на прощание​​ постарался приятно улыбнуться.

 

Копылов​​ пел - и​​ сегодня​​ ощущение огромной радости мешало ему работать.​​ Эта радость никак не была связана с Варей!​​ Он - живой, и он​​ –​​ поёт​​ –​​ разве это не счастье?​​ Он мечтал жениться на молодой, красивой женщине, как Варя, но о самой​​ Варе он уже не мечтал.​​ Потрясения военных лет сделали его неуверенным в себе.​​ 

Он пел молодого аристократа Эдвина. Он был низкого мнения об этой постановке​​ «Сильвы»​​ Кальмана в своем Театре Оперетты. Он бы поставил лучше. А то, что получилось, немножко сонно! Да, это Кальман, но школьный: передана буква, но не дух.​​ 

 

После оперетты​​ молодые Варенцовы​​ опять зашли к Копылову и поблагодарили, и похвалили его.​​ 

Домой​​ они шли, не торопясь, хоть до Варшавского вокзала было не близко​​ (сегодня решили ночевать у Вари).​​ 

- Тебе нравится учиться в университете?​​ – спросил Леонид.

-​​ И это ты уже спрашивал!​​ Да, нравится! Конечно, я учусь, не как ты, но все же…​​ мне важнее просто жить.

-​​ «Не как ты»? Как это​​ «как я»?

- Ленька, ты-то прирожденный ученый. Я учу то, что задают, а потом​​ уже​​ учу французский язык.​​ 

- С учителем?

-​​ Нет,​​ по учебнику.​​ 

- Найди учителя!

- Не могу найти, - призналась она.​​ – Слушай, скоро лето – и я сошью тебе рубашку.​​ 

- Вот это решение! – обрадовался Лёня. – К зиме связала свитер, а к лету – рубашку. Здорово. Не жена, а клад.​​ 

- ​​ Я хочу тебя заранее​​ спросить:​​ связать тебе​​ к осени​​ еще один​​ свитер? ​​​​ Одного тебе явно мало.​​ 

- А тебе не трудно?​​ – улыбнулся он.​​ – Еще один не помешает.​​ 

-​​ Варька, свяжи что-нибудь маме. Она у меня​​ строгая. Пусть​​ знает, что и​​ ты​​ умеешь. Ей не нравится, что​​ ты​​ – троечница.

-​​ Так и что, что не нравится?​​ - ​​ с тревогой спросила Варя.​​ 

- Ничего, - ответил Леонид. -​​ Тебе не стоит сильно переживать по этому поводу.​​ 

- Ей неприятно, что мне​​ ставят​​ «тройки», а я не хочу лучше учиться. Так мне и сказала:​​ «Для третьего курса вы знаете материал очень слабо».

- Надо же!​​ Я не знал.​​ Потерпи, что тут поделаешь.​​ ​​ 

Лёне и в голову не приходило, что от жены можно что-то требовать. Да, он чаще видел ее за швейной машинкой, чем за занятиями античностью, - так и что? Он не спросил, откуда у нее трофейная немецкая машинка, но Варе стоило огромных усилий ее достать.​​ 

Она​​ все же приложила​​ эти усилия, хоть​​ машинка​​ была ей не очень-то нужна. Но она решила, что нужна! А​​ раз решила,​​ так​​ и достала.

 

* * *

 

21 апреля - в советском секторе Берлина открылся двухдневный объединительный съезд коммунистов и социал-демократов Восточной Германии. Создана Социалистическая единая партия Германии.

 

* * *

 

Олег мало изменился за последние лет семь, хоть пронеслась война: кудрявый мальчик превратился в вихрастого юношу. Ранение его обошлось без последствий, оно не запрещало ему работу на производстве, - но он мечтал о математике. На что жить? Сейчас он жил на стипендию. Как и Катя.​​ Зарплаты родителей Кати не были большими, но ​​ инженер и учительница литературы жили дружно – и жили​​ хорошо​​ за счет согласия между собой.

 

В выходные дни, когда не было​​ занятий,​​ Катя и Олег​​ вместе гуляли в районе Обводного канала, избегая, конечно, сам канал с его​​ автомобильным​​ бурным движением.​​ В детстве, когда родители скандалили (частенько такое случалось),​​ Олег​​ уходил из дома​​ и любил сидеть на​​ Волковом​​ кладбище (Во’лковским оно станет позже).​​ 

Сейчас они гуляли вдвоем.​​ Как друг, Олег уже мог зайти к Кате домой, он уже познакомился с ее родителями.​​ Его грела мысль, что эта семья станет родной. Он считал,​​ у него​​ нет родного дома, но​​ ему​​ так хотелось​​ его обрести. Математика и шахматы были частью будущего родного дома.​​ 

Они осторожно​​ говорили​​ об этом​​ - и​​ выяснялось, что ​​ ​​ думают одинаково. Это было так чудесно, так удивительно! Для​​ Олега Катя становилась частью будущего очага.

Когда Варя вышла замуж, мечта о ней вовсе испарилась.​​ 

 

Однажды она заметила на его лице слезы.

- Что с тобой? - Катя от удивления остановилась.​​ 

- Извини!​​ 

-​​ Олег, что случилось? Ты сейчас заплачешь! Ты можешь мне рассказать! Я пойму.

- Я вспомнил​​ блокаду. ​​​​ Так это больно.​​ Ты где была​​ тогда?

- Работала на​​ Балтийском​​ заводе: подносила мастерам детали, мыла цеха. Такая девушка на побегушках.​​ 

- А я не смог работать​​ на заводе, хоть официально ранение это позволяло. ​​ Физически не мог. Меня спас Дворец Пионеров на Невском: я вёл там шахматный кружок.​​ 

 

Олег Коваленко был из одного класса с Леней Варенцовым, он был знаком и с отцом одноклассника, но другом семьи он так и не стал.​​ Что-то его отталкивало от Варенцовых.​​ ​​ Он жил со своими​​ ​​ ​​ родителями. Они пережили блокаду, но очень постарели.​​ ​​ Из-за ссор родителей и его отношения с ними не были слишком сердечными – и​​ Катя была первым человеком в его жизни, к которому он привязался;​​ она сразу заменила ему и отца, и мать.​​ При ней он не стеснялся расплакаться.

У Кати не было​​ сердечных,​​ близких отношений​​ с​​ родителями, - и все же она​​ очень любила​​ маму: любила за то, что ее мама, мама Кати жила на свете.

Папу она тоже любила, но разговаривала с ним редко.​​ 

 

* * *

 

21 апреля - после длительного перерыва вновь начинаются богослужения в Троице-Сергиевой Лавре.

 

* * *

 

Стих ​​ Вячеслава Ива’нова​​ «Кому речь Эллинов темна»​​ Варя прочла и Владику – и он нисколько не удивился.

- Это очень интересная эпоха – наш Серебряный век, - несколько менторски начал он. ​​ 

- Вот я начну тебе читать стихи,​​ - сказал он, -​​ а ты скажи, чьи они. Хорошо?

- Давай, - ответила Варя.

 

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

 

- Я где-то это слышала, - сказала Варя. – Мне не понравилось.

- А чьи стихи?

- Не знаю.

- Анна Ахматова! – ответил Влад и прочел:

​​ 

Показалось, что много ступеней,

А я знала​​ -​​ их только три!

 

- Хватит! – потребовала Варя. – Я сама найду и прочту.

 

* * *

 

- Почему ты не вымыл пол?​​ – строго спросил Сергей Никифорович.

Леонид​​ заметил, что сегодня​​ папа был пьян. ​​ При​​ Надежде​​ Николаевне он скрывал это и молчал, но сейчас ее не было дома.​​ 

-​​ Папа, ты стал раздражительным! – ответил Леонид.​​ 

Он не решился сказать прямо:​​ «Папа! Пьяным я тебя видеть не хочу».​​ Он знал, что папа выпивает, но первый раз видел отца совсем пьяным, а не немножко,​​ как​​ обычно, – и это его покоробило.​​ 

- Мама не просила!​​ – вежливо ответил он.

- Тем более важно его вымыть. Ты не думал, что ей может быть тяжело?​​ 

- Я думал, папа, но мыть пол без​​ ее​​ просьбы​​ –​​ это​​ странно!​​ ​​ Давай, я вымою.

- Чтобы жизнь была легче, все должны помогать друг другу!​​ – вещал старший Варенцов. -​​ Твоя Варя никогда не вымоет пол!​​ 

- Зато Варя отнесла всё белье в прачечную!

И​​ Леонид​​ весомо​​ добавил:

- Она отнесла и заплатила.​​ 

- Ну да!​​ Наверно, я не прав, - рассеянно ответил Сергей Никифорович.

Старший Варенцов не был уверен, что прав, но иногда он очень уставал изображать уравновешенного человека. Он не был таким на самом деле!

- Извини! – сказал он сыну, оделся и ушел гулять.

Он не был на войне, у него не было видимого ранения, но душу потрясала ужасная смута. Тяжело было жить не в ладах с самим собой!

 

Лёне​​ было очевидно, что с отцом что-то происходит, но​​ он​​ не знал, как этому противостоять.​​ Он решил попробовать создать коалицию с мамой и женой, чтобы вместе противостоять папиным недостаткам.​​ 

 

Леониду очень нравилась семейная жизнь.​​ Правда,​​ сейчас​​ с отцом обозначились проблемы. Нет, не война, а послевоенное время​​ обозначило проблемы​​ в​​ отношениях​​ отца и сына! Не стало идиллии, которую Леониду хотелось бы растянуть на всю жизнь.​​ 

Он не знал, что делать с отцом, но пока что решил молчать. Даже с Варей. Не потому, что не доверял Варе, а потому, что не хотел её грузить проблемами.​​ Леонид​​ считал, что жизнь​​ его жены​​ слишком тяжела: она мечется в поисках своего призвания.​​ Разве шитьё – призвание?​​  ​​​​ 

 

* * *

 

В​​ конце апреля​​ Степан​​ Васильевич женился на Анне Ангелиновне.​​ ​​ А почему бы и нет?​​ Ей​​ за сорок, а​​ ему​​ за пятьдесят.​​ ​​ Варя невольно свела их, когда они​​ как-то​​ пришли на ее день рождения.​​ 

Так​​ вот мама​​ и дочь​​ вышли замуж с разрывом меньше года!​​ Были мать и дочь​​ Сиверцевы, а получились​​ мама​​ Переверзева и​​ дочь​​ Кудрявцева.​​ 

А​​ Степан​​ Васильевич?​​ Для него это была сбывшаяся мечта: жениться на культурной ленинградке! ​​ 

А​​ Анна​​ Ангелиновна?​​ Для нее​​ брак был надеждой на​​ избавление от мучительного одиночества (муж​​ покинул ее вовремя родов), так и надежда обмена ее однокомнатной квартиры на двухкомнатную (с участием в обмене комнаты Переверзева в коммуналке).​​ 

 

Кажется, пришел момент, когда мне стоит побольше раскрыть образы этих второстепенных персонажей, хотя бы для того, чтоб их женитьба не казалась слишком странной читателю другой эпохи.​​ 

Анне​​ Ангелиновне сорок четыре. Она​​ когда-то​​ была старательной девочкой, дочерью большевистского деятеля.​​ Школу она закончила в год революции, но тысяча девятьсот семнадцатый не перевернул ее судьбу, как многих: она поступила в университет. ​​ Будущий Ленинградский университет в 1914 году стал Императорским Петроградским, в 1917 – Петроградским, в 1918 - Первым Петроградским,​​ -​​ но наша Аня в 1923 году благополучно заканчивает Петроградский государственный университет и попадает на работу в музей.​​ 

Ее судьба похожа на судьбу старшего Варенцова, но с тем отличием, что Сергей Никифорович в силу своих научных успехов попадает в сам Эрмитаж, а Анна Ангелиновна по протекции отца – в Музей Горного института, основанный, кстати,​​ еще​​ в 1774 году.​​ 

Можно перечислить ещё три музея, где она работала, но мы не будем этого делать: и так проницательному читателю ясно, что членом коммунистической партии она была куда больше, чем музейщиком - и ее передвигали по партийной линии.​​ 

 

Степан​​ Васильевич тяжело пережил войну. Он фактически бежал из родных мест - и только война помогла ему закрепиться в Ленинграде. Он устал от неустройства, соседей, тяжелой работы и многого​​ еще чего - и в браке надеялся отдохнуть.​​ 

 

После женитьбы они​​ полюбили прогулки вдвоем. Она, маленькая, сухонькая, необычайно энергичная и разговорчивая, и он, с его видом простоватого мужичка, но знатока жизни и ее обстоятельств.​​ 

- Ты – тёртый​​ калач,​​ - говорила ему жена – и он соглашался:

- Так и есть, ангел ты мой.

 

Человеку, знакомому с историей Советского Союза, может показаться странным, что в моем повествовании столь мала роль компартии. В социальной жизни моих персонажей компартия играла огромную роль, но мой роман - о жизни духовной. Компартия играла необычайно большую роль в жизни Советского Союза, но не в умах наших персонажей. Пожалуй, Анна Ангелиновна Переверзева - первая, кто и думал об идеологии, и жил ею, и благодаря ей продвигался по службе. Членство в КПСС было важнейшим фактом в ее жизни.​​ 

Старшие Варенцовы тоже были членами компартии; они это делали только потому, что так было легче заниматься своим любимым делом: античностью.​​ 

Они послушно, хоть и нехотя, посещали партсобрания, послушно голосовали вслед за всеми, - но на этом их участие в партийной жизни страны и заканчивалось.​​ 

Они и сына готовили к вступлению в компартию, и уже прикидывали, кто напишет рекомендации.​​ И это было важно! Являясь членом КПСС, Леонид мог встать на очередь по улучшению своей жилплощади, если бы родился ребенок.​​ 

О, этого​​ «если бы»​​ уже не существовало!​​ ​​ Прежде вероятность такого улучшения у Леонида была​​ реальной! ​​ Лёня не собирался​​ прописываться​​ у своей жены.​​ Какой смысл было​​ выписываться из роскошной квартиры родителей на Большой Морской? ​​ ​​ 

Когда стало ясно, что потомства не будет, Варенцовы свели к минимуму участие в партийной жизни страны.​​ На партсобрания им приходилось ходить, но другие мероприятия они избегали.

 

* * *

 

Девятое мая официально не отмечался, но во дворе Вари ветераны накрыли стол.​​ Собралось много​​ инвалидов:​​ одноруких, одноногих на костылях, а то​​ и вовсе безногих на деревянных тележках.​​ Сидели​​ молча, деловито. Много чокались, много плакали.

​​ 

* * *

 

9 мая. Концерт​​ Рихтера​​ в Октябрьском зале Дома союзов; в программе - Шестая, Седьмая и Восьмая сонаты Прокофьева.​​ 

 

Микешины, поклонники Рихтера,​​ все​​ трое​​ пришли на концерт, но Николай Степанович пригласил и Влада с Варей.​​ Варе он​​ – осторожно, без свидетелей -​​ билет подарил, а вот​​ Влад​​ купил три билета: он​​ пришел с женой и тещей – и это приятно удивило​​ Микешина.

Волею судеб Микешин жил недалеко от этого здания, где свершалось столько исторических событий (чего стоит факт, что тело Ленина перед похоронами вождя было выставлено для обозрения именно там). До революции там традиционно справлялись балы – и Микешин часто вспоминал строчки из «Онегина», относящиеся именно к залу этого здания:

​​ 

Однообразный и безумный,​​ 

Как вихорь жизни молодой,​​ 

Кружится вальса вихорь шумный;​​ 

Чета мелькает за четой.​​ 

 

* * *

 

- Зачем ты так постриглась? – спросил Леонид.

Первый раз он был недоволен Варей.​​ Старший Варенцов подал плохой пример младшему: и Лёня решил не всегда скрывать своё плохое настроение.​​ 

После фильма с Гретой Гарбо в главной роли​​ он стал больше присматриваться к жене.​​ 

- Это модная прическа!​​ – с удивлением ответила она. -​​ Так стригутся в Париже. Я думала, тебе понравится.​​ 

Она остригла косу, которую проносила всю войну, свои роскошные волосы - и теперь ее лицо казалось маленьким. Она не смотрела, а испуганно выглядывала.​​ 

- Так тебе не нравится?​​ - спросила она.

- Не нравится, - упрямился он.​​ 

- Буду опять выращивать косу!​​ – засмеялась она.

- Действительно, короткая стрижка мне не идёт, - подумала она.

- Варя, но тебе же кто-то присоветовал!​​ – с тревогой спросил он.

Ему хотелось побольше узнать о собственной жене.​​ 

- Да совсем нет, Лёня! Просто так с волосами меньше​​ возни.​​ ​​ 

Леонид готов был извиниться!​​ 

- На самом деле, что хорошего, когда волос много? – подумал он.

Варя всё​​ свела к шутке, но этот выпад мужа​​ её​​ испугал! ​​ Она решила, что он очень консервативен во вкусах – и об этом надо помнить всегда.​​ На самом деле, образ домашней скромняшечки ей очень нравился, но, другое дело, в ее компании он часто был неуместен.

 

Или первый раз​​ в жизни​​ Леонид ревновал?!​​ Но к кому и к чему?! Да он сам не знал.​​ И он дал об этом знать своей жене.​​ Но разве Варя обиделась или рассердилась?! Нет, она просто приняла к сведению.​​ Муж может взбрыкнуть! Такое открытие сделала она.​​ 

С этого дня она избегала короткие прически.​​ 

Про концерт Рихтера, про билет Микешина она мужу не рассказала.

 

* * *

 

По окончании военных действий на территории Восточной Германии была образована советская оккупационная зона Германии. Туда-то и был вызван ​​ ​​ Дмитриев Сергей Валентинович. Прибыв, он узнал о своем новом назначении: его направили на управление тюрьмой, куда попали нацистские преступники не очень высокого ранга​​ (фашисты покрупнее удрали в Латинскую Америку). Предстояло заняться хозяйственной деятельностью.​​ 

 

Да, мне, писателю,​​ хотелось бы больше писать об​​ этом​​ человеке с призванием, но черты военного призвания для меня придумать сложнее, чем особенности призвания ученого. Варенцовы мне очень близки, ведь я еще в школе мечтал стать ученым, но желание стать военным не овладело мной сколько-то сильно.​​ 

 

* * *

 

Этой ночью Леонид проснулся от боли.​​ Обычная​​  ​​ ​​​​ ноющая боль в ноге.​​ Он вспомнил​​ своего одноклассника​​ бравого Дмитриева Сергея.

- Ему, - подумал он, - война принесла смысл всей его жизни, -​​ а​​ что досталось мне? Только эта боль. ​​ 

Лёня привычно принял лекарство и скоро уснул.

 

* * *

 

-​​ А что человек​​ у Посидония? ​​ - Сергей Никифорович обратился к сыну. -​​ Лучшая наша часть, то есть разум, стремится к слиянию с прекрасным, тождественным добру.  ​​​​ 

- Лёня, - призналась​​ Надежда Николаевна, - мы с папой тебе сочувствуем: ты взялся за столь сложную тему. ​​​​ Мы вот тоже пытаемся думать на твою тему.​​ Добродетель у Посидония безусловно воспитуема - ​​ согласно геометрии мира. ​​ Первое искусство человека есть добродетель, но при этом никто до Посидония не понимал человеческой страсти так иррационально, как он.  ​​​​ 

И она прочитала​​ свой заготовленный текст:

-​​ «Красота пронизана иррациональным становлением!  ​​​​ Она пульсирует внутри себя непрерывными потоками, она овеяна этими тающими радостями вечно живых и подвижных и вечно нерасчленимых становлений. ​​ Эстетическое чувство у него - одна из разновидностей иррационального. ​​ Эта иррациональная эстетика охватывала и все науки, так что и они, при всей своей раздельности, тоже непрерывно переходили одна в другую».  ​​​​ 

 

* * *

 

Поля и Влад закончили Литинститут. Для них​​ и их родственников​​ это было событием,​​ -​​ но больше ни для кого.​​ Столь разные люди, они хорошо ладили друг с другом. Оба любили страну, литературу,​​ Марию​​ Семеновну, нежно ухаживавшую за ними.​​ 

 

* * *

 

С времен Петра Первого в ЛГУ сохранился​​ Петровский зал (зал Сената). Это единственный интерьер в здании Двенадцати коллегий​​ от восемнадцатого века. В этом-то зале,​​ Концертном​​ зале​​ Двенадцати коллегий (его официальное название), ставшем​​ Актовым​​ залом, и состоялся концерт с названием​​ «Современная поэзия».​​ Такие вечера​​ устраивались регулярно.

В​​ этом​​ участвовал и​​ Кононов Василий​​ Григорьевич, артист театра Комедии на Невском. ​​ Этот первый послевоенный год​​ его судьба​​ складывалась​​ трудно: роль у него не получилась, отношения в театре были трудными – и его убрали из афиш. ​​ По существовавшим законам его не могли уволить. В​​ таких случаях во всех театрах артисту не давали работы, но держали на ставке, на которую выжить было практически невозможно.

Возможно,​​ читатель​​ и не знает, что​​ официальные зарплаты в России традиционно​​ во все времена​​ были​​ очень маленькими – и всё решали доплаты за отдельные спектакли, отдельные роли.​​ ​​ Драматический актер зарабатывал мало, зато, снимись он в кино, он мог заработать сразу десять-пятнадцать своих театральных зарплат!

Что​​ же​​ оставалось​​ Василию Григорьевичу, как не стать по совместительству артистом Ленгосэстрады (Объединения ленинградской государственной эстрады), организации, существующей с 1930 года.

 

Во время выступления артиста​​ его​​ узнала Варя!​​ С ее памятью на лица она вспомнила и папу, и​​ «Доктора Калигари»,​​ и​​ Василия Григорьевича.​​ Казалось бы,​​ обычная довоенная встреча, но она почему-то не кончалась.​​ Так не кончалось и всё, что было связано с Эрмитажем.

Посещения этого зала были бесплатны, концерты были интересными – и Варя с Леонидом частенько их посещали.​​ ​​ И старшие Варенцовы тоже присутствовали на концерте.

Заявлена была только​​ «современная поэзия», но как​​ же приятно удивились все Варенцовы, когда зазвучал Александр Блок.​​ 

Кононов начал читать:

 

О, нет! не расколдуешь сердца ты

Ни лестию, ни красотой, ни словом…

 

- Я знаю это стихотворение! – шепнула Варя. – Это Блок.

- Я тоже знаю! – ответил Леонид. – Это стихотворение очень нравится моим родичам.​​ Запомни последние четыре строчки!

Родителей​​ тогда часто звали родичами.

Артист кончил читать.

- Запомнила?

- Не очень.

- А я их помню наизусть!

 

Ты проклянешь, в мученьях невозможных,

Всю жизнь за то, что некого любить!

Но есть ответ в моих стихах тревожных:

Их тайный жар тебе поможет жить.

 

- Как чудесно! – воскликнула Варя. – Не очень понятно, но чудесно. Кстати, этот стих понравился Владику. Он вообще стал поклонником Блока.​​ 

Варю поразило, что Лёня с легкостью мог процитировать стихи со столь сложными чувствами. Она их не очень понимала, а муж знал наизусть.

Загадочный муж, что сказать.​​ 

Лёня ничего не ответил: не все знакомства его жены ему нравились. За эти годы Владик стал совсем своим​​ (даже​​ дошло до того, что Влад предлагал​​ Лёне и Варе пожить в его квартире, заранее зная, что они откажутся), -​​ но​​ для Лёни​​ Владик был подозрительным дельцом, зарабатывающим на перепродаже билетов и книг.  ​​​​ 

Тут Варя заметила, что упоминание Влада мужу неприятно, и решила с ним больше никогда о Владе не говорить.

