ДОН ЖУАН

(сюрреалистический роман)

ПЕРВАЯ ​​ ЧАСТЬ

ВВЕДЕНИЕ

 ​​ ​​​​ 

У меня есть идея, но ещё не знаю, стоит ли с ней возиться. Собственно, даже не идея, а очень старый образ. Не взялся б раскручивать его в роман, не чувствуй я со всей силой, как этот образ создаёт меня - и создаёт ещё более, чем я его. Мы прорастаем друг в друга - и как бы посмел не сказать об этом? Этот человек, вернее, персонаж препорядочно истаскан авторами, ​​ и поэтому я осуждён повторяться, как все, кто пускается в плавание по сюжету, ​​ изъезженному вдоль и поперёк, - но как бы промолчал ​​ о ​​ несомненной ​​ близости, ​​ как бы закрыл глаза на вспыхнувшее родство?

До чего же странная вещь персонажность! Начать хотя бы с того, что Дон Жуан уже немножко реальнее меня, ​​ что его персонажность - уже физическое существование, просто-таки обязывающее писать. Раз уж Жуан вышел за рамки литературы, стоит рассказать об этом подробнее.

Боюсь идти за этим образом, но этот путь – мой. Раз живу в эпоху, когда сотни миллионов проживают не свои, ​​ а какие угодно жизни, когда все взметены и летят в бездну, то ничего не остаётся, как надеяться на спасительную мощь вечного образа, ​​ разделить его блуждания, ​​ как судьбу друга. ​​ И пускай повествование разбегается на версии и варианты! Собравшись с духом, стоит с ним работать: как-никак создаю себя. До встречи с Дон Жуаном я, чудится, вовсе не жил, а только прозябал в густой чаще идолов, которыми сплошь заставлено сознание всех, кого знаю - и вдруг на этом огромном, сонном кладбище нахожу близкую душу! Что святее такого прозрения?

Да хоть он сто раз мечтание какое-то, а не человек, всё едино: пусть живёт, ​​ раз его люблю. ​​ Даже интересно, ​​ каким он выйдет для всех. Если это только наваждение, ​​ сон иль дурь какая, то она мирно улетучится, а если весь я в этой дури, так от себя и тут не уйти. Жуан пришёл ко мне тайком из юношеских, недописанных и выброшенных романов, из того океана литературы, ​​ что бушует вокруг меня и меняет меня каждое мгновение.

Мы из одного литературного теста, ​​ принадлежим чувствам, только им – и эту ​​ иллюзию и берусь доказать. ​​ Мой Жуан ещё не готов, ​​ он выходит из морской пены - и тем прекрасен. ​​ Прекрасен и Жуан - персонаж, и мой герой (назовём его Ивановым Евгением Николаевичем). Наверно, это необычный юноша, если открывает в себе Дон Жуана. Сначала открывает, ​​ а позже и создаёт. ​​ Как-то он выживет в обществе конца ​​ двадцатого века!

Побаиваюсь, как бы не вышел роман обо мне самом. ​​ Я не стар, но просто жить, ​​ просто любить кажется чудом, приливы чувств, забытая юность ещё тревожат, ​​ из волн выходит - нет, не моя юность: мой Жуан. Собственно, это моя слабость: ​​ думать о Жуане, ​​ как о живом человеке, - ​​ но совсем не та, ​​ от которой легко отказываются. Я чувствую прикосновение вечности, это светлое доброе исступление, яростная молитва, яркое ощущение собственной плоти, ​​ собственной жизни. ​​ Может, ​​ последнее. ​​ 

Жуан! ​​ Его всё больше, он всё яснее - и вот мы вместе бродим по городу - и нет нагромождения толп, но лишь женщины, таинственно врастающие в тёплый вечерний воздух. Они раскачиваются, как лилии, они дремлют в ожидании любви - и дежурная сутолока со всей её жалкой сиюминутностью не задевает их.

Мы идём сквозь растущий сон, и Жуан ещё не уверен, стоит ли ему воплощаться. ​​ Честное слово, чтоб описать его рождение, я и задумал весь роман. Жуана создают сны, далёкие женские лица страстно ворожат, вызывают его к существованию - и Жуан узнаёт себя в открытых, сияющих глазах - и пробуждается, ​​ и гуляет по весеннему городу, и бросает искры надежд в души, ждущие любви.

Он входит в эти души и остаётся в них. Жаль, что не ​​ навсегда. ​​ Ведь и в жизни бывает: ​​ когда двое долго смотрят друг в друга, то один создаёт душу другого. Я и Жуан - и есть такие сотворённые души. Мы из запаха горячей прозрачной кожи, из женских пальцев, мы в мягких целующих губах, огромных уводящих глазах. Я влюблён. Я рождаюсь в доброе тепло. Я пишу роман.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ РОЖДЕНИЕ

Я только что родился в этот мир и со всей силой чувствую свою единственность. Если я где-то и есть, то только здесь: каждое мгновение рождаюсь в толпе, среди женщин; это - чудо. Раз этот мир просто вложен в меня, мне ничего не остаётся, как понять его законы и подчиниться им. Две - три улыбочки - и уже лечу от счастья. Уже люблю! А когда ты любишь, ты учишь мир любви, ты создаёшь его своею любовью. Души то теплятся, как свечи, то серебрятся, как капли дождя – и ты распахнут счастью, надежде, любви! Но кто меня создал, кто? Может, и я кого-то создаю своим желанием любви?

Каждый взгляд несет близость, я укутан теплом каждой встречной, но вижу себя совсем другим из вечности, с этих трогательных небес: вижу и радость близости, но и боль разлуки. Захочешь ты любви, если знаешь о ней так много? Это не просто юноша, но божественный, вечный юноша. Целуя женщину, он знает, что она умрет, что их любовь пройдет.

Просыпаюсь среди ночи, чтоб увидеть свет в чьих-то далёких окнах: там, в этом слабом, тихом свете - она! Она зовёт меня – почему? Может, потому, что мне уже четырнадцать, и я уже могу понимать её, слышать её голос? ​​ 

Я люблю это состояние влюблённости, потому что оно рождает тысячи моих отражений; это аура вокруг меня, я теряюсь в ней, но понимаю, что и надо тонуть в этой игре воображения, ведь, кроме этого, ничто меня не спасёт. Иллюзия, будто всё, что захочу, воплотится, переполняет меня, она сильнее, чем моё сознание, принадлежность которого мне лично не кажется достоверной: скорее, у меня сознание не моё, а общее: в его единственность не верю. Что же во мне моего? Кажется, эти мириады женских образов, что всегда греют, всегда наполняют душу.

Но есть во мне и ложный пафос бессмертия, который я сам должен разрушить: разрушить потому, что он мешает моему становлению. И на самом-то деле, должен я становиться? ​​ Мне уже невмоготу быть только отблеском, хотя бы и божественным.

Далеко не все персонажи способны порождать ситуации и тексты; вечен не только я, но и идея, и сюжет дон Жуана. Я – порождение сознания слишком многих людей, а потому не мог не родиться. Есть мириады Жуанов, но почему пишу именно я – один из многих? ​​ Это, скорее, работа, чем избранность: работа в том, чтоб осознать себя порождением традиций. Одно дело, я знаю про себя, что в чем-то я – Жуан: в каких-то кратких порывах; другое – доказать это другим, заставить всех – и себя – поверить, что Жуан тебе по-настоящему близок. Попробуй-ка, войти в водоворот традиций и осознай себя в нём!

Меня, Жуана, очевидно, любят женщины, они доказывают это соблазнительными видениями, ​​ которые насылают на меня, - и я хотел бы дождаться воплощения хоть одной из этих волшебниц. Мне кажется, хоть они и страстно меня любят, но сами они об этом не догадываются. Уже то, что я мальчик, а не мужчина с деньгами, ставит меж нами высокую стену. В лицах женщин читаю злость, равнодушие, презрение; всё, кроме любви. Эти лица искажены житейскими заботами, и надо долго к ним присматриваться, чтоб прочесть в них желание любви. Как из-под земли, они предстают стройными, затянутыми в чёрные свитера и брюки. Они позволяют вглядываться в их лица и даже любят это. При моём приближении они поворачиваются, смотрят мне в лицо - и мы мило часами разглядываем друг друга. Потом это ощущение уходит, привычно бегу по своим делам - и вдруг вижу её взгляд.

Откуда она смотрит мне в душу и зачем это ей?

ЖЕЛАНИЕ ЛЮБВИ

Всегда так: чудится, какие-то женщины целуют меня, ​​ а я не знаю, что с ними делать.

-Ты собираешься смотреть выставку?

-А что же я делаю, мама?

-Ты глазеешь по сторонам.

-Дай мне побродить одному. Хорошо?

Мне хорошо среди женщин. ​​ Особенно, если они не в очереди за хлебом, а на вернисаже: ​​ тут они много чувствуют. ​​ Здесь их духовность вырастает из ​​ самого их существования, ​​ бреду сквозь тёплые женские души с чувством, ​​ будто вот-вот встречу лучшее в себе. Я влюблён, и очень хорошо, ​​ что не знаю, в кого. Она близко-близко, даже в глаза никому не заглядываю из боязни встретиться с её глазами, ​​ мы только мерцаем друг другу.

-Тебе нравится эта картина?

-Нет. Зачем так накручено красным?

-Цвет передаёт внутреннее напряжение.

-А что такое «Большой оргазм»?

-Название картины.

-Нет, мама. Ты скажи, что такое оргазм и почему он на картине большой.

-Сама не знаю.

-Вот видишь.

Я в обрывках женских слов, ​​ они легко касаются моих губ, ​​ всех ​​ женщин немножко люблю и выбрать одну кажется непростительной глупостью. Какие странные: ​​ ходят рядом, а обо мне ничего не знают. А ведь я страстный. Даже ​​ едва ​​ себя ​​ различаю в своих мыслях: так заволновали. ​​ Я хорошо влюблён, ​​ а все они в смятении, в остром, вроде моего, ожидании любви, что ​​ сильнее ​​ их самих. ​​ Их одиночество кишит возможными мужчинами - и неужели не найдётся местечка и для меня? Перекрёстное сияние глаз всех заставляет ​​ исступлённо ждать любви.

-Пойдём домой.

-Мама, мы только пришли. Ещё и часа не прошло.

-Мне хочется испечь пирог.

-Иди одна. Я скоро.

Чаруйте больше, а я буду вас любить. Куда вы спешите, если не ко мне?

Неужели не видите, что, блуждая в ваших лицах и надеждах, что радую вас

уже тем, что живу? Любите меня! Ей-богу, дело только за вами.

-Я пошла.

-Всего.

Кого, кроме вас, ​​ любить? Столько тёплых движений сердца, столько волнений и надежд, - а всё потому, что я средь и вас. Хорошо, что вас много: ​​ глаз не хватит, ​​ чтоб разглядеть. ​​ Всё равно, ​​ всех полюблю, всех заставлю услышать, ​​ как бьётся моё сердце. Без мамы прошвырнусь по городу. ​​ Я дождусь тебя. ​​ Какой будет твоя нежность?

Ты идёшь сквозь весенний город, ​​ мой чудесный, ​​ рвущийся любить мальчик с удивительными, голубыми глазами. ​​ Ты идёшь сквозь мою жизнь, ​​ любимый призрак, ​​ такое близкое и всё ж недосягаемое я. ​​ Ты очарован женской толкучкой, ​​ чутко спишь наяву, тихие поцелуи находят тебя, они угадывают твой сон.

В кино рвануть, что ли? «Непобедимая нога». Надо же. «Принцесса в замке». Это уже по мне. Конечно, она в замке, где полным-полно мужчин. Надо домой. В воскресенье мы вместе: я, мама и даже папа. Это игра такая: быть иногда вместе - и уж лучше играть ​​ по правилам. ​​ Закатись я сейчас в кино, ​​ мама расплачется, ​​ что совсем её не люблю. Город разбужен весной и моей любовью, все ворожат своей плотью, ​​ все, чего доброго, меня хотят. А, мой дворик! И тут всё поплыло. По краюшку льда пробираюсь к любимой скамейке.

-Цены - не подступиться.

-И мы тоже не знаем, как жить.

Почему женщины больше чаруют сообща, ​​ чем поодиночке? Ищешь меня, пересекаешь толпы.

-Я пришёл.

-Почему ты опоздал? Я тебе говорила: пойдём домой вместе.

-Мама, я обошёл все залы.

-Обошёл, обошёл, - забурчал примирительно отец.

-Садись пироги лопать. Руки хоть вымой.

Я ещё в тихом море женщин, ​​ но в их усталых лицах уже мало тепла. ​​ Что они без моей любви? После пирогов папа опять улыбнулся:

-Мы идём в кино. Хочешь с нами?

-Нет. Я буду готовить уроки.

-Даже так! Взялся за ум.

-Задали прочесть  ​​​​ «Вешние воды».

-Я тебе завидую.

-Почему?

-Там описывается большая любовь.

-Кстати, папа, ​​ если ты знаешь, ​​ что такое большая любовь, ​​ ты, может, знаешь, что такое большой оргазм. Мама вот не знает.

-Не знаю, Женечка. Слышал, что такое бывает, но что это, не знаю.

Хорошо одному завалиться на диван, ​​ но читать не могу: ​​ в ​​ башке ​​ свой Тургенев: ​​ мечтаю о тебе. «Милое существо смотрит на меня из-за двери дружелюбно - насмешливыми глазами». ​​ Это уже и ты, и Тургенев. Кто-то звонит.

-Что делаешь?

-Сижу один. В кои веки родичей унесло.

-Достал новых видиков. Придёшь?

-Не могу: ​​ читаю. ​​ Если завтра получу «пару», ​​ то выйдет «тройка» за четверть. А ты знаешь мою мать!

-Читать такую муру!

-Ничего не поделаешь. Пока.

Опять мечтаю. Какие-то дамы спешат ко мне, они торопятся прилечь рядом. Приходите хоть все! Я вас всё равно не боюсь.

-Где родители? - Грубый голос в трубке. Кто-то из папиных коллег.

-Ушли в кино.

-А! Я перезвоню.

А то в снах брожу по городу голый, ​​ и улицы переполнены ​​ полураздетыми призраками. ​​ Брожу до утра, до толп, спешащих на работу. Меня никто не видит, но все чувствуют.

А фрау Ленора всё дремала, и даже похрапывала чуть-чуть, да лучи солнца, узкими полосками прорывавшиеся сквозь ставни, незаметно, но постоянно передвигались и путешествовали по дому, по мебелям, по платью Джеммы, по листьям и лепесткам цветов.

Я ищу тебя. ​​ Ты снова целуешь медленно и крепко, а я из боязни тебя потерять не открываю глаз, ​​ покорно жду, ​​ пока твои губы станут мягкими, ​​ почти бесплотными. ​​ Ты любишь меня. ​​ Как тает в моём потемневшем окне ​​ тихий серебристый след твоих прикосновений! Ты любишь меня.

Ты любишь меня.

-Опять  ​​​​ двойка  ​​​​ по математике! Ты думаешь учиться?

-За четверть будет «тройка». ​​ Обещаю. У нас в классе за ту четверть пять «двоек» было. Я хотел тебя спросить: не возьмёшь в свою газету?

-Кого? - усмехнулся отец.

-Меня. Кого же ещё, ​​ папа? Меня. Мне уже четырнадцать лет, я кое-что понимаю.

-Да ты что?! Какая она  ​​​​ моя? - Плачущий голос, гримаса. Таким отца Жуан ещё не видел. - Наша газета называется «Демократический вестник», хоть нам эта самая демократия вот где! ​​ - ​​ и отец выразительно стукнул себя по шее. ​​ - Я тебе откровенно скажу: просто не знаю, что с тобой делать. Ты сам видишь: мама больна, в школе больше работать не может, мы едва сводим концы с концами.

-Ей оформляют инвалидность.

-Ну и что? ​​ Гроши. ​​ Тебе придётся быть взрослым, даже если ты этого не хочешь. А учиться ты не хочешь!

-Папа, я пишу роман.

-Роман?! О чём?

-О любви. Как ты думаешь, если я решил любить, то полюблю?

-Не бери в голову. Тебе рано.

-А если ​​ напишу о первой любви? ​​ Неужели её и тогда не будет? ​​ Неужели она осмелится не быть?

-Ты скажи, о чём роман.

-Я хочу сказать, что женщинам надо говорить о любви. И я говорю.

-У тебя ​​ «двойка»  ​​​​ по математике, дуралей!

-Что важнее: ​​ учиться или любить? ​​ Любовь тоже учит. Возьми роман, - и Жуан протянул текст. – Надеюсь, прочтёшь.

-Так ты хорошо печатаешь на машинке! ​​ «В неистовом ​​ желании ​​ любви...», ​​ - прочёл он наугад. - Да это всё не твоё!

-Очень моё, ​​ папа! ​​ Я вот заработаю денег, ​​ издам роман - и ​​ он ​​ будет иметь успех!

-Ты думаешь, Женечка, дорогой ты мой? Попробуй.

Я зашёл в редакцию за очередной порцией газет и услышал, как корректор с Василичем с удовольствием говорили о женщине, ​​ что отдаётся в разных, ​​ но всегда тяжёлых платьях. ​​ Вот-вот, ​​ они все такие! И ко мне они приходят с выкрутасами. Обычно в джинсах, а если в платьях, то подчёркивают ​​ его ​​ тяжесть внушительными чёрными очками. ​​ Волнуют меня очень, но словно б по обязанности, ​​ словно б из какого-то странного чувства долга волновать меня. Когда же придёт она? Она будет одна и выгонит всех других. ​​ Я буду любить яснее, ​​ это будет чувство, а не какая-нибудь «страсть». Она наведёт порядок, а то кто попало входит в мои сны, садится на грудь - и сладко давит, и растёт из меня, и раскачивается высоко надо ​​ мной, ​​ как таинственная лилия.

А утром эти призраки возвращаются на придорожные стенды, наклейки на шампунь, обложки журналов. Что вам надо? Хотите, так любите, а чего меня мучать? Нечего страстничать.

Позвонил Ленке-однокласснице. ​​ Так залялякала, что почувствовал себя участником её затянувшегося экстаза. ​​ Она то ль отдавалась, то ль вела куда-то за собой - и я испугался, ​​ что люблю её. ​​ Нет, решил я, пока что ​​ просто для души люблю Татьяну Ларину, - но завести живую любовницу?! ​​ Это уж слишком.

Весна - и мне надо реализовать папины газеты. Покупают! Воздух переполнен пылающими ладонями влюблённых, ​​ мерцают лица прохожих, ​​ и приятно, что ​​ отступают богини со стендов, ​​ хоть обычно они и наглее живых женщин, и живее их.

И что её до сих пор нет? Ведь я люблю её. Опаздывает. Моё желание любви огромно. Но куда пристроить его в жизни?

-Что? Опять головные боли?

-Да. Что с Женей? Я ничего не понимаю. Мы – его родители, мы должны его спасать. Я чувствую это, но не понимаю, чем он болен. Тебе, как мужчине, это должно быть яснее.

-Это, конечно, болезнь и по моему мнению. Я не уверен, что Женька из нее выберется.

-Почему?

-Болезнь-то взрослая. Он в каждой женщине видит любовницу, а ведь он еще школьник. Что он будет делать с такой чувствительностью? Я боюсь за него. ​​ Он мало общается, он угрюм и замкнут. Ему неприятны игры мальчишек, и он слишком много занимается онанизмом.

-Я это знаю. Этим занимаются все мальчики. Это не обязательно станет болезнью. Знаешь, я всё больше больна, а значит, у нас все меньше шансов ему помочь. Он уже, вот так рано, столкнулся с нашими взрослыми проблемами. Мы видим всё это.

-Я ​​ и тебе не могу ничем помочь. Что ж это за время, когда все тонут, все взывают к помощи?

-О чём пишут?

-Не знаю.

-Что ж ты продаёшь газеты, а о чём в них пишут, не знаешь?

-Компартию не запретили, а Союз распался.

-Глобально, значит. А что жрать нечего, пишут?

-Пишут, дядя, и об этом.

-Тогда куплю.

У мамы не проходят головные боли. Папа приходит поздно, они запираются в комнате и шелестят. ​​ Шелестящий шёпот, он больше подходит для любви, а не для их всегдашних разборок.

Теперь надеюсь только на себя. Неужели я и мама никогда не пойдём в музей? Она появляется из своей комнаты, как из заточения, мне надо привыкнуть к мысли, ​​ что этот призрак - моя мама. Она молчалива и строга, и если говорит, то смотрит в себя. О чём наши слова? Бездна между нами разверзается на наших глазах. ​​ 

Вчера взял во сне свечу и бродил по городу. И рассматривал, что делают мои любовницы. Это мой дар: быть среди моих будущих полюбовниц. ​​ Я с ними всегда, со всей нежностью смотрю в их души. Занесло в жуткую давку. Час пик, а вижу, как плыву с красивой женщиной в волнах. ​​ Озеро сияет, волны растут, захлёстывают нас, а нам только веселей. Вот озеро распахивается в море - и сияния так много, что мы уже - птицы и летим в горячий сладкий воздух.

ПЕРВАЯ ФИНАНСОВАЯ ИНИЦИАТИВА ЖУАНА

(еще один семейный проект)

Приглашаем на семинар о любви.  ​​​​ Так мы называем наш личный тренинг личностного развития.

Автор - практикующий психолог, опытный бизнес-тренер, сексолог с большим стажем.

Семинар состоится 12-13 октобря. Для особо одаренных он затянется на всю жизнь. ​​ 

Вопросы: личная эффективность, креативность и саморазвитие. ​​ 

Авторская программа развития творческого интеллекта (креативности).

Семинар предназначен для менеджмента всех уровней (креатив-, брэнд- и прочим), маркетологам, аналитикам, руководителям и всем, кто стремится изменить свою жизнь в лучшую сторону.

В программе семинара - активный тренинг для развития творческого интеллекта.

Производство новых идей и оригинальных решений.

Уход от линейного и прямолинейного мышления и развитие «искристого», ​​ аналогового и ассоциативного мышления.

Модульный принцип построения программы взаимоотношений с женщиной.

Основные блоки программы: ​​ 

Первый блок: подготовка души. Поиск проявлений творческой уникальности. Анализ индивидуальности. Переосмысление творческого опыта. Поиск «творческого начала».

Второй блок: ​​ бегство из левого полушария в правое.  ​​​​ Взрыв воображения, фантазии, интуиции. ​​ Раздуризация объекта поцелуем. Стимуляция самых простых чувств, прыжок в невербальную информацию и ее обработка.

Третий блок: Ауди ассоциаций. ​​ Заставить их работать. Мобилизация изобретательности и творческих возможностей во время интимный встреч. Развитие ассоциативно-дуративного мышления. Тренировка «подвижности» мышления непосредственно в объятиях объекта. Самодиагностика, импровизированные игры, сотворчество, двигательная гимнастика

Четвертый блок: мыслительные разминки. Головенка работает. Тренировка вербально-невербальных импровизаций. ​​ Чувство юмора на особенно резких зигзагах чувства. ​​ Создание собственной реальности и расширение пределов возможностей во время полового акта.  ​​​​ Мозговые атаки, индивидуальные упражнения, активное экспериментирование, художественное творчество, стремительные зарисовки, наблюдение, системные упражнения.

Пятый блок: возвышенное созидание. Генерация и дегенерация творческих идей. Поведенческие стратегии при завершении полового акта.  ​​​​ Решение насущных задач и режимы спасения. ​​ Попытка генерировать страсть уже на основе научных изысканий.

Шестой блок: тяжкие раздумья, залетела или нет. ​​ Гибкость мышления; находчивость и изобретательность. Невольная грусть при мысли о возможных проблемах.  ​​​​ Совместный анализ происшедшего. Построение диаграммы будущего развития чувства. ​​ 

Подведение итогов семинара. Новое в бабознании. Новое в женщинах – это хорошо забытое старое.

Стоимость семинара миллион, НДС не облагается. В стоимость входят кофе-брейки. Выдается сертификат.

ОПЯТЬ ​​ ДНЕВНИК

Да ведь я сам её поцеловал, Ленку. ​​ Зачем это было делать? Теперь, если шепчу в толпу, выходит именно она - и её всё больше во мне, и она слышит моё заклинание с такой силой, ​​ что мне ​​ горячо. ​​ Измучен ​​ желанием любви, ​​ и это воплощение всё ж пугает меньше, чем нарисованные на стендах девушки с огромными, чувственными ртами. Кого они только ночами не мучают! Меня-то первого. Мы словно не жили всю зиму и проснулись вместе с солнцем, и - поцеловались. Мы ожили и поняли, что любим. Как же это хорошо! Я люблю её – и желание ведёт в толпы, в эту вечно волнующую, зовущую, сияющую бездну, - а там мы растворяемся в тысячах влюблённых, мы любим вместе со всеми.

Для меня это новая, огромная радость: среди всех любить одну. У влюблённых одно сердце на всех, кажется, весь мир только и умеет, что любить – и на Лене слышу биение этого общего сердца. Давай всегда быть среди других, давай любить, как они, ведь это - самое умное. ​​ Разве мы сейчас встретились? Мне чудится, сотни лет мы смотрели друг на друга – и не смели приблизиться, - а вот летим в одном порыве, одном желании счастья.

Как назвать то, что произошло между нами? В редакции это обозначают попробовать. Общее впечатление? ​​ Прежде всего, она, моя Ленка, - живая. Это самое удивительное. Это не манекенщица, общипанная взглядами прохожих; у неё всё нормальная, ​​ а не раздутое, ​​ как у этих рекламных барышень. Вот я на ней, ​​ а только и чувствую, ​​ что её уважаю. ​​ Лучше и тут мечтать!

Мы всегда вместе: то сладко ​​ дышим друг в друга и занимаемся любовью прямо при всех в ​​ какой-то витрине рядом ​​ с манекенами, - и бабушки останавливаются и недовольно машут на нас зонтиками. ​​ 

То ​​ мы в моей комнате, - и боюсь, мама сквозь стенку слышит, что мы делаем.

То ​​ стоим у реки и узнаём нашу нежность ​​ в ​​ слабеющем солнце.

Неужели всё это было миллионы раз? Не верю. Из-за её взгляда глаза тысяч девушек потускнели, ​​ а ведь эти факелы ещё недавно освещали город. ​​ Я вдруг заметил, ​​ что городу светло от фонарей, ​​ а не от ​​ наших чувств. ​​ Я говорю моим бывшим воображаемым богиням: ​​ я больше не ваш.

Раз пришли эти самые сексуальные фантазии, то пришло и время их реализовывать.

Но почему их так много? Это неприятно. Смотришь, к примеру, ​​ на огромную, голую девушку, рекламирующую непонятно, что, - и уже не можешь без ее тела. А ведь таких голых женщин – мириады!

Долой диктатуру голого женского тела вообще: теперь-то знаю в частности, ​​ кого люблю. ​​ Я решился любить одну женщину, а без вас обойдусь, ​​ как вас ни много. ​​ Вы научили, что любовь бывает, да ведь этого уже мало. ​​ Конечно, у иных из вас ягодицы столь увесистые, что к ним так и хочется прикорнуть, - но не в этом счастье! ​​ Мне обидно, что в иные моменты на Ленке мне чудится, ​​ что лежу на одной из вас. Вы мне это кончайте!

Пошли обычные дела. Меня перевели в отдел хроники, теперь с утра гоняюсь по городу. ​​ В редакции боятся за отца. ​​ Мне тоже не по себе: ночи напролёт шаркает тапочками, он вовсе разучился спать со дня, как маму увезли в психушку. Под утро заснёт ​​ от ​​ усталости, ​​ а ​​ когда кричит во сне, ​​ я понимаю: ​​ ему и там страшно. Он много сделал, чтоб довести до ума мои первые романы.

А что моя любовь? ​​ Я вдруг увидел, ​​ что я беден, что не могу ей ничего подарить. ​​ Зато мы вместе же два года. ​​ Она не мешает любить тысячи других женщин: ​​ я всё равно чувствую, ​​ что они ждут меня. ​​ Поступаю на журналистский. ​​ 

Леночка - моя жена. ​​ Какое событие! ​​ Вроде, собираюсь повзрослеть, а всё ещё замечаю, как много женщин разъезжает в общественном транспорте в трусах на слабой резинке.

