Дон Жуан

Роман

ПИСЬМО      ЧИТАТЕЛЮ

У меня есть идея, но еще не знаю, стоит ли с ней возиться. Собственно не идея даже, а  очень старый образ. Не взялся б раскручивать его в роман, не чувствуй я со всей силой, как этот образ создает меня, - и создает еще более, чем я его. Мы прорастаем друг в друга - и как бы посмел не сказать об этом?

Этот человек, вернее, персонаж, препорядочно истаскан авторами, и потому я осужден повториться, как и все, кто пускается в плавание по морю иль по сюжету, изъезженному вдоль и поперек, - но как бы промолчал о несомненной близости, как бы закрыл глаза на вспыхнувшее родство?

До чего же странная вещь персонажность! Начать хотя б с того, что дон Жуан уже немножко реальнее меня, что его персонажность - то же мое физическое существование, просто-таки обязывающее писать. Раз уж Жуан вышел за рамки литературы, то стоит рассказать об этом подробнее.

Боюсь этого пути, но он - мой; а раз живу в эпоху, когда миллионы проживают не свои, а какие угодно жизни, когда все взметены и летят в бездну, то ничего не остается, как надеяться на спасительную мощь вечного образа, разделить его блуждания, как судьбу друга. И пускай повествование разбегается на версии и варианты. Собравшись с духом, стоит с ним работать: как-никак, создаю себя.

До встречи с Жуаном я, чудится, вовсе не жил, а  только прозябал в густой чаще идолов, которыми сплошь заставлено сознание всех, кого знаю.  И вдруг на этом огромном, вертлявом кладбище нашел близкую душу: Жуана. А что святее такого прозрения?

Да хоть он сто раз мечтание какое-то, а не человек, все едино, пусть живет, раз его люблю! Даже интересно, какой эта мечта выйдет для всех. Если это только наваждение, сон или дурь какая, так она мирно улетучится; а если весь я в этой дури, так от себя и тут не уйти.

Жуан пришёл ко мне тайком из юношеских, недописанных и выброшенных романов, из того океана литературы, что бушует вокруг и меняет меня каждое мгновение. Мы из одного литературного    теста, принадлежим чувствам, только им; эту-то иллюзию и берусь доказать.

Мой Жуан ещё    не  готов, он лишь выходит из пены, лишь становится - и тем прекрасен. Конечно, мой герой - необычный юноша, если открывает в себе Жуана; сначала открывает, а позже и создает. Очень интересно проследить, возможно ли такое в социуме. Как он выживет в обществе конца двадцатого века?

Странно, но теперь боюсь, как бы не вышел роман обо мне самом. Я стар, и просто жить, просто любить кажется чудом, но приливы чувств, забытая юность ещё тревожат, из волн выходит - нет, не моя юность: мой Жуан!

Собственно, это моя слабость: думать о Жуане как о живом человеке, - но совсем не та слабость, от которой легко отказываются. Я чувствую прикосновение вечности, спасаюсь в любимый образ - и что?! Разве это не радость: рассказать о своей юности? Это светлое, доброе исступление, яростная молитва, яркое ощущение собственной плоти, собственной жизни. Может, последнее.

Жуан! Его всё больше, он всё яснее - и вот мы вместе бродим по   городу, и рядом с ним вижу не нагромождения толп, но тихие, женские тела медленно раскачиваются, как лилии, врастая в тёплый, вечерний воздух. Они дремлют в ожидании любви, а дежурная сутолока со всей её жалкой сиюминутностью не  задевает их. Мы идем сквозь растущий сон, и Жуан еще не уверен, что ему стоит воплощаться.

Честное слово, чтобы описать его рождение, я и задумал весь роман! Жуана создают сны; далёкие женские лица страстно ворожат, вызывают его к существованию - и Жуан узнаёт себя в их открытых, сияющих глазах - и пробуждается, и гуляет по весеннему городу, и бросает искры надежд в души, ждущие любви. Он входит в эти души, и остается в них. Жаль, что не навсегда.

Ведь и в жизни бывает: когда двое долго смотрят друг в друга, то один создаёт душу  другого. И Жуан, и я и есть такие сотворенные души! Мы - из запаха прозрачной, горячей кожи, из женских пальцев, мы в мягких, целующих губах, огромных, уводящих глазах. Я влюблён. Я рождаюсь в доброе  тепло. Я пишу роман.

От издателей

Даже и не без трепета пускаемся мы в жизнеописание нашего коллеги, учителя и друга. Не ставим целью воспроизвести биографию, или, тем паче, воссоздать творческий портрет, но лишь издаем то, что имеем.

Признаемся сразу: не стали б печатать столь сомнительную книжку, не иди в ней речь о нашем историческом значении. Мы уже прославлены, но хотим и увековечиться; только потому и публикуем важнейшие документы явления, уже прочно вошедшего в историю человечества.

Мы не змееборцы, не - по определению передовой критики - отряд отважных е-арят, не герои какие, но лишь честные люди. Тем и сильны. Такими пусть мир и запомнит нас.

Не случайно дон Жуан вышел из нашей, демократической по убеждениям среды, не случайно именно мы, его последователи и тоже понемножку дон Жуаны, стремимся очистить его образ от излишних, нетрадиционных наслоений, навсегда вернуть его в спасительное  русло традиций. Посему  изымаем материалы о его браках (он и сам считал свою слабость непростительной), но смело представим на суд читателя его выдающиеся организаторские способности, его ораторский дар и желание осчастливить непременно всех женщин. Пусть порой он организовывал не то, что нужно! Это не должно умалять общественного значения его многогранной деятельности.

Нет, утверждаем мы печатанием его трудов, отнюдь не постельные баталии - главное в его жизни (мы не допустим малейшей уступки дурному вкусу!), - но его участие в демократических процессах. Пусть прозвучат его первые опусы, но сразу заметим: если это и слабости, то не наши, - но, конечно, не может быть и речи о публикации вереницы его бестселлеров и увесистых гроздьев сценариев. Взгляды коллеги предстанут самым неожиданным образом, но в его лучших проявлениях.

Ибо есть люди, видящие в дон Жуане монстра! Якобы ему, простите, все

равно, с кем спать, лишь бы под ним что-то шевелилось; якобы он потреблял женщин как сорт дешёвой, но сносной колбасы. Наше издание призвано вразумить подобных хулителей.

Так выберемся из дремучего леса мнений благодаря этой книге - и сделаем это сообща! Не будем унижать Жуана, ибо его слишком много в нас всех, но и не воздвигнем ему пьедестал.

Берясь за столь трудоёмкое дело, мы, наконец, хотим понять, за что нас  любят. Презрительное отношение критики также представлено в нашей книге, но это капля в море рядом со всеобщей читательский любовью. Да, нас любят, и мы искренне стремимся увековечить это чувство.

Мы пришли спасти мир, и так уж получилось, что мир нас узнал и одобрил. Теперь ему предстоит нас запомнить; именно в этом мы и готовы ему помочь. Нам мало знать, что мы вечны. В воспитательных целях мы надеемся   раскрыть значение и важность нашей вечности всем людям доброй воли. Мы верим в новые свежие чувства читателей. Вперед, друзья!

Ю Н  О  С  Т  Ь

Прелестной юности пора.

Она пришла,   пора сношений тайных.

Ах, это юность, утро жизни.

ЖЕЛАНИЕ      ЛЮБВИ

Всегда так: меня целуют какие-то женщины, а я не знаю, что с ними делать.

-Ты собираешься смотреть выставку?

-А что же я делаю, мама?

-Ты глазеешь по сторонам.

-Дай мне побродить одному. Хорошо?

Мне хорошо среди женщин. Особенно, если не в очереди за хлебом, а на вернисаже: тут они много чувствуют. Здесь их духовность вырастает из самого их существования, бреду сквозь женские тёплые души с чувством, будто вот-вот встречу лучшее в себе. Я влюблён, и очень хорошо, что не знаю, в кого. Она близко-близко, даже в глаза никому не заглядываю из боязни встретиться с её глазами, мы тихо мерцаем друг другу.

-Тебе  нравится эта  картина?

-Нет. Зачем так накручено красным?

-Цвет передает внутреннее напряжение.

-А  что такое большой оргазм?

-Название картины.

-Нет, мама! Ты мне скажи, что такое  оргазм и почему он на картине большой!

-Вот видишь.

И в обрывках женских слов, они тепло касаются моих губ, всех женщин немножко люблю, и выбрать одну кажется непростительной глупостью. Какие странные: ходят рядом, а обо мне ничего не знают. А ведь я страстный. Даже едва себя различаю в своих мыслях; так заволновали. Я хорошо влюблён, а они все в смятении, в остром, вроде моего, ожидании любви, что сильнее их самих. Их одиночество кишит возможными мужчинами - и неужели не найдётся местечка и для меня? Перекрестное сияние глаз всех заставляет исступлённо ждать любви.

-Пойдем домой.

-Мама, мы только пришли! Еще и часа не прошло.

-Мне хочется испечь пирог...

-Иди одна. Я скоро.

Чаруйте больше, а я буду вас любить. Куда вы спешите, если не ко мне? Неужели не видите, что блуждаю в ваших лицах и надеждах, что радую вас уже тем, что живу? Любите меня! Ей-богу, дело только за вами.

-Я пошла.

-Всего.

Кого, кроме вас, любить? Столько теплых движений сердца, столько волнений и надежд, - а всё потому, что я - среди вас. И вы мне нужны. Только вот не знаю, что с вами делать. Знаете, это даже хорошо, что вас много, глаз не хватит, чтоб разглядеть. Все равно, всех полюблю. Всех заставлю услышать, как бьется мое сердце. И вот эту, то ли роскосую, то ли косоглазую, что ручку подворачивает; и эту бандитскую морду  с башкой  полуобритой.

Мама ушла, можно и мне прошвырнуться по городу. Кстати, в пальто оставлял две конфеты. Вот они, еще не стибрены.

Какой будет твоя нежность? Я дождусь тебя. Ты близко, ты как слабое солнце, иду на твое тепло, подолгу, с радостью говорю в тебя, - но где оживут наши тихие беседы?

Ты идешь сквозь весенний город, мой чудесный, рвущийся любить мальчик с удивительными, голубыми глазами. Ты идешь сквозь мою жизнь, любимый призрак, такое близкое и все ж недосягаемое я. Ты очарован женской толкучкой, чутко спишь наяву, тихие сны, тихие поцелуи находят тебя: они угадывают твой сон, спешат тебя целовать.

Непобедимая нога. Надо же! Принцесса в замке. Это уже по мне. Конечно, она в замке, где полным-полно мужчин.

Мои сны переполнены какими-то горячими призраками, а я ищу тебя. Видишь, каково среди женщин: сплю в их живых волнах, мягкий трепет убаюкивает и нежит. Я жду. Ожидание все больше, всё нестерпимей, оно прорастает в тебя - и как тебя не встретить, если всё ведет к тебе? Ты рядом, в женских, мягких толпах; долго мучила нежностью издалека, а вот близко-близко и смотришь тихими, доверчивыми глазами, целуешь в толкучке метро, и я, очарованный запахом поцелуя, иду в тебя, в твои руки, сомкнутые на моей спине.

Надо домой. В воскресенье мы вместе: я, мама и даже папа. Это игра такая, и уж лучше играть по всем правилам. Если, как хочется, в кинишко закатиться, мама расплачется, что совсем ее не люблю. А я, вообще-то, не против родичей.

-Катись отсюда!

-Я только пройти!

-Дуй в другую сторону! Кому  говорю!

В каком-нибудь полутемном туннеле мне  точно, что башку  оторвут, - и что тогда мамин пирог?

Тысячи спешащих женщин, а я люблю тебя. Город разбужен весной и моей любовью, все ворожат своей плотью, все, чего доброго, меня хотят, а ты, ты прячешься в женских лицах. Женщины глупы: им не догадаться, что я страстный, что иду сквозь них с трепетом. Они, зная о любви, смотрят в меня со всей силой, ласково выглядывают из вечности. Всего-то и есть, что ждущие глаза, всегда смотрящие в меня. Как не чувствовать это волнение, как не жить в нем?

А, мой дворик. И тут все поплыло, но по краешку льда еще могу пройти к любимой скамейке. Под окнами легче ждать тебя. Вот кто-то сверху, как голубю, булкой бросил. Тебя было так много в прикосновениях взглядов, войди в мой тихий парк.

-Кто там хулиганит!

Обидно за женщин: они ждут моих слов, а сами их не  слышат. Столько душевных порывов, - а  что с ними делать?

-И так каждую весну! Раньше хоть убирали.

Если придешь, жарко обниму. Если по глупости не знаешь, что надо делать со мной, научу.

И снова  ожидание женского тепла ведет его в толпы, ему тепло в женской спешке и злости: в желании любви он видит лишь любовь.

Из блужданий среди женщин еще узнаю о себе все. Почему они заявляются толпами, почему чаруют больше сообща, чем поодиночке? Люблю узнавать лица женщин, которых мог бы любить: их выдает волнение: еще не зная, почему, они чутки и угадывают меня. На целый взгляд, на это долгое мгновение, мы – вместе; и сквозь сутолоку взоров ты тихо пленяешь меня. Это судьба: идти в потоке женщин, вовсю напронизаться их взглядами - и все равно узнавать в них одну тебя. Люблю тебя. Кто ты? Когда узнаешь обо мне? В толпе, чужом, крикливом сне, ты слышишь мое желание, мой шёпот.

-Цены - не подступиться!

-И мы тоже не  знаем, как жить.

Ищешь меня. Пересекаешь толпы. Целую вечность ты в меня смотришь. Страсть мешает идти, ты так близко, ты со всей силой медленно целуешь меня, меня, твое лицо меняется от страсти, ты желаешь меня сквозь чужие, застывшие лица, сквозь тоскливое мельтешение пустых сумок и старых пальто.

-Я пришел.

-Ты где гулял, обормот?

-На выставке.

-Я тебе говорила: пойдем домой вместе.

-Я обошел все залы.

-Обошел, обошел, - забурчал примирительно отец. - Садись пироги лопать.

-Руки хоть вымой.

Я еще в тихом море женщин; в их усталых лицах так мало тепла. Что б они без меня, без моей любви? Удивительно, что средь женщин мужчины - какие-то статисты: они и чувствуют куда-то не туда, а про нежность знают из видиков.

-Пойдем в кино?

Вечно папа со своей инициативой! За всю неделю нашляется, бог знает где, а по воскресеньям отношения налаживает.

-Я буду готовить уроки.

-Даже так! Взялся за ум.

-Задали прочесть Вешние воды.

-Я тебе завидую.

-Почему?

-Большая любовь.

Хорошо одному завалиться на диван, но читать не могу: в башке свой Тургенев: мечтаю о тебе. Опять в толпе, тонкие женские тела кружат вокруг, греют, как свечи. Они все в легких платьицах, но и здесь куда-то несутся, размахивая сумочками - и что странно: во сне не нужно глупой уверенности, будто все они готовы меня любить. Зачем? Твое дыхание и так близко. Нас разделяет только сон, его яркие, легкие толпы. А ты! Что за лицо! Оно все раскрыто, а гранатовый крестик-. Ты ушла, в пустых длинных переулках бегу на стук твоих шагов, но милое существо смотрит на меня из-за двери дружелюбно-насмешливыми глазами. Нет, от Тургенева так просто не отвяжешься: он не отпустит меня в мои сны.

-Что делаешь?

-Сижу  один. В кои веки родичей унесло.

-Новые видики принесли. Придешь?

-Не могу: читаю. Ты же ее знаешь: обязательно спросит. Если вкатит пару, получится тройка за четверть. Ты знаешь мою мать!

-Читать такую муру!

-Никуда не денешься. Пока.

Я сплю, и столько тишины, надежды и покоя в моих снах, что ко мне ходят все дамы. Честное слово! Они торопятся прилечь рядом, а я не знаю, что с ними делать. Приходите хоть все! Я вас все равно не боюсь!

Все, что хотел бы - вот так мило блуждать в женщинах. Во сне толпы медленнее и мягче, а мерцающих глаз столько, что хорошо тону в их тепле. Женщины! Все дни и все ночи они смотрят в меня и так робко, будто желают добра. Они бережно несут мой сон, и только твой поцелуй, самый нежный, разбудит меня.

-Где родители, Женька?

-Ушли в кино.

-Будь другом: когда придут, попроси папу позвонить в редакцию.

-Хорошо.

А то в снах брожу по городу голый, и улицы переполнены полураздетыми призраками. Брожу до утра, до толп, спешащих на работу. Меня никто не видит, но все чувствуют.

«А фрау Леноре все дремала, и даже похрапывала чуть-чуть, да лучи солнца, узкими полосками прорывавшиеся сквозь ставни, незаметно, но постоянно передвигались и путешествовали по дому, по мебелям, по платью Джеммы, по листьям и лепесткам цветов.

12»

Я ищу тебя. Ты снова целуешь медленно и крепко, и я из боязни тебя потерять не открываю глаз, покорно жду, пока твои губы станут мягкими, почти бесплотными. Ты любишь меня. Как в этом звездном окне, разглядывающем мое испуганное лицо, тает тихий серебристый след твоих прикосновений! Ты любишь меня. Ты любишь меня.

РАЗГОВОРЫ      ПРО      ЛЮБОВЬ

-Слушай, папа: если я решил любить, то полюблю. Так ведь?

-Не обязательно.

-Хорошо. А если напишу о первой любви, неужели ее не будет?      Неужели она осмелится не быть?

-А сегодня, Женька, ты мне повторишь?

-Ты о чем, папа?

-Расскажи, как вчера.

-О чем?

-О любви.

-Я на самом деле люблю. Первый раз. Я ей говорю: Люблю,  - а она: Подробнее!. Я ей: Люблю, люблю, люблю, люблю.

-Не знаю, что и делать: они впечатлительные только в книгах.

-Сначала кончи школу.

-Мне важнее любить.

-Это - для себя. А для всех ты кончай школу.

-Я много о вас читаю.

-Про что ты читаешь, мальчик?

-О вас.

-Где?! Где ты читаешь обо мне?

-В газетах. А еще во всех книгах о любви.

-Спасибо. А мне и читать-то некогда. Откуда ты меня знаешь?

-Из ваших фильмов.

-Это мое.

-Я вижу. Прочитал – и знаешь? Не скучно. Написано про любовь и с увлечением. А эту книгу ты читал?

-Нет.

-Открой наугад. Мне кажется, она – о тебе.

-В неистовом желании любви ты не торопишься любить, ты чувствует преграду между собой и ждущими, голыми телами женщин. Будто про меня.

-Вот! И на самом деле, о каждом из нас написано много книг.

-Здравствуйте. Вы меня помните?

-Что вы! Цены давно повысили.

-Я?

-Что, ты думаешь, он говорит? Все мы демократы! А три года назад говорил: Все мы писатели.

-Вы, вы.

-Я ему все сказала.

-Простите, я спешу.

-Вас можно проводить?

-Мальчик, отстань. Милицию позову.

-Как они смеют меня не любить? Понимаешь: они - дуры!

-Они боятся быть первыми.

-А ты?

-Я-то всегда был первопроходцем. Хочешь, я тебе найду? Даже  бесплатно.

-Раз тебя так волнует литература, можешь работать в моей газете. Конечно, на подхвате. Пока продавай газеты. У тебя будут свои деньги. Фотографировать умеешь?

-Не могу пригласить домой.

-Муж?

-Не муж, а мама. Простите, вам еще рано провожать женщин.

-Мне?!

-Сколько вам лет? Только честно.

-Четырнадцать.

-У тебя что на уме?

-Я хочу вам помочь.

-Катись отсюда, сопляк.

-Ты придешь?

-Зачем?

-Я думаю о тебе.

-Зачем она с ним? Она его не любит. Это варварство.

-Самое обычное. Как работа?

-Любовь - это мы вместе. Это я вижу тебя. А ты меня чувствуешь?

-Чувствую. Мне домой нужно.

-Подожди. Поцелуй меня.

-Ну, тебя! Ты странный. Я пошла.

-До завтра.

-Что там случилось?

-Не знаю.

-Кого-то переехали, а Скорой все нет.

-Пустите меня к нему!

-Нельзя.

-Идиоты, это мой муж!

-А ты, сопляк, что под ногами крутишься?

-Я корреспондент. Я на работе.

-Пустите меня!

-Он мертвый. Вы, что, не понимаете?

-Был у шефа?

-Нет. Я сделал хороший снимок: пешехода задавило.

-Беги в отдел происшествий.

-Мне  надо увидеть человека - и сразу скажу, влюблен он или нет. А написать все можно.

-Почему всё?

-Можно вас проводить?

-Спасибо, не надо.

-Тебе пива или коктейль?

-Не  надо, как у взрослых. Мы еще дети. Ты что задумал? Не  трогай меня.

-Я люблю тебя.

-Тебе приятно это говорить.

-Папа!

-Да.

-Я прочел о женщине, которая отдавалась в разных платьях.

-Это тебя удивляет?

-Да. Зачем она так?

-Ну! Дурное дело нехитрое.

-Но так не пишут о любви!

-Ты же прочел. Кстати, какие платья?

-Неприлично тяжелые.

-Это не глупо. Это уже образ.

-А фото вышло хорошее! Этот человек только что умер.

-Что ты хочешь?

-Люби меня.

-Ты еще маленький. Да еще сын моего знакомого!

-Я хочу тебя. Я же не виноват, что ты старше.

-Виноват. Тебе только любопытно.

-К тебе можно?

-Мама придет через час. Так что лучше завтра.

-Выпьем кофе.

-А если придет мама? Ты не боишься?

-На праздники у них сабантуй. Придет после шести.

-Знаешь, что мешает любви? В отношениях людей, даже  влюбленных, есть какие-то традиции. Они все портят.

-Женька! Это твои первые социальные переживания.

-Бывают другие?

-Чисто литературные. Они у тебя были уже в восемь лет: пленился Татьяной Лариной.

-Помню. Я и сейчас ее люблю.

-Ты красива и рядом, а не только во сне. Это меня волнует. Это открытие.

-Проводи. До подъезда.

-Здесь пройдем?

-Да. Тут обойдем помойки. У тебя есть мама?

-Есть.

-И у меня. Я хочу тебя познакомить.

-Зачем?

-Она любит знакомиться с молодыми людьми. Это ее веселит.

-А так она грустная?

-Очень. И у меня – грустнее не бывает.

-У меня скоро будет первая любовь.

-С чего ты так решил?

-Я хочу о ней написать.

-Репортаж?

-Нет. Но и не  школьное сочинение.

ПЕРВАЯ      ЛЮБОВЬ

(дневник)

--Я уже начал ее любить, а ее самой все еще нет. Опаздывает. Твердо решил: пора полюбить - и чтоб большое чувство, а не девчонок по подъездам щупать. Хватит размениваться по мелочам.

Расхожие сюжеты одолевают, не вырваться из обычных, дешевых видиков. Уже не волнуюсь, если эти тучи аппетитных женщин с реклам тискают и раздевают. Они уходят, а ты во мне всегда. Приди. Я буду  тобой. Буду в твоих надеждах и снах.

--Ты волнуешь издалека. Ты красива и смотришь в меня. В толпе со стыдом несу нашу радость в чужие лица. Боюсь, у всех воображение натренировано, все ждут спасения только от тебя. Как и я.

Знаю это с болезненной, словно б специально созданной для этих строчек ясностью.

--Не знаю, ты первая женщина или первая любовь. Наверно, любовь, раз нашей близости нет конца.

Ты и в других. Волны желания и во мне, и в других. Так я впервые с другими благодаря тебе.

Люблю тебя, но мы чужие, когда вместе: ты делаешь одни движения, а я другие, - и подлинность нашего чувства  далеко от нас. Только в разлуке мы кричим друг другу о любви, а вместе ничего не понимаем, чего-то боимся, куда-то торопимся.

Когда говорю о любви, что думаю, она не понимает и смеется, а сама вовсе не говорит, а только улыбается про любовь. Мы готовы наполнить весь мир своей любовью, но этого никому не нужно.

--Это живое тело подо мной вдыхает жизнь во всех воображаемых любовниц. Они не такие аппетитные, как еще неделю назад, и все они очень близко, так что даже не знаю, с кем из них занимаюсь любовью. Люблю тебя, но вместе с ними.

Когда ты первый раз разделась, даже не понял, что надо целовать, и едва решился лечь на голую женщину, а теперь чудится, будто всегда это делал. Это такие чувства, что сразу встают во весь рост - и остается им покориться. Они столь же все сильны, как и неуловимы.

Не узнал более того, что уже надоело в видиках. Мы обречены быть такими, как все, скрупулезно повторить других, а я хотел бы открытий и в этом.

--До тебя не было страха, я плыл в мир из теплой, уютной сказки о любви. Теперь тебя часто нет во мне, а привык думать, что люблю тебя. Мы вместе, но каждый со своими делами, со своей жизнью. Лишь в моих строчках о тебе ты - до конца моя. Так еще удерживаю тебя.

--Столько сомнений, а хотел бы любить яснее. Что вырастет из них завтра? Наверно, какие-нибудь страсти. Вчера говорил с незнакомой женщиной по телефону и вдруг почувствовал себя участником ее затянувшегося экстаза. Она то ль отдавалась, то ль куда-то вела за собой – и я уже испугался, что люблю ее.

Всего обиднее, что они приходят ко мне из моих же снов. Они обычно в джинсах, а если в платьях, то подчеркивают его тяжесть внушительными черными очками. Они волнуют меня, но словно б по обязанности, словно б из какого-то странного чувства долга. И новое волнение напрочь стирает старое, и я не люблю, но жду любви.

--Ее еще нет, но знаю о ней все. Она выбирается ко мне из толп – и, когда в толкучке касаюсь груди любой девушки, чудится, это она. А позже выясняется, что она не совсем девушка, что у нее муж и ей за тридцать. И первая она только потому, что отдается сразу!

--И на этот раз в постели я серьезней, чем в жизни; только здесь серьезен до конца. Обидно, что и на этой думал о других, что и эта не вошла в меня. Все больше кажется, люблю женщин истинно, когда читаю или пишу об их любви. Будто и не люблю их, а приношу в жертву будущим строчкам о страстной любви. Ни дать, ни взять, персонаж!

Что же делать с таким вот собой? Буду много любить женщин, но за мои мысли о них. Выходит, мысли - самое главное. Переступил какую-то грань, и даже если делаю что-то, что делать не хочу, литература восстанавливает равновесие.

--Она не знает любви, хоть ей за тридцать, а ее сыну двенадцать, и сын не намного младше любовника. Она изнывает от скотства мужа, от одиночества в толпе знакомых и коллег. Не знаю, люблю ли ее, не знаю, зачем мы вместе. Мне лишь чуточку, хорошо страшно, а привкус страха так естественен рядом с ее теплом.

И все равно, если шепчу в толпу, выходит именно она - и ее все больше во мне, а слышит мое заклинание она с такой силой, что мне тепло. Она как я, любит свои мечты, а не меня. Она страстно любит сына, а я страстно люблю писать о ней.

--Женские образы пронзают, привычно распят их желанием любви, но воплощения всегда чуточку ужасны. Хоть зимой, хоть летом, воздух переполнен огромными чувственными ртами девушек с реклам - и боюсь, одна из разнузданных богинь бросится на мужчин и начнет раздевать, - и все поймут, что она живая, - а будет поздно! И в этих расплодившихся стервах - мое желание любви! А все они, одной кучей, напоминают тебя и ведут к тебе.

--Неожиданно сблизился с папой. Он чудесный, если не очень пьян. Видит, что я влюблен, но молчит, - и молчит очень хорошо, понимающе. Прежде факт, что мой отец - журналист, был лишь семейным, робким обстоятельством, а теперь, после пяти лет работы в одной газете, это стало судьбой. Тем более судьбой, раз я журналист и в постели: именно там строчу свой первый роман - и не спас бы любовь, не подпусти в нее литературы.

--Как я мечтал? Она будет подо мной - и это изменит всю мою жизнь. Так и вышло: не просто живу, но люблю женщин, покоряю их. Постоянная близость придает излишнюю остроту моей жизни; или в этой боли увижу  работу, или она разрушит меня.

--В толкучке, когда иду из универа, вдруг слышу ее голос. Она подходит, мы сладко дышим друг в друга, а потом занимаемся любовью прямо среди всех. Ее манера любить при всех! Средь манекенов витрин, около кучки взбудораженных бабушек, у фонтана, у прилавков, на скамейке парка, в машине. Нежданная близость открывает любовницу в каждой встречной. Все женщины в спешке рзздеваются - и сладко оживаю в их телах.

Она всегда подо мной, ее близость врывается во все, что делаю. Куда-то лечу и расту из этой страсти, и всего ясней - в моих же строчках. Очень уж я страстный: утомительно страстный.

О такой любви мечтал, а теперь ее боюсь. Они всегда рядом, но с кем она в мыслях своих? Ведь всегда то, о чем мы думаем, куда больше того, чем занимаемся в постели. Кажется, наше воображение всегда против нас. Нам кажется, какая-то пара лежит рядом и упорно повторяет все наши движения. Обидно, что эти двое даже предугадывают наши движения.

Все равно, всю тебя несу в тихую, привычную давку метро; твой горячий шепот, стук твоих шагов врываются в мое воображение, как пламя. Прости, что желаю тебя не без конца, с передышками, а любить из мгновения в мгновение трудно.

Везде встречаю тебя. Ты волнуешься, думаешь, дышишь, будто очень любишь. Гул улицы растет, а ты целуешь меня около очередного памятника очередному деятелю, ты жадно лижешь мою грудь под слепое тарахтенье машин.

А вечером мы опять вместе: осторожно, как бесценный дар, несем нежность в далекое слабеющее солнце, мы торжественно вышагиваем рядом, чтоб ненадолго проститься.

Зачем ты зовешь меня?

СЕМЕЙНЫЙ      ПОДРЯД

-Я поеду с тобой.

-Не надо. Ты впечатлительный. Сиди дома.

-Я должен.

-Тебе только двадцать четыре, а ты три раза женат и оставил двух

детей. Мама видеть тебя не хочет. Она, может, поэтому и сошла с ума, что у нее такой сын!

-У нее муж - пьяница и сын - дурак! Это я уже знаю, это ты уже говорил. Уже хватит, папа! Уже хватит.

-Она болеет уже двадцать лет. Ты мог бы заметить это раньше. Почему ты это заметил, только когда она слегла?

-Извини. Спокойно, папа. Мы едем в больницу?

-В психоневрологический диспансер.

-Не верю, папа. Не верю. Я не  верю. Я не  верю!

-А, ты еще начинаешь! Что на тебя находит? Ты хоть держись мужиком. Выпьем? -У тебя армянский?

-Да. Писал сегодня?

-Папа, роман уже готов. Двадцать страниц в день. Две недели - и готово. Мы вместе его пишем.  Да? … И еще: хоть ты за меня в газете хлопотал, я все равно уволюсь.

-Куда денешься, дуралей?  Загнешься с голода. Твои бабы тебя не прокормят. Сюда.

-Да мне нас-ать. Уж как-нибудь решу свои проблемы. Об этом проходе я не знал! Вышли за минуту, а  обычно огибаю все здание.

-Что ты вообще  знаешь! Живешь на небесах. Ты очень рано стал тем, что ты есть, - но не переоцениваешь ты свои силы? Зачем уходишь из газеты? Это постоянный заработок. Ты что, нашел другую работу? Нет. У меня деньги есть тебя кормить? Нет. Метро сюда.

-Смотри.

-Что смотреть? 3абулдыга какой-то.

-Колоритный бродяга.

-Женя, ты думай о своей шкуре! А-то так же вот попадешь в колоритные бродяги.

-Я вчера был у шефа. Приношу статью, а  он: Вы ничего не написали о его демократических убеждениях. Всему есть предел! Слишком много этого кретина в моей жизни. Спроси о романе.

-Что о нем спрашивать?

-Пожалуйста, папа! Это – наше общее детище.

-Что делает главный герой? Соблазняет баб пачками. Женя, это плохо!

-Плохо, но не скучно. Смотри: еще один сумасшедший. Прямо, не метро, а театр.

-Не метро, а жизнь, Женя. Во имя чего он их соблазняет?

-Из любви к литературе. У тебя пуговица    отлетит.

-Это совсем ты!  Точно.  Держится на честном слове. Приедем - ты небритый, а я без пуговицы. Мужичье! Поверни так: он  соблазняет их во имя первой любви. Она потихоньку яснеет из постельных сцен, она  все меньше призрак, и где-то под конец романа он понимает, что под ним - его первая любовь.

-Но это же ужас, дорогой папа! Как раз то, куда мы едем: сумасшедший дом. Ты и в жизни точно такой же, как в твоих романах, а еще упрекаешь меня! 3наешь, яблочко от яблони недалеко падает.

-Здесь пересадка. Я писал их - и бросал в стол.

-Под шкаф.

-Не скачи так: я устаю. Ты нашел их там? Спасибо. Ненавижу мое творчество. Я в жизни хотел иметь все то, что описывал, что приходилось воображать. А ты свободен. И все равно, ты идешь моим путем. Не понимаю. Даже не моим, а путем героя моих романов. Пойми, это ложное понимание родства: в жизни я не ударялся в фантазии!

-А кто написал: Она сидела на мне. Она вырастала из меня, как богиня любви из пены морской?

-Ух!

-Ее красота  сияла в неподвижности и счастье.

-Ох! Я писал о половом акте. Теперь это даже    не вспомнить. Мы не запутались? Нам на В-ую. Я фантазировал, а ты-то пишешь о себе! Это скучно.

-Нет, не скучно. В нашем романе  ты делай возвышенные куски, а я возьму современную часть. В наших стилях много общего, вот что! И пишу о том дон Жуане, что так и умер в тебе.

-Да! Туманно. Может, еще по стопочке?

-В метро? Ну, папа!

-А почему нет? Свободу объявили. Но ты, ты почему пишешь о женщинах? Что они для тебя? Может, ты их идеализируешь? Это всего страшнее.

-Давай. Чокнемся. За наше здоровье. Объясняю. Стилист стилисту. Бывает жизнь в душах женщин, а бывает возле них. Ты как хочешь, а я не хочу быть статистом, вроде тебя. Но я и не проститутка! У меня призвание: не  столько хочу с ними спать, сколько быть в их душах. Поэтому и женюсь.

-Сумасшедший! Откуда у тебя деньги на алименты?

-Без штампа в паспорте  они разлетятся в разные  стороны и даже не вспомнят меня. Так что такое брак для меня? Это работа, это создание братства, если хочешь, в чем-то родственных душ...

-Тут и речи нет о близости! Женька, что у  тебя в башке? Сколько угодно женщин готовы это делать без штампа.

-Продуктивно работать я могу только на женах.

-Не понял. Я еще рюмочку. Как бы с тобой не спиться вовсе, дорогой мой сыночек! Ты такие пули отливаешь, что у меня волосы дыбом! Братство жен! Ну, хочешь ты е-ться, так пожалуйста. - а теории зачем? Хочешь так сношайся, но детей не плоди.

-Пойми, они не привыкли к гормональным средствам. Ты главного не услышал: я пишу на них.

-Именно на них?

-Да, папа.

-Неслыханное б-ядство. Как это возможно?

-Мы не гасим свет.

-И как бабы?

-Ничего. Они любят такое кино, а я пишу.

-А, понял! 0ни любят кино, а ты - литературу. Стилист ты мой.

-Стилист и умелец. Народный умелец.

-Женя, но ты играешь по их правилам.

-Нет. Браки мои самые что ни на есть творческие, и они нужны для моего искусства.

-А кем была первая жена? Кажется, продавцом.

-Видишь! А не женись, как бы узнал торговую сферу?

-От моего знакомого товароведа. Тысячи сфер человеческой деятельности! И что, ты всех поимеешь: от медсестры до космонавта?

-Ну, как? Ты какой-то белый стал, папа.

-Поседела.

-Давай, я буду ездить.

-Я ей нужен. Поседела наша мама, Женька. Всего в пару месяцев. Что там они с ней делают, сволочи? Я даже не уверен, что она тебя узнала. Ты для нее даже не сын, а странный, любимый мальчишка. Понимаешь.

-Точно. Она говорила со мной, как с пятилетним.

-Ничего не знаю о любви.

-Ты лучше выпей, выпей.

-Я бы рад, да боюсь, отключусь в метро. Хорошо, догадались ехать не на машине, а то точно б куда влетели. Ничего не  знаю о любви, Женька, ничего! Не мне б и писать о ней. Может, и не любил никого, никогда. Я вот любил твою мать, а  она  в сумасшедший дом угодила. Не без моей любви. Ты веришь мне?

-Верю. Может, любовь и должна быть сумасшедшим домом?

-Не знаю.

-Папа, это одна из традиций любви: сходить с ума. Любви среди людей. Мы вон как любим кота, а  он нас, но это же не литература!

-Я всегда хотел любить женщин, но всегда получалось что-нибудь ужасное. Как у тебя. Вот, сын мой! Не люби женщин, как я. Что ты в них любишь?

-Не тело.

-Ну! А что же  тогда?

-Мне больше нравятся их непрямые, что ли, проявления. Люблю не их самих, а то, что они несут в этот мир. Вся литература идет от них.

-Туманно. Слушай, что они там с ней делают? Я бы взял ее домой, но ведь я сам - кретин, дурак, сумасшедший! Меня самого на цепь сажать надо! А ты любишь своих жен?

-Я люблю их в искусстве. Наверно, займусь модой.

-А почему не кино?

-В моде женщины ровно столько, сколько мне нужно. Люблю рекламу, дизайн, все, что бросается в глаза и чарует сходу. Женитьбы - это тоже мой дизайн.

-Да. Остается посыпать голову пеплом.

-И ты - дизайнер, папа! В твоем романе девушка села мужчине на грудь и задумалась. Потом надела шляпу и закурила.

-И это писал я?

-Ты.

-Почему шляпу, а не пальто? Не понимаю.

-Пару сцен на сон грядущий?

-Давай.

-Он вспомнил ее костлявую спину и, вздрогнув от отвращения, устало закрыл глаза. Как?

-Ой, Женя. Декаданс и жестоко.

-Так теперь все пишут.

-Не так сухо.

-Сухо?

-Она повернулась и ушла - слишком сухо. Она же понимает, что уходит навсегда.

-Папа, может подсунуть такую строчку: Она нерешительно отвернулась, но когда он заглянул в ее лицо, она улыбалась.

-Пускай. Тут еще пару предложеньиц по чувству, понял? Она улыбается, но он знает, ее уже ничто не удержит. Лучше уж непонятно, чем сухо.

-Ну, и денек!

-Не говори. Куем романы на пару.

-Тебе ко скольки в редакцию?

-К двенадцати. Высплюсь.

-Спокойной ночи.

-Давай, Женя.

ОТЗЫВ  КРИТИКА  НА  ПЕРВЫЕ  РОМАНЫ ЕВГЕНИЯ  И.

И вот - новый автор! И волнение, и желание нового слова в искусстве, и бог-те знает, что, - а всё напрасно. Если в романах прочих авторов герои уныло слоняются из постели в постель, даже не считая партнёрш, то герой первых трёх романов Евгения И. приглашает сразу всех женщин в своих любовниц. Герой занимается любовью сразу со всеми, ибо все женщины для него - призраки, - и даже та, что под ним. Её задача - напоминать других. Половой акт описан как подлинная батальная сцена: с копотью и запахом пороха, с криками ура и диким воем идущих в наступление.

Так же легко апофеоз похоти сменяется поэмой: на двадцати страницах с изысканной мягкостью и чисто литературными уловками автор описывает, как герой проникает губами в кожу партнёрши. В тяжести её тела - весь груз земной красоты, её вечности, но и хрупкости. В мировой литературе этот физиологический процесс не описывался ни столь подробно, ни столь яростно.

Что поразительно, в этом безумии нет спермы, нет того привкуса насилия, что непременно фигурирует у прочих авторов. Помните эпизод, которому суждено стать знаменитым: она на нём, она - и мечта, и проститутка, и первая встречная? Мы с удивлением узнаём, что это его первая любовь.

Герой - всегда среди женщин, он из женских воспоминаний, из тех взглядов, что оставляют женщины первым встречным, - но герою кажется, ему одному. Ему отдаются все, он отдаётся всем, но только одна рядом всегда: то странный призрак, то колдунья, то ещё какое исчадие ада. Она - та самая первая любовь, ради которой он готов соблазнить всех женщин. Он блуждает целую вечность в толпах женщин ради неё одной, но встретить её не дано. Всё ж герой её ищет, но уже в своей постели.

Итак, автор - поэт проникновений. А что же его герой? Он то литературный персонаж, прячущийся в глубину традиций, то посредственный репортёр демократической газетёнки, то проститутка мужского рода (конца этим превращениям нет), но что чудесно, он всегда слышит её любовь, всегда узнаёт себя в её любви, только в ней. Она же, как и полагается любимому призраку, посещает любимого в постели, задумчиво смотрит в его лицо, когда он занимается любовью, с кем попало. Так странно в его похоть,  желание иметь всех, а любить одну входит она, так странно она зовёт его и заставляется мечтать о себе, и - бросает героя, обрекая на первых встречных.