 

- Даша, подожди меня! – после концерта сказал Кононов знакомой, другу, коллеге, любовнице​​ Сокольницкой​​ Дарье​​ Ивановне. - Я отойду на минутку.

Кононов​​ заметил Варю и​​ вспомнил​​ её! Только эта​​ красивая молодая​​ женщина пошла к его направлении, как он её заметил - и она показалась знакомой. Она шла вместе с подчеркнуто скромным молодым человеком именно к нему!​​ 

И на самом деле, Варе казалось странным не подойти к старому знакомому.​​ 

- Куда ты меня ведешь? – недовольно спросил Леонид.​​ -​​ Пойдем к родителям!​​ Они ждут.​​ 

- Лёня, не гунди! – потребовала Варя.

И пошутила фразой из фильма «Подкидыш»:

- Муля, не нервируй меня.

Лёня не помнил фильм, хоть, конечно же его смотрел (так мало было фильмов выпущено в 1939 году!), - но благоразумно не стал отвечать жене, почуяв, что она сердится.

 

Через мгновение Кононов почувствовал что-то знакомое в лице девушки и сам пошел навстречу.

Эти двое остановились перед ним - и девушка сказала: - Калигари.​​ 

Василий Григорьевич радостно улыбнулся и ответил:​​ 

- Здравствуйте! Я вас помню.​​ Вы помните, что я – Василий?

- Прочла в программе. Я – Варя, а вот мой муж Лёня.​​ 

Кононов​​ вежливо кивнул​​ Леониду:​​ 

- Здравствуйте.​​ 

Мужчины пожали друг другу руки.​​ 

Василий Григорьевич сказал​​ Варе:

- Хорошо помню вашего отца. Как его здоровье?

- Папа умер в Свердловске, в эвакуации, - просто ответила Варя.

- Боже мой! – воскликнул Кононов.​​ 

Он помнил обаяние Сикорского и искренне жалел о его смерти.

Он с радостью сменил тему:

- Как-то​​ ко​​ мне после концерта подошёл ваш родственник...​​ 

Варя не дала договорить:

- Это​​ Степан​​ Васильевич. Это кузен моей свекрови.​​ 

И она тоже изменила тему:

- Нам очень понравился ваш концерт.​​ Мы стараемся посещать все ваши концерты.

Варе было неприятно молчание Леонида.​​ 

- Что же за дубина такая? – немножко​​ про себя​​ злилась она. – Хоть бы вставил словечко.​​ 

 

Самому актеру Василию Григорьевичу нравились эти концерты. Это не очень оплачивалось, но зато и читал-то он то, что ему нравится. ​​ Жить на минимальную зарплату было трудно, но интересно! Теперь он много репетировал сам с собой, - а в театр на репетиции его приглашали редко.

А театр? ​​ А что театр? Василий Григорьевич считал себя изгнанным из театра. Слава Акимова гремела, но вот ему, Васе, конкретному человеку с кожей и костями, ему от этой славы достались ножки да рожки. Он ходил репетировать массовки, но душа его разрывалась от злости.​​ 

Меж тем Дарья Ивановна Сокольницкая​​ (это та самая Даша, что его ждала),​​ актриса того же спектакля,​​ с которой он жил, не видела в его ситуации ничего катастрофичного. Ее отец всю жизнь проработал в этом театре рабочим сцены, для нее этот театр давно стал родным домом - и она была уверена, что ее непутевого Васюшку не уволят. Ну, помурыжат, ну, подержат на голодном пайке... Но все же меняется! Театр – родство по битве, дружба в бою. ​​ Сегодня ты в загоне, а завтра тебе дали роль.

 

Василий Григорьевич пригласил пару на свой поэтический вечер в Дом Культуры (ДК) Ленсовета, что на Петроградской сторону, - но там, предупредил он, выступает сборная команда – и у него заявлено только два стихотворения. Его сольный концерт скоро состоится в ДК Первой Пятилетки, что около Мариинки.​​ 

 

После концерта Сергей Никифорович недовольно хмыкнул:

- Это здание Петр Первый приказал построить вдоль Невы, но Меньшиков построил поперек...

- Почему ты это сказал, Сережа? – улыбнулась Надежда Николаевна.

- Но так и в​​ его​​ чтении: он читает Блока​​ «поперек»: не как надо.​​ 

- А ты знаешь, как надо?​​ 

- Да, Надя, я знаю! ​​ Я был на концерте Блока.​​ 

- Да, да! Я вспомнила: ты как-то рассказывал. ​​ 

 

Леонид и Варя нашли родителей Лёни и домой пошли вместе.

 

Дарья спросила:

- Откуда ты знаешь эту девушку?

- С просмотра​​ «Калигари», - ответил Василий. - Ты помнишь этот фильм?

- Я, наверно, не смогла пойти из-за работы в театре.​​ 

- У нее был чудесный отец: эрмитажник. Как-то я там был у него. Он мне показал камею Гонзага и ​​ ​​ рассказал о ней.​​ 

- Надо ж, какие у тебя знакомства! – удивилась Дарья.​​ 

- Ты не представляешь, какой сердечный мужик был её отец! С ним и выпить, и поговорить было одно удовольствие.​​ 

 

Николай Павлович Акимов.

16 апреля 1901, Харьков​​ -​​ 6 сентября 1968, Москва.

Советский театральный режиссёр, сценограф, педагог, художник (кино, портретист, книжный график, иллюстратор, плакатист), публицист. Народный артист СССР (1960)​​ 

 

* * *

 

8 июня​​ 1946 года​​ - ВЦСПС принял постановление об организации Всесоюзного социалистического соревнования.

 

* * *

 

Две семейные пары:​​ старшие​​ Варенцовы​​ и​​ Переверзевы,​​ как​​ и многие семейные ленинградцы в выходной,​​ -​​ гуляли вместе.​​ Договорились пообщаться.​​ 

Воскресное гуляние​​ стало общим приятным обычаем. Да, рабочие дни были трудными, а воскресенье считалось праздником. ​​ 

 

Когда​​ старшие​​ Варенцовы​​ остались одни, на набережной​​ напротив Петропавловки​​ Надежда Николаевна ​​ сказала мужу:

- Варя учится на историческом факультете, а историю совсем не любит.​​ 

К невестке она была настроена критично.​​ Странно, что столь умный человек, как Варенцова, так​​ и не смогла выпутаться из своей неприязни к Варе.

Сергей Никифорович​​ был​​ уже закалён​​ в​​ спорах на эту тему​​ и ответил примирительно:

- Надя, она потеряла отца.​​ 

- Так и что, Сережа? Она пользуется нашей слабостью. Пусть уйдет из университета, пусть ищет себя. Так же нельзя!​​ 

- Надя, пусть она дотянет до диплома. Поможем девочке. И наш Лёня к ней неравнодушен. Я тебе больше скажу: такую бой-девушку лучше не трогать! А ты знаешь, что она больше нас зарабатывает?

- Я что-то не заметила!​​ 

- А я заметил. ​​ И тебе может сшить летнее платье! По знакомству, так что бесплатно. Ты вот ее попроси. ​​ 

- Да что в ней такого?

- Надя, послушайся меня!​​ 

Надежда Николаевна​​ спросила, помолчав:

- Сережа, а ты это серьезно про платье?!

После всех испытаний войны Надежда Николаевна, как и многие, старалась не обострять отношения, но совсем уж ни с кем не цапаться было выше ее сил.

- Варя, прежде всего, - член нашей семьи, а уже потом студентка, -​​ наставительно заключил Сергей Никифорович.

- Что же я такая вредная? – подумала Надежда Николаевна.

 

* * *

 

9 июня 1946 года Жуков был снят с должности Главкома сухопутных войск и замминистра Вооружённых Сил СССР и назначен командующим войсками Одесского округа.

 

* * *

 

Летнюю практику Варя и Леонид проходили в Новгороде. ​​ Они с ужасом рассматривали остовы церквей, расстрелянных немцами.​​ 

Они бродили по этим городам и весям - и для Леонида, путешествующего мало, это стало огромным событием.​​ 

 

Война стала припоминаться чаще. Ему чудились длинные изнуряющие марши, чьи-то взгляды, яростный вой снарядов. Он думал о таком снаряде как о живом существе, он спрашивал снаряд:​​ «Что тебе помешало меня убить?».​​ 

Ему снились сны о войне.​​ Они словно бы жадно набросились на него и не хотели отпускать.

 

* * *

 

5 июля 1946 года на показе мод в Париже впервые продемонстрировали новый женский купальник – бикини.​​ Это было воспринято как пощечина общественному вкусу.

 

* * *

 

Отпуск по беременности и родам был​​ семьдесят семь календарных дней, они закончились – и​​ за трехмесячную Свету засела ее​​ бабушка​​ Анна Ангелиновна,​​ -​​ а Вере стало легче​​ продолжать​​ учебу на истфаке.​​ 

 

За полгода​​ «Ангел»​​ решила, что этот брак - катастрофа для её отношений с дочерью. Это было больно: в одночасье лишиться дочери. ​​ Ей было неприятно и потому, что она давала деньги на уход за внучкой! Она надеялась на какое-то​​ особенное​​ общение с новой семьей, но ничего не получилось.​​ 

- Но ты должна узнать, на что ушли эти деньги!​​ – вмешался новоиспеченный муж. ​​ 

- Я дала их на Светочку.​​ Вчера прихожу к ней – бардак! Вся квартира вверх дном.​​ 

И​​ Степан​​ Васильевич посмотрел жене в глаза:​​ 

- Ну, что ты так переживаешь? У Веры своя жизнь. И денег ей давать не надо: Кудрявцев хорошо зарабатывает. ​​ 

- Да откуда ты знаешь? Пальто ей он так и не купил!

И​​ на​​ самом деле,​​ Вера​​ не проявила себя​​ экономной​​ хозяйкой​​ - и часто​​ покупала вещи, которые не умела использовать - и они валялись грудой.​​ А на хорошее пальто просто денег не хватило!​​ 

Кудрявцевы были​​ только немножко небедными,​​ но​​ Геннадий Петрович​​ уже копил деньгу – и он​​ давал деньги, но Вера не умела использовать их рационально. ​​ Анна Ангелиновна не могла общаться с зятем: и потому, что была занята своей личной жизнью, и потому, что Кудрявцев не любил ни коммунистов, ни даже саму КПСС. ​​ 

Она надеялась на его инициативу​​ с разговором, но Геннадий Петрович вежливо ее избегал.

 ​​​​ 

«Ангел»​​ тяжело переживала бесхозяйственность своей дочери. ​​ С появлением ребёнка Кудрявцевы получили право на расширение жилплощади - и они​​ встали в очередь​​ на двухкомнатную квартиру, но очередь была слишком большой. ​​ 

 

У Веры появились​​ было​​ новые соседи, которые постоянно играли на гитаре​​ (видимо, они зарабатывали учениками), но скоро они не выдержали постоянных криков Светы и уехали. ​​ 

 

Варя посетила Веру, свою подругу, и пришла в неописуемый ужас. ​​ С появлением ребёнка квартира Кудрявцевых превратилась в малюсенькую, везде были разбросаны пелёнки. ​​ Рядом на кухне они стирались, поднимался пар - и квартира была похожа на настоящую преисподнюю. ​​ 

Варя впервые внимательно обозрела квартиру подруги. Супружеская кровать нечестиво заняла целую четверть пятнадцатиметровой комнаты. Была ещё одна комнатушка, но туда бы кровать родителей не поместилась. ​​ Комната казалась маленькой, потому что вещи были брошены кое-как.

 

Анна Ангелиновна была рада, что пригодилась. Пусть с родителями внучки отношения не ахти, зато они получатся с самой Светочкой.

 

* * *

 

29 июля - открылась Парижская мирная конференция по итогам Второй мировой войны.

 

* * *

 

Кононов читал на вечере стихотворение Фета:

 

Дул север. Плакала трава

И ветви о недавнем зное,

И роз, проснувшихся едва,

Сжималось сердце молодое.

 

Стоял угрюм тенистый сад,

Забыв о пеньи голосистом;

Лишь соловьихи робких чад

Хрипливым подзывали свистом.

 

Прошла пора влюбленных грез,

Зачем еще томиться тщетно?

Но вдруг один любовник роз

Запел так ярко, беззаветно.

 

Прощай, соловушко!​​ -​​ И я

Готов на миг воскреснуть тоже,

И песнь последняя твоя

Всех вешних песен мне дороже.

 

Василий Григорьевич любил думать о розах, любил их и в жизни.​​ 

Варя была в зале.​​ На​​ этом​​ вечере в ЛГУ Варя видела, что ему дарят розы – и он радуется этому – и она подарила ему такую розу.

Бедный Василий Григорьевич! Что он только ни подумал! А она просто решила сделать ему приятное.

Он не торопился жениться на своей Дарье.

 

* * *

 

И Варя, и Вера не помнили начала их любви: они просто привыкли к своим мужьям до брака – и так о любви до брака они не думали. ​​ 

Для Веры в тяжкое время блокады близость с хирургом была настоящим спасением!​​ После близости на работе​​ они​​ иначе​​ были близки в его квартире​​ – и это было такой яркой радостью среди невзгод блокады.​​ Ее мама Ангелина не только не пилила дочь за то, что она не ночует дома, но даже радовалась за дочь, но она-то думала, что дочь на работе!​​ 

В войну​​ и Вера, и​​ Геннадий Петрович​​ и​​ не думали​​ о браке​​ среди повседневных проблем:​​ каждый день был битвой за выживание.​​ Он​​ тяжко изматывался от бесконечных операций, а вместе с ним и Вера,​​ его​​ медсестра-анестезист.​​ 

Для Вари Леонид был, прежде всего, другом детства, братом, который стал мужем.​​ 

Зато сейчас​​ в браке​​ у обеих женщин появилось много непрошенных мыслей! Мы еще доберемся до них в нашем повествовании.

 

Влад – другое дело: в его бурном романе с Полиной после свадьбы, после​​ нескольких лет​​ совместной жизни​​ появились большие провалы. Да и не легкие провалы, а огромные непроходимые овраги! ​​ Где-то он уже устал от жены и иногда с трудом скрывал это! ​​ Теща это заметила, но не считала чем-то особенным.​​ 

- Жизнь как жизнь, - рассуждала она.​​ – Да куда ж он денется?​​ 

 

* * *

 

В начале августа​​ Виктор Иванович Копылов​​ отправился в Лугу на день рождения отца.​​ Какие-то сто тридцать​​ шесть​​ километров, а ехать прошлось четыре часа. Виктор изнемог от жёсткого платцкартного сиденья.​​ Ему казалось, что и паровоз выбивается из сил, но очень старается довезти его до родного города.

От вокзала он шел к лесу по Киевской улице​​ и издалека увидел беленький дом отца.​​ Ему странно было думать, что он родился здесь, в этом домике у самого леса, бегал в школу по Нижегородской улице. Мать он не помнил.​​ 

 

Как из этого дома он попал в солисты Театра оперетты? Но в Луге была музыкальная школа. Отцу сказали, что он, Виктор, со способностями - и папа​​ сразу отвел его в эту школу – и​​ требовал, чтоб​​ Витя​​ учился хорошо, и сразу купил фортепьяно.​​ 

Витя любил петь. Чтобы не надоедать папе, он​​ уходил в лес, благо он был совсем рядом. ​​ В теплые дни он​​ бродил среди деревьев​​ и пел лесу целыми часами.​​ 

 

Отцу его,​​ Ивану Арсентьевичу,​​ исполнялось шестьдесят шесть лет. Ему повезло: он был под немцами​​ – и все же уцелел.​​ Тут был Лужский рубеж, но как-то пронесло.​​ Мало того, уцелел его домик на краю леса.​​ 

​​ 

Мать певца погибла на гражданской войне, его жена умерла в блокаду, так что​​ Виктору​​ ехал к единственному, оставшемуся в живых, родному человеку. ​​ 

Виктору​​ было только немножко за тридцать, а он со страхом чувствовал, что​​ стареет, что по самочувствию​​ он​​ тянет на​​ сорок. Он очень​​ это​​ переживал, ведь это мешало работать: петь стало труднее.​​ Что уж совсем странно: начал обозначаться живот. Еще не хватало!

Важная и более счастливая часть жизни осталась в довоенном времени, а предстояло​​ жить в новых реалиях.​​ Близких не стало, ведь родню жены он избегал, как и до войны.​​ 

 

Домик отца был в километре от вокзала. Разрушенный  ​​​​ городок казался вымершим – и тем удивительнее было встретить отца и радостно его обнять.​​ Прежде отец просил сына не приезжать: он сам делал ремонт в доме.​​ 

Они не виделись шесть лет!​​ Между их встречами родных людей пролегла война.​​ 

Иван Арсентьевич, казалось, не постарел. Они разговорились. О​​ смерти​​ жене Виктор уже писал – и отец старался не задевать эту тему.

- У тебя сколько стажа? – спросил он.

- Восемь лет.

- Надо съездить в Питер, посмотреть, как ты там поёшь.​​ Зарплату прибавили?

- Да с какой стати, папа?

- К тебе приехать можно? Как у тебя дома?

- Я прошу тебя приехать! У меня две комнаты. Прямо в центре.​​ 

Виктор не стал рассказывать отцу, что восстановить довоенный уровень жизни было немыслимо: все вещи разом словно б обветшали – и было трудно понять, почему в столь короткий срок!​​ Жена была администратором​​ театре и заботилась о заработках мужа, а сейчас в театре нет человека, который бы​​ подумал​​ об интересах​​ Виктора​​ Ивановича.

Прежде Иван Арсентьевич не приезжал к сыну, потому что еще в тридцать восьмом​​ Виктор приехал к отцу с​​ женой​​ – и невестка отцу не понравилась.​​ 

 

-​​ Знаешь, чего я тебя позвал? – сказал отец. -​​ Я бы хотел оформить дом на тебя. На всякий случай. Я потому тебя и позвал, потому и ремонт сделал. ​​ 

 

Поели, чем бог послал, и пошли по городу. На иных улицах уцелел только один дом.​​ 

 

* * *

 

Влад не помнил столь тяжелого для него лета! ​​ Он много бродил по окрестностям Москвы, совсем один.​​ Полина, когда он однажды с ней пошел, быстро выбилась из сил.​​ Она и вообще-то предпочитала​​ тихую спокойную жизнь без событий и, тем более, без потрясений. А​​ где-то там без цели бродить – это было​​ для нее​​ потрясение.

 

Влад шел быстро, словно одержимый.​​ Похоть гнала его, как зверя.​​ Он быстро обезвоживался – и покупал в магазинах молоко, которое казалось ему сильно разбавленным. ​​ Его гнала неудовлетворенность. Он до того становился противен сам себе, так запутывался в своих сомнениях, что разрешить их могла только физическая усталость.​​ 

Его мучали​​ похоть и ярость. Он не узнавал себя - и это было страшно.​​ 

Это было подлинное​​ смятение: ему была неприятна его жена Полина, и теща попалась не та, и сам он – жалкий бездарь. ​​ Владу​​ чудилось, он не может​​ никого вынести, даже себя. Он​​ не хочет​​ никого​​ видеть!​​ 

 

Словно б в ответ на все​​ сомнения, Влад входил в холодную проточную воду​​ незнакомой​​ речушки - и вокруг него вились бабочки, и солнечные лучи прятались от него под воду,​​ и​​ мимо него неслись мальки, а то к нему приплывала и рыбка покрупнее. ​​ На него налетела радужная стрекоза - и Влад увидел ее выпученные глаза.​​ 

 

И вдруг его пронизал ужас! Так, что он вздрогнул.

- ​​ Ну да! Жизнь не будет другой, - решил он. – Всегда меня будет что-то ужасать: то ли в политике, то ли в себе, то ли в других людях. Надо жить в обнимку с собственными кошмарами. В какой-то момент ты противен сам себе, а в другой ты устал от близких – и это надо скрывать. ​​ 

Он вспомнил, как при Варе в одной московской компании он по привычке стал кичиться своей образованностью, - и присутствовавший при этом незнакомый филолог, понявший, что Влад хочет пустить пыль в глаза женщине, - этот филолог завел разговор о​​ «Поэтике»​​ Жирмунского. В литинституте в отличие от университета этот предмет не проходили - и Владу только и оставалось, что отмалчиваться.​​ 

Тогда Владу стало стыдно за самого себя – и сейчас этот стыд ожил и невежливо превратился в настоящий кошмар.

 

Но домой​​ Влад являлся, уже целиком придя в себя: смущенно улыбался, весело болтал с тещей, как бы ненароком обнял Полину.​​ 

​​ 

Ви́ктор Макси́мович Жирму́нский.

2 августа 1891, Санкт-Петербург​​ -​​ 31 января 1971, Ленинград.

Советский лингвист и литературовед, доктор филологических наук, профессор, академик АН СССР (1966), почётный член Баварской, Британской (член-корреспондент, 1962), Саксонской и других академий, почётный доктор многих университетов, в том числе Оксфордского (1966). ​​​​ Специалист по немецкой и общей диалектологии, истории германских языков, теории грамматики, тюркологии, истории немецкой и английской литературы, сравнительному литературоведению, теории эпоса, стиховедению; ряд работ написан по-немецки или опубликован в немецких переводах

 

* * *

 

- Ну, расскажи, чем занимаешься, - попросил отец.

Было понятно, что​​ речь пойдет о Посидонии.

Но Леонид сомневался:

-​​ Папа, тебе рассказать о​​ Посидонии?​​ 

- Ну да. ​​​​ К примеру,​​ как он понимал огонь?

-​​ Огонь - бог. Из него состоит небо, он умный, умопостигаемый, мыслящий, мыслительный. ​​ Он всё  ​​​​ приводит в движение. ​​ Бог - умный и огневидный дух без формы, однако изменяющийся, во что хочет, и уподобляющийся всему. ​​ 

Понятно, что в разговорной речи эта фраза звучала иначе, но мне, как автору, пришлось перевести фразу в язык литературный.

- Ну, ты молодец, - растроганно ответил​​ Сергей Никифорович.​​ 

Леня смотрел на своего седенького, вихрастого, маленького отца и улыбался.​​ 

- Боже мой! – подумал Лёня. – Как чудесно, что папа в хорошем настроении!

Они, улыбаясь,​​ смотрели друг на друга​​ -​​ и​​ Лёня​​ сказал:

- Да, это так. Подумать, каким казался мир во втором веке до нашей эры! ​​ 

Сейчас, после войны, они стали так похожи друг на друга! ​​ Что-то умильное было в этом слишком явном родстве.

 

Отец посмотрел на сына и спросил:

-​​ Слушай,​​ а тебе​​ понравился​​ «Александр Невский»?

- Папа, знаешь, не очень.

 

И​​ Лёня смотрел​​ этот​​ фильм​​ с Варей, потому что она потребовала. ​​ 

- Это надо​​ посмотреть, - говорила Варя – и​​ Леонид уже не мог отказать.

Так Варя боролась за культуру своего мужа.​​ 

-​​ Что скажешь? – строго спросила она.

Хоть строгость была наигранной, Варе не нравилось, что муж замыкает себя в рамки науки.

- Велеречиво, - ответил Леонид. -​​ Слишком видна идеологическая установка.​​ 

- А мне понравился фильм: настоящая опера, - с восхищением сказал Сергей Никифорович.​​ 

И вдруг прибавил:

-​​ Ты вот сходи в Мариинку!