Вот зачем-то сходу изменил жене - и сразу прибавил персонажности. ​​ Пожалуй, стану Дон Жуаном, ​​ но сумею ли работать над образом так много, как надо для образа?

Одно дело немножко изменять, ​​ но всегда крутить эти педали! Чем больше у меня женщин, тем яснее, что это не я, что только работаю, хоть работа и очень интересная.

Как легко на женщинах! Фантазии больше не мучают меня, ​​ и задыхаться под сладкой тяжестью тел и мирно покоиться на них стало милой рутиной.

Зашёл в музей. Картина «Большой оргазм» уже не висит, весь зал занят раскидистой инсталляцией, на которой хочется полежать. Огромные, сияющие глаза женщин смотрят в меня, ​​ я приветливо улыбаюсь. ​​ Среди толпы какой-то образ, как огонёк, греет душу, разгорается во мне - и вдруг узнаю мою жену! ​​ Это приятно. ​​ Волны ​​ желаний, близости нет конца, мир наполнен нашей любовью.

Какие хорошие чувства. Вот если б их сделать работой! ​​ Может, ​​ они меня прокормят?

Дешёвый буфет. Купить отцу кофе на день рождения? ​​ 

Я поднимаю ладони к небу, ​​ мои ​​ руки ​​ переполнены ​​ будущими встречами. ​​ 

Что ни улица, то стенд, но если сначала на рекламах преобладали девушки, ​​ то теперь верх взяли сытые морды. ​​ Если и девушка, то более манекен, ​​ чем женщина. ​​ Лоснятся и стиральные порошки, и супы, и попы, ​​ и машины; красота уже товарный знак, а не божество.

На радостях подбегаю к такой девушке, ​​ целую её, ​​ благо прохожих нет, ​​ но так и не могу дождаться, ​​ чтобы её лицо оттаяло: ​​ она испуганно смотрит, как её целую.

- И что ты боишься меня? - шепчу ей. - Разве ты не знаешь, что ты живая? Ты столько раз целовала меня во сне. Сделай это наяву. Хоть разочек.

Опять спешу в толпу. Одно движение моей руки - и все красивы, все пламенеют в объятиях любимых: они красивы только тогда.

ОТЕЦ И СЫН ​​ ЕДУТ ​​ В ​​ БОЛЬНИЦУ

- Уж этот раз поеду с тобой обязательно. Ты слышишь меня, папа?

- А я никуда не еду.

- Скажи это кому-нибудь другому. По понедельникам ты ездишь к маме. Возьми меня на этот раз.

- Ты уверен, она хочет тебя видеть?

- Конечно, хочет. Мне надо её видеть! Не устраивай психушку дома. Мы оба виноваты в её болезни, оба и расхлёбывать будем. Что ты скрываешь свои поездки? Какой тут может быть секрет?

- Ты слишком впечатлительный. Тебе нельзя этого видеть. Нельзя, Женя. А ну, как после визита не сможешь работать на телевиде­нии? Что тебе эта проза? Ты ведь процветаешь. Ты хорошо себя чувствуешь среди сытых морд. 

- Что ты несёшь, папочка? – зло отвечаю я. - Ты всегда пьяный, всегда на взводе, с то­бой трудно говорить. Кстати, как мы попадём в больницу? Она за­крыта по понедельникам.

- Сую сотню медсестре.

- Может, я дам ей эту сотню? Я ведь получаю раз в пять больше тебя.

- Только в пять? Ты ведь модный ведущий.

- Да какой я «модный»! Модные получают в десять раз больше меня. ​​ 

- И в пятьдесят раз больше меня! 3ачем тебе нищий, пьяный, больной отец? 

- Не лезь в бутылку! Ты толкнул на телевидение, ты помогаешь стро­чить романы, ты - мой отец! С чего ты взял, что не нужен?

- Женька, в самом деле, как ты умудрился зацепиться на телевидении? Через этот перекрёсток проходят тысячи.

- Как тебе моя передача?

- «Круг ваших интересов»? Да никак, сыночка. Её верней назвать «Круг ваших сексуальных интересов». У тебя уклончик-то ещё тот.

- «Осетрина-то с душком», да? Что делать: законы жанра. Так поедем?

- Поедем. Давай для храбрости рюмашку коньяку за компанию.

- Давай. Что с Петровым? Он всё ещё в начальниках?

- Ну, этот-то в огне не горит и в воде не тонет. Приношу ему ста­тью о какой-то сволочи, а он: «Вы ничего не написали о его де­мократических убеждениях». Хорошо, Жека, что ты ушёл из нашего гадюшника. Газетёнка, конечно, выживет, но уж ссучится до конца.

- А ты-то усидишь? 

- Надеюсь. Тёртый калач.

- Поседела наша мама, Жека. Что они там с ней делают? Психушка есть психушка. Учила детей и сошла с ума.

- Папа, она – учитель истории. Это тоже помогло. Она всегда с теплом говорила о Ленине. Если б она не сошла с ума от всех этих «преобразований», я б ни за что не поверил, что коммунизм - это серьёзно. Что, поза­нимаемся литературой или ты устал?

- Женик, я читал твои романы. Они написаны в постели. Это противно.

- На самом деле, это комплимент! Работаю в соответствии с духом времени. Посмотри этот кусок.

- «Ты из весны, из всего меня. Наша нежность - и есть наша любовь». Бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу... И сколько такого бреда?

- Десять страниц. .

- Давай пять, не больше - и чтоб бред ясный, без особых извилин. О чём роман? Он опять соблазняет баб, этот твой герой? 3ачем это ему? 3ачем это тебе?

- Папа, - назидательно сказал дон Жуан, - ​​ у тебя пуговица на халате отлетела. Эта. Мой герой делает это из любви к браку.

- Что?! У него особые чувства к институту брака?

- Да.

- Этого никто не поймёт. Россия - страна крестьянская, тут община в головах, тут до сих пор в голове не укладывается, как это пользоваться презервативом. Другое дело, твой ​​ герой ​​ соблазняет во имя первой любви.

- Нет, папа! Он их соблазняет из чувства долга.

- Как это?!

- С одной стороны, он их имеет из чувства долга, а с другой, они отдаются из чувства долга. Папа, мой роман – об этом ложном понимании долга. Какой день, да? Мы всё говорим и говорим, будто торопимся наговорить­ся на всю жизнь. Мне больно, что ничем не можем помочь маме. Неужели мы её потеряли?

Кстати, я задумал журнал. Конечно, о женщинах.

- Откуда деньги, Женька?

- Папа, я уже занял. Представь, приглашу хорошего дизайнера, хороше­го фотографа. Представь, как можно выразить любовь к женщинам: в форме журнала.

- Ты меня так много раз удивлял, что верю и этому. Герой одного твоего романа считает своим призванием лежать на женщинах и тща­тельно, мелким ровным почерком записывать происходящее. Это стра­нно, как, кстати, и твои женитьбы. Сейчас-то ты женат?

- Конечно.

- Какой раз, Женик?

- Я не считал.

- Зачем ты женишься? В развитых странах институт брака уходит. Ты, возможно, ещё увидишь его исчезновение. Вот здесь, - отец ткнул в текст пальцем, - добавь пару предложений по чувству - и чтоб лег­ко-легко. Почему ты пишешь о женщинах? Может, ты их идеализируешь? Это было б ужасно. Как ты ещё жив с такими завиральными идеями?  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

​​ - Папа, но ведь ты не заметил главного: мой герой не просто лежит на женщине: он работает над бессмертным образом. Он обрастает персонажностью, как плотью, ​​ - и я описываю, как она растёт, эта его плоть. Он пишет, потому что его заколдовывают строчки о любви, - но страниц через сто, смотри, - и дон Жу­ан ткнул пальцем в страницу, - он уже запутался в мольеровских одёжках - и появление командора неизбежно. Этак, на белом коне, въе­зжаю в традицию. Командор, конечно, современный: прехитрый налоговый инспектор. Финал: никакой преисподней, все мирно пьют чай.

- Ещё и намёк на Чехова! Я начинаю с тобой соглашаться, и не потому, что ты - мой сын. В прошлом романе герой не становился дон Жуаном, а мирно загляды­вал, мирно похаживал в образ, как в любимый трактир.

- Да. Он играет с собственным книжным происхождением, мой дон Жуан, для него женщины - бесценные пожелтевшие книги, он любит их перелистывать. Как он может не стать, не воплотиться, если о нём написано столько книг?

- О чём следующий роман?

- Жуан становится общим местом. Его мечты, став общими, уже против него. Более того, они разрушают его существование, овладев масса­ми.

- Ужас! Влияние мамы – вот где оно выплыло!

ДНЕВНИК

Первый раз моя любовь что-то значит, я вижу, что любим. И вижу, и понимаю. Вдруг останавливаешься пред этим открытием: быть любимым.

И прежде казалось, что любим, но почему только сейчас это стало открытием? Кого же я обнимал? Зачем обманывал себя? Или я хотел этой лжи? Нет, не мог её хотеть! Верил, любовь - это единственное и навсегда.

Прошла неделя, я опять возвратился в одиночество, в необходимость зарабатывать на жизнь - и вдруг я опять влюблён! И в кого? В Лену. Значит, это продлилось, это серьёзно! Да, одиночество - это хорошо, но любить - так же естественно, как дышать. Надо дышать.

А ещё я подсмотрел, что я до конца человек только, когда люблю. Это в любви меня и увлекает: быть человеком. А то всё букашка какая-то. Мне трудно любить, потому что уже люблю: искусство. Его прозрения несут что-то разрушительное, нечеловеческое - и в любовь приходит боль, от которой нет защиты.

Неужели это повторится: меня любят, меня слушают, меня ждут. Услышит ли ещё кто меня, кроме Лены?

Моя мама меня не услышала, для неё важнее была работа - и я привык к мысли, что понятым не буду никогда. Любовь - свет, яркий свет, что пронизывает все мои чувства, я могу читать их.

Как хорош страх первой разлуки! Я говорю себе так: наши отношения должны быть до какой-то степени холодны, иначе не сможем их продолжать. Необходимое охлаждение идёт от необходимости решать житейские проблемы.

Ничто так не увлекает, как движение тебе навстречу. Наверно, это и есть любовь: встречное движение. Каждая минута вместе говорит о том, что вместе мы будем всегда. Год назад мы случайно оказались рядом, потом наткнулись друг на друга в толкучке - и я понял, что хочу её видеть всегда. Думаю о ней сквозь работу, домашние дела - и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь. Так приятно думать о ней. От неё - домашнее, уютное тепло.

У нас много общего, мы друзья. Чай любим с бергамотом, фильмы «Новой волны», Жанну ​​ Моро, белые ночи. Ну и вкусы! Двое несовременных, двое ненормальных. Любим болтать, идти рядом наугад.

Почему весь мир слышит, что мы шепчем друг другу? Почему все говорят одно и то же? Или я обязан повторить все слова, сказанные другими тысячи раз?

Наверно, мой дар в том, что мне хорошо с ней в постели; что бы они ни делала. Часто она просто засыпает у меня на груди, а я тут же пристраиваю мои черновики и пишу. Пишу, читаю, думаю о чём-то, а она всё спит.

 ​​ ​​ ​​​​ 

Всегда думал, что именно женщины будут меня воспитывать, но мог ли предположить, что воспитание зайдёт столь далеко? ​​ Для любви необходима ежедневная практика, ничто не заменит горячие, живые слова. Раз хочу любить, то и буду. Потому что меня любят. А раз любят, значит, есть, за что. Теперь, если иду по улице и вижу роскошную женщину, мысль одна: как бы весь день провести в ее объятиях. Уже и не представить более достойной цели.

Зачем мне эти мечты? Можно ли меня захотеть? Решил обратиться к практике: встретил девушку и в угоду каким-то непонятным мечтам завел ее домой и раздел. Всегда боялся этой нежности, свалившейся на меня, как гром среди ясного неба! Не решаюсь назвать это любовью, но это так много! ​​ Может, мне и не надо того, о чем мечтал в юности? Или я юн именно сейчас, когда понимаю, что еще не нашел любви?

Вчера заметил, ​​ что у меня появился доверительный тон: стараюсь поверить женщине только потому, что она – женщина. Или появилась возможность доверять? Как-то разом понял, что они не опасны; даже в качестве жены.

ОТЗЫВ ​​ КРИТИКА ​​ НА ​​ ПЕРВЫЕ ​​ РОМАНЫ ЕВГЕНИЯ ​​ И.

И вот - новый автор! И волнение, и желание нового слова в искусст­ве, и бог-те знает, что, - а всё напрасно. Если в романах прочих авторов герои уныло слоняются из постели в постель, даже не считая партнёрш, то герой первых трёх романов Евгения И. приглашает сра­зу всех женщин в свою. Герой занимается любовью сразу со всеми, ибо все женщины для него - призраки, - и даже та, что под ним. Её задача - напоминать других.

Половой акт описан как подлинная баталь­ная сцена: с копотью и запахом пороха, с криками «ура» и диким во­ем идущих в наступление.

Так же легко апофеоз похоти сменяется поэмой: на двадцати страни­цах с изысканной мягкостью и чисто литературными уловками автор описывает, как герой проникает губами в кожу партнёрши. В тя­жести её тела - весь груз земной красоты, её вечности, но и хрупко­сти.

В мировой литературе этот физиологический процесс не описы­вался ни столь подробно, ни столь яростно.

Что поразительно, в этом безумии нет реальности, нет того привку­са насилия, что непременно фигурирует у прочих авторов. Помните эпизод, которому суждено стать знаменитым: она на нём, она - и мечта, и проститутка, и первая встречная? Мы с удивлением узнаём, что это его первая любовь.

Герой всегда среди женщин, он из женских воспоминаний, из тех взглядов, что оставляют женщины первым встречным, - но герою кажется, ​​ что ему одному. Ему отдаются все, он отдаётся всем, но только одна ря­дом всегда: то странный призрак, то колдунья, то ещё какое исчадие ада.

Она - та самая первая любовь, ради которой он готов соблазнить всех женщин.

Он блуждает целую вечность в толпах женщин ради неё одной, но встретить её - не дано. Всё ж герой её ищет: в своей посте­ли.

Итак, автор - поэт проникновений. А что же его герой? Он то литературный персонаж, прячущийся в глубину традиций, то посредственный репор­тёр демократической газетёнки, то проститутка. Конца этим превра­щениям нет, но что чудесно, он всегда слышит её любовь, всегда узнаёт себя в её любви, только в ней.

Она же, как и полагается лю­бимому призраку, посещает любимого в постели, задумчиво смотрит в его лицо, когда он занимается любовью, с кем попало. Так стран­но в его похоть, ​​ желание иметь всех, а любить одну входит она, так странно она зовёт его и заставляется мечтать о себе, и – бросает героя, обрекая на первых встречных.

Помните, как он просыпается и видит, что она плачет, прижавшись к стеклу лицом? Он подходит, обнимает её за плечи, они разглядыва­ют весну, первой щедрое солнце. Таких милых кусочков по романам Е. И. разбросано много, но они ещё не создают стиль художника. И всё-таки, они, выбиваясь из общей тенденции, насмешливо оттеняют общий стиль нашей эпохи: разбитного хамства, торжества ужаса и подлости.

Даже и не ​​ пошло­сти, а пошлятины.

Эти островки ясности, радости и любви пронизывают повествование о низменных, всем осточертевших страстишках.

Евгений И. бодро влился в легион современных писателей. Будет он создавать из себя художника или просто сделает карьеру? Ибо писатель - не тот, кто торопливо строчит романы, но кто свершает эстетические открытия сразу для всех. Должен произойти качественный ​​ сдвиг в эстетике, чтобы бурные описания полового акта стали искусством.

Ав­тор пишет о близости, как о духовном средоточии, центре Вселенной, все человеческие проявления вызывают у него лишь сексуальные ассоциации: толкучка в метро - оргия, творческий союз или научное общество - публичные дома, - но в этом нет искусства, нет того, что бы дела­ло искусством неподдельную искренность автора.

Ничего удивительного, что эти романы раскупаются и читаются жен­щинами! Прочтите хотя бы, как жадно ищет герой первую любовь, как жадно тащит в по­стель первых встречных, чтобы обманываться без конца. Третья, пятая, десятая, двадцатая, - а первая любовь, неузнанная, бродит рядом. Оба и мучают, и жаждут друг друга. Это могло бы стать литературой, ведь то, как герой открывает мир, завораживает и искушённого читателя.

ОТВЕТ  ​​​​ НА  ​​​​ ЗАПРОС  ​​​​ НАЛОГОВОЙ ПОЛИЦИИ

Господин комиссар! Ваш запрос об Иванове Евгении Николаевиче мы ​​ с ​​ готовностью удовлетворяем.

Указанный работник в период с 19 августа 1991 года по  ​​​​ 4 октября 1993 года занимал незначительный пост ё-аря - стажёра по совместительст­ву и на полставки.

В его приёмной анкете указывалось, что он персонаж, некий дон Жуан, но это не могло стать  ​​​​ препятствием при приёме на работу: в нашем учреждении все, в том числе и персонажи, получают честно заработанные деньги независимо от литературных и прочих протекций: хоть ты образ, хоть ты человек, знай, работай честно.

Нам небезразличны судьбы наших работников, ​​ а что касается гражданина дон Жуана (все, работающие в нашем учреждении, прежде все­го граждане), то мы даже спешим высказать такое мнение: всё, что связано с вышеозначенным лицом, отдаёт скандалом и попадает в газеты.

Мы могли б ограничиться краткой запиской, но, дабы в гла­зах злопыхателей она не выглядела отговоркой, считаем долгом при­вести аргументы, побудившие нас расстаться с вышеуказанным рабо­тником.

Господин комиссар, что же такое телевидение, как не яркое выражение духа прогресса? Те-ле-ви-де-ни-е! Огромный, праздничный смысл этого слова совершенно потерялся - и мы пользуемся случаем, чтобы ему вернуть прежнее обаяние. Для современников мы не только сим­вол веры, но и яркое выражение вечности, всего лучшего, что есть в сокровищнице человеческой мысли. Согласитесь, для всех, кто счи­тает себя гражданином, телевизор - и демократия, и идеология, и друг, и любовница. Мы - власть, но власть духовная; именно поэтому мы всеми силами стараемся содействовать реальной власти, а значит, и вам лично, господин комиссар.

Телевидение - современная церковь, ибо кто же, как не мы, выражает веру и всё существо совре­менного человека. Мы верим: телевидение - путь в бессмертие, ​​ - а пото­му мы не имеем права не заботиться о репутации. Мы заботимся о ней в первую голову именно потому, что мы - философствующая органи­зация.

Итак, мы всех знаем и любим, и все знают и любят нас. Мы - единственная организация, что вносит единство и гармонию в раздираемое противоречиями общество - и посудите сами: можем мы себе позволить содержать в штате сотрудника, ​​ до такой степени извратившего смысл нашей полезной деятельности?

Это опасный демагог, взываю­щий к низменным инстинктам толпы. Его лозунги, вроде «Живите с на­шими телевизорами!», говорят о полной неразборчивости в средствах.

Виновато руководство, допустившее подобную халатность, но бо­лее всего женщины. Да, те простые скромные труженицы, те тысячи достойных женщин, что составляют славу нашего учреждения. Мы признаём, что сначала Евгений Николаевич по-доброму влиял на них и в значительной степени способствовал оздоровлению обстановки на телевидении. Это и входило в его профессиональные обязанности, он много сделал для духовного развития молодых ищущих женщин, кои­ми переполнены телестудии.

На первых порах его б-ядовитость спо­собствовала прогрессу и не противоречила нашим законным интересам. Он говорил о чувстве, о большом чувстве - и это вдохновляло наших женщин на трудовые подвиги.

Сразу подчеркнём: мы приветст­вуем большие чувства, но подаём их в более строгом, классическом стиле. И как мы просмотрели в нём декадента и модерниста! Ибо то­лько человек, порвавший с классическими традициями, может размес­тить по всему миру стометровые щиты с надписью «Любите наши ​​ те­левизоры: они - больше, чем друзья!». ​​ 

Это не только нарушение этичес­ких норм, но и ложь по существу: мы против столь страстной любви к нашему детищу, мы лишь взываем к добру в стиле старых добрых времён.

Мы - законодатели чувства, но воспитываем публику незамет­но для неё самой. Порой выхваченная из жизни фраза говорит о любви больше, чем вся литература. Мы призваны создать новый язык чувств, не отвергая культурное наследие прошлого, но мирно испо­льзуя в прогрессивных целях.

Зайдите к нам! Будьте нашим гостем, а ещё лучше нашим другом, то­нким наставником и ценителем. Вы увидите ряды экранов, где забот­ливо упаковываются события, где бы они ни происходили, вы увидите нас, ваших друзей, вы попробуете наших женщин. Каждый экран выска­жет что-нибудь доброе и ласковое. Он сначала согреет вашу душу, и лишь позже вы поймёте таинственный смысл оброненных им слов.

Ка­залось бы, что особенного во фразе ​​ «Наш импорт состоит в основном из энергоносителей, но в последнее время закупки и других групп товаров переживают определённый подъём», но вам уже легче, вам уже хорошо. Вот новый язык. Лишь он может стать языком современности.

​​ 

Этого-то Жуан и не понял! Его призвали для художественного воспитания наших женщин, а он лишь растревожил их. До него они цвели безмятежно, он же вдохнул в нашу и без того красивую жизнь ненужную страстность. Прежде всюду мелькали стайки милых дам, а теперь многие, побывав в его жёнах, уже нигде не мелькают, а мрачно курят на лестнице и борются с администрацией. Безобидный стажёр вырос в агитатора! Да какое же руководство вынесет подоб­ные превращения?

Какие это были женщины до него! И не женщины, а дуновение. Если не сама весна, то как бы повеяло весною. Даже и не дуновение, а пердуновение! Это обаяние бесследно ушло, и теперь наши женщины иссушенностью напоминают то ли вечных вдов, то ли погорелиц. Конечно, они ещё изящны, ибо работают у нас, но уже и без утончённости, без той милой б-ядовитости, что вершит судьбы наций.

Сказавшись персонажем, он навсегда объяснил нашим дорогим женщинам, как они несчастны только потому, что за ту же работу в городе Нью-Йорке платят в сто раз больше.

Нам дорого всё, что способствует прогрессу - и не удивительно, что индивид приносит всего себя именно нам, ибо мы - яркое выражение духовных исканий современного человека. Взоры всего человечества с надеждой устремлены на нашу телебашню, доброго, вознёсшегося над домишками ящера, провозвестника архитектуры будущего, гордо реющего над городом, как знамя свободы и разума.

Тем важнее нам репутация.

Тем ответственнее наш подход в вопросах кадровой по­литики.

Единодушным решением руководства дон Жуан был уволен без права возобновления стажировки.

С уважением. Администрация.

САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ ПРОЕКТ ЖУАНА

Афиша и объявление в газетах:

Министерство культуры и самых что ни на есть массовых коммуникаций ​​ Российской Федерации, ​​ Федеральное агентство по культуре и кинематографии, ​​ Государственный Центр современного искусства торжественно сообщают об открытии семинара ​​ по теме:

УНИВЕРСАЛЬНЫЙ  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ГЕНЕТИЧЕСКИЙ  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ КОД

СЕРДЦА  ​​ ​​​​ ЖЕНЩИНЫ

Куратор ​​ Иванов.

ДНЕВНИК

Моя юность рядом, но я уже не узнаю её. Чувствую её близость, но чтоб встретил - никогда. Моё прошлое ушло от меня. Хорошо, что папа не умер. На этот раз он едва выкарабкался.

Я заплатил за коронарное шунтирование - и мы опять видимся, как ни в чём ни бывало. Папа становится прозрачным, хрустальным в своём горьком одиночестве, и я - совсем не тот, кто может ему помочь.

Юность, где ты? Я ещё могу любить женщин, но уже только тех, что напоминают мою юность. Как выяснилось, таких напоминательниц много.

Они расцветают под моим влюблённым взглядом, их души содрогаются и вспыхивают, а меж тем, я холоден. Горения любовью уже нет, мне просто приятно рядом с теми, кто хочет нравиться. Они умеют заговаривать моё одиночество, но очень ненадолго: возвращаюсь к жене.

Наверно, этот холодок и означает конец моей юности. Теперь больше хочу иметь женщин, чем любить их. Бывает, любовь приходит после близости, но куда чаще греет желание любви и даже желание добра и себе, и ей. А где же сама любовь?

Не знаю. И даже, где её искать, не знаю. Мне кажется, люблю женщин, а на самом деле не умею их любить; не умею делать то, что хочу делать. Какой большой недостаток! Иной любви к этому миру, к этим людям не получается.

Почему нельзя просто уйти? Так маршал покидает поле боя, когда понимает, что война закончена. Почему не обойтись без такой фальшивой любви? Мне стало жалко тех, кого любил; задумался о них - и пригорюнился.

Я стал заниматься политикой. Может, это пройдёт, но ничто не говорит об этом; наоборот, нахожу в ней себя всё больше. Видно, что я не одинок с моими чувствами, что они разделены, что Жуанов, вроде меня, мириады, но они не знают об этом. Моё счастье – что я не только Жуан, но ещё и догадался, что я такой. Я и им помогу догадаться до этого!

Ух! Бурлю, как чайник, - но страсти уже политические, не мои, мне легко. Политика, став работой, очень успокоила. А любовь? Всё больше прихожу к выводу, что надо любить тех женщин, что у меня уже есть. Этот круг не стоит расширять: это уже партия!

Моя слава началась с организации несколько ре­портажей вживую с любимых женщин (общее название цикла передач «Женские университеты»). Тут-то и почувствовал, что из телевиде­ния больше ничего не выжмешь и взялся издавать журнал. Попутно мелькнуло пять жён.

Вот что получается: хотел любить женщин, а их издаю; люблю их, но любовь стала работой.

Обо всём этом болтаю с моей новой женой Асей. Приятно быть с ней рядом, а ещё приятнее знать, что она – моя жена. Мы сняли дачу и гуляем каж­дое утро. Чудесен этот сентябрь девяносто третьего! Что ни день, входим в ворожбу тихого света, и навстречу поднимается медленный шелестящий ветер.

Говорим ни о чём, - но сквозь всю милую трепотню чудится, будто я, голый, вечный, юный, блуждаю в наглухо застёгнутых толпах и зажигаю в них желание лю­бви. Молодое, обнажённое желание счастья, я плутаю в холодных те­нях, но вот встречаю глаза жены - и мне очень тепло. Мы вместе, мы несёмся ввысь!

К богу, в небеса, а в моих строчках - в литературные традиции. Мне хотелось бы улететь далеко-далеко, а ей было б веселее заземлиться в брак. ​​ 

Что её всё-таки ранит во мне? Моя естественность. Там, где я искренен, она унижена: моя свобода кажется ей развращённостью, если не прямым насилием. Она видит, что я счастлив уже потому, что живу, что женщин много, что большего счастья мне и не надо - и это её оскорбляет. Ей обидно, что и при ней я на свободе - вот что главное.

-Куда тебя уносит? - жалуется она. - Будь со мной. Будь со мной всегда. Только так мы сохраним нашу любовь.

-Я не могу, Асенька! Потому что люблю тебя перед Искусством, а не пред людьми.

-Мне это трудно. Мне надо любить твои теории, твои мысли. А я просто хотела бы быть с тобой. Почему так нельзя?

-Люби меня таким, каков я есть, - и нам будет хорошо.

-Мне это трудно.

Я при Асе, люблю её, а всё равно хочется иной любви. Почему? Да просто потому, что не могу остановиться. Чтобы понимание мира стало глубже. Она думает, я хочу любви других женщин, но мне хотелось бы любить идеи. В том числе, идею женщин.

Ася, как и другие, слишком нетерпелива: она не могла засиживаться ​​ в ранге любовницы, она стала нервной, нетерпеливой жёной - и любовь заканчивается не просто браком, но тяжкой работой брака. С высот любви падаешь в прозу, в грязь, в мелочные выяснения отношений - и я бы сошёл с ума, не знай заранее, что это произойдёт.