Помните, как он просыпается и видит: она плачет, прижавшись к стеклу лицом? Он подходит, обнимает её за плечи, они разглядывают весну, первой щедрое солнце.

Таких милых кусочков по романам Е. И. разбросано много, но они ещё не создают стиль художника. И всё-таки, они, выбиваясь из общей тенденции, насмешливо оттеняют общий стиль нашей эпохи: разбитного хамства, торжества пошлости. Даже и не  пошлости, а пошлятины. Эти островки ясности, радости и любви пронизывают повествование о низменных, всем осточертевших страстишках.

Евгений И. бодро влился в легион современных писателей; будет он создавать из себя художника или просто сделает карьеру? Ибо писатель - не тот, кто торопливо строчит романы, но кто свершает эстетические открытия сразу для всех: должен произойти качественный  сдвиг в эстетике, чтобы бурные описания полового акта стали искусством. Автор пишет о близости, как о духовном средоточии, центре Вселенной, все человеческие проявления вызывают у него лишь сексуальные ассоциации: толкучка в метро - оргия, творческий союз или научное общество - публичные дома, - но в этом нет искусства, нет того, что бы делало искусством сексуальную озабоченность (скажем так) автора.

Признаемся: ничего удивительного, что эти романы раскупаются и читаются женщинами! Как жадно герой ищет первую любовь, как очертя голову тащит еще одну первую встречную в свою постель, чтобы еще раз обмануться. Одна, другая, третья, пятая, десятая,  - а первая любовь, неузнанная, бродит рядом. Оба жаждут друг друга, но бросаются на кого попало. Это могло бы стать литературой, ведь то, как герой открывает мир, завораживает и искушённого читателя.

ХОЖДЕНИЯ   В      ОБРАЗ

(отысканный дневник)

--Как объяснить мое призвание: лежать на женщинах и тщательно, мелким ровным почерком записывать происходящее? Причем, не только старательно пишу, но выписываю, создаю себя из строчки в строчку.

--Сегодня я больше персонаж, чем вчера, и даже знаю, на какую чуточку больше, но пугает догадка: может, как раз то, что моя мать сошла с ума, и толкает в донжуанство.

Как буду любить ее? Иногда мы вместе ходили на выставки, в самом далеком детстве; иногда перекидывались парой слов, как бы с трудом нащупывая родство. Всё это с такой силой живет во мне и мучает меня, что мои знания о маме сводятся к одному, простому и страшному выводу: она  дала мне жизнь - и сошла с ума. И что волшебство превращений, если они не спасли самого близкого человека?

--Женат, но в очередном браке столько привкусе работы, что близость с женой чисто персонажная. Мы любили, а женились, чтоб хоть капельку больше удержаться вместе, но вот уже на вторую недели я - совсем дон Жуан: не люблю жену, но работаю на ней над бессмертным образом. И так каждый брак: любовь любовью, а большей частью он - все-таки серия мизансцен, поставленных в движении, цепочка  общепринятых действий под остреньким литературным соусом.

--У отца тоже крыша поехала: ночью не дрыхнет, шаркает столетними

тапочками туда-сюда, - и это притом, что внешне уверенно держимся на плаву. Печем на пару какие-то статьи и романы, но он только для денег: чтоб сохранить уровень жизни.

Днем я все таял и таял под взглядами встречных женщин - совсем персонаж! - а сейчас, раз уж ночь, схожу с ума по-другому: расхаживаю со свечой по городу, разглядывая, что делают мои любовницы. И что боялся быть призраком? Родители давно стали ими. Так что все, что остается - сделать призрачность литературной, ввести ее в традиции искусства. Есть в жизни что-то ужасное, что выталкивает в литературу. Принимаю это как свершившийся факт.

Отец закричал во сне (как ребенок, честное слово!), ему и там страшно, а я в ответ - среди женщин, обрастаю персонажностью, как плотью - и немного страшно, что это призвание. Только выбираю, а уже ощущение, будто выбор свершен женскими лицами, что были во мне всегда; мой бедный дар - со всей нежностью чувствовать, как они смотрят в меня. Почему это таинство открывается мне и меня создает - и столь зримо, что чувствую, как растет моя духовная плоть?

На одном из таких вдохновений и решил, что дон Жуан. И в жизни должен утверждать донжуанство, а хотел бы только для себя мило его разыгрывать. Должен утверждать, или угожу, как мама, в сумасшедший дом.

--Заколдовывают строки о любви, прежде всего, мои. Узнаю любовь, убеждаю себя, что люблю, и мило путаюсь в мольеровских одеждах. Этот цинизм неувядающий, и понятно, что в итоге заявляется Командор, этакий прехитрый налоговый инспектор. Снимаю роскошную шляпу и мирно пьем чай.

И этому очкастому чудаку объясняю, что только похаживаю в образ, что дома всё вверх дном, а про любовь пишу в качестве лекарства. Дело и в том, что стилистические особенности иных персонажей воспринимаются женщинами туго, а вот мой стиль они готовы разделить. И даже поработать над ним вместе. И пусть я порой эклектичен; что ж тут плохого? Все, что чувствую и знаю, могу прожить только в литературе, и поэтому не столько люблю женщин, сколько старательно их читаю и перечитываю. Вернее, бережно перелистываю их, как бесценные, пожелтевшие книги.

--Дано лгать (и это тоже дар!), но не словами, коим никто уже не в силах верить, а всем моим существом. Иной раз гоню себя в дон Жуана, а чаще работа над образом незаметна и тиха. Она ворожит, ведет с усмешкой за собой - в иллюзию, будто все романы и женщины будут моими.

--Еще брак. Приходится себя увековечивать, хотя бы из чувства долга пред литературой. Пока проталкиваюсь вперед, мир теплеет: за стеной мирно храпит отец, квартплата еще не съедает зарплату, и даже город вроде тише после  очередных полицейских мероприятий.

Внешне у меня все банально, кроме десятка разводов, а внутри, тут самое важное, что проникновение в образ подтвердило все, что происходило со мной прежде. К примеру, сегодня богато разодетой дамой врывался в деловое оцепенение магазинов, а ночью застываю под мостом под слепящими фарами машин. Мир распахнут мне, а я ему.

--Долго говорю с женой. Она умнее меня, но прорва событий, что свершается в ее душе, ни во что не материализуется, не является зримо, а только мучает. Она - какой-то женский Жуан, но не видит, как я, сил, создающих ее из мгновения в мгновение. Она околдована мужскими лицами, но не умеет об этом думать.

Люблю ее, но больше читаю. Огородился донжуанством, как стеной - и уже не пробиться даже близкому человеку. Чувственность не осилить без литературных традиций, целиком выписываю любимую в свои пошлые романы, а хотел бы все высказать. Тогда короста  образа сошла б, я б узнал любовь! А так вхожу только в то, что пишу. Я не на жене, а в литературных традициях! Совсем литература, черт бы ее взял; без проблесков жизни.

--Кто-то целует во сне. Уготованная вечность персонажа казалась переполненной стилистическими выкрутасами, но вот образ тих и сладок - и знаю, кто-то любит меня. Отвечу всем голосам, что слышу, узнаю всех, кто тайно любит меня. Переполнен голосами, любовью, тайной, их все больше во мне - и просыпаюсь, и всех люблю.

--Почему я все реальнее с каждой новой освоенной женщиной? Ткань образа Жуана сладко обволакивает, какие-то силы вызывают к жизни именно в этом хрупком, любимом образе. Как бы посмел не стать, если столько книг уже написано обо мне? Вычитываю свою душу из строки строку, но женские души читаю охотнее: это чтиво совсем уж про меня. Но мои романы, чтоб их! Они уже против меня: мои откровения стали общими, чужие мечты уже вторгаются в мое существование.

--Пока что тот факт, что самым близким оказывается персонаж, а не родные, совершенно убивает меня. Я, может, тоже сумасшедший, как мама, но еще колеблюсь между безумием и литературой, как мой отец. Не надо определенности. Только нащупываю границы образа, а войти в него и жизни не хватит. Ужасно, но не более, чем любой выбор. Я ведь выбрал жизнь, именно жизнь: хватило духа  не смешаться с толпой. Я и моя жена выбираем работу воплощения.

--Сегодня с утра  торжественно вхожу в роль. Омовение в реке традиций! Уж с утра раздельное питание и очищение с женой на пару. И она любит меня, и ей забавно, что на ней пишу и работаю над образом. Она читает меня, а я как раз такой, каким меня читают и любят.

--Какая нежность входит в нас. Слышишь?

КРУГ      ВАШИХ      УВЛЕЧЕНИЙ

(рассказ дон Жуана)

Она чудесна. И меня встречает в каких-то своих мыслях на шумной улице, и долго-долго говорим. О чем? Не знаю.

На работу пробираюсь меж трупов, разбросанных по асфальту после очередного бунта. В лихое время иду на повышение! На телевидении готовлю передачу об увлечениях граждан. Они еще умеют увлекаться! А что удивительного, если и я хочу любить, и даже эти искореженные тела не убивают во мне дон Жуана.

А эта! Все что-то улыбается и крутит сразу с пятью. Все равно люблю паскуду: с ней и весело, и драматично. Сама просится в строчки. Только на ней понял, что люблю; это уже профессионализм. 

Цепочка танков рядом, в переулке, а тут любовь. Трупы, а я ползу вверх, благо имя отца еще что-то значит. Хорошо умничать, когда за деньги, но куда интересней подвернуться к первой встречной:

-Сударыня, позвольте пое-ать!

Именно так, в стиле ретро.

Мелькнуло сразу три с поразительной плавностью чувства: будто любил всех троих уже давно. Доброе чувство; оно уже кажется женственным и тихим. На таких вот фантазиях и видно, что близость - только ненужная остановка, а издалека любить приятней.

Пампушечки и тонконогие, пышки и низкосракие - все благодарно шелестят в памяти, как страницы любимой книги. Коллекционирую их, как цветы, подбираю по лепесточкам в ароматные букеты. Фиалки и лютики, те пахнут летом, а эта, с вечным шарфиком - геранька: теплая по цвету, ручная и всегда перед глазами.

Позвольте начать, господа.

Собственно, именно это и кричу  тебе в толкучке. Ты чудесна, ты чудесней всех. Если б на тебе вспомнил разорванные снарядами тела, честное слово, заплакал бы. Подождем! Тебя не хочу любить сквозь ужас и страх. Может, доживем до нормальной жизни.

А пока я в каком-то горьком оцепенении, я, как античная статуя, застыл на перекрестке, но оживу, если поцелуешь.

Донна Анна с авоськой. Изъездили бабу.

Сбились в очаровательную стайку - и носятся за мной, и веером встают вокруг кровати, и мечтательно глазеют, как люблю. Они чудесны везде: на жирной земле, на дощатом полу, на раскидистых ветвях дерева, на воздушном шаре, на крыле самолета, в длинных коридорах тусклых коммуналок, в кулуарах Министерства Культуры! То желтые трусики, то сиреневые. То доморощенная обходительность, то милая бестактность. И всегда лучше любить с первого взгляда: падать с высоты надежд прямо под меня.

Ты чудесней всех.

Вторая часть:

ЖЕНСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ

Дивно дрожащие бедра

Смело открой поцелую.

К ним припаду я стремглав.

Сквозь железные перила

Ногу ты свою продень.

РЕЧЬ      ПЕРЕД      ИЗБИРАТЕЛЯМИ

Господа! Пусть вас не пугает официальное название нашей организации: Ассамблея Содействия Научному Прогрессу. Да, мы содействуем всему, что идет вперед и ведет за собой, хоть по чувству мы - простые дон Жуаны, и все, что умеем - это любить. Мы не нищенствующий орден, но и не благотворительная организация; не отряд отважных е-арят, наследие коммунистического прошлого; не какая-нибудь пробабья партийка, но свободная организация благонамеренных людей, которым, однако, не чужды и простые радости.

Золотых гор не сулим, но здесь, на тысяча девятьсот девяносто третьем конгрессе по СПИДу торжественно обещаем вдарить по этой чуме двадцатого века. Да, господа! Мы беремся поднять любовь, самое светлое из человеческих чувств, на должную высоту.

Конечно, совсем без б-ядства тут никак, но мы обещаем ввести его в научно прогнозируемые рамки. Да, мы можем и пое-ать, но мы принципиально против экстремизма в морали. Наша этика, которая, кстати, выдается бесплатно каждому, вступающему в нашу партию, прикладная в самом прямом смысле этого слова: вы можете носить ее в кармане и прикладывать к различным частям тела и души в целях реактивации.

Мы - партия доброй воли, боремся за ваши интересы, а наш девиз, безусловно, самый демократический: в нужное время в нужном месте. Мы обещаем это твердо. Господа, вы будете счастливы, если пойдете с нами.

Несколько подробнее  о вашем счастье. Та концепция государства, что существует ныне: свободная лиса в свободном курятнике - нас не устраивает. Куры свободны, но несчастны. Вот и беремся осчастливить их всеми доступными прогрессу средствами. Мы - за частное государство, государство для каждого в отдельности, когда каждый обрадован в соответствии с его наклонностями. Мы заново научим мир радоваться и любить, уничтожим бездну между индивидом и общественными институтами, именно наши интуитивные концепции выведут человечество из затянувшегося кризиса. При этом мы осчастливим непременно всех; нам принципиально важна масштабность мышления.

В своей повседневной деятельности мы уже трудимся на благо людей всего мира, уже побеждаем СПИД умелым сочетанием романтизма и презерватива, уже дарим морали общедоступную, рациональную аргументацию. Как мы работаем? Мы просто е-ем, господа. Мы столь преданы литературным традициям, что твердо уверены в одном: все жещины - наши. И это не б-ядство какое, не метафора, но наша душевная щедрость, наша огромная любовь к искусству, наше гордое стремление внести истинный либерализм и в личные отношения.

Какое необходимо мужество, чтобы смело, изо дня в день, карабкаться на женщин! Но нам хорошо уже оттого, что мы - честные люди. Наша прикладная этика призвана изменить мир к лучшему, но ее истинный смысл в кропотливой, повседневной работе.

Да! Мы маленькие, но мы и е-кие! Но, прежде всего, мы - просветители: щедро дарим знания всем, кто к нам приходит. Можно забыть нас, но не нашу любовь к литературе. Сколько раз она так волновала женщин, что они отдавались бесплатно! Ибо наш долг - неустанно сношаться, но призвание - мирно писать о любви. Именно в постели мы выковываем наш бессмертный образ, - и кто б о нас узнал, не устремись мы в литературные традиции. Так мы работаем, так любим, так дышим, так живем.

Не просто бессмертны, но тяжким трудом отрабатываем свою вечность. Порой хочется отдохнуть, но мы превозмогаем себя и беспощадно сношаемся. Ибо мы - не мечтатели, а мыслители. А еще вернее, простые, честные труженики на ниве литературы. Именно на женщинах мы задумались о них всерьез, а теперь уже сознательно отдаем все силы половой жизни, этой суровой школе мужества.

Да, мы всегда на женщинах. А где еще нам духовно расти? Если у нас и бывают мысли, то только там, на нашем законном месте. Это единственная в своем роде ситуация, когда наш разум пробуждается, - и пробуждается но только для того, чтобы вы, дорогие сограждане, были счастливы.

Помните: мы не просто работаем. Мы не отрываем познание от его гносеологических корней, мы вовлекаем ваши души в большую литературу - и тем навсегда их спасаем. Именно для вас мы и свершаем на женщинах простое, нужное дело. Так вступайте в нашу партию счастья, не противьтесь зову души. Войдите смело в наше вполне научное общество, доверьтесь прогрессивному смыслу того, что мы делаем на женщинах - и работайте с нами, но работайте сами! Мы предлагаем легким, красивым развратом блюсти общественные нравы, предлагаем сообща работать с женщинами.

Вы вас осчастливим, а там уж как хотите. Объединимся по интересам, ибо все мы гениальны в том, что нам нравится. Есть и еще  один объединительный момент, значение которого не стоит преуменьшать: все мы только что вышли из буфета. На первом этаже попробовали коньячка, на третьем дали по бутерброду - и вот взялись спасти мир, хотя б он открещивался руками и ногами. Возьмемся же сообща за большое чувство! Ибо только оно приличествует нашему высокому порыву.

Господа! Мы не далее, как вчера вышли из литературы, мы молоды и очаровательны, и раз уж взялись утешать женщин, то доведем свое многотрудное дело до конца. Мы уже предлагаем инъекции мужчинам, чтоб тем самым несколько потеснить мрачное всесилие презерватива. Ибо нам представляется, что розу не нюхают в противогазе.

Придите! Ибо сообща легче радовать женщин, легче систематизировать передовой опыт. Раз уж все сбиваются в когорты, раз каждая мандавошка норовит сплотиться, то соберемся и мы в одну большую кучу!

А теперь спустимся в буфет, чтобы продолжить наш сердечный разговор.

Написано на основе материалов: Actes du Premier Congres international detude makeloverienne. Beograd enflamme. (ibid., I , fig. 10, II 16, XV 1953, XX 1992).

РЕЧЬ      ДОН      ЖУАНА      В      НАРОДНОМ      СУДЕ

Господин судья! Господа присяжные заседатели! Обвинение в многоженстве мне кажется нелепой, непростительной ошибкой. Словно б я женюсь по легкомыслию! Нет. Брак - это моя философия, мой исконный, единственный способ быть среди женщин, а значит, и среди всего человечества. Брак - это мой гуманизм в действии, а жениться для меня значит и дышать, и жить. Разглядите и вы в браке зерно веры, как его увидел и расклевал я.

Господа! Верьте мне и не стремитесь понимать то, во что можете верить. Не верьте в бездушные законы, но лишь в любовь.

Итак, от моего откровения - к вашему разуму. Этот славный путь, я надеюсь, уже начат.

Люблю людей, особенно женщин, а если порой и женюсь, так лишь для того, чтобы внести ясность в чувства. Должную ясность в должные чувства. Не спорю: жениться - странная манера понимать женщин, - но она присуща моему складу ума. Я родился с сознанием брачующегося, и потому брак - глубинное выражение моей сути.

Но это и священнодействие, господа, основное правило донжуанства, выражение его устава и философского наполнения содержания. Так не ставьте преграды моему законному чувству! Не так уж много у меня и всего человечества законных порывов, чтобы стоило их сдерживать.

Происходящее со мной - итог всего развития цивилизации, - и предлагаю сакрализоватъ брак, а не разрешать его в угоду новомодным ересям. Мог бы сожительствовать тайно в угоду языческим традициям, но смело женюсь, смело заявляю всему миру о своем чувстве.

Твердо верю, что именно в браке человечество выработало основы эпистемиологии, науки, позволяющей глубже заглянуть в тайны человеческой психики. Именно в браке человечество свято хранит свои гносеологические корни и моральный потенциал. Не противьтесь воле Провидения, но смело позвольте свершить необходимое число браков. Ибо брак мой не от мира сего, господа.

Более того. То, как вижу мир, мое зрение художника  обязывает жениться снова и снова. Даже всем вам не помешало бы еще раз жениться, ведь общечеловеческое значение брака далеко выходит за рамки юридического аспекта. Где еще любить женщин, как не в браке? Не будьте частью окаменевших структур общества, но хотя бы на миг поверьте в любовь!

Не лишайте надежды и тех женщин, что жадно тянутся ко мне. Чаще всего они выходят замуж не за меня, а за дон Жуана: именно этот образ обещает им все. Это уже не столько брак, сколько новая форма соавторства: женщины понимают, что влиять на мое творчество они смогут только в браке; ради столь возвышенной цели они и готовы на жертвы.

Многие правы, заявляя: хорошее дело браком не  назовут! - но что еще

может стать посильной стажировкой в верности? Если уж брак - неприличие, то самое приличное. Часто потому и женюсь, что устаю состязаться в приличиях!

Если женщина любит, если она жаждет счастья, то она невольно поддается надежде, она с каждым днем все мягче, книжней, литературней, но страницы сей книги до того залистаны, что ее отдают в переплет: в брак. И где еще, как не в браке, переплетать женщин, эти таинственные увесистые тома?

Да, я читаю самых разных женщин, просто, без затей люблю их, - и какое б вы ни вынесли решение, знайте, что судите творца, художника, который видит мироздание с точки зрения брака, этого изысканного соуса вечности. Воля ваша, господа.

ДОКЛАД      УЧЕНЫМ      ДАМАМ

Возможно, кому-то из вас покажется странным моё приглашение, а кто-то так долго ждал этой встречи, что от волнения с трудом узнаёт своего любовника. Знайте: я всех вас помню и люблю. Вы и только вы меня создали. Сколько б романов ни издавал, есть единственный, что никак не кончу: то, как рождаюсь из вас, из вашей любви. Я сам - герой этого романа и не могу его закончить, ибо вы не перестаёте меня создавать, дорогие друзья.

Ваш деликатный вкус, широкое образование, ваша эрудиция, в том числе и в постели - всё это в конечном итоге и создало меня. Почему не женился на вас? Почему выбирал женщин попроще? Да потому, что слишком любил и люблю вас. Вы ещё поймёте, как вас люблю. Более того: вы должны понять. Именно с этой целью создал собственный журнал: чтобы мир узнал, как горячо вас люблю.

Вы привили подлинный интерес к женщинам, ваша самоотверженная любовь привела к литературе - и что удивительного, если журнал посвящается вам, что именно вас, милые дамы, он поддержит и духовно, и материально?

Если я что-то и знаю, то благодаря вам; все сколько-нибудь серьёзные мысли внушены вами - вот и решился вас прославить. Вы создали мой шарм, мою вящую таинственность - и неужели, хотя бы из благодарности, не вознесу вас на пьедестал, достойный вашего величия? Дорогие мои, так было всегда! Во все времена вы самым непосредственным образом создавали искусство: вы отдавались творческим людям, а они посвящали вам книги, фильмы и холсты. Итак, подпишитесь.

Есть глубочайшая историческая справедливость в том, что вы отдавались именно мне, но пусть это не станет главным в вашей жизни. Конечно, уже то, что вы сумели отдаться не кому-нибудь, а мне, говорит слишком красноречиво о вашем литературном вкусе, но чтением моего журнала вы разовьёте и углубите его. Поверьте, голубки: всё, что делал на вас, с успехом заменит редакторская деятельность. Будьте мужественны: покидаю вас для нового качества, расстаюсь с вами ради вас самих.

Да, родные! Уже не смогу полежать на вас часок-другой, ибо взыскую вечности. Совсем уж туда устремился. Кто из вас первая сказала обо мне Дон Жуан? Где эта безвестная труженица, изругавшая во все корки, но ненароком сделавшая открытие, перевернувшее всю мою жизнь? Вы правы: конечно, я - дон Жуан, конечно, вы знаете меня лучше меня самого.

Милые, я люблю вас. Да  и не зря же вы отдавались! Подпишитесь. А если вы пока что    не понимаете, как хорошо, что вы отдавались именно мне, все равно подпишитесь: в журнале подробно это объясню.

Я все тот же: если у меня и бывают мысли, то только о вас, вы воспитали и вскормили - и поверьте, все, что хочу, - это узнать вас лучше, отдать вам всю оставшуюся жизнь. Помните? Порой, увлеченный  вашими мыслями, я останавливался, открывал рот и жадно внимал каждому вашему слову. Я духовно вырос из этих душеспасительных бесед! А как часто мы говорили о политике и выяснялось, что подо мной - кандидат экономических наук, и мы горячо спорили о темпах инфляции, забыв обо всем на свете. Вот они, мои университеты: в вашей постели! Вы дискутировали жадно, будучи уверенными, что отдались не напрасно, что на вас лежал будущий сторонник вашей экономической платформы.

Как вас не уважать? Вы вовремя отдались и вовремя исчезли, отдав, однако, знания и опыт. Именно на вас узнал о существовании объективной реальности. Да, от сей вредной объективности мира не спрячешься даже под вашим одеялом, - но что мне мир, если есть вы?! И мысли нужны только для того, чтоб понимать вас, но какие же умные это, должно быть, мысли! Дамы, как вы, со специальным образованием, требуют полной самоотдачи, высшего напряжения сил. И теперь, когда в моей личной жизни научный подход торжествует, в этом целиком ваша заслуга.

Подпишитесь, чтобы узнать моё чувство. Надеюсь на вашу поддержку, вижу в вас, прежде всего, верных подписчиц, ибо, пока живу, буду доказывать, что вас еще все хотят. Вы были моими, вы смело вошли в историю литературы, оставив толпы у входа в вечность. Вот оно, ваше бессмертие: мой журнал.

Поймите, мне уже не справиться с каждой в отдельности; журнал и призван продолжить наши интимные отношения в более тонкой, литературной форме.  Над этим и собираюсь работать. Подпишитесь смелее и помните: я всегда и везде с вами. И пусть вы не можете обладать мной в частности! В целом – пожалуйста. Даже умоляю вас: не отдавайтесь мне впредь, - а чтобы этого, чего доброго, не случилось, подпишитесь – и дело с концом.

Поверьте, это издание – единственная и, боюсь, последняя надежда на наше счастье. Так берегите это чувство, как его лелею я: подпишитесь, милые голубки. Журнал - последняя возможность не только сохранить наши чувства, но их развить и упорядочить. Ещё буду вас иметь, но в более современном форме: как подписчиц. Уверен, вы готовы к этому более высокому уровню интимных  отношений. Сколько же вы дали литературе  и сколько дадите ещё, но будьте искренни в вашем порыве: подпишитесь. Таким образом, вы как бы отдаетесь мне и тем самым вносите неоспоримый вклад в литературу.

Ещё раз о вашем всемирно-историческом значении. Само умение думать о женщинах я выработал именно на вас, благодаря вашей поддержке, вашей непосредственной работе со мной я обрёл стиль, но позвольте признаться до конца: вы всегда нравились. Сколькие из вас целовали меня в самом нежном возрасте! Вы назывались родственницами аж до сотого колена, и если я напрашивался на поцелуй, вы никогда не отказывали. По глупости ненадолго прибило к девушкам, но тем вернее вскоре вернулся к вам, милые друзья, бабчата. Голубки! Если порой и покидаю вас, то только для того, чтоб помнить с нежностью. Если и пишу о любви, то о вашей любви, пишу, чтобы вы поверили в мою любовь.

И журнал я затеял, чтоб прославить вас - и для чего же ещё? Я из всех вас богинь сделаю. Однажды вы уже были богинями в моей постели, - но вот более надёжный способ увековечиться: подпишитесь.

Особое спасибо за то, что вовремя меня соблазнили. Как смело за меня взялись! Знайте: и за это люблю вас. И пусть вас до обидного много, я все равно вас люблю! Цветите и дальше!

Несите в этот мир радость, ибо вы были моими. Пусть ваши творческие успехи не заканчиваются на мне: отдавайтесь,  но с должным,  напоминающим обо мне шармом, учите молодежь столь же неистово, как вы учили меня.

Позвольте прямо спросить: как же без вас? Нас познакомила, литература, пусть она нас и сплотит. Вот сила искусства! Журнал будет нашим еженедельным совместным половым актом. Вас тысячи, а я один, но вы можете меня иметь и в целом, и в частности, если подпишитесь.

Еще раз повторяю: вы - вечны! Если кто сомневается, докажу лично в журнале. Все вы - Венеры, ибо были моими. Подпишитесь, ибо вам слишком важно убедиться в собственной божественности! Не я ли своими руками раздевал вас - и вы выскакивали из одежд, как Венеры из пены морской? Не забывайте этого, друзья! Не любовники спасут вас, но моя доброта. Я спасу вас и спасу навсегда, ибо я спасу ваши души.

Вы будете читать строки, написанные моей рукой, и благодарно   меня вспоминать. Ваши лица озарит улыбка, милые друзья! Я тоже грустил, пока вас не встретил. Ведь ничто так не дорого, как знания, а я их приобрел в ходе нашей любви! Вы - моя судьба и счастье, но и великое утешение в горестях души моей.

Вам отдана вся жизнь. Подпишитесь, чтобы понять это до конца. К кому же, как не к вам, возвращаюсь после женитьб, к вашей короткой, но содержательной прелюдии, к тем дорогим сердцу мелочам, на кои вы не скупитесь. Вы еще не знаете, как вы хороши. Подпишитесь - и я объясню.

Сами видите: я - ваш. Но и вы - мои! Вы спите со мной в ваших мыслях, кто бы ни был рядом. Вы учили меня, а в итоге я научил вас. Уверен, многие с благодарностью вспоминают мои бочка - окорочка, как    они уже вошли в историю, мои дни и ночи, проведенные на вас, друзья. В качестве главного редактора  останусь внимательным и благодарным любовником, но, главное, более смело смогу доказать мою любовь: всем подписчицам вышлю шелковые трусики в первые же три месяца, - ибо я слишком оскорблен фактом, что столько красивых женщин расхаживает в грубых трусиках.

В моде буду придерживаться должного романтизма. Я предлагаю вместе бороться с прозой! Современной женщине явно недостает блеска, в ней легче увидеть товарища по несчастью, чем любовницу. Клянусь вновь поднять женщину на подобающий ей пьедестал. В одежде предпочитаю неясную сложность, и уж поверьте, найду, во что одеть моих подписчиц.

Надо ли говорить, что нажму на гармонию интимных отношений?! Я верну вам молодость, даже если вы этого не хотите. Это будет самый свободный журнал в мире! Нынче все понимают: найти себя можно только в постели, и моя задача - в бурной активизации этих поисков.

Дорогие! В какой-то момент вам покажется, что, кроме семейного воза, потянете и любовника; тут-то и понадобятся мои советы. Заранее уведомляю, что мой журнал заменит любого мужчину! Вы легко найдете деньги на подписку, если хотя бы неделю не будете кормить одного из своих любовников. Вы вскормили меня, этого достаточно. Не забуду, как вы разбивали в стакан два яичка, добавляли соли, сахара  и мучки - и получался славный пирожок. Вот! А еще удивляетесь, почему люблю вас. Вечно храните мою любовь, ибо я вечен, - и раз уж именно вы наделили меня вечностью, так подпишитесь, чтобы самим стать вечными! Не отриньте ваше счастье, друзья!

Наверняка, встречи со мной во многом изменили вас. Опишите это подробно - и журнал найдет возможность для сих, столь ценных публикаций. Чем подробнее, тем лучше; рукописи менее пяти тысяч страниц не принимаются. Опубликую их из чувства  не только благодарности, но и долга. Обязуюсь редактировать ваши собрания сочинений обо мне.

А теперь приступим, товарищи, к решению хозяйственных вопросов. Многим женщинам необходима справка, что я с ними спал. Необходима и для продвижения по службе, и в качестве моральной компенсации и для получения страховки, срок которой истекает через сорок лет после полового акта. Сколько женщин, чтоб получить такую справку, приносило в районные суды мои майки, трусы, презервативы, очки, романы и прочие вещественные доказательства! Для вас, милые дамы, я готов на жертву: всему собранию - а  здесь вас три тысячи триста  сорок две - выдаю справку. На входе в зал вам выдали два бланка. Первый, с моей подписью, удостоверяет нашу близость, сведения о которой сохранены благодаря помощи фирмы Эйпл-компъютор... Вот вы и оживилисъ! Многие, прочтя справку, вспомнили мою трепетную любовь!

Второй бланк - подписка на три года. Прижмите его к сердцу: он гарантирует мою духовную близость. Вы пришли, поверили мне, подписались, сдали деньги - и тем самым еще раз доказали, что мы - друзья.

Весь мир узнает о вашем величии и нежности, я отдам все  силы пропаганде ваших высоких душевных качеств. В чем еще могла б выразиться признательность, подобная моей? Пусть мир узнает, как люблю вас!

Так вот для чего люблю женщин: чтобы их холить, чтоб всему миру  объяснить мою любовь, которой нет конца! Как вы загадочны, как вы прекрасны! Верю в вас - и обращу в свою веру весь мир. Увековечим же себя в форме доступного издания! Да здравствует литература! Да здравствуют женщины, научившие меня любви! Женщины, на которых родилась идея журнала! Женщины, любить которых считаю своим долгом! Женщины, не затягивающие прелюдий! Женщины, посвятившие жизнь моему духовному росту!

Мечтайте обо мне, дорогие мои полюбовницы, а я на страницах журнала нашего общего детища, я буду мечтать о вас! Подпишитесь! Подпишитесь! Подпишитесь!

СВЕТСКИЙ ПРИЁМ

Он изящен. И когда злится, и когда волнение едва чувствуется на его покрасневших щеках. Со всем присущим ему шармом Жуан плывёт в море женщин: одних целует осторожно, в щёчку, других уверенно в губы, - а то и дружески повиснет на передовой, аппетитной даме - и прилюдно, со всей полагающейся торжественностью, чуточку её совращает, но так, что это всем приятно. Дама счастливо улыбается вместе со всеми; не столько потому, что тактично отдалась при всех, но пуще оттого, что Жуан пообещал ей целый разворот журнале!

Тут так принято: все немного друг друга соблазняют. А Жуан? Как он любит блеск, красивые лица, изысканные платья, как он весело купается в им же созданном великолепии, как сладострастно тонет в нём.

Какой тут только твари не порхает! И сияющие, готовые наброситься видеобабы, и травести с огромными, накрашенными губами, и транс-, и супер-, и так - и - сяк - сексуалы! А то простенько мелькнёт выводок поблекших по-лядушек в коротких, будто б даже и школьных платьицах, а вслед проковыляет хмурый бабец, перелезший в пенсионный возраст, но как встарь жаждущий любви. Тут и марафонщица, и местная королева красоты, бабы, бабчата и бабчонки всех оттенков и калибров, а пуще просто женщины с головой и деньгами,  превозносимые Жуаном и превозносящие его. 

Вот он подпархивает к редакторше бойкой демократической газетёнки, крупнокалиберному бабцу со строгим разворотом бровей и шепчется о выборах, и вкрадчиво, но с тактом воодушевления втолковывает, что надо объединиться, чтобы прокатить либералов. А эта дама с крепенькими ножками вечно путешествует с любовниками, но вот на день-другой завернула к мужу - и, конечно, зашла к Жуану, испытанному другу. Он жадно любит здесь, в давке, страстно, впопыхах, шепчет, а порой и закричит что-нибудь возвышенное, будучи уверен, что все его шёпоты и крики попадут в отделы светской хроники всевозможных газет, газетёнок и газетёночек, что все его скромные экстазы на публику будут хорошо оплачены. Ему слишком важно создать впечатление изысканной интеллектуальной оргии, когда свинство прочно удерживается в рамках литературных традиций. А эта разношёрстая, потрёпанная толпа - пишущие дамы, почти родственницы, особое, милое племя, считающее за честь описывать проведённые с Жуаном ночи в суровом, современном стиле. Они все поиздержались на любовников и тактично атакуют Жуана, видя в нём покровителя. В сбивчивых, однообразных просьбах они называют мужей крокодилами; Жуан ласково журит их, обещая поднапечатать в своём журнале.

-Крокодилы на Ниле, - доверительно внушает он, - а не в ваших постелях!

Несносные бабцы! - прощается Жуан, и снова бросается в море радостных лиц, в сияние грудей, снова шепчет новёхонький анекдот в подвернувшееся ушко, а этой целует роскошное голое плечо. И не ошибся: дама, стриженая бобриком, - министр юстиции. А вы думали! Да тут полно дам от политики. Жуан отдаёт предпочтение депутаткам передовых партий, поскольку это более всего соответствует духу времени, но как бы случайно прижимает и пару коммунисток, по привычке присоседившихся к столу с бутербродами. По его мнению, дамы в политике нужны: они не только вносят женственность в общепринятое неизбежное насилие, но и пытаются его направить в своё тёплое русло. Более того: Жуан убеждён, что их груди - тоже политика, и если какая даже и не очень передовая дама заявится на его приём без бюстгалтера и уверенно шевелит грудями, он всячески это приветствует.

Вы никогда не догадаетесь, что весь приём - очередная свадьба, что невеста крутится где-то неподалёку. Но как её найти? Ведь даже те дамы, что считались блондинками, на приёме стали рыжими! А все вместе они подсовывают хозяину вечера советы и статейки.

Его завораживающий шёпот то становится злым: Жуан укоряет какую-то бывшую жену, ненароком затесавшуюся в родственницы новой, - то приобретает жесткие нотки наставника: эта леди с высоко накрученной прической убила двенадцать любовников во время оргазма - и Жуан считает долгом заняться её перевоспитанием лично.

Он тактично ищет жену. Найти её тем труднее, что здесь нет незнакомых лиц: кто побывал в его женах, а кто в любовницах, - а больше тех, кого он видел в кино или во сне, иль хоть как-то вообразил; все услужливо, хоть и не без иронии, заявились и мило, по-родственному, зудят. Больше тех, что сошли с обложек его же журнала. Здесь они в толпе, но уже завтра на телеэкранах и рекламных стендах всего мира.

Порханье в мире собственных фантазий и создаёт его имидж, он уверен, что именно эти лица, платья, причёски надо вовсю тиражировать и расклеивать на каждом углу. И сам он - не начальник отдела рекламы и даже вовсе не начальник, а некий мужской дух, квинтэссенция мужчины во внушительных чёрных очках, неизменном атрибуте величия, выражающем духовную поддержку толпам амазонок, не уместившимся в его дворец, пересекающим белый свет в узких, кощунственно чёрных жакетах и тесных, коротких платьях.

-Вы не видели мою жену? - спрашивает Жуан у седенького, вихрастого старичка, режиссёра трёхсотсерийника о нем самом, о дон Жуане.

-Не знаю, - дружески улыбается тот.

Жаль, весь этот великолепный мир равнодушен к его жене, ибо жениться считается утомительной работой Жуана, но всем приятно, что в очередное плаванье он пускается радостно, как в первый раз.

Он встаёт на колени. Пред кем это, извольте узнать? А, так это же известная террористка; как её не любитъ? Он целует её тонкие пальцы, край арабской ткани и обнимает её колени. Он ползёт руками и выше! Пока в трусиках не натыкается на револьвер. Всем смешно. Какой озорник!

Всегда так: если Жуан кого-то чуточку и совращает, то только для того, чтобы всем стало интересней.

А вот стайка сексбомб. Одна, что в отставке и потому подалась в  депутаты,  дружески наклоняет тюрбан приближающемуся  Жуану, другая приветливо сбрасывает лифчик, третья по-свойски прячет  его голову  в своей груди. Жуан уже забыл, что ищет свою жену, он спешит признаться, что любит только их - и тут же, не путаясь в прелюдиях, всех троих изысканно соблазняет.

Но как описать сей должный церемониал? 0ставим их заниматься своим делом.                   

ЗВОНОК      ОТЦУ

-Как ты там, папа?

-Хорошо.

-Не болеешь?

-Нет. Лежу, читаю.

-С котом?

-С котом-то с котом, но больше с клизьмой.

-Очищение.

-Только так. И тебе советую.

-Спасибо. Я-то бросил эти азиатские штучки.

-Женя, а мы ведь в Азии. Вот и наслаждаюсь.

-Зайти к тебе на день рождения?

-Не надо. У меня напукано.

-Это всё клизмы! Брось ты эту чертовщину. До хорошего не доведет.

-При чем тут они? Пуки - это естественная реакция моего организма на демократические преобразования. Нахер этот буржуазно-советский строй! При такой путанице все, что остается - клизьмы себе ставить. Так что, сознательно-добровольно ставлю себе клизмы.

-Заходи ко мне.

-Пукать в твоем роскошном офисе? Это слишком. Тут как раз очередной виток инфляции, а в такие моменты, ты знаешь, я готов бздеть с утра до вечера. Без передышки.

-Мрачно, папа. Мрачно. Что тебе подарить?

-Мне?

-Кота египетского хочешь? Пока твой старится, могу подержать у  себя.

-Сколь ж он стоит, твой египетский?

-Тыщ пятьсот.

-Да моя шкура, Женька, и та меньше стоит! Не надо.

-С днем рождения.

-Спасибо, что позвонил.

-Пока.

-Давай.

О      ПОЛЬЗЕ      БРАКА

От издателей.    С особым трепетом помещаем мы эту статью, вернее, пламенное воззвание. Мы честно отдали браку всю сознательную жизнь: и его пропаганде, и раскрытию таящихся в нем духовных богатств. Мы вечны, ибо мы брачуемся. Мы сознательно создаем наш авторитет и наш образ в браке, только в нем и только для вас, дорогие друзья.

Брак - наша социальная позиция, но и наиболее яркое выражение нашей деятельности на пользу общества. Мы работаем и работаем для вас.

В браке мы не только созидатели, но и учителя: мы воспитываем общество ради его блага. Наша величайшая мечта спасти людей посредством брака лишь крепнет в горниле испытаний.

Верьте: вовлекая в брак, мы желаем вам добра. Казалось бы, зачем жениться нам, е-ачам - виртуозам? Да чтобы именно в браке подтвердить высокий уровень мастерства! Так обрачумся смело! За обрачеванных обраченных обрачующихся брачатых брачеватых брачёванных!

Речь Жуана о пользе брака.

Господа! Одним из главных ориентиров в работе нашего издания является разъяснение пользы и преимуществ брака. Мы обращаемся ко всем людям доброй воли: женитесь! и да пребудет с вами наше благословление.