- Папа, я не люблю музыку.​​ 

- Неверно! – улыбнулся Сергей Никифорович. – Надо ее полюбить для-ради античности!​​ 

- Причем тут античность?!​​ 

- Чтобы заниматься античностью, нужна широта интересов.​​ 

- Да уж, папочка, да уж! ​​ Уж этого-то у Посидония выше крыши: этой самой широты интересов.​​ 

- Почему?

- Я тебе прочту?

- Давай.

- ​​ «Посидоний специально изучал явления радуги, грома и молнии, природу ветра. Он обсуждал глубину океана, подъёмы уровня океана в связи с вулканической деятельностью, природу землетрясений. В своем сочинении​​ «Об Океане»​​ он утверждал, что мировой океан некогда покрывал и материки, следами чего являются раковины, находимые на суше, а также залежи соли.​​ ​​ Посидоний наблюдал приливы и отливы в Гадире, на побережье Атлантического океана, и обсуждал их связь с фазами Луны».

Знаешь, мне это не кажется какой-то безумной фантазией, - сказал Леонид.

- Люди открывали мир, - ответил​​ Сергей Никифорович.​​ - Учение о​​ «мировой симпатии»​​ сделало Посидония активным приверженцем астрологии; он считал, что судьба человека определена расположением звёзд в момент его рождения. Это не​​ «фантазия»: это уровень науки в то время. ​​ 

 

Теперь сын всегда с тревогой следил за отцом: как бы не разыгралось его плохое​​ настроение!​​ 

 

* * *


Владику нравилось, что у него​​ две мамы и жена. Его отношения с отцом после войны стали никакими.​​ Геннадий Васильевич​​ плохо себя чувствовал. Когда появлялся сын, он,​​ молча,​​ с обиженным видом,​​ сидел в углу, а однажды даже расплакался.​​ 

Тут Влад с ужасом понял, что не знает, как быть в таких случаях: его отношения с отцом никогда не были сколько-то близкими​​ – и любая сложность в них ставила его в тупик.​​ 

И все равно Влад подсаживался к отцу - и они смотрели друг на друга. И обоим было тяжело, и обоим хотелось плакать: они были родными только по паспорту - и оба понимали это. ​​ 

Позже Екатерина Семеновна объяснила,​​ что​​ с​​ отцом Влада​​ случилась настоящая беда: он часто уходит в себя, плачет, жалуется на боли.​​ 

Эту часть своей жизни Влад тщательно скрывал от своей новой семьи и всех знакомых.

 

Как и прежде, Влад писал стихи; как и прежде, они ему не нравились.​​ Зато как нравилось читать чужие стихи!​​ Как-то он набрел на​​ такие строчки​​ Анненского:

 

Когда, сжигая синеву,

Багряный день растет неистов,

Как часто сумрак я зову,

Холодный сумрак аметистов.

 

- Как же хорошо! – подумал Влад.​​ –​​ Неистов​​ -​​ 

аметистов!​​ А я бы написал так:​​ 

 

когда пожар души больной

сияет, сумрачный и мглистый,

я, как спасение,​​ зову

холодный сумрак аметистов.

 

Странно, что этот ответ ему очень понравился. Как же! Диалог поэтов, эхо той эпохи.​​ 

- Пусть я бездарь, - думал Влад, - но разве это главное во мне?​​ Зачем мне​​ признаваться в этом? Я пишу, потому что​​ живу,​​ потому что​​ не могу​​ не писать​​ стихи.​​ Пастернак, Блок, Смеляков...​​ Можно​​ назвать еще сто имен, сто поэтов, которые писали​​ и пишут​​ лучше​​ меня!​​ 

 

Порой он​​ так увлекался перепродажей книг, что не писал ничего.​​ Тогда он чувствовал себя никем – и ему это нравилось.​​ ​​ 

-​​ А не про меня сказал Пушкин?​​ - думал он.

 

В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

 

-​​ Да, это я! Я, Влад Казанцев.

 

Меж тем Микешин не оставлял Влада своей милостью. Он прямо спросил Влада при встрече:

-​​ Не хотите​​ со мной​​ посмотреть​​ «День начинается»​​ с Габеном?​​ 

.

Просмотр​​ был​​ на квартире​​ Микешина.​​ Влад​​ от удивления не мог прийти в себя.​​ Он удивился, увидев Варю. Николай Степанович не решался пригласить Варю одну. Близким,​​ жене и сыну, он объяснял, что хочет просветить молодых людей. Это было так, но к Варе он питал не совсем корректные чувства. ​​ Микешин очень волновался, когда Варя была близко. Ему уже очень нравилось это волнение: оно казалось ему прекрасным.

 

Такой яростный Габен​​ понравился и Варе, и Владу.​​ Пришедший с работы​​ Эдуард, застал​​ лишь​​ печальную концовку фильма.

Габен​​ был первым​​ зарубежным​​ актером, кто произвёл большое впечатление​​ и на Влада, и на Варю.

- Так что? – подумал Влад. – Разве не стоит увлечься кино, если есть такая возможность?

Варя была изумлена. Оказывается, есть и такой яростный мир! Мир может быть яростным и без войны!​​ 

​​ 

Жан Габе́н.​​ 1904​​ -​​ 1976. ​​​​ Французский актёр театра и кино. Двукратный лауреат премий Венецианского и Берлинского кинофестивалей, премии​​ «Сезар». Офицер Ордена Почётного легиона.​​ 

 

* * *

 

Варя шла по улице – и вдруг ей показалось, что она не любит Леонида. ​​ Как он смел раскритиковать ее прическу? Что ее связывает с этим книжным червем? ​​ Это сомнение закружило ей голову​​ – и ей даже пришлось остановиться, чтоб прийти в себя.​​ 

-​​ «Их тайный жар тебе поможет жить», - вспомнила она строчку из Блока.

- Придите,​​ кто-нибудь, и спасите меня, - всерьез попросила она​​ – и тут заметила, что обращается к пустой улице. ​​ 

-​​ Что это - любовь?​​ – думала она. -​​ Что заставляет​​ меня​​ быть с мужем?

Это было что-то вроде обморока, слишком живой реакцией на​​ жар солнца. Словно б​​ прежде не было такого солнца, такого жара!

Варя никому не рассказала о случившемся.​​ 

 

* * *

 

Леонид мог всё бросить и думать об отце, и следить за его движениями,​​ и​​ слушать, как он привычно ворчит на маму. Родители говорили тихо, но Лёне казалось, что он понимает каждое слово.​​ 

- Но на самом деле странно, - подумал​​ он​​ об отце, - почему мы так любим разглядывать друг друга?

Как хорошо, что все мы живы, что мне есть, кого любить! И ты, Варечка, и ты, мама, и ты, папа!​​ Как много мне дано, как много!​​ ​​ 

Он уверился, что папа не болен – и радовался этому.​​ 

 

* * *

 

- Да что с тобой сегодня? – спросила Катя.

- Я не могу решить задачу, - признался Олег.

Они разговаривали в коридоре ЛГУ.

- Но все же так, все!​​ – спокойно сказала она. -​​ Ты такой нетерпеливый, такой порывистый, - а с виду – наоборот: тихий, вдумчивый, осторожный!

- Я не могу к этому привыкнуть!​​ Но какой же я талант? Зачем я занимаюсь математикой?!

- Олег, всё хорошо!​​ – привычно утешала она. -​​ Ты больше никому об этом не рассказываешь?

- Никому.​​ 

- Я почему тебе говорю?​​ - сказала взволнованно Катя. ​​​​ -​​ Подумай, что ты такое для других​​ людей,​​ -​​ она нежно уперлась лбом в его лоб.​​ –​​ С​​ виду тебе всё дается легко.​​ 

- Что за фантазии, Катя!

- Я тебе говорю! ​​ Твои трудности – это твое богатство!​​ Потом ты поймешь, как хорошо, что у тебя есть все эти сомнения!​​ Олежек, ты не должен так расклеиваться!​​ Тебе же завидуют!

- Это мне-то?​​ Ты же знаешь мою биографию.

- Я только и знаю. Я прошу тебя скрывать свои сомнения от других!

- Хорошо, - согласился Олег.​​ 

Олег был не из последних студентов, но он мучительно чувствовал, что математика от него уходит. Это ощущение пришло из общения с профессиональными математиками.​​ 

 

Катя не могла предполагать, что станет такой великой утешительницей.​​ Она была всего на год старше, но Олег нуждался в ее, как она считала, материнских утешениях.​​ Олег ценил ее знания по их общей специальности: математике, -​​ но ее умение объяснять ему его жизнь – это просто чудо!​​ Его родители пережили блокаду, но общение с​​ ними осталось таким же, как и в детстве: очень сухим.​​ Он не любил бывать​​ у себя дома.​​ Как​​ отличник, он​​ претендовал на место в общежитии, - но само общежитие еще не отстроили, - и ему приходилось жить в родной коммуналке.​​ 

 

* * *

 

И вот он, Дмитриев Сергей Валентинович, назначен начальником краевой тюрьмы под шифром УЕ-35. ​​ Майор на генеральской должности.​​ После руководства артиллерийской батареей ему доверяют штат в пятьдесят человек и десять заключенных уже привезены и содержатся в камерах.

Эти люди уже были под его началом: их как-то кормили, обогревали, одевали.​​ 

На следующий день их отвезли на строительство железной дороги.​​ 

 

Необходимость постоянно приказывать его не пугала, - но совсем другое – приказывать людям, которых не знаешь!​​ Пугала именно сложность контактов. Что-то требовать от незнакомых людей! Будь он не начальником тюрьмы, но лишь послушной пешкой в руках начальства,​​ было б легче,​​ - а тут приходилось принимать много самостоятельных решений.​​ 

 

Сергея ужаснуло состояние здания: старую тюрьму предстояло быстро отремонтировать. Ремонт при заключенных! Пригодных камер оказалось всего тринадцать из тридцати – и в них невозможно было поместить всех тридцать присланных узников! Десятерых пришлось отослать в​​ другую,​​ и без того переполненную соседнюю тюрьму.

 

В полукилометре от здания был большой овраг, в котором добывали​​ песок.​​ Предполагалась работа заключенных.​​ Тюрьме предстояло стать рентабельной!​​ 

Сергею​​ нравилась местность: здание стояло в лесу, но дорога к нему была хоть и грунтовой, но в хорошем состоянии.​​ Его​​ самого поселили в здании, состояние которого оставляло желать лучшего.

 

Завезли​​ еще трех​​ заключенных. Один устало осматривался вокруг, словно б не веря​​ тому, что с ним происходит; другой, совсем воробышек, похоже, ругался - и Сергей спросил переводчика, что он там бормочет.​​ 

Ему приходилось быть вездесущим. Ему все казались тунеядцами,​​ он​​ никому не верил.

 

* * *

 

16 октября - приведены в исполнение приговоры Нюрнбергского суда над главными военными преступниками гитлеровской Германии.

Сам этот процесс широко освещался – и стал событием для всего мира. На тот момент слишком многое считалось тайной – и потому потрясение не было столь огромным.​​ 

 

* * *

 

- Учение о​​ «мировой симпатии»​​ сделало Посидония активным приверженцем астрологии,​​ - сказал Сергей Никифорович. - Он считал, что судьба человека определена расположением звёзд в момент его рождения. Это не​​ «фантазия»: это уровень науки в то время. ​​ Посидоний вычислил размеры земного шара: у него получились примерно те же сорок тысяч километров: то, что мы знаем сейчас. ​​ По фрагментам мы знаем больше десятка его трактатов.

-​​ Папа, спасибо! Я примерно это знаю.​​ Но почему римляне не сохранили это?

- Они и Аристотеля не сохранили, хоть он считался самым важным среди античных ученых. Они и вообще-то были, прежде всего,​​ прикладники: больше передали потомству, как строить дороги, водопровод, как воевать.​​ ​​ Они пытались сохранить! Настоящее бедствие человечества: эти огромные библиотеки сгорели.​​ 

 

* * *

 

Первая послевоенная экспозиция​​ в ГМИИ​​ была открыта 3 октября 1946 года​​ 

И Микешины, и Влад с Полей вскоре ее посетили.​​ 

Конечно, это стало поводом и для Лени съездить с супругой в Москву.​​ 

 

* * *

 

Василий Григорьевич​​ Кононов​​ из Театра Комедии​​ читал​​ в клубах любимые стихи. ​​ Сегодня среди​​ стихов​​ поэтов-фронтовиков ему было позволено​​ (специальная комиссия проверяла репертуар)​​ прочесть стих Ахматовой​​ «Песня последней встречи».

 

Между кленов шепот осенний

Попросил:​​ «Со мною умри!​​ 

Я обманут моей унылой

Переменчивой, злой судьбой».

Я ответила:​​ «Милый, милый​​ -

И я тоже. Умру с тобой!»

Это песня последней встречи.

Я взглянула на темный дом.

Только в спальне горели свечи

Равнодушно-желтым огнем.

 

Читать со сцены от лица женщины дореволюционное стихотворение – это было для Кононова событием.​​ 

Ему исполнилось тридцать два.​​ Как он ни любил свою коллегу по театру​​ Сокольницкую​​ (этот вечер она была занята на спектакле и не могла прийти на его концерт), с которой​​ жил уже шесть лет,​​ втайне​​ он​​ переживал, что​​ карьера​​ Дарьи​​ складывается куда как успешнее​​ его.​​ 

Он любил рассматривать себя в зеркало! Каждый раз он убеждался, что он всё такой же маленький и беленький, каким был в школе.​​ 

Иногда​​ в свободный вечер​​ он шел​​ к родителям​​ (они жили​​ у​​ Технологического института)​​ и пил​​ с ними чаю.​​ Как ему нравилась эта церемония, сколь сердечной​​ она казалась!​​ 

И​​ его​​ мама Эльвира Семеновна,​​ и​​ отец Сергей​​ Васильевич​​ пережили блокаду​​ и уж подбирались к шестидесяти годам. ​​​​ Они очень ослабели после блокады: оба работали на заводе.​​ Сам​​ Василий жил довольно далеко от​​ них: на Петроградской стороне.​​ 

 

Его​​ возлюбленная и​​ коллега​​ Сокольницкая​​ Дарья​​ Ивановна жила с родителями в двухкомнатной квартире у Гостиного двора, что была от театра в каких-то пятистах метрах, - и Дарья на обед могла сбегать к родителям. Чаще ночевала она не у них, а в​​ 

однокомнатной​​ квартире​​ Василия. Квартира эта была на Петроградской стороне,​​ ее​​ подарил Василию отец.

А еще у его родителей был свой обветшавший дом​​ на станции Сиверская – и Василий приезжал туда только по просьбе родителей: когда надо было в чем-нибудь помочь.​​ Если летом в нем не жили родители, то​​ Дарья​​ и Василий поселялись там.

 

Василий Григорьевич​​ часто вспоминал​​ Сикорского.​​ Этот умный эрмитажный дядька был своим человеком в их театральной компании. Почему он умер? Кононову очень захотелось увидеть Варю, чтоб порасспросить об ее отце.​​ 

Кажется, они пересеклись первый раз где-то в тридцать восьмом, когда​​ ему,​​ Василию Григорьевичу,​​ было​​ двадцать четыре, - а сколько​​ Сикорскому? Наверно, все сорок. ​​ И все равно​​ обидно​​ умереть так рано!​​ 

 

* * *

 

25 декабря - в СССР под руководством И. В. Курчатова запущен первый в Европе ядерный реактор Ф-1.

 

* * *

 

Все Варенцовы​​ ужинали​​ –​​ и всё​​ шло мирно, пока​​ Леонид, чтобы​​ прервать затянувшееся молчание,​​ не позволил себе небольшую колкость.

Он сказал жене:

-​​ Ты что-то перестала мне рассказывать о своей Вере Ангелиновне!​​ 

Так​​ по глупости​​ съязвил Леонид​​ в адрес жены.​​ Варя понимала, что он грубоват по глупости – и грубость ему прощала.​​ 

-​​ Всё перепутал, Лёнечка, всё!​​ Она - Вера​​ Кудрявцева, а ее мать –​​ Анна​​ Ангелиновна! –​​ улыбаясь,​​ поправила Варя.​​ 

- Ты как-то за нее меня отчитывала, а теперь сама к ней охладела! – Леонид​​ шутливо​​ обвинил жену.

-​​ Надо же! – улыбнулась Варя. – И такое мне припомнил.​​ 

Подумав, она ответила:

-​​ Лёник, а ты прав!​​ Я​​ на самом деле не хожу к ней так часто, как прежде. ​​ Но сказать, что она​​ мне надоела? Это слишком.​​ Я прихожу к ней – и​​ мы долго говорим о Светочке.​​ ​​ Потом​​ она всё о себе рассказывает: как мало денег, как муж где-то пропадает, какие должны быть щи – и всё это почему-то начинает меня мучать, хоть она – моя подруга, хоть​​ она говорит всё правильно.​​ 

Варя не стала говорить, что считает Веру неряхой.​​ Сергей Никифорович благоразумно пропустил мимо ушей фразу​​ «муж где-то пропадает»! Он понимал, что речь​​ могла​​ зайти и​​ о нем. ​​ 

- Я тоже боюсь посредственных людей, - согласился Леня.​​ 

Эта фраза не понравилась Варе: муж опять задается!​​ И на самом деле, Лёня​​ как-то слишком легко​​ зачислил в посредственности​​ Кудрявцеву,​​ студентку его курса. Пусть Вера​​ не подавала столь больших надежд, как он, но и ее успехи​​ в учёбе были очевидны.​​ И потом, она сидела с дочкой!! Это извиняло всё!​​ 

-​​ По-моему, их слишком много, -​​ опять​​ сказал Лёня.​​ 

Он не сказал​​ «этих бездарей», но это подразумевалось​​ ​​ слишком​​ ясно. ​​​​ Это ​​ покоробило​​ уже​​ не только Варю!

-​​ Другое дело,​​ - добавил Леонид, -​​ по правилам приличий мы не можем их избегать.​​ 

Все чувствовали резкость слов Лёни, но все понимали, что ради мира их стоит не заметить.

- Лёня, она мне сообщает,​​ - сказала Варя, -​​ как они обедают,​​ как купают​​ девочку…

Наконец, она призналась:

- Я​​ почему-то устала​​ от этих хороших людей.​​ 

- Это чеховские чувства, - вмешался Сергей Никифорович. - Как же странно, хорошие чувства имеют привычку обращаться в свою противоположность!​​ 

- А это не бесчеловечно? – осторожно спросила Варя.​​ 

- Нет! Это только природа человека: он слаб, он от всего устаёт, -​​ сказала Надежда Николаевна.​​ 

 

* * *

 

С утра Надежда Николаевна​​ удивила мужа:

- Сережа, ты только представь: мне приснилось, что я встречаю отца.

- Надо же!​​ –​​ восхищенно сказал Варенцов. – Это к большим событиям.​​ 

 

* * *

 

По поводу Посидония​​ у Лёни​​ состоялся разговор и с матерью.​​ 

-​​ Так ты​​ весь год​​ пишешь по нему​​ работу? –​​ с удивлением​​ спросила Надежда Николаевна.

- Да, мама, да.​​ Но я к весне​​ закруглюсь.

- Я, как​​ специалист по музыке в античности,​​ принесла цитату; она может тебе пригодиться.​​ 

И она прочла:

-​​ «Все небесные сферы распределяются по особого рода числовой схеме и настроены в определенном музыкальном тоне, так что весь космос представляет собою как бы огромный музыкальный инструмент и живое существо одновременно».

- Мама, как же всё глобально! ​​ С ума сойти! А что ты еще о нем знаешь?

- Когда я немножко им занималась, меня поразила его демонология…​​ 

-​​ Всё!​​ – оборвала она​​ саму себя. -​​ Пришел отец.​​ Мне надо с ним поговорить.​​ 

Сергея Никифоровича Надежда Николаевна почему-то звала​​ «отцом».

 

* * *

 

А что же эрмитажный кот Василий? Он благополучно пережил войну, но тяжелые испытания оставили свой след: он панически не любил сколько-то резкие звуки​​ – и в​​ семействе​​ Варенцовых​​ все старались не шуметь. Меж тем​​ кот поражал своей величавостью в сочетании с большими красивыми глазами, которые он поднимал на всех входящих в комнату.​​ 

Если же на кухне из рук Надежды Николаевны падал нож и звонко подскакивал на полу, Василий сразу настораживался – и его глаза наполнялись неподдельным испугом.​​ 

Он приподнимался и, казалось, строго выговаривал:

- Я не люблю шума!​​ 

Потом он возвращался к своей величавости.​​ 

 

* * *

 

Когда вся семья была в сборе, мать Полины неожиданно разговорилась.​​ 

-​​ Роза-то какая стала!​​ – сказала Мария Семеновна.

Поля и Влад недоуменно переглянулись.

- Мама, ты, наверно, о​​ какой-нибудь​​ дочери своей коллеги!​​ - сказала Поля.

- Я​​ тоже​​ ее не знаю, - сказал Влад.​​ 

- Да​​ как же вы ее не знаете? Роза Ненашева! Мы живем на втором этаже, а она на четвертом. Красивая такая девочка. Я​​ позавчера​​ поднялась к ним в гости.

- Мама, а как ты о ней узнала?​​ А зачем ты к ней поднялась?​​ 

 

Мать Розы часто болела.​​ Когда девочка уходила в школу (она училась в восьмом классе), ее мама​​ ​​ ​​ оставалась одна.​​ Вот Роза и решилась подойти к соседке на два этажа ниже: чтобы «тетенька» (так она обратилась к матери Поли) познакомилась с мамой и иногда заходила к ней, когда Роза в школе.​​ 

Была еще одна причина, почему Роза обратилась к​​ Марии​​ Семеновне: она​​ была неравнодушна к​​ Владу.​​ 

 

После этого разговора с тёщей​​ Влад​​ с удивлением вспомнил эту девочку, что почему-то попадалась ему на выходе из подъезда. ​​ 

-​​ Но эта девочка со мной разговорилась! ​​ - сказала​​ Мария Семеновна. -​​ Она​​ и ее мать​​ с "Патриков"​​ (так звали Патриаршие пруды), из центра Москвы. В их дом попала бомба ещё в сорок втором, а дом расселяют только сейчас. ​​ Ее мать младше меня, но она не может ходить. В больницу лечь отказалась – и вот эта девочка, как может, за ней ухаживает.

- Красивая девочка! – подумал Влад.

Почему-то только сейчас из слов тещи он понял, что Роза красивая.​​ 

-​​ Я была у них, - продолжила мать Поли, - и мы разговорились.​​ Девочка​​ рассказала о своей жизни во время войны.  ​​​​ «Патрики» ​​​​ были совсем дикими - и там в густой траве дети находили шампиньоны. Сама​​ Светочка хорошо каталась на коньках. ​​ Упросила маму принести немцу кусок хлеба (пленные рядом строили дом). ​​ В доме все знали, что девочка одна, что ее надо бы покормить, если она зайдет. Она так и бродила по соседям.​​ Жили тяжело, потому что дом задела немецкая бомба. В итоге, их сюда и переселили, когда квартира оказалась пустой.​​ 

- Да, это кажется невероятным, - согласился Влад.​​ 

Поля только вздохнула. Как хорошо, что их дом был далеко от центра и их район не бомбили.

- Я хотела вам сказать, ребята: на ужин будут щи.​​ 

.

Однажды Поля и Влад поднялись на четвертый этаж. Дверь в квартиру не была заперта. Когда они вошли, их встретила Роза.​​ 

Как же удивились поэты, когда выяснилось, что и эта​​ Роза Ненашева пишет стихи.

Через несколько дней Влад один зашел к Ненашевым и опять поговорил и с Розой, и с ее матерью.