Брак - это когда нет любви. Ощущение, что кто-то умер, а на самом деле, просто ушла любовь.

Одна ушла, но начинается другая! Меж тем, задачка для семьи - сохранить видимость хотя бы дружбы. Ей не с кем поговорить, мне тоже - ​​ и вот мы вместе.

Выперли с телевидения. Правда, я и сам не хочу возвращаться в это расстрелянное учреждение. Путч подавили прямо накануне моей пере­дачи, я шёл на работу, огибая трупы в лужах крови. Расстреляны со­тни людей, а я так и не понял, коммунисты они или демократы. Да что мне? Я люблю женщин, только их. Иные мелькают с поразительной плавностью, а иные шелестят, как страницы любимых книг. Собираю любимых, как цветочки, в громадные букеты. Фиалки и лютики, те пахнут летом, а эта - геранька, тёплая по цвету, ручная. Сбились в очаровательную стайку и но­сятся за мной веером.

То жёлтые трусики, то сиреневые. Между любовницами бывают перерывы, между жёнами нет; это потому, что в браке любить полегче. Недостаток только тот, что создаётся целая когорта бывших жён: они уже нагло заявляются в мои сны. Что о них говорить! Куда интереснее, что с этой женой Верочкой прак­тикуем очищение на пару и раздельное питание. Это успокаивает.

Что ​​ ни день убийства: мочат бизнесменов. Это время просто во­няет деньгами, но их нельзя иметь без крыши и своей команды. Те самые богини, что когда-то трепали моё воображение, сошли со стен­дов, чтобы заявиться в мой журнал. Вот они; безумно раскрашенные рты в моём кабинете. Девушки хотят заработать, ​​ это обычные бабы. Повезёт ли мне? Шанель каждый покупает и каждый носит - может, и меня, Иванова, наденут?

Я действую по своей системе: наводняю этот мир моими женщинами: резиновыми, пластиковыми, деревянными, виртуа­льными, моими любовницами и бывшими жёнами. После журнала открою фирму, где будут воспроизводить заказных партнёров: по десятку параметров. Создать любовника и красиво упаковать! Это трудно, за­то я знаю, для чего работаю.

Меж тем, самое интересное остаётся в случайных встречах. И вот с этой говорили, говорили - и вдруг замечаю, она сидит на моей груди и задумчиво курит. И её слова «цены растут» возбуждают больше лю­бых слов о любви. Люди теперь в экстазе, но совсем не от любовных сцен, они, если и хотят оргазма, то доступного, дешевого - и это-то мой журнал и подносит.

Письмо от бывшей жены. Обозвала «духовным рекетиром». Спасибо. Вче­ра набрёл на какую-то женщину, разболтались - и я с ужасом понял, что это моя бывшая жена. Я даже вспомнил наш брак: в нём было сли­шком много мебели. И всё равно верю: ​​ женщина - таинственнный увесис­тый том, его надо регулярно переплетать, а то он растреплется в житейских невзгодах. Листочек к листочку - и книгу опять можно чи­тать.

Вчера с лотка купил какой-то привлекательный предмет. Вер­чу туда-сюда – книга! Всматриваюсь: ещё больше - женский роман. Читаю. Страницы приятно шуршат, избитые фразы удобно мелькают. Витиеватая, разукрашенная, обречённая на продажу похоть в примесью ложно­го пафоса: авторша взывает к униженным и оскорблённым ​​ прямо из постели.

И вот нутром чую, что книга писана обо мне и моей женой. Нет, я не могу любить, потому что всегда любовь заканчивается борьбой со мной. Охватывает ужас от той простой мысли, что живу без любви. Я ведь по-настоящему любил женщин! Я был в их стане, в их сердцах – и я их покинул.

У меня больше нет сил любить их в реальности – и что же остаётся? Работа над образом: я женюсь именно потому, что я не люблю. Женюсь, потому что это напоминает, что живу. Нет, не любовь говорит о приятии жизни, но брак.

Сказать «не люблю» значит отказаться нести в наши отношения романтизм. Пусть ложный, пусть глупый, но романтизм. Я, возможно, предал свой дар любви, но именно это предательство создаёт меня, а, может, и удерживает ​​ в жизни.

Ушло время, когда я жил любовью: теперь я только работаю в ней. А что, кроме работы? Да ничего. Если я и мастер в чём-то, то только в женитьбах – и эту свою специальность буду реализовывать непременно.

Почему столь легко социальность вытеснила во мне любовника? Да она не вытеснила, но отвела любовным связям крохотное и всё ж уютное местечко. Теперь не буду зависеть от женщин так прямо: хватит!

Что ещё заставляет меня не жить любовью, а только работать в ней – это ужас внешней жизни, ужас столь ясный, что в этой ясности я не мог не увидеть вызов самому существованию любви. Не могу прийти в себя от этого ужаса: постоянной необходимости зарабатывать деньги, доказывать свою любовь именно внешними успехами, ведь то, что внутри тебя, не очень интересно даже тем, кто тебя любит. Им не надо этих заоблачных далей! Моё желание жить просто любовью воспринимается как оскорбление. Всё совсем не так, как мне казалось!

Да, мы обречены любить друг друга, но мы сами теряемся в огромности того, что нам дано; мы предпочитаем прозу жизни.

И всё-таки брачуюсь: всё хочу поймать любовь, удержать её. На моём примере видно, как из лучших чувств мы создаём мир, в котором жить невозможно. Моя семейная жизнь быстро превращается ​​ в борьбу. Меж тем, мне кроме, как в браки, и воплощаться-то некуда, некуда взрослеть. Может, это потому, что я – русский Жуан?

РЕЧЬ ​​ ДОН ​​ ЖУАНА ​​  ​​​​ В  ​​​​ НАРОДНОМ ​​ СУДЕ

Господин судья! Господа присяжные заседатели! Далеко не лучшая часть моих бывших жён накатала на меня донос, мол, я не плачу алименты, оскорбляю общественную нравственность своими бесконечными женитьбами - и прочая чепуховина, которую и упоминать-то не стоит. Я публично отвечаю на все эти недостойные наветы.

Прежде всего, мои браки свершаются в русле общероссийской програ­ммы приватизации: да, я приватизирую женские души - и наилучшим для них способом. Я люблю женщин, а если порой на них женюсь, то лишь для того, чтобы внести должную ясность в должные чувства.

Где женщины красивы, милостивые государи? В браке.

Где они любят? В браке.

Где роскошно расцветают? Там же: в браке.

Женщины - это тёплые, ручные растения, я люблю их взращивать: тогда они нежно распускаются и придают тёплый оттенок туче ежедневно сообщаемых кошмаров. Женщины - это лепестки, ждущие солнца любви - и что удивительного, если пытаюсь стать этим самым солнцем?

Нет, друзья! Брак - это не озорство, но работа; не рутина, но вдохнове­ние. Это моя философия, мой исконный, единственный способ быть че­ловеком. Это, ​​ друзья, мой гуманизм ​​ в действии!

Ведь что происходит? Расцвет техники, а женщины забыты. Кто объяс­нит их им самим, кто спасёт эти души? Я и только я.  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 
Конечно, это прихоть художника: видеть мироздание с точки зрения брака. Иной даже скажет: хорошее дело браком не назовут! Но где ещё, в какой ещё форме человечеству упражняться в лучших чувствах? Где ещё человеку проверить, что он любит?

Когда на вас обрушивается земная любовь, вы женитесь из боязни, как бы эта ноша не раз­давила вас, вы ведёте любимую в загс и потихоньку привыкаете к ней. Что тут плохого? Неужели вы не знаете этого счастья: испытывать законные чувства? Я, господа, женюсь из уважения к закону.
Всмотритесь внимательно - и вы увидите в моих браках зерно граж­данственности.

Брак - это то зримое, без чего о чувствах и говорить-то нечего. Ко­нечно, женитьба - это уступка, но не столько женщине, сколько здра­вому смыслу.

Да, брак - глупость, но эта глупость понятна женщинам; брак – компромисс, но уж очень страстный.

Любовник - это тень, пе­реходный период, а муж - нечто увесистое.

Именно мужчину брак спаса­ет от слишком больших чувств! Любовница нагоняет страсти, а жена, заботясь о здоровье мужа, умело их дозирует. Брак продлевает страсть, но очень важно, что при этом само чувство непременно при­обретает гражданский оттенок. Именно в супружеской постели я чувствую себя гражданином, а это помогает глубже понять драматизм общественных процессов.

Как это приятно, когда женщина отда­ётся из чувства долга! Раз воображение современного человека на­тренировано голой натурой, то направим все его мысли на брак: толь­ко там он формирует своё гражданское самосознание.

Господа присяжные заседатели! Не забывайте, что брак - это моя за­душевная беседа с вечностью. Я увековечиваю себя только в браке. И сами женщины рвутся в брак, потому что видят в нём форму соав­торства.

Они так любят литературу, что готовы ради неё выйти за меня замуж.

Они приходят не в мою постель, а в искусство.

Сумейте же в полной мере оценить всё благородство их порывов!

Да здравствует брак!

Обрачуемся смело.

За обрачеванных, обрачённых, обрачующихся, брачатых, брачеватых!

Реклама собственного стимулятора

ИМПОТЕНЦИИ ​​ - ​​ НЕТ!

ЭФФЕКТИВНОСТЬ - ПРОВЕРЕННАЯ ВРЕМЕНЕМ,

КАЧЕСТВО - ПРИЗНАННОЕ ВО ВСЕМ МИРЕ

Биогенный стимулятор, созданный для усиления и восстановления сексуальной деятельности мужчин, возвращает радость и передает ранее не испытанную новизну половых отношений. Применяется для многократного увеличения полового влечения, выносливости, эрекции. Нормализует качество и продолжительность полового акта. Передает красочность половым отношениям.

Препарат действует посредством стремительной стимуляции выработки половых гормонов и усиления передачи информации через нервную систему. Полный результат появляется уже через ​​ минуту и сохраняется до восьмидесяти лет (включительно).

Несмотря на всю мощь, препарат безопасен даже при частом применении, поэтому может применяться в курсовой терапии, направленной на радикальное устранение половых дисфункций. Не содержит гормонов, не вызывает привыкания и зависимости.

Все это делает препарат по-своему уникальным.

Применяется мужчинами для восстановления и укрепления стойкой эрекции; увеличения продолжительности полового акта.

Нормализации продолжительности полового акта; восстановления полового влечения;

увеличения сексуальной выносливости;

быстрого восстановления между половыми актами.

Может приниматься мужчинами в любом возрасте. Препарат придает мужчине полную уверенность в себе и своих сексуальных способностях, половые отношения приобретают совершенно новый характер.

Высокое качество подтверждено международным сертификатом.

Консультации по телефону. Звонить днем и ночью. Полная конфиденциальность гарантируется!

РЕЧЬ ЛЮБОВНИЦАМ

Возможно, кому-то из вас покажется странным моё приглашение, а кто-то так долго ждал этой встречи, что от волнения с трудом уз­наёт своего любовника.

Знайте: я всех вас помню и люблю. Вы и то­лько вы меня создали. Сколько б романов ни издавал, есть единст­венный, что никак не кончу: то, как рождаюсь из вас, из вашей люб­ви. Я сам - герой этого романа и не могу его закончить, ибо вы не перестаёте меня создавать, дорогие друзья. Ваш деликатный вкус, широкое образование, ваша эрудиция, в том числе, и в постели - всё это и создало меня.

Почему не женился на вас? Почему выбирал жен­щин попроще? Да потому, что слишком любил и люблю вас.

Вы ещё пой­мёте, как вас люблю.

Более того, вы должны, вы обязаны ​​ понять, ведь именно с этой целью создал собственный журнал: чтобы мир узнал, как го­рячо вас люблю.

Именно в ваших объятиях понял, что брак – это моя стезя. Да, да и да! Я встал на этот путь, твердо веря, что именно с вашей помощью никогда не сойду с него. Разве не видите, как много работаю в этом направлении?

Давайте вспоминать! Вспомним нашу бурную любовь! Так вспомним, чтоб больше не забыть. Разве не главное, что мы, как и встарь, - друзья?

Подробнее остановлюсь на вашем историческом значении. Вы разбудили меня, друзья! Я вспомнил, как часто меня соблазняли – и только моя природная глупость мешала ответить взаимностью. Долго не замечал, что меня хотят, но вы упорствовали, вы учили меня, вы открыли мне глаза на мир! Теперь, когда вижу, что меня хотят, смело бросаюсь в любовь!

Вы привили подлинный интерес к женщинам, ваша самоотверженная любовь привела к литературе - и что удивительного, если журнал посвящается вам, что именно вас, милые дамы, он поддержит духовно? Если я что-то и знаю, то благодаря вам, все сколько-нибудь серьёзные мысли внушены вами - вот и решился вас прославить.

Вы создали мой шарм, мою вящую таинственность - и неужели я, хотя бы из благодарности, не вознесу вас на пьедестал, достойный вашего величия?

Дорогие мои, так было всегда! Во все времена вы самым непосредственным об­разом создавали искусство: вы отдавались творческим людям, - а они посвящали вам книги, фильмы и холсты.

Итак, подпишитесь. Есть глубочайшая историческая справедливость в том, что вы отда­вались именно мне, но пусть это не станет главным в вашей жизни. Конечно, уже то, что вы сумели отдаться не кому-нибудь, а мне, го­ворит слишком красноречиво о вашем литературном вкусе, но чтением моего журнала вы разовьёте и углубите его. Поверьте, голубки: всё, что делал на вас, с успехом заменит редакторская деятельно­сть. Будьте мужественны: покидаю вас для нового качества, расста­юсь с вами ради вас самих.

Да, родные! Уже не смогу полежать на вас часок-другой, ибо взыскую вечности. Совсем уж туда устремился. Кто из вас первая сказала обо мне «Дон Жуан»? Где эта безвестная труженица, изругавшая во все корки, но ненароком сделавшая откры­тие, перевернувшее всю мою жизнь?

Милые, я люблю вас! Вы не зря от­давались! А если пока что не понимаете, как хорошо, что отдавали­сь именно мне, непременно подпишитесь: в журнале это подробно объясню.

Я всё тот же: если у меня и бывают мысли, то только о вас, вы во­спитали, взлелеяли - и поверьте, всё, что хочу, - это узнать вас лучше, отдать вам всю оставшуюся жизнь.

Помните? Порой, увлечённый вашими мыслями, я останавливался, открывал рот и жадно внимал ка­ждому вашему слову. Я духовно вырос из этих душеспасительных бе­сед. Порой речь заходила о политике - и вдруг выяснялось, что подо мной кандидат экономических наук - и мы горячо спорили о темпах инфляции, забыв обо всём на свете.

Вот они, мои университеты: в вашей постели! Вы дискутировали жадно, будучи уверенными, что на вас лежит будущий сторонник вашей экономической платформы.

Как вас не уважать? Вы вовремя отдаётесь и вовремя исчезаете, от­дав, однако, знания и опыт. Именно на вас узнал о существовании объективной реальности.

Да, от сей вредной объективности мира не спрячешься даже под вашим одеялом, - но что мне мир, если есть вы?

Мысли нужны только для того, чтоб понимать вас! Дамы, вроде вас, требуют полной самоотдачи, высшего напряжения сил. В том, что в моей личной жизни торжествует научный подход, целиком ваша зас­луга.

Подпишитесь, друзья, чтобы лучше узнать моё чувство. Надеюсь на ва­шу поддержку, вижу в вас, прежде всего, верных подписчиц, а со сво­ей стороны пока живу, буду доказывать, что вы хороши. Вы были мои­ми, вы смело вошли в историю литературы и - вот оно, ваше бессмертие: мой журнал.

Поймите, мне уже не справиться с каждой в отдель­ности! Журнал ​​ призван продолжить наши интимные отношения в более тонкой, литературной форме.

Пусть вы не можете обладать мной в частности! В целом - пожалуйста.

Журнал - последняя надежда на наше чувство. Берегите нашу любовь, как её берегу я.

Журнал разовьёт и упорядочит наши отношения. Ещё буду вас иметь, но в более современной форме: как подписчиц.

Уверен, дорогие друзья: вы готовы к этому более высокому уровню интимных ​​ отношений. Сколько вы дали литературе ​​ и сколько дадите ещё, но будьте искренни в вашем порыве: подпи­шитесь.

Ещё раз о вашем всемирно-историческом значении. Само умение дума­ть о женщинах я выработал именно на вас, на вас обрёл стиль - и уж позвольте признаться до конца: вы всегда нравились. Сколькие из вас целовали меня в самом нежном возрасте! Вы назывались родстве­нницами аж до сотого колена, и если я напрашивался на поцелуй, вы никогда не отказывали.

Милые друзья, бабчата, голубки! И журнал-то затеял, чтоб прославить вас - и для чего же ещё? Я из всех вас богинь сделаю. Однажды вы уже были богинями в моей постели, - но вот более надёжный способ увековечиться: подпишитесь. Особое спасибо за то, что вовремя меня соблазнили. Как смело за меня взялись! Цветите и дальше, друзья. Несите в этот мир радость, ибо вы были моими. Пусть ваши творческие успехи не заканчиваются на мне! Отдавайтесь, ​​ но с должным, ​​ напоминающим обо мне шармом.

Учите молодёжь столь же искренне и неистово, как вы учили меня.

Еще раз повторю: вы вечны! Все вы - Венеры, ибо были моими. Подпишитесь, чтобы убедиться в собственной божественности.

Не своими ли ру­ками раздевал вас - и вы выскакивали из одежд, как Венеры из пены морской?

Помните это.

Не новые любовники спасут вас, но моя доброта. Я спасу вас и спасу навсегда. Вы будете читать строки, написанные моей рукой, и благодарно меня вспоминать. Ваши лица озарит ​​ улыбка, а грусть пройдёт.

Я тоже грустил, пока вас не встретил. Вам отдана вся жизнь! К кому, как не к вам, возвращаюсь после женитьб, к вашей короткой, но содержательной прелюдии, к тем дорогим сердцу мелочам, на кои вы не скупитесь.

Да, я ваш, но и вы мои. Конечно, вы помните мои бочка-окорочка (они уже вошли в историю), помните наши огневые ночи. И впредь найду возможность доказать мою любовь: всем подписчицам вышлю шёлковые трусики, - ведь мне неприятно, что столько красивых женщин разгуливает в сатиновых.

В моде буду придерживаться должного романтизма. Предлагаю вместе бороться с прозой! Современной женщине явно недостаёт блеска, в ней легче увидеть товарища по несчастью, чем любовницу. Сему не бывать!

В одежде предпочитаю неясную сложность; как куколок, разодену. Надо ли говорить, что нажму на гармонию интимных отношений? Я верну вам молодость, даже если вы этого не хотите.

Это будет самый свободный журнал в мире! Нынче все понимают: найти себя можно только в постели. Моя задача - в бурной активизации этих по­исков.

В какой-то момент вам покажется, что, кроме семейного воза, вы потянете и любовника; тут-то и понадобятся мои советы.

Заранее уве­домляю, что мой журнал заменит любого мужчину. Вы легко найдёте деньги на подписку, если хотя бы неделю не будете кормить одного из ваших любовников. Вы вскормили меня, этого достаточно. Не забуду, как вы разбивали в стакан два яичка, добавляли соли, сахара, мучки - и получался славный пирожок.

Вот! А ещё удивляетесь, почему люблю вас.

Наверняка, встречи со мной во многом изменили вас.

Опишите это подробно – и журнал найдёт возможность для сих столь ценных публикаций. Чем подробнее, тем лучше: рукописи менее пяти тысяч страниц не принимаются. Опубликую их как из долга, так и из благодарности.

Теперь приступим к решению хозяйственных вопросов. Многим из вас необходима справка, что я с вами спал. Необходима и для продвиже­ния по службе, и в качестве моральной компенсации, и для получе­ния страховки, срок которой истекает через сорок лет после поло­вого акта. Сколько страдалиц, чтоб получить такую справку, прино­сило в районные суды мои майки, трусы, презервативы, очки, романы и прочие вещественные доказательства. Для вас, милые дамы, я готов на жертву: всему собранию (а здесь вас три тыщи триста сорок две голубки) выдаю справку. На входе в зал вам выдали два бланка. Первый, с моей подписью, удостоверяет нашу близость, а второй - подписка на три года. Прижмите его к сердцу: он гарантирует мою духов­ную близость.

Вы пришли, поверили мне, подписались, сдали деньги - и тем самым ещё раз доказали, что любовь жива.

Весь мир узнает о вашем величии и нежности, я отдам все силы пропаганде ваших высоких душевных качеств. В чём ещё могла бы выра­зиться признательность, подобная моей? Пусть мир узнает, как сильно люблю вас. Так вот для чего я люблю женщин! Я люблю их, чтобы их баловать, ​​ чтобы всему миру объяснить мою любовь, которой нет конца. Как вы загадочны, как вы прекрасны! Верю в вас - и обращу в свою веру весь мир.

Увековечим же себя в форме доступного издания!

Да здравствует литература!

Да здравствуют женщины, научившие меня любви!

Жен­щины, на которых родилась идея журнала.

Женщины, любить которых считаю своим долгом!

Женщины, не затягивающие прелюдий!

Женщины, посвятившие жизнь моему духовному росту!

Мечтайте обо мне, дорогие мои полюбовницы, а я на страницах журна­ла, нашего общего детища, ​​ буду мечтать о вас!

Подпишитесь! Подпи­шитесь! ​​ Подпишитесь!

В ​​ ОФИСЕ

- Надо бы сфотографировать желание, - Жуан вежливо улыбнулся фотографу. – Её глаза закрыты, но пусть наш читатель почувствует, что она не спит, а ​​ ждёт любви.

Фотограф в свою очередь был предельно вежлив:  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

- Я так не умею.

- Почему? Читатель смотрит на модель - и она становится желанной. ​​ Вот что нужно. - И он добавил уверенно: - У вас получится.

- Это фо­то пойдёт на обложку, - и Жуан показал на другую такую же фотографию: - Тут дре­вняя богиня. Хорошо получилось! Запечатленная страсть.

- Это фото выиграло конкурс. 

- Даже так! Поздравляю. Вот и делайте только такие фото, что выигрывали бы конкурсы.

- Эта фотография желания, - Евгений Николаевич снова взял первое фото, - получи­лась чуточку тяжеловесной. Убавьте в ней обстоятельности, весомо­сти.

Заметив, что фотограф только вежливо улыбается, Жуан смягчил тон:

- Я вас заговорил. Пока что до свиданья, а будут идеи, заходите.

- До свиданья. 

- Всего доброго.

Оставшись один, Жуан посмотрел в календарь: пятница, обычный день. ​​ Позвонить в похоронное бюро? Мама умерла месяц назад. Он был против дорогой ограды на могилу: за цветными металлами охотились банды преступников, так что какой смысл стараться? Вот, мамочка, даже подумать о тебе некогда!

- Откуда ​​ звонишь? 

- Из офиса, папа. Я звонил в похоронное бюро насчёт ограды. Ты думаешь, стоит купить дорогую? 

- Это же мать, Женька! Ты и тут экономишь.

- Нет, папа. В той части кладбища у всех низкие ограды. У всех.

- Да ну тебя к чёрту, Женька! На гробе сэкономил, на похоронах, теперь на ограде. Что ты за жмот такой? 

- А ты чего злишься? Ты с котом? 

- Я с клизьмой. Очищение. – Признался отец.

- А я-то бросил эти азиатские штучки.

- Зря, Женя: мы в Азии. На сороковины приедешь?

- Конечно. Ты не хочешь работать в моём журнале? У меня две стра­ницы на политику.

- Не хочу. Я пенсионер. Мне этот буржуазно-советский да ещё демо­кратический строй вот где!

- И охота тебе бедствовать! Мне надо ехать в типографию, возиться с рекламой, а секретаря нет.

- Женя, я не потяну. Тут надо работать с компьютером и иметь нюх на деньги. Я ещё тебя разорю, чего доброго. Потом, в нашем доме очень тихо: все пенсионеры работают в гардеробах или смотрителями в музеях. Лежу, читаю, ставлю себе клизмы сознательно-доброво­льно, в духе времени - и радёхонек.

- Чему ты рад, пап? Что сводишь концы с концами? Чего же тут хорошего, папочка? Вылезай из своей депрессии – и будем вкалывать на пару. А то ты сидишь со своими клизмами, пердишь, а можно жить культурно! Почему ты этого не хочешь?

- Я уже неделю не могу сдвинуться с места! Лежу колодой – и всё. Теперь и поговорить не с кем.

- Как и раньше! – спорил сын. – С кем ты мог говорить?

- А мама?

- Да она была без сознания последний месяц! Лучше умереть, чем такая животная жизнь.

- Женька, откуда ты знаешь, что ей лучше?

- Папа, поднимайся! Я закажу такси – только поднимись! Приезжай сюда, посиди у меня в офисе. Может, придёшь в себя.

- Нет.

- Ну, как хочешь. Пока. – И Евгений Николаевич положил трубку.

ПРИГЛАШЕНИЕ ​​ НА ​​ ЭКСТАЗ

Что ​​ вам сказать, друзья? Мы просто работаем, как умеем, просто вас любим - и надо ли говорить, что ваша сердечность - единственний итог нашей трудной, но ​​ благодарной работы? Если мы и думаем, то только о том, как бы вас порадовать, и если еще верите в наши советы, то смело заходите к нам.

Знайте: мы вас попробуем, но только для того, чтобы вернуть в лоно семьи отдохнувшими, полными свежих сил для новых творческих свершений.

Мы долго думали, какая отдушина вам нужна в безликой индустрии радостей, и пришли к единственно верному выводу: вам нужны наши зкстазы.

Да, именно они, дорогие друзья! Вы задумывались, то ли вас возбуждает? ​​ Нет, вас вводит в соблазн совсем не то, что нужно: словечки вроде «себестоимость», фразки, наподобие «падение уровня жизни», «криминогенная обстановка». Они лишъ обезличивают и губят вас, в то время как мы в своей практике обращаемся к идеалам классической литературы. Наш экстаз организован как страничка тургеневского романа, он - не только молодость литературы, но и молодость всего человечества. Он и необходимый активный отдых, но и то высокое отдохновение, что приносит общение с нами.

Друзья! Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой! Его-то мы и навеваем, а не что другое. Скажем больше: в наш переходный период экстаз мог бы стать естественным состоянием человечества, - но именно наш бодрящий, жизнеутверждающий экстаз, а не тот утвердившийся экстаз издерганной толпы, более похожий то ли на депрессию, то ли на кошмар.

Приходите!  ​​​​ Мы готовы работать с вашими кошмарами.

Зайдите к нам на экстаз как на чашечку кофе. Пусть он станет вашим завтраком! Для вас это недорого, а приятно будет всем.

Если вы хотите освежиться, почувствовать прилив новых сил; наконец, если вы хотите застать в экстазе нас, заходите на легкое, облегчающее душу волнение.

Помните: наш экстаз - ваше индивидуальное постижение мира, ваше проникновение в тайны бытия. Только он защитит вас от непроверенных женщин.

Каждый наш сотрудник знает: и в повседневной рабочей обстановке нужны экстазы, экстазики и экстазята, - поэтому мы регулярно всей редакцией впадаем в экстаз. Уверяю вас, это не только необходимо по работе, но и является рабочим состоянием в прямом смысле слева. Это комплекс строго продуманных мероприятий, ибо, согласитесь, навевать золотые сны не под силу непрофессионалам.

Мы навеваем не просто так, но следуя литературным традициям; наши зкстазы достаточно цивилизованы, чтобы быть показанными по телевидению. Более того, ведущие ​​ телекомпании мира используют их, как средство пропаганды классической литературы. Мы тонко, в лучших традициях искусства, создаем ваше счастье на ваших глазах - и торжественно вручаем на всю оставшуюся жизнь тут же, в переходах редакции. Мы бережно возвращаем интимность, удерживая ее в общественно-полезных рамках.

Заходите. Да, мы чуточку разнуздаемся, капельку заголимся. ​​ Так надо.

В этом и скажется наш концептуальный подход, гарантирующий бесперебойный выход журнала. ​​ Приглашаем вас не на оргию, но концептуальное

обоснование экстаза, как единственной возможности вернуть себе гармоническое мироощущение.