Ведь как это верно придумано: отдаваться, всех об этом оповестив! Подумайте сами: зачем она  отдалась тогда и продолжает отдаваться бесплатно? Уж нет ли тут какого философского смысла? - и вы поймете, что брак, этот общепринятый переход от тайных сношений к явным, призван спасти вас. Конечно, речь идет о браке под эгидой нашего издания.

Мы утверждаем, что, как ни крути, а жениться надо. Сами мы в этом не уверены, но убеждаем вас из чувства долга. Вы уже заметили: мы совсем иначе, чем принято, понимаем отношения издания и подписчика: мы лично отвечаем за ваше счастье и не успокоимся, пока  вас окончательно не женим.

Хватит вам скитаться по диспансерам и прочим венерологическим учреждениям! Приходите к нам. Сначала мы вас вылечим, а потом женим. Только так! Сначала спасем для нашего журнала, затем - для вашей жены, а в итоге - для всего человечества.

Конечно, для любви брак - испытание и самое варварское, но раз уж вас не хватает на любовниц, раз уж вы хотите не только любви, но и приличий, раз еще надеетесь спасти свою душу, то женитесь под нашим непосредственным руководством.

Именно сейчас, когда вы убедились, что вам уже не надо любви, у вас и появляется интерес к семейной жизни. Тут-то рядом и должен быть друг: женщина, которую нет необходимости постоянно соблазнять. Она бережет ваши силы уже тем, что ни на что не претендует, - а  это ли не подлинный гуманизм!? Женитесь, чтобы перевести дух, чтобы отдохнуть.

Конечно, нельзя свести все многообразие добрачных отношений к скуке семейной жизни - и вы получите все, что хотите, но в более спокойной и изысканной форме, приличествующей скорее традициям литературы, чем жизни. Усвойте смысл самых необходимых действий в браке и свершайте только их, а мы научим понимать то, что вы делаете.

Пока же, если вы хотите жениться, но до конца не уверены, что это нужно, приходите к нам. Мы объясним вам ваше будущее счастье, а пока  твердо верьте: женщина - не только зло, пусть и необходимое; она - такая же подписчица, как и вы, а  значит, в чём-то очень важном - ваш друг.

Надо ль говорить, что мы спасаем лишь наших подписчиков и подписчиц? Это наш оплот, но и наша паства, к которой советуем присоединиться и вам.

Знайте сразу: любовниц мы никак не отрицаем. Более того, в том сложном механизме, что называется семьей, мы учим так организовывать производство, что любовница невольно помогает жене. Подробные необходимые рекомендации вы найдете на страницах нашего журнала, пока же скажем с твердой уверенностью: если не одна жена, то жена и любовница сообща спасут вас непременно. А уж если не спасут ни та, ни другая ни вместе, ни в отдельности, то спасет наше издание. Так что женитесь, но не забудьте подписаться, ибо кто завел жен и любовниц без наших советов, не могут быть уверены в своем будущем. Поймите верно: твердые гарантии мы даем только нашим подписчикам.

Вы женитесь, а мы вам поможем. Женитьба - не только уступка женщине, но и здравому смыслу. Это единственная возможность понять женщин! Брак - глупость, но делайте глупости, которые были бы понятны женщинам - и они ответят горячей любовью.

Брак не изжил себя. Да, он держится на компромиссе, но ведь компромисс бывает страстным! Да  и само желание людей помочь и удержать друг друга - не самое низменное. Чтобы сломить ваше упорство, мы готовы пропагандировать возвышенный взгляд на брак.

И впрямь, любовник - это, если можно так выразиться, еще не воплощение! Для души женщины он то ли тень, то ли один из многочисленных переходных периодов, - ибо не в том ли призвание мужчины, чтобы спасать женщин от них самих? Большие чувства вырастают только в браке, но как раз брак оберегает от слишком сильного чувства. Тут жена - ваш союзник: она сама не будет нагнетать слишком большого чувства из заботы о вашем здоровье.

Брак - вечный путь друг к другу, и мы поможем его пройти. Вы найдете в жене то, что вы ищете; лишь следуйте нашим советам. Вас все равно прибьет к браку, и пусть уж это произойдет при нашем контроле, чем кое-как. Все равно женитесь хоть разочек из желания   понять женщин, доверьтесь нам добровольно. Вы в любом случае передохнёте  в браке, а если при этом внесете в него всю полноту и яркость добрачной жизни, то еще и духовно обогатитесь! Частично потеряете квалификацию, зато обретете покой, а главное, спасете чистую женскую душу: часто женщины выходят замуж только потому, что им легче отдаваться из чувства долга, чем из приятельской симпатии. Женщина до последнего верит, что вас еще можно приручить, - и не разрушайте столь благотворную иллюзию хотя бы из благодарности.

Итак, женитесь, ибо любовниц мы подыскиваем лишь мужчинам, проверенным браком.  В том и особенность нашей работы, что мы сначала женим, а потом вручаем любовницу. Вручаем для поддержки и координации брака! 0т такой выстраданной последовательности мы не отступимся, ибо это, по нашему глубокому убеждению, путь всего человечества: от жены к любовнице, - а не наоборот. Горячо рекомендуем начать с жены, потому что ваше здоровье нам слишком важно.

Обидно, что вы до сих пор несчастливы! Вы только подумайте: и прелюдии не надо, и раздевается сама. А это только начало, только приличия в браке! Или считаете брак последовательностью определенных, неукоснительно свершаемых действий, сдобренных общепринятым пошлым шармом? Тогда вы не наш подписчик! Простите, да  где же, как не в браке, вы сбережете силы для любовницы? Как узнаете мир и женщин, если не из законных сношений? Или вы надеетесь всю жизнь сношаться вне правовых рамок? Все равно все ваши сны сбудутся только в браке; куда вы денетесь!

Брак - единственный путь к вашему истинному я, и пройти его вы сможете только с нашей подписчицей! Путь к интеллектуальным вершинам, равно как и путь к политическому равноправию лежит через брак! А ведь именно этого вы хотите. Наше  издательство находит таких жен, что вы чувствуете себя самым умным, самым свободным, но при этом вас не покидает ощущение, что вы обладаете сразу многими женщинами. И тут еще нет чуда, это лишь приобщение к нашим литературным традициям.

Вам нелегко: вы вконец запутались в любовницах, ни денег, ни счастья нет - и вот тут-то мы идем к вам, и вас женим - и тем надолго утешаем и возвращаем веру в жизнь, и находим новых интересных женщин - и как нашему подписчику, и просто как гражданину.

Да мы знаем вас лучше вас самих! Ваша предрасположенность к проституткам найдет свое достойное воплощение только в браке: ваша нами просвещенная жена и станет вашей проституткой, если вы станете регулярно читать наш журнал. Простите, но вы, кажется, не  знаете женщин, их умения разделять кошмары и тем освобождать от них! Нет такого ужаса, от которого вас не спасла б любящая женщина, - а  именно таких выращивает наше  издание.

Мы первые знаем, что брак напоминает вечно тонущего человека, но без устали его спасать - что может быть отраднее этого занятия? Оно займет вас целиком - и вы почувствуете себя спасенным! Это от любви никогда не  очухаться, а от брака рано или поздно приходишь в чувство. Конечно, не без наших консультаций.

С любовницами вы как в открытом море,  в тихой заводи брака непременно найдете адекватное выражение любым чувствам, так что можете жениться из большого чувства, а можете просто по знакомству: все равно, после года  обкатки браком вы будете милыми друзьями. Вы мирно избежите любви, счастливо забудете  о ней, а мы будем ласково тревожить вас: поведем по пути интеллектуальных открытий, хоть притом наши любовницы удержат вашу чувственность на должной высоте. Омут семейной жизни окажется сладким!

Сколь опасно любить страстно: ни денег, ни здоровья не напастись,  - а в браке, этом противостоянии, скрашенном приличиями, есть высокая радость горьких открытий - она и поведет вас к вершинам духа! Пока вы только слышите от других о ваших эмоциях, а в браке вы их осознаете. Ибо мы - философы брака, мы объясняем брачующихся им самим.

Итак, одну  из женщин вы должны принять как друга. И уж не бойтесь ее, ведь мы рядом. Не так уж плохо, что вы реализуете свои фантазии со старой знакомой. Она кажется вам случайной, но поймите всю необходимость этой случайности! Женщины в своем стремлении оставаться честными до конца предпочитают отдаваться старым знакомым. Простим эту извинительную слабость! Зато есть же что-то величественное в том, что вы спите  открыто!

Согласитесь: что-то теплое вносит эта женщина в вашу жизнь. Порой хорошо побыть с ней рядом, чуточку поволноваться и что-нибудь выпить.

Впрочем, мы чуть не забыли, что вы еще не женаты.

Что же, дело за вами. Приходите. А мы вас женим. Уже из благодарности за то, что пришли.

Мы ждем вас, друзья.

ДОН     ЖУАН     О      МОДЕ

(кусочек из большого интервью)

Я б хотел снять фильм о моде. Очень короткий, но не клип. Не  о самой демонстрации моделей, но о духе моды.

Возможно, речь пойдет о лжи. Ибо мода - ложь, но призванная смягчить нравы, мода способна подтолкнуть мир к удобной, невинной лжи, лжи очаровательной, как распустившийся цветок.

Да, фильм рекламный, но пусть наше желание одеть женщин не будет в нем главным. Пусть зритель поймет, что мы не  создаем свою моду, но просто берем ее  из жизни.

Именно в моде я б хотел выразить мое желание любви: как женщины вдыхают в меня это святое желание и как я его возвращаю: несу в те же толпы, откуда оно пришло.

Я сниму это желание деловито, без соплей, запечатлею на лучшей пленке, как оно и создает, и ужасает, как невольно ему доверяюсь, как в нем тону. Мода - первый ясный план моего фильма, но фильм и о любви, обязательно о любви.

СОБРАНИЮ      БЫВШИХ      ЖЕН

А, слетелись! Весь мир уже подписался, вы чего ждете? Люблю вас, до сих пор люблю окаянных, хоть и не знаю, за что. Потому и собрал, что сердечно вас жаль: вам на  роду написано побывать в моих женах, - но знайте, милое, хоть и глупое племя: мой журнал уже давно выходит в свет. Он призван не только спасти вас духовно, но и существенно поправить ваше материальное положение. Поверьте, уж никто, кроме меня, и не помнит, что вы мне  отдавались бог весть когда, - так что удивительного, что задумался о вашей горькой судьбе и решил спасти вас?

Журнал и создан, чтоб вас хоть как-то утешить и ободрить. Вот вам шанс, уже последний, примириться с собственным существованием, а заодно и послужить истории литературы: подпишитесь! Не отвергайте вечность, которая в моем лице смотрит на вас. Вот ваш шанс вырваться из забвения и заявить о себе всему миру! Возрадуйтесь, ибо пришел ваш час - и подпишетесь.

Итак, всех поздравляю с моим вторым пришествием. Спешу заверить в том, что оно состоялось, - ваша большая заслуга: правда, образованием и манерами обязан любовницам, но зато вам - трудолюбием и упорством. Чистосердечно признаюсь: я люблю вас. Теперь понимаю это со всей глубиной, но поймите, родные, меня верно: люблю вас в качестве потенциальных подписчиц. В ином качестве я вас, как и прежде, побаиваюсь.

Что ж удивительного? Слишком хорошо вас знаю. Вы мужественно терпели мою морду ради детей, но у меня не было стимула терпеть ваши выходки! И до женитьбы вы лелеяли какие-то свои иллюзии, а позже проклинали меня за то, что на них, видите ли, покушался. Для вас я был и остался призраком, я создан из ваших глупых мечтаний и также призрачен, как они. Сколькие вышли замуж с идиотской целью: вырасти духовно, отдаваясь творческому человеку. Потому и строжусь на вас! Что хвосты-то расфуфырили, кошки драные? Или так уж осмелели, что и не боитесь меня? Подпишитесь, а то вовсе вас забуду! Тогда уж на себя обижайтесь.

Готов простить, ибо вся ваша вина только в том, что бог весть когда побывали в моих женах. Этому горю уже ничем не поможешь! Забудем наш брак как страшный сон! Пусть этот ваш недостаток не мешает увидеть во мне друга.

Итак, заполните чистые бланки, распишитесь внизу и лично мне вручите тридцать тысяч рублей. Ибо люблю вас. За ближайшие три номера. Будьте, пожалуйста, рентабельны, ведь общение со мной тоже чего-то да  стоит. Можете подходить группами, а можете по одиночке: я вас все равно люблю.

(К трибуне выстраивается вереница мрачно-грустных бабцов).

Знайте: это ваш робкий, первый шаг в вечность! Он на глазах спасает ваши души! Учтите: доходы от журнала пойдут на алименты. Пожалейте хоть малых детушек, если себя не жалко.

О, грусть и б-ядство! Погубили вы милых женушек! А ведь кого еще любить, кроме вас? Кто, как не вы, отдавались многократно и бесплатно, лишь из чувства долга? Пришло и ваше время, мило-порхучее племя! Прежде я только любил вас, а теперь вижу, что этого мало. Зачем вы доверились мне, несносные бабцы? Или я не предупреждал? Эх, надавать всем вам поджопников по старой памяти!

Простите, что строжусь, но как еще спасти вас? Милые мои паскуды! Скольких я уже трудоустроил, сколькие повыходили замуж, скольким я лично нашел любовников!

Уже сто двадцать из вас сдали деньги. Значит, вас еще можно спасти. Верьте: журнал - плод горестных раздумий о нашей несостоявшейся семейной жизни. С тех пор, как с вами развелся, думаю только о вас. Так давайте думать вместе! Вместе и по-новому! Подпишитесь, чтоб вернуть былую нежность!! В какой же, как не в журнальной, форме восстановить родственные  отношения? Увядшие, грустные, забыто-б-ядовитые, ни рожи, ни кожи, ни любовника, ни акций, вы потому и достойны внимания, что отдавались в законном порядке. Да у меня б никаких денег на женщин не хватило б, кабы не ваша дружеская помощь! Знай себе цену и гордись, милое бляжье племя! Вы беззаветно отдавались - пришло и мое время отдаться, но в журнальной цивилизованной форме.

Всему миру расскажу, как добротно вы меня вскормили. Уже пятьсот! Каждой подписавшейся обязуюсь раз в полгода выдавать по любовнику. Как глубоко понимаете! А все потому, что часто отдавались; с теми, кто отдался лишь раз, не может быть такой душевной близости. Поверьте, родные, мне  самому обидно, что вы отдавались бесплатно! Как это изматывало морально! А потому основное назначение журнала - стать посильной компенсацией.

И еще раз, друзья, о литературе. Я так любил ее, что женился на вас; так позвольте хотя бы в литературных традициях примириться с вами до конца. Вы подписались, а теперь ждите: мир скоро поймет, что вы страдали не напрасно, что ваш страшный опыт послужит уроком грядущим поколениям. Более не делите меня и мою литературу! Вы пытались перетянуть в свою сторону, но вот сама литература протягивает вам руку: пишите обо мне! Рукописи менее десяти тысяч страниц не принимаются, рукописи более двадцати тысяч страниц печатаются сразу. Как я стремлюсь в искусство из былой любви и нежности к вам, так и вы отдавайтесь литературе столь же беззаветно, как прежде отдавались мне. Всего вам доброго, друзья!

От издателей.    Друзья! Как это верно сказано, господа. Этой публикацией мы передаем привет всем нашим женам, а вернее сказать, боевым подругам. Именно на вас, дорогие друзья, мы создаем литературные традиции. Под вашим непосредственным и чутким руководством. Именно ваша тяга к знаниям заставляет нас совершенствоваться. Как часто, изнемогая от бурь издательской деятельности, мы прячемся в вашу надежность и покой. И пусть порой вы отдаетесь слишком часто! Это неслыханная любовь к литературе  слишком громко говорит в вас. Цветите, пожалуйста, сами, а мы и впредь будем вас радовать.

БУДНИ

-Сегодня поезжайте вы.

-Куда опять гонят?

-В типографию.

-Я вам повторяю: поезжайте туда еще раз. Требуйте рекламу сегодня же.

-Готово?

-Не сходится пять строчек.

-Выбросьте  эти.

-Поезжайте за интервью.

-Не знаю, где  она.

-Найдите. Я узнавал: улетает на 20.30. В крайнем случае, поймайте прямо в аэропорту. Она должна вам дать интервью! Такая договоренность существует.

-Нет. Поезжайте сами и ругайтесь сами. Без рекламы в редакции не появляйтесь.

-Кто там?

-Дама из Женских Новостей.

-Договаривайся на 14.00: пятнадцать минут интервью. А пока ко мне фотографа.

-Вы еще не уехали? Что хотите, то и делайте! Это ваша работа.

-Поймите, она улыбается не  всем: у нас не порнографическое издание. Она улыбается каждому в отдельности. Эту девушку - на десятую страницу: здесь она смотрит на читателя с закрытыми глазами.

-Простите, с закрытыми глазами не смотрят.

-Смотрят, когда любят. Сфотографируйте желание. Она не спит! Она откроет глаза, увидит читателя - и отдастся ему. Понятно?

-Здравствуйте. Понятно. Заходите за номером журнала прямо в редакцию. Нет,  за почту мы не отвечаем. Пожалуйста.

-Она становится желанной, когда читатель на нее смотрит; что-то в ней должно подсказывать возможность близости. Это доступность, но высокая, характерная лишь для нашего издания. Вот ваша работа с читателем. Я не говорю, что вы не умеете работать! Просто, нам нужны более тонкие нюансы. И мы вам верим. А это фото - на обложку.

-Не очень страстно получилось?

-Нет. Как раз то, что нам нужно: эта страстность успокаивает, в модели что-то от древней богини: от страсти, запечатленной в камне. Хорошо. Это на обложку. А это фото подойдет для пятидесятой страницы. Тут она чуточку доступней. Пусть так ее почувствуют наши молодые читатели: она сойдет в их постель прямо из нашего журнала! И о предстоящей работе. Покажите, как она выходит из желания любви читателя.

-Первая любовь?

-Пусть так. Ничего не имею против. Идеи есть?

-У меня есть такое фото. Вот.

-Нет. Тут она просто ждет.

-Этого мало?

-Конечно. Она должна заколдовывать своим ожиданием. Нужна целая поэма, а не простой ответ. Здесь можете нажать на большое чувство; ничего страшного. Например. Она, хорошо снятый призрак, раздвигает толпу, чтобы найти читателя. Далее - близость в толпе! Причем, это возможно только с нашим читателем. Вот он задыхается под ее сладкой тяжестью. Если б такое фото получилось, то    стало б рекламным щитом журнала.

-Нежность в толпе.

-Да. Мы поставим эту вашу нежность на все перекрестки. Читатель ошеломлен. Он еще не понимает, что этот праздник подарили ему мы, - а она уже уходит в море нежности, возвращается в свою стихию, но, уходя, дает понять, что еще вернется к каждому нашему подписчику.

-Ваша статья получилась. Все верно. Простите, я занят с фотографом. Что надо, мы добавим. Эмоции только те, что нужны по работе. Так и скажите. Она и должна открывать в себе те чувства, которые нужны журналу.

-И опять, прощаясь, она колдует издалека, но она уже не богиня, а добрая знакомая читателя.

-Зовите из Женских Новостей.

-Здравствуйте. Я б хотела подписаться.

-Отдел подписки в шестьсот второй.

-Пожалуйста, подпишите меня.

-Именно я?

-Именно вы. Пожалуйста.

-А эту зачем впустили?

-Сама проскочила.

-Что-нибудь традиционное?

-Обычные вопросы, Евгений Иванович. Над чем сейчас работаете?

-Пишу о любви.

-Одна тема! Вы верны ей.

-Одна. О моей любви знают все, но я хочу сказать, кого я люблю. Этой женщины, может быть, и нет, хоть она в каждой встречной. Сегодня она слишком ясно живет во мне.

-Слишком?

-Так ясно, что скоро ее узнают все. Вы увидите ее на всех перекрестках.

-На перекрестках полно проституток.

-Не знаю, как вашего, а девушки моего издания не падают так низко.

-Кто там еще?

ПОСОБИЕ ДЛЯ      НЕСОСТОЯВШИХСЯ      ЛЮБОВНИКОВ

Человеческое, что-то уж слишком человеческое.

Книга  для свободного духа в осьмнадцати томах.

От издателей.

Мы публикуем основное произведение дон Жуана после тяжких раздумий. Да, оно подтвердило нашу мировую славу, но и принесло тучу завистников и клеветников. И это притом, что в своих публикациях мы сознательно избегали цитировать его произведения, вызывавшие живейший интересно и уж вовсе неслыханную волну нападок. Тем более, мы не печатаем наши романы. Лишь искренне признаемся, что пишем их в сердцах любимых женщин. Пусть они там и останутся. Навсегда.

Не публикуем и репортажи с места событий: с женщин, которыми наш коллега обладал. Как они актуальны сейчас, в наше нелегкое время! Ведь даже и там, на любимых женщинах, его целиком занимали государственные проблемы. Каким наслаждением было б представить их на суд публики, как интересно было б читателю узреть воочию нелегкий литературный труд, те поистине драгоценные штрихи, что придают половому акту, этому простому и нужному делу, политическую злободневность!

Нет! Мы наступим на  горло собственной песне! Пусть читатель увидит ежедневный кропотливый труд всех нас, пусть он узнает наши сомнения и трудности, а не наше и без того очевидное сияние. Из того же уважения к читателю главы основного труда даются в усеченном состоянии.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Прежде всего, книга предназначается для тех толстожопых милых дам, что испытывают временные трудности с любовником: книга призвана скрасить их вынужденный простой, - но и мужчины прочтут ее с интересом, ибо все  они, по мнению редакции, - так или иначе несостоявшиеся любовники.

Наша кафедра много лет разрабатывала эту проблематику, и если на обложке вы видите только мое    имя, то это не более чем условность: нас много и, уж не сомневайтесь, мы сможем вам помочь. Поэтому самые важные разработки - например, о половом акте - излагаются от имени всей кафедры.

Предлагаемые методики обязательно спасут, прочтите их внимательно, а при правильном употреблении они поистине универсальны. И как может быть иначе? Ведь в основу книги лег мой личный опыт. Всю жизнь с младых ногтей работал с женщинами, но пришло время щедро поделиться опытом. Поймите меня верно: я не сплю с женщинами, я их воспитываю. Как главный редактор журнала Мужчина, каков он уж есть, как гражданин и как ученый. Высокое звучание просветительства вдохновляет меня   по возможности щедро отдавать свои знания другим.

Пришел к воспитательной работе не от недостатка  сил, но из глубочайшего убеждения в общественной значимости моих методических открытий. И пусть порой я не изящен, помните: я отказался от личного счастья, чтобы научить вас радоваться и любить! Даже если вы уверены, что женщины - зло, помните: сие зло, будучи изученным, обогатит вас духовно. Обогатит и разовьет ваше художественное чутье! А навыки работы с сим необходимым злом помогут в профессиональной деятельности. Так что, хоть женщины и зло, займитесь им всерьез.

Безусловно, книга посвящается начинающим, ведь начать никогда не поздно. Она поможет всем, кто еще надеется любить. Прочтя ее, вы с удивлением узнаете жизнь и женщин, вы хоть и поздно, но поймете, как много женщин вам предстоит.

Да будь вы хоть трижды трухлявый пень, вам все равно не помешает знание, как распалиться, если и так дел выше головы, как раскочегарить партнершу, тоже, вроде вас, подзабывшую о любовных делах. Уверен,  мой опыт поможет выкроить время и для любви. Обобщая, можно сказать: читайте, читайте и еще раз читайте. Может, у кое-кого и поднимется, но не опустится ни у кого! Настолько передовой опыт.

Книга написана из гражданского долга. Я хочу справедливости в человеческом и философском смысле: когда у одного веер любовниц, а у другого хоть шаром покати, я страдаю, прежде всего, как гражданин! Ибо все достойны сношений, все должны утверждать себя в любви! Что, как не школа любви, облагородит гражданские чувства?

Книга создавалась и из чисто литературных побуждений: ее существованием мое донжуанское сословие отдает должное сотворившему нас, - ведь все мы, дон Жуаны, - дети одной матери Литературы, - но голос крови не заглушает демократический пафос нашего труда. Наш демократизм – в борьбе: мы протестуем против понимания любви, навязываемого реакционными структурами, против засилья пошлятины. Или это любовь: в ста тысячах экземпляров, общедоступная и по сносным ценам? 3ачем любви эта безудержная популяризация секса? Миру нужно лишь одно наше издание, да  и то с учетом многочисленных поправок, вносимых самой жизнью.

Слишком немногие реализуются в любви, ибо в обществе потребления уже принято не любить друг друга, но потреблять. А разве сие предначертано свыше? Нет, господа. Человек рожден для счастья, как птица для полета - так пусть и порхает, как полагается.                        

Я слишком хорошо знаю пышные  одежды похоти, но обещаю использовать знания на благо всего человечества. Эти одежды по большей части литературны: они слишком тонки - при всей пышности! - чтобы отразиться в других видах искусства. Книга дальше от вас, чем театр и даже чем экран. Нет фильма, который бы не навязывал себя, нет спектакля, в котором не сверкали б надоедливо голые задницы, моя же литература уведет далеко от секса, - но только для того, чтоб верней к нему вернуться. По мне секс - не столько сильные впечатления близости, а скорее тонкая игра  с самим собой, тихая ворожба вокруг желания любви. И если порой в моей книге все ж описываются постельные сцены, то только для того, чтобы напомнить, что и такое бывает, что необходимы и практические занятия любовью.

Итак, читайте самих себя в нашей книге! Пусть вас не испугает узнанное о самих себе! Откройте любовь еще раз, чтобы впредь без нее не обходиться.

От издателей. Отметим успех книги зарубежом (например, Lehrbuch fur Liebhaber. Munchen. Genkas Verlag. 1991) и всплеск сексуальной активности в дальних районах России, где книга раскупается особенно бурно.

СУПРОТИВ      ИМПОТЕНЦИИ

Часто случается, ваши знаковые, ваши соседи и даже ваша жена решат, что вы импотент. Не верьте им! Не торопитесь столь грустно думать о себе. Дело вот в чем: вы, подобно многим, еще не подписавшим наш журнал, предпочитаете  собственные фантазии живым женщинам, - а мы, и только мы беремся объяснить, что женщина - живое, доступное чудо. Мы учим близости заново; так учат таблице умножения усвоивших курс высшей математики.

Помните: чаще всего импотенция - плод идейных разногласий, ложного понимания либерализма и далекое эхо локальных конфликтов. Потому и нужна наша методически грамотная помощь, наши разъяснения и дружба. И будь вы беженец, бомж, погорелец, наемник или безработный, вы все равно остаетесь мужчиной.

А если вы профессор какой аль мастурбант, то и вам мы говорим: мы не против любви платонической, не выходящей за рамки литературы и даже обживающей ее, как свой собственный дом! Но и вы иногда  спускайтесь в реальный мир, хотя бы раз в год будьте мужчиной с нашей проверенной женщиной! Ибо ваша  импотенция - не что иное, как бездействие, причем самое страшное: бездействие веры, той самой святой веры, что исповедует цивилизация со дня своего сотворения. Поймите, от какого наследства вы отказываетесь - и вернитесь хотя б к умеренным сношениям под нашим непосредственным руководством.

Но, пожалуйста, не путайте нашу веру с современной, чисто экономического толка: мы не предлагаем толпы абстрактных богинь со стендов на перекрестках, с обложек многочисленных, журналов - или богинь на пятнадцать минут за двести франков. Нет! Мы сулим надежную, проверенную женщину - и уже сейчас готовы вручить вам вашу мечту. Да будь вы трижды импотент, мы вернем вас к жизни, наставим на путь истинный!

Истинно говорим вам: никогда не поздно начать с нуля. Под нашим началом вы узнаете первую любовь. Готовьтесь к ней, друг. Первое, робкое чувство! Кто его знает, каким оно будет?! Оно уже рядом, на страницах нашего издания! Только прочтите нас - и вы забудете импотенцию; только попробуйте наших женщин! И нам сколько раз казалось, уже, мол, и не сможем, - но мы пробуем, мы упорно верим, мы называем наших подруг первыми, мы любим как в первый раз.

Признаемся честно: этот первый робкий опыт иначе, как уроками мужества не назовешь, - но начните! Тут же, как прочли это, попробуйте! Попробуйте дома или у нас в редакции; где угодно, где читают наш журнал. Начните, а мы уж поможем сделать нужные выводы.

Вы попробовали - и значит, еще не совсем потеряны для жизни, значит, уже ничто не мешает вам подписаться на наш журнал, значит, ваш путь в большую литературу открыт! Вы искали друзей и нашли их в нас! Теперь совершенствуйте мастерство в нашей редакции и в нашем институте.

И пусть вы не мечтаете  стать дон Жуаном и смело войти в историю литературы, зато вы вернулись к нежности, вы обрели желание читать нас! Друг, товарищ и брат! Ты едва прикоснулся к нашему журналу, едва приоткрыл его, прочел всего несколько строчек - и уже понял, что сексуальная жизнь - не только тяжкий, неблагодарный труд, но и нечто такое, что дает шанс выжить, что помогает делать деньги, при этом не забывая о нежности.

Приходите к нам, нашим проверенным женщинам. Даже если   поставили на себе жирный крест, все равно приходите. Отведайте нашу женщину! Слаще не бывает! Это оживит ваше профессиональное мышление. Да! Вы, именно вы и приходите, ибо чаще всего импотенция случается с людьми, считающими себя деловыми: они совращают себя своим незнанием женщин, - а стоило б, ох, как стоило б довериться нашим надежным   женщинам! Именно мы, практики, и можем научить пользоваться сексом    в профессиональной деятельности. Мы хотим вас спасти - и потому так настойчиво взываем к вам! Только читайте нас, а мы так мило соблазним, так бережно поможем, что вы и сами не заметите.

Мы все равно вас спасем, все равно вернем вас к женщине. Лишь не отказывайтесь от своего счастья, лишь приходите к нам, друзья!

От издателей.     Нам не удержаться от важных дополнений. Все мы немножко ё-ари, а точнее ё-ари-методисты, мастера тонких разработок. Но мы и просто мужчины - и можем посоветовать самое простое и самое доброе: просто полежите на женщине с мыслями о вечности - и заметите, что вам уже лучше. Ибо просто быть на женщине - уже прикосновение к тайнам бытия.

Итак, займите позицию номер один и помните: она - для мыслителей. Ваша внутренняя работа и есть фундамент будущего, более  справедливого мира.

И у нас не сразу все получалось! И мы начинали не как концепция, а как ее интуитивная форма, и мы годами ходили в импотентах. Ложитесь, твердо зная, что каждое  движение на женщине имеет философский смысл. Ложитесь смело, ибо большего от вас, очень может быть, и не ждут.

В какую эпоху мы живем! Ветер перемен забрался уже  и в вашу постель, и вы уже не можете, не смеете думать, что вы импотент на фоне столь величественных общественных преобразований. Всего вам доброго.

ВЫБОР      ПАРТНЕРА

Вот вы отдались, а  нам грустно. Не потому грустно, что отдались, а что не тому, ох, совсем не тому. Да, мы первые, кто призывал вас любить мужчин, но отдаться вот так сгоряча, хорошенько не подумав? Большего легкомыслия мы и представить себе не можем! Верно говорят: семь раз отмерь, один раз отрежь. А вы все режете  и режете, и не меряете вовсе.

Самое ответственное в любви - выбор партнера. Выбрать трудно, ибо согласно новейшим технологиям вашим партнером может стать всё: и телефон, и кот, и бык, и бутылка шампанского - и мужчина!

(От издателей. Из врожденной деликатности мы поворачиваем повествование на мужчину).

Мы настаиваем на женщине, подталкивая вас к безобидному выбору. Пусть вас возбуждают взрывы, запах крови, убийства, накрашенные рты рекламных богинь, парламентская говорильня, - мы все ж обещаем вернуть вас к истокам: к живой женщине. Главное, поверьте в нас, подпишитесь на наш журнал, признайтесь, что выбрали не того партнера, а мы уже из благодарности сумеем возбудить вас, что бы вы ни искали в женщине: друга, спасителя, рабыню, гувернантку, проститутку, знакомую, даже товарища, - вы найдете это в нашей сотруднице. Только признайтесь, что наши женщины лучше всех!  Это общеизвестного нам важно именно ваше признание.

Сколько женщин вокруг вас!  Женщины по телефону, по телевизору, по газетным объявлениям, резиновые, пластиковые, плексигласовые, а за всей этой манящей толпой - живые женщины, ждущие вашей любви! Поиск женщины, удобной вашему воображению, вашему подлинному я, адекватное воспроизведение партнера, его сексуальных возможностей - огромная работа! Вы не справитесь с ней в одиночку, кустарным способом, и начать эту грандиозную работу надо сразу, как только вы услышали о нас. Пока не поздно, присылайте все ваши данные: не только физические, но и пристрастия, слабости, - а мы, не откладывая, вычислим вашего партнера с точностью до миллиметра – и более того: мы найдем его!!

Вы знаете больших, уютных, абстрактных женщин, а мы заново приучим к мысли, что женщина - тоже человек, что обладать ею вам необходимо по работе. Вы лишь попробуйте, а мы под это дело подведем философскую базу, поможем вам найти ваши гносеологические корни и тем самым спасем вашу душу.

Вы духовно обогатитесь! Лишь один нюанс: ищите свои гносеологические корни в презервативе – только в нем! Не бойтесь ничего, милый друг: мы – с вами! Пусть женщины, что становятся вашими в результате долгой кропотливой работы, вас не удовлетворяют, путь ваша чувственность находит себя в работе или за рулем автомобиля, пусть у вас развивается страх перед очередным женским воплощением – преодолейте себя!  Вооружитесь презервативом, как пистолетом – и ничего не бойтесь!    

Надо ли говорить, что речь идет о нашем презервативе? Только он гарантирует уверенность в себе. Только в нем вы можете  начать уже в двенадцать лет, ибо уходит драгоценное  время, пока вы щупаете  девчонок по подъездам и онанируете у экранов видика; мы учим сознательно отдаваться уже  с детства. Только в нашем презервативе вы можете пробовать и на  заиндевевших скамейках парков, на подоконниках подъездов, на крыше, в очереди и на крыле самолета. Именно он вводит вас б мир женщин, только в нем мир до конца принадлежит вам. Ибо слишком много девушек и дам разъезжает в общественном транспорте в трусиках на слабой резинке.

Мир ваш, но при одном условии: наденьте наш презерватив. Наденьте ради себя, ради нашего журнала, ради литературы, ради счастливого будущего всего человечества. Наденьте его, друг, ибо тем самым вы защищаете  чувство от излишних волнений и сохраняете  возвышенный стиль отношений с женщинами не  в ущерб здоровью.

Тут одна осечка может стоить жизни! Уж на что мы бессмертны, а и то смирились с грозной необходимостью презерватива - и более того: мы отдали всю свою сознательную жизнь его совершенствованию. Знайте: он не покушается на  свободу творчества, но разумно ее  ограничивает.

Итак, презерватив - главное в поисках партнера, и если вы его надели, то можете подумать и о душе. Конечно, пользоваться им надо мудро, чему   и учат наши специалисты    на вечерних и ночных курсах  (последние длятся до утра по просьбе  обучающихся). Пусть вы и не пришли к нам! В нашем презервативе вы все равно спасены - и для семьи, и для вечности, и для нас.

Так что же  такое презерватив? Достаточно ли ясно вы понимаете смысл оной беленькой резинки, что по весне оттаивает первой? Ответим чистосердечно: это и символ, и знамение нашей бурной эпохи. Именно, знамение, товарищ. И хоть мы знаем, что вы склонны к проверенным женщинам - вы предпочитаете замужних и даже тех замужних, у кого уже есть один любовник - все-таки у всех не наших женщин требуйте  справку на СПИД и из венерологического диспансера: доверяй, но проверяй. Только наш презерватив освобождает от подобных перепроверок.

Да, наш презерватив - это символ: символ новой веры. Ибо сколькие, кому верить было не во что, поклоняются ныне  нашему презервативу, только ему. По признанию специалистов, он стал надежным двигателем прогресса – и, приобщаясь к нему, вы таким вот простым и надежным способом входите в святая святых истории цивилизации. Помните: сношающиеся без нашего презерватива лишены будущего. Мало того, что мы лишаем их наших проверенных женщин! Они обречены самим ходом исторического развития.

Если вы путешествуете, то встречаете именно его: и на нью-йоркском перекрестке, и в московском сквере, и в мюнхенском парке, - он, как ангел-хранитель, всюду следует за вами.

Если у жены есть любовник,  добейтесь, чтоб он использовал именно наши презервативы. Проще  говоря, поделитесь с  ним нашими презервативами - и вы станете уверенней в себе. В самом деле, к кому вы будете  ревновать, если весь мир наденет наш презерватив?

Итак, куда б вы ни шли, проверьте, взяли ли вы с собой наш презерватив. Это необходимо для вашего благополучия.

ПОЛОВОЙ      АКТ

(отрывок из десятого сдвоенного тома посвящается женщинам)

Прежде всего, заверяем вас: в том, что вы отдаетесь, мы ничего плохого не видим: в свете последних дуновений это даже приветствуется. Мы лишь просим об одном: перед тем, как отдаться, загляните в наш журнал: на страницах семнадцатой и тридцать третьей вы найдете необходимые рекомендации. Вы должны туда  заглянуть, ибо слишком важно отдаваться по-новому. Существует сложившийся пошлый образ полового акта - и мы призваны его разбить. Мы готовы отстаивать новое представление  о близости, чего бы это нам ни стоило.

Теперь ложитесь. Не  так, не  так! Заведите его руку за бок. Красивее. Ногу чуточку в сторону. Его ногу. Вот сюда. Мы вас плохому не научим. А что вы хотите!? В ученье трудно, легко в бою. До сих пор вы отдавались впопыхах, мы навсегда  отучим от этой вредной привычки.

Видите, как трудно? Может, сначала  стоило отдаться нам, приобрести полезные навыки, а уж потом, очертя голову, бросаться под незнакомых мужчин?

Начинайте, но твердо помните: все, что вы делаете, не  должно противоречить вашим политическим убеждениям. Не меняйте  их сразу, даже если у вас ничего не получается. Кто же так отдается? Пожалуйста, изящнее на поворотах. Старайтесь отдаться так, чтоб это было всем приятно. Вот! Мы смотрим на вас - и нам приятно. Особенно приятна ваша методическая безупречность! Все, что бы делаете, лишь подтверждает правильность нашей трактовки полового акта.

Не скучайте! Найдите  смысл в самой работе. Если, чего доброго, пошли разговоры, напирайте  на большое чувство, не  сдавайтесь сразу. Если вам до пятидесяти, прямо так и скажите: «Первая любовь!». Пусть вы не сентиментальны, но в этой ситуаций умело пользуйтесь сантиментами, не  экономьте на чувствах слишком. Кто знает? Может, этот мужчина вам запомнится, так что приготовьтесь к тому, чтобы было, что вспоминать.

А вы? Вы так и не начали? Смелее! Он хоть маленький, но ё-кий. Мы это вам говорим! Мы, в ком воплотилась сущность любви и само ее существование! Наше  историческое  значение как раз в том, что бережно, за ручку, вводим вас в мир мужчин. Вот он, над вами! Только начните, а мы поможем. Начинайте и помните: это как раз то, о чем мечтали.

О чем еще думать? Начните! Мы уже  сказали, что делать и с чего начатъ. Поймите, как это важно: половой акт - и вам сразу  станет лечге! Мы готовы работать с вами! И вашей постели мы думаем о вас. Попробуйте - и у вас все получится. Еще бы не получилось, если мы рядом!

Вот так. Не торопитесь, а главное, не пытайтесь никого удивить. Слишком ответственно все, что вы делаете. Здесь потихоньку, а здесь чуть-чуть веселей. Помните: только практика - критерий познания, только совершенствуясь, вы становитесь гражданином, а все  ваши действия  приобретают гражданское звучание. Свято храните  ваши политические убеждения, и все-таки ваше  сугубо передовое  издание просит по возможности придерживаться левых, демократических взглядов. В постели это особенно необходимо: как доказывают наши исследования, только эти убеждения способны сделать полноценной вашу сексуальную жизнь. Сами видите: вас постоянно заносит влево. Что удивительного? Вы- наш читатель.

Очень уж важно для облика будущего, более  справедливого мира то, как вы отдаетесь. Подчеркнем: не столько сама  техника, как благородство ваших мыслей. Наша задача: научить вас мыслить. Поверьте, если и стоит заниматься любовью, то только для духовного роста.

Ровнее дыхание: вы словно б куда-то плывете - и равномерные, неослабевающие движения! Уверяем вас: не будет скучно, если отнесетесь к этому простому  и нужному делу со всей серьезностью. Пусть порой этот труд покажется неблагодарным. Пересильте себя - и мужчины стократно отблагодарят ваше развитое чувство долга, а  наш журнал берется компенсировать моральные и материальные  издержки. Если вы отдались нашему мужчине.