 

* * *

 

После ужина Леонид подошел к матери и попросил​​ продолжить разговор о Посидонии.​​ 

-​​ «Классификация»​​ звучит​​ как-то странно,​​ - сказала Надежда Николаевна.​​ -​​ На самом деле​​ именно​​ Посидоний, философ далеко не первого ряда,​​ создает подробнейшее описание​​ богов и демонов, точно​​ расставляя по полочкам​​ их разряды. ​​ 

- Подожди! У меня на это есть ответ, - сказал сын и достал свою запись:

-​​ «Каждый тип демона получает свое логическое определение и свое физическое место в системе космоса.  ​​ ​​​​ Эта имманентная точка зрения на демонов​​ была новым».​​ ​​ 

- Так ты всё знаешь, мой сын! ​​​​ Прежде демонология​​ была​​ буквальной и непосредственной, ее не подводили под науку.​​ Как вообще что-то становится наукой?!

- У каждого человека свой демон, - сказал​​ Леонид, - причем демон человека сроден демону мира.​​ Итак, ​​ через непрерывный переход через демонический мир​​ ​​ человек идет​​ к ​​ божественному ​​ мира. ​​ Я подумал, как бы хорошо написать роман о таком переходе!

- Попробуй, Лёнечка!​​ Какие твои годы!​​ Подобно тому, как между человеком и божеством Посидоний ​​ устанавливает при помощи демонологии целую систему мельчайших переходов, такие же переходы он мыслит и между камнем и человеком (через растения и животных). ​​​​ Что ты хочешь? Это становление науки, процесс зарождения науки.​​ 

 

* * *

 

Влад и Полина часто обсуждали поэзию, но этот разговор быстро перерос чуть ли не в ссору.​​ 

Полина прочла свой стих – и Влад сказал:

- Полина, ты поставила точку!​​ 

Он имел в виду отношения героя и героини в стихе.

В стихе звучало:

 

Твоих измен,​​ судьбы, покоя

Тебе я больше не прощу.

Скажу, чего уже не скроешь:

Тебя я больше​​ не ищу.

 

- Я не понимаю, Влад! - резко ответила жена. - Ты любишь придираться.​​ 

- Твой стих - уже о состоявшемся прощании. Ты передай процесс прощания, а не его конец. Где же тут трагедия?​​ 

На самом деле,​​ Влад даже испугался: столь решительным показался ему тон стихотворения.

- А если она этак думает обо мне? – спросил Влад сам себя.​​ 

Не впервые их брак не показался ему столь уж безоблачным.​​ 

- Но​​ нельзя же​​ без трагедий! - возразила​​ Полина.​​ – Стих пишется на​​ конфликт!​​ ​​ Если всё хорошо, то зачем писать, зачем творить?

У Владика отлегло от сердца.

- Слава богу! – подумал он. – Она ярится только в стихах.

Боже мой! Влад уже пожалел, что начал этот разговор.

-​​ Да, без трагедии не будет искусства! –​​ согласился​​ Влад.

 

Он преподал жене урок, который когда-то уже ему​​ самому​​ преподал сам Смеляков. Тот разнос так впечатлил Влада, что он запомнил его на всю жизнь, - и теперь не без торжества Влад обрушился на жену, помня, как критиковали его.​​ 

- Твоя героиня слишком холодна!​​ 

И вдруг он перестал критиковать, заметив, как это не нравится его жене.

Влад рассмеялся:

- Ну, извини меня.

 

Этот спор получился под Новый год. Потом Влад долго переживал свои слова. Ему чудилось,​​ он открыл​​ о​​ себе​​ какую-то непозволительную тайну​​ –​​ и Полина эту тайну разгадала – и никогда ему этого не простит!​​ Словно б он обвинил​​ в холодности саму Полину, а она​​ словно б​​ ему ответила:

- Это ты, кто холоден! Ты думаешь о разных женщинах, а спишь со мной. Я​​ никогда​​ тебе​​ этого не прощу.​​ 

Он не понимал, что Полина его свято чтит, что ей никак не понять, как он мог полюбить такую​​ «дылду»​​ (так звали высоких людей), как она.​​ 

Она быстро сдалась ухаживаниям Влада – и радовалась этому.​​ Быть незамужней ей казалось унижением​​ – и от этого унижения ее освободил именно Влад.​​ 

Пугливая в жизни, она​​ неистовствовала​​ в стихах.

Она уже закрепилась секретаршей в поэтической секции Союза Писателей, так что и ей, и Владу место в этой организации было обеспечено.​​ Но с принятием в СП спешить не стоило.​​ ​​ 

 

В декабре в Москву заскочил​​ Михаил​​ Серконин​​ –​​ и друзья встретились​​ в ЦДЛ.​​ 

- Привет!​​ Как ты, Миша?​​ Спасибо за машинку.

- Ерунда! – отмахнулся тот.

После обычных восклицаний​​ Влад улыбнулся:​​ 

- Процветаешь?

Михаил Андреевич повернул разговор в неожиданную сторону:

- Ну, я не лыком шит, знаешь ли, - но ты бы знал, какую карьеру сделал Вася!​​ 

-​​ Решетников? – вспомнил​​ Влад.

- Да! ​​ Василий Константинович.​​ 

- Я не видел его с тридцать восьмого года! – признался Влад.​​ 

- Так вот, он стал​​ членом Союза писателей еще во время учебы в Литературном институте: в​​ тридцать девятом.​​ В сороковом​​ был принят в ВКП(б), войну прошел на Балтике, в Сталинграде и Крыму,​​ - а сейчас он уже​​ как журналист и политработник​​ дослужился​​ до звания капитана​​ первого​​ ранга.​​ 

- Вот​​ это карьера! – ахнул Влад.​​ 

- Да! – согласился Михаил. – А ты думал.​​ 

Владу оставалось завидовать своим бывшим друзьям, но то, что и Серконин завидовал, его удивило.​​ 

 

* * *

 

Мария Семеновна​​ рассказала Поле и Владу анекдот:

-​​ Сейчас карточная система​​ – и каждый работающий прикреплён​​ к определенному магазину-распределителю, где​​ он​​ имеет​​ право «отовариваться».​​ Ребёнок​​ спрашивает:

- Земля вертится?

- Вертится, - отвечает отец.

- А почему люди не падают?​​ 

Отец​​ ответил:​​ 

- Потому что прикреплены к магазинам.​​ 

.

* * *

 

Леонид специально поехал в Москву на выставку. Целый день ушел на посещение античного​​ и других отделов​​ Государственного музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина (ГМИИ; он так назывался с 1937 года).​​ 

 

* * *

 

Полина наткнулась на ​​ стихотворение Фета.

 

Дул север. Плакала трава

И ветви о недавнем зное,

И роз, проснувшихся едва,

Сжималось сердце молодое.

 

Она прочла эти знакомые строчки и задохнулась от волнения.

- Как красиво! – подумала она.

 

* * *

* * *

 

ГОД ​​ 1947

 

* * *

* * *

 

Надежда Сергеевна встретила своего отца.​​ 

Однажды она остановилась перед человеком, который показался ей очень знакомым.​​ 

- Папа, это ты? - осторожно спросила она.​​ 

Она не верила своим словам, она не верила своим глазам.​​ 

Мужчина ничего не ответил, беспомощно посмотрел на нее, отвернулся и быстро ушел.

 

* * *

 

Массовый голод в СССР 1946-1947. ​​ Следствие дефицита рабочих рук, скота и техники. А еще засуха и экономическая политика руководства СССР. В результате голода и сопутствующих ему болезней умерло, по разным оценкам, от нескольких сотен тысяч до полутора миллиона человек. И все же Советский Союз восстанавливался.

И на самом деле, что касается питания, ситуация не изменилась кардинально: блокады не было, - но был голод. ​​ Но все же это уже не было выживание: это была сама жизнь. Карточки отменили. Шел второй год четвёртой пятилетки (1946-1950).

 

* * *

 

Во время рабочего визита во Францию Микешин вместе с делегацией посетил не только съезд Компартии Франции, но и​​ мастерскую​​ Пикассо.​​ 

 

* * *

 

Варя, а вслед за ней и все Варенцовы, столкнулись с неожиданной проблемой: с пьянством соседа-фронтовика. Этот веселый человек,​​ «дядя Петя», как он просил себя называть, был водопроводчиком - и как-то спас Варю от потопа в туалете. Во время блокады это было очень ценно.

Варя знала его еще с детства, как собутыльника отца: иногда она заставала в квартире отца с этим грубым мужиком за бутылкой водки – и это ей очень не нравилось. Но матери об этом она не рассказывала, понимая, что лишний

домашний скандал никому не нужен. ​​ 

 

Сегодня он постучал в дверь, заговорил с Варей и попросил в долг рубль. Это были не такие большие деньги, но Варе было неприятно зависеть от этого человека.  ​​​​ Варя разом изменила к нему отношение: такая дружба мигом стала ей неприятна.​​ Денег​​ она не дала и невежливо быстро закрыла дверь.

Этот​​ дядя Петя (Петр Сергеич Иванников) был явно неравнодушен к Варе - и за годы блокады стал своим: по знакомству мог починить туалет, а мог и просто зайти поговорить. Во время блокады Варя страшно уставала на работе и была, по ее признанию, в каком-то бешеном угаре, - но сейчас ее ситуация настолько поправилась, что она не желала всего, что напоминало о тяжком, голодном времени.​​ 

Петр Сергеич не мог понять этого.​​ 

Тогда в ход пустили тяжелую артиллерию: и Сергей Никифорович, и Леонид познакомились при случае с водопроводчиком - и теперь тому было бы странно просто так постучать в дверь молодой замужней женщине.​​ 

Но теперь туалет мог починить и Влад! Так что, каким бы резким Влад ни был, с ним предстояло дружить.​​ 

 

* * *

17 января по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР был повешен атаман П. Н. Краснов.

 

Дмитриев Сергей Валентинович прочел об этом в сводках. День предстоял трудный, а с утра кружилась голова. Проверка содержания заключённых длилась весь день. Рапорт Дмитриева был признан обоснованным - и финансирование обещали улучшить.​​ 

 

* * *

 

Когда Надежда Николаевна подходила к зданию истфака было уже около одиннадцати. ​​ Этот страшно знакомый старик опять стоял у входа! Очевидно, он знал, что она тут работает. Он стоял не у самой двери, но в двух метрах - и он так на нее смотрел, что ей стало еще страшнее, чем вчера.

Он опять дождался ее и ушел – и вечером Варенцова сказала мужу:

- Знаешь, Сережа, я встретила человека, очень похожего на моего отца. Столь похожего, что я схожу с ума.​​ 

- Я тоже часто путаю воображение и реальность, - согласился Сергей Никифорович. - Что-то с нами происходит.​​ 

Ответ прозвучал как-то слишком холодно, слишком, как говорят,​​ «философски»​​ - и это покоробило Варенцову.​​ 

- А если это мой отец на самом деле? – с испугом спросила она.

- История с призраком отца Гамлета! – печально улыбнулся Варенцов. - Останови его, попробуй поговорить.​​ 

 

Сергей Никифорович с тревогой посмотрел на жену.​​ 

- Все ли с ней хорошо? Что за фантомы?! – подумал он. - Со мной творится что-то непонятное, - а если и с Надей тоже?!

 

- Что ты посоветуешь, Сережа? – робко спросила Надежда Николаевна.

- Сделай то же, что и Гамлет, - повторил он, -​​ ​​ попробуй с ним заговорить.​​ 

​​ 

На следующий день старик опять стоял на том же месте – и Надежда Николаевна, не выдержав, спросила:

- Папа, это ты?​​ 

- Да, Надя, - просто ответил он. – Это я.

Это на самом деле был Николай​​ Трифонович Переверзев, отец Надежды. ​​ 

- Ты ведь спешишь на работу? – спросил он.​​ 

- Не очень! – ответила она в страшном волнении. - Я прихожу минут за десять… Давай отойдем.​​ 

 

Они отошли – и Надежда с тревогой спросила:

- Где ты живешь?

Она решилась поверить этому незнакомому человеку, столь страшно похожему на ее отца!

- Где придется, - просто ответил он. – Меня освободили. ​​ У меня есть паспорт. Пожалуйста, посмотри.

И он торопливо протянул документ.

Ее пугал его измученный вид, ведь она еще из детства помнила его совсем другим.

Она машинально открыла паспорт и прочла на первой странице:

-​​ «Переверзев Николай Трифонович».​​ 

Она боялась задохнуться от волнения.​​ 

- Папа, почему ты не давал знать о себе?

Она поверила, что это отец! Она не могла не поверить!

- Я и сейчас нигде не заявлю, что я – твой отец, - признался старик. – Боюсь, что тебя уволят из университета.​​ 

Он, оставляя паспорт в ее руках, нервно перевернул несколько страничек.

- Обрати внимание: прописку мне сохранили. Ты не забыла, откуда все мы родом? ​​ Деревня Старый Ржавец; была и есть. Только там никого не осталось. Никого и ничего: ни дома, ни родственников. Встретил только пару мужиков: они-то меня узнали.

«Никого не осталось»! Надежда Николаевна вздрогнула от этих слов.

Сомнений у нее тоже никаких не осталось.

- Боже мой! Сон какой-то, - потерянно произнесла она.​​ Она повторила:

- Ужасный сон. Так ты просидел всю войну?

«Просидел»​​ и​​ тогда означало​​ «был в тюрьме или в ином месте заключения».

Она боялась, что сойдет с ума, что ее душа не вместит происходящее.

- Да. И не всю войну, а куда больше: сажали то по одной статье, то по другой.

- Почему так тебя мучили, папа?

- А что? Ерепенился – вот и досталось, - просто ответил он. ​​ 

Он хотел сказать​​ «В душе всё перегорело, доченька», но почему-то не решился.​​ 

- А чем занимался?

- Лесоповал.

У нее помутилось в голове:

- Какие-то ужасы. В голове не укладывается.​​ 

- Как хорошо, что ты изменила фамилию! ​​ - сказал Николай​​ Трифонович.​​ 

Он говорил осторожно, он старался ее успокоить.

- Будь ты Переверзева, тебя бы не взяли в университет. ​​ Меня же сначала забрали как политического, а потом – как кулака. Что ты преподаешь в университете, в деревне знают.​​ 

- Она вымирает,​​ - добавил он, - но тебя там помнят! Я долго тебя искал среди этих зданий разных факультетов. Думаю, утром пойдёт на работу – я и узна’ю. Твоей нынешней фамилии я не знал. Я боялся, ты меня не узнаешь: ведь мы не виделись столько лет!

- Да что ты, папа! – испугалась Надежда Николаевна.​​ 

- Кем ты стала после замужества?

- Варенцова.​​ 

- Значит, Варенцова Надежда Николаевна.

- Да, папа, - робко ответила она.

- Тебе надо на лекцию? – спросил Николай Валентинович.​​ 

- Да, папа. У меня сейчас пара. Кончу пол первого.

«Парой»​​ называлась сдвоенная лекция: две лекции по 45 минут.​​ 

- Иди! Я сюда подойду.​​ 

 

После этой пары был перерыв чуть не четыре часа - и Варенцова повела отца домой. По пути она зашла в Эрмитаж, чтобы познакомить отца с мужем.

Пальто Николая Трифоновича было явно с чужого плеча, и сам он не смотрел, а выглядывал. Его движения были такими робкими, словно б он боялся их сделать.​​ 

Она и ее отец шли рядом через Дворцовый мост, свернули к служебному входу в Эрмитаж, вошли - и по служебному телефону Надежда Николаевна вызвала мужа.

- Выйди, - кратко попросила она.

К счастью, день выдался теплый, с оттепелью, с Невы беззлобно дуло.​​ 

Сергей Никифорович вышел - и она сказала:​​ 

- Это мой отец Николай Трифонович Переверзев.​​ 

Она опять не поверила своему голосу, своим словам.

Мужчины, Варенцов и отец Надежды Николаевны, недоуменно переглянулись, словно б не поверив ее словам. Оба постарались улыбнуться.​​ 

- Папа, - неожиданно спросила Варенцова, словно б не замечая смущения мужчин, - но у тебя же был еще ​​ брат: Василий?

- Да, был.​​ 

И отец посмотрел на дочь:

- Я хотел тебя о нем спросить! ​​ А что с его сыном​​ Степаном, ты не знаешь?

Она не выдержала и рассмеялась:

- Мы оба знаем очень мало о наших родных, - но представь, папа:​​ Степан​​ живет тут, в Ленинграде, - и он женился!​​ 

- Да ты что? – лицо старика расцвело. - Значит, хоть кто-то выплыл!​​ 

Его улыбка была столь неожиданной, столь настоящей, что Варенцовы замолчали.

- Да ты что? Как хорошо! - повторил Николай Трифонович и заплакал.​​ 

Потрясенные Варенцовы молчали. Что-то жуткое и торжественное было в этом молчании - и Сергей Никифорович боялся его прерывать. ​​ 

Словно вспомнив что-то очень важное, отец спросил:

- А что с его сестрой Марфой?

- Марфа​​ Васильевна умерла в сороковом, - ответила Надежда Николаевна. – Она семнадцать лет жила в нашей семье. ​​ 

- Марфа? – удивился отец Надежды Николаевны.

Он недоверчиво посмотрел на дочь.

- Да, папа. Она была нянечкой нашего сына Леонида. Ты скоро его увидишь.

- Папа, - осторожно спросила она, - ты о брате ничего не знаешь?

- Да, Наденька. Ничего.​​ 

- А нам Николай рассказал, что его отец Василий умер в тридцать восьмом, - припомнила​​ Надежда​​ Николаевна.​​ 

Она была очень холодна с​​ Степаном Васильевичем, сближения так и не произошло, но факт про брата ее отца она вспомнила. ​​ Степаном Васильевич знал, что мать Надежды убили во время продразвёрстки в 1921 году, но считал нужным это скрывать. Конечно, об этом знала и «Ангел», но Ангелина не считала нужным рассказывать это​​ Надежде​​ Николаевне.

-​​ Так​​ Колька​​ знает! – оживился​​ Николай Трифонович. – Я с ним поговорю.​​ 

Он был рад хотя​​ бы​​ такому​​ страшному известию о брате.​​ 

 

Все замолчали и виновато заулыбались. Для всех потрясение было огромным.​​ 

Наконец​​ атмосфера​​ смягчилась​​ – и все трое вздохнули с облегчением.​​ 

- Знаешь, папа, по принципу: не было бы счастья, да несчастье помогло! Он, как турист, оказался в Питере в июне сорок первого! ​​ Представь, его взяли на Балтийский завод, а потом дали комнату в общежитии.​​ 

- Надя,​​ он уже не​​ в общежитии, а в коммуналке! – поправил Варенцов. – Сначала во время войны он жил в общаге, но получил десять квадратов у Сенной площади.

Слова Варенцова были важны: для приезжего получить комнату в питерской коммуналке было большой удачей.​​ 

 

Они благополучно пересекли Дворцовую, Невский и свернули на Морскую. ​​ Они шли в страшном замешательстве, осторожно лавируя среди прохожих. Отец и дочь шли рядом – и толпа время от времени прижимала их друг к другу. ​​ Сергей Никифорович послушно брел им вслед.​​ 

 

Варенцов не мог прийти в себя от изумления: столь странным показалось ему происходящее. Такой важный разговор шел на проходе, в дверях, в метре от охраны. Он быстро сбегал в отдел, предупредил, что уходит – и на Морскую они шли уже втроем.​​ 

- Так​​ Степан​​ жив, Надя?

- Да, папа, он жив. А что стало с мамой? Почему она перестала мне пис ать?

- ​​ Ее убили во время продразвёрстки в двадцать первом.

Николай Трифонович не мог себе вообразить реакции дочери.​​ Надежда Николаевна обомлела от ужаса​​ – и по ее щекам градом полились слезы.​​ 

- Надя, Надя! – Варенцов осторожно обнял жену. – Надя, успокойся!​​ 

Наконец,​​ Надежда Николаевна​​ пришла в себя. Она только всхлипывала.

- Так ты бы мог мне написать, папа!

- Нет, Надюша, я не мог: меня уже арестовали. Не до писем было. ​​ И​​ куда писать? Нас уже всех разбросало.

- Так вот оно что! – воскликнула она.​​ 

И вдруг она сказала:

- От вас не было писем – и я не решилась ехать в родные места.

 

Отец не знал, что сказать.

- Так как​​ Степан? – виновато переспросил он.​​ 

Николай Трифонович постарался поскорей сменить тему.​​ 

- Женился? На самом деле?

- Да, - ответил Варенцов.​​ 

Наконец, и он сумел встроиться в диалог.

- Мы ему помогли устроиться на Балтийский завод, - сказал он.

 

Дома они застали Леонида. Он вышел им навстречу и, почувствовав общее волнение, спросил:

- Что случилось?​​ 

- Лёнечка, это мой папа! – сказала Надежда Николаевна.

Она горько улыбнулась – и вдруг обняла Николая Трифоновича.​​ Она повисла на нем и горько рыдала.

Леонид, никогда не видевший мать такой расстроенной, совершенно растерялся.​​ 

Тот обрадовался, заулыбался и сказал Леониду:

- Здравствуй! ​​ 

- Здравствуй, дедушка! – не растерялся Леонид.

Теперь уже​​ насилу​​ улыбались все четверо, хоть всем хотелось плакать.

Николай Трифонович и Сергей Никифорович, и Леонид, и его мать​​ настолько были ошеломлены происходящим, что только​​ неловко, растерянно​​ смотрели​​ друг​​ на​​ друга.​​ 

Надежда Николаевна​​ решила одним махом разбить неловкость:

- Всё! – решительно объявила она. – Готовлю чай.

 

После обеда родители ушли на работу - и Леня остался один на один с незнакомым человеком. ​​ Леонид и с ужасом, и с любопытством рассматривал Николая​​ Трифоновича: он никогда не видел столь изможденных людей. ​​ 

Родители посоветовали посадить дедушку в ванну – и Переверзев надолго туда скрылся. Это было возможно, ведь в квартире Варенцовых был не совмещенный санузел, но ванна и туалет были разделены.​​ 

 

Леонид сбегал до дома​​ Степана​​ Васильевича – и тот скоро пришел. Он сразу признал своего дядю.

- Привет, дядя Коля! - сказал он и горько усмехнулся.​​ 

- Привет, племяш! – радостно отозвался Николай​​ Трифонович.​​ – Говори, когда убили брата.

- Его не убили: он умер.

- В пятьдесят лет так просто взял и умер? – усомнился​​ Николай​​ Трифонович.

- Да, умер.

- Но отчего?

- Не стали разбираться: тридцать восьмой год. Умер – да и всё.​​ 

 

В этом измученном человеке​​ Степан​​ Васильевич сразу узнал дядю.​​ Они долго говорили об аресте, о ссылке,​​ а ведь они​​ не виделись четверть века!​​ 

Сразу выяснилось, куда можно было поселить дядю: в коммуналке у​​ Степана​​ Васильевича была комната-пенал в десять квадратных метров – и Николая Трифоновича пристроили туда, а сам​​ Степан​​ Васильевич отправился жить к жене.

Когда​​ Степан​​ Васильевич​​ в своей коммуналке заявил, что это его дядя,​​ отсидевший много лет,​​ все высыпали на него посмотреть. Сам вид этого робко выглядывающего человека напоминал о чем-то близком, ужасном, но и скорбном – и все​​ принялись его​​ жалеть. ​​ Он вызвал там общее сочувствие своей тяжелой судьбой​​ -​​ и​​ все были даже рады, что он​​ ночевал в​​ их​​ коммуналке. Благодаря ему вырос авторитет и его племянника.