Редакция - не публичный дом, хоть у нас и расплачиваются принудительной подпиской на год, - но место, где вам радостно просто потому, что вы пришли к нам.

Экстаз – наше понимание коллективизма, - и пусть порой он становится горькой производственной необходимостью!

Зато скольких мы уже спасли ​​ непосредственно в редакции, ибо она - не только место работы, но и заочный факультет нашего института усовершенствования любовников.

Приходите, чтобы посильно участвовать в общественной жизни, ведь ничто, как политическая индифферентность, не ведет так прямо к импотенции.

Да, мы - партия. Партия вашего счастья. Самая дешевая колбаса - в нашей редакции. Приходите! Вы найдете друзей, найдете духовную близость, то чувство единения с миром, то внутреннее горение, тот творческий экстаз, что позволяют журналу снова и снова радовать вас, дорогие читатели и друзья!

Только так. ​​ Мы всегда чуточку в трансе, всегда готовы броситься на ​​ первых встречных, но – товарищи, друзья, братья, - о, как бы мы хотели броситься на вас и только на вас! От других нас удерживает лишь долг перед вами: мы приходим на работу и дожидаемся вас, и веселимся вместе с вами, и окунаемся в атмосферу чистых, целительных наслаждений!

Мы всегда в экстазе, ибо уверены: он нужен всем: женщинам, пишущим о любви, он формирует стиль, домохозяйкам облегчает душу и возвращает хорошее настроение, холостяков освежает. ​​ 

Мы честно и искренне в экстазе, ибо он – наш пугь к самосовершенствованию.

Однако помните: наш экстаз - не только работа над собой, - но и здоровый образ жизни. Все свои души мы вкладываемв экстаз – и куда же еще? Мы клянемся быть в экстазе всегда, ибо только так можно спасти мир.

Заходите! Мы спасем вас. В нашем добром экстазе вы даже не заметите, что отдались: вы лишь вздохнете с облегчением, - а ваша мысль снова обретет пластичность и упругость. Речь не идет об оргии: наши экстазы - не сами отношения с женщинами, - но их изысканный конспект, глава тургеневского романа.

Заходите смело на большой экстаз, который проводится ежедневно с двенадцати до часу, в наш обед. Не бойтесь. Помните: ваши экстазы нужны миру! Даже самые маленькие: экстазята.

Помните: ваш экстаз пригодится не только вам, но и вашему любимому издательству, и вашей жене, и вашим друзьям.

Не обязательно страсти до неба! Мы предлагаем наш маленький, журнальный, на один разворот экстаз. Зайдите за ним, товарищ! Он ваш. Он ждет вас. Вы можете унести его с собой и подарить жене.

Спасибо, друзья, за все. Приходите. Трепетно ждем вас.

РЕЧЬ  ​​​​ БЫВШИМ  ​​​​ ЖЁНАМ

А, слетелись!

Не стая воронов слеталась

По вечерам вокруг огней: ​​ 
Удалых шайка собиралась.

Весь мир уже подписался, а вы чего ждёте? Люблю вас, до сих пор люблю окаянных, хоть и не знаю, за что. Знай, милое, хоть и глупое племя: мой журнал призван не только спасти ваши души, но и попра­вить ваше материальное положение. Так что пожалейте хоть малых детушек, если себя не жалко.

Все вы вспоминаете меня, дорогие друзья – и верно делаете! Чем нам еще заниматься, как не помнить наши удивительные чувства? Да, вы горячо любили меня - и что удивительного, если задумался о вашей горькой судьбине? Я вас утешу и ободрю, только под­пишитесь.

В моём лице на вас смотрит вечность. Строжусь на вас, но и люблю. Поверьте, мне самому обидно, что вы отдавались бесплатно: как это изматывало морально! Журнал как раз компенсирует ваши невольные потери.

Я создал вас, вложил в вас мою душу, но честно сказать, я не мог предположить, что вас так много. Я просто женился, но вот вижу пред собой плоды упорного труда. Вы выскакивали за меня замуж из любви к искусству, вы беззаветно отдавались, а когда я исчез, вы безутешно грустили.

Пришло вре­мя вновь мне отдаться! Так пусть это произойдёт в цивилизованной журнальной форме! Подходите к трибуне, кто решил подписаться. Подписка минимум на десять лет, а лучше навсегда; буду любить вечно, хотите вы этого иль нет. Подписывайтесь сами, но не забудьте оформить подписку и на любовника: пусть ума набирается.

(К трибуне выстраивается вереница мрачно печальных бабцов).

Первое, что вы поймёте, открыв журнал - это то, как люблю вас. И ни­чего удивительного! Образованием и манерами обязан любовницам, а вам, дорогие друзья, - трудолюбием и упорством: именно эти качества я вынес из суровых испытаний нашей семейной жизни. 
Я знаю, вы – озорницы по призванию, но будем дружить и дальше.

Уже пятьдесят из вас сдали деньги. ​​ Значит, ваши души ещё можно спасти. Давайте думать и любить вместе! Вместе и по-новому. Ко мне возвращается былая нежность. Вот он, ваш первый, робкий шаг в ве­чность. Как ещё организовать ваше мятущееся, грустное племя? Только подпиской.

Горемычные! Вы шли в жёны с одной целью: вырасти духовно, отдавая­сь творцу, - а когда смелые мечты тускнели, вы метали в меня тарелками и утюгами.

Что ж, забудьте наш брак как страшный сон - и в моём издании обручитесь со мной духовно. Спасибо за всё, друзья.

СВЕТСКИЙ ПРИЁМ

(статья в передовой газете)

Он изящен. И когда злится, и когда волнение едва чувствуется на его покрасневших щеках. Со всем присущим ему шармом Жуан плывёт в море женщин: одних целует осторожно, в щёчку, других уверенно в губы, - а то и дружески повиснет на передовой, аппетитной даме - и прилюдно, со всей полагающейся торжественностью, чуточку её сов­ращает, ​​ - но так, что это всем приятно.

Дама счастливо улыбается вм­есте со всеми: не столько потому, что тактично отдалась при всех, но пуще оттого, что Жуан пообещал ей целый разворот журнале.

Тут так принято: все немного друг друга соблазняют.

А Жуан? Как он любит блеск, красивые лица, изысканные платья, как он весело купа­ется в им же созданном великолепии, как сладострастно тонет в нём.

Какой тут только твари не порхает! И сияющие, готовые набро­ситься видеобабы, и травести с огромными, накрашенными губами, и транс-, и супер-, и так-и-сяк -сексуалы!

А то простенько мелькнёт выводок поблекших побл-душек в коротких, будто б даже и школь­ных платьицах, а вслед проковыляет хмурый бабец, перелезший в пенсионный возраст, но, как встарь, жаждущий любви.

Тут и марафонщица, и местная королева красоты; бабы, бабчата и бабчонки всех оттенков и калибров, а пуще просто женщины с головой и де­ньгами, ​​ превозносимые Жуаном и превозносящие его. ​​ 

Вот он подпархивает к редакторше бойкой демократической газетён­ки, крупнокалиберному бабцу со строгим разворотом бровей и шепче­тся о выборах, и вкрадчиво, но с тактом воодушевления втолковыва­ет, что надо объединиться, чтобы прокатить либералов.

А эта дама с крепенькими ножками вечно путешествует с любовниками, но вот на день-другой завернула к мужу - и, конечно, зашла к Жуану, испытанно­му другу. Он жадно любит здесь, в давке, страстно, впопыхах, шепчет, а порой и закричит что-нибудь возвышенное, будучи уверен, что все его шёпоты и крики попадут в отделы светской хроники всевозмож­ных газет, газетёнок и газетёночек, что все его скромные экстазы на публику будут хорошо оплачены. Ему слишком важно создать впе­чатление изысканной интеллектуальной оргии, когда свинство проч­но удерживается в рамках литературных традиций. А эта разношёрстая, потрёпанная толпа - пишущие дамы, почти родст­венницы, особое, милое племя, считающее за честь описывать прове­дённые с Жуаном ночи в суровом, современном стиле. Они все поиз­держались на любовников и тактично атакуют Жуана, видя в нём покровителя. В сбивчивых, однообразных просьбах они называют му­жей крокодилами; Жуан ласково журит их, обещая поднапечатать в своём журнале.

- Крокодилы на Ниле, - доверительно внушает он, - а не в ваших постелях!

- Несносные бабцы! - прощается Жуан, и снова бросается в море радост­ных лиц, в сияние грудей, снова шепчет новёхонький анекдот в под­вернувшееся ушко, а этой целует роскошное голое плечо.

Он ​​ не ошиб­ся: дама, стриженая бобриком, - министр юстиции. А вы думали! Да тут полно дам от политики. Жуан отдаёт предпочтение депутаткам пере­довых партий, поскольку это более всего соответствует духу вре­мени, но как бы случайно прижимает и пару коммунисток, по привычке присоседившихся к столу с бутербродами. Он считает, дамы в по­литике необходимы: они не только вносят женственность в общепринятое неизбежное насилие, но и пытаются его направить в своё тёплое русло.

Более того, Жуан убеждён, что их груди - тоже политика, и если какая даже и не очень передовая дама заявится на его приём без бюстгалтера и уверенно шевелит грудями, он всячески это приветствует.

Вы ни за что не догадаетесь, что весь приём - очередная свадьба Жуана, что его невеста крутится где-то неподалёку. Но как её найти, если даже те дамы, что считались блондинками, на приёме стали рыжими!? ​​ 

Заворажи­вающий шёпот Жуана становится злым: он укоряет какую-то бывшую жену, ненароком затесавшуюся в родственницы новой, а в разговоре с этой леди с высоко накрученной гривой в его голосе появляются жёсткие но­тки наставника: она убила двенадцать любовников во время оргазма - и Жуан считает долгом лично заняться её перевоспитанием.

Вот он упорно ищет жену. Найти её тем труднее, что здесь нет незнако­мых лиц: кто побывал в его любовницах, а кого он заметил в кино; все, кого он видел во сне иль хоть как-то вообразил, все услужливо, хоть и не без иро­нии, заявились и мило, по-родственному, зудят.

Больше тех, что со­шли с обложек его же журнала. Порханье в мире собственных фанта­зий и создаёт его имидж, он уверен, что именно эти лица, платья, причёски надо вовсю тиражировать и расклеивать на каждом углу. И сам он - не издатель и вовсе не начальник, а квинтэссенция муж­чины во внушительных чёрных очках, неизменном атрибуте величия, выражающем духовную поддержку толпам амазонок, не уместившимся в его дворец, пересекающим белый свет в узких, кощунственно чёр­ных жакетах и тесных, коротких платьях.

- Вы не видели мою жену? - спрашивает Жуан у седенького, вихрастого старичка, режиссёра трёхсотсерийника «Проделки Дон Жуана».

- Нет, - дружески улыбается тот и мирно продолжает закусывать.

Жаль, весь этот великолепный мир равнодушен к его жене, ибо жени­ться считается утомительной работой Жуана, но всем приятно, что в очередное плаванье он пускается радостно, как в первый раз.

Он встаёт на колени. Пред кем это, извольте узнать? А, так это же известная террористка! Как её не любитъ? Он целует её тонкие па­льцы, край арабской ткани и обнимает её колени. Он ползёт руками и выше! Пока в трусиках не натыкается на револьвер.
Всем смешно. Какой озорник!

Всегда так: если Жуан кого-то чуточку и совращает, то только для того, чтобы всем стало интересней.

А вот стайка сексбомб. Одна, что в отставке и потому подалась в ​​ депутаты, ​​ дружески наклоняет тюрбан приближающемуся ​​ Жуану, другая приветливо сбрасывает лифчик, третья по-свойски прячет ​​ его голову ​​ в своей груди. Жуан уже забыл, что ищет свою жену, он спешит признаться, что любит только их - и тут же, не путаясь в прелюдиях, всех троих изысканно-прилюдно соблазняет.

Но как описать сей должный церемониал? Оставим их заниматься своим делом. ​​ 

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

С  ​​​​ Н  ​​​​ Ы

(письмо дон Жуана)

Они входят в мой сон, садятся на мою грудь - и растут из меня, и раскачиваются высоко надо мной, как тихие таинственные лилии. А утром они возвращается на придорожные стенды, наклейки с шумпунем, обложки журналов, последние ​​ страницы газет.

Дешевые богини, они осуждены на внимание, - и не столько потому, что созданы мной, а потому, что ясно выражают дешевую, доступную веру того мира, в котором родились. Они самоуверенны и милы, и не хотят знать никого, кроме себя. Они спят на своих наклейках, а рядом с ними - другой мир, созданный мной: бывшие жены.

Ох, уж эти дневные бабочки, их послушная, ровная чреда, переполняющая улицы, их дешевые перчатки и тяжелые, зимние сапоги! Толпы старых, поднадоевших знакомых, их деловая, самая обычная сутолока, скрывающая тебя.

Да, тебя! Если ты еще помнишь обо мне. Для тебя я, голый, вечный, юный, еще блуждаю в наглухо застегнутых толпах и бужу желание любви в глазах, полных зимнего долгого сна. Молодое, обнаженное желание счастья, я путаюсь в холодных, людских тенях, я один, кто еще живет средь замученных, тоскливых существований, - живет для тебя.

То-то я напустил на эти мертвые толпы орду дешевых богинь, призывающих помнить о любви! Как ее еще расшевелить, если не моими снами?

Если ​​ б ты вернулась! Если б вечный животный страх разлуки растаял и утих, и я б не скитался в толпах, надеясь набрести на твое тепло, заклиная тебя вернуться и спасти меня! Толпы монстров в женском обличье обсели мое воображение, как мухи липучку, и весь мир - то ли мои любовницы, то ли жены, то ли женщины, созданные моим журналом по моему подобию.

Весь мир, порожденный мной, встал между нами.

И снова ночь. Толпы богинь сбегают с наклеек шоколадного мороженого и безалкогольного пива. Мы забредаем в горячие желания, ворошим окостеневшее сознание, банда разнузданных любовниц и я, что-то вроде маршала таинственного, сумеречного парада.

Загляни в свои сны - и ты узнаешь меня. Или и ты не спишь? И ты - одна из тех растерзанных девушек у мостов и ресторанов, девушек, отвое­вавших целые улицы больших городов?

В ​​ ночном кошмаре твое присут­ствие яснее - и боюсь, и ты - не одна ли из этих нимфоманок, вырвавших­ся из изданий, подобных моему?

Чудится, ворожишь именно ты - и кошма­ры, внушенные тобой, утверждают меня в моих собственных! Слишком многое из созданного мной против меня.

Может быть, и ты.

Разве не сам я создал тебя ведьмой и монстром?

Нет! Ты не так ужасна. Скорее, ты - что-то вроде квинтэссенции бывших жен, этакий эталон почтительности и нежности, измен и истошного крика, суррогат ловко подстроенных надежд. Столь естественно, что в мире, где все внушает только кошмары, их внушает и твое существование, - но даже это ничего не меняет в нашей любви.

Ты не защищаешь, но ведешь в толпы, в их разросшееся, сияющее сознание, - и все, что остается, - это мирно стареть, мирно глупеть и сходить с ума.

Чудится, в вечном похотливом вихре мы вместе! Только в такой давке еще верю, ты ждешь, только этот привычный кошмар еще сводит нас.

Ты входишь в мой сон, ты у меня на груди – и растешь из меня, и раскачиваешься высоко надо мной.

ДНЕВНИК

Я и любовь ​​ сделал работой: сколотил партию, заговорил о любви языком политиков. Но это всё - только работа, а где же моё вдохновение? Оно в романе. Меньше всего уверен, что его напишу, но сами мысли о нём меня воодушевляют.

Попробовать поговорить об этом со стариком? Опять, не-ось, дома заперся и хнычет.

- Как ты там, папа?

- Ещё живой.

- Что за разговоры? Умирать собрался, что ли? Операция прошла хорошо.

- Как на сексуальном фронте?

- Папа, я просто завязал с этим. Просто завязал. Ушёл в сексуальное небытие.

- Как это понимать, Женя? У тебя же есть бабы.

- Папа, есть, но уже только для души. Поздравь меня с этим достижением. Тебя можно спросить?

- О чём?

- Я пишу роман.

- Женька, не мне тебя консультировать. Какие намётки?

- А вот такие. Массовому сумасшествию хочу придать понятные черты. Тут помогает своей открытостью эпоха. Откуда так взять эти безумия, чтоб они уложились в литературные традиции? Конечно, из политики - и откуда ещё? Не из самой же литературы? Политика России начала девяностых, наше время, - как раз такое нужное безумие. В ушах ещё стоят трескучие речи Брежнева, а уже пришли новые лидеры, новые демагоги, новые чаровники. Роман - о предчувствии толпы, что сметёт цивилизацию. Мне хотелось исследовать это на глазах рождённое и стремительно растущее безумие.

- Идея ничего. Но в литературе, ты знаешь, идеи ещё не делают погоды. В принципе, я сам это чувствую. Под напором именно этого безумия истончаются человеческие связи, удержать их всё труднее. Женя, позвони позже.

- А чего так?

- Я не в духе.

- Хорошо, папа.

Сегодня он в норме; это приятно.

Я уже не ужасаюсь моей низости: мне стало легко, когда понял, что это призвание. Сумасшедший ли я? Если я и безумен, то только политически, в силу своей профессии.

Это уже не работа, а болезнь - и несу её в любовь. Политика - это имитация сумасшествия! Именно так.

А любовь? Она разрушается этой жестокой болтологией. Получается, если и есть, где повеселиться, разгуляться, похулиганить, так только в постели. Где ещё вырваться из тяжких классических оков? Ведь все эти выходки толп на улице, драки - всё привычно.

Но традиции - это обязательно. И традиции государственного насилия в том числе. Даже в мечтаньях всегда ограничиваю себя традициями, непременно предпочитаю эти испытанные вериги.

Жениться? Непременно. Новая жена - новый проект, новый прорыв в брачных технологиях.

Но на самом деле, я ​​ люблю женщин, чтобы помечтать в их присутствии. В обладании красота, хоть ненадолго, но возвращается ко мне.

Вот парадокс: люблю женщин меньше, чем раньше, - зато больше их имею. Так уж чтобы я гонялся за ними? Да нет! Я просто стал видеть то, что плывёт прямо в руки.

И ещё: куда же мне сбежать, как не в объятия женщин, от той горечи, что разрывает меня?

Вот так праздную моё освобождение от них. Уже научился работать с ними, но пока что не получается так забывать, как хотелось бы. Так бы вот и выскочил из своей жизни, будто это и шкура-то не моя, да и убежал на край света!

Пишу много: то политические речи, то дамские романы. Мне нравится именно такое сочетание: оба стиля в чём-то глубинном сходятся, - и на самом-то деле, для всех этих деловых мужчин для женщин нет большего соблазна, чем удариться в такие речи в самый неподходящий момент.

Сначала лишь любил женщин, но брак научил их понимать: они стали меня шокировать. Их грубый смех, гортанные крики, всё в этом племени взывало, чтоб не столько любил их, сколько с ними работал бы.

Что-то в них чужое.

Откуда эта чуждость? Это как волна, что, нахлынув, уносит всё, что нас связывает. Боль заглушает только увлечение политикой.

Каков будет финал романа? ​​ Я и папа идём на могилу матери. - Я-то скоро здесь буду, - говорит отец.

СЕМИНАР ЖУАНА

Для служащих его «Института усовершенствования любовников»

УПРАВЛЕНИЕ ПЕРСОНАЛОМ

Аттестация, мотивация, обучение и подбор. ​​ Программа ориентирована на рассмотрение практического подхода к реализации основных управленческих функций: подбор персонала, аттестация персонала, мотивация к эффективной работе и развитие персонала. Интенсивная программа для практиков. Основная задача семинара: сделать акцент на особенностях реализации различных подходов в решении вышеуказанных управленческих функций, рассмотрение практических методик и оценка опыта различных компаний в их использовании. Семинар поможет избежать типовых ошибок и обратит внимание на наиболее важные моменты каждой компетенции, значимые в практической реализации. Участники семинара смогут выработать основную концепцию реализации вышеуказанных компетенций в своих компаниях.

Методы ведения тренинга.

Сбалансированное сочетание теоретического материала и практических упражнений, решение проблемных ситуаций и ролевые игры. Проводится видеосъемка и видеоанализ проведенного взаимодействия.

Превращение Института усовершенствования любовников в холдинг (интегрированную структуру).

Контроль над управлением.

Цель семинара: ​​ 

Осмысление современного состояния и перспектив развития правового регулирования холдинговых структур в России. Обзор основных способов создания холдингов. Изучение особенностей корпоративного управления и обеспечения корпоративного контроля в интегрированных структурах.  ​​​​ 

Наиболее оптимальные способы создания холдинговых структур.

Порядок изменения корпоративного управления дочерними обществами в зависимости от потребностей холдинга.

Методы и приемы, обеспечивающие сохранение корпоративного контроля над интегрированными структурами.

Принципы гармонизации внутренних документов (локальных нормативных актов) интегрированных структур.  ​​​​ 

Понятие холдинга. Современное состояние и перспективы развития правового регулирования холдинговых структур в России.

Особенности создания и внутренняя структура холдингов в России

Корпоративное управление холдинговыми структурами: международная практика и российский подход

Обеспечение корпоративного контроля над холдингами и предотвращение внешних и внутренних угроз.

Значение внутренних документов (локальных нормативных актов) в управлении интегрированными структурами.

Правовое регулирование ответственности в холдинговых структурах

Что такое брэнд. Специфика создания брэнда в России.

Создание концепции брэнда

Позиционирование брэнда

Внедрение брэнда на рынок. ​​ 

Ч А С Т Ь  ​​​​ В Т О Р А Я

(вовсе не обязательная для прочтения)

Эпиграфы

«И бысть на Руси б-ядие великое».

(из древнерусских хроник)

- Неужели б-ядство столь всесильно?

- Да. Спасенья ​​ нет.

(разговор в кулуарах одной научной конференции)

- Декадансу-то напустил: не продохнуть.

(из литературных ​​ бесед)

- Вы сегодня случайно не е-ались, Василий Петрович?

- Нет. Нынче не довелось.

- А как вы думаете, удастся нам нынче пое-аться?

- Честно вам скажу: не знаю. Пока что ничто этого не обещает.

(диалог на платформе в ожидании электрички)

О, бабы! О!

(просто грустное восклицание)

… solet esse imaginosa

( подвержена мечтаньям неразумным)

Из ​​ Катулла

Как повыскочу,

Да как повые-у,

Так пойдут клочки по закоулочкам.

(Угрозы Лисы Патрикеевны).

Загадка:

Запрягут один раз, а везешь всю жизнь.

Что это?

Ответ:

Брак.

ОТ АВТОРА

С самыми странными чувствами приступаю к описанию истории неко­его движения, упорно называвшего себя демократическим (хоть, прав­ду сказать, кто только не звал себя демократом!); движения, прогло­тившего дон Жуана, моего приятеля и персонажа. Надо ли говорить, что я не хочу продолжать роман, как вы не хотите его читатъ?

Вторая часть романа не завершена и незаконна - и зачем плутать, если заранее знаешь, что выхода не найдёшь?

Признаюсь честно: уже не образ Жуана, кстати, оставивший меня, но сама мощь литературных традиций зовёт броситься в её волны. И всё равно, зачем придавать огласке выходки группки сексуально настроенных граждан? Ну, устроили эти мазурики дебош в русской политической жизни, - а мне-то что?

И всё же пусть все эти якобы демократические бесчинства расскажут о себе сами.

Итак, пред вами хроника непристойных событий.

ПРОГРАММНАЯ ​​ РЕЧЬ ​​ ДОН ​​ ЖУАНОВ

Дорогие товарищи, братья, сестры, да и господа! Мы горячо приветст­вуем вас на первом съезде нашей Партии Счастья. Факт, что вы при­шли к нам, далеко не случаен, ведь в рядах нашей партии мы дела­ем счастливыми всех и навсегда.

Посмотрите на нас внимательно. Мы - ясное выражение демократических устремлений общества, мы - ваше стремление к счастью, ибо мы дон Жуаны. В нас воплотилась сущность любви и само её существование.

А сейчас мы сами расскажем о нашем историческом значении, потому что больше некому.

Сколько мы блуждали во мраке стилизаций, пока не выбрались на свет божий в посткоммунистическую Россию, сколько претерпели всяческих мы­тарств, пока, наконец, не материализовались! Мы прорвались в реаль­ность и теперь честно отработаем наше существование. Мы вас осчастливим, а вы как хотите.

Позвольте сказать прямо: мы вас любим за ту тихую радость, что вы дарите. Вы не просто в искусстве, а творите его; вы не просто любите, но пылаете страстью. Вот этот-то жар души мы особенно ценим. Но пока что оставим душевные излияния и перейдем к делу. ​​ 

Прежде всего, мы - философы брака: мы считаем, что лишь омут семей­ной жизни делает человека гражданином. Казалось бы, зачем отдава­ться, всех оповестив, к чему этот переход от тайных сношений к явным? С какой стати отдаваться бесплатно?

О, вот тут-то и кроется наша философия счастья. Вступайте в наши ряды, а мы вас женим.

Вот когда вы все будете замужем, ​​ тогда-то мы и поймем, что не зря работаем. Это самое главное для нас: чувство глубокого удовлетворения.

Вот в чём счастье индивида и всей цивилизации: в браке! Брак - это фор­ма гуманизма, которая никогда себя не изживёт. Если вы немножко женаты, то в нашей партии мы вас женим окончательно; если вы бо­льны, то хватит скитаться по венерологическим диспансерам: мы вас и женим, и вылечим.

Мы спасём вас и для нашей партии, и для вас самих, и для всего человечества.

Выкрик из зала: Бабы - это зло!

О, это голос мужчины. Конечно, женщины - зло, но это зло, будучи изуче­нным, духовно обогатит вас. Идите к нам! Наши бывшие жёны ждут вас. Наша партия - школа вашей семейной жизни. Наши проверенные кадры заменят вам всё: и телевизор, и собаку, и ​​ рыбалку. Член нашей партии станет вашей женой, а на худой конец любовницей. ​​ 

Вдумайтесь: годы, именно годы мы провели в ваших объятиях. Нам хотелось бы провести века, но что делать, если мы – мужчины и должны зарабатывать деньги? Как это ни грустно, мы покидаем ваши теплые постели и устремляемся в активную деятельность, потому что наш мир надо благоустраивать. Присоединяйтесь к нашей партии!

Вот вы, женщина, сидите и думаете: зачем я сюда пришла?

Я вам отвечаю: вы пришли, чтобы стать счастливой.

На входе вы уже получили стакан нашего чая с нашим бутербродом, а на выходе вы получите наш общий поцелуй.

Как мы ни надёжны, но есть в мире нечто ещё более надёжное, чем мы: это - буфеты. Как ни горячись иная ​​ кляча, хотя бы и литературная, а заведи её в наш милый партийный буфет ​​ да дай бокал шампанского, - и она уже не бьёт копытом, не пенит удила, а готова ещё раз попробовать себя в браке.

Не думайте, что, если съезд состоялся в спорти­вном зале сельской школы, мы бедны. Нет, друзья! У нас свои автопарки и столовые, свои детсады и свой скромный завод по производству презервативов. Проголосовав за нас, вы станете совладельцами всего этого.

Мы - ваша будущая фракция в Думе.

Голосуйте за нас, друзья!

Да, мы - дон Жуаны, но пусть это вас не смущает: прежде всего, мы - честные люди.

Вы спрашиваете себя: есть ли такие честные люди, кото­рым я могла бы отдаться? - и идёте к нам.

Возьмёмся сообща за боль­шое чувство.

Член нашей партии заменит вам и библиотеку, и друзей, ​​ а наш простой трепетный мужчина даст вам и информацию, и радость, и кусок нашей качественной партколбасы.

А наша женщина? Да это последний крик моды, это новейшие технологии, это ваша жена, на­ложница, любовница, красавица, личный врач и личный повар. Отведай­те наших женщин, друзья, - и вы поймёте, что мы такое.

Женщина - это философская категория, это домохозяйка и мыслительница, - но все эти качества она широко разворачивает лишь в браке.