И пусть ваш труд незаметен, но он очень важен. Не зря же мы, из методических соображений, называем половой акт совместным упражнением в постели. Тем самым мы подчеркиваем оздоровительный характер мероприятия, а также взываем к здоровому спортивному интересу. Желательно, чтобы вы отдавались из чувства долга и благодарности перед журналом, но мы готовы простить и чисто спортивный интерес.

Если вы отдались не подумав, по неведению или, чего доброго, по забывчивости, мы еще спасем вас, послав на дом ксерокопию подшивок нашего журнала  за последние двадцать лет, но как спасти вашу душу, если у вас и мысли-то не о женщинах? (вариант: Мысли-то не  о мужчинах?) О чем еще можно думать? Искренне  не понимаем. Если и можно спасти человечество, то только в постели. Твердо знайте: то, как вы отдаетесь, определяет моральный облик будущего мира. Так сделаем его лучше, чище, духовно богаче. Один раз отдайся для себя, один для нас, а третий - для всего мира. Именно так, ибо мир в восхищении смотрит на тебя, дорогой товарищ!

Что вы тут делаете!? Осень, а вы прямо на скамейке, на виду у  всех.  Мы это по телевизору  за больший деньги делаем и без вас, а потом, это Зевс занимался любовью на свежем воздухе, - а вы не боги, и идите уж хоть к нам в редакцию, раз больше некуда. Нечего бомжатник разводить, лучше  отдохните на нашем диване.

Как?! Хорошо? Убедились, что прочность стиля  создается, помимо всего прочего, и прочностью ложа? Наши диваны движутся вместе с вами, они вслед за вами дрожат от страсти, они то подбрасывают, то услужливо засыпают! Только наше ложе угадает ваши сокровенные желания, только оно способно двигаться в такт вашим мыслям!

Вы не ослышались: именно мыслям, - ибо мы и только мы учим думать. Мы даже  гарантируем глубину ваших мыслей. Даже  если вы никогда не думали, то на наших женщинах вы задумаетесь!

Начинайте, ибо мы с вами. Хорошо пошло! Вы не угадываете его желания, но страстно угадываете. Чем больше сумеете отдать, тем больше получите семи. И хорошо, что вы отдаетесь как бы в первый раз, как бы невольно, как бы будучи девственницей! Пусть вам нелегко, но какое будущее ждет вас, если придете к нам!

Работайте  со всей отдачей, ибо физический труд не препятствует развитию мыслительного процесса. Более того: только добросовестный труд ведет к единственно верным мыслям. Вы не успели придумать его любовь, не успели поверить в нее, вам еще хочется поговорить, - а он уже на вас! Вот судьба простой честной женщины: то один мужик, то другой - и некогда подумать о счастье! Тогда  ври, голубка. Осторожно, невинно прилгните, чтобы стало легче.

Ни слова о любви! Достаточно невразумительного бормотанья, неясных движений руками и ногами, приоткрытых, как бы еще просящих поцелуев губ. Вы уже стилист, но еще не виртуозка. Верной дорогой идешь, товарищ!

Ответственный момент! Попробуйте думать о нем, о мужике. Отдохните. Берегите  себя для нашего журнала, но незаметно для партнера. Вы и так сделали все, что могли. Теперь вы - не только ученик истории, но ее активный участник: горячее  тело на вас - и есть История; как важно, что вы творите историю с полным сознанием своего счастья. Вы трудились честно, но не бездумно - и только поэтому половой акт стал частью вашей духовной жизни.

Заметили!? Под нашими подписчиками бы думаете  особенно продуктивно. Проживите под ними оставшиеся годы - и насколько духовно богаче вы станете! Руководствуясь нашими советами, вы начали по принципу «лучше меньше, да лучше», но сколь многого вы уже достигли! Уже сам факт, что вы отдались, говорит о вашем разуме  и силе. Делайте это регулярно из уважения к нашему изданию! Регулярность важна не только для вашего здоровья: она  вносит жизнеутверждающую ноту в разваливающийся на глазах мир. Только любовь еще может его спасти, и потому каждой половой акт - наша  общая маленькая победа, победа всего человечества  над силами зла.

Так не жалейте, что отдались! Мы с вами! Отдавайтесъ! Сами отдавайтесь и советуйте  другим! Все равно отдавайтесь! Пусть это станет вашей доброй привычкой, вашим знаменем надежды!

Вы опять начинаете? В добрый час! Если будут затруднения, звоните нам: мы приедем и поможем. Спасибо вам за  все! Вы подтвердили концептуальную основу полового акта, вы заново открыли его значение всему человечеству. Всего наилучшего.

От издателей. И снова нам хочется спорить и дополнять, чтобы читатель, попав в интимную ситуацию, яснее понимал, что и как ему делать. Особо остановимся на роли прелюдии, совершенно несправедливо не выведенной в отдельную главу.

Мы и наши женщины проверены всем ходом цивилизации, и лучше б отдаваться нам и только нам. Вы не любите литературу, если не любите нас. Вы еще поймете, что мы лучше всех, еще придете в наши объятия, но если так уж черт силён, если партнер проверен и перепроверен, то начните прелюдию.

Сядьте на нее  и, не спеша,  гладьте ладонями. Она  тает под вами, она раскрывается нежности! Только не спешите. Ваши движения должны обещать больше, чем вы можете. Тут главное  оптимизм. Оптимизм и ответственность - два кита, на которых зиждется наше понимание полового акта. Тут главное изысканность и дела, и чувства – и, пожалуй, только мы можем предложить и самые передовые, и стилистически верные решения полового акта, этой квинтэссенции человеческого духа.

Очень важна ваша  мировоззренческая позиция. Конечно, вы можете просто лечь - и это тоже будет вашей позицией. Однако, такая политическая индифферентность чаще всего провоцирует насилие.

Если вы все-таки что-то делаете, то избегайте  однообразия. Даже если какая-нибудь домашняя хозяйка  заблудилась к вам по пути на рынок, не  отлынивайте, но скажите  и тут свое веское  слово. Видите, сколько сложностей у новичков, тогда как мы радуем наверняка. Именно в трактовке полового акта  сказывается наш умеренный перфекционизм: совершенство доступно только нам, и только мы в силах объяснить новичку, как должно к нему  стремиться. Где, как не в наших постелях, личность выковывает себя, где еще  она  становится личностью?

Придите в нашу редакцию, присмотритесь к тому, что мы делаем на женщинах - и увидите в этом глубочайший философский смысл.

Дорогие женщины! Мы не просто на вас: мы с вами РАБОТАЕМ. Все, что мы

с вами делаем, необходимо для истории литературы, - а  если мы еще

не начали, а уже конспектируем, то это необходимо для нашей кропотливой созидательной работы, работы методистов, отдавших все  силы, всю свою сознательную жизнь простым труженицам, с нами впервые узнавшим о счастье.

Мы всегда е-ем. Ни минуты простоя! - вот наша человеческая и гражданская позиция.

ПОДЖОПНИК      ПРОЩАЛЬНЫЙ

И лишь бегло остановимся нз прощании. Даже  если бы дарите ей золотые часики, любящей женщине этого недостаточно: чтобы остаться навсегда в ее душе, подпишите и ее на наш журнал. Это и станет лучшим вознаграждением.

Если ваша задача скромнее, то подарите  ей несколько номеров: таким образом, она  запомнит не вас, а  наше издание, так много сделавшее для вашего счастья. Пусть на скорую руку, чтоб не выталкивать любовницу пустой, вы подсунули несколько наших номеров столетней давности! Она уже не сможет вас забыть.

Итак, прощайтесь таким образом, чтобы она узнала о нас.  Часто дарят платья родственниц и даже бывших жен, пачку чая или сахара, колготки, шарфик, - но вы бульте умнее: на худой конец, подарите наши сатиновые трусы, те самые, что мы высылаем нашим подписчикам раз в квартал. Лучше шелковые, но мы их дарим лицам, выписывающим наш журнал не менее двух лет: в таких людях мы видим старых, испытанных друзей.

В ходе научной работы мы сделали немало методических открытий, и одним их них спешим поделиться. Оно тем более ценно, что выявило старое, испытанное, народное средство: речь идет о поджопнике.  Не будем приводить всю тяжеловесную классификацию, выделим лишь основные виды:

1. Поджопничек, или, согласно международным стандартам  eine kleine russische Stoss im Arsch.

2. Воронежский, так называемый «крепкий» поджопник.

3. Поджопник «дуновенье весны» и его распространенная разновидность «Улыбка мая».

Жизнеспособность поджопника именно как средства прощания доказана всей жизнью. Наверняка, вы в своей повседневной практике не раз прибегали к нему, но лишь благодаря нашим изысканиям это столь действенное, сколь и испытанное средство получило международное звучание.

Методологическое значение поджопника не ограничивается преимуществами, которым посвящен шестнадцатый том нашего труда: мало того, что он многому учит и учит очень быстро: то, что вы не могли внушить словами всю жизнь, поджопник объясняет в одно мгновение, - но он, и только он создает ощущение редкого счастья. Счастья и полноты жизни.

Так пусть ваш поджопник будет маленьким, незаметным: тем самым классическим пинком, что обожают женщины всего мира. Пусть в нем будет что-то безобидное и трогательное, пусть он выйдет с неизъяснимым волшебством: как воспоминание о чем-то светлом, хоть и несостоявшемся! Пусть он напомнит обо всех, кого вы любили, обо всех, кто желал вам счастья!  Пусть он напомнит о нас, друзья!

Из цикла

СВЯТАЯ    НЕОБХОДИМОСТЬ   БРАКА

Брак из чувства долга

Мы снова говорим о браке! Мы готовы говорить о нем без устали, ибо брак – единственный шанс стать счастливым навсегда. Мы мыслим себя только в браке, только внутри семейных отношений воспринимаем и философски осмысляем мир, а потому упорно стремимся женить всех наших читателей.

Как еще спасти вас? Мы потому и советуем побольше соблазнять женщин, ибо сразу за сотой вам станет стыдно, что вы еще не женаты.

Да, мы сознательно посвятили всю нашу жизнь женщинам, и брак – главное в этом величественном осознании. И пусть нам нелегко! Мы все равно женимся – уже из чувства долга: прежде всего, перед неизвестностью, и ужасающей, и желанной, - а также из долга перед литературными традициями.

Если вам самим не хватает мужества, женитесь вслед за нами!  Ибо, как бы ни были правы те, кто утверждает, что брак – возвышенный идиотизм в действии, что в один прекрасный момент все порывы сводятся к взаимным материальным претензиям, вы все-таки приблизитесь к общечеловеческому идеалу мужа, мужчины, отца, если будете следовать нашим советам.

И не разводитесь, если вы уже женаты, не теряйте то многое, что вы уже приобрели. И пусть порой кажется, что любите всех, кроме собственной жены! Мы призваны вернуть вам любовь.

Вы несли в брак непонимание и прочий хлам, вы верили, что ждете любви, а оказалось, что покоя! Вы называли брак затянувшимся неприличием, а редкая близость была лишь данью былой забытой взаимности! Все эти методические ошибки мы беремся исправить. Подчеркиваем, что избавляем от них только в браке, именно в нем!  Ибо мы не только повзрослели в браке, - нет, мы возмужали в нем, выросли духовно и физически.

Только в браке вы сумеете отсидеться в наше тяжелое время! Женитесь, а чуть позже мы вам объясним, как вы счастливы.

Красивый разврат

Мы, наконец, предлагаем свои меры по спасению брака, меры столь же радикальные, сколько и передовые, меры, вернувшие в лоно брака не одно поколение.  Основа нашего метода - это пропаганда красивого разврата во имя спасения семьи.  Хоть сама идея порочности нас мило соблазняет, мы непорочны; вернее, мы всегда готовы разботать с развращенностью, ибо усвоили ее стилистически: в тех разумных пределах, в коих она присутствует в каждом браке.   И пусть наши мысли кажутся несовместимыми с нашей общественной деятельностью, но они занимают слишком большое место в современных литературе и обществе, чтобы их игнорировать.

Согласно нашим исследованиям семья чаще всего получается крепкой, если оба ищут красивой развращенности, ясно осознавая, что лишь она способна создать прочный союз. В таких случаях и он, и она не задаются вопросом, возможен ли красивый разврат в браке: они проямо к нему приступают, зная его спасительные свойства. Они чувствуют себя неисправимыми животными, но оба желают скрыть свои порывы и даже придать им благопристойную форму – и женятся.

Мы приветствуем такой научный подход, ибо то, чем занимаются многие с молчаливого согласия всех, не может быть развратом, - но лишь красивым развратом, то есть условным обозначением уровня необходимой развращенности общества.   За проделками с малолетними пусть присматривает полиция, мы же выявляем  литературные и гносеологические корни общепринятой развращенности.

Чтобы решать проблему, надо ее назвать – и мы первые зеговорили  о насилии в браке, - тем более страшном, что оно узаконено обществом.   Цель наших консультаций – не спасти от насилия (это невозможно), но придать ему желанную, приемлемую для обоих супругов форму.   Таким образом, только брак освящает насилие, насилие во имя любви.

Развращенность и насилие чаще всего встречаются в браке, ибо там они легитимируются обществом, - но то же самое общество в нашем лице придает разврату игривый, благопристойный характер. Правда, стало модным подавать в суд на изнасилование даже на мужей, не говоря уж о любовниках и случайных  прохожих. Так излишки половой извращенности порождают развращенность юридическую; наша задача – убрать эти излишки.

Прежде всего, необходимо признать, что в любом браке есть привкус насилия; это не столько выражение природы человека, сколько отсутствие наших консультаций. Не спешите, однако, его бояться: возможно, именно этот привкус спасет вашу семью. Ничто, как брак, так не развивает вкус к насилию – и тут важно своевременно обратиться к нам: мы планируем красивый разврат в браке. Наш девиз: красиво насилуйте вашу жену – и вас не потянеть на первых встречных.

Помните: только в браке насилие способно приобрести благопристойный и даже общественно-полезный характер.   Придите к нам, упрямый вы человек!  Вы изверились в свободной любви и стремитесь в брак, надеясь и сэкономить, и удовлетворить свои садистские наклонности – и верно делаете: наша умная жена не будет им препятствовать!  Наоборот, она предстанет стопроцентной мазохистской: подпишется на наш журнал, посетит наши курсы, усвоит наш научный метод.   Вот на что способна любящая женщина!  Ибо женщина не понимает страха развратиться в браке.  Она готова развратиться, лишь бы спасти семью.

Меру развращенности мы разрабатываем каждому подписчику индивидуально. Знали б вы, как это необходимо! Ведь именно сдержанность трактуется чаще всего как отсутствие чувств и даже развращенность. Если нет иного способа спасти семью, как увидеть друг в друге зверя, то сделайте это; или обратитесь за помощью к нам. Именно в красивом разврате вы быстрее утвердите свою любовь, а значит, и свой брак, и свое благополучие. Если нет иного способа спасти семью, как удариться в разврат, сделайте это ради детей, ради нас, - а мы сделаем ваш разврат красивым.

Прежде считавшееся насилием станет вашей радостью! Отсутствие взаимности – вот единственное, что воспринимается как насилие: вы позволяете себе больше, чем супруге – и скрепляете ее унижение свидетельством о браке. Она не осмелится отвергнуть любовь, в какой бы форме она ни была, - но, чтобы сохранить равновесие в браке, вы должны обратиться к нам.

Итак, насилуйте, но под нашим руководством. Взаимно самоутверждайтесь в любви, но помните, что лишь наше излание учит красивому разврату, новой форме цивилизованных отношений мужчины и женщины.

Взаимность кошмаров

Особенно шумную слава нашему изданию принес контракт с домом сумасшедших. Мы показали всему миру, что излечиваем любого, вплоть до буйных, уже тем, что подписываем на наш журнал. Более того, мы создали новую форму межличностных отношений: периодического издания и пациента-подписчика.

Все мы сумасшедшие, господа, и если это не всегда очевидно, то лишь благодаря нашим самоответрженным усилиям. Да, именно мы за два-три занятия так организуем ваши кошмары, что женщины снова потянутся к вам, - а главное, лично нам вы станете ближе и родней.

Итак, не отказывайтесь от счастья, придите к нам, а мы придадим сумасшествию новый стилистический блеск, мы откроем в нем новые, свежие, жизнеутверждающие тона; придите к нашим женщинам – и  они благодарно спасут вас. Причем спасут безболезненным, традиционным способом: браком.

Именно так! Ибо брак – общепринятый кошмар, настолько просоочившийся в литературные традиции, что приходится его рекламировать, чтобы не отстать не то что от жизни, но от литературы. Мы учим постепенно, вместе с нами сходить с ума. Используя видеобаб и прочий технический арсенал, мы проанализируем ваши сны, мы объясним вас вам самим – и тем вернем в семью.

Не верьте, что кошмары – это непременна плохо. Неединожды именно они и спасали брак. Как раз то обстоятельство, что ваша жена – сумасшедшая, и делает брак по-настоящему прочным! Кто еще вынес вас в больших дозах? Как ей не сойти с уума, если она живет с вами?  Такой брак крепче прочих, ибо есть взаимность кошмаров, как есть взаимность любви. Более того, полноценный брак возможен лишь при достаточно высокохудожественном уровне кошмаров, - и во всем мире пока мы одни способны содействовать их сознательному созреванию, их художественной ценности.

Под нашим руководством вы заранее (благодаря богатым литературным традициям, воплощением коих мы, собственно, и являемся) переживете весь ужас семейной жизни и, будучи методически подготовленными, выстоите в браке до старости. Мы моделируем кошмары в твердой уверенности, что нет такого ужаса, который не уместился б в рамки брака; важно при этом, что мы сознательно, вместе со всеми сходим с ума. Ибо как ни быстро меняется жизнь, болото общепринятости удерживает свои устои, и все, что не умещается в них, попадает в кошмары, - а потому и осваивайте их вместе с нами.

Мы учим разделять кошмары с супругой. Чаще всего эта взаимность заходит дальше, чем в любви, и уж темболее, чем в неведении. Впрочем, это неведение сводится к неосознанности той путаницы литературных традиций, того адского лабиринта, из которого мы выбрались, чтобы спасти мир.   Мы – из искусства, а потому хорошо знаем, что такое кощмар, мы даже беремся утверждать, что лишь благодаря кошмарам вы настолько узнаете подлинную литературу, что сумеете оценить нашу традиционность.  Кошмары от искусства излечат от кошмаров в жизни – и, поверьте, такое приобщение к высокой литературе, к свежести и красоте кошмара навсегда изменит вас. Вы поймете, что нашли в нас честных и преданных друзей.

Вглядитесь в наши лица – и вы поймете¸ что нам можно и должно доверять. Именно то, что приводит в ужас, и спасет вас!  Именно мы и спасем. Придите к нам, нашим женщинам – и мы вместе, со всем присущим нам чувством долга, ударимся в кошмары.  Мы пустимся во все тяжкие, чтобы спасти вас – и к концу жизни вы  обязательно поймете, как вовремя мы вас спасли.

Да! – говорим мы. – Семья – это и есть ваш маленький сумасшедший дом, и это как раз то, что вам нужно! Браком вы узаконили сумасшествие, вы придали ему благопристойный характер, вы тактично избегаете неподобающих, непродуманных, метолдически непроработанных кошмаров – и в этом вся ваша мудрость и сила!

Женщины быстрее становятся нашими друзьями. Чаще всего они искренне не понимают страха сойти с ума именно в браке, они впадают в кошмары с милым изяществом, при этом легче удерживаясь на грани невоплощенности, всю прелесть которой мы открываем неофитам.

Поверьте, кошмар изящен, если верно его преподать! Так пусть его изящество проникнет и в ваш оргазм и даже в ваш обед с мужем! Пусть наши кошмары украсят вашу жизнь, друзья!

Последнее труднее усвоить мужчинам: они менее усваивают художественную сторону кошмара и явно недооценивают силу его взаимности.

От издателей.      Заканчивая печатание глав из нашумевшего труда, мы б хотели заявигь следующее: все написанное - не буква, но дух нашей неустанной работы. И все-таки, до конца не отождествляйте нас и нашего коллегу дон Жуана.

Во многом, ох, как во многом мы с ним не согласны. Он пропагандировал, безусловно, большое чувство, но столь неумело, что существенно подорвал этот общественно-необходимый миф. Именно возвышенную любовь он сделал фирменным блюдом, он, зная, как никто, ауру любви, старательно ее ощипывал, он распускал хвост, где не надо, и не ответил на главный вопрос, особенно остро вставший сейчас, в преддверии выборов: тому ли вы отдаетесь?

Беда нашей молодой демократии, запутавшейся в путчах, референдумах и выборах, в том, что  слишком большое число женщин отдается независимым кандидатам – и это очень тревожит редакцию, придерживающуюся взглядов

правящей партии.

Вопрос, как во все времена, стоит очень остро: живет простая, честная

Женщина; кому ей отдаться, не привлекая внимания общественности и в то же время сохраняя верность демократическим идеалам? Пока на этот животрепещущий вопрос вам ответят только в одной месте: на диване нашей редакции.

В чем трагедия дон Жуана? Он видит в женщине богиню и мать, а пуще, женщину вообще, женщину как философскую категорию, как материал для работы его сознания. И пусть порой ему все равно, кто под ним! Это не должно умалять его достоинств в деле пропаганды любви. Но пропаганда получается грустной, не совсем соответствующей чаяниям народившейся демократии.

Он беспощадно тиражировал любовь, он, похоже, вовсе ее не знал, утверждая, что она  лишь одно из проявлений социальной лояльности, умение и в постели  совершать общепринятые действия.  Он докатился до утверждения, что в сей незлобивой общепринятости зреет насилие и скотство!

Мы против такого радикализма в постели. Просто, надо знать, кому дать, надо использовать наш журнал не только как справочник, но как Библию.  Когда вы начинаете давать направо и налево, вы даже себе не представляете, как нам грустно!

Пользуйтесь нашими советами – и вы увидите мир светлым и добрым. Из чтения текстов нашего коллеги вы можете вынести впечатление монструальности; все потому, что он не столько пользовался своими теориями, сколько их создавал. Многочисленные свидетельства показывают, что брак стал искупительной жертвой Жуана, жертвой ради искусства, - но именно этой жертве он обязан всем!

Он видел в женщинах богинь прежде всего, и если менял их, то менял богинь, щедро оставляя несостоявшихся Венер друзьям и дальним родственникам. Помните и об этой черте его дарования!

Он остался верен женщинам, нгесмотря на все предложения возглавить многочисленные сексуальные меньшинства. Именно из любви к искусству он более рекомендовал любовь, чем любил на самом деле. Он отдал всего себя на благо процветания человечества.

Любите его и вы, ибо нет более отзывчивого сердца.

РАСЦВЕТ

Взблядовались красны девицы,

не на шутку вз-лядовалися.

Дивною ножкой пленяешь начальство.

Помни, голубка, меня.

-А вы сегодня случайно не е-ались, Василий Петрович?

-Нет, Александр Степанович.  Нынче не довелось.

(из передовой прозы прошлых лет)

Разыгрались красны девицы, вз-лядовались пуще прежнего.

Отец весной

Тебе одной, весна, еще дано откликнуться на мои затаённые желания.

-Я тоже обдумываю статью о весне! Так что заходите.

-Прямо сейчас?

-Прямо сейчас

Он сухими, короткими движениями листал журналы мод, тоже работенка, но улыбнулся, усльшав в трубке голос отца:

-Здравствуй! Все хорошо? Мне нужно тебя увидеть.

Он посмотрел в окно и забросил журналы на дальний угол стола:

-Сходу не выбраться. Появляйся у метро через час.

Старик попросит денег. Хорошо волнуюсь в близости горячих дней, волнуюсь не любовью, но самой невозможностью ее вернуть.

-Заходите. Идет статья о весне? - он показал своему сотруднику на стул у окна, чтоб и ему самому было легче подглядывать за весной.

-«Ты - из весны, - послушно забубнил один из помощников Жуана, - из всего меня. Знаю тебя всем самим собой! Наша нежность, как мы ее понимаем, - и есть весна!».

-Хорошо. Такого ясного бреда еще на страничку. А что у вас ближе к герою?

-У меня есть, - помощник на всякий случай отразился в зеркале и закурил, -но, кажется, слишком прямо.

-Как?

-«Все мои женщины – в этой весне, но люблю тебя одну».

-Уберите эту глупость.

-Я не знал, что глупость. Но этоже нужная глупость!

-Нет, не снижайте. Пожалуйста. – Жуан сердито покосился на журналы мод. -  Для него слишком соблазнительно просто шеиптать в весну.

-«Они уходят, а ты остаешься, весна»?

-Опять счеты сводите.   Вот вам пара идей: «Весна – наш искренний порыв навстречу друг другу» и «Ты выходишь из яркого, грохочущего дня». Их и развивайте.   И  не плюйте в других женщин. Держитесь примирительного романтизма. До свиданья.

Он выбрался из редакции и брел по ожившим улицам, доверившись добрым наваждениям. Как вечность назад, разлука, толпы, грязный город - и ты, твое тепло в моем весеннем волнении. Ему снова хотелось писать о любви.

-Здравствуй еще раз, - он взял отца под руку. –Ты, вроде, болел.

-Прошло.

-Хорошо что хорошо кончается!  Я тебе советовал: не езди на кладбище зимой! Подождем до мая, а там покатим вместе. Я  тебе советовал.

Отец зачем-то достал очки и, прежде чем надеть их, долго и беспомощно вертел в пальцах:

-Я хочу чделать ограду.

-В мамином месте кладбища у  всех маленькие оградки.

-Я хочу большую, - он не смотрел на сына.

-Тогда могила мамы будет выделяться. Я не хочу этого. Могилу могут ограбить. Как ты не понимаешь!

Жуан высказал бы вдогонку еще многое, но он вспомнил, что смерть матери их не сблизила, и промолчал.

-Мы редко встречаемся, - он возобновил разговор сам, почему-то чувствуя себя виноватым, - зато весной.  Только что мой сотрудник сказанул: «Все мои женщины – в этой весне»!

-Я согласен, - послушно улыбнулся отец.

-А! наконец-то мы единодушны! Лювлю тебя на слове.

-Меня?

-Признавайся: у тебя было много женщин!

-Возможно, так оно и есть.

-Вот! Ты улыбаешься.   Весна, и мы встретились. Чудесно. И денег на ограду дам. Тысяч пятьдесят?

-Триста.

-Сколько, сколько?

-Триста.

-Триста! – Жуан остановился, удивленный. – Хорошо, дам триста.   Зайдем в контору.

-Спасибо.

-Забудь! Походим по весне. В кои веки свиделись.

Воздух переполнен пылающими ладонями влюбленных, мы ищем друг друга, с наслаждением блуждаем в молодых радостных лицах, тепло весны, тепло забытых встреч ведет нас друг к другу.

-Папа, ты всегда любил весну, - он старательно выговорил «папа». Ты …

-Всегда.

Отец редко обрывал его, и Жуан обернулся. Отец   виновато заторопился:

-Помнишь, ты, кажется, в шестом классе вот так же по весне написал: «Она подойдет и обнимет…».

-Лучше б я сказал это тебе или маме. В детстве по весне я гулял с мамой.

-Ты все скрывал от матери! - Отец посмотрел ему в лицо. - Зато сейчас не скрываешь ничего, продаешь все, что можно продать.

-Ну! Ты скажешь!

-Меня, мать, своих жен, любовниц! Ты все продаешь!

-Папа, мой  способ делать деньги ничем не хуже прочих. И зря ты, зря! Я и сейчас чувствую: она подойдет – и обнимет меня. И продаю эту доверчивость и глупость, раз могу продать. Это мое дело. У каждого мужика должно быть свое дело! Кто же, куак не ты, учил этому? … Кстати, ты обедал?! И в моей жизни есть своя нежность и доверчивость нежности.  Закусим в конторе, а хочешь, в ресторан подадимся.  Тебе как лучше?

-У тебя.

-Хорошо. Сам я о любви не пишу: у меня есть кое-какие идеи, - а разрабатывают их уже мои сотрудники.  Другое дело, приходится не вылезать из-за компьютера: лавина информации  о дизайне.

-Бизнес вокруг любви.

-Да, папа, да. Чуть не забыл: мы же вместе про любовь писали. Целый роман. И он имел успех!

-«Успех» - сильно сказано. Его купили.

И он попросил:

-Женя, забудь об этом.  Прошу тебя.

-Ты не понял!  Я найду тебе место в редакции.

-Мне?! Зачем?

-Стиль ты улавливаешь сходу. Да и хватит нищенствовать! Надеюсь, тысяч за сто в месяц ты станешь веселее.

-В чем моя работа?

-С утра ты идешь в толпу и смотришь на женщин. Приходишь ко мне с десятком строчек вроде таких: «И женщины! В волнении весны они обретают прежние, молодые лица.  В них – моя молодость и весна…», я тебе плачу – и ты едешь домой. Вся работа.   Ты еще меня научишь, как писать такие репортажи.

-Не хочу молодых лиц. Ни весенних, никаких.

-Я знаю: ты помнишь мать. Но жить тебе все равно надо! Ну, вышидли из газеты, так иди ко мне.

-Коробит

-Папа, надо делать деньги. То ты их делал на на политике, да что-то не

так брякнул, так и высадили, - а вот займись любовью. В  самый раз на

старости лет. Все, как  полагается: седина в бороду, а бес в ребро. Был чиновников от политики, стань чиновником от любви!  Сколько у тебя было баб? Они что, зря были твоими? Раскручивай свой опыт в строчки, в деньги. Я помогу. -Они были для весны. Верно?

-Верно, папа. Вперед.

-«Сколько усталых, нежных лиц! Как мягко и светло они преображаются

весной!».

-Верно.

-Кощунство.

-Папа, за это кощунство уже можно заплатить! Тем более, отцу.

-Ужас.

-Нет. На войне как на войне.

Он достал из-за пазухи журнал и, хитро ульбаясь, протянул сыну:

-Вот.

-Ф! Так я тебе дам премию, как самому активному читателю. Пришли.

-Да вижу, что пришли! Робею перед твоим офисом.

-А! Привык работать в закутках. Захода!

-«Я живу лишь желанием твоей любви»?

-Вот, вот! Будем этак бредить на пару.

-Кощунство, - примирительно буркнул отец.

-Не большее, чем все прочие.

Когда они подошли к окну кабинета, солнце уже ушло, а улицы притихли. Долгий вечер кружил где-то рядом, не решаясь зажечь фонари.

РЕЧЬ  В ЛИТЕРАТУРНОЙ АКАДЕМИИ

Господа! Позвольте высказать всю мою признательность, все мое чувство уважения и бесконечной благодарности к вам, милым коллегам и просто сердечным людям. Я тронут. Я отдал всю жизнь литературе и женщинам, и принятие меня в члены Литературной Академии - знак того, что жизнь моя не была прожита даром. Только любил, только смело выражал свои чувства - и вот плоды моей искренности: я признан, - а со мной и любовь к женщине признана, как единственное чистое и смелое чувство, которому принадлежит мир.

Уважаемое собрание! Господа писатели! Знайте, искренне люблю вас и отдам всего себя, чтобы доказать мое чувство. И пусть я дон Жуан, но, прежде всего, я честный человек и как никто ратую за судьбу литературы. По моему убеждению, ее истинная и единственная цель – неустанное стремление к Вечно Женственному. Мы все понимаем это. Это, может быть, единственное, что мы понимаем!  Так устремимся же туда со всем присущим нам пылом! Смело предлагаю: все, как один, пойдем в женщин, как прежде ходили в народ!

Нас много. Если все, как я, будут честно работать, мы осчастливим всех до единой! Мы спасем их души для будущих поколений! Горячей любовью мы согреем их сердца! Я утверждаю, что именно эта деятельность и может, и должна называться литерутурной. Устремимая же в Вечно Женственное таким вот самым естественным способом!

Верьте, друзья: это наш путь!  Я говорю о любви, ибо верю только в нее. Я говорю о ней потому, что очень хочу любить вас. Вас видеть, вас любить -

высокая честь, - а тот факт, что принимаете в свою веселую милую компанию, говорит о нашей устоявшейся дружбе.

Все мы писатели, господа, все мы делаем одно общее дело: радуем женщин. Как  же мы не братья? Вы всегда знали обо мне, но вам, наконец, мало того, что вы просто меня любите: вы решили заявить о своем чувстве на весь мир! Вы почтительно впускаете в вашу вечность – и тем обязываете любить вас. Спасибо, друзья! Я вечен, но мне приятно, что вы столь громогласно подтверждаете мою вечность.  Позвольте заметить, что это и знак уважения женщинам, любящим меня. Спасибо, милые добрые друзья!

Мое желание знать и любить вас не укладывается в прокрустово ложе традиций. Как вас не любить всей душой, если и вы пишете о женщинах?  Я – плоть от плоти, кость от кости вашей, - а возможно, даже и увесистая кость! Я столь же законная часть литературы, как и вы, так что и вы любите меня так, как я давно люблю вас. А я трепетно люблю вас! И пусть мое чувство ее не окрепло, но это мероприятие, безусловно, способствует его развитию.

Помните: мы - братья, раз мы любим женщин, - и пусть у вас это получается немножке хуже, я все равно люблю вас. Господа, как я рад этому молодому крылатому чувству! Мы вместе, и вы любите меня!

До вас мечту о Вечно Женственном воплощал лишь одним способом: женился. Да, толпа моих бывших жен - самое грозное напоминание миру о моем существовании, - но вы, господа, вы не бойтесъ их: они готовы вас любить, они ждут вас, затаив дыхание, именно вас, - ибо они пишут, как вы. О, это голубки, каких мир еще не знал! И они уже давно готовы страстно припасть к вам! Неистово любя литературу, они не забывают о мужчинах. Любите их! Любите и по возможности хольте! Ибо истинно говорю вас: не бывает бабцов отрадней, чем из этой голубиной стаи! О, как ширяют они крылами, страстно ожидая вас!

Они - мой исконный способ пропагандировать Вечно Женственное и саму литературу: я всех их, до одной, просветил – и даже указал путь дальнейшего самоусовершенствования: раоту над мемуарами обо мне. Любите их и за это! Пусть они появятся на страницах ваших романов столь же смело, как они вошли в мою судьбу!

Многих из них снова и снова выдаю замуж с единственной целью: чтобы вернуть к литературной деятельности. Они будут рады вам, но пока что, знайте, любят меня: как редактора любимого журнала. Это качество пока что, до вас, им важнее, чем муж и даже любовник.

Господа! Все мы блуждаем среди женщин. Так докажем миру, что не просто шатаемся, но вкладываем глубочайший философский смысл в наши искания. И  как это преображает мир! Блуждания - наше общее откровение, наша вера; если хотите, наша вечность. И мой журнал, и мой Институт Усовершенствования Любовников, вся моя литературная деятельность говорит об общности наших интересов. На самой деле! Больше вас люблю только литературу и женщин. И как бы смог не любить вас? Ведь вы же писатели, господа! Так или иначе,  а вы все-таки радуете женщин. А раз так, то я люблю вас. И пусть вы - не женщины, но вы все-таки люди, а раз вы еще и писатели, то очень хочется говорить с вами о любви.

Все мы пишем о женщинах, но я первый выявил гносеологические корни полового акта, его философское наполнение, я первый указал на его близость мельтешению толпы. И пусть не все мои мысли поражают глубиной, но я еще юн - и в запасе у меня мириады воплощений! Я первый заговора в постели об экологической катастрофе, раскрыл дидактический смысл тайных сношении, выявил методы, придающие им структурную целостность. Таким образом, теперь каждый посвящен в научный смысл своих действий на женщине. Я первый начал печатать репортажи из постели на страницах передовой прессы, а вслед за мною и многие из вас, дорогие коллеги, друзья, братья. Все ж приоритет художественно убедительней формы остается за мной.

И как неправомерно обвинять нас в безнравственности! Ведь если вдуматься, у каждого из нас есть своя Беатриче. И пусть все женщины – наши! Они наши для нее одной. Мы потому и пишем, что верны ей. Мы обретаем ее в других, мы любим других только для того, чтоб тем надежнее вернуться к своей Беатриче!

Господа! И у меня есть такая женщина, но вы никогда не увидите ее, ибо этой скромной труженице не нужна слава. Ее и пою,  и буду петь. Именно об этой любви знает весь мир, а не об унылой веренице жен.

Любовь, друзья - пустой огромный дом, наше общее заброшенное хозяйство.  Так наполним его жаром наших сердец! Пусть наша дружба напомнит миру о любви!

Как жаль, что вы слишком поздно поняли, что люблю вас! Если б вы немножко раньше открыли мое чувство! Сколько дивных прозрений мы б подарили миру, скольких людей мы б отогрели душевным теплом! Ведь я, простите за слабость, я еще и персонаж - и приходится воплощаться, приходится нести литератору на своих хркпких плечах. Всегда был частью литературы – еще жо того, как женщины создали из улыбок, радости, желания любви. Всегда был с вами, а вы только сейчас заметили это.

Как вы не заметили, что люблю вас уже за то, что пишете о женщинах? Останусь дон Жуаном из призвания, но более из чувства долга. Знайте это, дорогие друзья! Пока бьется сердце, мы будем любить женщин! Назло СПИДу и прочим напастям, назло печальному разврату и угрозе экологической катастрофы!

И не бойтесь моих бывших жен! Сия дикая стая вотще не разнесет и вашу Академию, и вашу литературу!

Братья по перу, по женщинам и по вечности! Милые друзья! Дорогие товарищи! Да здравствует любовь! Да здравствует литература! Ура, товарищи!

ОДА   ПОПЕ

(реклама торта)

Господа! Всё ли вы знаете о нас? Всё ли знаете о нашей любви к нам? Вы читаете наш журнал, захаживаете на консультации в наш Институт Усовершенствования Любовников, - но этого мало, потому как нам грустно, если грустит хоть один из вас. Поэтому именно вам, дорогие друзья, мы предлагаем наши добротные попы.

Собственно, это торты с самой дешевой и здоровой начинкой, но сделаны они в форме, долженствующей привлечь ваше внимание. Эта форма ярче всего выражает нашу заботу, наше горячее желание вас развеселить, накормить и обогреть. Мы взялись осчастливить вас, и твердо идем к намеченной цели.

Да, именно мы первые систематизировали задницы, первые заметили в

жопе квинтэссенцию духа. Поэтому мы столь искусно ее и подаем: отныне на обложки наших изданий будет  налеплена сочная, бугрящаяся попка, эта сахарница, хлебница, усест, дарующая радость и здоровье.

Ешьте наши попы и просто приобретайте их, ибо только наши, необычайной крепости попки внушают самые возвышенные мысли. Мы обнюхали тысячи задниц, пока, наконец, не создали то, к чему человечество стремилось долгие века: нашу нежную, как поцелуй ребенка, попку!

О, нет! Это не просто тортик в соблазнительной форме! Это то главное, что формирует ваш духовный мир. Вся редакция и деканат, все депутаты нашего района обзавелись новыми, нашими попами. Так не противьтесь и вы дыханию времени! Целуйте ее и покусывайте! Одарите ими ваших родственников, друзей, товарищей по работе! Торжественно вручите ее вашему участковому, вашему кандидату в президенты, вашей любимой женщине!

Помните: в вашем издании нет мрачных до задумчивости поп! Нет! Людой политик, любой серьезный человек жадно припадет именно к нашей попе в поисках отдохновения. На ваших глазах она розовеет до нежных, мечтательных тонов.

Наш задницы – самые бугристые в мире! Только в нашей попе вы найдете счастье, и ни в какой другой! Так отведайте ее мимоходом! Райское

наслаждение – в нашей попе!

Любите нас, а еще больше – наши жопы!  На всю жизнь вцепитесь в них

зубами, чтобы почувствовать вкус радости!

Наша попа – не просто жопа! Это философская категория, сладостный образ, призванный изменить ваше представление  о счастье.

Купите нашу попу да и съешьте ее!  Купите нашу попу, символ незыблемости и счастья!

ПРЕДВЫБОРНАЯ   РЕЧЬ

Здравствуйте. дорогие избиратели! Наше издание давно вошло в ваши души. Души. Я не издатель в обычном смысле этого слова, но ваш друг – и потому наша встреча не случайна. Знайте: чем бы ни занимался в постели, остаюсь верным приверженцем демократии! И в постели не могу себе позволить быть правым. Таков ветер перемен. Именно в постели занимаю общественную позицию. А что удивительного? Вся наша так называемая «общественная жизнь» - сплошные постельные сцены.

Да, мое издание  посвящено любви, однако мы не развращаем, но просвещаем: учим не грубым удовольствиям, но радости, ее милому привкусу, что повышает качество жизни. И не обвинять же нас в том, что наша единственная слабость: любить и просвещать вас - зашла слишком далеко, что  нас любят и читают повсюду?

Я подчеркиваю: мы лишь честно работаем, - а одобрительная реакция мировой общественности заставляет трудиться еще больше! Мы не разделяем политическую и сексуальную деятельность, но упорно ищем

единственно возможный синтез – и уже показали всему миру, как должно и любить, и отстаивать демократические идеалы. Мы не только придаем сексуальной жизни благопристойный, обществено-полезный характер, но и смело указываем на элементы секса  в общественной жизни. Где б мы ни были, торопимся занять общественно значимую позицию: торопимся вас просветить и просто ободрить, - и если я порой на ком-то и лежу, то лишь в ваших интересах, а значит, и в интересах нашего издания.