Теперь Николай Трифонович видел из своего окна Сенную площадь, а на ней церковь. ​​ 

 

Варя увидела отца Варенцовой только на следующий день. Ее как раз не было дома, когда появился Николай Трифонович (моталась в Москву) - и в ее квартире в это время по просьбе Олега Коваленко ночевал математик, который был приглашен на лекцию в ЛГУ.​​ Это был​​ Дмитрий Николаевич Василенко, крупный специалист по функциональным пространствам. Он делал доклады на семинаре, где Олег и Катя сидели рядом. Он ценил талант Кати, а про способности ее друга Олега он попросту не знал.

 

Варин сват вызвал у​​ самой​​ Вари огромное сочувствие: это был человек из прошлого Вари: того​​ общего​​ прошлого, что все вокруг​​ страшились. Все знали об этой​​ страшной​​ жизни,​​ что текла параллельно их жизни, все тайком ее боялись – и вот с ней встретились!

Николай Трифонович​​ был и человек, и символ, и видение, и то ужасное, что витало в воздухе. ​​ Это ужасное раздавило миллионы, но не коснулось моих персонажей. ​​ И вот оно воплотилось!​​ 

Когда Варя думала о судьбе свата, она начинала плакать. ​​ Как и Надежда Николаевна, она впадала в оцепенение: мысль, что жизнь может быть до такой степени жестока, устрашала женщин.

 

* * *

 

10 февраля - страны антифашистской коалиции подписали мирный договор с Италией, которая лишалась колоний и признавала независимость Албании и Эфиопии.

 

* * *

 

Письмо Эпикура к Геродоту:

 

- Прежде всего, Геродот, следует уразуметь основные значения слов: для того, чтобы, сводя к ним наши мнения, вопросы, недоумения, мы могли обсуждать их и чтобы у нас, при бесконечных объяснениях, не оставалось все нерешенным, или чтобы мы не имели пустые слова. И в самом деле, необходимо, чтобы при каждом слове было видно его первое значение ​​ и чтобы оно не нуждалось еще в объяснении, если мы действительно хотим иметь основу, к которой могли бы сводить изыскание, недоумение, мнение.

 

* * *

 

- А как же ты питался, папа?​​ –​​ спросила​​ Надежда Николаевна.​​ -​​ Ведь в стране жуткий голод.​​ 

В стране все знали об этой жути первых послевоенных лет – и моим персонажам просто повезло: голод их не коснулся.

- Да уж как придётся.​​ Свет не без добрых людей. Видишь, даже пальто старенькое, но приличное подарили.​​ 

Какая-то женщина, увидев плохо одетого старичка, подарила ему пальто умершего мужа.

* * *

 

Во ВГИКЕ​​ Микешин, Влад и Варя посмотрели​​ «Мост Ватерлоо»​​ с Вивьен Ли.​​ Они сидели в небольшом тесном просмотровом зале среди будущих режиссеров, операторов и сценаристов.

Микешин был одним из чиновников по идеологической работе. Он немножко бравировал как своей открытостью, так и своей моложавостью: в шестьдесят он выглядел на сорок. ​​ Этот умный, рассудительный человек в душе посмеивался над идеологическими требованиями: он именно работал с ними: делал то, что позволяло ему удерживать свою должность.  ​​​​ Ему нравилось помогать людям, с которыми он был связан по работе или по дружбе.​​ 

 

После просмотра он пригласил своих молодых знакомых в его сталинскую высотку и угостил обедом.​​ К ним присоединилась и​​ Анастасия Николаевна, вернувшаяся с работы из МГУ.​​ 

И Влад, и Варя наперебой хвалили и фильм, и Микешина, когда в дверь квартиры​​ открылась​​ постучали.

Дверь открылась – и женский голос произнес:

- Николай Степанович,​​ у вас гости?

- Да,​​ Анастасия Николаевна, гости – и еще какие!​​ 

И он представил Влада и​​ Варю.

 

Позже молодые люди узнали, что это была​​ жена​​ Анастасия Николаевна, преподаватель​​ византийского искусства в МГУ​​ (Московский государственный университет).​​ Что она обращалась к мужу по имени-отчеству, не говорит об их плохих отношениях:​​ Анастасия Николаевна​​ всегда​​ так говорила мужу, когда видела, что у него гости.​​ ​​ И в обычной жизни она могла так к нему обратиться. Но это была уже только шутка.​​ 

 

Влад и Варя переглянулись: столь удивительно было видеть​​ отношения​​ столь солидных людей.​​ Разве не было странно​​ и то, что столь занятой человек уделяет молодым людям столько внимания?​​ Но нет: Микешин был именно таким: он любил знакомиться, путешествовать, узнавать новое.​​ 

Но помимо общих книжных дел с Владом и квартирных с Варей, Микешин любил воспитывать. Ему были интересны люди.​​ 

 

Микешины ушли в прихожую: видно, им понадобилось о чем-то поговорить наедине, - а оставшиеся​​ одни, Влад и Варя растерянно смотрели друг на друга: Варе было неприятно остаться с глазу на глаз с поэтом, которого она за поэта не держала, - а Влад…

Так и не дождавшись, он сказал:

- Варя, я так рад тебя видеть.​​ 

Он постарался вложить в свои слова как можно больше чувства.​​ 

Варя молчала.

Тогда он сказал:

- Ли мне нравится меньше Гарбо, - сказал Влад.​​ 

Английская актриса Вивьен Ли и американская Грета Гарбо были самыми известными в мире.

Влад хотел вытянуть Варю на серьезный разговор о любви. С Варей он хотел говорить об этом.

- Заметила, что за люди были вокруг нас? – опять сказал он, все же надеясь, что Варя поддержит разговор. - Половина из них станет знаменитостями.​​ 

Он сказал так, хоть сам не верил своим словам.

- С чего ты взял? - удивилась Варя. - Ты вот закончил Литинститут, но ты же не думаешь, что ты - гений. ​​ 

Неожиданно​​ Владу​​ стало очень больно. Она ответила совсем не так, как он хотел бы!

Варя заметила, что он закручинился, но не стала его утешать:​​ 

- Я еду на вокзал. Оттуда - домой. А ты как?​​ 

- Я тоже домой, - постарался улыбнуться он.​​ 

- Это метро​​ «Сокольническая»? – уточнила она.​​ 

- Да, - подтвердил он.

- Пока, Влад! – дежурно улыбнулась она.

Вернувшийся Микешин застал прощание.

- Как вы, ребята? – на всякий случай спросил он.​​ 

И тут же признался:​​ 

- Мне​​ тоже​​ надо уходить. Следующий раз обязательно посмотрим​​ «Унесенные ветром».

 

Варя чувствовала, что отношения Полины и Влада далеко не идеальны. И на самом деле,​​ она не знала,​​ позавчера Полина не ночевала дома! ​​ Первый раз в семейной жизни Влад был озадачен. Ему хотелось покоя и тишины, а жизнь отбрасывала его в юность, в ее неуверенность и страхи – и опять всё приходилось начинать сначала.​​ 

Вчера Влад, чтоб прийти в себя от потрясения, весь день бродил по букинистическим магазинам – или просто шел наугад, чтобы собраться с мыслями, вернуться к самому себе.

 

Так​​ получилось, что Влад ушел прежде​​ Вари, а​​ Варя задержалась, потому что Микешин спросил ее при жене:

- Варя, у вас что-то случилось? У вас всё хорошо?

Варя зачем-то посмотрела на​​ Анастасию Николаевну и сказала:

- У моей свекрови из заключения вернулся отец.

Микешины остолбенели. Они-то много чего знали про миллионы зэков!

 

Варя легко переносила поезд. Она, как обычно, ​​ забралась на верхнюю полку (чтобы попасть на нижнюю, ​​ билеты пришлось бы покупать задолго до поездки, а так строго Варя не планировала), а утром уже шла по перрону Московского вокзала.​​ 

 

Микешину было легко находить клиентов для Вари: и как для обладательницы квартиры​​ чуть не​​ в центре Питера, и как для швеи. ​​ Так их встречи стали регулярными. ​​ Клиентов  ​​​​ легко можно было найти при плачевном состоянии советской легкой промышленности и отсутствии гостиничного фонда. Тем более, что Варя брала недорого: как раз столько, чтобы продолжать ту жизнь, которой она жила.​​ 

Микешин с его близостью к элите держался с Варей на короткой ноге, но о чем-то большем не могло быть и речи: он был женат. Его жена жила​​ с ним рядом в их общей квартире, а была еще и комната сына Эдуарда.​​ Анастасия Николаевна не знала, что муж снимает еще одну квартиру, куда прячется, когда устаёт от семьи.

Жена Микешина​​ не верила, что он может увлечься столь простоватой девушкой.

 

* * *

 

- Что ты делала в Москве? ​​ - спросил Леонид.

- Ходила по музеям! – похвасталась Варя. -Представляешь, в недрах ГМИИ есть огромная Дрезденовская коллекция!! Что-то из нее мне показали в альбомах.​​ 

Увы, Леонид не знал, что это такое​​ «Дрезденовская коллекция».

- Это Микешин?

- Да.

- Как же ты терпишь этого дурака?

Варю это покоробило. Она тут же решила не говорить про Вивьен Ли.

- Лёня, он не дурак, - поправила она мужа. - Он – какой-то там чиновник. Любит учить. Ну, и меня поучил, и тебя – что тут такого? ​​ Он дал мне посмотреть фильмы «Мост Ватерлоо» с Вивьен Ли и​​ «День начинается»​​ Карне'.​​ Он познакомил меня со своей женой, преподавателем университета. Она изучает связи​​ живописи Возрождения и византийской живописи.​​ 

Про Влада Варя благоразумно умолчала.​​ 

- Что за Карне'?

- Марсель Карне', французский режиссер. Представь, фильм – тридцать девятого года. ​​ Тогда мы с тобой еще учились в школе.​​ 

- Это кто?​​ – Лёня был так ошарашен информацией, что не мог прийти в себя.

- Я тебе сказала! Карне' - эпоха во французском кино, Лёнечка. ​​ Я смотрела во ВГИКе, а перед этим была лекция.​​ 

- Так это довоенный фильм?​​ – согласился Лёня. -​​ Наверно, это интересно.

- ​​ Мне объяснили, Лёня, что это​​ «левый»​​ фильм. Во ​​ Франции тогда были​​ «правые»​​ и​​ «левые».

Леонид посмотрел жене в глаза:

- Я тебе честно скажу, Варька: я боюсь за тебя. А ты за себя не боишься?

- А чего мне бояться, Лёнечка? Ты же у меня есть.​​ 

Варя смотрела на мужа и примирительно улыбалась.

- О чем нам спорить? – говорила ее улыбка.

 

Лёня наконец решился​​ прямо​​ спросить:

- А ты не обиделась на меня из-за ребенка?

Он еще не умел не задавать неудобные вопросы.

- Что у нас не будет детей? – спросила Варя как можно хладнокровней.

- Да! Хотя бы и это, - признался Лёня.

Возникла тягостная пауза – и Варя неожиданно расплакалась.​​ 

- Ну, прости меня, прости! – попросил Лёня.​​ 

- Я не по этому поводу плачу! Не по​​ этому.​​ 

- А по какому? – настаивал муж.

- А по тому, что всё так сложно, так тяжело!​​ Я переживаю за твоего дедушку!

Она на самом деле переживала, но еще и ее шокировало, что​​ её муж​​ так​​ безнадежно глуп.​​ 

- Умный ребёнок, умный дурачок! – подумала она.

- Может, ты просто запуталась?! Знаешь, Варька, и у меня бывает творческий порыв! ​​ Как бы я хотел всё бросить и просто писать. Но нельзя! Как я буду зарабатывать деньги? Почему ты не учишься всерьез?​​ Шитьём всю жизнь не проживешь.

Но уж это было слишком! Он еще и посягал на свободу жены!

- Лёня, про деньги не надо! – строго сказала она. – Я умею вертеться. Какой я ученый, Лёня? Вот я всё бросила и просто живу. Диплом получу только для самого диплома: с ним больше шансов меньше работать… Я понимаю, тебе, как и всем, кажется странной моя жизнь, - но пойми: я отвечаю за себя.​​ 

Она перестала плакать – и он в ответ улыбнулся.

- Слушай, да всё хорошо! – сказал он. – Всё хорошо. Пожалуйста, улыбнись… Пожалуйста.

Она улыбнулась.​​ 

Лёня вдруг понял, что мир в семье, прежде всего, нужен ему, именно ему.

- Лёнечка, Лёнечка, - подумала Варя опять, - как ты​​ глуп!

Предстояло примириться с этим новым ощущением.​​ 

​​ 

Назавтра, на лекции, в ЛГУ Варя опять неожиданно для себя расплакалась. ​​ Это не были рыдания! Она только заметила, что по ее лицу текли слезы, – и она не могла остановить их. Вот так при всех лить слезы?! ​​ Варе это показалось унизительным.​​ 

- Ты будешь горько плакать, когда останешься одна, - а сейчас прекрати! – приказала она себе.

И впрямь, слёз не стало.

Что-то ей стало мешать в этой жизни - и она не могла понять, что именно. Это был первый страшный кризис и семейной жизни, и всего ее существования.

Вот странно! Когда была блокада, таких чувств она не могла даже представить: всё было предельно ужасно, - но и предельно ясно. А сейчас и ужас, и ясность​​ войны​​ ушли, а пришла каждодневная неопределенность. И она казалась труднее ужасов блокады.

Ее и волновали встречи с Микешиным – и она не могла понять,​​ почему.

 

* * *

 

Из лекции профессора Алексея Федоровича Лосева в Московском государственном педагогическом институте:​​ 

 

Анаксагор учил о вечных элементах мира,​​ «семенах»​​ (или​​ «гомеомериях»), которые включают в себя всю полноту мировых качеств и управляются космическим Умом. Стараясь объяснять естественными причинами такие явления, как солнечное и лунное затмение, землетрясения и. т. п., он навлёк на себя обвинение в оскорблении богов. Его судили и приговорили к смерти, от которой спасло его только красноречие Перикла.

 

* * *

 

Зимой кот Василий спал днями напролет. Только иногда приоткроет изумрудный глаз, глянет на хозяина - и спит себе дальше. Варенцову это соседство было приятно. Кот то тяжело, по-человечьи, дышал, то сворачивался в клубок – и любил, когда хозяин осторожно касался его ногой. ​​ И Сергею Никифоровичу было приятно это тепло.​​ 

Так они полюбили согревать друг друга.​​ 

 

Кот скрасил Варенцовым испытания блокады, стал их родным милым человечком.

Варенцову нравилось иной раз строго глянуть на Василия – и тогда тот изумленно вытаращивал зеленые глазищи.​​ 

 

* * *

 

Где-то на улице Варя услышала фразу, очень ее поразившую. Варя спешила, но какая-то пожилая пара шла перед ней – и по узкому тротуару нельзя было её обогнуть. Пришлось довольно долго идти за ними и слушать их разговор.

- Что-то все же из жизни ушло, - сказал мужчина, которого Варя не смогла рассмотреть. - Газовые камеры сделали своё дело.

На какое-то мгновение Варе расхотелось обгонять эту пару. Ей показалось, она идет через холодный зимний день, но, когда волнение улеглось, она с удивлением увидела, что весна и светит солнце.

- Сожгли миллионы людей, а мы живем как ни в чем ни бывало! – с ужасом подумала Варя.

 

* * *

 

Катя пришла к Олегу в гости к его родителям, но получилось, что ко всем обитателям коммуналки. ​​ Олег и Катя​​ сначала с зашли в комнату, но отец Олега​​ Василий Григорьевич​​ на их появление только мрачно буркнул​​ «Здрасьте»​​ – и мать Олега Светлана Николаевна, решительная дама (ее положение обязывало), перенесла обед на кухню.​​ 

Когда они сели есть на кухне (это означало особый случай; обычно ели по комнатам), то познакомились со всеми соседями. Это было важно! Это был намек, что эта молодая пара в каком-то недалёком будущем ​​ сможет​​ тут​​ то ли​​ поселиться, то ли сдать свою комнату.​​ Но сдать – только теоретически: на практике всё зависело от того, насколько новый жилец понравится старым.​​ 

- Голубцы! - шепнул Олег.​​ 

Катя удивлённо на него посмотрела.​​ 

- И что? - спросила она.​​ 

- Мама делает голубцы только на праздники.​​ 

- Но почему? - Катя прошептала в ответ. - Их же легко делать!​​ 

- Моя мама считает, очень трудно. Я к тому, что это она сделала ради тебя.​​ 

- Да не придумывай! –​​ отшутилась Катя.​​ 

Она подумала и поторопилась поправить себя:

- Ради нас, Олежек! Ради нас. ​​ 

Тут вошла тётя Катя из крайней комнаты в шестнадцать квадратов. Своей толщиной она загородила вход и выход на кухню. К счастью, она знала об этом и пробыла недолго, ничего не сказав и убедившись в физическом существовании, возможно, будущих соседей. На прощанье она благосклонно зыркнула.

Пришёл и отставной майор Семёнов. Он почему-то всегда ходил по квартире в тельняшке, хоть во время войны был не по морской части, а артиллеристом. При виде пары он весомо сказал​​ «Здравствуйте»​​ и, дождавшись ответа, ушел.

Добрался до кухни и инвалид Потап Геннадьевич Кривоносов. К нему всегда обращались по имени-отчеству: иначе он мог легко обидеться – и потом долго высказывал свою обиду.​​ 

Пришел, наконец, и отец Олега. Он ничего не говорил и только печально смотрел на сына и его подругу.​​ 

Он молчал – и Олег поспешил спросить:

- Папа, как ты?​​ 

- Хорошо, - ответил отец.​​ 

- Идите в комнату! – попросил​​ Василий Григорьевич. - Чего вы?

Потом отец улыбнулся​​ и​​ ушел, но молодые люди в его комнату не торопились.

С отцом пришел и другой сосед Геннадий Никанорович. Он, как и отец Олега, работал в Леншинмонтаже. ​​ 

Олегу было приятно, что его отец сменил-таки гнев на милость: выглядел приветливым и даже улыбался.​​ 

На кухню зашла мать Олега. ​​ У Светланы Николаевны был вечно строгий вид, как будто она, и будучи дома, оставалась на своей работе в охране. Она была начальником смены, пользовалась уважением - и в ее смену никто не рисковал прийти на работу под хмельком. Она сидела рядом и молчала, и улыбалась.​​ 

 

Перебрались в комнату. Все​​ вдруг​​ заговорили – и получился какой-то неуклюжий, но, что важно, сердечный. ​​ 

Василий Григорьевич уже пожалел, что​​ своим мрачным видом​​ отправил молодых на кухню, извинился.​​ Он​​ даже улыбался. Катя говорила много – и родителям Олега понравилась.

 

Не прошло и недели, как наши студенты встретились и с родителями Кати уже на ее квартире.​​ Комната​​ родителей была​​ двадцать пять квадратных метров - и встреча получилась куда более торжественной: родители Кати были совсем другими: ее мама Валентина Григорьевна была учительницей литературы, а отец Дмитрий Сергеевич главным инженером. Семья жила в отдельной двухкомнатной квартире, у Кати была своя комната, размером не меньше, чем у родителей. Родители Кати показались Олегу такими мягкими, такими обходительными людьми, каких он прежде в жизни и не встречал. Тут мы отметим, что житейский опыт нашего героя был очень ограничен – и ничего удивительно, что встреча с людьми более высокого социального положения так поразила Олега.

 

Родители Кати поженились, когда ему было девятнадцать, а ей – семнадцать – и Катя была единственным ранним ребенком. В семье царила атмосфера трепетного взаимного уважения – и для Олега это стало огромным открытием.​​ 

Беседа получилась такой теплой, что Олег, знавший лишь коммуналку​​ и выяснения отношений родителей, расчувствовался.

О чем только ни говорили – и Олег мог поддерживать разговор, - но,​​ когда речь зашла о балете, Олегу было нечего сказать! ​​ 

Он с удивлением узнал, что в детстве у Кати была няня. ​​ Как это поразило Олега! Родители им не занимались, он рос сам по себе – и потому сейчас его обычная ежедневная жизнь состояла из большого числа открытий. Всё было новым, всё удивляло – и за это он благодарил Катю. И как бы он узнал жизнь, если б не стал ее женихом?

- И что это за жизнь, если не жениться? - искренне думал он. – Да это и не жизнь вовсе.​​ 

 

Олег и Катя после этих важных встреч долго обсуждали своих родителей и пришли к выводу, что им с родителями повезло. ​​ Так Катя познакомила Олега со своими родителями, а Олег – со своими – и родители обоих немножко помогали им материально. ​​ Да и сами хорошие отношения уже были существенной помощью!

Олега поразило, что при этом Катя иногда ругала своих родителей!​​ 

- Катя, как ты можешь?! - как-то спросил он.

- Ты их не знаешь, - вздохнула она.

 

В ​​ Ленинграде в этом году были чемпионаты СССР по русским шашкам и ​​ шахматам. ​​ Как ни хорошо Олег играл в шахматы, как ни хотел участвовать в чемпионате, он уже не смог на это решиться: столь серьезны были его занятия в университете.

Большую роль играло и то, что рядом всегда была Катя, которая вовсе в шахматы не играла и расставаться с которой​​ из-за занятий шахматами ему не​​ хотелось. Олег всерьез боялся, как бы шахматы не повредили их отношениям.​​ 

 

На самом деле, родители Кати были встревожены выбором дочери: ​​ Олег показался им умным, но больным. Ранение на фронте они не были склонны недооценивать.​​ 

 

Катя защищала диплом в этом году, Олег – в следующем.

 

* * *

 

Как и до войны, любая правительственная инициатива приводила Варенцовых в дрожь. Они сами не заметили, как попали в оппозицию.

- Сережа, придумали​​ «суд чести»! – тревожилась Надежда Николаевна.

- Ну, это для министерств! ​​ В университет они не сунутся.

- Я уже побаиваюсь! Что ни создадут, всё будет плохо. Заранее понятно.​​ 

- Сталин стареет, что ты хочешь.

Появление отца потрясло Надежду Николаевну. Она и раньше слышала о репрессиях, но поверила в них только сейчас.​​ ​​ Она вдруг с удивлением заметила, что недовольна жизнью, - но было и другое, что она не замечала: она стала сварливой.​​ 

 

С появлением отца стала лучше относиться к невестке, но все же ее мучила совесть: так давно она не читала нотаций Варе. Серьезно! Как же не воспитывать невестку?! Да она потом сама скажет:​​ «Вы были не правы: вы меня не воспитывали!».​​ 

Самой невестке​​ Надежда​​ не решалась выговаривать, но с мужем смело пускалась в критические замечания.​​ 

Сергей Никифорович​​ это знал и заранее был готов к прениям.

- Мне показалось, ты хочешь сказать что-то важное! – сказал Сергей Никифорович и внимательно, и многозначительно​​ посмотрел на жену.​​ 

- Супруге надо выпустить пар! – подумал он.

- Сережа, ты же знаешь, о чем я!

- Ну, ну! – подбодрил супруг. – Говори.​​ 

Варенцов считал, что его жена всегда была сварливой, так что терпеливо ждал ее филиппик.​​ 

Не всегда мишенью становилась Варя: коллегам доставалось куда больше.​​ 

- Но кто же станет жертвой сегодня? – подумал он.​​ 

- Мне не нравится его выбор! - Надежда Николаевна сказала это слишком решительно.​​ 

-​​ «Его»! Значит, речь о Варе! – догадался Сергей Никифорович.