Да, большие чувства растут только в браке - и вам ещё предстоит в этом убеди­ться.

Вы знаете адрес нашего скромного партийного особнячка, так что ​​ заходите к нам запросто: кому дадим стопарик коньячка, кого угос­тим бутербродиком, а кого и женим между делом.

Нет, друзья: мы не мечтатели. Отнюдь! Мы - мыслители, мы - ​​ труженики на российской демо­кратической ниве. Мы отдаём все наши силы половой жизни, этой су­ровой школе мужества. Как можем, мы несём людям счастье.

Смысл то­го, что мы делаем на женщине, глубоко прогрессивен; так что, если мы с ва­ми в одной постели, то не только из уважения к вам, но и из чувства долга. Более того, только там, на женщинах, наш разум пробуждается, только там мы твёрдо верим, что мы бессмертны.

В нашем движении (лишь сегодня мы оформляем его как партию) тысячи мечтающих о полноценной сексуальной жизни. Многим мы её уже наладили, а тысячи и тысячи ещё ждут своего спасения.

Но не дума­йте, будто мы понимаем счастье как чреду постельных сцен! Мы идём значительно дальше, ​​ мы в корне меняем концепции государственного устройства. Та концепция, что существует ныне: свободная лиса в свободном курятнике - нас не устраивает: куры свободны, но несчаст­ны.

Именно в браке мы готовы уничтожить бездну между индивидуем и общественными институтами. Внутри нашей партии этой пропасти ​​ уже нет! Здесь все знакомые, все однопартийцы, и все законны и че­стны в ​​ нашей однопартийности. Что может быть умнее, чем отдаваться по знакомству?

Заходите! Мы и на вас немножко полежим, и вас чуточку порадуем. В свете последних дуновений нашего времени ничего тут зазорного нет. Лучшее место для супруга - на его законной супруге. Самое важ­ное, чтобы рядом были наши проверенные кадры.

Мы не только воспитываем общество, но и создаём его, настаивая на том, что брак - основной ориентир цивилизации. Мы - ваши светлые мечты о счастье. Наш девиз: каждому пусть по небольшому, но доступному кусочку радости.

Вы подумали, как это радостно: быть женатым? И соблазнять каждый день не надо, и раздевается сама, и бережёт ваши силы для любовниц, ибо она ещё и ваш верный соратник! Повернём сообща цивилизацию в русло брака - и это сразу улучшит жизнь человечества. Где ещё воспитать, как не в браке, где ещё приучить к возвышенному взгляду на мир?

Брак - опора нашего миросозерцания, - и потому мы так молоды и очаровательны, хотя есть и другие объяснения этому очевидному факту: мы только что вышли из буфета, нашего уютного, милого заведения на третьем этаже, в котором так хочется остаться навсегда.

Вы видите: мы - свободная организация благонамеренных граждан, которым, ​​ однако, ​​ не чужды и простые радости. Недаром в народе нас уже прозвали «отряд отважных е-арят». Да, мы можем и пое-ать, но это не б-ядство, а наша душевная щедрость. Кого надо, пое-ём непре­менно, но порадуем далеко не всех.

Немножко б-ядства не помешает, ​​ ведь все мы гениальны в том, что нам нравится. Да и как без этого выявить ваш сексуальный потенциал? ​​ 

Б-ядство входит в общую сексуальную подготовку каждой культурной женщины. ​​ 

Только брак ведёт к политическому равноправию. Поэтому мы и же­ним. В недрах нашей партии вы встретите таких подруг, что не смо­жете их не любить.

Сначала вы постажируетесь в любовниках, ​​ - но до­лго ли вы продержитесь? Ведь любовница - открытое море, - а жена - тихая заводь.  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

Голосуйте за нас, ибо радуем только мы. Любите нас, а мы вас уже любим. Сплотимся любой ценой! Раз все сбиваются в когорты, соберёмся и мы в одну большую кучу! Любите нас, друзья, а мы в долгу не останемся.

Если б вы знали, как хочется любви! В трудный момент жизни так хорошо спрятаться под ваше одеяло – и уже оттуда выглядывать на этот бурный жестокий мир.

ВОЗЗВАНИЕ К БЫВШИМ ЖЁНАМ

Здравствуйте дорогие друзья! Как приятно, что наше расставание не было долгим. Пташки милые, любимые, вы слетелись по первому наше­му зову. Вы так расцвели в последнее время, что дух захватывает.

От­чего, отчего вы так хороши? Отчего так блистают ваши очи и жаром пышет грудь?

Видно, томит вас, дорогие друзья.

И не зря, отнюдь не зря томит! Но не гостинцев, не бараночков принесли мы на этот раз, а новые духовные перспективы.

Прежде всего – о чувстве. Можете себе представить, как нам приятно думать, что большую и сознательную часть жизни мы провели в ваших объятиях!

Мы долго думали, что же делает нашу жизнь столь полноценной, столь интересной, и, наконец, поняли: вы! Ваши ласки, ваши трепетные объятья, прежде всего.

Что же вы помрачнели, прелестницы? Ничто не мешает нашему сотрудничеству! Неужели развод так подкосил вас? Мы ещё помним ваши вдохновенные взоры, а вот с ужасом узна­ём, что вы основали «Партию Женского Счастья» и бурно протестуете против самого факта существования мужчин.

Что с вами, наши прекра­сные голубицы? Тихие грёзы овевают ваши лица, а трепещущие губы что-то страстно шепчут.

О, как мы понимаем вас: вам нужны мужья и любовники - и вы их найдёте в недрах нашей партии. Надо, надо вас побаловать - и мы это хорошо знаем. Мы угадали ваши девичьи мечты, так что же мешает вам вернуться в наши партийные объятья?

Видели ли вы, гуляя по лугам, орла, гордо реющего в поднебесьи? ​​ Высоко и вольно реет он в поднебесьи, черт ему не брат! Это мы. Сме­ло парим мы над миром, но не забываем, что эти крылья – крылья любви! Только потому и парим, что любим вас. Как и прежде, мы готовы растаять в ваших объятиях.

Мы - ваши орлы!

Дру­гих и не ищите.

Возьмите нашу любовь и более не теряйте никогда.

Куда вас только жизнь не разбросала! Одна уже в правительстве, а другая ещё в тюрьме; кто в правлении банка, а кто тот же банк смело грабит; одна спит с депутатом, другая его убивает. Куда ни сунься, везде вы - и не удивительно, что мир покорно лежит у ваших ног.

Вы хороши и на обложках журналов, и на стендах автобанов, - но есть что-то скорбное в вашем светлом облике! Порой вы сверкаете очами, топаете ножками, изрыгаете вполне литературное пламя - и мир с удивлением убеждается, что вы остаётесь нашими жёнами, хоть дав­но, ох, как давно вы разбрелись по кроватям всех континентов. ​​ 

Как вы не понимаете, что вы сами стали частью рекламных компаний, а реклама важнее самого продукта, то есть вас?

Зачем вам политическая самостоятельность, если ваш сексуальный ре­гистр и так удивляет цивилизацию? Во всем, что вы делаете в постелях, есть глубокий, жизнеутверждающий смысл. Вы орогатили целые поколения, вы пустили демократию по ложному сексуальному следу, вы нагнали секса в политическую жизнь планеты, вы безрассудно отдаётесь не­зависимым кандидатам - и как это смущает благонамеренные умы!

Да, ​​ мы бывшие мужья, но мужья законные. Мы испытываем к вам не какие-нибудь, а законные чувства. Вы привыкли отдаваться на человеческом уровне, а вот пришла пора отдаться и на законодательном.

Что ж! Новое время - новые правила.

Поверьте, это не испытания, но лишь новый круг обязанностей. Для нас самое важное, ​​ чтобы чувства были законными.

Кое-какой полезный опыт вы приобрели в браке с нами - так пусть он ляжет в основу вашей кипучей деяте­льности, ​​ прекрасновыйные голубки.

Ведь что такое «бывшая жена»? Это, прежде всего, - прекрасная женщина. Увидишь ее – и зажмуришься от счастья.

Вот какими, дорогие друзья, вы должны быть!

Но, видно, это лихолетье подкосило и вас: не слышно боле ваших звонких заливистых голосов, нет и щебетанья. Зато слезы, вздохи и грусть!

Порой, проснувшись, вижу, что какие-то желтокрылые бабочки переполняют мою комнату. Это вы, друзья! Это ваш любимый образ маячит с утра пред глазами. Иную возьму, да и пришпилю к махеровой занавесочке! Не порхай, мол, голубушка, люби меня! И что? Любит ведь, любит!

Да, друзья: нам мало вашей виртуальной любви! ​​ Казалось бы, один виртуальный ​​ поцелуй – и мы на седьмом небе от счастья. Столь милое отродье страстно вдруг страстно к тебе прижмется и подарит виртуальную любовь!

Да, это хорошо, но этого мало.

Надо быть современным! – говорите вы. - Нам хватит и интернетной любови; должно хватить и вам.

Нет, друзья! Нам этого мало.

Вы - наша отрада, но вы и наша печаль. Куда ж вы без нас, горемычные? Как приятно, когда иная из вас возглавит правительство, а другая озарит человечество блеском ума. Летите к солнцу, мило порхайте, но пусть ваш полёт не покушается на традиции, оставайтесь верными классике и в речах, и в постелях, ведь цивилизация с надеждой смотрит на вас.

Забудьте нас, как страшный сон, но не забывайте наших забот. Оттого и светится тайная грусть в ваших очах, что летите вы, не­знамо куда.

Каким образом ваша сексуальная жизнь стала достоянием общественности? Почему мир, затаив дыхание, жадно внимает вашим похождениям?

Мы никак не поймём, что это: бл-во или первые ростки женской демократии? А ну, как бл-во? Да, вы первые в постели заговорили об экологической катастрофе, вы дружной толпой ринулись в литературу, но ведь этого мало. Не предавайтесь пустым мечтам об особом дамском счастье!

Мы пригласили вас не только потому, что ещё помним восторги нашей любви, а чтоб прямо ска­зать, что, как и встарь, вас любим, что тысячи членов нашей партии спешат сюда со всех концов света, чтобы стать вашими мужьями и любовниками. Для цивилизации слишком важно осчастливить вас.

Пове­рьте в нашу любовь, пока ещё не поздно, а то, ей-богу, придётся вам накостылять.

Ишь, хвосты-то распустили, кошки драные! Эх, надавать ​​ бы вам поджопников по старой памяти, чтоб не мутили воду.

С нами вы узнали любовь, так почему б вам опять не полюбить нас? ​​ Мы-то любим вас до сих пор. Эта любовь противоречива, но что она огромна, тут никаких сомнений нет.

Мы даже спра­шиваем себя: не слишком ли сильно вас любим?

Но с другой стороны, как поставить преграду чувству?

Опомнитесь и вновь поверьте в нас! Да, вы отдавались нам бесплат­но и многажды, но этот духовный потенциал вы используете не да назначению.

Вы бл-ете вместо того, чтобы ринуться в благодатную пучину законных чувств. Всё ж приятно видеть, что ваше печальное бл-во не выходит пока что за научно прогнозируемые рамки. Ко­нечно, немножко вз-лядануть не помешает, но всегда помните, что перед вами стоят более высокие задачи.

А сейчас мы обратимся к другому аспекту вашей многогранной деятельности: к искусству.  ​​​​ И тут вы начудили на века вперёд, и здесь развитие вашей общности принимает опасные черты.

Если б вы от­давались литературе столь же беззаветно, как отдавались нам!

Да и не нам вы отдавались, а нашим концепциям, нашему видению мира. Вы превращали половой акт в лекцию по литературе, вы жадно тяну­лись к нашим знаниям, вы проникались целями и задачами литерату­ры, но, оперившись, вы полетели совсем не в ту сторону. Вы пышно расцвели в рощах литературных традиций, забыв, как вы туда попа­ли.

Дивные вы наши! Чудите-то вы не всегда безобидно: процвела разбро­санная по всему миру сеть музеев и магазинов самого сомнительного пошиба, наши статуи в офисах, в квартирах, на балконах в камне, гипсе и мраморе - и это без согласования с нами!

Когда-то вы проси­лись в искусство - и помните, как мы вас завели в этот огромный, промёрзший амбар? Было сыро и холодно, и пахло г-вном, но мы вам торжественно изрекли:

- Это не то, что вы думаете, друзья! Это благодатный навоз традиций. Берите-ка вилы и бросайте его в младые души подрастающих поколений.

А вы вместо кропотливой работы создали секс-лавки по всей планете, где прокатываете наши манекены: их выдают хоть на час, хоть навсегда.

А ваши журналы? Они заполнены нелегитимными позами, вы рекламируете незаконные порывы, а ведь сие безудержное б-ядство расшатывает государственные устои.

Вы смот­ритесь в себя - и не более того. Это не ожидаемое созерцание воли, а расхожий нарциссизм. Ваше дамское движение мощно хлынуло в ду­ши, в кровати, в газеты, - но разве это философия? разве это метод?
Вы устремились в литературные жанры, словно б это были постели ваших любовников. Засели в литературе и квакаете на весь свет. Лучше б вы, как прежде, безмятежно цвели, а мы б уж нашли, как вас радовать.

Да как вас не воспитывать, дешёвые, расхожие модели? Вы снимаетесь нагишом, а ведь вы недостаточно изящны для таких мероприятий.

На вас смотрят, но вас не хотят.

Вас хотят наши люди, а вы их избегаете.

Думаете, раздеться догола - уже искусство?! Нет, до­рогие подруги! Да, вы были страстными в наших объятьях, но для искусства этого мало. Или таким способом вы надеетесь прокорми­ть наших детушек? Так мы обещаем материальную поддержку без та­ких вот вывертов.

Всем найдётся работа в нашем журнале: отдавайтесь нашим подписчикам, - ведь все они действительные или потенциальные члены нашей партии.

Это ваши любовники, друзья, идите к ним! Вот где вас ждут, а вы, огневые бабы, выжигаете заросли привыч­ных, милых сердцу жанров.

Любите литературу, а не себя в литературе! А то в какой жанр ни глянь, везде-то вы лютуете, корибантки и вакхантки современного искусства, застрельщицы новых веяний и поползновений.
Так порой стадо баранов застынет пред новыми, окованными воротами и не в силах двинуться дальше. Вот один разгоняется – и как грянет рогами по воротам! Звону-то, звону! На всю деревню. Именно так и вы гремите вашим искусством.

Лишь ведите себя прилично, а мы пожалуем вас своею любовью. Разве это прилично, когда в женском тире любая может пострелять в на­ши изображения? Выглядывайте с шампуней и автобусных остановок, но не плюйте в наши души.

Что мы видим? То не черны леса дремучие виднеются, то вы, дорогие друзья, засели в искусстве. Засели, окопалися - и у человечества уже нет сил вытолкать вас оттудова. Вы завалили мир брошюрами о счастье, о любви, о нас - разве это цивилизованно?

Да вы наши души сброшюровали, вертихвостки вы окаянные! Куда это, спрашивается, вы нас расфасовали? Уж и души наши на развес продаёте.

Забыли, что мы - ваше бессмертие?

Вы - в амбаре искусства, и извольте работать вилами, а не изголяться над мужчинами. Уж лучше наше горькое пьянство, чем эти вездесущие стаи литераторш!

Лу­чше остаканиться, чем олитературиться.

Оттого и пьём, что вас та­ких вот любим.

Вы порывисты и смелы, а причём здесь искусство? Искромётно вз-лядануть там и сям, подкакнуть в тот жанр и в этот - это вы можете, - а где же работа? Вы грозно расцвели в периодике и от радости сладко повизгиваете, будто вас в первый раз щупают.

Не мы ли учили вас мирным хороводам? Иная ведь визжит и бьётся, ​​ а в искусство не берут.

Разве так надо? Вы буйной ватагой набрасываетесь на жанр и терзаете, пока от него не останутся рожки да ножки. В литературу вы нанесли нюансы вашей постельной жизни, вы грузно воцарились в ней, вы раздавили её своими тяжкими задами - и уже никто не заглядывает в сие угрюмое, хоть и роскошное цар­ство.

Ближе к весне вы преображаетесь: в какой жанр ни глянь, везде-то вы трепещете своими нежными крылышками - и уже натрепетали собра­ния сочинений.

Но что это за литература?

Воспоминания о нас.

Сколько можно вспоминать? Выходите замуж ещё по разу уж хотя бы из любви к искусству. 

Зачем, горемычные, вы сунулись в интернет? 3ачем вы выскакиваете на всем ходу из привычной, отстоявшейся ​​ литературы? Там ведь всегда найдётся лужок со свежей травкой, а зимой и сенца пожевать сунут.

Теперь на какую страницу ни глянь, везде сверкают ваши прекрасные виртуальные попы. Мир ещё помнит вас невинными и очаровательными, а вы уже врываетесь в киберпространство с гиканьем и свистом, как когда-то в наши души. 

А в науку-то что вас понесло? Там вы ищите, как бы придать блеск законности вашим продерзостям. Ваши интуитивистские румяна нико­го не обманут! Вы, как поганки, выросли из краха классических концепций - и уже в гносеологии распускаете крылышки своих домороще­нных мыслей.

Вы - и пневматики, и герметисты, и метасистематики, а пуще - ушлые бабы! И пусть вы во все стороны научны, пусть расширя­ете возможности неформального знания, вы всё ж остаётесь нашими жёнами: более высокого звания цивилизация вам не даст.

На самом деле, дорогие друзья, что может быть выше понятия «бывшая жена»?

Именно в этом аспекте вы загадка для человечества. Декартовские предпосылки вашей б-ядовитости прямо следуют из вашей гносеологической познаваемости.

Что же это значит «бывшая жена»?

Насколько это понятие укоренилось в общественном сознании? Давайте-ка, выявим его гносеологические корни.

​​ 

Начали вы чешуйчато-крылыми. Ваше племя относят к таковым лесостепной полосы, однако и далеко от лесов, у побережий, в суровой тундре, во льдах Северного полюса, в знойной Африке - везде найдены ваши останки, вас, б-дей, всегда хватало.

Вас знает и далёкий приамурский волк, ваши наскальные изображения потрясли европейский исследователей.

Научные изыскания показали, что исторически вам ближе всего поня­тие «любовник». Огромное влияние на развитие вашего вида оказало глобальное потепление. Тогда-то караваны бывших жён и их любовни­ков потянулись на север. Видимо, в тот период этот предмет (докладчик показывает залу какой-то увесистый предмет) и по­пал в тундру.

Посмотрите внимательно, друзья. Новейшие исследования показали, что это большая берцовая кость бывшей жены.

(Докладчик поднимает кость и трижды торжественно потрясает ею)

Знайте, друзья: эта кость всегда со мной. Когда сплю, она под подушкой, и во сне я часто её ласкаю.

Легко воссоздать картину происхождения этого бесценного экспоната. То ли в поисках мужа эта несчастная за­бежала так далеко, то ли просто прогуливалась с любовником.

Тунд­ра приветливо оттаяла, пахло мхом.

Вдруг, откуда ни возьмись, волк!

Любовник не растерялся и убежал, а ей, голубке, повезло немножко меньше.

Да, её загрыз хищник, зато сколь весом её вклад в науку! ​​ Эта простая женщина более достойна нашей любви, чем вы, рой поб-ядушек.

Вы вот щеголяете в золоченых платьях, а её младое тело было обёрнуто шку­рой. Что ж, науке нужны жертвы. Так что и вы, дорогие друзья, не всегда убегайте от волков.

Мы столько лет страстно ждали этой встречи! Мы помним это счастье! Еще не остыли те бубны¸ под которые мы водили хороводы! Порой пировали недели напролет, конца веселью не было.

Бывалоча, сидим закусываем, - но чу! Бьет полночь. Священная тишина заступает место дневного шума и веселых песен поселян. Сон простирает мрачные крылья свои над поверхностью нашего полушария; он стрясает с них мрак и мечты. Мечты! Как часто продолжают оне токмо страдания злощастного!

Давно ли пляской огневою вы тешили наши взоры? Достанем бубны и вновь воспляшем - и пусть вновь закружатся наши головы от мельканья ваших дивных ножек! Ну, кто из вас гикнет и пустится в пляс?

Спешим сообщить важное нововведение: отныне бубны мы назы­ваем тимпанами, ​​ - теперь под тимпаны вместе неге предадимся.

Купим новый самовар и начнём новую жизнь. Самолично вам, б-м, будем икоркой булку намазывать! Во как! Так заботливый отец не пестует своих малых детушек, как мы вас любим и холим.

Порхайте, кружитесь в хороводах, милые наши щебетуньи! Лишь порою слетайте в наши души, всяко их озаряйте и снова улетайте к е-ни матери!

Мы весь день-деньской думаем, чем вам помочь. Очень бы хотелось пое-ть вас ещё в текущем ква­ртале, но не уверены, что справимся со столь ответственной зада­чей.

Так как же вас порадовать?

Спешу вас поздравить: выход найден!! В моих руках документ: разнарядка на пер­вую тысячу любовников.

Пойдём к счастью одной широкой дорогой: ​​ мы переженили тысячи наших избирателей и терпеливо ждём, когда вы разделите этот общий цивилизационный процесс.

Каждому мужику по бабе, и всякой бабе го мужику! Мы планомерно осуществляем эту программу и так вот, взяв за рога, доведём вас до счастья. На про­сторах нашей партии любовников сортируют и упаковывают, так что вы получите первоклассный товар.

Вагоны любовников и мужей уже весело спешат к вам. Из снежной Сибири, из пыльной Азии, отовсюду сбирается мужичьё, чтобы обрести в вас достойных подруг.

Они торопятся! Лишь на минуту они останавливаются в поле, чтобы организованно, повагонно помочиться.

А иные спешат просто на телегах, так что от пыли не видно солнца.

Как в далёкое время орды кочевников пересекали континенты за богатым уловом, так мужики всего мира спешат в ваши объятья.

Ещё раз выдать вас замуж - что может быть достойнее этой цели? Обопритесь на наши проверенные кадры - и вы сбережёте силы, средства, помаду, здоровье, уверенность в себе и - всю вашу жизнь. Вперёд, в по­стели наших людей! Самим ходом истории вы осуждены на наших му­жей и любовников. Искусство искусством, а всё ж ваше призвание отдаваться из чувства долга.

Со своей стороны, и вы, друзья, их соблазняйте! Пусть эта нелёгкая работа станет вашим обычным делом. Цивилизация ждёт от вас новых свершений! Таинственные, изящные, с широким разворотом шляп, вы украсите жизнь человечества. 
Мы бы и рады вас осчастливить, да просто некогда. Эх, думаем, провести бы остаток жизни в ваших объятиях! И что? Не получается. Глобальные проблемы мировоззренческого порядка не дают отдаться вам до конца. И рады бы, да некогда. Но не теряйте надежды, друзья!

Вперёд! Мы ваши навсегда, мы уже не сможем вас разлюбить, так что и вы оправдывайте наши высокие чувства!

РЕЧЬ ​​ В ​​ ЛИТЕРАТУРНОЙ ​​ АКАДЕМИИ

Господа! Позвольте высказать всю нашу признательность, наше уваже­ние и бесконечную благодарность вам, коллегам и просто сердечным людям. Мы отдали жизнь литературе и женщинам, так что принятие нас в члены достоуважаемой Академии есть знак того, что наша жи­знь не прожита даром. Мы только любили, только смело выражали на­ши чувства - и вот плоды нашей искренности: мы влились в ваши стр­ойные ряды и мы вас любим. Сколь высокими бывают чувства!

Да, пусть мы - дон Жуаны, ​​ - но, прежде всего, мы - честные люди, труженики, каких мало. Да, мы счастливы, но здесь, с высокой трибуны, мы заявляем, что хотели бы осчастливить и вас.

Господа писатели!  ​​​​ Знаете ли вы, что вас уже любят только за то, что вы есть? Наши бывшие подруги любят и ждут вас. Конечно, вы спросите: А зачем нам это отродье?

А мы ответим: Или мы ещё раз выдадим замуж эту тварь, или цивилизации каюк. Так что плачьте, рыдайте, вздымайте кулаки к небу, - а женитесь! ​​ Женитесь, ибо и в искусстве не всё только приятное.

Конечно, они мрачноваты, зато у них сердца золотые. Их нельзя отринуть, как нечисть какую-то. Если их не воспитывать, они в щепки разнесут цивилизацию; уж мы-то их зна­ем.

Да, это угрюмое, б-яжье племя, но с ним надо работать. И кому ещё, как не вам, взяться за эту достойную задачу? Кто же, как не вы? Они закакали иные роды, виды и жанры литературы, но только пото­му, что остались без присмотра достойных мужчин, вроде вас. Они - ярые феминистки именно потому, что ищут мужиков: в иной форме они просто не умеют их искать. Они любят, проклиная, и проклинают из любви.

И всё-таки, не надо их бояться. Бывает, конечно, что иная из них так мужиков ненавидит, что при одном появлении их на горизонте огнь из ноздрей пускает. Подойдёт какой ближе, чем на три метра, спалит к е-ни матери.

Вот такое-то отродье надо заманить в брак и там хорошенько перелопатить!

Вы немножко помучаетесь, за­то История вам скажет спасибо. Надо, надо укоротить это неисто­вое племя - и тут, господа, без вашей помощи никак. Именно потому, что вы литераторы, вы можете понять их порывы и направить на благо цивилизации. Кто, как не вы?

В быту они неприхотливы. Любят тёплые тапочки, но это не самая большая их слабость. Куда печальнее, что они не умеют закусывать. Ну и что? Вы тоже этого не умеете. Зато они необычайно горячи в быту. Пройдёт мимо - обдаст жаром; и печки никакой не надо.

Готовят хорошо. Любят для начала селёдочку под шубой со стопкой водки. Платья носят самые простые. Какое купите, будут довольны.

С утра она выдаёт сонет, а к обеду эклогу.

Не бойтесь вы их! Это же пташки! Морозным утром, когда так нежно светится ваше приятно заиндевевшее окно, этакая пичужка так и вьётся, так и трепещет под окном, а открой форточку, впусти, дай зернышек поклевать - и она враз в какой-нибудь жанр накакает.

Осторожно, в уголку, но нагадит.

И что? Разве такой пустяк вас остановит?

Сбирайтесь в сей творческий брак, как на грозную битву! Если мы победим, это будет победа цивили­зации; а не победим, пропадём все вместе.

Из их душевных особенностей самая важная такая: ​​ они думают, что их хотят, - и им от этого легче.

Да, их хотят, но боятся их ещё боль­ше, так что лишь орлы, вроде вас, способны укротить эту нечисть.

Не забывайте: ​​ мы их воспитывали, как ваших будущих подруг. И где вы ещё най­дёте столь широко образованных, столь идейно подкованных женщин?

Нигде. Поверьте, природа-мать в ближайшую тысячу лет таких уж не воспроизведёт.

Так полюбите их со всем жаром писательского серд­ца!

Разбирайте их, сколько унесёте: они все - ваши. Как весело они порхают в литературных кущах, как зазывно щебечут, как ждут вас!

Все мы писатели, господа, все мы из одних и тех же чащ и болот.

Наши бывшие жёны - это ваши друзья, идите в них, как когда-то ходили в народ. Надо жениться внутри литературы, не по­рывая с её богатыми традициями, а наши жёны - это плоть от плоти литературы, это кости, рёбра да и мышцы традиций. Очень увесистые кости.

Летите в объятья наших милых пташек, чтоб уж петь с ними заодно уже на законных основаниях. Разбирайте эти драгоценные души, эти трепетные сердца! Они вернут вам вдохновение. Они проверены самим развитием цивилизации, так что не упустите этот исторический шанс. Это воистину невиданные женщины! Они ждут вас, затаив дыха­ние.

Любите их, хольте, но не забывайте воспитывать. Они всё равно спасут ваши творческие души, но лучше, если вы пойдёте на это добровольно. 
А разве наша «Партия Счастья» не тот же союз вдохновенных сердец? И что бы вам всей Академией не влиться в наши ряды? Разве вы не желаете людям счастья?

Скоро, скоро наши жёнушки, эти милые пичужки, сядут на ваши натру­женные головы. Как легко они порхают, сколь сладостно поют! Сколь­ко отрады в этих бабцах! Смело ловите их за хвосты! До новых встреч, господа.