И  если впредь кто-то из вас окажется подо мной, знайте: это нужно для дела. Отдаваясь, верьте в мою искренность! Я вижу в массах живительную силу и прямо обращаюсь к вам: голосуйте за меня!

А сейчас, зная, что иные избиратели неравнодушны к женщинам, представляем наше скромное шоу: мои сотрудницы пройдут среди вас в прозодежде, то есть совершенно голыми.  Они мило обвешаны последними номерами нашего журнала. Только для вас, дорогие друзья!

Вы видите: нам есть, что показать. Поэтому я всех вас приглашаю в гости! Чаю хватит, а к чаю, как вы понимаете, найдем кое-что и поинтересней. Приходите в наш институт, читайте нас, нас выбирайте! Отдавайтесь нам, как мы вам: чистосердечно! Любите нас, а мы вас уже  любим!

Я лично не работаю с живыми, конкретными, а лишь с идеей  женщины, как таковой, - однако, понимая нужды читателей, порой со всей редакцией отдаюсь и я. Избирая меня, вы избираете весь мой трудовой коллектив, - а поэтому смотрите на моих сотрудниц как на добрых друзей, как на женщин, которых вы любили всегда.

Приходите! Хоть днем, хоть ночью. Вы можете приятно провести ночь: с одной из тех, кто с вами сейчас, - ли за подшивкой журнала за последние двадцать лет. Женщине мы  найдем дон Жуана или просто честного человека; как захочет.

Мы организуем и ваш оргазм. Можно в литературных традициях, а можно и вне их. И наша сегодняшняя встреча - разве не единый, большой оргазм?

Идя к нам, знайте: и в постели, и на страницах журнала мы делаем то, что нужно вам, а не нам. Воспитанницы моего института выполняют любые задания с исключительным профессиональным мастерством. Важно, что при этом вся наша интимная жизнь остается в русле демократических преобразований! Вот плод нашей интенсивной работы.

Мужчинам мы не просто выдаем жещин, но тщательно их подбираем: каждому из вас гарантируем любовницу, соответствующую вашим наклонностям. Поскольку в основе нашего профессионального обучения лежит виртуозность, вы можете рассчитывать на понимание самых неожиданных просьб.

Да, порой мы отдаемся всем коллективом, но на самом деле мы думаем лишь о том, как вам помочь. Я лично повысил рождаемость в нашем Тараевском округе, но первое, что сделаю в случае избрания, - это улучшу работу общепита. Ни один пенсионер или малоимущий не останется без бесплатной тарелки супа!

Избирайте меня. В рекомендациях не нуждаюсь! Я никогда не чурался женщин: чтобы моя голова заработала, меня кладут на женщину - и лежу, тщательно готовя статьи, лежу, пока выпуск не будет готов. Сколько порой приходиться сношаться, чтоб журнал вышел в срок! Но я вижу в этом профессиональный долг и смело иду на издержки.

Объявляю всем: я всегда с вами! Приходите! Я нежен каждое утро на  переходах метро, а делаю счастливыми у себя в конторе с трех до пяти каждый четверг. Ко мне всегда живая очередь, занимают уже с ночи, - а потому, друзья, рекомендую другое средство, старое, как мир: подпишитесь на наш журнал, изучайте его как истый верующый – и вам откроется истина. Поверьте, лучше узнать мои стилистические особенности из моих строчек, чем в моей испытанной кровати.

Вы можете заказать меня – и приеду со своим ложем (так пианисты возят свои рояли по всему миру), вы можете заказать всю нашу редакцию, - но это же так дорого! Пожалейте себя. Нас можно любить и без таких трат.

Что ж, заказывайте! Мы приедем и отдадимся. И разом, и по очереди, как вы захотите.  Так горячо мы вас любим.

И все ж, лучше подписаться, просто нас любить – и избрать меня.   Мой институт готов стать вашим родным домом. В частности, по вторникам работатет рубрика «Разденьте нас»; с трех до пяти, вход бесплатный. В тот же день, на этаж выше, функционирует рубрика «Сделайте с нами  что-нибудь интересное».   Еще более разнообразна программа по субботам.  В этот день вы можете поцеловать нас в попу: можете в одну нашу попу, а можете в каждую в отдельности.  Только зайдите,  а мы найдем, чем вас развеселить.

Есть категории женщин, с которыми работаем отдельно: вдовы, погорелицы, беженки и т.п.  отдельных, особо зарекомендовавших себя женщин подписываем бесплатно.

Подпишите всех ваших любовниц и читайте сами  наш журнал! И любовниц подпишите, и жену: пустъ иногда читает, ума набирается! Всех встречных подпишите! Помните: каждый наш читатель – ваш потенциальный друг или любовница»! Помните: только нашим подписчикам раз в год доставляем на дом проверенную женщину!

Занимайтесь любовью хотя бы из идейных соображений! Не лежите на женщане просто так, но мыслите, работайте над собой! Хотя бы в постели займите общественную позицию! Будьте активны в постели - и мой журнал станет вашей путеводной звездой!

Дорогие избиратели! Я высказал все мое чувство. Мои сотрудницы сделали все, чтобы этот вечер навсегда остался в вашей памяти. Будьте счастливы. У нас один путь: в демократию, - пойдем по нему вместе!

СЕМИНАР  БЫВШИХ  ЖЁН

Здравствуйте, друзья! Мы любим друг друга потому не могли не встретиться.  И пусть я вас знаю более по горизонтали, чем по вертикали, это не значит, что забыл о вашей душе.  Более того, именно благодаря мне мир узнал вас и узнает еще лучше, если прислушаетесь к моим советам, советам человека, которого вы любили, а может быть, любите и сейчас.

Да, вы пишите воспоминания обо мне, но позвольте сказать со всей серьезностью: вы уже создали свою литературу, своё светско-дамское направление - и тем обогатили мир духовно. Вы хлынули в литературу толпой и чудно преобразили ее. Что ж, не зря искренне люблю вас. Но вы-то, любите ли вы меня? Нет, литературу вы любите больше.

Это даже приятно, но поскольку пишите обо мне и мое издание роскошно издает ваши опусы, позвольте высказать некоторые замечания.

Да, вы отдавались и мне.  Смело докажите, что это не было главным в вашей жизни!  Помните: это не главный ваш недостаток - и не говорите о нём бесконечно.

Если уж говорить о самом важном, то пусть им станет благодарность. Если вы до сих пор не знаете, почему с нами жили, то, по крайней мере, не ропщите по этому поводу. Разве в начале знакомства мы не предупреждали, что лучший способ сохранить добрые отношения - не выходить за меня замуж? Раз вы отвергли мою дружбу, то работайте над стилем.

Однако не перекладывайте на меня всю стилистическую работу! Зная, что мне не устоять перед незнакомой женщиной, вы заявляетесь вновь и вновь и пользуетесь моим слабым зрением! Оно оттого и слабое, что вы слишком давно рябите в глазах. Я требую: оставьте меня другим, более перспективным женщинам! А то вы приходите якобы для любви, а на самом деле, чтобы поработать над мемуарами обо мне. Вы часто даже не раздеваетесь, пока не закончу всю редакторскую работу.

Что ж! Охотно прощу маленькие хитрости, если они служат многообразию и углублению литературного процесса, - но заявляться на свиданье с папками мемуаров обо мне же, но отдаваться, зажав в кулаке список рекомендаций!

Слишком для многих из вас моя постель стала литературными курсами: вы знаете, что не найдёте лучшего места поработать над собой, знаете, что того интеллектуального общения, что даёт половой акт, вы нигде не найдёте - и вот снова и снова терроризируете своею любовью.

О! Не скрывайте, что были нашими жёнами, как я не скрываю, что люблю вас. Как ни прячьте сей грустный факт вашей бурной биографии, всё равно догадаюсь. И пусть догадаюсь поздно! Тем ужасней разочарование.

Но приступим к анализу отдельных мемуаров.

Особого внимания достойны воспоминания Кондаковой Аполлинарии Кондратьевны.  В первых строчках мы читаем:

-«О моих мужчинах можно говорить много, но Женю вспоминаю с особенным теплом. Женечка! Без тебя я прожила б немножко дольше, но зато не знала б счастья».

Если б все писали с такой обезоруживающей искренностью! Не случайно мемуары были напечатаны в издательстве «Мысль».

-«Он понимал женщин, и они благодарно тянулись к нему. Он был доверчив доверчивостью честного человека. Я бы сказала, простоват, но честен».

Приятно, что запомнилась именно эта черта моего характера. Да, я доверчив и искренне не понимаю, как можно вас не любить. И пусть весь мир полюбит вас, как я!

Друзья! Вы призваны создать образ моей единственной возлюбленной, а иначе пропадает и самый смысл существования вашей литературной школы! Любите меня смело и гордо! Будьте Лаурами и Беатриче – и благодарно вас воспою, подобно Петрарке и Данте. Знайте: обладая вами, стремился к одному: создать образ идеальной женской любви – и кто, как не вы, его победоносно воплощает? Кого еще любить, кроме вас?

Хороши воспоминания и Одуховой Степаниды Андреевны:

-«Он всегда мыслил философски. Что подо мной? - вопрошал он на мне. - Ты понимаешь, что уже не смогу тебя забыть? Что для всего мира ты навсегда останешься подо мной? Что твой образ, нужно преображённый в моём издании, многих подвигнет попробовать ещё раз? Неужели ты, дура, не понимаешь всю огромность  этого  исторического момента?

Я  мало понимала всю свою ответственность и всё-таки  отдавалась».

Почему у других авторов мало таких проникновенных строк? Из ваших воспоминаний я должен представать во всём величии любви: так и вы возвыситесь, и мне будет приятно - и мир преобразится, поверив в нашу любовь. Знаю и люблю женскую душу, и если зову в литературу, то только для того, чтобы обогатить и её, и вас. Откройте души любви! Пусть ваше чувство будет светлым, как утренняя заря! Почувствуйте духовную близость нашему изданию - и я напечатаю ваши записки.  Пишите, друзья, пишите обо мне, но так, чтоб в строчках слышался стук моего сердца.   Искренне любите меня и столь же искренне пишите о своей огромной любви!

Да, вы были моими женами, но забудьте это, как страшный сон! Главное – вы любили меня, а в том, что меня встретили, есть глубочайшая историческая закономерность! Ваш успех зависит оттого, насколько убедительно вы это представите.

Мария Григорьевна Сидоренко так начинает свои воспоминания:

-«Я б промолчала, не будь твоя любовь всё больше, всё яснее во мне».

Вот как надо писать! И далее Мария Григорьевна обстоятельно показывает, как мой светлый образ пронизывает её сознание, как грезить обо мне становится её жизнью.  Подобно Марии Григорьевне, несите в литературу в ваши пламенные сердца, а ваши увесистые задницы оставьте вашим любовникам!

-«Он был нежен и честен в письмах. В прошлом году снесла их в сарай, а этим летом вдруг поняла, что не смогу без них жить. Они до сих пор лежат в углу на кухне. Теперь они до того промаслились, что в наше трудное время пеку на них блины».

Не сказать, как тронули эти простые сердечные строки. Дорогие мои! Вы стали моим живым дневником, вы запечатлели меня на тысячу лет вперёд - и так хочется всех вас побаловать: напечатать. Ваши книги пользуются особым спросом, ибо выпущены со всей любовью. Их читают, а пуще просто листают, ибо их страницы шелестят, напоминая ваши вздохи любви. Повертите такую книгу в руках, поцелуйте и - съешьте несколько глав! Да, съешьте, ибо книга на самом деле - сухой торт. Каждый момент читатель колеблется: съесть или прочесть? Чаще всего он мило её пролистает и скушает.

Наши книги дарят как любовников! Они хороши для всех целей: от туалетной бумаги до подарка любимой жене. Но вы, вы дарите их мужьям: так горячо вы их любите.

Как приятно, что большинство из вас смотрело на брак со мной как на учёбу в Литературном Институте, как на своего рода стажировку: разделавшись со мной, напечатав книгу обо мне, вы вставали на ноги - и мирно возвращались к прежним любовникам, и выходили за них замуж. Если что-то не ладилось в семейной жизни, вы снова возвращались в литературу: в мою постель - и я снова помогал вам: помогал от всей души, помогал, чем мог.

Обращаю ваше внимание на мемуары Копыловой Анны Петровны, как на образец возможных новаций. Её опус выдержан в стиле народных былин и поражает смелостью образов. Только одна цитата:

И давай меня он поё-ывать,

Поварёшкой по жопе похлопывать.

Сколь яркая фантазия! Безусловно, это новое слово в литературе. Как молодо, как призывно звучит! Я даже слышу стук поварёшки. Всё прощу за поэтичность образа!

Да, вы любите литературу, но еще больше вы любите себя в литературе. В том, что все вы, неоднократно отдававшиеся, образовали мощное литературное движение, есть глубокий культурный и исторический смысл, - но если б вы больше любили меня! Сумейте найти положительные черты даже в том, что вы – мои бывшие жены! Порой будьте возвышенными; это не помешает. Если же вы на первой же странице заявляете «У меня всегда были мужчины», то это кладет мрачный отпечаток на все последующее повествование. Куда вернее сказать, что я был вашим первым мужчиной и лишь досадная случайность разлучила нас.

Я – ваша первая или, на худой конец, последняя любовь. Помните: вы меня любили, раз уж вы пишите обо мне.

В частности, Берцова Ольга Афанасьевна пишет:

-«И твое лицо, любимый: из газет, из тихого дня.  Отовсюду торчит твоя сытая морда».

Обидно! Разве это я?  И далее:

-«Я его вскормила. Он взошёл, как тесто, на моих харчах. Весь забугрился и обмяк».

И далее:

-«Маленький, потный, ё-кий. Да зачем он нужен? - думела я».

О, не несите подобного в мое издание! Обогащайте его новым, свежим чувством любви! Да, я слишком многих испытал женитьбой, но лишь из чувства долга перед литературными традициями. Величие литературного процесса бросало меня на вас! Поммите об этом, друзья.

А про себя скажу: как живу, так и пишу. Звезд с неба не хватаю. Я честен как перед историей, так и перед моей литературной совестью. К счастью, Ольга Афанасьевна исключение, и в целом вы меня любите.

-«Он всегда думал.  В его лице я читала всех его женщин».

И на следующей странице:

-«Слишком поздно, уже разведясь, я поняла, какой глубокий смысл в том, что отдаёшься мыслящему мужчине».

Эти прпоникновенные строчки из воспоминаний Саврасовой Натальи Федоровны никогда не забуду.

-«Я отдавалась с радостью, с сияющим от счастья лицом.  Он тоже счастливо улыбался».

Спасибо, дорогая Наталья Фёдоровна!

Итак, я люблю вас, как прежде.  И  вам горячо рекомендую: любите меня! И пусть, дорогие друзья, наша встреча не будет последней!

Телеграмма из редакции подписчику

КОГДА  КОНЧИТЕ   НЕ   ЗАБУДЬТЕ   СКАЗАТЬ   ЧЕМ   БОГАТЫ   ТЕМ   И РАДЫ

Как  мы работаем.  Приглашение на экстаз.

Что  вам сказать, друзья? Мы просто работаем, как умеем, просто вас любим - и надо ли говорить, что ваша сердечность - единственний итог нашей трудной, но  благодарной работы? Если мы и думаем, то только о том, как бы вас порадовать, и если еще верите в наши советы, то смело заходите к нам. Знайте: мы вас попробуем, но только для того, чтобы вернуть в лоно семьи отдохнувшими, полными свежих сил для новых творческих свершений.

Мы долго думали, какая отдушина вам нужна в бюезликой индустрии радостей, и пришли к единственно верному выводу: вам нужны наши зкстазы.

Да, именно они, дорогие друзья! Вы задумывались, то ли вас возбуждает?  Нет, вас вводит в соблазн совсем не то, что нужно: словечки вроде «себестоимость», фразки наподобие «падение уровня жизни», «криминогенная обтановка». Они лишъ обезличивают и губят вас, в то время как мы в своей практике обращаемся к идеалам классической литературы. Наш экстаз организован как страничка тургеневского романа, он - не только молодость литературы, но и молодость всего человечества. Он и необходимый активный отдых, но и то высокое отдохновение, что приносит общение с нами.

Друзья! Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой! Его-то мы и навеваем, а не что другое. Скажем больше: в наш переходный период экстаз мог бы стать естественным состоянием человечества, - но именно наш бодрящий, жизнеутверждающий экстаз, а не тот утвердившийся экстаз издерганной толпы, более похожий то ли на депрессию, то ли на кошмар. Приходите!   Мы готовы работать с вашими кошмарами.

Зайдите к нам на экстаз как на чашечку кофе. Пусть он станет вашим завтраком! Для вас это недорого, а приятно будет всем. Если вы хотите освежиться, почувствовать прилив новых сил; наконец, если вы хотите застать в экстазе нас, заходите на легкое, облегчающее душу волнение. Помните: наш экстаз - ваше индивидуальное постижение мира, ваше проникновение в тайны бытия. Только он защитит вас от непроверенных женщин.

Каждый наш сотрудник знает: и в повседневной рабочей обстановке нужны экстазы, экстазики и экстазята, - поэтому мы регулярно всей редакцией впадаем в экстаз. Уверяю вас, это не только необходимо по работе, но и является рабочим состоянием в прямом смысле слева. Это комплекс строго продуманных мероприятий, ибо, согласитесь, навевать золотые сны не под силу непрофессионалам.

Мы навеваем, следуя литературным традицим; наши зкстазы достаточно цивилизованы, чтобы быть показанными по телевидению. Более того, ведущие  телекомпании мира используют их, как средство пропаганды классической литературы. Мы тонко, в лучших традициях искусства, создаем ваше счастье на ваших глазах - и торжественно вручаем на всю оставшуюся жизнь тут же, в переходах редакции. Мы бережно возвращаем интимность, удерживая ее в общественно-полезных рамках.

Заходите. Да, мы чуточку разнуздаемся, капельку заголимся.  Так надо.

В этом и скажется наш концептуальный подход, гарантирующий бесперебойный выход журнала.  Приглашаем вас не на оргию, но концептуальное

обоснование экстаза, как единственной возможности вернуть себе гармоническое мироощущение. Редакция - не публичный дом, хоть у нас и расплачиваются принудительной подпиской на год, - но место, где вам радостно просто потому, что вы пришли к нам.

Экстаз – наше понимание коллективизма, и пусть порой он становится

горькой производственной необходимостью,  - но скольких мы уже спасли

непосредственно в редакции, ибо она - не только место работы, но и заочный факультет нашего института усовершенствования любовников Приходиге, чтобы посильно участвовать в общественной жизни, ведь ничто, как политическая индифферентность, не ведет так прямо к импотенции.

Да, мы - партия. Партия вашего счастья. Самая дешевая колбаса - в нашей

Редакции. Приходите! Вы найдете друзей, найдете духовную близость,

то чувство единения с миром, то внутреннее горение, тот творческий

экстаз, что позволяют журналу снова и снова радовать вас, дорогие

читатели и друзья!

Только так.  Мы всегда чуточку в трансе, всегда готовы броситься на

первых встречных, но – товарищи, друзья, братья, - о, как бы мы хотели броситься на вас и только на вас! От других нас удерживает лишь долг перед вами: мы приходим на работу и дожидаемся вас, и веселимся вместе с вами, и окунаемся в атмосферу чистых, целительных наслаждений!

Мы всегда в экстазе, ибо уверены: он нужен всем: женщинам, пишущим о любви, он формирует стиль, домохозяйкам облегчает душу и возвращает хорошее настроение, холостяков освежает.  Мы честно и искренне в экстазе, ибо он – наш пугь к самосовершенствованию. Однако помните: наш экстаз - не только работа над собой, но и здоровый образ жизни. Все свои души мы вкладываемв экстаз – и куда же еще? Мы клянемся быть в экстазе всегда, ибо только так можно спасти мир.

Заходите! Мы спасем вас. В нашем добром экстазе вы даже не заметите, что отдались: вы лишь вздохнете с облегчением, - а ваша мысль снова обретет пластичность и упругость. Речь не идет об оргии: наши экстазы - не сами отношения с женщинами, - но их изысканный конспект, глава тургеневского романа.

Заходите смело на большой экстаз, который проводится ежедневно с двенадцати до часу, в наш обед. Не бойтесь. Помните: ваши экстазы нужны миру! Даже самые маленькие: экстазята. Помните: ваш экстаз пригодится не только вам, но и вашему любимому издательству, и вашей жене, и вашим друзьям.

Не обзязательно страсти до неба! Мы предлагаем наш маленький, журнальный, на один разворот экстаз. Зайдите за ним, товарищ! Он ваш. Он ждет вас. Вы можете унести его с собой и подарить жене.

Спасибо, друзья, за все. Приходите. Трепетно ждем вас.

ПОЗДРАВЛЕНИЯ  БЫВШИХ  ЖЕН

(в связи с двадцатилетней годовщиной издательства)

Дорогой ты наш котярочка!

Милый ты наш е-ареночек!

Поздравляем, Женюшка, от всей души.  Чтобы тебе ни дна, ни покрышки!  Только о тебе и думаем, сволочь ты неблагодарная!

Ох, берегись: мы тебя любим. Да и ты нас любишь, хоть и строжишься порой.  Отматеришь, а  все равно напечатаешь. Значит, любовь.

Твои мы бабы, твои!  Хоть и не за что тебя любить, а все едино душою прилепились.

Иногда накостыляем; ничего! Крепче будешь. Всяко приятно любить тебя, котярочка.

А что костишь во все корки, не привыкать: тем шибче любим, тем больше желаем. Дури хоть того пуще! Все равно любим.

Только живи, дурень. Еще будешь гордиться нами.

Любим тебя. Все, как есть, твои бабы. Счастья тебе, е-ареночек.

Подарки бывших жен:

Вышивка Strawberry Romanoff

Воспоминания «Я тебя любила». Строенный том с красной каемкой.

Носовой платок с вышитым на углу сердечком.

БЫВШИЕ   ЖЕНЫ   ПИШУТ   ПИСЬМО   ЛЮБОВНИЦАМ

Как вам не стыдно, проститутки? Зачем вы тревожите его чуткий сон о любви? Вы губите его, по-лядушки окаянные!

Мы одни - его Музы. Мы одни бережно стережем его вдохновение, а вы, вы лишь изнуряете его тяжкой работой, бесстыжие, наглые бабы!

О, мокрохвостки! О, сучье племя! Отдайте его нам по-хорошему: пусть отдохнет, пусть поработает над стилем.

Мы знаем: порой он сам не может решить, кто ему дороже: мы или вы. О, вечные треволнения гения: не знаешь, на какую баб и броситьоя, - но тем важнее наша забота, наше дружеское внимание, а не ваше безудержное, грустное блядство!

Только в браке он еще может прийти в себя, собраться с силами для новых творческих подвигов, и радовать, и удивлять мир многогранностью своего гения.

И мы не лыком шиты, паскуды: и у нас огневые страсти! Так лучше объединимся, чтоб спасти такоого человека!

Мы заявляем решительно и со всей ответственностью: этот мужик - наш! Верните его в литературу, верните в наши заботливые руки!

Мы его вскормили, вынесли на плечах всю тяжесть семейной жизни – и вот вы, вертихвостки, заявляетесь на готовое!

История нас рассудит.  Сколько гениев погибло в ваших постелях, скольких вы изнуряете на этих каторжных работах! Скольких отрываете от литературы, от общественно полезной деятельности!

Берегитесь Страшного Суда, по-лядушки! Придет грозный судия и надает вам по жопам! Скрежет зубовный ждет вас!

Прощайте, бесстыдницы!

СТИХОТВОРЕНИЕ   ДОН   ЖУАНА

Вот единственное стихотворение, вернее, опус № 135687, мы печатаем с надеждой на будущих исследователей: возможно, вскорости они поднимут поэтический рукописный архив - и мир узнает еще одну грань таланта Жуана. Печатанием стиха мы выражает уважение коллеге и другу.

Тебе.

Уж не е-ическая  сила

Мотала нас туда-сюда

И друг от дружки уносила?

Зачем вы столь печально б-ядовиты?

(хорошенько подумав)

А впрочем, я при бабе тож.

Выходит, мы, подруга, квиты.

(философский вывод)

Такой вот вышел разъе-ёж.

КРИТИКА   НА   ПОЗДНИЙ   РОМАН   ДОН   ЖУАНА

Я три раза принимался читать этот удобно изданный роман, пока не понял, что его надо рассеянно листать в толкучке метро.   Но и тогда в чреде заученных постельных поз, привычной круговерти фраз - как ни хорошо шелестят листочки из бычьей кожи - не появляется ничего не то что художественного, но и сексуального.  Этого-то и нет, хоть тщательно раздетая красотка с обложки только это и обещает! Нет самого вещества секса, вещества переживаний: герой радостно порхает с одной женщины на другую, но радостно только ему.

И все ж книге написана с совершенно определенной целью - и эта цель достигнута: текст вызывает легкий привкус похоти, скрашивающий толчею общественного транспорта и мрачные переходы метро.

Главный герой прямо-таки одержим изощренной, витиевато разукрашенной похотью. Он не просто меняет женщин, но его со всеми комическими предосторожностями транспортируют из одной постели в другую, он сам себя сдает напрокат, чтобы тут же шаловливо это описать - и издать пороскоошней.

Позже он «трепетно» вспоминает всех своих женщин, но вспоминает из своих строчек  о них, строчек, перенасыщенных литературными аллюзиями на авторов, создавших своих дон Жуанов - и тем разделивших его участь.

Как это знакомо! И ложный пафос, взывающий к униженным и оскорбленным прямо из постели, и разгул чисто литературных страстишек, этакая пастораль для имптентов, готовых помечтать о красиво разнузданных страстях, и крики заждавшихся женщин, и еще черт-те что! Короче говоря, роман обречен на успех, ибо переходы в метро длинны, а неудобства общественного транспорта очевидны

Воистину, и в потреблении наше общество нагнало и на всем скаку обходит самые что ни на есть цивилизованные страны, - но куда заведет глумление над традициями великой отечественной литературы?

Жаль, что и столь одаренный автор скатился в болото коммерческой

литературы. Такое предательство вполне в духе времени.

ПИСЬМО   ТЕРРОРИСТКИ

Завтра меня повесят. Ты последний, к кому еще обращаюсь среди живых, хоть и сейчас знаю тебя столь же мало, как тридать лет назад, когда  ты был моим мужем.

Прости, но и сейчас не раскаиваюсь, что стреляла в тебя: что было еще делать? как еще я могла любитъ тебя?

Ты бессмертен, как все ваше мужское племя, как бессмертны идиотизм и насилие, обман и скотство - и разве так уж удивительно, что все это я хотела убить в твоем лице?

Не одна я! Все мы, твои бывшие жены, именно так любим тебя - и как не стрелять в тебя?! Как нам еще выказать всю нашу любовь, как нам еще растопить твое равнодушие к нам, твоим любимым, которым ты обязан всем?

Мы стреляли, но не в тебя, а в твое бессмертие! Мы не знали, что наши  пули создают его! Мы только хотели немного заработать, ведь мы голодны и нищи! Что нам оставалось делать? Одни бросились писать воспоминания, другие взялись за оружие.

Всегда любили тебя! С какой радостью мы то стреляли в тебя, то восторгались твоей возвышенной болтовней, то читали твой глупый журнал! Не понимаю, почему именно я стала жертвой общей страсти, почему повесят именно меня. Я протестую! В моем лице мстят всем оскорбленным женщинам, в моем лице вешают общественное мнение, в моем лице распинают справедливость!

И ты сам тысячи раз вешал меня: с таким страхом я ждала каждой ночи, когда была твоей женой! Уже тогда ты был призраком, тенью; ты завораживал, но я не уверена, что ты был мужчиной! Ты приходил и уходил - я любила за это. А когда ты совсем ушел, я поняла, что не могу без тебя. Именно тогда, искренне поверив, что только твоя смерть вернет тебя, я научилась в тебя стрелять! Так я люблю.

Ты был тяжелой работой: мужем, - а когда ушел, стал моей главной слабостью: вся моя спальня увешана твоими фото, - и, проснувшись, не могла отказать себе в в удовольствии лишний раз выстрелить в тебя. Так любила и люблю тебя. Так хочу тебя вернуть.

Хочу даже сейчас, перед виселицей. Меня лишили единственной радости: стрелять в твою сытую морду, в ваше мужское бессмертие! Ты был звездой для нас всех, но уж мы-то тебя знали - и любили в тебе ничтожество. Мы поздно заметили, что охотимся за призраком, что именно этой охотой возносим идол, сделавший карьеру в наших постелях. Так будь благодарен нам.

Мы стреляли в тебя из желания еще раз выйти замуж! Мы раздевалась догола в твоей редакции, чтобы привлечь общественное внимание! Мы разряжали в тебя обоймы наших пистолетов! Но мы и любим тебя. Прощай, любимый.

ЧУМА   ДВАДЦАТОГО   ВЕКА

(статья из научно-популярного журнала. Автор не отыскан)

Согласитесь, двадцатый век богат на интеллектуальные эпидемии. Откуда ни возьмись, грядёт очередное массовое скотство - и челове­чество послушно расписывается в своём бессилии. Как это случи­лось на сей раз?

Несомненно, все мы наслышаны о кипучей деятельности е-арят, но, если нас спросят, кто же такой е-арёнок по своей сути, мы ответи­ть затруднимся. На мой взгляд, е-арята - не люди, но особое сос­тояние души, пропагандируемое средствами массовой информации, а сам Жуан - гениальная посредственность, таинственный постельный ди­ктатор, что живёт в душе каждого человека. Е-арята - это души.  Души, еще не жившие, но которым очень бы хотелось пожить. Души, прикипевшие к общественной деятельности в самой узком её понимании: они всех женят и женятся сами, они всех призывают отдаваться под их непосредственным руководством.

Ужасно! И эти, поо верному выражению патриотического органа, бздуны, бздеволята, бздюдики, бздеденята, а пуще застранцы, каких свет не видел, эти микробы, порождаемые нашими мозгами, эти отходы нашей умственной деятельности, сущест­ва, взросшие в пробирках литературных течений, взошедшие на традициях, как на дрожжах - эта-то стая недотыкомок обрушилась на нас!

Посмотрим правде в глаза: е-арята - выражение новой цивилизации, оче­ртания которой уже видны сквозь обломки посткоммунистического общества.

Все помнят их блистательный дебют на конгрессе по СПИДу, но каково же было наше удивление, когда Ассамблея Содействия Научному Прогрессу на деле оказалась ансамблем е-ачей-виртуозоов! Мы знаем: и один е-арёнок, самый мале­нький, может принести обществу непоправимый ущерб.  Что же сказа­ть об организации подобного рода существ? Это уже апофеоз зла.

Наука давно предупреждала о существовании таинственных е-ических сил, но теперь, когда они столь грозно воплотились, обществу ничего не остается, как  в ужасе склониться пред результатом собственной деятельности. Е-арята проникли во все сферы общественной жизни, и все мы - лишь бесплатное приложение к их так называемым «бессмертным порывам».

Разве не мы сами в этом виноваты? Слишком многим из нас кажется, что свобода возмож­на только в постели, а в девушке, скачущей на мужчине, мы готовы увидеть символ всех наших надежд!

В оправдание заметим, что отряд отважных е-арят - не чисто национа­льное явление: он зарегистрирован и в других странах. Они - крайнее выражение прогресса. Что делать?! Скотство тоже прогрессирует. Всё, чем мы ещё можем утешить себя и на чём настаиваем, так это факт, что они - явление художественного порядка. Если есть в прогрессе нечто зловредное, то его-то они и выражают.  И пусть их действия в постели имеют ярко выраженную политическую окраску! Эти действия не столь разрушительны, как дру­гое, порожденное ими зло: речь идёт об их бывших жёнах.

Мир ещё не видел столь ужасной формы коллективизма. Словно б ком­мунистический монстр, загибаясь, решил издохнуть самым непристо­йным образом: отравить весь мир. Мало того, что это беспардонное бабье дружно ринулось в литературу! Оно полезло во все политиче­ские щели и стало тем самым реакционным большинством, что грозит опрокинуть демократические преобразования. Нет ничего опаснее боль­шинства, сплочённого на сексуальной почве.

Тем и опасны е-арята: они не затерялись в постелях, как это случилось со многими лите­ратурными течениями, - но ожили во всё сметающей толпе амазонок двадцфтого века. Сколь опасна б-ядовитость, если она прорывается на политическую арену!

Очень важно, однако, при анализе этого явления не противопоставля­ть их е-ическую сущность гносеологическому подходу. Безусловно, они выдающиеся практики, но то ли они е-ут, что нужно? По единодушному мнению бывших жен,  они е-ут мозги, а слава об их чисто сексуальных возможностях – дань, скорее, мифу, чем реальности.

 Е-арята - некая интеллектуальная эманация, вроде эфира, утомительно долго господствовавшего в классической фило­софии. В их лице произошло предсказанное ещё в прошлом веке упо­добление мышления бытию. Структуры мышления и бытия взаимопрони­каемы, но целенапрвленное коммерческое  исполь­зование этого факта впервые свершилось на наших глазах и, если хотите,  за наш счёт. Поче­му мы прежде не заметили столь навязчивую монструозность? Прежде всего, потому, что в ее основе этой монструозности лежит самый привлекательный литературный образ: дон Жуана. До нас этот образ никогда не проникал в философскую мысль и обыденное мыш­ление с такой силой, но отметим, что для воплощения ему понадобился  весь груз кошмаров двадцатого века. Наш полёт в бездну столь стремителен, что возможно образование новых интеллектуальных суб­станций – и всё внимание общественности должно быть заострено на том, чтобы эта расходив­шаяся субстанция не выскочила из общепринятых рамок, чтобы её земные воплощения не нарушили общественный порядок.

Возник­нув вокруг образа дон Жуана, течение, однако, выплеснулось в политичес­кую жизнь. Е-арята - сущие вакханты, переплюнувшие самого Вакха, - и не удивительно, что оргию они устроили именно в прессе. Простите, а где же еще? Кто в силах запретить безумства, если они принаряжаются в передовые одежды?

Наша беда, что наша общественная жизнь превращает нас в импотентов, но даже и в столь печальном случае мы должны поставить заслон разного рода проходимцам, берущимся излечить, но уводящим в новые беды! Все наше горе в том, что слишком многие из нас при ближайшем рассмотрении оказываются е-арятами! Жуан пропагандировал красивый разврат в безобидно-литературном разрезе – и разве не мы сами дружно ринулись во зло, уподобившись самым что ни на есть е-абатым е-арятам?

Дальше - больше: пёстрая, злобная туча бывших жён осадила литературу и наше сознание, как саранча - и уже угрожает самому существованию нашей молодой демократии. Это уже не вакхические страсти, придерживающиеся традиций древнегреческой литературы, но пьяный дебош! Эта оголтелая стая ворон обсела поле искусства, тьмы интерпретаторш ринулись строчить о дон Жуане - и что?  Короста интерпретаций так разъела его образ, что ему самому ничего не остаётся, как мирно исчезнуть в сотворённом им же. Уйти как вода в песок. Торжественно раствориться, вернее, испариться в густой толпе видеобаб и растерявшихся мужчин.

Как случилось, что толпы литературных амазонок захлестнули доселе мужской мир? Они по-новому описали наш мир, но они и развратили его до какого-то своего бабьего конца. Согласен: нас легко соблазнить, - но как обидно понять, что ты немножко совращен из дидактических целей!  Как и эти орды мозгое-ателей, они научили нас совсем не тому, они е-али нам совсем не то, что нам хотелось бы!

Признаемся: бывшие жены  - наше ясное выражение ужаса. И какие б бабьи формы ни при­нимал наш кошмар, мужественно отринем его. Толпа авантюристок ворвалась в наши души – и мы уже с благодарностью вспоминаем отряд отважных е-арят. Сейчас мы  даже уверены, что они  - посланцы внеземной цивилизации, не спасшие нас по нашей, только по нашей вине!

Как велик их вклад в науку! Они значительно расширили понятие  «е-ической силы», внесли философские идеи в самую гущу практики любви, они первые выявили оздоровительный характер полового акта. И пусть они женились без конца! Они делали это искренне, они радовали женщин, как умели! Всё, что проповедует их постельная вера - это чистое бельё, - и такой ли уж это недостаток, чтоб за него судить строго? Они многих из нас женили - и тем вернули обществу, цивилизации, нормальной жизни.

Нет! Е-арята - отнюдь не временная сущность! Они - лучшее в нас!  Простим им все уже за то, что они мужчины. А что касается грозной тучи обсевшего литературу бабья, то плюнем на него! Это воистину чу­ма. Далеко не последняя.

З  А  К  А  Т

Сентиментальные прощания

Волшебнице по жопе надавал.

Декадансу-то напустил: не продохнуть!

(из литературных бесед)

С   Н   Ы

(письмо дон Жуана)

Они входят в мой сон, садятся на мою грудь - и растут из меня, и раскачиваются высоко надо мной, как тихие таинственные лилии. А утром они возвращается на придорожные стенды, наклейки с шумпунем, обложки журналов, последние  страницы газет.

Дешевые богини, они осуждены на внимание, - и не столько потому, что созданы мной, а потому, что ясно выражают дешевую, доступную веру того мира, в котором родились. Они самоуверенны и милы, и не хотят знать никого, кроме себя. Они спят на своих наклейках, а рядом с ними - другой мир, созданный мной: бывшие жены.

Ох, уж эти дневные бабочки, их послушная, ровная чреда, переполняющая улицы, их дешевые перчатки и тяжелые, зимние сапоги! Толпы старых, поднадоевших знакомых, их деловая, самая обычная сутолока, скрывающая тебя.

Да, тебя! Если ты еще помнишь обо мне. Для тебя я, голый, вечный, юный, еще блуждаю в наглухо застегнутых толпах и бужу желание любви в глазах, полных зимнего долгого сна. Молодое, обнаженное желание счастья, я путаюсь в хододных, людских тенях, я один, кто еще живет средь замученных, тоскливых существований, - живет для тебя.

То-то я напустил на эти мертвые толпы орду дешевых богинь, призывающих помнить о любви! Как ее еще расшевелить, если не моими снами?

Если  б ты вернулась! Если б вечный животный страх разлуки растаял и утих, и я б не скитался в толпах, надеясь набрести на твое тепло, заклиная тебя вернуться и спасти меня! Толпы монстров в женском обличье обсели мое воображение, как мухи липучку, и весь мир - то ли мои любовницы, то ли жены, то ли женщины, созданные моим журналом по моему подобию. Весь мир, порожденный мной, встал между нами.

И снова ночь. Толпы богинь сбегают с наклеек шоколадного мороженого и безалкогольного пива. Мы забредаем в горячие желания, ворошим окостеневшее сознание, банда разнузданных любовниц и я, что-то вроде маршала таинственного, сумеречного парада.

Загляни в свои сны - и ты узнаешь меня. Или и ты не спишь? И ты - одна из тех растерзанных девушек у мостов и ресторанов, девушек, отвое­вавших целые улицы больших городов? В  ночном кошмаре твое присут­ствие яснее - и боюсь, и ты - не одна ли из этих нимфоманок, вырвавших­ся из изданий, подобных моему? Чудится, ворожишь именно ты - и кошма­ры, внушенные тобой, утверждают меня в моих собственных! Слишком многое из созданного мной против меня. Может быть, и ты.

Разве не сам я создал тебя ведьмой и монстром? Нет! Ты не так ужасна. Скорее, ты - что-то вроде квинтэссенции бывших жен, этакий эталон почтительности и нежности, измен и истошного крика, суррогат ловко подстроенных надежд. Столь естественно, что в мире, где все внушает только кошмары, их внушает и твое существование, - но даже это ничего не меняет в нашей любви.

Ты не защищаешь, но ведешь в толпы, в их разросшееся, сияющее сознание, - и все, что остается, - это мирно стареть, мирно глупеть и сходить с ума.

Чудится, в вечном похотливом вихре мы вместе! Только в такой давке еще верю, ты ждешь, только этот привычный кошмар еще сводит нас.

Ты входишь в мой сон, ты у меня на груди – и растешь из меня, и раскачиваешься высоко надо мной.

РАСШИРЕННЫЙ   ПЛЕНУМ   БЫВШИХ   ЖЕН   И   Е-АРЯТ

От издателей.    Этот пленум имеет огромное значение в истории цивилизации! Кто знал, что он знаменует собой конец целой эпохи?

Отчетный доклад дон Жуанов.

Мы решились созвать вас, милые дамы. Да, вы - наша печаль, но вы - и наша любовь! Мы – ваши жертвы, но и ваша несложившаяся судьба, ваша боль и тревога. Что бы мы ни сказали, помните: мы все еще страстно любим вас, - а если порой и журим, то из искреннего желания найти в вас друзей.