Надежда Николаевна пошла в атаку:

- Ты спросишь почему?! Да как почему? Я вот узнала, что она неделю не была дома! Я спросила Леню, почему, а он молчит. Она была три дня в Москве, а потом они всей компанией ездили в Суздаль! Сережа, но это невозможно! Какая же это​​ «семья»?!​​  

Было ясно, что она долго не отваживалась начать этот разговор и долго продумывала первую фразу. Прошло больше года, а ​​ невестка все больше ей не нравилась. И странный, подозрительный способ зарабатывания денег, и нежелание учиться. И слишком свободная жизнь… ​​ Претензий к Варе накопилось слишком много.​​ 

- Ты стала невыносимой ригористкой, - рассердился Варенцов.​​ 

- Она - первая встречная!​​ 

- Неправда!

- Правда! - неожиданно закричала Надежда Николаевна. - Лёня не выбирал. Он просто к ней привык.​​ 

- Так и что?

Он строго посмотрел на жену. Он вдруг подумал, как давно они вместе не садились за фортепьяно.​​ 

- Как что? Ты посмотри, какую жизнь она ведет! Разве это жизнь серьезного человека?

- Это и ее выбор, и их выбор. Пусть живут, как умеют. Лучше в это не соваться.

- Внука не будет!

В устах Надежды Николаевны это прозвучало тоскливо.​​ 

- Так и что? ​​ Зато им хорошо.

Надежда согласилась​​ и​​ больше не спорила.

Помолчали.

Надежда​​ спросила:

- Ты опять поешь Шуберта?

- Да, - признался он. – Мурлычу.​​ Что ты всё сердишься? ​​ Давай споем на пару.

 

* * *

 

Цитата из письма ​​ Эпикура к Геродоту:

 

- Что касается формы, цвета, величины, тяжести и прочих постоянных свойств тела, то не следует думать ни того, что эти свойства суть независимые субстанции, ни того, что они вовсе не существуют, ни того, что они суть какие-то другие бестелесные субстанции, присущие телу, ни того, что они суть части тела.  ​​ ​​​​ 

Все тело, хотя в целом обязано своим постоянным существованием всем этим свойствам, - но оно не сложено из этих свойств, но лишь обязано им своим постоянным существованием.​​ 

Все эти свойства познаются отдельно и различаются.  ​​ ​​​​ Если только целое сопутствует им и никогда от них не отделяется, совокупное представление свойств имеет название тела.​​ 

 

* * *

 

- Варя, если я вне науки, мне не по себе, - сказал Леонид. - Мне даже кажется, мне нет места в этом мире. И тебя я нахожу не в жизни, а в науке. В жизни мне тебя не понять, мне не хватает снисходительности, а через приму античности ты кажешься мне богиней.​​ 

- Серьёзно, богиней? - ​​ переспросила Варя. – Неплохо. ​​ 

Она была так красива! Как бы Лёня посмел её не любить?

​​ 

* * *

 

Они встретились на квартире Варенцовых.

- Но почему ты не обратился в милицию? – спросила Надежда Николаевна у отца. - Меня быстро бы нашли.​​ 

Он лежал перед ней, любимый и родной, с огромными тенями под глазами.

- Надя, я же тебе говорил: так было бы хуже для тебя. Я, и когда тебя искал,​​ боялся,​​ что​​ ты меня не узна’ешь.​​ 

- Серьезно, папа?​​ 

- А что? ​​ Часто отказываются от родителей.​​ 

Варенцова, занятая преподаванием в университете, конечно, слышала о репрессиях, но до сих пор ей не приходило в голову, что они коснулись и её. То, что именно она, Варенцова Надежда Николаевна, пострадала, стало для нее огромным открытием.

- Очень серьезно, - отец повторил ее слова. - Я боялся, ты меня узнаешь, - и побоишься признать. Так я думал. Ты вспоминаешь, как мы жили?​​ 

- Очень смутно, - призналась Надежда Николаевна. - Я вспоминаю нашу улицу Нижегородскую, тебя и дядю Васю, и как мы собирались на Новый год. С началом войны этой традиции не стало.​​ 

Речь шла о первой мировой войне.

- ​​ Но ты и дядя Вася вернулись живыми в семнадцатом, - продолжила она. - Это я хорошо помню. Я как раз поступила в университет!​​ 

- Но потом ты ни разу не приехала домой!​​ 

- Папа, ты вот говорил, что боялся попросить милицию меня найти, - так вот, и я так же боялась куда-то ездить. Была же гражданская война! Я встретила будущего мужа Сережу, я стала частью его семьи. Мы поженились, а потом в эпидемию умер его отец. Потом родился Леонид, наш сын. Вот так! Закрутилась. Папа, ведь и Марфа не стала искать ни тебя, ни брата. Отец умер в шестнадцатом, потом она перебралась к нам...​​ 

- Знаешь, Надя, сын у вас очень умный парень. А Марфа давно​​ была​​ у вас?​​ 

- Она умерла в сороковом, а жила с двадцать третьего: с рождения Лени. Я даже не знаю, что с ней было до этого времени.​​ 

- Она уехала из деревни после смерти отца, - сказал Николай Трифонович.

К нему вернулся вид растерянного, не понимающего, что с ним происходит, человека. ​​ 

- Значит, семь лет она была непонятно, где.​​ 

- А как же она к вам попала? – спросил отец.

- Я получила от нее письмо! От вас: тебя и дяди Васи – не получила, - а от нее получила. Она спросила меня, как я живу.​​ 

- Ну да! – воскликнул отец. - Вы же много в детстве общались!​​ 

- Да, папа! ​​ Она фактически была еще одной моей мамой. Когда Марфа приехала, она ничего не смогла рассказать ни о вас, ни о маме. Было понятно, что там на родине происходит что-то страшное, - но мы не могли понять, что. Что с мамой?​​ 

- Ее убили, - поспешил ответить отец. - Приехали красноармейцы, стали нас грабить, она на них попёрла - и ее просто убили.​​ 

Варенцова встала: она задыхалась от волнения.​​ 

 

Она сходила на кухню, вернулась, они посидели молча – и Надежда Николаевна предложила:

- Давай поставим ей памятник! У Сережи есть место на кладбище: могила отца. Там и его отец, и его мать, и дедушка с бабушкой. А мы сделаем надпись на памятнике​​ «Переверзева Анна Дементьевна»​​ - и на душе будет хорошо.​​ 

Отец молчал.

- Папа, пошли на кухню, - сказала она. - Давай с тобой по стопочке за маму.​​ 

Позвали Сергея Никифоровича.​​ 

Надежда Николаевна достала рюмочки и аккуратно разлила.​​ 

- Давайте! – Её слова прозвучали строго и коротко, как приказ - и они выпили.

- Папа, а когда же убили?​​ 

- В восемнадцатом. Вот ты уехала – ее и убили. Так получилось.

 

* * *

 

Из лекции профессора Алексея Федоровича Лосева в Московском государственном педагогическом институте:​​ 

 

Поздние стоики - это Люций Анней Сенека из Кордубы в Испании (около 4 до н.э. - 65 нашей эры),​​ 

Эпиктет из Гиераполя во Фригии (около 55-135 нашей эры) ​​ и Марк Аврелий (121-180 нашей эры), римский император с 161 по 180 г. нашей эры. ​​ 

Для этих авторов морализм - на первом плане: эти теории не меняются. ​​ 

Для них настоящее подлинное произведение искусства - это сам человек в его внутреннем состоянии.​​ 

Человек - не только произведение природы, но и произведение божества, которое и создает человека, и является промыслом всех его деяний, - но поступкам и свершениям человека присуща фаталистическая предопределенность.​​ 

 

Все стоики презирали внешние блага, не стремились к богатству и даже к обыкновенному достатку.  ​​ ​​​​ 

Они вместе с киниками имели своим идеалом Геракла, который прославился своей трудовой жизнью, подвигами и повиновением своему отцу Зевсу, а также Диогена Синопского, который, живя в своей бочке, тоже прославился своим презрением ко всему внешнему и своим постоянным стремлением выработать у себя абсолютную невозмутимость и безмятежный покой.  ​​​​ 

 

* * *

 

- Представь, я видел дядю! -​​ Степан​​ Васильевич с порога объявил жене.​​ 

Он не говорил об этом целый месяц, но вот решился.​​ 

- Мне уже сказали об этом! ​​ - совсем не удивилась Анна Ангелиновна. - Ты никогда о нем не рассказывал, а мне вот поведали – не скажу, кто.​​ Я всё жду, когда же ты мне об этом расскажешь.​​ 

- Нечего рассказать! В один прекрасный день он исчез. А перед этим его объявили​​ «врагом народа»!​​ 

- Какие ужасы! – поморщилась Переверзева. – Так у тебя в семье были враги народа?! Ты бы сказал - и я б тебе помогла изменить фамилию. Был бы Сиверцевым – чем плохо?

- Да ты что?!​​ – испугался он.​​ – Ангел, знаешь, я побоялся. Мой дядя вернулся с того света – и мне больше страшно, чем радостно. Ну, и потрепала же нас жизнь!​​ 

- Ладно! – она махнула рукой. – Проехали. Пронесёт. Сейчас более либеральные времена.​​ 

 

Для​​ Степана​​ Васильевича появление дяди стало​​ столь​​ огромным событием, что он еще не пришел в себя.​​ При дяде он не мог связать двух слов, только улыбался и смотрел на родственника, широко открыв глаза.​​ Став Переверзевой, Анна Ангелиновна​​ и прежде​​ допытывалась у мужа​​ про​​ его родственников, - но эпоха оставила в судьбе мужа огромную бездну, куда канули все близкие.​​ И вдруг из бездны поднимается дядя!​​ 

-​​ Да,​​ Аня! Сейчас не тридцать седьмой, - с облегчением согласился он.​​ 

- Да, Коленька! Но осторожность не помешает.​​ 

Анна Ангелиновна, как ни была осторожна, понимала, что племянник хотя бы и врага народа не лишался гражданских прав.​​ Почему не посочувствовать мужу?​​ Ей было бы неприятно прослыть непременно​​ «твердокаменной»​​ коммунисткой! Как раз нет! При случае на кухне она сама критиковала компартию, но при этом помнила, что ей обязана всем.​​ 

 

* * *

 

Опять при отделе гемм заработал семинар – и это увлекло Варенцова.

 

Из лекции Сергея Никифоровича:​​ 

 

Четыре принципа организации формы у римлян.​​ 

Во-первых, это симметрия и подчеркивание главной оси как доминанты всей композиции.​​ 

Во-вторых, это непосредственное формирование пространства. Абсолютное пространство, а не тело выступает здесь уже орудием оформления. В основании форм лежит ограничение или исключение тела из бесконечного пространства.​​ 

В-третьих, в римском искусстве возникает новое отношение человека к художественному произведению. Новая организация пространства в римском искусстве как бы вовлекает зрителя в участие в нем, включает его в свой контекст, тогда как в греческой классике отношение зрителя к произведению искусства было чисто зрительным и созерцательным.​​ 

Наконец, в-четвертых, форма развивается теперь не как творчески-символическая организация природной данности, в средоточии которой находится человеческое тело.​​ 

 

* * *

 

Первое время Николай Трифонович любил сидеть у окна, но с приходом марта он приобвык гулять по Питеру. Сколько-то быстро он ходить не мог. Выйдя из дома, он медленно и осторожно пробирался к​​ Фонтанке​​ и брел вдоль его решетки влево. Мимо него, всего в метре, несся огромный поток машин, но этот шум не мог заглушить трепета его души: так его поражал этот огромный красивый город, что, кажется, просто дышать здесь было счастьем.​​ 

Уйти куда-то далеко у него попросту не было сил!

Особенно ему понравилась улица Росси, он непременно сворачивал на неё.​​ Как хорошо​​ бродить по ней туда-сюда!​​ Иногда из хореографического училища выскакивала стайка девочек, иногда проносились машины, - а он брел к величественному зданию Александринки, а за ней сидел у статуи Екатерины Второй. Потом Невский, Елисеевский, а потом и Летний сад. Потом по набережной он возвращался домой мимо дома​​ на Морской, где жила дочь. ​​ Он не был уверен, что она дома, и потому не пытался зайти.

Он приходил домой довольный и уставший. Денег у него не было и не могло быть, но все соседи знали историю его жизни, все видели его плохое физическое состояние – и его подкармливали и соседи, и племянник, и дочь.

 

* * *

 

12 марта - президент США Гарри Трумэн публично выдвинул внешнеполитическую программу сдерживания СССР (Доктрина Трумэна).

 

14 марта - в Маниле подписано Соглашение о военных базах между Филиппинами и США. Соединённые Штаты получали под военные базы 23 участка земли сроком на 99 лет, а также право свободного пользования всеми водами и воздушным пространством страны для судов и самолётов армии США.

 

Дмитриев Сергей Валентинович, конечно, внимательно следил за такими новостями. ​​ 

 

* * *

 

- Ты знаешь, что отмочил Сталин?

- Знаю, Сережа. Великий вождь на банкете поднял тост за здоровье русского народа: мол, он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.

Надежде Николаевне нравилась фраза​​ «входящих в состав Советского Союза»​​ - и она произнесла ее с особенным чувством.​​ 

- ​​ Что ты хочешь? - спросил Сергей Никифорович. -​​ 

Мы переживаем комплекс гордости победителей! Всё русское стало вдруг вызывать возвышенно болезненную гордость, даже русская матерщина. Что не по-русски, что напоминает чужеземное - всё враждебно. Папиросы-гвоздики​​ «Норд»​​ стали​​ «Севером», французская булка стала московской, в Ленинграде исчезает улица Эдисона…​​ но представь, как фраза Сталина воспринимается в других республиках!​​ 

- Это уж совсем смешно! – разозлилась Надежда Николаевна. - Электрическую лампочку изобрел непременно Яблочков, а не какой-то там Эдисон! ​​ И самолет не братья Райт, а Можайский. И паровую машину не Уатт, а Ползунов. Россия - родина закона сохранения веществ и хлебного кваса, социализма и блинов, классового самосознания и лаптей с онучами. Комплекс победителей, а переморили столько людей!

- Ну, ты разошлась! – улыбнулся Варенцов. – Как твой отец?

- Сережа, у него не проходит этот заморенный вид, - Надежда Николаевна​​ печально​​ сменила тему. - Так жалко его видеть! На его лице написано, что его пытали! Буквально пытали!​​ 

И она закричала:

- Кто же посмел это сделать?

Варенцов неожиданно обрадовался:

- Ты только сейчас очнулась, Надя! А мы с Сикорским только об этом и говорили!

Жена среагировала, как должно:

- Ты всё напивался с Сикорским, а теперь вот с Кудрявцевым! Мне пожаловались!

- Кто, Надя?

- Не скажу.​​ 

Варенцова узнала об этом от Вари, когда в очередной раз стала ее критиковать.​​ 

 

* * *

 

25 апреля - во Франции рабочие национализированных заводов​​ «Рено»​​ объявили забастовку с требованием повышения заработной палаты. Это вызвало раскол в правительстве, где их поддержали коммунисты, и правительственный кризис.

Варенцовы обсуждали это событие. Забастовки в странах Запада пресса СССР освещала непременно.​​ 

 

* * *

 

28 апреля 1947 -​​ польские власти начали операцию «Висла» по выселению непольского населения (украинцы, лемки) из юго-восточных регионов Польши на северные и западные территории, ранее входившие в состав Германии.

Началась в 4 часа утра оперативной группой войск «Висла», созданной 17 апреля 1946 года и реорганизованной 28 июля 1947 года на территориях Жешувского, а затем в ряде районов Люблинского и Краковского воеводств Польской Республики, направленных на ликвидацию УПА и организационной сети ОУН(б) на территории Польши. Одновременно проводилось принудительное переселение в западные и северо-западные воеводства Польши проживавших на юго-востоке страны украинцев и смешанных семей, которые, по информации органов безопасности Польши составляли хозяйственную, мобилизационную и социальную базу для ОУН(б) и УПА. До 29 июля 1947 года в пять западных и северо-западных воеводств было переселено 137 833 человека - из них в Щецинское - 46 118 чел.; в Ольштынское - 58 367 чел.

По завершении операции «Висла» фактически прекратили своё существование в Польше и УПА, и организационная сеть ОУН(б).

 

* * *

 

Леонид опять застал отца в сильном раздрае. Сергей Никифорович не находил себе места, было видно, что ему плохо.​​ 

- Папа, да что с тобой? – спросил он.

- Я хочу кричать.​​ 

- Так и покричи!​​ 

Так они стояли друг напротив друга: отец и сын.​​ 

- Мне стыдно! – признался Сергей Никифорович.

- Не надо стесняться меня и соседей! Иди в комнату няни и кричи.​​ 

- На улице услышат!​​ 

- Я понимаю! ​​ - согласился Леонид. – Тогда садись за фано и играй.​​ 

- Но на самом деле! – согласился старший Варенцов. – Может, так и сделать?

- Иди и играй! – приказал сын. - Играй своего Шуберта, и кричи, и плачь! Так всё и пройдет.​​ 

Леонид сказал это наугад, он не верил своим словам – и каково же было его удивление, когда отец затренькал на своем расстроенном фортепьяно и надрывно запел. Лёня ушел в свою комнату – и уже оттуда слушал этот печальный то ли плач, то ли стон, то ли скулёж.

За папу было больно.

 

Сергей Никифорович играл. Он наугад открыл том песен Шуберта и попал на​​ «Лесного царя». Коверкая ноты, злобно выкрикивая немецкий текст, он на самом деле скоро пришел в себя – и тут его удивлению не было конца.​​ 

Он нервно походил по комнате - и опять сел за клавиши, и опять заскулил на немецком. Ему не нравился свой дикий вой, но ему стало лучше! ​​ Он услышал себя со стороны – и рассмеялся.

 

Встал и вошел в комнату сына:

- Слушай, Лёнька! А ведь ты хорошо посоветовал!

- Что, папочка?! – сын рассмеялся ему в ответ. – Стало тебе лучше?

- Я вижу, что-то с тобой происходит, - серьезно сказал Леонид, - и я уже думал, что же тебе посоветовать. У меня тоже после войны появились тяжелые состояния. Наверно, они не такие тяжелые, как у тебя. Как ты-то сам себя понимаешь?

- Лёник, словно б меня развинтили - и уже не соберут. Были часики – и они ходили, - а вот от них осталась только куча деталек, из которых прежних часов уже не собрать.

Леонид с грустью смотрел на отца.

Сергей Никифорович продолжил:

- А соберут, забудут смазать. Всё не так, как я хотел бы, в этом мире. Я требую невозможного, но мне-то часто кажется, что я просто не живу. Как мне отказаться от себя?​​ 

- Папа, да это же обычные чувства! Мы все проходим через них, раз мы живем. ​​ Это естественный сумбур чувств, я уже в детстве столкнулся с этим. Наша ненужность, наше несовершенство – да куда ж от них деться? Тебе никак не отказаться от идеального представления о самом себе!​​ 

Но Сергей Никифорович продолжал жаловаться:

- Не так, сын! ​​ Не в этом дело. Я начал чувствовать время, в котором живу, - сказал он. – Прежде я был в античности, в ее теплых складках, но война сделала меня современным – и это оказывается непосильной ношей.

- Папа, и мне наше время предстает какой-то толщей, какой-то глубиной - и бывает, на этой глубине трудно дышать – и я барахтаюсь в ней, и мне из нее не выбраться. Когда я пишу, спешу, работаю, я забываю о времени. Только остановлюсь, эта субстанция заявляется ко мне! То же происходит и у тебя! Вот ты​​ в игре на фортепьяно​​ попробовал с этой субстанцией поговорить – и у тебя получилось!​​ 

- Надо думать так! – согласился старший Варенцов.​​ 

- Но откуда взялись эти состояния? – спросил он сына, а больше самого себя. - Их же не было во время войны! ​​ Я не могу сдвинуться с места, я с трудом сдерживаю себя, чтобы не закричать. Мне чудится, я вычеркнут не только из работы, но и из жизни. ​​ 

- Этого не может быть, папа, - осторожно сомневался Леонид. ​​ 

- Я тебе говорю. ​​ Иной день я выхожу из Эрмитажа, как из ада: так мне плохо. Потом я иду по набережной, толкаюсь в магазинах – и так прихожу в себя.​​ 

- Вот и выход, папа! Вот и выход! Так что тут такого?! ​​ Ты сам указал себе на то, что тебе надо делать! ​​ Следуй своим чувствам, делай то, что не умеешь: болтайся по рынкам, бренчи на фано! Как почувствуешь равновесие в отношениях с универсумом, иди общаться с коллегами, с родными… Да, идеальных отношений с миром не получится, но приятных можно добиться. ​​ Подумай, какую гору мы свернули: мы пережили войну!​​ 

 

Оставшись один, Сергей Никифорович сел за обычную повседневную работу. ​​ Мог ли он надеяться, что его сын вырастет таким умным?! ​​ Оказывается, чтобы понять друг друга, не нужны нечеловеческие усилия! Надо просто поговорить с сыном – и этого хватит!!

 

* * *

 

В СССР День Победы 9 мая объявлен обычным рабочим днём, - но Варенцовы отмечали этот день как самый важный праздник в их жизни. С удалением от войны тот факт, что они выжили, казался им все более необычайным.

 

16 мая - при заходе на посадку в аэропорт Хабаровска разбился самолёт C-47, погибли 22 человека.

 

21 мая - совершил первый полёт Ту-4 (экипаж Н. С. Рыбко.)

 

26 мая - указом Президиума Верховного Совета СССР в СССР отменена смертная казнь в мирное время.

 

28 мая - совершил первый полёт Су-11 (1947).

 

* * *

 

Премьера картины «Золушка» состоялась в мае 1947 года в Ленинградском Доме кино.​​ Этот​​ советский чёрно-белый художественный фильм-сказка, снятый на киностудии «Ленфильм», посмотрели в​​ течение года более 18 миллионов зрителей (четвёртое место в советском прокате года). ​​ Эскизы к декорациям и костюмам персонажей создал театральный художник и режиссёр Николай Акимов.

Под сильным впечатлением от фильма оказались все, без исключения, мои персонажи. Особенно Варенцовым понравились​​ Эраст Гарин​​ в роли​​ Короля и​​ Фаина Раневская​​ в роли​​ Мачехи.

Совсем иначе воспринимали фильм Дарья и Василий: они хорошо знали всю закулисную борьбу. Не о том мой роман.​​ 

Они работали в театре с 1936 года, а Акимов пришел в него годом раньше. Они считали себя «акимовцами».​​ Николая Павловича​​ считали гениальным не только они.​​ 

 

* * *

 

5 июня - выступая в Гарвардском университете, государственный секретарь США Джордж Маршалл предложил свой план послевоенного восстановления Европы, получивший затем название план Маршалла.

 

12 июля - в Анкаре заключено Соглашение об оказании военной помощи по доктрине Трумэна между США и Турцией. Турция получала широкую военную помощь от США, в турецкую армию направлялись американские советники.

 

* * *

 

Иногда, придя в коммуналку родственника​​ Степан​​ Васильевича, Надежда Николаевна заставала отца спящим. Дверь в его комнату была открыта – и Варенцова сидела рядом со спящим отцом – и не решалась его будить, и не могла прийти в себя: так удивляло ее происходящее. Она сидела рядом с ним – и начинались ее тихие слезы, которые она не могла остановить.​​ 

Николай Трифонович просыпался, они долго говорили, - но эти слезы возвращались, когда​​ Варенцова​​ оставалась одна. Эти слезы целиком заполнили ее жизнь, она не могла ни о чем думать, кроме отца.​​ Среди своих обычных университетских занятий или во время подготовки к ним она внутренне неожиданно застывала и словно б не могла очнуться, - а ведь в это время перед ней сидели студенты. ​​ И тогда она собирала свою волю в кулак – и уже кто-то в ней за нее читал лекцию! ​​ 

 

И сейчас она сидела перед открытой книгой и не могла ее читать - и держалась за корешок, как за спасение… и думала, думала, думала об отце.