ТЕЛЕГРАММА

Телеграмма члену партии из Центрального Комитета:

КОГДА КОНЧИТЕ НЕ ЗАБУДЬТЕ СКАЗАТЬ ЧЕМ БОГАТЫ ТЕМ И РАДЫ

РЕЧЬ ИЗБИРАТЕЛЯМ

(встреча с б-ядями К-ского района)

Дорогие друзья! Как вы хороши на закате, когда последние лучи заходящего солнца нежно золотят ваши суровые лица. Ещё недавно ваш ​​ самоотверженный труд рассматривался как вызов общественности, а теперь человечество выработало новый взгляд на бл-во: теперь это общественно-полезный труд - и уже неудивительно, что в нашем лице сама общественность торжественно поспешает к вам.

Вы не до­гадываетесь, почему мы вас собрали? Нет, отнюдь не пое-тъ! Всё, что мы хотим - это сказать, как вас любим. Да ​​ и ещё раз да! Так любим, что ждём вас в рядах нашей «Партии Счастья». Конечно, вы проголосуете за нас, мы на это очень надеемся.

Вы не смотрите, что мы маленькие: мы – ё-кие, нам, как и вам, не привы­кать к ежедневной, кропотливой работе. И вы, и мы упорно работаем над стилем, нас уже зовут «ансамблем е-чей - виртуозов», а вам ещё предстоит проделать нелёгкий путь к самосовершенствованию.

Нас уже обвиняют в излишней любви к вам: мол, к нашему невинному партийному особнячку подвозят б-ей аж фургонами.

Нет, нет и ещё раз нет! Мы, прежде всего, видим в вас избирательниц, наш драгоценный электорат, ​​ а уж затем просто приятных женщин.

Мы завсегда о б-ях думаем! Потому что вы лучшие люди нашей многострадаль­ной родины. Вместе с вами в постели приходит демократия. Вы отда­ётесь просто потому, что так надо, - и на этом держится цивилизация!

Ещё ​​ важнее, что в глубине души все вы - демократки.

Что ж удивительного, что именно вас, первопроходицы нового, передового, мы зовём сплотиться пред предстоящими выборами? Ведь никто не сделал для истории так много, как вы. Вы отдавались и в бездорожьи тайги под вой волков, и в тряском тамбуре, и на переходах метро, и на поручнях экскалатора, и на автобусных остановках, и на вершинах вулканов, и на крыле самолёта - и как не оценить этот скромный, ​​ но нужный труд?

В семнадцатом под ноябрьским жгучим ветром вы отдавались матросам, штурмующим Зимний Дворец, на кумачовых по­лотнищах. Через все времена вы пронесли знамя свободы, и теперь именно на вас человечество с надеждой обращает взоры.

И вы, и мы знаем: б-во - движущая сила прогресса. Без вас не взо­шла бы заря первых пятилеток, так что поработайте и сейчас! В но­вом, демократическом б-ве, ох, как пригодится ваш огромный че­ловеческий опыт. Не оставайтесь в стороне от общественной жизни, не лишайте нас радости любоваться вами.

Вы чувствуете биение ​​ пульса времени? Простая коммунистическая давалка уходит в тёмное прошлое, а навстречу ей гордо семенит смелая, демократическая б-ь. Вз-лядануть каждая может, а попробуй, крути педали всю свою созна­тельную жизнь!

Мы тоже е-м, но только потому, что мы - честные люди. Из партийных предубеждений мы не можем, как вы, радовать всех.

По­чти бесплатно вы несёте людям счастье; таким образом, вы более чем уместны в ​​ нашей «Партии Счастья». И наш, и ваш долг и призвание - неустанно сношаться; эта общность интересов делает нас соратниками.

Да, мы бессмертны, но мы сознательно, тяжким трудом отрабатываем эту вечность. Порой хочется отдохнуть, но мы превозмогаем себя и беспощадно е-м.

Только на женщи­нах мы задумались о них всерьёз, только на них мы поняли, что вы - наши соратники по духу. Так смеем ли мы оставить вас неорганизованными?

Сплотитесь, чтобы участвовать в нашей общей программе «Блядство по месту жительства». Идея проста: нельзя допустить, чтобы простой труженик после рабочего дня мчался за бабой, неизвестно куда, с пя­тью пересадками. Пусть он, не выходя из дома, встретит ваше понимание.

Раз уж бл-во - столбовая дорога цивилизации, то пусть че­ловечество пройдёт по ней достойно. Пусть бл-во откроет новые перспективы нашей молодой демократии.

Ведь что такое демократия? Это новые свежие мужчины, а значит, но­вые рабочие места и полная занятость! Это сверхурочные и иные дополнительные заработки. И не надо нам заморских б-ей! У нас есть свои перспективные кадры, мы обойдёмся своими силами.

Мы стоим на том, что женщины - общенародная собственность, её ни в коем случае не надо приватизировать, достаточно распределить. В этом-то распределении мы и видим первые ростки демократии!

Б-во - приоритетная область, на это дело любой гражданин найдёт дополнительные мощности - и тем важнее придать б-ву оздорови­тельный характер.

Дорогие друзья! Мы объяснили вам ваше историческое значение, а теперь прямо просим научить мир цивилизованному сексу. Пусть безопасный секс станет нашим общим девизом. Не случайно вологод­ский шарико-подшибниковый завод перепрофилировался на произво­дство наших презервативов.

Уж на что мы бессмертны, а и то смири­лись с грозной необходимостью презерватива - и уже недалёк тот час, когда весь мир оденет наш и только наш презерватив. Ибо он - символ веры: сношающиеся без него осуждены самим ходом истории. ​​ Он - двигатель прогресса, знамение времени и спаситель цивилиза­ции. Оттого каждой из вас мы уже выдали по сотне штук ​​ и уверены: вы вручите клиентам именно их! Наш презерватив не покушается на сво­боду творчества, но лишь разумно ограничивает её. Он несёт имен­но ту свободу, ​​ которая нам нужна. Кто его использует, тот с нами.

Наш презерватив одиноко и гордо стоит на страже цивилизации, объединяя и примиряя всех людей доброй воли. Было время, мы тоже сношалисъ без него, но пришёл день - и мы все, как один, его одели.

Потому что так надо: как ещё победить гидру СПИДа, если не умелым сочетанием романтизма и презерватива? Задушим СПИДу в колыбели!!

Именно наш презерватив даёт нашей общественной морали общедоступную рациональную аргументацию. Да, ваша жизнь - подвиг.

Мы знаем, что вам нелегко, но мы уверены, что вы выстоите в тяжком труде. Держитесь до конца! Где б вы ни были, мы с вами. Отдавайтесь, отдавайтесь и ещё раз отдавайтесь! Именно этого ждёт от вас цивилизация. Несите людям счастье, это вы умее­те. Оставайтесь на вашем боевом посту, не оставляя цивилизацию без прикрытия, и помните, что страдаете не напрасно.

Безвестные труженицы! Нет, вы не зря отдаётесь. Да понимаете ли вы величайший смысл того, что вы делаете в мириадах постелей? Заходите к нам запросто! Будем вас, б-й, пряниками баловать. А пока что возьмите по бублику.

Б-и летят над миром! Высоко, весело летят. Так хорошо знать, что вы есть, дорогие друзья. Напустим демократии под каждое одеяло! Да здравствует ваше жизнеутверждающее б-во!  ​​​​ 

ПИСЬМО ГОРНЯКОВ ​​ В ​​ ИЗБИРАТЕЛЬНУЮ ​​ КОМИССИЮ

Настоящим письмом доводим до вашего сведения, что в наш регион прибыл представитель «Партии Счастья» и агитирует нас голосовать самым незаконным образом. В качестве агитационного материала он привёз эшелон б-ей, сразу превративших нашу мирную жизнь в ха­ос.

Да не будем мы е-ь ваших тощих б-й, как ни просите! Это какие-то ощипанные куры, мы таких в суп кладем. Где, на какой пти­цеферме, вы их вырастили? Дают бесплатно, только голосуй за этих самых любителей «счастья».

У нас тут бабы есть, и мы сами знаем, что с ними делать, а вы, чем засылать отряды блядей, лучше б платили вовремя зарплату. Нам и так жрать нечего, а тут еще е-и ваших кур.

О чём вы там думаете, московские засранцы? Вам что, кроме блядства, больше и заняться нечем? Ну, нагнали вы тучи б-й в наши таёжные края, а дальше-то что? Хватит вашего б-ва под видом демократии. Делаете, что хотите, ​​ да ещё требуете, чтобы мы радовались.

Не нужны нам ваши бабы ни оптом, ни в розницу, и «счастья» вашего тоже не нужно. 

Коллектив Н-ской шахты.

ТАЕЖНЫЙ ​​ КОНГРЕСС

Что, прибыли, друзья? ​​ Пожалуйста, заходите. Выходи из БТРов и ​​ становись.

Видите, какая вывеска на воротах? «Работа делает счастливыми». Так мы перевели немецкое «Die Arbeit macht frei».

Смотрите, как мы всё заботливо приготовили! Уже стоят вышки, закуплено десять километров колючей проволоки. Уже стоят здания нового типа. Это наши ​​ комбинаты: там и завод, и Дом культуры.

Полкан, да сиди ты спокойно! Это он от радости, что вас видит, так заливается.

Знаем, знаем, зачем вы приехали: вы все ищете каких-то необыкновенных мужиков, - а ведь есть и простая жизнь.

Становитесь, сейчас будет перекличка.

Полкаша ты наш, Полкаша! Вот кто у нас философ. Спрятался в будку и с любопытством вас разглядывает.

Разве это не пример для вас? Конечно, порой в браке нелегко, но это отнюдь не значит, что сама идея союза мужчины и женщины устарела. Порой надо и потерпеть; что же делать.

Возьмите нашего Полкашу. Уже по виду этого шелудивого пса можно сказать, что он далеко не сразу полюбил свою неказистую будку, что эта любовь стоила ему и иных клоков шерсти, и горестного завыванья по ночам, и неустанного грызения цепи, и кой-какой седины, и выпавших зубов. Зато теперь он может сказать смело, что очень любит свой прохудившийся домишко. Пусть он и неказист, и грубо сколочен, а зато в нем тепло.

​​ 

Будьте и вы такими в браке, дорогие мои! Невольно рычите, стучитесь в доски упрямыми башками, ​​ – а все же несите вашу нелегкую службу.

Что?! В столицах нет мужей? А тут их хоть пруд пруди. Враз захомутаем. Каждый мужчина может стать вашим избранником! Может, вы слишком привередливы, милые дамы?

А вглядитесь в Полкана пристально! Да, он неказист и жалок,

но возьмите-ка кость, да чтоб мяса погуще – да бросьте ему с крыльца прямо в морду! То-то он возрадуется! ​​ То-то возвеселится! Куда делись проплешины и выдранные куски шерсти? Он уже нажрался, смотрит бодро и весело, сам черт ему не брат – и от всей собачьей души благодарит жизнь.

Бросали ли вы такие кости своим суженым?! Что-то не похоже. ​​ Вот как надо, друзья! Пока это у вас не получается и не получится, пока не избавитесь от жестоковыйности и гордыни! Поверьте, мои хорошие: нет такой Сивки-Бурки, которую бы не укатали крутые горки брака. Тогда-то и вы поймете, что счастливы, и возблагодарите мужика уже за то, что он есть.

То-то вы от мужей, от ​​ малых детушек ​​ ломанулись в Сибирь! Едете якобы на международную конференцию, а у самих мысли об одном: ​​ «Мужика бы!».

Чего ты скулишь, Полкашечка? Не видал еще так много дамчатушек? Что?! Ни одна даже косточки не привезла? Такие непутевые; что с них возьмешь.

Да, ему грустно, нашему Полкаше, - но, с другой стороны, что ему еще делать?

Вам он кажется самым простым, шелудивым, неинтересным, - но что вы знаете о его душе?

Точно так же вы жестокосердны в ваших суждениях о мужчинах! Если какой-то мужичок вам кажется слишком незатейливым, вы уж его просто не замечаете, как муху какую! Но, возможно, друзья, это ваше счастье явилось перед вами в этом неброском, потертом зипуне. Именно этот мужичонка готов на вас горбатиться, а вы даже его не заметили! Чем это Ванька вам нехорош, а?

Ишь, как расходились! Думашь, расфуфырилась, рожу намазала – и что? Уже все мужики – твои?! Нет, заинька! ​​ «Зачем мне Ванька, если Санька богаче?». Вот вы как думаете! А того не понимаете, что это ваше счастье перед вами! Он потому и в зипунишке, этот несчастный мужичок, что хочет, чтоб вы полюбили его таким. ​​ Вы-то ждете добра молодца в штиблетах за тыщу баксов!

Полкашечка ты наш! Так исхудал, что уж и волки не хотят ​​ тебя слопать. По очереди отсыпаются в его будке. А то Полкан и волки дружески греются в одной будке, тем самым открывая новые горизонты гуманизма.

Когда мы выходим на крыльцо, волки выстраиваются полукругом и торжественно воют: просят закусить.

Мы пьем чай, рубим сахар, тащим дрова, читаем газеты, лежучи на печи, - а они строго и молчаливо разглядывают нас в огромные, готовые заиндеветь окна.

Смотрите! Они выставили свои лбы и будят нашу гражданскую совесть. Это они своим молчаливым укором подвигли пригласить вас на этот скромный симпозиум. Если окно заиндевеет, мы своим дыханием дружно его отогреваем: только бы видеть наших серых друзей.

Коль расходится непогода, пустим погреться. Казалось бы, волк, а глубоко, от души, вздохнет и смиренно ляжет на потертый коврик. Вам бы такого смирения, друзья!

У нас за печкой целый склад сушеных костей, мы платим ими волкам за службу. Да, друзья! Вы не ослышались: они – служат! Они приносят людям пользу. ​​ Мы сформировали целый полк волков, чтоб в случае чего защититься от налоговой полиции.

Смотрите, как они увесисто сидят! Наверняка, думают о нашей молодой демократии.

Вот и Полкаша задумался.  ​​​​ Он уперся башкой в будку и, будьте уверены, простоит так часа три, не шелохнувшись. Мы уже знаем: Полкан – думает. Это настолько важно, что он даже не закусывает.

Вот он стоит и спокойно смотрит на вас, широкохмурый, самого простого вида пес, - но, однако, именно на таких простых существах держится цивилизация.

Смотришь на этот натруженный, шелудивый лоб – и поневоле задумываешься о бренности бытия. Полкашечка ты наш!

Заходим! Не толпой, не толпой! Повзводно, поротно и подивизионно! Все уселись?

Куда вы все бросились?! Ишь, какие! Завидели в углу бадью с водкой – и все туда. ​​ 

Время ланча еще не подошло. ​​ Чуток подождите – и тогда все вместе, дружно, за встречу хряпнем по стакану водки! Стаканюшку для сугрева милое дело!

Во, такой поворот в нашей общей судьбе! То мы виделись на съедах амелиораторов в Колонном зале Дома Союзов, то в дорогущих ресторанах, то на веселых балах, то в раскидистых, волшебных кроватях, - а вот свела судьба и на этом заснеженном сибирском полустанке.

Что делать, друзья! Таково оно, ваше нелегкое счастье! Так интересно увидеть хоть бывшего, но всё же горячо любимого мужа, услышать от него слова благодарности и любви!

Здравствуйте, наши милые, наши бесценные женушки! Как хорошо, что вы согласились принять участие в этом всемирном конгрессе, организованном теми, кто вас любит: вашими бывшими мужьями, а вернее сказать, вашими друзьями навсегда.

Признайтесь: вы не ожидали нас встретить.

И что вы так лютовали против нас? Как только нас не преследовали! Думаете, мы сюда по доброй воле попали? Вы на нас наслали налоговую полицию, МЧС, нижнюю палату парламента, ЖЭКи и дворовые комитеты, - так что нам оставалось, как не рвануть в тайгу? Мы прятались по огородам, чердакам, болотам, городам и весям, пока один из нас, Завирайко Семен Данилович, не устроился сюда начальником станции. Вот мы сюда гуртом и сиганули.

Первое время, конечно, было нелегко: мы ночевали в вагонах отстойника, в землянках, на сопках, на деревьях. Если мы что-то и строили, то с мыслью о вас. ​​ Как мы для вас постарались! Бараки уже готовы, но пока их не доведем до ума, первое время поночуете и в землянках.

Что ж тут поделаешь? ​​ Не так легко сразу устроиться на новом месте! До нашего приезда тут была забытая, полуразвалившаяся деревня, где сиротливо притулились три дома да вот этот ​​ причудливо развалившийся клуб.

Да, друзья! Давно ли это был знаменитый БАМ, а этот дом – Домом культуры, светочем разума и надежд.

Мы – не то, что раньше: мы добровольно, без призыва партии, приехали в этот далекий край за нашими идеалами.

Заиньки вы наши! Смотрю я на вас и всё, что могу сказать, - так это то, что мы, как прежде, вас любим. Давайте хоть согреемся после трудного перелета.

На дворе студеная вьюга, а у нас мирно посапывает чайничек.

Берите сахарку, можно и лимончика. Только не надо три кусочка! Двух хватит. Это вам, знаете, не столицы, где делай, что хошь.

Рядом ​​ с пузатым, радостным, дождавшимся вас чайником, стоят ведра, кувшины, полости и прочая тара с настоящей, ядреной водкой, - она такая же ядреная, как вы! Тут же на железной цепочке медная кружка; так что остаканьтесь, родные, для начала.

Вот так! Хоть понемножку. Ведь вам предстоят большие испытания.

Как хорошо, что вы привезли ящик водки! В нашем регламенте на каждую записано только по чарке. Спасибо и за колбасу! В прошлом году завезли шесть тонн, но вся оказалась просроченной. Ведь и так бывает, друзья!

Все шарахнули по стакану? Больше не надо, а меньше не рекомендуется. Ведь разговор предстоит долгий. Долгий и трудный. А подумать, так и грустный. Пожалуй, томительно-грустный. А может, и пленительно-грустный. Это уж как получится.

Вы, милые дамы, привыкли жить на фу-фу, а теперь вам придется столкнуться с действительностью. Мы вам загодя говорили, твердили, долдонили, упрекали, умоляли, доказывали, что брак – это тяжкое испытание, - а вы, вы всё не верили. Вот и пришел момент, когда вам уж придется поверить.

Чтоб встретиться с вами, мы и заявили этот международный конгресс по вопросам экологии и выживания человечества. Заявили в средствах массовой информации всего мира, подключили ООН, пригласили все материки, страны и континенты, пообещали ланч, закуски, счастье, любовь – и что? Прилетели только вы. Значит, вы на самом деле очень нас любите.

А мы, было, уже начали сомневаться. ​​ Именно для вас мы наняли большой самолет, вытряхнули в снег над большой сопкой, потом всех тщательно собрали в одну большую кучу, да и привезли сюда на лыжах, тягачах, санках и финках, вездеходах, рейсовых автобусах, газелях и газиках, коврах-самолетах и прочих подручных средствах. Вам мерещилось, будто для каких-то там «научных» заседаний, - а на самом деле, чтоб вы, наконец, сошли с небес на землю!

Честно говоря, мы долго думали, не оставить ли всех вас там же, в поле, да и закопать в одну большую яму! Пусть бы вас для острастки замело снежком, а весной там расцвела б веселая лужайка, а к осени засиял бы корпус целлюлозно-бумажного комбината! И что же? Мы удержались, свято веря, что еще сможем вас воспитать.

Но почему непременно какой-то там «комбинат»? – слышу я возгласы из зала. - Разве нам не осилить более серьезное производство?!

Конечно, - скажете вы, - жить в тайге будет нелегко, но мы готовы к трудностям. Почему вы сомневаетесь в нас, муженьки?! Ведь мы не чьи-нибудь, а ваши жены. Нет! И не какой-то там «комбинат»: мы потянем еще одну, уже сибирскую силиконовую долину!

Вот каких слов ждем от вас! Вот на что надеемся: на ваш напряженный, вдохновенный труд!

Да не грустите вы, милые, родные, чудесные! Много будет и хорошего! Многие из вас найдут свое счастье здесь, в этой таинственной глуши.

Вы думаете: «Ну, что тут может быть хорошего! Какая-то тайга!».

Нет, друзья: это - ваша родина! Вас здесь всегда страстно ждали, а вы об этом не знали, не ведали. ​​ Да, ждали, - но не только мы, а и эта таинственная, влекущая природа, и - наш верный пес Полкан. Это чудесное, восхитительное существо полно достоинства!

С утра поднялась пурга, деревню в полчаса замело – и мы было занадеялись, что колонна с вами не прорвется через метель! Но – нет! Вы – с нами.

Простите, что так темно в зале: электричество давно отключили, - так что мы живем при свечах. Зато это напоминает нам величавое прошлое нашей родины. Когда свечи кончаются, в ход идут керосиновые лампы.

А кончатся свечи, так зал осветим жаром наших сердец.

По счастью, три тонны керосина, сохранившегося со второй мировой войны и давно ставших собственностью НАТО, удалось купить по дешевке на военном складе в Сербии; цистерну доставили сюда, прицепив сначала к поезду «Женева – Москва», а потом к транссибирскому экспрессу.

Что, туалет?! Какой туалет?! Простите, но мы только начали заседание! Туалет, дорогие вы мои, далеко отсюда, прямо в чистом поле. Не беспокойтесь! По необходимости непременно сформируем группу желающих.

Что за возгласы?! Нет, друзья, таков порядок. Тут памперсов не полагается. По мере формирования групп мы будем думать и об этом; всё – в свой черед. ​​ Не бунтуй, неуёмное племя, а сиди и слушай!

Простите, что так холодно: печки зала протоплены, - но все здание ​​ нам не осилить; так что, как стемнеет, придется всем конгрессом идти на станцию: воровать уголь.

Сколько чудес в этом необыкновенном краю! И, тем не менее, вы хорошо знаете, что не место красит человека, но человек место. ​​ Если попробовать сказать яснее, каждое место славится своими людьми. У нас немало исключительно интересных людей, но краса и гордость нашего края ​​ – наш дорогой Василий Петрович Негодяев.

По своему значению, по его высокой духовности это человек, безусловно, федерального, если не всемирного масштаба. По документам это уссурийский тигр, а на самом деле – на самом деле это наш добрый знакомый, хозяин тайги.

Да что там документы! Его имя будет вписано золотыми буквами в историю всего нашего таежного края.

Другой бы сказал: «Зачем мне работать, если я и так – уссурийский тигр?! Буду лежать на печи и ничего не делать». Вот вы бы так и сделали, но у нас такого в заводе нет и близко.

Видите вы дымок над болотом? Везде он зарегистрирован как гейзер, а на самом деле это трудится наш всеми любимый винокуренный заводик.

Это где-нибудь в другом месте, особенно в столицах, можно назвать себя гейзером или тигром, завалиться на диван и ничего не делать, - но – не у нас. ​​ 

Не у нас! У нас все что-то, да делают. Каждый занят! Один тачает, другой стрижет, третий упорно ввинчивает шуруп, четвертый просто вкалывает.

Какой человек наш бесценный Василий Петрович! Возможно, он не кончал Академиев, зато какой матерый человечище! Мы просто диву даемся, как это возможно. ​​ Он, вроде, совсем нормальный, а уж так ему нравится быть тигром!

Бывают, правда, у него и загулы: как рванет по бабам, так неделю тайга шумит, - но в остальное время он совсем свой, у нас днюет и ночует.

Ночью наш густой, дремучий лес гудёт от его храпа, - а с утра Василий Петрович надевает свою добротную шкуру, застегивает ее на тысячу и одну пуговицу и уверенно бросается в лесную чащу. Мы слышим, как он уже ломится в сторожку лесников, входит, уверенно машет лапами, самодовольно шкваркает хвостом по полу, ловко разливает водку по стаканам – и уже его веселый мат и дружный звон стаканов разносится по всей тайге.

Нагрянет охотничья инспекция – опять веселье и балдёж.

После обеда прикатят из БиБиСи, снимут нашего дорогого Василия Петровича на видео и покажут английским школьникам как русскую диковинку.

Всё! Поработал – можно домой. Мы с восхищением слушаем, как он грузно тащится через лес, задумчиво хлопая огромными лапами, перегруженный гуманитарной помощью, с лоснящейся и довольной рожей. ​​ 

Ух, ты! Получает дотации не от кого-нибудь, а от ООН! Так и пишет в письме: «Ребята! Не пришлете пожрать, так все вымрем к е-ни м-ри. С уважением. Старший среди уссурийских тигров Василий Петрович Негодяев».

Что им в Америке делать?! Шлют! Неделю назад опять сбросили гуманитарную помощь прямо на тайгу. Половину волки сожрали, половину – нам.

В общем, работа быть тигром – не бей лежачего! Потом завалится в свою квартёру, залихватски скинет шкуру, заварит чайку, запоет, да и нас, глядишь, пригласит.

Кстати, вы знаете, что он поет?

Ой, ты, душечка! Красна девица!

Мы пойдем с тобой, разгуляемся.

Мы входим, а Василий Петрович обычно мрачно крякает:

- Что приперлись, ребята? Как дела? Девки еще не прикатили?

Это он о вас удочку закидывает.

Короче, страшно интересный человек. Посмотришь его трудовую книжку, а там золотыми буквами так и написано: «Уссурийский тигр».  ​​​​ А на обложке: «Занесен в красную книгу». Завидки берут: нам бы так устроиться!

Вы слышите, как воет вьюга? Нет, дорогие мои девчата! Это вам только кажется, что вьюга, а на самом деле это от грусти ревет наш дорогой Василий Петрович.

Запомните это имя! В любых ситуациях с трепетом произносите его! Но не забывайте, ради бога, как его по батюшке. Если какая в порыве нежности залепечет по забывчивости просто «Петрович», а то и разомлеет, раздухорится ​​ от его жарких объятий, брякнет, к примеру, «Мой любимый, мой хороший, мой нежный Петрович», иль «Вася! Я люблю тебя, дурачочек ты мой!», - он так шарахнет по башке лапой, что и дух вон.

Обидно вот так во цвете лет погибнуть не за х-й собачий, так что говóрите всегда «Василий Петрович», и никогда иначе.

Да, друзья: это - ​​ шеф тайги, уссурийский тигр! Думаете, зачем он сюда идет? Требует всех вас в наложницы. Именно он и настаивал на вашем приглашении, а мы сами никогда бы до такого не догадались. ​​ Надо только надеяться, что всех сразу он вас не съест, дорогие вы наши.

Вы думаете, мы не готовились к вашему приезду? ​​ Готовились – и еще как! ​​ У нас, к примеру, ​​ есть таинственный дом за околицей. Как пойти, так направо.

Вернее, не дом, а  ​​​​ покосившаяся избушка, на которой прикреплена таинственная записка.

«Завоз б-дей по четвергам», - гласит она.

И написано-то неразборчиво, ​​ кое-как, карандашом, а все равно все понимают.

Что вам ​​ сказать, друзья? Уж не ваша ли это судьба!

Но не называйте эту избушку «публичным домом»! Это грубое, недостойное название!

Я уверен, многие из вас найдут себя в этом нелегком, но благодарном ​​ труде. А кто же нас еще-то порадует? Мы выписываем б-дей из всех столиц мира, эта основная статья наших расходов, - но теперь все будет иначе: вы поможете нам съэкономить. Тогда и избушку починим. А то бабы такие дорогие!

А избушку непременно починим. ​​ Уже и доски завезли, а на гвозди ​​ пока не хватает.

Ведь мы вас все еще любим! И кручинимся, и слезы льём, а всё ​​ равно любим! Как ни жаль вас, а придется всех отдать в сексуальное рабство нашему Петровичу.

Звучит это ужасно, однако, не торопитесь думать, что это так уж плохо.

Ведь у этого интересного человека и золотые прииски, и серьезное производство, и махонький водочный заводик на гейзере, и сеть супермаркетов в Южной Азии. Азии. А если точнее, х-й его знает, где. Да и знать-то не надо: себе дороже выйдет.