Прежде всего: нас восхищает ваша общественная деятельность. То вы годами отдаетесь в знак протеста, призывая всех людей доброй воли:  Отдавайтесь вместе с нами! То боретесь за источники чистой воды, то терроризируете нас. Ваши клубы медитаций, ваша литература, ваша е-ическая сила, ваш молодой задор! То вы поете, то пишите, то преследуете гомосексуалистов. Вы – всюду! В каждой замочной дыре, в каждой скважине высокогорий – и мы, наконец, вынуждены собрать вас, милые подруги, чтобы прямо объявить: хватит!

А ваши партийные дрязги, истошные крики о поруганных правах на любовников? Вы раздули их до неба. Почему вы уверены, что мир только и делает, что внимает вам? Что только вам он и принадлежит? Почему име­нно ваше скотство должно иметь приоритет в глазах всей мировой общественности? Почему все должны бросить свои дела и искать вам любовников?

Мы долго не решались назвать символ той бесплодности и ужаса, что окружает нас - и вот называем: это - вы!! Да, милые дамы! Да, дорогие товарищи! Да, верные друзья!

Мы дали вам все: и интеллектуальную тонкость, и доступный, дешевый оргазм; мы так любили вас, что печатали вашу литературу. А теперь, оперившись, вы дерзко преследуете нас. Позвольте сказать прямо: ваш терроризм - естественное продолжение всей вашей жизни, всего вашего искусства!

Да, вы любите литературу. Если верить вашим словам, вы пишите из чувства долга пред историей литературы. Вот что мы вам скажем: вы онанируете из чувства долга! Если б вы онанировали из протеста или с горя, это еще было б простительно, - но превозносить свою слабость! но подыскивать ей философское обоснование! И это вы называете «искусством»?!  Это предательство и нас, и литературы.

Мы честно жили с вами, честно вас воспитывали не для того, чтобы вы мрачно онанировали на проезжую часть литературы! Дорогие друзья! Во что вы превратили литературу? Вы так ее за-рали, что в ближайшие сто лет эти Авгиевы конюшни никакой Геракл не вычистит! Если б вы мирно ее проституировали, это еще ничево, - но вы только какаете! Вы уже наворотили до небес, друзья! Как герои избитых видиков, вы онанируете на глазах у всего света, да еще время от времени устраиваете на нас покушения!

Ваш онанизм, каканье и террористическая деятельность давно вышли из общепринятых рамок! Паутинки ваших кошмаров, разрастаясь, вылеза­ют из ваших книг и губят всё живое! Да, вы боретесь за чистоту лужаек, но вы за-рали наши души! Вы, как лягушки на болоте, засели в литературе – и миру тошно от вашего кваканья! Вы обещали духовность, а стали ее кошмарным призраком!

Одумайтесь.   Мы еще хоти вас любить, еще надеемся на вас.

Выступление главы феминистической организации

Архаровой Валентины Григорьевны.

Что вам сказать, мужичье отродье? Да, мы отдаемся. Отдаемся из твердого убеждения, что это нужно: так мы любим людей и литературу. Более того, мы торжественно клянемся отдаваться и впредь, пока ваше мужичье племя не осознает свою ответственность перед женщиной. Да, мы покушаемся на вас, но из чисто художественных интересов. В вашем  вашем мужском икре принято чуть что стрелять в лицо! Мы же из этого делаем подлинное искусство, а главное, зарабатываем на жизнь себе и вашим детям. Не извести вовсе, но обновить ваше глупое племя - вот все, что мы хотим. Поэтому и подыскиваем официальный статус нашим недостаткам! Вы делаете то же самое.

Мы стреляем в вас из любви к литературе. Как еще напомнить миру, что есть вы, забывшие о своих близких? Наш террор - это выражение духа времени, - но и знак протеста против вашего засилья, против того ужаса, который вы всем внушаете.

Это вы примазались к нашей честной и доброй женской литературе, это вы обязаны нам всем - и никак иначе! Мы боремся за предотвращение экологической катастрофы, а на ваше племя нам наплевать. Дайте лишъ обещанное: любовников!

Нам нужны не вы, а именно любовники, что могли б не только увещевать, но и порадовать, ибо чего нам не хватает, так это самых простых радостей.

Справедливости ради отметим, что поголовье наших любовников существенно выросло, - но не настолько, чтоб хоть как-то нас утихомирить. Составленные списки переданы вам и заверены вами - так где же любовники? Или вы думаете, что наши любовники нужны только нам? Разве не факт, что в районах компактного проживания наших мужиков криминогенная обстановка существенно улучшилаоь? Любоваики - наш метод оздоровить мир и даже спасти  его! И как вы смеете не склониться пред  столь благородной задачей?

Мы хотим искреннего чувства, а не ваших прославлений! Не представ­ляйте нас, как толпу кровожадных проституток. Вы воспитывали нас жадными и злыми, вы развратили успехом, а теперь намекаете, что его могло бы и не быть.

Милые наши  ебарята! Как вы ошибаетесь! Как мало вы цените наши чувства, наше желание любви, как вы, наконец, глупы! Научитесь скрывать вашу глупость, друзья!  Хотя бы на это позвольте нам надеяться.

Принципы сотрудничества

(выступление рядового е-аренка Жоповеева Василия Федоровича)

Дорогие друзья! Не все гладко в наших отношениях, но пусть времен­ные трудности не скроют главного: как мы вас любим. Чтобы наше чу­вства стало яснее, мы и собрали вас. Теперь, после столь ожесточенной взаимной критики, мы еще яснее видим, как мы друг другу нужны и - позвольте называть вещи своими именами - как велика наша любовь.

Да, это любовь. Верно говорят: настоящее чувство познается в испытаниях. И  пусть нашей любви выпала трудная судьба! Зато как ярко сияет выверенное трудностями чувство! Да! Вас любить, вас обожать и холить – вот все, что мы хотим, все, что мы ждем от жизни и от судьбы.

Поэтому позвольте вам посоветовать. Да, да! На большее мы и не решаемся. Примите наши советы как дружеские.

Прежде всего, научитесь отдаваться хоть сколько-то планово, ибо, подрывая плановую сущность такого сложного комплекса мероприятий, как добыча, доставка и распределение любовния, вы расшатываете самые основы нашего взаимного чувства. Главное - не стремитесь иметь несколько любовников! Если есть хотя бы один, это уже хорошо. Подумайте, какую великую идею вы губите на корню! Если б вы отдавались сколько-нибудь равномерно, хватило б на всех да еще немножко осталось бы и для души.

И еще. Если мы нашди вам любовника, то, по крайней мете, продлевайте подписку. Что же это за любовник, если он нас не читает? Помните: чем больше подписчиков, тем больше любовников!

Мы готовы вас спасти, но и вы понемножку спасайтесь сами. Мы любим вас неустанно, неустанно находим вам мужем и любовников, - но почему вы столь мало поддерживаете наши благородные устремления?

Если находим любовников, то, пожалуйста, отдавайтесь им и только им! Если вы находите мужчин на стороне, без нашего ведома, то редакция ответственности не несет. Заклинаем вас ради будущего всего человечества: отдавайтесь только нашим проверенным мужчинам. При нашем издании круглосуточно работает диспансер, чья справка – единственное, что гарантирует качество и подлинность любовника.

Но дать любовника - это все, что мы можем сделать! Сами воспитывайте,  учите  и лечите их! Помните крепко: сначала подлечи любовника, а потом пускай в производство! Мы можем подвести теоретическую базу под ваши действия, но не можем сами их выполнить. Тот факт, что вы превратили и редакцию, и литературу в публичный дом, красноречиво говорит о низком уровне ваших теоретических знаний!

И уж не стреляйте в нас! Хоть мы, вроде, и бессмертны, хоть мы и души, но души, которым очень хотелось бы пожить. Мы верим: ваш терроризм - лишь детская болезнь левизны, одно из отступлений в вашей об­ширной общественной деятельности. Но не возвеличивайте этот недостаток! Это болезнь групповщины, болезнь творческого роста, но никак не главное в вас, дорогие друзья!

Думайте больше о любви. Мы готовы снова и снова вас любить, лишь не пугайте! Как и прежде, шлите в редакцию ваше фото в молодости и предмет, свидетельствующий о близости.  Мы вас вспомним и полюбим!

Пишите нам. Помните: раз вы грамотно отдавались, то не стоит делать ошибок и в грамматике. Мир вас знает и любит. Несите же гордо зва­ние литератора!

Не забывайте главного: отдавайтесь в плановом порядке. В этом есть свой огромный исторический смысл.

Живая дискуссия и советы.

-Итак, чего вы хотите. Спрашивая, помните, что очень вас люблю.

-Ты нам зубы не заговаривай. Давай, что положено, - и катись отседова! Опять наобещает и пропадет. Ох, смотри! Еще раз поймаем - все ноги оборвем.

-Простите, но я люблю вас.

-Затвердил одно и то же, скотина! У мена ни мужа, ни любовника, а он

про любовь песни поет!

-Как ваша фамилия?

-Мокроохвостова.

-Мы же вам нашли кочегара из Воронежа. И этот убежал?

«Убежал» - не то слово. Измочалил и вытолкал. Он погубал ммою молодость.

-Извините, уже сотый этак губит вашу молодость!

-А хоть и сотый! Что такого?

-Вам всё мало, гражданка! Вы уже сами со счета сбились, кому и сколько отдавалась, а хотите, чтоб я об этом знал! Уже никакие компьютеры не в силах учесть все ваши авантюры, а вам все подавай да подавай!

-Говорите, что хотите, а мужа возвращайте. Ты тут самый главный, я тебя просто так не отпущу.

-Все вы так: чуть что с мужем - бегом к нам.

Дорогие друзья! Позвольте вам напомнить прискорбный факт вашей, в целом лучезарной биографии. Во что вы превратили редакцию? То вы отдаетесь прямо на моем рабочем столе непроверенным, не нашим мужчинам, то в знак протеста писаете в наши цветы! Что с вами, друзья? Да, вы честно отдавались, но и мы честно вас любили. Пусть у вас нет любовника! Разве это повод ввалиться толпой в святая святых нашего издания: в редакцию, - и ловить редких читателей, и отдаваться им прямо на моем синем диване!

Друзья! Позвольте вам прямо сказать: вы мне все углы записали! Где это видано? И так на последних десяти страницах журнала только вас и рекламируем во всех видах!

Более того, мы учредили пенсионный фонд для пусть и бывших, но лю­бимых жен – и этот фонд уже функционирует. Тем, кого мы помним и любим, дадим пенсию как героям войны и труда; тем же, кого только помним - как ветеранам труда.

-Выходит, зря мы с вами мучались, мужичье отродье!

-Почему зря? Лишь не тратьте деньги на любовииков - и вам уже хватит. Посмотрите на себя, бабки старые! Найти мужа мы еще можем, а любовников ищите с деньгами. Из поколенья в поколенье мы учим вас как искать любовников! Внемлите нам, горемычные!

Вы жалуетесь, что приходится искать годами. Что ж? Берегите силы: они еще пригодятся для мужей.

-(истошный крик) Любовников!

-Простите, но при всем уважении к вам…

-Любовников! Выдайте законных, или объявим голодовку.

-У вас и политические требования?

-Только одно: не видеть твою осточертевшую морду.

-Так нельзя, товарищи! Позвольте вас любить, позвольте надеяться на корректность наших отношений. Опять хочется вам напомнить о смыс­ле брака, о том святом, что легло в основу наших отношений и позво­ляет надеяться на продолжение нашей искренней дружбы.

Итак, не спешите разводиться! В браке вы узнали любовь, узнали счастье, - так не  спешите от них отречься, держитесь из последних сил! Тут-то мы и подоспеем на помощь: наши советы, наши любовники, наш журнал спасут вас навсегда!

Если только измена спасет брак, то изменять нужно. Лишь подведите под это теоретическую базу! Мы уверены, философский подход непремен­но спасет вас. Сочетая необходимое: мужа - с возможным: любовником - вы вернете счастье!

Изменяйте, друзья. Это единственное, что вы умеете, но мы желаем вам большей гибкости. Не паникуйте, когда человеческие отношения разру­шены до конца: тут-то - и начинаются супружеские. А что вы думаете?  Эти почтительно-сдержанные отношения, эта почти светская доверчи­вость брака дали миру  слишком много!

Друзья! И муж - тоже человек. Он скорей простит любовника, чем грязную посуду, он, как друг, простит маленькие слабости...

-Будут льготы ветеранам революции?

-Нет. Мы не в силах создать специальный фонд для тех, кто отдался в  семнадцатом году. Мы вас уважаем за то, что вы видели Ленина, но материально выразить свое чувство мы не сможем.

-Вы обещали мужа!

-До свиданья, друзья.

Заключительное слово дон  Жуана

Доколе, окаянные? Докоде смущать меня будете? О, грусть и б-ядство! О, юдоль печали и воздыхания! Буду жаловаться в горести души моея. Како творите? Забыли, кто есмь? Едят ли вкусное без соли? Не я ль отечески вас пестовал? Зачем приняли меня колена? Зачем я сосал сосцы?

Возвеселись, душа моя! Где найти силы вынести это б-яжье племя? Како жити, аще сии выб-ядки тако озоруют? О! Я вас любил, я вас печатал - и что? Эх, наподдать бы вам по жопам! Всю дущу зассали, кошки драные. Как ужасно, как литературно вы все засрали!

Опомнитесь! Из-за ваших черных крыл не видно солнца! Я еще готов вас любить, только любите литературу, а не себя в литературе. А вы ползете в вечность со всем износившимся скарбом, вы яростно требуете любви, как требуют дешевой колбасы!

Сколько печально вы блядовиты! Сколько раз вы соблазняли меня в честь любимых, но неверных любовников! Сколько раз, благодаря замужеству, любовников возвращали! Уймитесь. Полно, полно б-ядовать!

Зубовный скрежет вам, б-ядовитые озорницы! Зубовный скрежет и десятипроцентную инфляцию всяк месяц! Бедных любовников и низкой котировки акций!

Доколе будете смуту наводить?  Покидаю выас, проклятые. Аще призовете, приду, - но яко грозный судия!

ФИЛОСОФСКОЕ     ОБОСНОВАНИЕ      РАСТВОРЕНИЯ

(Речь на конгрессе бывших любимых. Перевод с немецкой статьи  «Philosofische  Beguendungen der Aufloesung». На русском не публиковался)

Милые дамы и господа! Что ж, хорошего понемножку: я вас любил, бало­вал, как мог, - а вот покидаю. Поверьте, нельзя заниматься любовью то­лько потому, что ты – персонаж и любишь  литературные традиции боль­ше, чем самого себя. Я и так сделал для вас все, что мог.

Кажется, я ли не работал, - но каков итог неустанного труда? Новые грани ширпотреба? Туча новых эманации блестящего, журнального сознания?..  И что? Стоило для этого воплощаться? Что остается, как не расписаться в собственном бессилии и уйти восвояси?  

Где мои последователи, сподвижники, друзья? Их нет. Вместо  них ка­кие-то жуаны, жуанчики, жуанятки, да темная туча бывших жен! И вот я попадаю во главу какого-то общественного движения. И это я, единст­венный лозунг которого был, есть и остается: дайте мне бабу - и я переверну земной шар! Какие-то существа осудили меня, как  жалкого романтика, и выталкивают из реальности!

Я ухожу в литературу с радостью, но и с чувством исполненного долга. Сколько можно изнашивать вечный образ дон Жуана? Пусть он осты­нет от воплощений. Собственно, это самое важное в моей земной оболочке: вовремя уйти.

Я уже наполовину в вечности, только немного задержался, чтоб об этом вам сообщить. Меня там ждут. Более не выдерживаю тяжести двойного существования; оказывается, человеком более,чем странно!

Честно говоря, я не сумел добиться большей реальности, чем имел. Однако истинно реально созданное мной: книги, институт, журнал и само издательство! Те, кто захватил мою реальности, создают ваши кошмары. Не приписывайте их мне! Силы, выросшие из меня и вслед за мной - против меня; я вынужден уйти: я задыхаюсь в бездне интерпретаций и домыслов.

Оставляю вам желание любви. Обращайтесь прямо к нему, а не к туче выб-ядков, насевших на мою славу.

Зачем вы узнали меня?! И никому не ведомый, рождаюсь из вашего желания любви, как из пены морской, - а узнанный, я - только жертва, я менее, чем каждый из вас. Я пришел открыть Красоту, но лишь улучшил качество открыток, лишь взрастил жадную литературно свору.

Не могу делать вид, что я есть, если в меня не верят! Простите, я уже немножко растворяюсь! Не обращайте внимания.

Какие-то лица  зовут меня. Хватит! Отпустите на заслуженную пенсию. Вы же знаете мой характер: отдыхать буду активно: и оттуда буду обожать вас!

Как страшно за красоту! Ее нельзя использовать столь прагматично, господа. Неужели не ясно, что озоновые дыры не только в стратосфере, но и внутри нас? Что, разрушая Красоту, мы губим себя?

Выражаю искреннюю признательность всем моим женщинам. Отдавались ли вы по долгу службы, будучи моими женами, или просто желали приобщиться к сокровищам мировой культуры – все равно: всем сердечное спасибо.

И сколько можно земного делового небытия? Я устал! Устал видеть в любви больше, чем вы сами. Да и слишком многое подрывает мой авторитет классического образа: толпы женственных, чувствительных мужчин, какие-то там «сексуалы», оживающие ночами травести – и еще черт знает что!

Я не прощаюсь.

Т  Е  Б  Е

(отрывок из последнего романа дон Жуана)

…     …    …

И снова, как вечность назад, вхожу в ворожбу тихого, ясного утра - и навстречу поднимается теплый ветер, медленный и шелестящий. Мы   вместе, над нами трепет лисгьев и тишина.

Ветви! Как тягостно они висят над нами, но в их скрещеньи - что-то от наших судеб, словно б они одни еще вносят ясность в нашу любовь. Ты слышишь?

Мое ожившее заклинание - в шелесте первых листьев. Мы проживаем нашу призрачную любовь шаг за шагом, наша прозрачные тихие голоса ждут  осени, чтоб стать легкими, чтоб кружиться над нашей головой.

Тебя особенно много в августе. Близость осени, листья, чистые, чуточку холодные дни - все это ты. Как торжественно поднимается синева! Это ты смотришь в меня. Иду в огромное тихое небо, иду в хвои глаза. Так нам еще дано помнить друг друга.

Тени хранят твое чистое дыхание. Они оставят нашу тайну другим, а листва сохранит наши встречи! Пусть узнавшие нашу тайну найдут свою любовь. Сколько невнятных, мертвых дней было в наших не-встречах, но они отступают

пред этой жестокой ясностью любви.

Вот и дождь.  Тихий и нелепый, как наша любовь.  Он гладит лица – и мы плачем, мы протягиваем ладони к небу, чтоб почувствовать наши будущие встречи. Чтоб опять разлучиться, опять зачем-то ждать друг друга.

Еще побудь со мной.

…   …   …

ПРОЩАНИЕ  С  БЫВШИМИ   ЖЕНАМИ

Друзья! Все мы понимаем, что в нашем многотрудном литературном деле вовсе без б-ядства нельзя: это противоречило б общей гуманистической направленности нашей деятельности. И все же те уродливые формы, кои б-ядство, разгулявшись, приняло в вашем лице, я должен публично осудить.

Как не бывает искусства для искусства, так и не бывает б-ядства для б-ядсхва. Б-ядство должно служить людям, - а иначе зачем оно? Поверьте, друзья: не в б-ядстве счастье. Нет! Только неустанный труд на благо общества спасет ваши души, вернет вас к возвышенному строю мыслей. Только такой труд, друзья, вернет вам и мою любовь!

Итак, прощайте, милые дамы. Этого вы хотели? Я вас сплотил и продол­жаю организовывать в агрессивную толпу уже тем, что я есть. Посему покидаю вашу общность, создавшуюся благодаря мне, но развившуюся вопреки всей моей сути.

Вы обновили литературу, но лишь в результате моих усилий мир заме­чал вас. Вы расцвели в тепле его ласкового концептуального взора, но не для того, чтоб любить литературу, а чтоб тяжко воцариться в ней.

Ее старых фото вы скромны  и милы, вы лишь ждете, - так для чего сей­час утверждаете себя? Чтобы выкурить меня из образа!? Пожадуйста. Но что же вы без меня?

Я обожествил вас, но не для того, чтобы сдать вашей жертвой. Я отдал вам земную жизнь, а вы подарили взамен бессмертную пошлость толпы. Вы погубили мой дар любви, заставив верховодить вашей буйной ватагой, вы похоронили   саму идею донжуанства.  Я один еще защищал вас, когда мировая общественность увидела в вас осиное гнездо! И пуще: прибежище таинственных е-ических сил.

Истинно хотел организовать вашу нравственность, ввести ее в благопристойные рамки. Я вас перевоспитывал, как отец, печатал, как любовник, любил,как муж, - а вы? Во имя какой веры гоните меня? Или не понимаете, глупые, что вслед за мной придется исчезнуть и вам?

Ясноглазые голубки! Я уже вижу, как на легких, вольно-мощных крылах вы летите в небесную даль! Как золотые лучи солнца играют на ваших молодых перьях! Как царили вы в моих чувствах, так же смело и свободно парите теперь в лучезарном поднебесье! Летите, друзья! Улетайте к е-ени матери, чтоб и духу вашего не было! Вовсе исчезни с лица земли, б-яжье племя! Вперед, за синие моря, милые засранки! И в хвост вам, и в гриву, друзья!

О! Я с радостью забыл бы вас, но не смогу. Мало мафий, мало преступных группировок, сексуальных меньшинств и большинств - так ее и ваша литературная школа! Какую змею я пригрел на своей груди!

Да, вы создали целый океан в литературе. Собственно, ваша словоохотливость по поводу семейной жизни и вернула литературу в русло демократических преобразований. Теперь даже детям стыдно не знать ваших горестей! Но ведь прочую литературу вы просто утопили!

Что ж, видно, это ее судьба.  Может, и на самом деле, важнее всего знать, как сухо вы отдавались, с какими методическими нюансами.   И в постели вы держались, как деловые женщины, - а посему оставляю вас!   Вы осиротеете, вы рпазлетитесь по всему свету стаей пугливых, ощипанных ворон, вы потеряетесь в нем, - но я уже не спасу вас.

ФОЛЬКЛОРНАЯ   СТРАНИЧКА

От издателей.    Мы обязаны рассказать о том, как мы веселились, иначе картина нашей жизни будет неполной. Именно в радости и сказывалась вся наша любовь к простому народу. Мы всегда стремились любить людей. Пусть не все у нас получалось, но мы рады, что осчастливили очень и очень многих. Кого мы только не е-али! Даже представить страшно всю эту мило-б-ядовитую толпу! Но не зря мы работали: жить стало лучше, жить стало веселей.

Мы любим петь и танцевать. Мы веселимся, как умеем - и кто решится осудить наши простые радости?

Хором всей редакцией:

Е-арята, е-арятки, е-арятушки,

Ой, веселые, хорошие ребятушки!

Ай ли, ой ли, ай-лю-ли,

Эх, веселые, хорошие ребятушки!

Два притопа, три прихлопа. Один - по жопе впереди стоящему.

В хороводе все поют:

Бздеволята, бздеволятки, бздеволятушки,

Бздедачата, бздедачатки, бздедачатушки!

И  припев:

Ай ли, ой ли, ай-лю-ли,

Эх, веселые хорошие ребятушки!

Дружный хоровод вокруг стола. Помощник редактора выкрикивает:

Бздедачата, бздедачи,

Пердачата, пердачи,

Е-арята, е-ачи!

Все дружно подхватывают припев. Заливисто поет корректор:

Е-барята, е-арятки, е-арятушки,

Подъе-ята, зае-ята, зае-ятушки!

Припев дружно и весело. Забредший случайно подписчик кричит:

Подъе-ята, подъе-енки,

Засранчата, засранчонки! Ох!

Все пускаются в пляс по кругу, бодро и весело скача. Припев. Этот танец, друзья, давал нам заряд энергии на весь день.

ДОН   ЖУАНЫ   БЫВШИМ   ЖЕНАМ

Мы пришли сказать, что любим вас.  Еще раз узнайте о нашем чувстве, еще раз поверьте в честность наших намерений.

Следуя долгу и литературным традициям, мы честно женились, пока не создали ваше угрюмое и все ж роскошное царство. Мы верили, что су­меем опереться на собственное создание, что наши усилья сольются воедино во имя социального прогресса.

Но вышло иначе. Мир стал мрачным, ибо мы воспроизводим в него лишь самих себя да вас, нахохлившихся, тяжеловесных ворон. По нашей общей вине из мира уходит дар слова, все уж не говорят, а журчат друг на друга, - и истинный смысл самых простых слов затерялся и растаял.

И мы, мы больше не можем. Позвольте прямо заявить: вы нас вконец зае-али. Что  может быть печальней этого?

Поймите, друзья: не столько импотенция, сколько гражданский долг за­ставляют нас на время свернуть свою деятельность. Нас только отряд отважных е-арят, а вас – тьмы, тьмы, и тьмы! И какие б ё-кие мы ни были, по временем  должны складывать свое грозное оружие, что­бы прийти в себя!

Да, мы вас любим, но это большое чувство дается нелегко. Да, мы вас чаруем, но ценой каких усилий! Не люби мы так литературу, давно б мирно отдыхали! И нам  хочется радости, друзья! Да, мы е-кие, но мы только мужчины, только люди. Вы забыли, друзья, что и ё-кость - эстетическое понятие.

Признаемся: та тщательность, с которой вы отдаетесь, а позже это описываете, изменила ход истории литературы, - но даже это не извиняет факта, что под другими мужчинами вы забываете нас. Если мы вкладываем в любовь всё наше чувство ответственности, то вправе потребовать того же и от вас.

Помогите нам в этот трудный восстановительный период! Мы прямо взываем: лечите нас. Лечите, а уж потом используйте по назначению, ибо мы - ваши мужья, а еще вернее, ваши друзья. Друзья, каких уж не будет.

Так говорим, ибо нам хочется не одних обязанностей, а и любви. Хватит тяжкого, каторжного труда! Пощадите нас, друзья.

Чаруйте нас, пока не поздно, пока мы еще с вами. Чаруйте, балуйте, хольте - и лечите, лечите, лечите! Кормите и лечите, а уж заодно и чаруйте.

Что вам еще сказать? Как прежде, любите людей, как прежде, отдавайтесь им из  чувства долга, ибо в этом ваше призвание, весь величайший смысл вашего существования.

Как прежде, вы отдавались нам из чисто гражданских побуждений и лишь это вносило согласие в общество, так теперь без нас отдавайтесь с тем же высоким чувством вашим новым мужьям, вашим новым любовникам. Сохраните это святое чувство, а нам дайте прийти в себя.

Мы - ваши ослабевшее друзья! Любите нас. История воздаст вам сторицей за столь светлое чувство.

ТЕЛЕГРАММА   ДОН   ЖУАНА

Всем женщинам России тчк   еще не пришло время отдаваться либералам тчк  держитесь до последнего  тчк

ПРОЩАНИЕ      ДОН    ЖУАНА      С      ЛЮБОВНИЦАМИ

Дорогие голубки,  наставницы, друзья! Последний раз воркую с вами. Для того и прилетел на крыльях счастья, чтоб пропеть, что любил, люблю и буду любить вас всегда! Я имел вас, дорогие друзья, и сердечно этому рад. Вся моя жизнь без остатка отдана вам - и это единственное, чем искренне горжусь. Сегодня самый грустный день в моей жизни! Плачьте, милые голубки, плачьте! Ваш печальный ё-арь покидает вас.

А вся-то радость была: пое-ать вас, дорогие друзья! А вот и та уходит. А там, в обители молчания, там, за могилой, встречу ли там ваши дорогие тени?!  А там, за гробом, будет ли кого пое-ать? Вот о чем тревожусь, милые наставницы.

Исчезаю из этого мира, но не из ваших чистых душ! Остаюсь в них навеки! Буду скитаться средь вас неузнанный, но желанный, буду вас ласково обнимать, а пое-ать… Я плачу, друзья! Пусть это делают другие.

Именно вы наследуете лучшее во мне: мою славу, институт, издание! Всё оставляю вам, а не тем литературным воронам, что каркают на каждом перекрестке, не бывшим женам! Вам и только вам, безвестные труженицы, что отдавались из чистого человеколюбия. Мир знает и любит вас - и кого же еще? Знаете ли, какой памятник воздвигли себе  общими

усилиями? Вы все и есть та единственная возлюбленная, которой посвятил лучшие произведения. Именно вы сообща, неустанным, творческим трудом создали этот образ - и благодарная цивилизация всегда будет бережно нести память о вас!

О нет! Не зря вы отдавались. Мир уже не сможет забыть вас! Столь же

беззаветно отдавайтесь и впредь, чтобы упрочить свою славу трудом, -

а я и оттуда, из вечности, буду с нежной улыбкой взирать на ваши неутомимые подвиги! Давайте только тем, кто честен и светел душой!

Воспитывайте молодежь в лучших традициях! Отдайте юности жар ваших

добрых сердец!

Как вас не любить? Как вас не холить? Обидно, что ухожу, вас недолюбив. Еще б немножко нежности, еще б капельку счастья, ибо ничто не омрачало нашу любовь, ибо мы цвели на радость друг другу! Как бы жизнь вас не разбросала: кто уже в правительстве, кто еще в тюрьме, кто в правлении банка, а кто тот же банк смело грабит, - где б вы ни были, душою вы всегда со мной!

О нет! Мы не только любили! Мы и кормили друг друга! Тем вернее, тем

красивее и нерушимее наша дружба.  Уже не смогу забыть ваши шанежки,

милые, нежные друзья! И пусть порой вы любила шоколад больше, чем меня! Вы честно признавались в этом!

Только с вами я и поумнел, и возмужал; до вас моему облику не хватало благородства. С моей стороны влияние тоже было благотворным, а потому, друзья, решаюсь вам посоветовать: мирно возвращайтесь к мужьям. Живите с ними, но любите, как встарь, меня! Хватит романтических бурь! Хватит красивого разврата! Сношайтесь мирно, друзья!

Впрочем, простите за сердечный совет! Будьте тем, что вы есть! Мирно порхайте, дорогие голубки! О, как порою хочется, чтоб вы стали орлицами и заклевали б бывших жен, это злобное воронье, тучей повисшее над цивилизацией! Не читайте опусов сей хищной своры! Пусть они навеки засрали литературу, но ваши души   девственны, как и прежде! Берегите их для новых творческих свершений, для новых мужчин!

Как бы ни было трудно, знайте, что помню и люблю вас. Сколько раз, собравшись ночью, мы сбрасывали одёжки в одну веселую кучу и дикой стаей набрасывались на ночные города? О, зачем вы еще пленяете меня! Уж и не заголяйтесь, потому как бесполезно.

Великие е-ические силы, к вам взываю! Во имя будущего всего человечества оградите моих полюбовниц от маленькой пенсии и злых мужей!

Друзья! Я  вас радовал, сколько мог, а вот торжественно возвращаю мужьям. Отдохните при них! Пусть заботы по дому помогут пережить нашу разлуку!

А впрочем, почему именно мужья? Мир должен знать, что вы есть! А посему отдавайтесь, отдавайтесь и ее раз отдавайтесь! Только так.

Новых вам любовников! Кормите их, любите, балуйте, но при этом благодарно вспоминайте меня. Любите меня, а порхайте уже для других. Отпускаю вашу веселую стаю на все четыре стороны! Да не будет вам ни печали, ни воздыхания, милые друзья! Но лишь заслуженная пенсия и богатые любовники! Только эти простые радости простых честных женщин! Мирно сношайтесь! Б-ядуйте себе на радость,  а человечеству на утешение! Цветите! Несите мужчинам тепло и надежду, ибо вы были моими!

Дорогие друзья! А на прощанье позвольте вас пое-ать. Позвольте вас порадовать, как говорится, чем бог послал. Примите этот мой скромный подарок от чистого сердца как последний знак уважения и признательности.

ОТЕЦ    В   МЕТРО

-Привет. Кого вижу!

-Здравствуй. Чтой-то мы взялись вылавливать друг дружку на перехо­дах метро? Ты торопишься?

-Да.

-Мой сын всегда  спешит. Как ты сюда попал?  У тебя машина.

-И у тебя!

-Точно. А встречаемся в метро.

-Я тебя помню! Ты всегда много читал. Глазастый   мальчишка с вечной книгой  в руках.

-Да. Ты куришь?

-Не могу себе позволить: здоровье.

-Я курю, извини. Так я много читал?

-Много - не то слово.

-А! я будто чувствовал, что вычитываю всю свою жизнь.

-Всё сбылось?

-И всё, и ничего. А знзешь, почему? Я - твой сын.

-Помнишь мой последний репортаж в твоей газетенке? Кстати, ты еще работаешь?

-Какая работа? Мне уже семьдесят. И не работаю, и не подрабатываю.

-Почему не захотел работать со мной?

-Не могу.

-Серьезно!? Но я - твой   сын. Я искал предлог платить тебе. Я б тебе

платил только за то, что ты - мой отец!

-Я так не могу.

-Почему?

-Не могу.

-Но ты работал в гардеробе, на рынке что-то продавал!

-Ну и что? Теперь так делают все. Мы теперь нация спекулянтов. Сам

знаешь. Кощунство. И что ты делаешь, и вся наша жизнь. Ты описываешь

свои половые акты и стилизуешь под военную прозу! Это же конец

света.

-Ты куда? Зайдем ко мне.

-Не люблю твой офис. В нем что-то от вымытого кладбища.

-Какие крайности! Впрочем, естественные для отца персонажа. Как и у меня! Всегда натыкаюсь на большое чувство с прелюдией и браком!

-Ты ж впрямь персонаж, Женя! Ты уже в пятнадцать лет жаловался, какие женщины одинаковые в жизни и какие разные в воображении.

-Уже на первой женщине я с любопытством разглядывал себя со стороны! Я не знал, это станет моей работой. А потом пришли мои двойники. Что ты думаешь: как ты прожил свою жизнь?

-Не знаю, Женя.   Такая пошла демократия, что башка идет круглм.

-А мне кажется, и ты, и я  жили одной жизнью: не столько своей, сколько общей. «Нашей».

-Может быть, и так.   Ты куда сейчас?

-Надо в редакцию.   Зайдешь?

-Нет.  Я тебе позвоню.

-Пока.

СТАРОСТЬ  ДОН  ЖУАНА

(письмо дон Жуанов из застенка)

Господин комиссар, просто гражданин начальник!

Сам факт исчезновения нашего коллеги очень нас волнует. Мы реша­емся рассказать о нём в интересах следствия, но ещё более из лю­бви к литературе. Законы мы уважаем, а лично вас даже и любим, ибо склонны к художественным чувствам. Дабы доказать наличие большо­го чувства к вам, большому начальнику, и берёмся за описание всех прискорбных подробностей исчезновения дон Жуана.

Прежде всего! Мы не какие-нибудь шоумены, исчадия воображения, но честные люди и, достаточно хорошо зная коллегу, уверены: он исчез из чувства долга.  Его уважение к закону общеизвестно, если испарился столь законопослушный гражданин, то решаемся даже и утверждать: он пропал из уважения к закону.

Наше благословенное, хоть и не во всех отношениях, время чрезвычайно у трудно для таких субстанций, как он, а ведь ему всегда-то было, куда уходить: он видел в вечности не избу с тараканами но углам, но уютную, содержащуюся в порядке библиотеку, куда приятно возвра­титься хотя б и навсегда. Этот человек реальнее нас: ему-то есть, куда растворяться!

Достоверно известно, что его не было в его снах.  Скорее всего, он-таки решился в них войти, да, очаровавшись, вовсе в них и остался!

Наконец, еще один и самый убедительный довод: Жуан исчез, ибо мог себе позволить и такое.

У него есть вечность - и не то, чтоб только своя, маленькая, но такая, что на всех хватило б. Он хотел было, как многие, спасти человечество, а как понял, что не дадут, попросту запрятался в свою библиотеку. От огорчения.

Начнём, однако, по порядку. Поскольку мы подотчётны литературным традициям, то и нашу объяснительную записку назовём достойно:

Старость дон Жуана

Обрисуем для будущего читателя общий фон эпохи, ведь именно у него естественнее добиться понимания.

Начнем с главного: уже с утра идея грандиозной пьянки носилась в воздухе. Тут нет вольнодумства! Эта черта указывает лишь на творческий характер наших взаимоотношений с миром. Идея была, но мы не знали, кто б мог взяться за её осуществление. В таких случаях мы всецело дове­ряемся начальству. Это вроде б и духи, но по организационной час­ти сметливей живых. Знайте, господин комиссар: все события дня вели к этой заветной цели - и потому не так уж удивительно, что мы всей большой компани­ей оказались в кутузке.

Посмотрите на пьянство с научной точки зрения! У нас нет иного способа спасти души, кроме как напиться. Пьянство ныне - не эпиде­мия, но почтительная демонстрация лояльности. Вот он, трудный пу­ть прогресса: пьянство, осуждаемое, как порок, наконец-то приняло почтительные формы - а посему цивилизация может двигаться дальше! Именно об ее путях мы и поведем речь.  Как и велено, распишем события того дня во всех подробностях, но под самым что ни на есть литературным соусом.

Всё дело в том, что наш мир стал ни мужским, ни женским, но эпидемистым: он впадал то в одну напасть, то в другую - и чтобы прида­ть им видимость приличий, их вводят в моду. На сей раз природа ополчилась именно на мужчин: они взялись припархивать. И не то, чтобы это был вызов общественномй порядку или что-то там в высшей степени художественное, но эпидемья.

Да! Так много смутного, басурманского несёт норой эпоха. Человечество, едва выбравшись из одной напасти, попало в другую: кто только дрожал ногами, кто чуточку порхал, - а кое-кто так злостно распорхался, что уж и забыл путь на землю. Только жена ещё видела его в бинокль, а для прочих современников он стал недосягаем.

Уверяем вас, тут не было вызова общественности или какой-нибудь особенной вольности! Это была напасть в духе времени - не более того.

Сначала припархивали не очень смело, ибо долго не объявляли, что болесть вполне законна и ни на что не посягает: взлетали всё немножко да бочком, а чтоб завихриться в поднебесье, и речи не было, - а как объявили, что заплатят по болезни, то все враз запорхали, всяк на свой лад.

Добро бы так: попорхав, возвращались, - а то взялись вовсе исчезать! Что за кара такая? Почему эпидемья обрушилась на и без того несчастное мужское племя? Сколько уж было с ними несчастий: то они спивались, то замуровывали головы в наушники, то целые жизни проводи­ли в автомобилях, в пивных, в борделях, то  миллионами убивали др­уг друга, - но эти устоявшиеся виды сумасшествия уже никого не пу­гали, привившись, - а новый изощренный мор... Но и он, не успев хорошенько напугать, вошёл в моду - и исчезать стало вроде как интересно и даже почётно. Создалось впечатление, будто весь мир досрочно, до Страшного Суда, куда-то спасается, - но куда, от кого, от чего? Непонятно. Что ж удивительного в предположении, что и Жуан хотел исчезнуть?

Мы вовсе не оправдываем нашего коллегу, но подчеркнём: его, как и многих мыслящих современников, смущал факт торопливых, массовых исчезновений. Мор сразу вышел из рамок, общепринятых для всех напастей, и пошел косит направо и налеов. В исчезновениях явно просматривался подзабытый коллективизм!

Одни просто взмывали вверх (и крыльев не надо), и если иная женщина успевала уцепиться за брюки, то муж улетал в трусах-

Но простите великодушно, начальник, если мы прервём повествование для очень важной просьбы. Если вы уважаете нас и даже рассчитыва­ете на искренность, то дайте нам бабу. Хотя бы одну на всех.   Это наиболее полно соответствует духу хельсинских договорённос­тей.

Вы дайте, а мы уж сумеем по-хозяйски ею распорядиться. Позво­льте пое-ать, ибо длительный простой способен подорвать наши профессиональные качества. Подчёркиваем: мы не просим разносолов, но просто без дальних затей, пое-ать. Продолжаем, целиком доверившись чувству.

Жуан спал, гражданин начальник, - и кто знает, не разбуди его соседка, он так и остался б в своих снах! Она отчаянно колотила в дверь: за завтраком на её глазах исчез её муж – и она надеялась, Жуан уговорит его остаться.

-Я заметила, понимаете, я вижу, исчезает, но что делать с мо­им дураком, что с ним делать, что, - и она путано рассказала, как её муж улетучивался по частям, пока от него не остались одни очки.

Но чем бы помог Жуан? От этого очки, а от того ботинки, от третьего глаза, что всё мере­щатся да отовсюду виновата выглядывают. Тут-то ему и пришла идея испариться за компанию с соседом, но, ласково высвободившись из цепких рук соседки, он решил, если и улизнуть, то достой­но, на ходу не выскакивая из вагона литературных традиций. Он не знал, что именно ему предстоит, но в силу своей сути не мог не предчувствовать нечто художественное. Ну, экстаз не экстаз, так хо­ть что-нибудь не слишком скучное.