 

Однажды при их встрече Николай Трифонович выглядел так хорошо, что она его не узнала. Она обрадовалась: ей так хотелось верить, что он будет всегда!​​ 

- Вот мой настоящий папа! – торопилась думать она.

И на самом деле, отец, чудится, воскрес, родился заново от доброго отношения и хороших условий проживания.​​ 

​​ 

За завтраком​​ (сегодня он ночевал у Варенцовых)​​ он печально и с любовью разглядывал дочь, а она видела пожилого, уставшего от жизни человека – и между ними было так много общего, что они, казалось, могли вот так целую вечность смотреть друг на друга. ​​ 

Николай Трифонович не был на войне, но любил беседовать о ней, а​​ про свою ссылку молчал.

- Ты бы знала, что там творилось на фронте! - прошептал отец​​ столь искренне, словно б​​ только что с​​ ​​ войны. - Люди без оружия сидели в окопах, а на них наступали танки.​​ 

- Папа, неужели такое могло быть?

- Я тебе говорю!​​ 

- Папа, наверно, это было в самом начале войны!​​ – дочь не хотела в это верить.​​ 

- Что, Наденька, это меняет? За что погибли эти люди?! К нам их привозили на отсидку прямо с фронта. Они нам такое порассказывали! Если б меня не посадили, я бы точно погиб в этой мясорубке!

 

- Надя, скажи откровенно, -​​ как-то спросил​​ Николай Трифонович, - я вам не очень помешал?

- Что ты, папа! Это такое счастье – тебя видеть! Ты мне вернул часть жизни. Нравится тебе здесь?

- Конечно! – с жаром сказал он. – Я тебе вернул часть жизни, а ты мне вернула всю жизнь! Мне никогда не было так хорошо, как тут!

- А как соседи?

- Хорошие соседи, Надя! Хорошие. Мне повезло.​​ 

- Милиция не приходила?

- Нет! - сказал отец. – Я же сказал: хорошие люди. Никто не донес.​​ 

- А мы боялись этого! Думали, как бы тебя, нашего дорогого, нашего любимого семидесятилетнего старичка, женить на ленинградке! Мы уже искали такую кандидатуру! Мы надеялись кой-кого уговорить! Но вот всё обошлось. А если не сюда, то куда бы? ​​ У моей невестки Вари своя квартира! Осталась в войну без родителей: отец умер, а мать​​ пропала без вести.

Дома Надежда Николаевна разговорилась с сыном о ​​ ​​ своем отце.

- Надо же! -​​ признался​​ Леонид. - Мама, я не мог предполагать, что такое бывает.​​ 

- Представь, что происходит в моей душе. Это мой отец. Его еще девятнадцатом году посадили, а я училась в университете и об этом не знала. Его тогда не расстреляли - и он вернулся в деревню. Потом его опять посадили!

- Какие ужасы! – ответил Лёня.

 

* * *

 

Из лекции профессора Алексея Федоровича Лосева в Московском государственном педагогическом институте:

 

Цицерон ​​ (106-43 гг. до н.э.).  ​​​​ 

 

Этот знаменитый римский оратор интересен для нас именно тем, что всякого рода художественные и эстетические проблемы волновали его по преимуществу в связи с грандиозной мощью римского государства, которому он всю жизнь служил и без которого не мыслил никакой своей деятельности. Обычно его мировоззрение трактуется чересчур моралистически, почти на стоический лад. Это верно только в том смысле, что проблемы морали действительно занимали у него всегда одно из первых мест.  ​​ ​​​​ 

Идеалом для него всегда оставалась римская аристократическая республика, а  ​​​​ свои политические взгляды он всегда расширял до проблем космополитизма. В этом отношении он навсегда остался учеником старых стоиков, для которых весь космос был не чем иным, как максимально обобщенным и вселенским государством. В этом сказался именно эллинистически-римский опыт, получивший свое начало еще со времен завоеваний Александра Македонского, а на стадии Римской империи получивший свое окончательное завершение. Все это придало эстетике Цицерона грандиозный и величественный характер, что и оказалось наивысшим достижением римской эстетики вообще.​​ 

 

На фоне такого космополитического мировоззрения все художественное и, в частности, все ораторское принимало в глазах Цицерона необычайно благородное, необычайно возвышенное и весьма достойное оформление. Красота для него – это, прежде всего, то, что достойно почета или высокой чести (honestum), что поражает и удивляет человека своим возвышенным и всегда благонамеренным характером. И только на этой почве Цицерон считает необходимым говорить о прочих категориях эстетики.​​ 

Так, и ораторы, и всякий человек должны, по Цицерону, подражать природе и ее мудрости, причем под природой он понимает предельно разумную закономерность, устойчивость и сдержанность, а также исключение всего стихийного и аффективного. У Цицерона не отсутствует общее античное учение о мере, но мера эта диктуется у него не какими-нибудь мелкими или бытовыми соображениями, но всегда соображениями общественной пользы, государственного благоустройства и в конце концов космического распорядка вещей и вселенских законов вообще.​​ 

 

* * *

 

- Ты уже забыл, - сказала Надежда Николаевна мужу, - а ведь ты до войны собирался писать роман!

- Ты еще помнишь про это? – улыбнулся Сергей Никифорович.

- А как же?

- Я мечтал показать, как из этой божественности…

- Божественности? – прервала Варенцова.

- Я забыл​​ тебе высказать​​ ту мою забытую идею:​​ ​​ Аристотель вслед за Платоном вырабатывает ту новую веру в универсальную божественность космоса…

- Да, Сережа! ​​ Она завещана эллинизму классической греческой философией. Там на самом деле есть ​​ единение человечества в почитании космического бога, этого прообраза​​ Христа. ​​ 

- Сейчас эта идея мне кажется нежизнеспособной. В Риме трансцендентное было в виде абсолютизации абстрактной государственности. ​​ Римский император -​​ ​​ это символ как раз государственных и юридических связей человека. Наивность родовых отношений уже покинута, но еще нет опыта человеческой личности в полном смысле. ​​ Есть только абстрактное явление личности – и она подана как некая рассудочная упорядоченность.​​ 

 

* * *

 

Учеба учебой, а главным в своей жизни Варя считала умение сшить легкое платье. ​​ Прошло всего пару лет после свадьбы, а она уже зарабатывала​​ в отличие от ее​​ мужа-студента.

Варя и Лёня пересекались только дома. Однажды Лёня зашел в Эрмитаж по делу к отцу – и встретил в античных залах Варю, свою дорогую жену! Эта встреча была случайной и потому особенно ценной. Варя была со своей компанией - и Леонид Сергеевич с удивлением и даже робостью узнал, что друзья жены - слишком необычные люди. Один даже оказался товароведом ДЛТ! А сама Варя? Она стала еще красивее - словно б ее равнодушие к античности добавило ей красоты.​​ 

 

Муж и жена мило перебросились парой слов и расстались, но дома Лёня спросил жену:

- А что это был за​​ пузатый​​ мужик в твоей компании?​​ 

- Это человек из ДЛТ. ​​ Я тебе о нем говорила; ты забыл.​​ 

- ДЛТ? – удивленно переспросил он.​​ 

- Да! Так называется​​ «Дом ленинградской торговли», лучший магазин Питера! ​​ Да у нас в квартире полно вещей из этого магазина благодаря этому​​ Позднышеву​​ Владимиру Львовичу.

- Надо же! Варя, расскажи еще об этом.

- О чем?

- О магазине. Мне интересно.​​ 

- Хорошо!

Варвара Николаевна​​ (Варя)​​ улыбнулась, но охотно согласилась:

- Это еще дореволюционный магазин. В 1918 году произошла реорганизация – там разместились офисы и Первый государственный универсальный магазин. В 1927 году этот универмаг был преобразован в​​ «Дом ленинградской кооперации ЛСПО»…

- ЛСПО?! А это что такое?

- ​​ Ленинградский совет потребительских обществ.

Там был и хлебозавод, а еще делали игрушки, безалкогольные напитки. В 1930-х годах в торговых помещениях здания разместился центральный магазин​​ «Торгсина». Нынешнее название,​​ «Дом ленинградской торговли»​​ - с 1935 года.

- Так вот ты чему училась, пока я корпел над античностью!

- Да, Лёник, да! – весело засмеялась она.​​ 

- Слушай, жена, у тебя сказочная жизнь! Еще бы такой человек, как ты, думал о каких-то там университетских занятий. Хорошо уж то, что ты по возможности ходишь на лекции.​​ 

- Ты высокого обо мне мнения, Лёник! Я не буду тебя разубеждать. Только попрошу помочь с дипломом.

- Хорошо, Варька! – согласился Леонид. - Конечно, помогу. – А в ДЛТ давай сходим как-нибудь!

- ​​ Тебе это интересно? – удивленно спросила жена.

- Конечно! – ответил Леонид. – Ты проведешь мне экскурсию.​​ 

 

Как этот разговор понравился Леониду!​​ Какова​​ Варя!​​ Лёне​​ нравилась его жена: и ее авантюристичность, и ее красота, и внезапные отъезды, и возвращения…​​ 

 

* * *

 

28 июля - премьера балета​​ «Хрустальный дворец»​​ в Парижской опера’ в постановке Джорджа Баланчина.​​ 

Варенцов знал об этом из разговора с французским коллегой. Они говорили на английском – и всё, что касалось гемм, они понимали. Но как же приятно было поговорить о чем-то другом, кроме работы и политики!​​ 

Об этой премьере знал и Николай Степанович Микешин. Уже по долгу службы. Западное искусство было принято считать​​ «тлетворным», но наш чиновник от искусства искренне любил эту​​ «тлетворность». Микешину в своем кругу это не мешало покритиковать балет. По работе он подвергал разносу фильмы, а балет посмотрел просто для души.

.

На просмотре​​ «Месье Верду»​​ Чаплина​​ встретились Микешин, его жена,​​ его​​ сын​​ Эдуард​​ и Влад.​​ Фильм всех поразил: такой безобидный смешной Чаплин тут представал каким-то человеконенавистником: его герой сжигал женщин! Жена​​ Анастасия Николаевна​​ укоризненно​​ посматривала на мужа.

Она не удержалась и сказала мужу:​​ 

- ​​ Уважаемый​​ Николай Степанович! Жён на такие фильмы не приглашают.

И она ушла.

 

Меж тем мужчины разговорились. Речь зашла не о фильме.

- Кто для вас​​ лучший поэт эпохи? - спросил Влад​​ Микешина. ​​ 

- Цветаева, - подсказал Эдуард. - Так ведь, папа?​​ 

- Я думаю, - ответил Микешин,​​ сурово глянув на сына,​​ - лучший поэт - это сама эпоха.​​ Я предпочитаю Пастернака, но Цветаева, Ахматова, Смеляков - рядом с ним. Только так!

И тут Микешин заметил, что Вари не хватает.​​ ​​ Будь она на просмотре, он бы пригласил ее и Влада к себе в гости, как уже бывало.​​ 

Он зашел на кухню. На столе лежала записка:​​ «Суп весь не грей, кальмар. Нельзя  ​​​​ переваривать».

Поел супу и пошел на другую квартиру, о которой жена не знала.​​ А если бы и знала, не стала б ему выговаривать.​​ 

 

Он жил​​ пусть не​​ в сталинской высотке,​​ но в очень достойной квартире,​​ доставшейся ему от родителей. Его отец был​​ секретарем КПСС​​ по идеологической работе​​ и сумел дать сыну хорошее образование, и даже его пристроил по своему ведомству.​​ 

В этой роскошной квартире (три комнаты​​ в семьдесят квадратов) была прописана вся семья, но Микешин снимал квартиру, чтобы иной раз отдыхать от семейной сутолоки. И сегодня он решил ночевать здесь. Эта съемная квартира была у Патриарших прудов - и​​ Николай Степанович​​ любил это булгаковское место. ​​ 

 

* * *

 

Как Леонид прежде любил со стороны подсматривать за отцом, так теперь его привлекало это странное существо: его дедушка. Он видел его всего несколько раз, но почему-то постоянно думал о нем.​​ 

- Мой дедушка, мой дедушка! – кому-то, чудилось,​​ рассказывал он, - но скоро замечал, что собеседник отсутствует.​​ 

Лёне чудилось, он о чем-то говорит с Николаем Трифоновичем, - но потом он не мог вспомнить, о чём именно. ​​ Но от этих слов оставалось человеческое тепло.​​ 

Странно, что само существование ссыльного, оказавшегося его родственником, заколдовывало молодого ученого.​​ 

 

* * *

 

- Мама, зачем ты меня при всех отругала?

Варенцова преподавала, в том числе, и сыну – и она считала своим долгом поправить и сына, если он ошибался.​​ 

- Ты неправильно ответил на вопрос – вот я тебя и поправила при всех! – спокойно ответила Надежда Николаевна. ​​ – Ты не раскрыл тему подражания!​​ 

- Что​​ я​​ должен был ответить?​​ – возразил Лёня.​​ 

-​​ Много подражаний,​​ - сказала​​ Надежда Николаевна,​​ -​​ но только одно – настоящее: музыкальное: в нем совершается подражание непосредственным процессам психики и моральной сферы человека.

 

* * *

 

- И вдруг мне холодно и страшно, и одиноко, и я не понимаю, что со мной, - сказал Сергей Никифорович.​​ 

- Сережа! Дорогой мой Сережа! - тепло, по-матерински запричитала Надежда Николаевна. - Потерпи! Что тебе еще сказать?​​ 

- Это остров небытия в моей жизни! Потом это состояние проходит - и я трепещу от счастья, что я живу.

 

* * *

 

Сразу после встречи с отцом безумные идеи крутились в ее доселе спокойной голове Надежды Николаевны, но, когда эти вихри улеглись, стали проводить отца через паспортный стол. Ученую даму никак не устраивал нелегальный статус ее отца. Заявление в паспортный стол было подано, - но прописать его оказалось не так-то просто! Подключили декана университета – и дело уплыло в высшие сферы.

 

Надежда​​ Николаевна могла думать только об отце.​​ 

Она ничего не знала о его жизни, но его живое присутствие ее волновало. Теперь с мужем они говорили об ее отце, об ее детстве - и для Варенцова это было совсем новым.​​ 

Теперь Надежде Николаевне нравилось шептать самой себе:

- Папа, папа, папа!

Она еще только готовила суп, но ей чудилось, будто Николай Трифонович уже ел его! ​​ 

* * *

 

19 августа 1947 года впервые был синтезирован витамин А. Это сделали голландские химики Дэвид Адриан ван Дорп и Фердинанд Йозеф Аренс.

 

* * *

 

Для Леонида домашнее задание по античности было обычной работой. ​​ Благодаря ему и для Вари учеба в университете не была тяжелым испытанием: Лёня легко справлялся с курсовыми. ​​ После того, как он всех подключил к своему заданию, оно стало приятной работой.​​ 

Уже был август. Лёня брал с собой ученый том, уезжал за город и целыми днями бродил по паркам. Ему нравился Царскосельский, но страшно было приблизиться к зияющим руинам, этим вопиющим памятникам ужасов недавней войны

 

От закрытого и, казалось, оглохшего дворца Николая Второго он выходил на аллею и тут, на скамейках, делал выписки. А то он огибал дворец и бродил уже за озером. Он вспоминал, как был здесь весной, как сходил снег, как побеждало солнце.

 

Иные строчки так поражали его своей глубиной, что он порой бродил целыми часами, пытаясь проникнуть в их смысл. ​​ Устав, он шел к автобусной остановке.​​ 

Недавно ему пришла в голову мысль дойти от Морской до Царского Села пешком, как это делал Пушкин, но, пройдя пару километров, он оставил эту идею, смиренно дождавшись автобуса. ​​ 

 

* * *

 

Водопроводчик Петр Сергеич Иванников, сосед Вари, был явно неравнодушен к Варе, - но куда важнее, что

в разгаре августа он спас весь подъезд: слетел кран в ванне на верхнем этаже - и по лестнице полилась вода.​​ 

Петр Сергеич, полуголый, но в брюках, резво носился по этажам – и лестничный водопад унялся.

 

* * *

 

Из лекции Надежды Николаевны Варенцовой:

 

Гераклит

 

Эпиграф.

Алексей Лосев:

- По самому своему существу Зевс является не чем иным, как космическим первоогнем.

 

Любая история – история личностей – и мы обратимся к очень любопытной: к Гераклиту.​​ 

От него – в философское течение скептицизма.

 

Гераклит до того доводил свое учение о всеобщем становлении, что его можно было бы прямо назвать не только скептиком, но и иррационалистом. От этого иррационализма Гераклит спасался только своим учением об Едином, которое выше всяких становлений, и учением о судьбе, которая у него равна и божеству, и всеобщему разуму (логосу), и закону, так что самый этот хаос жизни и всего космоса оказывался у Гераклита картиной ничего иного, как именно самого же космического разума.  ​​​​ 

Гераклит избавлялся от релятивизма и субъективизма только тем, что самый этот текучий хаос явлений объявлял вселенским разумом.​​ 

 

Периодические мировые пожары Гераклита, Эмпедокла и других натурфилософов тоже трактовались отнюдь не скептически, но как бытие вполне объективное и абсолютное.  ​​​​ При такой картине мира каждый момент действительности​​ был неожиданным,​​ -​​ а значит, и каждый человек чувствовал себя весьма ненадежно. ​​ Мировой пожар мог наступить когда угодно, - и в нем, действительно, погибало всё до последнего основания.​​ 

 

Да, мировые пожары, но при этом вечность у Гераклита уподобляется играющему ребенку.​​ Этот образ очень важен для понимания смысла античности, для менталитета античного человека.​​ 

 

Гераклит - из той же классической Греции, но, говоря по-нашему, диссидент. ​​ Он затерялся между Аристотелем и Платоном, но сейчас очевидно его огромное присутствие в античной мысли.

 

Гераклит оказался в стороне от мейнстрима античной мысли, потому что у него нет никакого различия между Логосом и космическим первоогнем.​​ 

 

И Логос, и первоогонь – важные античные понятия.

Логос - ​​ это единственная разумная целесообразность в хаотичной картине мира.

Есть хаос нашей жизни и, шире, хаос ​​ нашей действительности – и вот Логос Гераклита узаконивает и даже абсолютизирует этот самый хаос. ​​ Это вечно текучая хаотичность всей действительности.​​ 

 

Гераклит подает хаос как единственную разумную целесообразность, как Логос – и это представление о хаосе не только не исключает скептицизма, а наоборот, абсолютизирует​​ хаос​​ и превращает​​ его ​​ в неизбежность.

 

Гераклитовский поток ​​ - ​​ это не логическое учение с его формулами и ясностью, но общее ощущение напряжения бытия, это опыт и общая интуиция этой напряженности.​​ 

 

* * *

 

За полгода Николай Трифонович превратился в милого, приятного старичка – и кто бы мог подумать, что он прожил необыкновенно тяжелую жизнь? Но за этой кротостью и смирением скрывалось угасание – и Кудрявцев, которого познакомили с отцом Надежды Николаевны, не стал этого скрывать​​ от Варенцова.​​ Мужчины всё понимали и были готовы ко всему.​​ Сергей Никифорович​​ боялся за жену.

 

* * *

 

Когда Влад говорил с женщиной, ему казалось, их​​ физическая​​ близость неизбежна! Ему чудился роскошный страстный роман, но​​ тут же его рацио восставало против его воображения! Он сочинял стихи о любви, но сам не верил им. Он боялся, Полина читает его мысли, внимательно разглядывает все его многочисленные воображаемые романы - и потому был особенно осторожен со своей женой.​​ 

 

Странно, но его долгие прогулки утоляли его чувственность.​​ И потому он любил их.​​ В усталости от него уходили шальные желания, а когда они возвращались вечером, рядом была жена.

 

Когда-то однажды Влад изменил. Он сам не понял, как это получилось. Была компания, а в ней поэтесса. ​​ Потом питерская Надя. Потом…

Почему-то так получалось, что в мире много женщин, пишущих стихи,​​ и им интересны свободные отношения. Они любили кофе, они курили, а могли и хватануть водки, но​​ этот стиль жизни​​ не​​ стал нормой и для Влада.​​ Чего-то другого он ждал от жизни.

Он строго разделял эту среду и свою семью, где придерживался строгих правил. ​​ Это раздвоение ему нравилось и тем, что оно, как ему казалось, устраивает и Полину, и тёщу. На самом деле для близких он оставался идеальным питерским умненьким​​ и рукастым​​ мальчиком - это-то в нем и ценили.

 

Полина считала мужа холодным человеком, подозревала об его изменах и изменяла сама.​​ Она делала это, не очень-то веря, что это ей нужно.​​ 

Знала бы она, что Владу были важнее порывы, чем их воплощение!​​ 

 

Влад​​ легко знакомился с женщинами, любил с ними поговорить, - но в решительный момент​​ чаще​​ отступал. Тут он не спрятался, а провел бурные три часа в объятьях коллеги по цеху.​​ 

Дома он как ни в чем ни бывало поглядывал на жену, но совесть его мучала. А если всё как-то откроется? Будет очень неприятно.

Тут был страх алиментов:​​ в случае беременности​​ женщина не могла доказать, что именно ты – отец ребенка, - но в то время общественное мнение в таких случаях решительно вставало на сторону женщин.​​ 

- Это бы дошло до Полины, - думал он, - и это бы испортило их отношения! ​​ 

Он писал стихи о любви, но в отношениях с людьми больше всего ценил покой.​​ 

Его отношениям с женой не хватало искренности, но тёща легко примиряла нашу пару: они ценили дом, его покой, его отлаженный быт. Казалось бы, поэты, - а вот!​​ 

 

* * *

 

Работа Леонида.

 

Как стоики определяют искусство?

 

Клеанф:

- Искусство есть состояние, которое всего достигает методически.

 

Квинтилиан:

- Искусство есть сила, достигающая определенного порядка.

 

Зенон:

- Искусство есть состояние, творящее пути, то есть создающее нечто при помощи пути и метода.

 

А вот​​ основное и традиционное определение, что приписывается Зенону:

- Искусство есть система пониманий, совместно вышколенных для какой-нибудь полезной цели в жизни.

 

* * *

 

14 сентября - в Петродворце под Ленинградом вновь открыт фонтан​​ «Самсон», восстановленный после немецкой оккупации в ходе Великой Отечественной войны.

Какое событие! Старшие Варенцовы были в этой радостной толпе!

Как только сообщили, что в Петродворец доставлена и установлена на место восстановленная скульптурная группа фонтана​​ «Самсон, раздирающий пасть льва», в ближайшую субботу Варенцовы рванули туда.

 

* * *

 

Тверской бульвар осенью. Багряные клены, притихшие старички на скамейках, неожиданный крик детей. Тут родной литературный остров столицы. Влад бродил от дома Герцена до конца бульвара: до​​ особняка, где еще недавно жил Горький, в славу которого Влад не верил, не считая ее литературной.​​ 

 

В доме Герцена уже много лет было государственное учреждение - Литературный институт имени Горького. Поблизости были и другие учреждения литературного царства, с которыми надо было ладить, но любить необязательно.​​ 

 

Ему приятно было вспоминать годы учебы! Во время учебы не нравились и не совсем приличные надписи в туалете, и преподавание казалось нудным,​​ - но вот прошлое подернулось романтическим флером!​​ 

Да! Тогда жизнь представала испытанием – и он, Влад, его выдержал. Тогда его пугала перспектива малого литературного заработка, но сейчас перепродажа книг и знакомства в литературной среде делали его жизнь пусть не блестящей, но сносной. ​​ Были Дома творчества. ​​ Пусть там было всё по-спартански убогим, но общение решало проблемы, да еще делало жизнь интересной.