Так что будете в сексуальном рабстве не у какого-то грубого мужика, но у своей мечты. Так ли это плохо?! Вот, одну цельный год беспощадно мочалил, зато голубка ​​ улетела на собственном ​​ самолете! Помахала нам крыльями – и тю-тю в Америку!

Конечно, не все такие стойкие, но кто хоть месяц с ним продержится, - та уже БМВ получает. ​​ 

А ежели особой страсти не получится, его пресс-секретарь пришлет вам телеграмму: «Машенька! Спасибо за всё хорошее. Твой Василий Петрович».

Так что ничего удивительного, что кто только не мечтает оказаться в его объятьях! Вам, мои прекрасные, такая возможность предоставится. ​​ Когда вы поймете, какой это интересный человек, вы все захотите хотя бы немножко потрепетать в его объятьях.

Поверьте, без него тут и жизнь была бы не в радость.

К примеру, всё тихо, спокойно, мы беззаботно гуляем и поем песни, всё, казалось бы, хорошо, - но вдруг как что-то мрачно х-якнет! Ух, ты! Прямо вздрогнем все, хоть и знаем: это наш родной уссурийский тигр Василий Петрович вышел на прогулку.

Порой мы его тоже осуждаем, хоть и по-приятельски. На дипломатических приемах он ведет себя развязно, сигары дымит непременно гаванские; если ему нужна баба, то подавай самую дорогую; если вино, то непременно закажет вдову Клико пушкинской поры.

Ну, такой он! Что тут сделаешь? Всех вас непременно попробует, а какая понравится, возьмет в постоянный штат наложницей. Вы думаете, это не почетно? Да отбою просто нет! Иные, как вы, сами приезжают, других из столиц через интернет выписывает.

Сейчас наш тигруша баллотируется в губернаторы, и все мы готовы его поддержать в его нелёгком ​​ начинании. По виду он уже тянет на президента: выйдет, вытянется пред нами во весь свой огромный рост, да как крякнет!

Как настоящий начальник. ​​ 

А как любит президентские почести! ​​ Хлебом не корми, а подавай кавалькады черных, корректно блестящих, гладких машин, почетный эскорт, рой ​​ тревожных ​​ мигалок, почетный караул, роту автоматчиков и ракетный полк.

В тайге с этим особо не развернешься, но он давно проложил просеку, которую так и назвал: «Моя Тверская». ​​ Мы, всё это зная, непременно идем ему навстречу, чтоб сохранить сердечные отношения. Возьмем да и встанем в почетный караул. Он шутливо подмигнет, но мы-то знаем, как ему это приятно: дня не пройдет, как с завода пришлет ящик водки.

Ну, если не первача, так все же и не самую плохую. А то ведро «рояля» приволок.

«Royal», «Рояль» - скажу я вам, - это тоже гуманитарная помощь: бутыли в полтора литра спирта. Мы тут отбили цистерну от состава; в этой войсковой операции пришлось всем участвовать.

Оцепили состав - и я ​​ лично пару раз шарахнул из гранатомета по удирающему поезду. Никто даже не понял, в чем дело. Машинист телеграфировал в центр, что поезд атаковала нечистая сила; этим дело и закончилось.

Конечно, вам будет нелегко управиться с тигром, но подумайте, сколь высоким будет ваш вклад в историю отечества, если вы все-таки ему понравитесь и станете его духовным наставником! Кто с честью выдержит экзамен, одежонкой ​​ завалит от Версачи.

Ей богу!

А рожу с утра будете мыть шампанским, честное слово.

Главное, девчата, не думайте, что он вас разорвет на части. Нет, он необычайно нежен: он вас за минуту так упоит, что на всю оставшуюся жизнь хватит. Он дышит нежностью, этот огромадный, истосковавшийся по любви мужичина. Присмотритесь к нему хорошенько - и вы поймете, что мечтали именно о нем.

Правильно: пиши’те, пиши’те больше!

Это хорошо, что вы ​​ всё тщательно конспектируете: значит, в нужный момент не растеряетесь. Как важно подготовиться к интимной встрече! ​​ 

Да, с Василием Петровичем будет очень нелегко, ​​ так что заранее готовьтесь к этой решающей битве.

Вот вы входите и видите это огромное, наглое чудовище.

Вы строго и с достоинством ему говорите:

- Здравствуйте, Василий Петрович!

- Ну, ну! Привет! – добродушно кивает он.

Сначала, конечно, вам очень страшно: чудится, как шарахнет лапищей - мокрое место останется. Но не бойся, заинька! Справа стоит заветный буфетец. Ты смело идешь направо к буфету, открываешь его своей прелестной ручкой, берешь графинчик и наливаешь рюмку коньяка.

Вот он выпил - и уже немножко похож на человека. Тут ты замечаешь, какие у него волнующие, изумрудные глазищи. Это чудовище жадно смотрит на тебя, глаза его полны нечеловеческой страсти.

- Что? Закусить? – строго спрашиваешь ты.

- Пожалуй, - соглашается он.

Подносишь рюмку, он опрокидывает, - и уже с уважением тебя оглядывает.

Надо помнить, что за всю жизнь он прочел только одну книгу, и она была о царизме. Так что будь осторожна! Если скажешь «моё ​​ солнышко», это ничего. На «мой президент» он отзовется довольной улыбкой. Но ни в коем случае не брякни «царь», иль хоть «царь моей души».

Тут он, как ужаленный, ​​ выскочит из-под балдахина и грозно зарычит:

- Вон отседова, гадина.

Это простой, сердечный человек, но упаси боже его рассердить.

Мы знаем его нрав на своей шкуре. Скажи ему по пьянке «царь» хоть в шутку, так он, ​​ ни слова не говоря, ухнет лапой по морде. ​​ 

Ты уже его упоила, но и тогда, даже если он в экстазе, ни в коем случае не обмолвись «Я люблю тебя».

Только так:

- Ты будешь президентом.

Тогда он посмотрит на тебя осмысленным взором и довольно буркнет:

- Баба, а понимает.

Пришло время третьей рюмки. Тут он вдруг закручинится, невольная слеза скользнет по его доброй щеке и - он запоет народные песни.

Особенно ему нравится петь про «загубленную» душу.

Ни в коем случае не вдавайтесь в расспросы, какую-такую душу он загубил: ​​ он сам не знает, что это за «душа» такая, - а потому ему очень приятно про это петь. Куда приятней, чем его слушателям слушать.

Наливайте дальше. После пятой попросит, чтоб ему пела возлюбленная.

- Спой чего, бабец! – потребует он.

Пойте только то, что я вам скажу! Заучите текст наизусть и упаси вас боже спутать слова: ​​ 

Ой, цветет калина

В поле у ручья.

Парня ​​ молодого

Полюбила я.

Это вы споете и таинственно молчите. Тут можно нежно потрепать его за ухо и строго сказать:

- Василий Петрович! Когда же вы начнете избирательную компанию? Уж все сроки вышли. Я лично готова возглавить ваш избирательный штаб.

- Что ж, надо подумать, - ответит он и снова запоет.

Ответственный момент! Прелюдия закончена, надо переходить к решительным действиям. Тут-то вы на своей шкуре испытаете всю его страстность. Зацелует девчатку! ​​ Но помните, что между поцелуями возможны нюансы: он то шарахнет об стенку графином, то озорно запляшет, подпрыгивая аж до потолка.

То-то! Вы ​​ заметили на столе кружочком аккуратно наставлено восемь графинов: два Василий Петрович звезданет об пол, три - об стену и три - об потолок.

Конечно, этот инструктаж не многому научит вас.

Это самые азы, но затвердите их назубок, - а не то вам не сносить головы!

Да, порой вам будет трудно. А как вы думаете? По-вашему, любить – это легко?!

Вам всё еще кажется, любовь - это какие-то воздушные чувства к какому-то занебесному мужику! Нет, друзья! Мы – люди простые, - ​​ и просим вас полюбить нас такими, какие мы есть. В браке с нами вы так и не сумели отказаться от вашей ложной доктрины, зато теперь вам, голубки, от любви никуда не упорхнуть.

​​ 

Позвольте прямо сказать: вы не знаете, что такое настоящая любовь! Иной раз так прихватит, что сразу и не поймешь, что это любовь. Просто в глазах темно, а волосы дыбом. Да, дыбом! А как еще вас любить?! Вот так страстно мы вас и любим. Плачем от горя, что вы такие змеюки, но, с другой стороны, и от счастья зайдешься, когда такая приголубит.

Да, любовь – испытание, - и его надо пройти с честью. Не надо бояться нелегкого труда любви, не надо бояться счастья! И мы, - мы тоже к вам не равнодушны по старой памяти. Конечно, мы порядком вас подзабыли, - но на всякий случай хотели бы попробовать еще раз.

Итак, первое, что вы здесь встретите, - это море любви. Оживите этот холодный таежный край!  ​​​​ 

А поднимем-ка сообща производство, сообща покорим этот дикий край!

Согрейте его вашими сердцами!

Сами видите: ​​ все уже готово к вашему приезду! Вы, конечно, уже заметили любовно выстроенные нары аж в три этажа, а лестнички к ним заботливо прилажены. Ей богу, залюбуешься.

Диво дивное! Так вот вас любим.

Но не только Василий Петрович – украшение нашего края! Если не понравитесь шефу, попробуйте выйти замуж за охранника. А что тут удивительного? У нас все люди – братья. Так что не удивляйтесь, что иной охранник вас захочет. Тут три варианта: если отдадитесь, нальет ​​ стакан; если нет, обиженно даст поджопник; а то с горя просто плюнет в морду.

Так что ты заранее спроси:

- Васька, ты меня замуж-то возьмешь?

- А чего? – спросит он. – Давай.

Чтобы все мужики не приставали, выберите одного. Главное, это сразу увеличит ваш паек. Конечно, и мы по старой памяти будем на вас претендовать, но против законного мужика никто не попрет. ​​ Вышла замуж – и уж никаких безобразиев! Ни-ни! Веди себя скромно и достойно.

Вот ты пришла с лесозаготовок в барак, а твой Васька тут как тут. Шапка набекрень, в кармане шкалик водки, и жарко обнимает голубку. Другой принес в барак гармонь – и то-то пошло веселье!

У нас тут всё есть! Даже свой Ванька-разбойник. Мало того, что интересный человек, так еще и редкий мужчина! Настоящий душегубец. Он грабит честных людей - и все мы хорошо об этом знаем. Мы его вылавливаем, показываем по телевизору, снимаем фильм о его незаконных порывах, судим, везем в Москву, надолго сажаем, а потом опять ​​ выпускаем.

Да! Мы как никто понимаем, что нашему краю нужен и свой разбойник, а не только свой прокурор. Иначе как сохранить поэзию нашего края, его многовековые таежные предания? Как жить без истинного колорита?!

Вы хоть сами-то понимаете, как вам будет интересно? Похоже, что не совсем.

Но не только наша любовь: вас ждут и другие, не менее приятные открытия: впервые в вашей жизни вы узнаете, что такое физический труд. ​​ 

Да, да, друзья: труд! Не бойтесь этого простого слова. Хватит вам лютовать в б-ве: пришло время подумать о будущем. Для начала вступите в комсомол, потом сдадите на значок ГТО, потом будете бороться за звание лучшей комсомолки.

Что за шум?! Так вы не знаете, что такое «ГТО»??!! «Готов к труду и обороне» - таков краткий перевод этих букв, - но их смысл выходит далеко за рамки простого умения.

Напомню вам строчки поэта:

Знак на груди ГТО у него.

Больше не знают о нем ничего.

Достаточно быть ГТО-шником, чтобы войти в историю!

Итак, вы ясно услышали святое слово «труд»! Не бойтесь, друзья: работы хватит всем! Разной, захватывающей, интересной, творческой работы.

Мы покорим леса! Там, где серый волк не проскочит и птица не пролетит, там-то мы и пройдем гордой поступью. Мы построим дома, деревни, поселки, города и веси, и аэропланеры.

Пророем горы! Под ​​ водой поднимем дерзостные своды! Ну, и много еще чего сделаем.

Сами подумайте: что толку в вашем столичном пустом существовании!

А тут вас ​​ забросят, как десант, на лесозаготовки, - и вы изумитесь древней, волшебной красоте леса! Кто с «болгаркой» подмышкой, кто с бензопилой, кто просто с кухонным ножом, ​​ кто с вилкой, кто с поварешкой, кто с кастрюлей, вы будете упорно осваивать этот таинственный древний край.

Как хорош стаканюга водки на морозе под пятьдесят! Потом вас с комфортом на транспортёре отвезут на обед. А то и на вертолете. А то и такой дадут поджопник, что летишь - только в ушах свистит!

Ух, какие вы красивые! Только приехали - и в тайге повеяло знойным ветром тропиков. Можно только предположить, сколько счастья вы нам принесёте! Спасибо, друзья, за ваши порывы!

А не пойти ли нам прямо отсюда в цех? Чтобы вы сразу поняли, какие задачи стоят перед вами. Поймите, нам нужны высококлассные специалисты. К примеру, у нас есть мостовой ковочный молот с манипулятором, но нет на него специалиста. Мы уверены, кто-то из вас займет эту вакантную должность.

Как?! Вы не знаете, что такое молот?!

Как вам сказать?

Это страшно интересная штука: уже с утра х-якает. Больша-ая такая х-евина. Она так сердито ухает, будто тужится, а сама туда-сюда, туда-сюда. Порой чего-то вдруг недовольно заурчит, зафукает, заерепенится, - а все равно стучит да стучит.

Кстати, никто из вас не умеет обращаться с кузнечным горном?! А то распаялся главный самогонный аппарат.

Зайдите в наши мастерские! Тут вам и напильники, и зубила простые и пневматические, и прорубные крейцмейсели, и коловороты, и клуппы для наружной резьбы, и трехгранные шаберы. Плоскогубцы и круглогубцы, острогубцы и душегубцы, кронциркули и штангенциркули, тиски такие и сякие, газовые клещи, кусачки и х-ячки – и разна така х-евина.

Мы уже видим, как вы трудитесь ​​ в промасленных спецовках, как ловко орудуете шарнирно-рычажными кусачками, как красиво мелькают ваши плоские, квадратные, полукруглые, круглые напильники!

Вот вы несетесь ​​ на склад за ​​ пассатижами, вот отвертка в ваших нежных ручках привинчивает крыло самолета! Поверьте: даже в маске сварщика вы неотразимы! Уже шпилька не для волос – твой идеал, но шпилька для крепления отъёмных частей. Уже не на оргазм ты спешишь, но на трудовую вахту.

Конечно, первое время газоотводные трубы будут вас пугать, но, поверьте, и в большом производстве есть своя романтика! Вам кажется, оргазм возможен только в постели. Нет! Мужика легко полюбить, а ты полюби-ка доменную печь!

А вагоноопрокидыватель? А загрузочная бадья с колошей?! Вы и этого не знаете? Это такая махина! Ее качает и туда, и сюда, а она всё равно идет себе и в ус не дует!

Но самое главное, друзья, ​​ – это подводка дутья!! Вот это, я вам скажу, искусство!

Мы видим вас у переносного обдирочно-шлифовального станка с гибким валом!

Милые вы наши сталеварщицы и крановщицы, вас не испугает подвесная скоба литейного ковша и мостовой разливочный кран! Вы смотрите на станину не с ужасом, а с любовью, трехвалковая клеть для вас – как дом родной.

Тебя не напугает клиновидный рог наковальни, клещи на хоботе манипулятора, ножницы для резки просеченной ленты или даже фундаментная плита с зажимным приспособлением для тяжелых изделий.

А это, знаешь, что? Инструментальный щуп для проверки зазора. Вот и сверлильная головка с коробками скоростей и подач, и крепежный инструментарий. Как хорош болт с потайной головкой! Прелестны и цапфы вала. А барашковый винт?! А колпачковая маслёнка? А барашки грубой и точной фокусировки? А съёмная панкратическая система? А призматическая направляющая?! А заплечики ушка? А головка обратной перемотки с памятным диском, показывающим, каким типом пленки заряжен фотоаппарат? ​​ 

Всё это ждет вас.

Вы, голубки, привыкли к вашим нахреналогиям, а тут придется окунуться в настоящую, живую жизнь! Хватит питаться падалью! Покори лес, построй доменную печь, всобачь, куда надо-ть, разводную гайку! Заберись на конек крыши и сядь на дымовую трубу!

А то превратили жизнь в санаторий! Вам не полагается мягких наматрацников-перинок! Укройтесь-ка лучше красноармейским бушлатом!

Во, какие перспективы!

А летом - еще интересней: ​​ вам выдадут косы, топоры, подручные средства - и вы научитесь сеять, косить и жать! Ух, как дивно преобразится ваша жизнь!

Наверняка, вы никогда не работали с рубанком, а мы вам эту возможность предоставим.

Не все же кувыркаться с мужиками! Вы, наконец-то, познаете радость достойного, свободного труда! Привыкли, господа, беспокойно, тяжело ворочаться в измятых постелях после невероятных сцен с очередным мужиком, а тут ​​ уснете сном праведницы!

Вот вы спите, а наше радио торжественно объявляет:

- Все на жатву!

Вы берете косы в натруженные руки и покоряете поля, дороги, поляны, болота!

Что? Вам не нравится? Полно и других, не менее интересных работ! К примеру, тебя назначают разносчиком водки. Казалось бы, дело простое, но сколько в нем тонкостей! Ты заходишь в барак, стучишь валенками, весело гаркаешь «Эй!» - и охранники роем слетаются на тебя.

Что за шум? ​​ Куда нас уносит ветром? ​​ 

Что-то, однако, происходит.

Пока непонятно.

А, вот оно что! Смотрите, как интересно: наш дом разваливается до конца на наших глазах! Просто сказка, а не жизнь.

Ух, какой ветер! Уже и крышу унесло к е-ни м-ри.

Чего вы-то боитесь? ​​ И мы, как поднимется с утрева непогода, так боимся из домов выходить: а ну, как занесет?! Но приходит Василий Петрович с ведром водки – и наши души оттаивают.

Сегодня мы не отвезем вас на лесозаготовки, зато всем конгрессом сходим на станцию и натырим угля на всю зиму. Станция по прямой – всего три километра, но путь лежит через глубокое болото, буераки, овраги, пни, колдоёбины и нах-ябины, чащи и рощи, и огромадный, непроходимый лес.

Мы дойдем до станции ​​ и, затаив дыхание, посмотрим, как тыщи тонн родной нефти несутся в Европу – и нам станет стыдно оттого, что от родных недр нам не достанется ничего.

Все становись на выдачу спецодежды! ​​ Каждая получает валенки, рукавицы (кстати, позже они вам очень даже пригодятся в семейной жизни), бушлаты. Каждой полагается по стакану водки.

Да вы что ж, и пить еще не научились! И тут необходима инструкция! Пейте залпом, но перед этим необходимо сосредоточиться и сказать «Мать твою так!».

Смотрите, какая поднялась метель! Унесло крышу, стены, а вот уносит и нас. Какие ласковые снежинки! Чудится, это разорванные лепестки ваших воспоминаний нежно кружат в близком, доверчивом небе, мы укутаны в темный, переполненный волшебными тенями снег.

Милые девчата! Это же цунами любви! Так вот и с утра выйдешь в поле – и морду так приятно обветрит! Обдаст, как поцелуями.

Ух, как всех брякнуло-жахнуло-ху-кнуло в снег! Все ползком пробираемся к таинственно темнеющему зданию. ​​ 

Это наш барак. Все заходим и строимся. Не беспокойтесь: барак сооружен из антивандальных материалов, - его никуда не унесет. Это вам новый дом, друзья.

Мы в главном коридоре, освещенном разве что угрюмой, позеленевшей от злости, двадцативаттовой лампочкой.

Так! Кто хочет в туалет? Вот уже группы по мере формирования выступают в чисто поле.

Темно и весело, хоть порой, конечно, и страшно, и горько воют волки.

Как они близко!

Мы зажигаем факелы – и они испуганно шарахаются.

Зажжем факелы, девчата! Все дружно поют, чтоб избавиться от страха, революционную песню – и мы несемся навстречу бурному, молодому ветру!

Далеко в поле светятся милые огоньки туалетов, но далеко не каждому дано одолеть этот нелегкий путь! Не смотрите на этих грубых мужиков, что писают прямо в роскошный, рассыпчатый снег, богатырской струёй выжигая в нем свое имя «Коля», «Вася» или «Петя» - и ​​ буквы такие большие, что видно из космоса.

Иные приезжают специально за тыщи верст, чтоб пописать в поле и посмотреть на стаи ошалевших, вздыбленных волков.

Ух, как ​​ нам нелегко, но мы упорно идем через ледяную пустыню, упорно писаем, упорно воруем уголь – и это делает весомыми наши надежды на будущее. Да! Мы никогда не писаем просто так, но всегда во имя будущего.

Мы идем, а там, далеко, на горизонте, таинственно горят костры наших воспоминаний.

Мы упорно продвигаемся в направлении туалетов по узкой тропинке среди трехметровых сугробов снега, а сердце ёкает: дойдем ли?

Идем, шумно шевеля тенями, как огромными, раздувающимися крыльями, а волки настойчиво кружат вокруг – и иногда их тревожное дыхание так близко, что мы плюем в их наглые, ненасытные морды. Они нахально ухмыляются и снова кружат вокруг нас, как в зловещем хороводе.

Волки в наших душах! Они там и днюют, и ночуют, и мы ничего не можем с этим поделать. Мы сами уже покрываемся дымчатой, голубой шерстью без вашей ласки.

Если вы спросите, почему мы не хотим иметь нормальные нужники под рукой, то мы гордо ответим: потому, что тогда уйдет вся великолепная романтика нашего существования. ​​ Тогда в нашей жизни не останется ничего светлого. О! Мы остро понимаем огромность нашего существования, мы ни за что от нее не откажемся. Оттого-то мы так любим торжественно писать в алый, горячий снег, что это глубоко романтично.

Начинаем выдачу спецодежды! Каждой выдаются бушлат, черные ватные штаны. ​​ К сожалению, штанов на всех не хватит, так что некоторым выдадим шаровары. Мы перехватили большую нелегальную партию. Она шла в Казахстан, но по счастью, там обнаружили большой запас конопли, так что таможенники по дешевке загнали всю партию роскошных шаровар нам.

Получайте лопаты, кайло и спускаемся гуськом к реке. Дружно присоединяемся к отряду старателей. Вы будете работать, а мы будем вас утешать.

Я ​​ приду к тебе, дорогая, с бутылкой водки, и вместе поплачем над нашей нелегкой судьбой.

СОВЕТЫ ​​ БЫВШИМ ​​ ЖЁНАМ

Дорогие друзья! Рано утром мы просыпаемся от привычного звона: это вы, горемычные, трясёте вашими брачными кандалами.

Звон плывёт над миром и наполняет скорбью человеческие сердца. Мир знает о вас: столь мрачно, настойчиво и гордо бьёте вы в ваш бабий колокол.
Позвольте начать наш невеселый разговор, а вернее, чрезвычайное заседание по поводу вашего благо- и трудоустройства. 

Милые жёнушки! Слыхано ли дело: мужики от вас гуртом бегут! Весь мир искал и находил вам любовников, мы обкатали вас новыми браками, - но что это дало человечеству?

Мы вас пристроили, да так, что ни одна не сидела, пригорюнившись, - а вы?

Нам ли не знать, как трудно порой управляться с крупнорогатым скотом! Брак - это не место для иллюзий, и вы это знаете. Это нелёгкий, часто опасный труд, да ведь и вы-то - дамы закалённые.

Вы что хорохоритесь?

Как пёс трясёт ошейником, ярится, тявкает, но будку свою не оставляет, так и вы берегите свои браки. Да, брак похож на человека, что пос­тоянно тонет, но ваше призвание в том и состоит, чтобы без устали его спасать.

Да! Тем самым вы спасаете ваши собственные души и всю нашу многострадальную цивилизацию.

Признайтесь, в душе вы все-таки любите нас! Так любят свою бурную молодость, так любят школу серьезных испытаний. И это – хорошо!

Но как вы не заметили, что изменился сам дух времени? Многостаночницы более не нужны: один мужик в одни руки даден - за него и держи­сь. Пусть вас мочалят на законных основаниях. Это слишком важно для цивилизации.

Потому вас и учим, что мир переполнен спасающи­мися от вас мужиками. Они уплывают на наскоро сбитых плотах, пря­чутся в леса, ховаются в болота, а многие до того воодушевились, что улетают на самодельных воздушных шарах. Лучше тайга, лучше пу­стыня, чем ваше племя.

А почему?

Мы вам вот что советуем: если уж вы в браке, то держитесь до конца.

Мы же вам по-человечески толковали: ни в коем случае не отдавайтесь с бухты-барахты!

Но с другой стороны, ни в коем случае не за-упайтесь! Как увидела мужика, хватай, какой ни есть. А то весь век свой в одиночку прокукуете. Благодаря нашим мудрым советам вы все же замужем, - но тут столько нюансов!

Когда человеческие отношения разрушены, ​​ тут-то и начинаются супружеские. Умело сочетайте необходимое: мужа - с возможным: любовником - и вы продержитесь! Как иной раз заезженная кляча упорно пряда­ет главой, косится, пускает пену и горестно перебирает копытами, напрасно пытаясь сдвинуть с места непосильный воз семейной жи­зни, так и вы изнемогаете в неравной борьбе с проклятым мужичьём.

Но близко ваше время, страдалицы! Лишь не шарахайтесь новых муж­чин. Наберитесь духу - и ещё раз смело подставьте выи под ярмо семейной жизни.

Не зря же мы вам, б-ям, скормили вагоны пряни­ков, не зря вместе с вами выпили цистерны чая! Хоть чему-то мы вас научили!?

Поймите самое простое: этот мужик - ваш. Так что убла­жай эту скотину, но и воспитывай; корми, но и наказуй. Замани мужика! Иной заглянет пое-ть, а так заживётся, что и не выгонишь.

Какой мужик ни прибыл, ставьте его на довольствие. Водку пущай на свои шиши покупает, а вы предоставьте что-нибудь сущес­твенное и простое. В нашем «Пособии для любовников» (немцы уже перевели!) это уже есть. Пожалуйста, страница 120: «Если какой мужичонка заведётся, корми его на всякий случай».

Так! Плачь, грусти, горемычная, бей его по мор­де ухватом, если порхает не в ту сторону, но! Но - обедом накорми.

Эта книга, созданная для всякого свободного духа, предназначается, прежде всего, для тех толстожопых милых дам, что испытывают временные трудности с любовником.

Итак, лупите его немилосердно, если загуляет, но кормите, обязатель­но кормите вкусной и здоровой пищей. Будет правильное питание - будет и любовь. Жиров как можно меньше, а вот углеводов давайте вволю: пусть эта скотина больше думает: иногда и ей полезно и мозгами пошевелить.

Вот вы смотрите на него и думаете: вроде бы, баба у не­го есть, - что ему ещё надо? Ему надо, чтоб его воспитывали! Помните, ​​ этот кобель – ваш, - и приручайте его, не покладая рук.

Вам лучше знать, как раскочегарить мужика, но не бойтесь импотен­ции, ибо она чаще всего плод идейных разногласий, выросших на почве ложного понима­ния либерализма. И мы годами ходили в импотентах, и у нас, если вы помните, не всё сразу получалось. И всё равно: пищевод - главное.

Иной раз, хоть пьяный заявится, не плюй ему в морду, а приголубь, да хлеб-то икоркой на­мажь, поднеси стопарик и улыбнись. Так вы и себя побалуете и сохраните нервно-сосудистую систему муж­чины.

А после этого возьмите, да и очаруйте! Вы ​​ ведь можете так распорхаться, что всё небо чудно озарится сиянием ваших крылышек! Вот как надо!

А то о вас думают, мол, что это за орда замшелых б-й! А вы покажите, что вы не такие.

И ещё один не менее важный совет. Верно говорят: сначала подлечи любовника, а потом уж используй по назначению. А то вы напираете на большое чувство: мол, люблю - и всё тут. Нет! Вы лучше покажите, что вы готовы с ним работать: он это быстрее оценит.