Ничего удивительного, что соседке он показался огорченным и даже испуганным: она наскочила на Евгения Олеговича утром. Может, ее натиск был одной из причин, подтолкнувших покинуть общество.  Не забывайте, что Жуан – только мужчина и даже слишком мужчина: его существование теплится на грани мысли и художественного образа, он мог просто растаять в предчувствиях, - а тут натиск моло­дой женщины, да еще не совсем одетой.

Не подумайте, что мы бросаем камень в огород женщин, вернее, в их милый бабий палисадник! Наоборот, в то лихое время (позвольте порой этак издалека говорить о нашей светлой эпохе: все-таки не так обидно!) средь жен­щин обозначился прогресс. Мужчины исчезали, это верно, но зато женщины стали лучше, чем прежде: не было обычных прокля­тий в адрес всего мужского племени, но глубокое философское сми­рение. Не то, чтобы все они подались в мыслительницы, но многовековой опыт укатал и их: они уже радовались, если у них был хоть та­кой порхучий мужчина: это стало меньшим здлм, чем исчезновение! Пусть хоть и порхает, а все мужчина, все челдовек.  Конечно, любить такого труднее, но всё ж любить ещё можно. Выяснилось даже, что к крылатому существу легче сохранить возвышенное отношение, а обилие подобных существ выра­батывает возвышенный взгляд не только на мужчин, но и на вещи в целом. Итак, философский подход возобладал! Только он и помогал выбраться из очередного мора.

Но вернемся к Жуану! Он по возможности помог соседке (мы не имеем в виду что-нибудь сексуальное) и застыл у окна. Выпал снег. Впрочем, не снег, а снежок; а присмотреться, так и не снежок, а кто-то тоненько-беленько обкакал весь двор шутки ради. Да, и в это трудное время люди радовались, шутили, любили! Шутили, конечно, больше, чем радовались: Жуан не мог войти в свою кухню: дверь загромождал чайник.

Вот он, какой прогресс-то вышел: стали делать чайники больше человека, - а что ещё хуже, так стали дарить их друзьям. Тут мы не поймем, в чем дело: или соседка взялась благодарить, или кто-то из нас, товарищей, отмочил шуточку!

Но все равно! Жуан спешит по важному делу. Конечно, у него все дела важные, но про это дело мы говорим даже и с гордостью.

Одно из интервью вы утверждаете, рано утром нашего коллегу видели на предприятии с сомнительного рода деятельностью. Какое кощунство, милостивый государь! С каких пор деятельность во имя спасения человечества счи­тается сомнительной? Или это вам причудилось в свете последних дуновений? Что может быть величественнее задачи сохранения рода человеческого? Именно с этой целью нижнекамское производственное объединение и немецкий крейцеговский концерн вступили в связь! Именно на этом заводе производили мужчин по всем новейшим технологиям.

Казалось бы, что плодить это пернатое племя? Исчезни всё оно к ядрёной бабушке! Но в ту пору гуманизм ещё пере­вешивал, хотя и со скрипом.

«Сомнительного рода»! И вы говорите та­кое, когда поддержка правительства особенно необходима. Вам везде мерещится мафия, а войдите-ка на наше предприятие - и увидите честных, преданных своему делу людей, увидите вдоль стен ряд лоханей, в коих согласно непростым вычислениям, зарождаются бессмертные мужские души. Да зарождаются не как-нибудь, а мужчина потом всю жизнь не знает, где его сделали: в постели или в лохани. Пока ещё не везде так хорошо работают.

Вот он, прогресс: хоть порхай, хоть вовсе исчезни, хоть по чертежам воспроизводитесь в лохани! Что хочешь, делай, только не грусти, - а Жу­ан затосковал. И в самом деле, что жить, если тебя всяко вычислят - и выплюнут на свет божий? Лучше взлететь, повиснуть на первых лучах солнца - и реять! Реять ровными рядами, пока кто-нибудь, расшалившись, не взмоет вверх и все мило смешаются! И лететь! Лететь по под­небесью, решительно ширяя коротко остриженными крылышками.

С чем только не сравнивали мужчин в то время! И впрямь, открылось очень уж много переходных видов: одни приблизились было к сумчатым и бездумно скакали по крышам, другие норовили в водоплавающие, - но вот все ринулись в пернатых.

Жуан радовался набирающему тепло воздуху, но странное родство с чуть что взмывающими созданиями мучало его. Родство по несчастью было единственной земной связью, но стоило ли от неё безоглядно отказываться? Как бы он отрёкся от земного? Возможно, эти создания не просто порхали, но спасались всяк на свой манер: кто от своей мужской дурной сути, кто от благословенной страны, где довелось родиться, кто от жены - да мало ли от чего! Всё ж, многие опускались на землю за пособием по болезни. Конечно, были и такие, что принципиаль­но решили не приземляться, но это расценивалось как вызов обществу и потому не оплачивалось.

Мы говорам о мужчинах не потому, что сами такие, а единственно из гуманизма. Всё мужское даже унижает нашу привязанность к искусству! Так что спешим повествовать о женщинах.

Видели ли вы  Жуана среди женщин? Они не просто его радовали, но на­полняли жизнью. Все началось не с едва не отдавшейся соседки, сов­сем нет! - но с тихой стайки женщин во дворе: они мило копошились вокруг разведенного костра, торопливо семенили вокруг робкого пламени, стараясь его достать озябшими ладонями. Жуан засмотрелся из ок­на на эту привычную ворожбу – и, поверьте, если б не ответственный визит на предприятие смешанного типа, он остался бы с ними!

Он особенно хорош в толпе, ибо хоть никто уже не заикался о фемини­зме, толпа стала женской - и Жуан идет сквозь женские души с привыч­ной легкостью и общеизвестным ощущением бесплотности. Это мы знаем достоверно! К тому же, это чувство столь разрекламировано, что не решаемся еще раз его комментировать. Он умел пропадать в женщинах, совершенно в них исчезать; вернее сказать, художественно в них растворяться.

И сейчас он не выходит из толпы  - или «не выходил»? Как лучше, на­чальник? -  чувствуя прилив тепла. Разве что заглядывает на выстав­ку пистолетов, которыми на него совершались покушения - и опять в милое мельтешенье!

Уже потеплело, и все, будто оттаяв, высыпали на улицу. С солнышком выпорхнула всякая живность: петух не птица, мужчна – не человек – и какие-то расшалившиеся женщины в растрёпанных плащах бросились ловить большими, добротными сачками бабочек, а вернее, растерявшихся, не успевших взлететь мужчин.

Вот какое необнаковенное время! Всё ж, если подыскивать определения, не столько эпидемистое, сколько телевизионное.  Реклама заехала в сознание так далеко, что назад уже выбраться не могла, - и не удивительно, что сама демократия стала телевизионной, что реальное перемешалось с телефантазией так, что никто не знал, где жизнь, а где телевизор. Да их и не стоило разделять! Ибо телевизор наконец-то стал другом человека. Теперь уж официально.  В эпоху демократии исчезновений. Почему прежде подлинной дружбы не получалось?  Да потому, что ее резонно не объявляли…

Да бог с ней, с дружбой, а мы вот что скажеи: в эту чудную эпоху чрезвычайно расплодились всяческие художественные безобразия - и тут телевизор выступил, как заправила. Вот где мафия, господин комиссар, вот кого за штаны ловить надо! А  вы сами поселились в телевизоре.

Во всём, что телевизор, этот зловредный человечишко, делает - вызов и наглость! И мы считаем долгом осудить это племя, что и всегда-то во многом заменяло людям людей, а теперь рвётся в муж­чины.

Как вы проглядели, что телевизоры, эти разнуздавшиеся банди­ты, заполонили улицы наших городов? Уже из дома выйти нельзя: отов­сюду торчат гроздья экранов, будто гвозди из досок недостроенно­го дома. Тот выброшен в кусты, но хитро выглядывает; этот разлёгся на углу, третий что-то бормочет над вашей головой! А когда они вм­есте возьмутся распевать что-нибудь весёлое, или в ста сериях расскажут о судьбе рабыни, совсем юной красавицы, так расскажут, что все норовят в красивое рабство... Короче говоря, они делают с нами всё, что хотят. Здесь мы видим причину того, что демократия не приобрела человеческие черты. К примеру, чтоб ей не стать женской?!

А сегодня! Посмотрите, что они учинили сегодня:   над городом сладко изгибается мост с печально скрипящей вереницей новехоньких ваго­нов, из которых гроздьями свешиваются мужчины. Куда они едут с сияющими от счастья лицами, повагонно мочась в чистом поле? Куда они уходят сквозь столбы пыли, улетают разросшимися стаями со свесившимися, грустно-печально дрожащими подтяжками? Они уплывают по ре­кам и речушкам на широких, наскоро сбитых плотах... Словно б мы смотрим не в окно тюрьмы, а новехонький цветной фильм!

Позвольте прямо сказать, гражданин начальник: не для того мы посажены в вашу достойную тюрьму, чтобы соблазняться подобными видами! Ваша тюрьма - новый этап в нашем творчестве! И здесъ мы упорно рабо­таем над собой! И  в застенке наша мысль не теряет своего живого звучания!

Мы против столь бесчеловечной красоты. Это зрелище столь красиво, что наши мужские страдания совершенно в нем незаметны! Нельзя показывать страдания красиво, нельзя зарежиссировать их до такой степени, что и вся цивилизация предстает только как технический трюк,  выдумка, а то и плевок научно-технического прогресса! Наш мир и так заорганизован, а, закручивая его все больше, мы рискуем очутиться в другом мире, где нам, возможно, не будет места! Вы думаете, эти люди в ушанках писают в чистом поле? Нет, товарищ и друг начальник! Они мо­чатся в наши скорбные души.

Зачем мы не бабочки, не  птички какие? Давно б улетели, ибо не хотим участвовать в безобразиях, хотя б они исходили из высших сфер! Нам не чуждо ничто человеческое, но должен быть и порядок, а иначе мы и сами не знаем, куда нас унесет. Мы тоже работаем в искусстве, но наш пафос направлен на человека. А тут, смотрите, какой-то украшенный пе­рьями телевизоришка сладко шепчет в наше окно:

-Мы всегда стремились сравнять дефицит партнера за счет повышенных поставок от него.

О, грусть, печаль да и б-ядство во языцех! Ах  и тьфу!

Но заострим внимание не другом, слишком очевидном зле. Да! Мы имеем в виду бывших жен.

Зло, когда оно явно, попирает законы и портит нравы, - и мы искренне каемся: в создании этого зла мы принимали самое активное участие. Но как страшно мы расплачиваемся! Признаемся, порой нам ка­жжется, весь мир переполнен бывшими женами. Они, увы, не порхают, а луч­ше б они улетели к чертовой бабушке куда-нибудь подальше. У нас да­же комплекс: когда видим женщин с застывшым, навсегда измученным лицом, чудится, это бывшая супруга одного из нас, - а раз мы не просто думаем и пишем о женщинах, но твердо решили их осчастливить, то представьте наше смущение! Тут весьма уместна ваша догадка, что Евгений Олегович был похищен именно ими. Но, с другой стороны, утащить такого корпулентного мужчину?! Нет, тут что-то не то.

Потом, он как-то их чувствовал. Для нас бывшие жены - зло метафизичес­кого характера, зло вообще, а не в частности, - он же по особым приме­там: острым движениям рук, гортанным выкрикам и косоглазию - вызнавал бывших подруг издалека - и избегал бывших любимых, как мог. Да! Когда любимые становятся бывшими и строятся в батальоны, пусть и в соз­нании, это  уже более чем торжествующее зло: это - особенность ментали­тета. Конечно, среди них была Эльвира. К ней-то и спешил Жуан. Спешил-то к ней, но впечатление от соседки разгоралось в нем всё более. Дело в том, что она неодета с художественным оттенком; мы б назвали его невольным вольнодумством, но боимся исторических

аналогий.

А что Жуан? Как бы вам сказать? Он растерялся и обнял её. Вы же сами знаете, как это бывает. Она попро­сила помочь, но так попросила, что он понял совсем иначе. Он понял, как мог, - и как его в этом обвинить? Зато в це­лом это вышло чудесно! Молодая женщина врывается к тебе в кварти­ру! Ещё и не подумала, а уже отдалась!

Видите! А пресса хором твердит, мол, Евгений Николаевич живёт с теле­визором. Мы видели этот телевизор. Зовут его Яшей, а вернее, Веселовым Яковом Ивановичем. В том-то и состоит историческое значение молодой женщины, что она вырвала Жуана из привычного круга пороч­ных привязанностей и смело вернула женщинам, на верную стезю!  Мы уверены, Жуан еще хотел пожить, и пожить не просто так, а с соседкой.

И при этих отягчающих обстоятельствах Жуан спешит к бывшей жене.

Вы так же утверждаете, будто Эльвира давно уже не донна, а спилась и вовсю бомжатничает где-то по подвалам. Это не так! Эльвира одичала от бессмертия, именно от него, - и чтоб одичание выглядело прилично, Жуан и купил ей заброшенный дом за пустырём.

К входу он идёт по выбитым стёклам, вежливо огибая груды притихшего мусора и сердито подталкивая носком ботинка хищно изогнутые консервные банки. Долго стоит у входа, не смея войти.  Оборачивается на газоны, нежно сверкающие за пустырем…

Но что описывать эти подробности, если вы и так их знаете из телевизионного фильма? Казалось бы, если жизнь Жуана так зарежиссирована, так загнана в прилизанные телеобразы, что всё, что остаётся, - прожитъ её, ни на йоту не отклоняясь от телеверсии. Вот где творится наша судьба! В филь­ме показано, и как мы, его коллеги, его же и травим, порка не убиваем в каком-то затхлом, подвернувшемся подвале, - и на основе сценария признают виновными нас!! Нельзя же до такой степени доверяться искусству! Если мы обречены проживать уже показанные фильмы, то где же реальность? Мы потому и говорим о соседке, что она не вош­ла ни в какие сценарии, долженствующие быть прожитыми! Она уско­льзнула от искусства - и тем сохранила себя для истории.

Мы наста­иваем на этом факте, ибо для нас правда столь же важна, сколько и целостность художественного впечатления.  Жуан любит, он ещё спо­собен на большое искреннее чувство.

И мы так же! И мы, чуть что, пускаемся в большое чувство! И мы не просто любим женщин, но гото­вы на всё возвышенное.

Верьте нам, господин комиссар. Если вдуматься, мы любим и вас: и как гражданина, и как начальникам, и просто как человека. Не от­риньте наше чувство, не ставьте ему преграды, но смело отпустите нас на волю!

То же вышло и с Жуаном: засняв его жизнь наперёд, её лишили свежести, - она, наконец, окаменела в ужасе и неприязни, в тех естественных чувствах, что тне упрячешь за гладким зеркальцем коммерческого искусства.

Жуан входит, чувствуя, как огромная тяжкая тень несётся навстречу, разбивая застоявшийся, проросший кошарами воздух. Это Эльвира, ночная зловещая птица с пугающе низким вырезом декольте.

Не смейтесь над старой, спившейся дамой! С нашим уходом дом снесут - и этот кошмар войдёт в ваши сны! А пока воспоминания о любви ещё радуют её. Ее нельзя убить или закопать живой в землю: воспоминания вечны.

Жуан смотрит в темноту, пока она, сдавшись, не оживает - и он видит полуистлевшуую, нахохлившуюся ворону. Эльвира! – выдыхает он.  Она, как слепая, смотрит на него.  Эльвира, Эльвира, Эльвира.

Эх, начальник! Разве не прекрасно любить? Кстати, может, вам еще одну главу обозначить циферкой или и так разберетесь? Гражданин да и товарищ начальник! И вы оставьте в душе место для нового свежего чувства: не губите нас, Христа ради. А мы за это продолжим литературные традиции.

Доподлинно знаем: после любимой бывшей жены Жуан посетил Дом Мод. Позвольте прямо сказать: что вы знаете о счастье быть среди красивых женщин? Конечно, к вам в участок их приводят сотнями, но то ж падшие звёзды! А эта женская прелесть - да вы забыли, преступно забыли о ней! Е ещё пускаетесь нас судить.

Почему мода? Жуан решил подработать, чтоб и в вечности не быть совсем уж на нуле. Смотрите, как гордо он, рекламируя колготки, держит их на вытянутых руках, как торжественно потрясает ими, как древний царь жезлом!

Но это в перерыве, а куда легче его застать на демонстрации мод, когда, прижавши­сь к помосту, под проплывающими над его головой узкими платьями манекенщиц, страстно шепчет в микрофон:

-Снова исчезают юбки с на­детыми поверх сорочками и курточками. Этот силуэт подкупает гар­монией контрастных цветов. Мода снова становится изящной!

Жуан так любил этих женщин, что никогда на них не женился. Они пред­назначались для мечтаний, и Жуан берёг их и от себя, и от нас. Так он поддерживал идею чистой, трепетной любви. Незаметный, но красно­речивый подвиг.

Вся жизнь его была подвигом. Пусть незаметным, скромным, но тем яснее его величие для нас, современников. Не верите?! Тогда подойдите к любой женщине и спросите, любила ли она Жуана. И она ответит с невольно навернувшейся слезой:

-Конечно! А что же с ним ещё делать!?

И она трогательно расскажет, как он в первую же вст­речу запутался в молниях на её платье, - и тогда она поняла, как он оди­нок.

Вы думаете, это случайно?! Тогда спросите этих трёх заплутав­ших бабуль. Они прибыли издалека, но первое, что они нашли, - наш ин­ститут.

-Что за институт ещё? - спросите вы.

-Институт Усовершенст­вования Любовников.

-Уж нет ли тут какого б-ядства? – настороженно воскликнете вы.

-Не без это­го, - гордо ответим мы.- Зато сколько радости, сколько счастливых лиц!

А почему вы против?! Кто только и что только не основывает: и террористы, и лесбиянки, и просто засранки! Да это, если хотите, и не институт, а фонд помощи тем, кто ещё хочет. Нет такой силы, которая заставила б нас забыть о наших страждущих братьях, товарищах и друзьях! Даже отсюда, из застенка, разда­ётся наш жизнелюбивый голос, голос надежды и разума.

Но что бабули? Порслушайте, что они говорят о нашем любимом детище:

-Уж на что мы бабки старые, а и нас за рога - и в чувство привели. Уж никогда не думали, что решимся на такое ещё раз. Спасибо Евгению Олегови­чу от всей души.

Вот! Пришли эти мирные бабули из глухомани, потаённых мест, пешком иль на телеге, не знаем. Эти простые честные женщины приехали пое-аться в наш большой красивый город. Что же? Неужели мы ничем не сможем им помочь? Неужели вы столь бессер­дечны, что осудите их? Неужели не поймёте, что вся их радость -  в лю­бви, что едут из Тьмутаракани именно в наш институт, где их ждут, встре­тят и обогреют?

И как после этого вы решитесь осудить общественную деятельность дон Жуана? Вот вам живой пример: эти тихие честные бабушки! Наш институт вернул им молодость и счастье

Мы серьёзно подумываем, как расширить производство. На днях мы открыли баню для наших подписчиков и подписчиц. Цель общей бани - ещё более сблизить ищущих, одарённых людей, помочь им найти свое счастье.

Подумайте, какое начи­нание вы в корне погубили, заарестовав нас! Ведь людям хочется радости. Смотрите, какая-то шалунья на шестом десятке заклеила в названии Института «любовников» и карандашом написала «учителей». В этой шутке есть своя глубочайшая историческая правда! Это школа радости, а еще вернее, курсы практического обучения, приобретшего столь явный философский оттенок, что даже либерал-демократы не решаются говорить о разврате.

Знакомы ли вы с последним достижением прогресса, столь вапечатляющем, что о нем говорит весь мир: благодаря нашим разработками стало возможным развратиться н е м н о ж к о: только для того, чтобы попр­обовать. Понимаете ли вы, как важно это немножко? Именно в этой то­чке человеческий дух превзошёл самого себя.

Гордость и слава нации - вот что такое наш институт. А тут уж без б-ядства никак. Это, если хотите, знак уважения нашим талантам. Войдите, войдите в наше царство любви! Вы б зажмурились, увидев столько женщин. И это не какаое-нибудь там воображение, но всамделишное королевство Жуана. Даже и его пугало столь прямое воплощение мечты быть любимым сразу многими женщинами.

Все, что происходит в этих стенах, - таинство, таинство счастья! Вот ослепшая любовница Жуана ваяет его голову и многажды целует её: она ста­ла скульптором, чтобы помнить о его любви! Вот длинная очередь на изнасилование, ибо только в нашем заведении это делают с должным шармом. Вот класс практических занятий: ректорша, достойная, посе­девшая в красивом разврате женщина, излагает тему урока.

-Что она говорит? – требуете вы.

-Займите позицию номер один. 

 Кто же из нас в ней не бывал?

Да, да, вы не ослышались: очередь на изнасилование! Таких вот непростых радостей хотелось гражданам – и упрекнем ли их за это? Ведь даже в такое трудное время, как наше, хочется радоваться и любить.

Господин комиссар! Извините, что записка получается длинной. Она не длинее, чем наше чувство к вам! А потом, нам и поговорить-то больше не с кем. Дайте нам выразить наше чувство. Пусть это письмо длится всегда, как наша любовь. И потом, - о, если б сказаться в словах было можно!

Пожалуйста, узнайте и вы счастье быть любимым. Вы его не знаете.  Как иначе объяснить эту суровость? Мы ждем вашей любви. Пусть это чувство не будет большим, но оно поможет нас понять.

Что с Жуаном? Не все равно? Важнее, что жизнь идет своим чередом.  Какие-то кучки людей собираются на перекрестках и у дешевых магазинов. К одной из них пристраиывается музыкант с застывшей улыбкой и меланхолично перебирает пальцами выцветшую клавиатуту вздрызг разбитого фортепьяно. Очередь нестройно подпевает, но когда и Жуан что-то запел, старушка в замызганном пальто возмущенно замахивается на него зонтиком.

Видно, какой-то праздник, и он не может выбраться из хороводов жен­щин с большими, добротными сумками, из прихотливо изогнутой очереди, поющей под фальшивящий симфонический оркестр. А тут и в метро не войти! Так лихо у самого входа пьяные мужики мелькают в половецких плясках.  Вот веселие, радость и любовь! Что вы знаете об этом?  Истинно говорю вам, начальник: по их любви узнаете их!

Какое там исчезать, если Жуан влюблен! Соседка рядом с ним. Уже не полураздета, а в модном плаще. Как наш коллега величав в любви! Да, господин комиссар: Жуан, прежде всего, - большой, краси­вый человек, а потом уж мужчина. Да и мужчина лишь в узком, е-ическом смысле, а более мыслитель, и даже, чего доброго, философ. Ведь чего легче этому Протею современности воплотиться в какую-нибудь бабу, ну, хоть и не семипудовую купчиху, а в стройную блондинку на щите перекрёстка и шептать, снимая трусики для каждого встречного: «В нужное время в нужном месте», - эти блондинки и блондята стали вроде как светской условностью, - но по­нимал подвиг любви иначе: он мог любить просто, изо дня в день.

Прежде мы уже отмечали ваш гуманизм, а теперь скажем так: вы - посланец вечности. Да, да! Что-то вроде мордатого Командора. Не обижайтесь заранее: этим громким именем мы подчёркиваем эсхатологический характер вашей миссии. Что ж, отправляйте нас на тот свет, только красиво, по законам жан­ра. Кстати, мы потому так красиво пишем, что это входит в литературные традиции, смылыми продолжателями коих мы и являемся.

Позвольте подробнее рассказать о вас, о том светлом, что вы со­бой являете. Вы - и начальник, и гуманист, и Командор, а в научном см­ысле ещё и яркий выразитель трагических противоречий, того взаим­ного непонимания, что царит между нами, последователями и ученика­ми Дон Жуана. Мы работали для всего мира, но не друг для друга. По­сле его исчезновения нас ничто не связывает! Даже и тот замок, тот храм искусства, а проще говоря, Дом Культуры, что высится в нашем сознании, что уже не связывает, но разделяет нас!

В ваших разгромных филиппиках сие гнездилище Муз фигурирует не иначе, как «осиное гнездо анашистов». На самом деле, это вовсе не здание, а перекрёсток для всех, кто претендует на вечность. Тут, сами понимаете, каждой твари по паре – и уж кто забредает на эту станцию отправления бог весть куда, тот хоть на карачках, а пробирается в вечность. Беда в том, что сей говенный замок на семи ветрах умудряются соотносить с литературой. А с какой стати?! Может, потому, что его обитателям полагается вечность?! Но полагается-то она только по чувству, а не каким-нибудь законным образом!

Это, боже упаси, никак не наш дом, но наш офис, наше деловое, так сказать, предстояние. Да и как любить этот загаженный гигантский вокзал, где и спят, и любят, и обедают только на чемоданах? Он столь же вечен, сколь и грязен, ибо его обитатели отчаянно мусорят, а вернее,  говняют вполне художественно во все жанры, роды и виды.

Можете себе представить, как не любил его дон Жуан!  То ли он подозревал, что подлинная слава полагается только ему, то ли стороной узнал об очередной проделке телевизионщиков – мало ли что! Наше племя он не отвергал влвсе, смутно чувствуя и свою причастность к нему.  К тому же, официальность приглашения и естественное желание поцапаться за гонорар (за туркменское изда­ние не заплатили ни копейки) и Жуан пришел.

Официоз сразу показался ему зловещим, а тут еще его объявили вечным и попросту выставили.

Поймите, у нас хоть все художники и братья, но есть такие, что ещё и бюрлкраты; они-то и решают, с кем, как и что.  Представьте, вас отправля­ют в командировку, не говорят, куда, и денег не дают, и «там» советуют оставаться как можно дольше!

Наконец, Жуан совер­шенно обалдел от десятка кабинетов, где его хором посылали пода­льше, а меж тем люди, с которыми он встречался в гулких, переполне­нных коридорах, искренне его поздравляли.

В чём вы только нас не подозреваете, а ведь всё, что мы можем, - это скитаться толпами в нашем проклятом царстве. Здесь и больше нигде мы чувствуем себя вечными – уже потому, что иногда нам платят за это возвышенное чувст­во.

И что бы там ни говорили в кабинетах, мы дали понять дон Жуану, что очень ему рады.  Правда, радовались не только встрече, но и роскоши тут же снимавшегося фильма о нашем коллеге. Радовались его разухабистой многосерийности и до­тошным, уморительным подробностям! Тогда мы не знали, что фильм станет безд­ной, которая нас поглотит.

В большом зале его поразила сцена прощания с его телом. Тут он заподозрил, что весь фильм – о его смерти, о том, как ему нет места в реальных отношениях реальных людей. Тут мы кинулись объяснять, как это почерно: сыграть в его смерть, когда весь мир знает об его бессмертии.

Мы хотели заработать, ведь только деньги ещё могут вырвать нас из призрачности. Конечно, в роли мертвого Жуана снялся кто-то из нас. Перед этим долго шли пробы, мы все ложились в гроб, теплый, уютный ящик, и по просьбе режиссера делали застывшую мечтательную улыбку, и всех нас целовала толпа статисток. Кто, кроме нас, мог сделать это профессионально? Кто лучше нас знал Жуана? Это только сейчас видно, что пленка фиксировала наши худшие предчувствия. Кому приходило в голову, что похороны реальны, что вместе с Жуаном мы хороним себя? Что силой высылаем его в вечность, как в Сибирь какую?

И уж, тем более, не знали, что фильм ляжет в основу суда над нами! Сама идея похорон до смерти казалась более чем приличной: было и гуманно, и принято хоронить человека до какой-нибудь неслыханной напасти – и тем спасать его душу.

Видите! Мы опять говорим о душе. Есть такие идеи, что делают нашу жизнь лучше, освежают душу и дают силы! Уже с утра мы не только свято верили, что будет пьянка, но так прикипели к этой идее, что готовы были всей грудью защищать ее. Для столь животворной идеи и сами похороны – вполне естественная прелюдия, соответствующая духу времени.

Милый начальник! Нам надо напиваться, иначе приобщение к традициям народного творчества выглядит недостаточно убедительным. Да и вместе мы для того, чтобы радоваться! Так сказать, веселие пити и печаль на радость преложи! Так что когда нас погрузили и повезли, мы хорошо знали, что наша мечта скоро осуществится!

Звезде, знаете ли, есть свои добрые традиции.  К примеру, мы дружим с консервным заводом, удивительным заведением, где раз в неделю нам дают по куску колбасы только за то, что мы любим литературу.  Там есть своя специфика: уже с утра все пьяные. И это не вольнодумство какое, а творческая обстановка! Так и в нашем многотрудном деле немало нюансов.

Нас создают нравы, а не мы их, - и потому странно обвинять нас в излишней развращенности. А ваша версия, будто мы убиваем дон Жуана в подвале, а потом его же и хороним, а потом сжигаем бывших жен, абсолютно бездоказательна. Придите, загляните в наши лица и поймете, что ошибались.

И вот, перегруженные предсувствием сабантуя, мы едем на дачу. А как же без этого жизнеутверждающего продолжения? Все честь по чести. Мы ведь не разбойники какие, а стойко выпутались из версий и вариантов. Если мы и развращены литературными скитаниями, то чуточку, не настолько, чтолб заманивать всех бывших жен на банкет, да и сжигать к чертовой бабушке. Это, знаете ли, уже мифология.

Понятно, немножко подпалить этих старых бабок очень даже стоит, но уж никак не ту молодую соседку, новую пассию дон Жуана! Мы заметили ее в толпе наших потрепанных голубок, ведь всегда рады новому лицу.

МФ не ведали, что поездка в наш истинный Дом – только продолжение съемок, только дань искусству! Мы свято верили, что едем на очередную торжественную пьянку и уж никак не надеялись встретиться с женами. И вот мы едем! Мы радуемся тихим переулкам, с застывшим, но готовым ожить предчувствием весны.

Вы утверждаете, что эта бывшая литературная дача давно стала центром кокаинового картеля, - а ведь это, батюшка, храм искусства! Это подлинный музей воспоминаний, да не какой-нибудь воображаемый, вроде уже упомянутого Министерства-На-Семи-Ветрах, а самый что ни на есть реальный. Ибо нет сколько-нибудь известного человека, кто бы там не наклюкался до чёртиков! А есть и такие счастливцы, что переползали его на карачках вдоль и поперёк. Но зайдите в него, начальник!

Вы не можете. И мы стоим в растерян­ности перед добротной дверью, пока вы вовсю пинаете её ногами. Не так! Мы отходим и строго смотрим на дверь. Только тогда, не вы­держав нашего честного взгляда, она, крякнув, распахивается.

Хоть что-то да должно быть нашим в этом одержимом эпидемьями мире! Мы любим этот чудный домишко, как самих себя. За то и любим, что он упрямо чурается цивилизации, за его приверженность добрым класси­ческим традициям.  И за то, что в нём ещё водятся женщины прошлых веков! Где их изготовляли, на какой литературной кухне, не ведаем, но только эти женщины и были наши, наши и ничьи больше – и вот их вы нас и лишили, господин комиссар! Что ж вы наделали, дорогой вы наш Полкан цивилизации! Кого нам теперь отведать?

Во всём виновата Литературная Академия: это она приняла сомнительное решение реконструировать наш дом, силой перекупленный каким-то литературным ханыгой, - а тут ещё предложение снять фильм о Жуане – и, конечно, наше начальство согласилось спалить наш дом за большие деньги. И все – тайком от нас! И прежде в доме проводилась частичная реконструкция, чтобы привлечь богатеев: зал мирных пейзажей переоборудолвали под казино, навели каких-то баб, совсем уж б-ядей, - но самый дух дома еще устоял.

Мы входим в дом и мирно разбредаемся всяк по своим воспоминани­ям. Как  любили, вооружившись свечами, блуждать в его узких, длинных, таинственных коридорах! Заждавшиеся тени жадно набрасывались на нас, и даже встреча с бывшей женой здесь радовала, но больше сме­шила. Мы кивали друг другу свечами и брели дальше, пока не наты­кались на кучки бюстгалтеров и свитеров, трепетное воспоминание юности. Нет, не в заброшенной части дома, но в приветливых душах – вот где мы мирно шлялись!

Начальник! Спалив дом, бывших жён, а скоро и нас, вы ничегошеньки не добьётесь! Нам некуда исчезать, кроме воображения ваших подданных.

Да, здесь есть комната, сплошь оклеенная слишком живыми фотографиями женщин, но все они - любимые Жуана! Он жил среди них, в этом густом ба­бьем лесу, а, вернее, в святой чаще. А что голых много, то тут нет еще вольнодумства, но лишь святая любовь к искусству. Мы из деликатности избегаем эту комнату и главный корридов, в котором добрую тысячу раз снимались сталинские застенки. Да, мы знаем его долгое, мрачное сумасшествие: по нему не идёшь, но летишь в зажжённую бездну.

Это уже не мы, а современное искусство. В сценарии так и написано: «Жуан летит в женские души», - вот и сняли его проход по коридору. В тот день нам не было дела до всех этих художественных кошмаров: мы наполнили дом, нашу юность, морем свечей, мы забыли все плохое и мирно мечтали – и что вы думаете? Откуда ни возьмись появляется режиссёр, бородатый верзила, что больше похож на «шестёрку», чем на работника искусства, и лёгкими, как дуновение, поджопниками выщелкивает нас из дома.

Это беда, что современ­ным искусством заправляют такие вот разбойники. Они и слышать не хотят о прогрессивном искусстве, они поджигают на наших глазах наших верных милых жён! Какие бы сложные чувства они ни вызывали, мы протестуем против уничтожения этого интересного подвида литературно оперённых. Да, начальник! Это голубки, хоть с виду они и пугают своей мощной простотой. И как вы можете утверждать, будто мы то продавали их в дома терпимости аж в Сингапур, то посылали их как гуманитарную помощь в Сомали?! Нет! Мы их холили и любили, а не использовали их рабский труд на кокаи­новых плантациях, не удерживали силой в сексуальном рабстве!

Да, в печати мы не раз говорили, что это племя и в огне не горит, и в воде не тонет, что, мол, хоть поджигай их со всех сторон, им всё ерунда. Так ведь то полёт мысли, а боле ничего! Будто мы, как средневековые мракобесы, испытывали голубок огнём!

Их вместе с нами вытряхнули из грузовиков в рыхлый, киношный снег, дом проглотил нас всех, все мило слонялись всяк в своих воспоминаниях, а на перекрестках каждому выдавали по стакану водки просто за любовь к литекратуре.

Все, как обычно. Из нового только подруга дон Жуана. Новенькая! Хоть наш коллега – и не человек, а чей-то идеал (неизвестно, правда, чей), - но когда он с новой бабой, мы рады несказанно.

И вот нас без жен вытряхивают в снег.  Поймите всю чудовищность интерпретаций, в которые мы впутаны.  Нас создает воображение других, а ведь кому что в башку не взбредет!  Так и вы, добиваясь какой-то там «справедливости», вторгаетесь в нашу жизнь!

Мы были в снегу.  Мы только видели, как детина от искусства запер Жуана вместе с его бывшими любимыми. Это преступление совершено согласно сценарию!  Только пре­дставьте себе этого скромного интеллигента в толпе разнузданных вакханок! Мы знаем, что говорим. Таких озорниц свет ещё не видел. Буйное море по-лядушек. А что вы хотите? Многие именно так понимают демократию. Они носят вас на руках, а чуть что выбрасывают в окошко.

Но не обижайтесь на них! Это же порывистые, смелые дамы, и им ещё хочется! Ох, как хочется любви этим осунувшимся в чрезмерной б-ядовитости литературным отродьям!

Если б вы их полюбили, хотя бы, как мы! Какая радость зажглась бы в их лицах! Они б угомонились и впредь не озоровали. Ибо и не дамы это, а трепетные голубки, -  и по­рхают только для того, чтоб тихохонько сесть вам на грудь. Но вы отринули их!! Вы их сожгли, а обвиняете нас, чтоб и нас в свой черед пустить в тираж. Потому-то чувство к вам порывисто и слепо, что уж очень вас боимся, но только отпустите – и мы дадим ему волю, мы пустимся в любовь. Эх, кабы воля.

А они! О, ско­ль много они дали б цивилизации, если б вы дружески приняли их в свои объятья! Щедрым душевным теплом они б отогрели и вас, они б вас осчастливили и перековали в гуманиста!

Что Жуан? Он в бурной толпе любимых, пусть и бывших, пусть и поблекших, сыплющихся, как опавшие листья. Его любят, а вы не знаете, как это нелегко, его дружески хотят, щиплют, треплют, завивают, задирают, целуют, терзают, обнимают, тормошат и - шашат, шашат, шашат!, - а дом го­рит, дом натужно кряхтит под напором пламени, игривым и злым, - и вот – оцените их благородство! – они плавно-достойно выбрасывают Жуана в окно, а детина, поджидаючи, участливо вытряхивает его за ноги из снега и шепчет, это ваша лучшая роль, и свирепо трясёт лохмами, а дом ходит ходуном, а пламя торжественно и тихо рвётся из окон, и бывшие жёны, объятые пламе­нем, красиво бросаются в снег. Не мы, но сценарист, написавший о жёнах «нельзя, чтоб их спаслось слишком много», преступник!

Дом ра­зваливается с восхитительным треском, вырвавшееся пламя стеной встаёт до неба - и вся наша жизнь возносится к небесам в горячих, кровавых красках!

Вот наши голубки в г-вне. Простите, мы хотели сказать «в огне». Наши гражданские чувства возмущены, мы немножко негодуем, мы возмуща­емся, как умеем, когда тела наших жён, как факелы, художественно - красиво вонзаются в мягкий, засасывающий снег!

Так вот они и поги­бли, сладко-порхучее племя! Ни за што, ни про што. Разве это справедливо, начальник? Вот так взять, да и спа­лить целый подвид! Вернее было б записать их в красную книгу, ибо теперь полетят вверх тормашками все классификации! Так интересен и своеобычен этот ретивый вид.

Мы-то всегда говорили, что их место в зоопарке, что их следует сохранить, но в сугубо дидактических целях, в назидание потомству.

Да, у нас бы­ли идейные разногласия, но простирались они до костра - исключите­льно. Это не ведьмы какие, чтоб их сжигать, но честные, мило-достойные женщины, - и мы готовы поставить их в пример хотя бы и всему человечству. Мы плакали не только оттого, что так написано в сцена­рии! Мы горько плакали, мы грустно улыбались! Нас пока что живыми оставили, хоть, согласно ремарке, огонь опалил наши волосы и души.

Зачем вы их спалили, господин комиссар, наше тихо-воркуя-пернатое племя? Наших незабвенных засранок? Только теперь понимаем, как горячо их любили. Вы не их сожгли, а наши лучшие чувства, нашу молодость! Вы оскорбили передовую общественность всего мира! Как?! Спалдить беззащитных женщин только за то, что мы их нежно любили? И любим поднесь? Зачем? Зачем, начальник?! Хватило б лёгкой эпидемии. Это они-то развратны?! Да это скромные, милые труженицы, а если порой впадают в б-ядство, то ли­шь, по словам поэта, как в неслыханную простоту. Это не разврат, но дань современному искусству, причём самая осторожная.

Но с другой стороны, вы будто знали, кого спалить. Спасибо вам за новые горизонты в искусстве! Пусть мы страдаем, как гуманисты, но уничтожение этого течения освобождает место для новых даровитых авторов. Кстати, и как мужчины, мы вполне утешены. Мы даже не знаем, чем вас благодарить?

Что делать, если во всех массовых сценах непременно снимали наших бывших жен? Да и сама идея спалить их к чёртовой бабушке уже давно витала в воздухе.  Просто не подворачивалось смелого сценария, а тут этот верзила, живодёр, головорез, разбойник! В следующей серии фи­льма он и нас сожжёт, ведь, знаете, как бывает в искусстве: вроде б, и того нельзя, и сего нельзя, - а придёт новый свежий человек, да такое отмочит, что все в ужасе. Все в ужасе, но все хлопают. А за ним уже прёт толпа! Если первый сжёг одного-двух, то десятый закатит геноцидик человек в триста.

Нет, начальник! Не в б-ядстве и не в пьянке ищите наши гносеологические корни, но в любви к искусству. Мы потому и гуманисты, что наше искусство служит людям. Потому и призываем вас – равно, как и все человечество – убрать насилие с телеэкранов и книг. Что ни фильм, то десяток трупов! Убийство стало светской условностью, а после этого фильма кому только не захотелось устроить гекатомбу из бывших жен.

А почему?! Вам, как и всем, не хватает нашей любви! Любите нас – и счастье любви много даст вашей неутомимой работе. Да, вы любите людей, ибо вы боретесь с мракобесием. Ибо что такое наши голубки, как не новая вера? Что же такое смерть, как не символ бесплодности тех кошмаров, в коих они утопили современное искусство. Они создали «чёрную» литературу, эти разгребательницы грязи, эти витиеватые мозгое-ательницы, - но она же их и поглотила! Ибо нельзя безнаказанно нагромождать скотство!

Да, им было нелегко, но раз уж их спалили, то нет ли тут какого гуманизма? Или нам по­казалось, иль его хвостик и впрямь мелькнул. Этак часто бывает с писателями-гуманистами, вроде нас: мы тонко чувствуем добро - и если хоть что-то от него мелькает, мы тут как тут. Поймаем сообща эту мышку за хвост, раз она где-то тут под ногами бегает!