 

- Боже мой, как это было и есть интересно! Этот институт - самый маленький в стране! - думал Влад.​​ - На всех пяти курсах нас, студентов, шестьдесят два человека, бывших солдат и школьников, будущих поэтов и прозаиков, голодных и рваных крикливых гениев. Где когда-то Маяковский играл на бильярде,​​ а сейчас​​ у нас - конференц-зал. Где пьяный Есенин плакал слезами и рифмами​​ –​​ там сейчас​​ студенческое общежитие: в плесневелых сумрачных стенах бок о бок двадцать пять коек.​​ 

Там я встретил Полину: когда, как обычно, ночью мы устроили посиделки – и слушали стихи друг​​ друга. Да, ночью это подвальное общежитие превращалось в литературное кафе – и я слушал разговоры о мировой литературе. И койки превращались в трибуны, и ниспровергались ​​ ​​ авторитеты!

 

* * *

 

29 ноября - Генеральная Ассамблея ООН приняла план раздела Палестины на еврейское и арабское государства.

 

* * *

 

Холода пришли рано. Леонид смотрел на окно – и, чудится, под его взглядом оно начало индеветь, и снегопад превратил день в мягкий и теплый.

Сегодня ему доверили прочесть лекцию о Посидонии в эрмитажном театре.

Эта лекция была запланирована еще два месяца назад – и ему хотелось, чтобы Варя пришла его послушать.

- Что же будет с ней? Как она может обходиться без этих чудесных идей? ​​ - с грустью думал он, но тут же ему показалось таким чудесным, что она ни в чем на него не похожа. ​​ 

- Ну да! ​​ Что я знаю о жизни рядом с ней? Она же была в войну санитаркой. Насмотрелась бог весть каких ужасов.​​ 

Варька готовит не хуже мамы. Это странно. Она же – советская девочка! Где она могла научиться этому?! Пошли в магазин – знает все цены! Сразу всё купили и пошли домой.​​ 

У нас не будет детей. Она мне этого не простит.

А если она не хочет ребенка? Такое невозможно. Как утешить Варю? В древнем Риме мы бы платили огромный налог на бездетность.

 

Папа и мама добродетельны, а мы – уже нет. Мы уже без уклада. Взметенные вихрем войны. Они еще несут в себе уклад, - а мы? В наших душах только хаос, только опустошение, ведь мы наследуем ужас войны.​​ 

 

- История под пером Посидония стала динамической философией умирающего эллинизма, - читал он. - ​​ Мировой огонь стоиков завершается  ​​​​ платоническим царством идей и чисел, то есть натурализм переходит здесь в теорию абсолютизированных понятий…​​ 

 

Когда лекция закончилась. Леониду не хотелось уходить из этого полукруглого, красивого зала.​​ 

 

* * *

 

13 декабря 1947 года - решение Политбюро​​ «Об отмене карточной системы и денежной реформе». Снижены цены (на хлеб – 12%).

 

* * *

 

Издательство Генерального штаба Вооружённых Сил СССР выпустило​​ «Атлас офицера»​​ - прекрасное учебное пособие, ставшие настольной книгой практически для каждого советского офицера.

 

В 1947 году Михаилом Тимофеевичем Калашниковым был сконструирован 7,62-мм автомат Калашникова.

 

Во Франции, в Авиньоне впервые проходит Авиньонский фестиваль.

 

* * *

 

Однажды к Варе подошла женщина примерно ее возраста и сказала:​​ 

- Я знаю, у вас висит картина моего отца.​​ 

- А кто ваш отец и как называется картина?​​ 

- Мой отец - Кохашинский, а картина называется​​ «У окна».​​ 

Варя не знала, что и ответить.​​ 

- Я знаю, что картина была подарена вашему отцу моим отцом, - а теперь будет выставка картин моего отца.​​ Дайте картину на выставку, а потом я ее верну.

- Конечно, конечно, - пролепетала ошарашенная​​ Варя.

Но она​​ никак не могла вспомнить эту картину!

- Так и что? – удивленно спросила она. – Я должна отдать вам эту картину?... ​​ Так я и отдам.

- Нет! ​​ - сказала Светлана Юрьевна. – Нет!​​ Дайте мне ее на выставку,​​ на время, -​​ а я потом вам верну.​​ 

Они смотрели друг на друга, улыбались и молчали.

- А как же вы меня нашли?! – Варя не могла избежать такого вопроса: так ее разбирало любопытство.

- У нас общие знакомые в ДЛТ!

И на самом деле, товаровед ДЛТ​​ Позднышев​​ Владимир Львович, высокий, курчавый, разбитной, свёл большое число людей просто потому, что в стране дефицитов он неминуемо попадал в центр общения и внимания. Он не мухлевал: он просто по назначенной государством цене продавал часть товаров своим знакомым. Конечно, об этом в магазине знали, но закрывали глаза, потому что Позднышев умел делиться.

Так​​ Светлана Юрьевна и Варвара Николаевна познакомились.

 

- Я закончила художественное училище и художник, как мой отец, - сказала Светлана. – А кто вам​​ Сикорский?

-​​ Николай Варфоломеевич​​ Сикорский​​ – это мой отец!

- Я так и думала,​​ - сказала Светлана, - но на всякий случай спросила. А коллега вашего отца по Эрмитажу

Варенцова вы знаете?

-​​ ​​ Это мой дорогой тесть. Варенцов Сергей Никифорович.

-​​ Мой папа, когда бывал в Эрмитаже, встречался там и с вашим отцом, и с ним.

- Но война всё перечеркнула, - грустно добавила Светлана Юрьевна. – Мой отец умер.

- Мой тоже умер, а мама пропала, - ответила Варя.

Этим женщинам не показалось странным, что они разговорились, встретившись впервые.

- Наши отцы были друзьями, а вот не догадались познакомить нас раньше.​​ 

- Да, не догадались, - улыбнулась Варя.

Дома Варя нашла какую-то картину​​ с​​ видом у окна​​ – и ее содержание​​ показалось ей невнятным. Папа никогда о ней не рассказывал! И картину она нашла в шкафу, в белье, за костюмом отца!​​ 

Варя хранила костюм отца и платье мамы. Другие вещи пришлось выбросить: они безнадежно оборвались и постарели. Варя не могла понять, как же это получилось: вещи постарели, словно бы их носили, словно б папа и мама были живы!

Опять она долго плакала, долго не могла прийти в себя.​​ 

 

* * *

 

Из лекции профессора Алексея Федоровича Лосева в Московском государственном педагогическом институте:​​ 

 

Цицерон ​​ (106-43 гг. до н.э.).  ​​​​ 

Весь космос для Цицерона - не что иное, как универсальное государство, и потому вся космологическая эстетика для него есть эстетика государственная. Такие категории, как закон, государственное устройство, правители, гражданин, подданство, исполнение государственных обязанностей, суд или судья, - все это является для Цицерона категориями одинаково и юридическими, и космологическими, и эстетическими.

 

* * *

 

В театре​​ «Барримор»​​ (США) впервые поставлена пьеса Теннесси Уильямса​​ «Трамвай​​ «Желание»».

Микешин, который побывал на премьере в Штатах, рассказал об этом Варе, оказавшейся у него в гостях.​​ 

Он не первый раз встречался с ней наедине: и в Питере, на её квартире, и тут, в элитном доме работников кино.​​ 

Микешин заметил, что лишний раз Варя не хочет видеть Влада, а тот, наоборот, чего-то ждёт от отношений с ней, - и уже не старался, чтоб они встречались ни на просмотрах, ни, тем более, на его квартире. ​​ Ему нравилось любоваться Варей, но, конечно, он и не думал ни о чем другом: могла прийти жена, могли позвонить по делу; да мало ли, что ещё могло случиться.​​ 

Он после просмотра (сегодня смотрели​​ «На дне»​​ с Габеном и Луи Жуве) пригласил Варю к себе, зная, что до её вечернего поезда в Питер ещё далеко. ​​ 

 

- Как тебе? Что ты думаешь про это?​​ 

Он дал Варе фотографию какой-то комнаты.​​ 

Варя ответила:​​ 

- Жить в такой комнате очень неудобно: слишком много мебели.​​ 

- Да, - согласился Микешин. - ​​ А по французским меркам это уютный уголок.​​ 

Тут Варя заметила, что большая комната ее друга казалась пустоватой! Мебель была только самая необходимая.

- Это комната Аполлинера, знаменитого французского поэта, - объяснил Николай Степанович.​​ 

И он прочёл на французском первые четыре строчки:

 

Sous le pont Mirabeau coule la Seine

Et nos amours

Faut-il qu’il m’en souvienne

La joie venait toujours après la peine.​​ 

- Я ничего не поняла, - призналась Варя.​​ 

Микешин улыбнулся и прочёл не перевод, но подстрочник:  ​​​​ «Под мостом Мирабо течет Сена. Надо ж, что вспоминается! После горя всегда приходит радость».

- Что, Варенька? - укоризненно спросил он. - Надо учить иностранные языки.​​ 

-​​ Я пытаюсь учить французский. Ничего не​​ получается,​​ -​​ сказала​​ она.​​ 

- Ты - женщина с талантами, как и твой Лёня. У тебя получится.​​ 

- Вот, - и он протянул самоучитель французского языка.​​ 

- Шитье получилось - и это получится, - сказал он уверенно. ​​ 

Они простились. На прощание Микешин мог бы осторожно поцеловать Варю в щёчку, но он и этого себе не позволил: он знал, что Варя слишком ранима, слишком чувствительна.​​ 

Он знал, что Варя потеряла родителей – и поэтому очень жалел свою знакомую.

 

* * *

 

Казалось бы, всё пошло к лучшему: к ноябрю отца Надежды Николаевны было не узнать: так он прижился в питерской коммуналке. Паспорт сделали на прежнюю фамилию и взялись за оформление пенсии. Но именно сейчас Николай Трифонович неожиданно слег и не вставал целую неделю. Не мог встать.​​ 

- Это чудо, как он до сих пор живой, - сказал Кудрявцев​​ Варенцову. - На нем живого места нет.​​ 

- Ему нельзя быть одному! – строго посоветовал ​​​​ ​​ Геннадий Петрович. - Он может упасть в обморок.

Сергей Никифорович не спешил пересказывать это жене.

Надежда Николаевна была в полном неведении и мужу хвасталась:

-​​ Сережа, как он изменился к лучшему, - говорила она. -​​ Он много гуляет – и ему это нравится.​​ 

 

На этот раз Сергей Никифорович и Кудрявцев встретились на квартире Варенцова, благо, кроме них, дома никого не было: ни Лёни, ни Вари, ни Надежды Николаевны.​​ 

- У тебя тоже до войны была другая жизнь? - спросил Варенцов.​​ 

- Я был​​ ни то, ни сё,​​ подумывал о науке,​​ а стал практиком!​​ – признался Кудрявцев. -​​ Матерым практиком. Всё же эти тысячи операций многое изменили во мне. Мне приходится быть научным работником и практиком сразу. Это большое напряжение.​​ 

- А мне стало хуже! – признался Варенцов. – Открылись какие-то вещи, о которых я не подозревал! Я стал думать о нашем политическом строе, о Сталине, - а прежде я почему-то не входил в это! У ​​ меня была нормальная жизнь, а сейчас мне не прийти в себя! Так странно! Словно б чего-то важного не хватает. ​​ Оказывается, огромность победы, гордость за Союз - это еще не всё.

 

* * *

 

С Владом и Варей Микешин посмотрел​​ «Дети райка». Но Влад не знал, что без него, только с Варей,​​ Николай Степанович​​ посмотрел еще два фильма Марселя Карне в его ретроспективе: и​​ «Набережную туманов», и​​ «Северный отель».​​ 

 

* * *

 

17 декабря - премьера балета Анри Соге​​ «Миражи», постановка Сержа Лифаря, сценарий и оформление Адольфа Кассандра, Парижская опера.

И это событие вошло в сферу ознакомления Микешина.​​ 

 

* * *

 

После встречи​​ со Светланой Юрьевной​​ Варя с удивлением заметила, что на стене у неё четыре​​ похожие​​ картины​​ – и, значит, одного художника.​​ Она так привыкла к ним, что не обращала на них внимания.​​ 

Она пригласила Светлану Юрьевну - и та узнала картины своего отца. Варя их подарила художнице​​ - и в ответ стала любимой подругой. Теперь Варя​​ запросто могла​​ зайти​​ к подруге, чтоб понежиться в​​ ее​​ ванне.​​ От жилья Варенцовых до Невского было метров пятьсот, потом километр по Невскому – и ты у подруги. Конечно, у Варенцовых была ванна, но одна на четверых.

.

В квартире Вари не было ванны,​​ но​​ было тайное​​ корыто.​​ Все ее жильцы были вынуждены ходить в баню – и они не протестовали: цена за проживание была умеренной. Варя не любила баню. Оставшись одна, она​​ нагревала​​ бак воды​​ (в доме​​ был​​ газ),​​ ставила​​ на пол корыто, на табурет​​ водружался​​ тазик с горячей водой​​ -​​ и​​ так Варя​​ мылась. Но это было и тяжело, и неприятно:​​ воду надо было носить из колонки, а она была​​ совсем​​ не рядом с домом.

 

* * *

 

Цицерон:​​ 

 

Вся природа - художественна (artificiosa), потому что она как бы имеет некоторый путь и правило (sectam), которому следует. В отношении же самого мира, заключающего и обнимающего все своим охватом, она получает название у того же Зенона не только художественной, но прямо художницы (artifex), попечительницы и промыслительницы всяких полезных благ. ​​ 

 

* * *

 

- Боже мой, боже мой! – лепетал Сергей Никифорович. – Если б опять увидеть Уланову!

- Через Варю попроси этого жука, - так Леонид отозвался о Владе, - и он достанет.

- Серьезно? – удивился старший Варенцов.

- Я тебе говорю!​​ 

- Помнишь, Лёник, еще в тридцать восьмом Варя, ты и я были втроем в Мариинке? ​​ Вот бы нам опять собраться в том же составе!​​ 

- Нет, папа! Я предпочту занятия. Я тебе говорю: Влад достанет билет на​​ «Лебединое озеро»​​ с Улановой – и скатаешься в Большой!

 

* * *

 

18 декабря -Катастрофа Ил-12 в Красноярске.

 

* * *

 

Варя и Надежда Николаевна, невестка и свекровь, - как относятся эти близкие женщины друг к другу?

Варе двадцать четыре года – и она красивая женщина, она уверена в себе, потому что сама зарабатывает себе на жизнь; у​​ неё много знакомств, но все шапочные; она ни с кем не сближается, но со всеми любит поговорить. ​​ 

А Надежда Николаевна? ​​ Война изменила и ее: она ​​ ​​ больше не нравилась самой себе. И её коснулись сомнения. ​​ Все же ей казалось, что в её душе живо шевелились добродетели (для преподавателя естественно так думать). ​​ Она выглядела​​ полной для её сорока семи лет. У неё спокойная, налаженная жизнь; и муж, и сын при деле. Невестка дурит, но это несмертельно; главное, любит сына. ​​ 

 

При всей учености Надежде Николаевне трудно было отказаться себе в удовольствии немножко поцапаться с невесткой. Не много, а именно немножко, для души.

- Варенька, хорошо, что ты уже зарабатываешь, - начала она, - но ведь это нечестная жизнь!

Варя понимала, что свекрови время от времени надо выпускать пар, и уже успела привыкнуть к подобным пререканиям.​​ 

- И на самом деле, - думала она о свекрови, - с кем же ей еще собачиться!

А Надежда Николаевна? Она сама почувствовала, что с невесткой нельзя разговаривать таким тоном, но уж не могла удержаться.​​ 

- Почему вы так считаете? – обиделась Варя. – Почему вы читаете мне нотации? Вам приятно обижать меня.

- Варенька, милая, не лезь в бутылку! Я желаю тебе добра. Тебе надо работать, у тебя семья, ты – молодая женщина…

- Я знаю, что я - молодая женщина!

И Варя решила шуткой разрядить выяснение отношений:

- Я помню, как хорошо мы говорили до войны! Вы знали, что я люблю ходить на оперетту. Вы тогда сказали:​​ «Варя! Деточка моя! Музыка оказывает воздействие на этическую природу человека, развивая в нем способность правильно радоваться. Ты наслушаешься этой глупой музыки – и не хочешь учиться!». И еще:​​ «Из всех чувственных восприятий только слышимое обладает этическими свойствами! Ведь даже если мелодия без слов, она все же имеет этические свойства, а ни цвет, ни запах, ни вкус его не имеют». Тогда, Надежда Николаевна, вы меня очень поразили. Вы меня и сейчас поражаете, но по-другому.​​ 

И Варя нашла силы улыбнуться:

- Я имею право жить, как я хочу!

И​​ близкие женщины​​ мирно пошли пить чай.

 

* * *

 

23 декабря - Джоном Бардином, Уолтером Браттейном, и Уильямом Шокли был успешно протестирован первый транзистор, совершивший переворот в полупроводниковой технике.

 

* * *

 

Николай Трифонович угас​​ в конце​​ декабря. ​​ Последние три недели он уже не вставал с кровати, но еще узнавал всех, кто с ним говорил. Умер ночью; просто не проснулся.​​ 

 

Встретив дома Варю, Леонид неожиданно для себя  ​​​​ поднял​​ эту​​ актуальную, но очень неприятную тему.​​ 

- Знаешь, папа​​ не против подзахоронения отца​​ мамы​​ в могилу его отца.​​ Сходим, посмотрим​​ на могилу моего дедушки.

 

И уже завтра на Смоленском кладбище они пошли к  ​​​​ могиле деда Лёни, но неожиданно Леонид повернул на узкую дорожку.​​ 

- Недалеко от церкви! Надо же! - сказала Варя.

Она ошиблась.​​ 

- Нет, мой дедушка дальше, а сейчас мы зайдем к Блоку, - пояснил Леонид.​​ 

Они подошли к кенотафу: белой дощечке с надписью.

- Это могила? – удивилась Варя.​​ 

- Нет, - ответил Лёня. – Ты разве не знаешь? Его прах перенесли на Литераторские мостки.

- Зачем? – удивилась Варя.

- Так решили. Извини, я прочту его стих: это хорошо на его могиле.

 

За горами, за лесами,

За дорогами пыльными,

За холмами могильными -

Под другими цветешь небесами…​​ 

 

Варя удивилась:

- Так ты выучил наизусть?

- Как видишь.

 

У могилы дедушки Леонид решился:

- Варя, сюда мы похороним отца моей мамы, но это место, если ты захочешь, может стать и​​ условной​​ могилой для твоих родителей!​​ 

Варя не испугалась этой темы. Она сказала:

- У меня есть могила бабушки Сикорской, матери отца.

- А ты давно там была? И какая там может быть могила?! Ты же не знаешь, что с ней.​​ 

- Да, не знаю, - призналась Варя.

- Пускай твои близкие хотя бы символически будут захоронены с моими родственниками.

- Да, не знаю, - призналась Варя. – Я как-то не думала об этом. Лёня! ​​ Я стала легкомысленным человеком!

- А была серьезной? - улыбнулся Лёня.

- Может, и была, - печально ответила Варя. - А вообще, ты прав! Так мои папа и мама станут мне ближе. Я запомню это место, я буду сюда приходить и плакать.

- Плакать не обязательно, - сказал миролюбиво Лёня.

- Обязательно, - возразила Варя.

- Мне нравился​​ мой​​ дедушка! - признался Лёня. - Он долго жил в плохих условиях - и его организм износился.​​ 

 

Для Надежды Николаевны это было ужасным потрясением. Похоронили ее отца на Смоленском кладбище в могилу отца старшего Варенцова. Землю не пришлось долбить: снег еще не выпал, настоящих морозов не было.

 

День с самого начала получился скорбным, да он и не мог быть иным. Было близко к нулю, моросило.  ​​​​ Автобус дал Эрмитаж.​​ 

 

Варя так и не нашла могилу бабушки – и на скромном ​​ памятнике рядом с фото Николая Трифоновича появилось фото родителей Вари с надписью​​ «Сикорские Авдотья Петровна и Николай Варфоломеевич». ​​ В эту могилу уже была подзахоронена бывшая нянечка Варенцовых Переверзева Марфа Васильевна. ​​ 

Теперь эта могила объединяла всех. Это был памятник истории России первой половины двадцатого века. ​​ 

 

* * *

 

Когда опять появились проблемы с унитазом, Варя вызвала Лёню и еще раз познакомила его с водопроводчиком​​ «дядей Петей». Они уже были знакомы, но Леонид об этом забыл.​​ 

Мужчины поздоровались. Когда начались работы,​​ 

Леонид с интересом выспрашивал, сколько домов обслуживает​​ «дядя Петя», но сначала узнал, что лучше к нему обращаться​​ «Петр Сергеич».​​ Фамилию​​ знать тоже не худо: Иванников.

Лёне было интересно узнать, что главная проблема - старые трубы! Все стояки (основные вертикальные трубы дома) прохудились. ​​ 

 

* * *

 

После похорон Надежда Николаевна призналась мужу:​​ 

- Как больно, Серёжа! Как больно.​​ 

Лёня ушёл к Варе, Варенцовы остались одни. Эта смерть со всей силой заставила их почувствовать их одиночество.​​ 

 

- Я вдруг вспомнил, - сказал Сергей Никифорович, - как с Сикорским в тридцатые мы были на могиле моего отца…

- Зачем ты говоришь об этом?!

- Как зачем? Кудрявцев мне сразу сказал, твой папа очень плох. ​​ Сейчас я могу это сказать.

Варенцов почему-то не мог сказать​​ «отец», но именно​​ «папа».

Они помолчали – и Сергей Никифорович решился:

- Хорошо, что мы его туда подзахоронили.

Он не решился сказать​​ «Николая Трифоновича».

- Отец умер, внучки не будет, - сказала Надежда Николаевна.​​ 

Она заплакала.

- Но за что же всё это? Зачем же мы жили?​​ – сокрушалась она.

Варенцов не ожидал от жены такого приступа отчаяния.​​ 

​​ - Да, мир пустеет, - признался Варенцов. – Плохо без Коли. С ним у меня были какие-то расплывчатые знакомства во власти, но с окончанием войны это ушло безвозвратно.​​ 

Без сверхобщительного Сикорского Варенцов остался совсем один.

- А что было в блокаду?​​ - думал Варенцов вслух. -  ​​​​ Выживание. Его скрашивала работа. То ли жил, то ли нет. Но больно не было: не до боли было: съел кусочек хлеба – и рад. И больше ничего не надо. Сейчас легче, что-то ожило, распрямилось в душе, - но в чем-то сейчас куда больней

- Да, Сережа, ты стал каким-то грустным, - сказала жена, - но зато ты как-то разумно не напиваешься. С Сикорским ты доходил до ручки – и я не знала, что и думать. Так что я далека от грусти.​​ 

- Нет, Надя, - возразил Варенцов. - Я был раздавлен. Вот я распрямился - и ужас ярко вспыхивает в душе. ​​ 

 

* * *

 

В парке всё завалило снегом, но Влад сделал свою тропинку и привык по ней ходить в полном одиночестве.​​ 

- Не расколдуешь сердца ты, - шептал он​​ строчку Блока​​ обступившей его белизне.​​ 

Трогательная грусть вдруг охватывала его.​​ 

 

Влад справился с задачей: достал Сергею Никифоровичу билет в Большой на​​ «Лебединое»​​ с Улановой. ​​ На этом и сам немножко заработал.

 

* * *

* * *

 

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ

 

* * *

* * *