Сущест­вует много точек зрения на гуманизм, но раз уж мы всей жизнью отстаиваем общечеловеческие ценности, то стоит говорить лишь об одной: гуманизм как выражение самых светлых надежд человечества, его, так сказать, светлых чаяний, его самых что ни на есть высоких помыслов - то есть, всего того, что мы вкладываем в ваш бессмертный образ. Да, да и да! Именно потому, что так лю­бим вас, смотрим на мир и мыслим по-новому. Знайте же, гражданин комиссар: в вашем гуманизме что-то от гуманизма Достоевского! Знайте, сколь многого ждёт от вас литература - и смело доверьтесь ей в нашем лице.

А что до бывших голубок, то хватит об этом исчезнувшем племени. Новые беды уже привели новую веру, подходящую, почти съедобную - мы имеем ввиду телевидение, - ибо нынче стало возможным верить только в то, что под рукой.

Мы блуждаем, начальник. Мы же и не люди, а мысль какая-то. А может, и того меньше: послеобеденный образ, к примеру. Не то, что в повествовании, в путаных литературных традициях, даже и в собственных штанах порой запутаться так легко!

В итоге, и мы должны признать, хоть и уважаем Жуана: телевидение было его, так сказать, вечной женщиной. Конечно, вот как соседка, в его жизнь входили и живые женщины, вот как соседка, но куда им до этого апофеоза прогресса! Телевидение разрослось до метафоры, а вернее, до бабы – и такой преданной, что спасения от ее верности уже не было. Да, путем вековой дрессировки телевидение приучило к мысли, что оно может всё.  Знаете, как когда-то пели наши предки: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», так теперь телик претендует на все.  Какой-то «ящик для дураков» стал многоликим, вездесущим богом. И Жуан, клянемся, исчез в недрах этого божества!

Кажется, и мы сгинем там же вслед за коллегой. И нас расказнят где-нибудь в ближайших сериях.

Воля ваша! Какой бы ни была наша участь, мы почтительно склоняемся перед ней. Отпустите же нас скорей в родную стихию без новых интерпретаций! Дайте мирно вернуться в литературу.

И последнее, что решаемся сказать: Жуан влюблен. Он где-то среди нас, и мы немножко влюблены вслед за ним. Да простится нам все за эту удивительную любовь!

ДЕЛОВЫЕ    ПРОЩАНИЯ

Ответ на запрос из полиции

Господин комиссар! Ваш запрос о дон Жуане мы  с готовностью удовлетворяем.

Указанный работник в период с … по … занимал незначительный пост ё-аря-стажёра по совместительст­ву и на полставки. В его приёмной анкете указывалось, что он персонаж, но это не могло стать   препятствием при принятии на работу: в нашем учреждении все, в том числе и персонажи, получают честно заработанные деньги независимо от литературных и прочих протекций: хоть ты образ, хоть ты человек, знай, работай честно.

Нам небезразличны судьбы наших работников,  а что касается гражданина дон Жуана (все, работающие в нашем учреждении, прежде все­го граждане), то мы даже спешим высказать наше мнение, ведь всё, что связано с вышеозначенным уволенным работником, отдаёт скандалом и попадает в газеты.  Мы могли б ограничиться краткой запиской, но, дабы в гла­зах злопыхателей она не выглядела отговоркой, мы считаем долгом при­вести аргументы, побудившие нас расстаться с вышеуказанным рабо­тником.

Господин комиссар, что же такое телевидение, как не яркое выражение духа прогресса? Те-ле-ви-де-ни-е! Огромный, праздничный смысл этого слова совершенно потерялся, и мы пользуемся случаем, чтобы ему вернуть прежнее обаяние.

Для современников мы не только сим­вол веры, но и яркое выражение вечности, всего лучшего, что есть в сокровищнице человеческой мысли. Согласитесь, для всех, кто счи­тает себя гражданином, телевизор - и демократия, и идеология, и друг, и любовница. Мы - власть, но власть духовная.  Именно поэтому мы всеми силами стараемся содействовать реальной власти, а значит, и вам лично, господин комиссар.

Телевидение - современная церковь, ибо кто же, как не мы, выражает веру и всё существо совре­менного человека? Слишком для многих, - а мы верим, что и для вас, - телевидение - путь в бессмертие, а пото­му мы не имеем права не заботиться о репутации. Мы заботимся о ней в первую голову именно потому, что мы - философствующая органи­зация.

Итак, мы всех знаем и любим, и все знают и любят нас. Мы - единственная организация, что вносит единство и гармонию в раздираемое противоречиями общество, - и посудите сами: можем мы себе позволить содержать в штате сотрудника,  до такой степени извратившего смысл нашей полезной деятельности? Это опасный демагог, взываю­щий к низменным инстинктам толпы. Его лозунг «Живите с на­шими телевизорами!» говорит о полной неразборчивости в средствах. Виновато руководство, допустившее подобную халатность, но бо­лее всего женщины. Да, те простые скромные труженицы, те тысячи достойных женщин, что составляют славу нашего учреждения.

Мы признаём, что сначала Иванов Евгений Олегович по-доброму влиял на них и в значительной степени способствовал оздоровлению обстановки на телевидении. Это и входило в его профессиональные обязанности, он много сделал для духовного развития молодых ищущих женщин, кои­ми переполнены телестудии. На первых порах его б-ядовитость спо­собствовала прогрессу и не противоречила нашим законным интересам.

Он говорил о чувстве, о большом чувстве - и это вдохновляло наших женщин на трудовые подвиги.  Сразу подчеркнём: мы приветст­вуем большие чувства, но подаём их в более строгом, классическом стиле. И как мы просмотрели в нём декадента и модерниста! Ибо то­лько человек, порвавший с классическими традициями, может размес­тить по всему миру стометровые щиты с надписью «Живите с  нашими  те­левизорами!»!  Это не только нарушение этичес­ких норм, но и ложь по существу: мы против столь страстной любви к нашему детищу, мы лишь почтительно, в стиле старых добрых времён взываем к добру.

Мы - законодатели чувства, но воспитываем публику незамет­но для неё самой. Порой выхваченная из жизни фраза говорит о любви больше, чем вся литература. Мы и призваны создать новый язык чувств, не отвергая культурное наследие прошлого, но мирно испо­льзуя в прогрессивных целях.

Зайдите к нам! Будьте нашим гостем, а ещё лучше нашим другом, то­нким наставником и ценителем. Вы увидите ряды экранов, где забот­ливо упаковываются события, где бы они ни происходили! Вы увидите нас, ваших друзей! Вы попробуете наших женщин! Каждый экран выска­жет что-нибудь доброе и ласковое. Он сначала согреет вашу душу, и лишь позже вы поймёте таинственный смысл оброненных им слов. Ка­залось бы, что особенного во фразе «Наш импорт состоит в основном из энергоносителей, но в последнее время закупки и других групп товаров переживают определённый подъём», но вам уже легче, вам уже хорошо.

Вот новый язык. Лишь он может стать языком современности!  Он уже стал языком всех, школой подлинной любви, подлинного большого чувства, - а не жалкие новации дон Жуана! Мы уволили его и за ошибочные трактовки, и за несоответствие духу времени, и за несоответчствие занимаемой должности! Ибо е-арь-стажер – это не столько непосредственная работа – и не с кем-нибудь, а с нашими женщинами, - но забота об их духовном росте!

Он был призван для художественного воспитания наших женщин, а он лишь растревожил их. До него они цвели безмятежно, он же вдохнул в нашу и без того красивую жизнь ненужную страстность. Прежде всюду мелькали стайки милых дам, а теперь многие, побывав в его жёнах, уже нигде не мелькают, а мрачно курят на лестнице и борются с администрацией. Одно время сам Жуан совершенно потерялся в них, а через неделю-другую всплыл руководителем стачечного движения. Под их непосредственным руководством безобидный стажёр вырос в агитатора! Скажите, какое руководство вынесет подоб­ные превращения?

Вы б осознали степень нашего беспокойства, увидь вы наших сотрудниц до появления вышеуказанного господина! Это были и не женщины, а дуновение. Это не сама весна, а как бы повеяло весною! Даже и не дуновение, а пердуновение! И это обаяние бесследно ушло, и теперь наши женщины иссушенностью напоминают то ли вечных вдов, то ли погорелиц. Конечно, они ещё изящны, ибо работают у нас, но уже и без утончённости, без той милой б-ядовитости, что вершит судьбы наций.

Сказавшись персонажем, он навсегда объяснил нашим дорогим женщинам, как они несчастны только потому, что за ту же работу в городе Нью-Йорке платят в сто раз больше! В ходе своей подрывной деятельности он, наконец, превратился в злейшего врага администрации и прогресса, хоть еще год назад соответствовал нашему духу и чувствам.

Нам дорого всё, что способствует прогрессу - и не удивительно, что индивид приносит всего себя именно нам, ибо мы - яркое выражение духовных исканий современного человека. Взоры всего человечества с надеждой устремлены на нашу телебашню, доброго, вознёсшегося над домишками ящера, провозвестника архитектуры будущего, гордо реющего над городом, как знамя свободы и разума.

Тем важнее нам репутация! Тем ответственнее наш подход в вопросах кадровой по­литики. Единодушным решением руководства дон Жуан был уволен без права возобновления стажировки.

С уважением. Администрация.

Режиссерские указания к одной из сцен фильма о дон Жуане

Я сам не знаю, что это, но хочу высказать свои мысли, чтоб вы могли снять эту сцену.

Это кошмар, но не столько художественный, сколько ежедневный; более кошмар, чем тот простой факт, что мы вместе и не знаем, что делаем. Мы должны снять кошмар, но такой, чтоб его мог почувствовать каждый – и не как интеллектуалъную штучку, а как часть своей жизни.

Действие происходит в комнате. В одной из тех комнат с ободранными обоями, что странствуют из одного криминального фильма в другой. Из необходимых подробностей предлагаю свечу, что мягко теплится в углу, арядом с ней какого-то плечистого мужика в разухабистых модных шароварах, затачивающего саблю на лениво вращающемся диске.

Такая вот аляповатая жуть. Что это? Откуда вышел этот человек? Какие бедствия несет его суцествоввние? Он из наших предчувствий. Мне нужно, чтоб и вся сцена осталась в предчувствиях зрителей. Пусть сцена останется на грани события, накануне его. Пусть несвершенность события покажет его возможный смысл, нужный нам. Надо бы всем внушить эту обманчивую ясность.

Все устали от ясности фильмов о дон Жуане. Поток совращений  и признаний до того надоел, что стало долгом вырваться из окаменевшей  унизительности интерпретаций. Пришло время снять намёк - и тем добросовестно ограничиться.

Я хочу, чтобы сцена росла на глазах у зрителя. Но не буквальный рост,  не рост ясности, но - предчувствяй. Предчувствий то ли новой интеллектуальной чумы, то ли старых эпидемий, то ли тех кошмаров, что живут в нашем сознании и только ждут часа, чтоб заявить о себе со всей силой.

Может, это сцена обращения Жуана в новую веру? или хирург с заточенной загогулиной делает из него женщину? Сцена спасения Жуана или его гибели? Кошмар, потрясающий своей обыденностью, но его ужас смешон и пародиен: он свершается с литературным персонажем, что давно плодит одни кошмары. Тут Жуан немножко барочен, в каких-то своих завитках. Это дань его расцвету, его юности, но и тем нагромождениям, что заканчивают очередное тысячелетие.

МЕМУАРЫ  ПОСЛЕДНЕЙ  ЖЕНЫ  ДОН  ЖУАНА

Тысячи людей со всех концов мира уговаривают меня, Егорову Клавдию Васильевну, написать о моей муже. То, что он дон Жуан в литературе, знают все, - но какой он в жизни? Будучи более не в силах игнорировать требования общественности, отвечаю.

Вот уже тридцать лет спрашиваю себя: так что же такое мой муж? Кобелъ или творец?! И каждый раз отвечаю: честный человек. Обаятельный? Да. Веселый? Да. Красивый? Да. Но, прежде всего, честный. Я каждый день, как на Страшном Суде, задаю себе один-единственный вопрос: тому ли я отдалась? И всегда отвечаю: тому, - и ни о чем не жалею. Признаюсь, в браке надеялась его цивилизовать, я хотела более тонких отношений. Мой опыт доказывает, что я не зря страстно верила в Женю.

Этот человек - загадка не только для мировой общественности, для всех, кто его знает лично, но и для него самого. Не удивительно: мы живем в загадочное время, когда никто ничего не понимает и порядка нет никакого. Вот ж теперь не пойму, где он шляется вот уже второй месяц, и о нем ни слуху, ни духу.

Дон Жуан ли он на самом деле? – спрашивают знакомые, друзья, товарищи, подруги, сослуживцы и просто прохожие. Отвечаю: с моей точки зрения, это чисто риторический вопрос. Простите, но кем еце он мог бы быть? За что бы еще ему заплатили? И, тем не менее, было б большой ошибкой свести всю его душевную глубину к двум качествам: маленький и ё-кий. Разве это главное? Самое важное, я и Женя живем интенсивной духовной жизнью: все его журналы читаю в гранках, еще на выпуске – и уж к чьим-чьим, а к моим советам он прислушивается.

Я расскажу, как мы познакомились. Он подошел и показал паспорт.   Как только я поняла, кто передо мной, я сразу отдалась. Как показывает опыт, не зря. Что было дальше, не помню. Наши отношения понеслись по каким-то накатанным рельсам - и очнулась я уже в браке.

Женя - мой. Сколько у него ни есть женщин, он возвращается ко мне. Он как-то признался, что именно на мне он понял, что такое судьба, что именно   я подарила емму ясность мышления. Так что я - его жена, его, так сказать, Муза, а в философском смысле и его любимая женщина. Такой я была, такой навсегда и останусь в истории литературы.

Другие женщины его просто спаивают, а я пошла другим путем. Понимают эти безответственные дамы, что тем самым они губят художника? Я  открываю в нем совсем другие черты!

Главное, я с самого начала заставила Женю поверить в искренность моего чувства: кофе мы пили всегда с коньяком, а вечером давала икорки или запеченной рыбки. А когда он попробовал шанежки, то заплакал от счастья. Верите ли? В этом сиволапом мужике, причудливом сочетаний глупости и романтизма, я открыла голубя. Он любил, когда кормила его из рук. И какой он ни сложный для всего мира, для меня, Клавдии Васильевны Егоровой, он всегда прост. Прост и честен.

Сами посудите: как бы я посмела не отдаться такому человеку? Он отдал всю жизнь женщинам, выстрадал право радовать нас, - так имеем ли мы право печалиться, когда такой человек живет среди нас? Всю свою незаурядную энергию он отдает нам. Так оценим и мы его нелегкий труд!

Он попал в мой надежные руки в значительней степени износившимся. Причем, Женя явно переоценивал свои возможности: он собирался осчастливить весь мир, а сам засыпал на моей груди. Ему только снилось, будто с женщинами он делает что-то такое необычайное. Он - дон Жуан! Я и на смертном одре это скажу. Но по чувству, по душе, а не по физическим возможностям. Куда ему до Петровича, мужика из соседнего дома, что каждое утро на С-ом рынке рыбу продает. Вот он-то и есть всамделишний Жуан: это он, как возьмется, поебывает улицу за улицей, микрорайон за микрорайоном, а вся сила Жени - в чувстве. Если прямо посмотреть, он и мужик-то смирный, его лишний раз на бабу и не затащишь. А как ляжет, так и дрыхнет.

Так что Жуан - не из тех мужчин, что будут работать зря: все свои незаурядные способности он направил в литературу. Самое удивительное вот что: он интенсивно работает головой во время полового акта. Я чувствовала всю силу его мыслительных процессов - и это придавало мне мужества. И это - благодаря мне! Не будь моего твердого руководство, он, того и гляди, пошел бы по рукам - и даже страшно представить, куда б его могло унести, не будь моей нежности, моей верной дружбы.

Он никогда просто так, без дела, не лежит на мне, но всегда работает над стилем, всегда творит. Поэтому очень важно за его невинным распутством разгадать пафос творчества, ясно указать на высокий порыв созидания, куда б он ни заводил.

Он так любит литературу, что это преображает всех его женщин. И меня в свою литературу он затащил точно так же, как в свою постель!

Здесь я б хотела подробнее остановиться на его понимании творчества и на жертвах, принесенных им во имя святого искусства. Особенность Жени та, что свои романы, журнальные статьи и прочую литературу он создает тут же, рядом с вами; вернее сказать, на вас. Он укачивает своими россказнями, а поскольку все норовят стать его Музой, то не удивительно, что его литература - это то, как он помнит женщин. Из его творчества узнаю о его жизни всё - и еще не было любовницы, которую я бы сразу не раскусила.

Теперь читатель может понять и мою любовь: я люблю Женю, как могу, как умею любить. Мое чувство нельзя назвать безмятежным, но и горечи в нем нет. Самое трудное рядом с ним вот что: постоянно работать над собой, совершенствоваться днем и ночью, особенно ночью - и уж, конечно, всем жертвовать ради литературы. Все, кто работает рядом с ним, отдаются, сколько надо, в интересах общего дела - и как я, жена, самый близкий друг и помощник, предам сложившийся коллектив? Но не подумайте, что мы отдаемся из удоволъствия! Нет. Мы лишь охотно уступаем чувству долга.

Неделю назад в центральной прессе вспыхнула полемика о якобы гомосексуальных пристрастиях моего мужа. В на самом деле, по работе ему приходится отдаваться, кому надо, - но разве только это толкает такого тонкого, образованного, интеллигентного человека совершать противоестественные действия с незнакомыми мужчинами? Прежде всего, виной тому наши мдейные разногласия, - но разве только они? А давление реакционной прессы, двадцать лет назад безнаказанно окрестившей его гомиком? А требования моды? Любить мужчин стало модным - и как может издатель такого ранга, как мой муж, не считаться с этим поветрием?

Он любит мужчин уже потому, что к этому его обязывают процессы, происходящие в искусстве. Время такое: мужики норовят в бабы, а бабы в мужики - и потому приходится постоянно отдаваться, если работаешь в искусстве профессионально. Женю все имеют, но только потому, что он очень любит литературу.

С другой стороны, побыть женщиной час-другой в неделю ему искренне нравится. Он чувствует в себе женские черты, порой покоряется им, а порой и культивирует. Едва мужчины открыли в нем умную бабу, он без удержу пустился во все наши женские дела, - а в результате его здоровый организм подорван профессиональной деятельностью.

Нельзя так эксплуатировать талантливого человека! Бумаги достать – отдайся, дополнительные мощности - отдайся, тут отдайся, там отдайся, - а в результате приходится работать на износ. Мне его жалко. «Пожалей жопу-то, Женюшка, - бывало, шепчу ему. - Себе дороже!» «Нет, Клавка, - отвечает. - За-ради искусства не токмо жопы, а и жизни не пожалею!»

Такой вот бедолага. Я берегу его изо всех сил: каждый день промываю попу марганцовкой, если не каждый час: ведь она страдает еще больше, чем его тонкая душа. Я мажу ее травами с Тянь Шаня, я дую на нее, как на горячее молоко, а он впадет в свою тихую грусть и всё что-то строчит.

Много лет я объясняла Жене, что нельзя отдаваться лишь из уважения к чужим убеждениям. Конечно, не будь он гомиком, мы б потерали тысячи подписчиков по всему  миру: от Вологды до Нью-Йорка, - но он так и не понял, что наша любовь важнее.

Даже не пойму, под какое определение подвести его контору. Вроде издательство, но не настолько коммерческое, чтобы жить нормально. Если слава дается так трудно, брось ты ее, Женя, и живи под моим верным крылом! А то совсем заклевали мужики моего ясна сокола!

Где ты шляешься, Женька? Где тебя черти носят? Ты вернешься, милый, но на этот раз я тебе не прощу! Я тебе все ноги обломаю, хоть я и интеллигентная женщина!

Без тебя решила спасти душу - и занялась искусством. Я тебя все равно увековечу! Еще в детстве любила лепить из пластилина, мой первый мужчина получился у меня уже в пять лет. Сейчас вот вылепила двадцать твоих бюстов: Женя в пальто, Женя на кухне, Женя пьяный, Женя такой, Женя сякой, - расставила свои Женек по всему дому, хожу и целую, когда захочу.

Я открыла в себе творца, и пока самого мужа дома нет, живу с его образами. Не хочу, как другие жены, много о нем писать. Я воспою его иначе!

Женя, ты вдохнул в меня высокий дух исканий! Ты творил на мне для всего человечества! За это счастье я искренне тебе благодарна.

НАЙДЕННЫЙ   НАБРОСОК     К     НЕНАПИСАННОЙ     ГЛАВЕ

Тихий, холодный день, отец и сын бредут вместе. Заговорившись, приблудились в незнакомый район. Вся тяжесть их блужданий - в безликих, безмолвных громадах  зданий, равнодушно раскачивающихся высоко над ними. Однотипные здания медленно, но уверенно растут в небо. Отец и сын остановились и не могут выбраться из тяжкого, ясного, однотипного кошмара.

Они чувствуют, как этот кошмар пытается вытолкнуть их из реальности - и Жуан заговаривает ужас своей обычной софистикой  (вереница измов и лозунгов)  постаревшему, сгорбившемуся отцу. Классически постаревшему. Классически сгорбившемуся.

-Это только стиль, - объясняет он, невольно закуривая и насилу улыбаясь. - В наших отношениях с этим лучшим из миров всегда был спасительный стиль. И тут мы немного заблудились во мраке стилизаций!

-Мы тонем в нем, - хочет ответить отец, но молчит.

Они идут наугад. Они сумели остаться близкими, но лишь блуждая, беспомощно-классически путаясь, в огромной, яснокошмарной Судьбе, сегодня вышедшей из видений и снов, заставившей почувствовать всю свою силу именно в новом квартале, официально именованном «Город будущего». В обжитом центре города у них на двоих было много маленьких, удобных  судеб, а тут одна, громоздкая и злая.

-Это моя литература, - ухмыляется Жуан.

-Надо зайти в какой-нибудь дом и спросись.

Они бредут к замороженному истукану, и Жуан привычно впадает в объяснения:

-Моя литература - это мое кладбище. Правда, очень похожее на этот микрорайон.

Далекие женские образы безжизненно окружают нас классически безжизненно моя нежность моя тайна мое неизреченное

-Узнал! К-ая, 37, корпус 3. Это моя улица! Папа, папа! Сюда. Номера уменьшаются в ту сторону.

-Ты уверен?

-Идем, идем.

-Я устал.

-Папа, осталось триста метров

-Ты уверен?

-Вот мой дом. Мы и заблудились-то около него. Видишь, как опасно воплощать собственную судьбу, жить своей жизнью: легко заблудиться возле собственного дома.

Но этот дом он еще говорит  что мы  живы этот окоченевший истукан

Они в тепле, в разных комнатах. Жуан зажигает три свечи. Он покорно ждет, пока они станут  классически теплящимися, и пишет, склонившись и будто даже воркуя над столом. Пишет, но уже как старик, чувствующий, что вот-вот сойдет с ума: Жуан записывает в тетрадь аккуратно расставленные тарелки, фужеры и салаты.  Доходит до шампуня и прочих ванных прелестей – и улыбается, и кричит отцу:

-Будем ужинать?

ПИСЬМО     АВТОРА      ЗНАКОМОМУ   РЕЖИССЕРУ

Можешь  не поверить, я смотрю твои фильмы. Раз они все про толпу, то предлагаю еще один: по моему роману «Дон Жуан». Работу над ним кончаю, а в запасе много идей, которые больше от кино, чем литературны. Литература только фиксирует, в том числе, и движения души, но растущий, физически растущий образ передаст только кино.  Может, именно твое кино.

Смешно сказать, чую короткометражку совершенно вне слов - и не столько о самой толпе, но о том, как образ дон Жуана рождается, растет и растворяется в ней. Фильм идет как бы вдогонку роману, поэтому не надо твоей обычной скотской толпы, переполненной разрушительными инстинктами и модерными, поднадоевшими бесенятами. Тут нужна мягкая толпа, мягкий экстаз образов, ведь читатель же схватил земное, жалкое существование дон Жуана, уже нахлебался привычного скотства, которое я по мере сил сводил на юмор.

Фильм будет о стихиях. О тех стихиях, что нас создают. Как мы рождаемся и вырастаем в них. Как растрачиваем все богатство нашего создания в склоках социальной жизни. Как покорно возвращаемся в стихии для новых далеких воплощений.

Вижу, как фильм начинается: Жуан и какая-то молодая женщина выходят из утра, чтобы весь день бродить вместе. Собственно, фильм - об этом дне на двоих.

Неужели не соблазнишься снять влюбленного дон Жуана? Он не знает и не может, не хочет знать, почему ему так хорошо, он сумел разделить любовь - и это чудесно, это плюс той давки, на которую мы обречены.

Слышу твой голос: потому, мол, такое б-ядство, что живем, как в стеклянных домах, на виду друг у друга - и кровати всех нас слишком близко! Тут, пожалуйста, не надо таких проклятий общности: раз уж она сложилась, стоит отыскать в ней и положительные черты.

А почему нет? Вот дождь загнал их под какое-то укрытие. Не разнимая рук, они смотрят в окно. Тихий милый дождь смотрит в них, и им тепло.

Опять, улыбаясь, идут, - и вот здесь ты не мог бы показать, что стенды с его лицом, товары о его улыбкой, его журналы, фильмы о нем, вся эта дурная бесконечность воплощений - совершенно не сам дон Жуан, но его ложный, далекий отблеск? Он - только тот, кто рядом с молодой женщиной в новом плаще, а не бесконечные щиты с его лощеной надраенной мордой. Образ Жуана растет в любовь, а не в ненависть; растет в то, что он чувствует к этой женщине. Они тонут в сладкой предчувствии любви, а не в равнодушно-злых взглядах встречных.

Они прощаются. Тут главное - само чувство ухода. Бурлящая толпа разделяет их навсегда, но пусть и сутолока получится нежной. Жуан уходит из женских лиц и улыбок, осторожно освобождается от мира, мягко выпутывается из сетей реальности, на ее присутствие  еще слишком сильно.

Он шагает наугад, чувствуя, как его нежность растет на всё небо, он тает в вечернем тепле, тает радостно я тихо.

Покажи, как темнота накапливается с утра - и вот воздух переполнен пеплом сожженных любовных писем,  воздух пророс женскими лицами. Клубящаися женские тени ворожат, уводят Жуана в безлюдные улочки, он медленно бредет сквозь случайный дождь, капли послушно ложатся на его лицо.

В знакомых тропинках парка предчувствие новых встреч разгорается особенно ярко. И растут, и набухают тени у ярких, кричащих, рвущихся в парк окон. Ответь что-нибудь. Черт его знает! Может, что и выйдет.

Пока.

P.S. Ничто так не литературно, как желание любви, - но я б хотел снять о нем фильм. Почему?

Они вдвоем

-Что я для тебя?

-Не пойму. Наверное, утешение. Да, утешение.

-Я утешила мужчину! Это забавно.

-Нет, это серьезно, это хорошо. Зайдем на выставку?

-Нет. На старый авангард я б еще пошла, но эта свора...

-«Свора»! Да ты не любишь искусство!

-Современное не люблю.

-В это здание я когда-то пошел на выставку вместе с мамой, и женщина на картине была очень похожа нз небя, сама картина называлась «Большой оргазм».

-Вот это да! Речи дон Жуана.

-Именно его. Так что я тебя видел.

-Женя, это несерьезно.

Жуан романтичен и улыбается ее шопоту, шопоту дамы в мокром плаще. Они о чем-то хихикают на скамейне под навесом. Тени ползут, кружась и бормоча, и собираются вокруг их длинной скамейки. Трамваи, шумные, горящие чудища, врываются в их тихий разговор. Осень, но еще тепло.

-Какой же ты дон Жуан!

-А почему нет?

-Ты жуанничаешь только в том, что пишешь. Я читала твой журнал, и мне казалось, этот человек может дать всё любой женщине.

-И тебе!

-И мне, конечно. Но в жизни ты не персонаж. Иль уж не больше персонаж, чем все другие люди. Ты чувствуешь холод в отношениях людей и зовешь его «персонажностью». Это условность. Тебе не обидно?

-Что?

-Ну, что налетел на ученую даму? Ты где-то писал, что всем обязан дамам вроде меня.

-Что ты! Именно тебя я и искал. Привык и люблю, когда женщины объясняют мне меня.

-Ты чувствуешь, что так и не вырвался из персонажности, так и не ожил, - но это трагедия эпохи, а не только твоя личная.

-Но другие не видят вереницы собственных портретов на улицах!

-Женя, дорогой мой! Это твое изображение, а не ты.  Ты тонешь в туче других, ощипанных модой манекенов. Это даже не трагедия.

-А что же тогда?

-Ничего.

-Совсем ничего?

-Совсем.

-Какое время! Воплощается только зло, а мысли о любви - удел сумасшедших одиночек, вроде меня.

-Фантазер.

-Хорошо после дождя?

-Хорошо. Ты думаешь, все мысли о любви - это мысли о тебе. Эта иллюзия,

ставшая твоей жизнью, и есть твоё дар!

-Не верю!

-Это так, Женя! Это твое проклятие: ты веришь только в твои иллюзии.

-Да, но какая это была иллюзия! Я всю жизнь верил, будто желание любви одно еще хоть как-то может объединить людей.

-О! И не дон Жуан, а Лев Толстой. Ты должен понимать, кто ты, а ты выплевываешь идею за идеей

-А что? Может и так. - Он остановился. - Хорошо говоришь! Бальзам на душу!

-Я его крою, а он хвалит!

-Я думал, ты просто баба, а ты волшебница.

-По паспорту я Ксения Петровна Астахова. Вот так. Вы первые зовете «бабой», Евгений Олегович.

-Ты пойми, Ксюша: баба - это философская категория. Это то, что прежде называли Вечно Женственным.

Они бредут в толпе, их согревают улыбки прохожих, они не в силах свернуть на безлюдную улочку и молчат.

-Почему ты любишь меня?

-Этот вопрос должна задать женщина.

-Позволь расслабиться. За что?

-За художественность твоего образа. Отвечаю в духе твоих романов.

-Как это?

-Ты оттаиваешь на глазах. Утром я увидела твое мертвое лицо...

-Мертвое? Я шел по делам.

-Значит, по твоим делам ходят с мертвым лицом.

-Мертвое? - он потрогал свое дще.

-Мертвое рядом с твоей лоснящейся мордой на рекламных щитах.

-Верно.

-И позже, в постели, я люблю тебя, смотрю в твое лицо, - а ты мертв. Ты всё вроде бы верно говоришь, делаешь, что обычно делают мужчины, - и все равно, ты мертв.

-Ужасно.

-Не только. Это и удивительно, и кощунственно, и интересно: целовать твою маску, твой ужас и страх - и видеть, как лицо оттаивает, освобождается от холода, как появляется твоя, именно твоя улыбка. Но самый живой ты в толпе.

-Почему?

-Не знаю.

-Ксения, ты меня завоевываешь.

-Я еще не уверена, что тебя нужно ззвоевывать! Каким ты был еще вчера? Мой сосед, призрак, окруженный намалеванными, тощими бабами. А потом?! Ты знаешь, что ты и в постели начальник? Это скучно.

-Вот-вот! А ты возьмись за мое перевоспитание - и скучно не будет.

-Это литература или жизнь?

-Заходи, болтун. Знаешь, я хотела отдохнуть от мужчин, но пока не получается. Выпьем. Я должна. Не выношу мужиков на трезвую голову.

-Что мы делаем? Евгений Олегович на Ксении Петровне. Или мне показалось?

-Спокойней, мужчина. Мужайся.

-Я стараюсь.

-Хороший был день.  Мне кажется, близость дает тебе твою мужскую трагедию.  Тут вся твоя игра в литературу, желание спасти человеческие отношения и увидеть в них хоть какой-то смысл.  Ты кончишь сегодня?

-Уж постараюсь, Ксения Петровна.

-Большое спасибо заранее, Евгений Олегович.

Э П И Л О Г

Исход Жуанов

Господа! Закончилось печатание трудов нашего коллеги, но сам он так и не появился. Мы надеялись разбудить его гражданскую совестъ, верили, в этих «трудах и днях» он осознает собственное величие и возвернется. Но нет! Он исчез, а без него наша  общность стала нашим проклятием.

Да! Мы силились внести положительный смысл в то, что нас много, мы честно заработали свою реальность, а не гнездились, как воронья стая, в ореоле бессмертного образа. Мы размножались с единственной целью: спасти мир, исправить его должным образом - и вновь вернуть благодарному человечеству воскресшим и обновленным.

Мы разбудили горячую любовь народа, но он не поддержал наших демократических устремлений, нашего демократического словоохотливого б-ядства. Как этот бренный, за-ранный мир посмел не спастись, если мы, мы честно спасали его? Одна мысль, что без нас наш народ не узнает счастья, повергает нас в тихую, продолжительную грусть! Эх, господа, заплыви всё г-вном!

Но вытрем слезы и продолжим прощание. Мы вас осчастливили, а ууж вы как хотите. Мы утверждали родство по любви, мы мирно воплощались, но куда это завело цивилизацию! Мор на море, и мором погоняет. И всё это на фоне грохочущей порнухи от нашего имени! Понимает мир, что он извращает в нашем лице? Именно в нас желание любви искало воплотиться, войти на равных в реальность, - но вот оно уходит, будучи не в силах противостоять потоку пошлости, захлестывающему мир. Неужели мы вышли из большой литературы и честно материализовались только для того, чтобы сгинуть в недрах увесистой задницы прогресса?

Мы вышли из идеи донжуанства. Так один, но универсальный кот может, если это придет ему в голову, материализоваться в большом количестве котов. Вот и мы расплодились ради вас, ибо прочие партии сугубо земного происхождения не в силах улучшить судьбу простого человека. Наше существование было подлинной оргией образности - и вот вы отказываетесь от нас!

Вы потеряете и своих друзей и свои надежды. Мы ведь не только маленькие, удобные, ё-кие, вездесущие мужчины, отряд отважных е-арят, но и ваши светлые мечты о счастье. Своими делами мы документально запечатлели кошмар, но остается фактом, что мы уже были в вашем сознании. Да, созданы там, а не где-нибудь, мы вышли оттуда! И в чем смысл изгнания, если опять возвращаемся в вас? Мы уже не в силах уйти! Наши призраки бурно растут в мир! О, Матери, богини любви! О, е-ические силы! Унесите нас к е-ени матери за четыре моря, за тридевять земель! Где же вы, сны любви? О, хрупкость традиций! О, трепет чувств! О, сколь грустно!

Но и светло грустя, мы остаемся на передовых позициях. Чёрмное море уже расступилось пред нашей горделивой поступью, мы торжественно исходим, зная, что еще вернемся в души простых людей. Мы так прочно вошли в историю цивилизации, что боле оттудова не выйдем. Поэтому остановится подробнее на нашем историческом значении.

Наши невразумительные усилия спасти вас все ж привели к тому, что мир стал более женским. Прямо сказать, он вовсе обабился, хоть и поражает своей жестокостью. Мы организованно наполнили его махонькими донжуанчиками, стройным ансамблем е-ачей-виртуозов, мы каждому дали по гражданскому чувству, по небольшому, доступному экстазу, было что и на закуску!, - но и этого оказалось мало!

Да, нас любили и желали, но только потому, что нас должно любить и желать, к нам испытывали не какие-нибудь, а должные чувства - и теперь их пытаются опорочить! Опорочить и нас, и нашу очаровательную ложь: то единственное, что еще скрашивает ваше существование. Да, мы величавы. Но зачем завидовтъ, если вся наша суть - в нашем величии, - и мы ли не старались, чтоб оно выглядело менее тяжеловесным?

Мы свято верили в знания, а потому видели в женщине более философскую категорию, чем наложницу и прачку. Мы радовались вместе с вами, а теперь стали предвестием новых потрясений! Наши кошмары больше похожа из пророчества. Это-то вас и смущает! Почему вы отворачиваетесь от ужаса, ведь он - часть вашего существования? Это как раз тот ужас, что вы видите друг в друге! Если мы и указали на ужас, то невольно, в силу своей типичности, в силу чуждости этого ужаса нам самим.

Вы слышите шаги командоров? Их целая стая! Проклятые традиции! С такими  вот мордоворотами приходятся лететь – правда, на белых мягких крылышках - в родную литературную геенну. О, как тяжело пожатье каменной десницы! Да здравствуют е-ические силы! Да здравствует литература!

Основные источники

Восковитин П. К. Е-арята в истории мировой цивилизации. Москва – Вена, 2990.

«Писания юных е-арят» в завалах периодики в подвале по адресу: Москва, Подгорная, 26-4, 4.  Die   Schriftstellerei der fruehe Katzelmacher. Zeitschriften.

Подарок от Французской Академии: «Искушения е-арят от потопа до наших дней. Les tantations makeloveriennes du deluge jusqu’a nos jours». L’Academie francaise.  Архив Черноморского флота.

Сборник народных песен. Ох вы, е-арятушки, бравые ребятушки.

Поджопниковедение. Основной источник: «По жопе вдаряя. Im Hinterteil zu schlagen». Genka’s Verlag. Muenchen. Генкино издание в Мюнхене.

Издание Испанской Академии. «Lista de los que regresaron con Juan: Cactus, Yactus, Pactus. Список тех, кто ушел с Жуаном: Иван, Василий, Степан».

ОТ      АВТОРА

Не покидает ощущение, что роман о моем друге, о том, что росло из наших редких встреч, о тех зернах, что мы сеем в других, сами не догадываясь. И если всходы ужасны, то даже отвращение не заслоняет общности наших судеб!

Общность! Она росла от главы к главе, и вот она - уже совсем не то, что я хотел сказать, и сам Жуан теряет свой ореол и литературные перья ни в чем ином, как в коллективности! этой естественной дани всеобщему варварству.

Все, что я мог сделать, - это придать некое подобие художественности коммунистическим, отработанным кошмарам. Не удивительно, что в какой-то момент Жуан оказался зарядным постельным монстром, - а ведь начинал он как излюбленное наваждение! И как его угораздило запутаться в какой-то там «общности»!

С другой стороны, льстит, что мир взялся воплощать именно мои наваждения. Мой Жуан внес в кошмары горькую ясность, он врос в их общепринятость, становящуюся на моих глазах.

Как бы не сказал, кстати, о «черной» литературе, что именно в эти два года целиком исчерпала себя и с громом улетучилась? Целая эпоха подпольных литературных страстишек, орды борзописцев, злобно-старательно описавших помойки, наконец-то ушла - и я искренне смеюсь ей вслед.

Какая уходит эпоха, какой смерч проносится в душах живущих! Преклоняюсь  пред воцарившийся ужасом и рад, если удалось его прославить. Это ведь жизнь! Умирают люди, театры, фильмы, - а я и Жуан бродим по очередному пепелищу.

Поверите ли, хотел кончить фидософски: Жуан растворяется в сверхличном или  что-нибудь такое,  - но нет! Он был и остается моим приятелем. Вчера вот даже пошел на повьшение: стал моим домашним гением, прирученным любителем поговорить. Ныне, освободившись от тяжких литературных одежд, живет рядом и шаркает - не без шарма - в моих старых тапоч­ках. Так он, видите ли, создает «полноту» своей биографии! Хорошо, это не попало в роман: он явно б затянулся, да и получилась бы полнота скотства.

Много лет он строил свой образ в моей бедной башке, как порой строят до­ма: кирпич за кирпичом, - а теперь, после моего  романа,  рвется в новые рассказы - и уж до того доозоровался, что соблазняет моих соседок! Как обидно за слепую, загнанную реальность, в которой рожденные чувствовать истлева­ют заживо, а персонажи процветают!

Прежде объединялись пролетарии, а теперь персонажи. Лично я не верю в его коллег: это только многочисленные отражения моего друга, коим хватило бестактности воплотитьса. Я сам беззащитен пред этой воинствующей сворой, впервые писал с отвращением многие главы об ужасе и скотстве - и только работа была моей оградительной молитвой.

Я и Жуан бредем сквозь теплый январь обычной сиротской зимы, и не решаюсь увести моего друга из повествования, не то, что из моей жизни. Его черты, когда-то чисто литературные, потеплели - и без него я, признаться, побаиваюсь заделаться персонажем, не выбраться из коварных  переходов метро, этаких классических колб, где реальность запросто перегоняют в персонажность.

-Зачем ты написал обо мне?

-Не знаю. - Мы останавливаемся у сгоревшего дома. - Это мой порыв. Вполне литературный.

-Что за здание? - Он улыбается обгоревшим балкам.

-Остатки какого-то творческого союза.

-А! Там сгорели мои бывшие жены. Ты б мог придумать маски посмешнее!

-Что делать?! – вздыхаю я. - Традиции.

-Лучше б ты все-таки написал, как ухожу в живую, горячую толпу, таю в женских улыбках. А так я просто не знаю, что делать.

-Как что? Просто жить.

Между двух путчей 1992-1993