Вот какой кропотливой рабо­той вам надо заниматься, а вы ринулись в интернет - и уже в мировой культуре появились такие понятия, как «виртуальный бабец», «Интернет-бабец» и «кибербл-ство». Вы это кончайте. Виртуальный мир только оформляется, а вы уже на всех его перекрёстках. Кто же вы: наглое видеобабьё или наши товарищи по прогрессивным устремлениям?

Весёлые, жирные бабцы - вот какими вы видитесь мировой общественности, вот какие женщины нужны, а не виртуальные б-и. Мы вас сватаем, а нам говорят:

- Зачем нам эти пролитературенные бабы? Это куда хуже, чем проспиртованные.

А в науке зачем наследили? Особенно весомо ваше многотомное из­дание «Е-арята в истории мировой цивилизации». Некая Пирогова опубликовала в Интернете замечательную книгу «Основы жизнедея­тельности многоё-чатых организмов». Эта книга не отрывает от практической жизни, но ведёт к ней.

Отметим ещё два труда: «Мораль­ное устаревание любовника» и «3аконотворчество в постели» (этот строенный том с золотой каёмкой вышел в издательстве «Мысль»).

Миру не нужны кибербабы, бл-уйте вживе, но при этом не порывай­те с познанием. Это сделать очень просто: не подпускайте к себе мужчин ниже доктора наук.

И будьте проще! ​​ Раньше вам пряников принесешь - вы уже и рады, ​​ - ​​ а теперь подавай заморские явства, ящик шампанского и море цветов. ​​ 

Раньше в поле умели отдаться, ​​ а теперь требуете кровать с балдахином.

Почему простая походная кровать вас уже не устраивает?

А одна и вовсе потребовала военный ​​ парад, сотню барабанщиков, полковой оркестр. И чтоб трубачи вдоль дороги, чтоб бибикали машины, а кое-кто высвистывал арии из любимых опер.

Не слишком ли, господа? Да отдавайтесь вы везде!

А то, если вы отдаетесь, то непременно подавай вам духовой оркестр!

Я не могу не сказать и ещё об одной кардинальной ошибке всей вашей жизни: в постели вы занимаете общественную позицию. Почему вы занимаете ее именно там?! Почему именно там вы вспоминаете, что вы - субъект права? И это вы, кто поднял вопрос о правовых аспектах секса и едва не свершил революцию в столь тонком деле.

И в постели проявите смекалку! Поразите партнера свежей позой из будущего человечества.

Ни в коем случае не избегайте законных сношений! Зачем вы всходи­те на ложе, вы вас спрашиваем?! Чтобы работать. Так и трудитесь!

Идите в постель как на битву!

Пусть эти уроки мужества выкуют ваш характер и докажут вашу общественную значимость.

Терпи, тру­женица, терпи! В ученье трудно, легко в бою.

При этом важно, чтобы всё, что вы делаете в постели, не противоречило вашим политическим убеждениям.

На поворотах изящнее.

Если он много болтает, напирайте на большое чувство.

Если вам до пятидесяти, вы обязаны сказать: «Это первая любовь».

Пусть вас немножко заносит влево: это более соответствует духу времени.

Этот труд незаметен, но очень важен. Один раз отдайся для мужа, второй для нас, третий для цивилизации. Чтоб ни случилось, не за­являйте в суд, мол, муж меня изнасиловал: это его работа.

А мы? ​​ Мы по­могаем, чем можем: наш производственный  ​​​​ кооператив наладил вы­пуск особо подвижных кроватей: они дрожат от вашей страсти, они подпрыгивают вместе с вами. Приобретайте наше страстное ложе! Оно способно двигаться в такт вашим чреслам.

Что вам сказать ещё, друзья? Нам бы очень хотелось остаться в ва­ших сердцах, ​​ ведь мы всё ещё любим вас!

Как сказал поэт «Рассудку вопреки, наперекор стихиям», а любим.

Но, дорогие друзья, как мы вас ни любим, нас слишком мало - и мы уже не надеемся пое-ать всю вашу неуёмную свору.

Пожалейте нас, ваших зайчиков: ищите лю­бовников сами. Их черёд расцвести в ваших объятиях!

Люби’те, но не отдавайтесь сразу. Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь. А вы всё режете и режете.

Только что мы получили сообщение, что специальным поездом на наш съезд прибыла партия мужчин с варикозным расширением вен. Из об­ластных больниц нашей матушки России.

Вот вам и работа, вот вам новые мужья!

Лечите их, воспитывайте и любите!

В браке всегда есть место подвигу.

Ваше основное призвание - возвращать человечеству естественный вкус. Теперь живут и с котом, и с телефоном, и с телевизором, - а надо, чтоб Мужчина вернулся к Женщине. Тут-то цивилизация и надеется на вас.

СТИХОТВОРЕНИЕ ​​ ДОН ​​ ЖУАНА

Тебе

Уж не е-ическая ль сила

Мотала нас туда-сюда

И друг от друга уносила?

Зачем вы столь печально б-ядовиты?

( хорошенько подумав)

А впрочем, я при бабе то ж.

Выходит, мы, подруга, квиты.

(философский вывод)

Такой вот вышел разъе-ёж.

ОБЪЯВЛЕНИЕ ЖУАНА

Приглашение всему свету на интеллектуально-эротический семинар.

Тема: секс для процветания в бизнесе и личной жизни. По вопросу участия обращайтесь по телефону ---.

E-mail: erotseminar@figanefiganet.net

Уникальный авторский семинар доктора е-ических наук Жуанова Евгения Ивановича, научные работы которого опубликованы в 216 странах и вызвали интерес у лауреатов Нобелевской премии, а заодно и у всех мужиков. Он создал теорию эволюционной сексуальности, которая дает возможность значительно повышать энергетику либидо и имеет потрясающие практические выводы.

Для участников семинара проводятся обязательно и непременно индивидуальные консультации. Программа семинара:

1. Введение в главную проблему человечества. Наддайте сексу! Любовь и голод правят миром (Шиллер). Диапазон приемлемости и шокирующая правда о сексе. Ошеломительное разнообразие секса, исчисляемое миллионами различных вариантов. Классический отчет Долбое-ова. Только фундаментальные принципы секса дают возможность не утонуть в океане любви.

​​ 

2. Эволюция секса от прошлого к нашему времени. Философия и биология любви. Почему животные действуют в сексуальной сфере безошибочно, а люди с их высоким сознанием и образованием спотыкаются на каждом шагу? Зачем нужны мужчины?

Доминантная поза женщин при коитусе. Эффект «черной вдовы» и «безутешного вдовца». Секс для мужчины как сладострастное стремление к смерти.

Война полов.

Вид или индивид: инстинкты самосохранения и продолжения рода.

Эструс и эволюция полицикличности репродуктивной активности. Дурагамные табу.

Технологический прорыв в сексе.

Укачка и обкатка партнера. Интернетизация интимных отношений как необходимое условие продолжительности чувств.

3. Социализация секса. Социобиологический отбор. Моногамия как сексуальная демократия. Разделение репродукции и механизма биологического автоматизма. Пленение секса в паутине социума: «джунгли социальных запретов».

Секс-лунатизм. Ваганизм как основа мироздания. ​​ 

Интимные отношения в концепции эволюционной сексологии. Продолжение рода человеческого без секса.

Парадоксы секса: вместо репродукции контрацепция. Секс современного человека как биологическое извращение. ​​ 

Жуан и его команда - классики экспериментальной сексологии. Сколько может быть мужчин у женщины? А сколько у мужчины женщин? Длительность коитуса (научим растягивать хоть на сто лет).

Как часто должны быть половые акты? Мужчина должен быть всегда готов, когда захочет женщина.

Как стать для любимого самой желанной в мире? Юношеская гиперсексуальность. «Спящая женская сексуальность». Женский оргазм и сексуальность после менопаузы. Мультиоргастичность - рудимент эструса (десятки миллионов женщин в мире испытывают оргазм более 200 раз в сутки).

Сколько может длиться оргазм? (Века).

4. Энергия либидо как источник творчества, успеха в бизнесе и активного долголетия. ​​ 

Фрейд и теория сублимации энергии либидо.

Как использовать сексуальную энергию для творчества и успеха в карьере?

Древние методики: дао любви. Сублимация энергии либидо в богатство. «Передние врата рая» как средство покорения мужчин.

Флирт: путь к успеху.

Секс как инструмент власти. Почему женщины живут в среднем дольше, а рекордсменами долголетия являются мужчины? Зачем нужен секс после менопаузы.

В 120 лет секс только начинается. Секс полезнее фитнеса. Брачное ложе (сексодром) - самый эффективный спортивный снаряд.

5. Искусство любви. ​​ Сказочное многообразие секса. Почему нужно учиться искусству любви? Туда-сюда-так-и-этак-техника.

Понуженье к разврату как основа современных концепций. ​​ Биологическая дисгармония сексуальности и социально-информационная гармонизация интимных отношений полов. Сексуальная психотравматизация.

В течение часов на вершине любви: сексуальное ушу’. Приапизм.

Эротический массаж.

Увлекательное путешествия по эрогенным зонам.

Как увеличить пенис?

Секс как спорт.

Освобождение из пут социума.

Эффект Распутина. Рекорды секса.

Эрекция в Вашем кармане. Сексуальная сверхмашина. Самый дорогой подарок жене.

Чип оргазма. В любви все позволено. Внегенитальный секс. Диапазон приемлемости. Секса не может быть много.

6. Энергия тела для счастья и любви. ​​ Энергетика человека: использование скрытых резервов.

Очищение как универсальный способ оздоровления и повышения энергетики человека.

Возвращение юности. Чудо голодания.

Анализ и синтез систем Брэгга, Семеновой, Дианы, Черчилля и Иванова. Экзогенное и эндогенное питание. Естественный путь избавления от алкоголизма и табакозависимости.

Трудный кайф: очищение как высшее наслаждение. Самый верный способ похудеть.

В чистом теле - чистое сознание, в котором нет ни пессимизма, ни депрессии. Разум ликует, каждая клетка поет песнь радости жизни.

7. Заключение: перспективы секса в 21 веке. Секс как условие активного, здорового долголетия.

Голубые и розовые, сиреневые и красные перспективы секса. Любовь как путь в искусство, в литературу, в вечность и в бессмертие.

Участникам семинара предоставляются материалы на компакте, организуются кофе-чай-булочка-паузы и обед.

СЕМИНАР ​​ БЫВШИХ ​​ ЖЁН

Здравствуйте, друзья! Здравствуйте, милые мои бабулечки! Как приятно, что вас так много, что мы любим друг друга. Да, это любовь - и потому мы не могли не встретиться.

Пусть я и весь мир более знают ваши подвиги в постелях, это ещё не значит, что ваши души нам неинтересны.

Вы исступлённо пишите о нас, и поэтому позвольте несколько замечаний.

Вы уже создали свою литературу, своё светско-дамское направление - и тем обогатили мир духовно. Как передать одним словом то огромное влияние, что вы оказали на мировую культуру, с чем сравнить ваше литературное движение?

Как будто туча ​​ го-на стремительно пронеслась над миром! Никогда еще литература не представала в столь грозном виде.

Какими неистовыми вы были в жизни, а вот перенесли страсти в литературу! Вы хлынули туда толпой и чудно преобразили её. Что ж, не зря искренне любим вас. По отдельности любим страстно, а в целом нежно. Но вы-то, любите ли вы нас? Нет, литературу вы любите больше.

Это приятно, но сразу укажу на ваш основной промах. Да, вы нам отдавались, но теперь, друзья, смело докажите, что это не было главным в вашей жизни. Помните: это не главный ваш недостаток - и не говорите о нём бесконечно.

Если уж говорить о самом важном, то пусть основным, а, может, и всепоглощающим чувством станет благодарность. Если вы до сих пор не знаете, почему с нами жили, то, по крайней мере, не ропщите по этому поводу. Разве в начале знакомства мы не предупреждали, что лучший способ сохранить добрые отношения - не выходить за нас замуж?

Раз вы отвергли дружбу и предпочли любовь, то работайте над стилем. Не перекладывайте на нас весь этот титанический труд!

Например, что касается меня. Зная, что мне не устоять перед незнакомой женщиной, вы заявляетесь вновь и вновь и пользуетесь тем, что я вас не успеваю хорошенько рассмотреть. ​​ Да, у меня слабое зрение, но оно оттого и слабое, что вы слишком давно рябите в глазах.

Я требую: оставьте меня другим, более перспективным женщинам! А то вы приходите якобы для любви, а на самом деле, чтобы поработать над мемуарами обо мне. Вы часто даже не раздеваетесь, пока не закончу всю редакторскую работу.

Что ж, охотно прощу маленькие хитрости, если они служат многообразию и углублению литературного процесса, - но являться на свиданье с папками мемуаров обо мне же, но отдаваться, зажав в кулаке список рекомендаций!

Слишком для многих из вас моя постель стала литературными курсами: вы знаете, что не найдёте лучшего места поработать над собой, знаете, что того интеллектуального общения, что даёт половой акт, вы нигде не найдёте - и вот снова и снова терроризируете своею любовью.

Если уж приходите, не скрывайте, что были нашими жёнами, как мы не скрываем, что любим вас. Как ни прячьте сей грустный факт вашей бурной биографии, мы всё равно догадаемся. И пусть догадаемся поздно! Тем ужасней разочарование.

Неужели вы еще не поняли, как люблю вас? Вы бережно передавали меня из рук в руки – и я хорошо понимаю, что пришло время поблагодарить вас.

Так что я вас напечатаю, только хорошо пишите.

Приступим к анализу отдельных мемуаров.

Сергиенко Нина Объегорьевна пишет:

- «Только в его объятиях я находила покой. ​​ Помнишь, Женюшка, как мы попали в литературу? Как-то гуляли по нашей деревне и вдруг видим - ворота и написано крупными, кривыми буквами: «Литература».

Тут я разбежалась - да как с разгона ​​ шарахну рогами по воротам!

Так грянула, что звону-то аж на всю деревню. ​​ Ну, что с такой настырной бабой делать? Так вот и попала в искусство. Жила, печаталась, в ус не дула – и вдруг, как кур во щи, попала в брак. ​​ Только в твоих объятьях я поняла, что люблю».

Конечно, Нина Григорьевна, конечно! А где же еще?

Каждая ваша строчка (а их тьмы, и тьмы, и тьмы!) ваших воспоминаний дышит любовью. Очевидно, вы до сих пор любите меня. Большое спасибо. Почему я вас не вижу? Да потому, что слишком трепетно вас люблю. Так любишь писателя за его тексты.

Так вот я почитал ваши воспоминания – и вспомнил, что я сам – мужчина.

На примере нашей глубокоуважаемой Нины видно, сколько усилий вы приложили для того, чтоб втиснуть в литературную форму ваш богатый передовой опыт.

Милые озорницы! ​​ Надо же когда-то сказать прямо: да, вы духовно обогатили цивилизацию, - но вы же ее и оброгатили.

А вот Кондачкова Аполлинария Кондратьевна пишет в первых строчках:

- «О моих мужчинах можно говорить много, но Женю вспоминаю с особенным теплом. Женечка! Без тебя я прожила б немножко дольше, но зато не знала б счастья».

Что ж, я могу понять такие чувства. Если б все писали с такой обезоруживающей искренностью!

Хорошо тебя помню, моя Аполлинарьюшка! Иные недели мы оставались в объятиях, мы забывали о мире: так любили друг друга. Как ни уводила жизнь нас друг от друга, но, бывало, очнешься в твоих объятьях – и так хорошо на душе! Не случайно мемуары были напечатаны в издательстве «Трепет и верность».

Еще один пример вашего незабываемого стиля:

- «Он понимал женщин, и они благодарно тянулись к нему. Он был доверчив доверчивостью честного человека. Я бы сказала, простоват, но честен».

Честен! Вот оно что. Приятно, что запомнилась именно эта черта моего характера. Да, я доверчив и искренне не понимаю, как можно вас не любить. И пусть весь мир полюбит вас, как я! Спасибо, дорогая Аполлинария Кондратьевна.

Ты клялась меня забыть, как страшный сон, но вот ты снова в моих литературных объятиях. Мы опять любим друг друга!

Сколько тепла в твоих проникновенных строчках. Не зря я любил и люблю вас. Я плачу от счастья. Как бы хотелось остаток жизни провести вместе. Жива ли ты, голубка? Где-то теперь порхаешь? Прилетай скорее!

Однако, наша огромная, трепетная любовь развивалась не без сложностей. Как подробно ты меня описала! Я предстаю мировой общественности сексуальным маньяком, не лишенным все же и художественных дарований.

Нет, бесценная Аполинарьюшка, ты не зря страдала: в моих объятиях ты шлифовала свой стиль, ты выросла в художника в нашей огромной страсти!

Так славь же меня и дальше! Жури, но славь.

Помнишь, как любили прокатиться на тройке после ресторана? Летим себе к е-ни м-ри, мелькают березы – и ты делишься со мной последним литературным замыслом.

Ты хоть помнишь, как я тебя любил?

Сколько ты мне изменяла? Или забыла, зараза? Чуть увидишь мужика, шары на лоб, «я полюбила» и – хвост трубой! ​​ 

Или уже забыла?

Какие только мужики тебя ни мочалили, а счастья не было. Вот что обидно!

Я же тебе говорил:

- Ты куда, дура? Наплачешься.

А ты что ответила, глупая баба?

- Женечка, отпусти меня! Я еще не жила! Я так мало любила!

Что?! Ты – «не жила»?! И где же ты такого духу набралась? Нет, Аполлинарьюшка: за такое по головке не погладят. Это хорошо, что ты любишь литературу, - а то б я тебя, заразу, больше и не вспомнил!

- Куда тебя несет, дура? – ласково шептал я.

Но куда там! Ты уже пылала новой разрушительной страстью. А все потому, что в твоем сознании, Константиновна, бродят небывалые, сказочные мужики. ​​ Увы, я не мог стать твоим идеалом.

Сколько я тебе советовал не губить семейный очаг, а ты в ответ одно:

- Женя! Как ты не понимаешь! У меня новая любовь! Я хочу еще пожить.

«Я хочу еще пожить»! Дура ты, Аполинарка, дура! Какие-такие мужики тебе нужны? Эх, Кондратьевна, профурыкала ты всю свою душу! Бежала от меня сломя голову, а сама всю жисть меня любила. Ей-богу, жаль. Тысячу раз пожалела, что сбежала!

Описала это на тысячах страниц! Вошла со своей безумной любовью в историю литературы, а сама так и осталась несчастной.

Вот судьба простой русской женщины! Она еще в юности встретила свое счастье (я имею в виду меня), но по молодости изменила любимому человеку с любовником.

Какой ты была! Бабец неслыханной красы! Домой-то шел, как на праздник. Залягу, бывало, на диван и жду призыва на кухню. А ты колдуешь часами: рыбку ль искусно запечешь, придумаешь блины или достанешь икорки.

Все как бы и хорошо – и вдруг ты начинаешь меня понужать:

- Иди работай, сволочь!

Что на тебя находило?

А ​​ как ​​ встретила этого самого Егора Петровича с мебельной фабрики, так удрала к нему в одних чулочках.

Помнишь, с чего все началось? Ты якобы приценивалась к диванам. Мы на самом деле хотели тогда купить диван, но даже в кредит никак не получалось. ​​ Вот ты и зачастила на мебельную фабрику якобы в поисках диванчика. Дивана не купила, зато любовника нашла. Ходили, дураки, в городской театр, сидели, как мне рассказывали, в первом ряду.

Я, конечно, почуял недоброе, стал кормить тебя ананасами, купил дубленку - так что? Как раз в моей дубленке ты к нему и удрала.

После Егора у тебя еще был мужики, но уж совсем никудышные. Какие-то мужики обсели тебя, как мухи, мочалили так и сяк, пока не выбросили.

Зачем ты связалась с Васькой Петраковым? Ты что, не знала, что он закодирован?

А почему ты удрала от Егора? Думаешь, я не знаю? Я-то тебя, дуру, сразу прописал, а он три года мурыжил. Я же тебе говорил: у него и алименты-то за три прошлых брака не выплачены, и стажа всего десять лет, и квартира однокомнатная.

Не знала ты счастья, голубка, а потому что дура.

Ладно, хватит тебя пилить. Спасибо, что вернулась. Дура ты дура! Сидела бы себе на моей шее - разве б я тебя вытурил? Мало тебе было моих гостинцев?

Всю-то ​​ жизнь - от одного мужика к другому!

Помнишь, я тебя в ресторан пригласил, а ты все шептала:

- Я люблю его, Женечка, я его люблю.

Ишь, духу-то какого ​​ набралась! Подавай ей мужика - и всё тут. Ни стыда, ни совести.

Ты вот скажи мне по совести, почему ты уже тогда не стала серьезно работать над собой? Ты ведь выиграла пару литературных конкурсов, прошла мою суровую школу и вдруг - вереница каких-то сомнительных мужиков! ​​ 

Это я-то «простоват, но честен»? Этак, мадам, вы пошучиваете?! Уж не о себе ты так выразилась, Аполлинарьюшка? Все пробуете пошучивать, мадам.

Я один тебя понял и полюбил, а ты, ты, дура, не поняла, не полюбила!

И вот как страшно ты расплачиваешься: эпическим жанром. Вернее, эпическо-е-ическим. Какие горькие открытия таит твое незатейливое повествование: ты крутила любовь аж на десяти фронтах и на всех побеждала! Ненасытный бабец!

Что тебя всегда спасало, - это любовь к литературе. Сколько мужиков намелькало, пока, несчастная, ты не поняла, что любишь не столько сами страсти, сколько их описывать. Все твои бесчисленные рассказы слились, наконец, в эпос обо мне - и тут ты уж развернулась на всю мощь своего дарования!

Я тебе всегда говорил:

- Работай над собой, Аполлинарьюшка, - а остальное все приложится.

И приложилось! Да так приложилось, что ты, глупая баба, ​​ везде в первых строчках рейтингов. Тучи мужиков осаждают тебя, ждут одного твоего взгляда, а тебе на них наплевать: укатишь на свою дачу в Дуродедово, запрешься на три оборота - и строчишь себе очередной эпизод из нашей семейной жизни.

Хоть поздно, но ты нашла себя не в бурных, сверхсексуальных сценах, но в упорном труде.

Ты всегда говорила:

- Хочу в большую ​​ литературу.

И вот в твоем лице она празднует победу.

Аполлинарьюшка ты моя Кондратьевна! Зачем только я с тобой расстался? Да, я отпустил тебя - и что? Ты вновь вернулась в мои объятья, но уже в литературной, изысканной форме. Как же поздно ты меня оценила!

Признайся-ка сразу: ты ринулась в литературу, надеясь найти применение твоим многочисленным слабостям. И не зря надеялась, голубка! Не зря с головой – да в омут: в искусство! ​​ 

Если б не мое издательство, кто бы узнал о ее огромной, но несчастной любви, кто бы узнал, что ты – дура?! Зато уж тут она размахнулась! Только успевай печатать! Так размемуарилась, что спасу нет. Нашла себя. Бывало, приду со службы с букетиком цветов, так ты и супом не накормишь да еще пошлешь и за квартиру заплатить!

Эх, ты, глупое бабье племя! Не ценишь ты своего счастья, мятешься душою как г-вешка в проруби! Где ты, милый мой жопастик? Кто-то тебя мочалит!

Знаешь что, Аполлинарьюшка? Приезжай-ка ко мне в офис! Выпьем, а заодно и согласуем презентацию твоей поистине бесценной для потомства книги.

Друзья! Вы призваны создать образ моей единственной возлюбленной, а иначе пропадает и самый смысл существования вашей литературной школы.

Люби’те меня смело и гордо!

Будьте Лаурами и Беатриче - и благодарно вас воспою, подобно Петрарке и Данте. Обладая вами, стремился к одному: создать образ идеальной женской любви - и кто, как не вы, его победоносно воплощаете? Кого ещё любить, кроме вас?

Хороши воспоминания и Одуховой Степаниды Андреевны:

- «Он всегда мыслил философски. Что подо мной? - вопрошал он на мне. - Ты понимаешь, что уже не смогу тебя забыть? Что для всего мира ты навсегда останешься подо мной? Что твой образ, нужно преображённый в моём издании, многих подвигнет попробовать ещё раз? Неужели ты, дура, не понимаешь всю огромность ​​ этого ​​ исторического момента?

Я ​​ мало понимала всю свою ответственность и всё-таки ​​ отдавалась».

Почему у других авторов мало таких проникновенных строк? Из ваших воспоминаний я должен представать во всём величии любви: так и вы возвыситесь, и мне будет приятно - и мир преобразится, поверив в нашу любовь.

Знаю и люблю женскую душу, и если зову в литературу, то только для того, чтобы обогатить и её, и вас.

Откройте души любви!

Пусть ваше чувство будет светлым, как утренняя заря!

Почувствуйте духовную близость нашему изданию - и я напечатаю ваши записки. Сверим нашу любовь в литературе! Вспомним нашу юность в нежных строчках! Пишите, друзья, пишите обо мне, но так, чтоб в строчках слышался стук моего сердца.

Главное, смело находите новое! Например, никто из вас не написал о любви как о терапии, способной вылечить от многих болезней. Кто же, как не вы, раскроет оздоровительный характер страсти?

Мария Григорьевна Сидоренко так начинает свои воспоминания:

- «Я б промолчала, не будь твоя любовь всё больше, всё яснее во мне».

Вот как надо писать! И далее Мария Григорьевна обстоятельно показывает, как мой светлый образ пронизывает её сознание, как грезить обо мне становится её жизнью.

Дорогие друзья! Несите в литературу в ваши пламенные сердца, а ваши увесистые задницы оставьте вашим любовникам.

- «Он был нежен и честен в письмах. В прошлом году снесла их в сарай, а этим летом вдруг поняла, что не смогу без них жить. Они до сих пор лежат в углу на кухне. Теперь они до того промаслились, что в наше трудное время пеку на них блины».

Не сказать, как тронули эти простые сердечные строки.

Дорогие мои! Вы стали моим живым дневником, вы запечатлели меня на тысячу лет вперёд - и так хочется всех вас побаловать: напечатать. Ваши книги пользуются особым спросом, ибо выпущены со всей любовью. Их читают, а пуще просто листают, ибо их страницы шелестят, напоминая ваши вздохи любви.

Повертите такую книгу в руках, поцелуйте и - съешьте несколько глав!

Да, съешьте, ибо книга на самом деле - сухой торт. Каждый момент читатель колеблется: съесть или прочесть? Чаще всего он мило её пролистает и скушает.

Наши книги дарят как любовников! Они хороши для всех целей: от туалетной бумаги до подарка любимой жене. Но вы, вы дарите их мужьям: так горячо вы их любите.

Моя постель, мои жаркие объятья и стали вашим Литературным институтом! Как приятно, что большинство из вас смотрело на брак со мной как на учёбу в Литературном Институте, как на своего рода стажировку: разделавшись со мной, напечатав книгу обо мне, вы вставали на ноги - и мирно возвращались к прежним любовникам, и выходили за них замуж.

Если что-то не ладилось в семейной жизни, вы снова возвращались в литературу: в мою постель - и я снова помогал вам: помогал от всей души, помогал, чем мог.

Обращаю ваше внимание на мемуары Копыловой Анны Петровны, как на образец возможных новаций. Её опус выдержан в стиле народных былин и поражает смелостью образов. Только одна цитата:

И давай меня он поё-ывать,

Поварёшкой по жопе похлопывать.

Сколь яркая фантазия! Безусловно, это новое слово в литературе. Как молодо, как призывно звучит! Я даже слышу стук поварёшки. Всё прощу за поэтичность образа!

А за иные воспоминания просто стыдно.

Берцова Ольга Афанасьевна пишет:  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

- «Я его забаловала, эту жирную морду. Он взошёл, как тесто, на моих харчах».

И далее в том же духе.

Ей-богу, почитаешь иные ваши опусы и чудится, вы – не творческие работники, не великие труженицы пера, но оголтелая стая бабок!

Бесценная Ольга, как ты не права! Да, ты отдалась так неудачно, что не смогла меня забыть, но зачем этот печальный факт ты кладёшь в основу двухтысячелистного исследования? Если ты уверена, что я г-вно, так что ж ты во мне ковыряешься? Думашь, не помню тебя? Нет, никогда тебя не забуду!

Бабец неслыханной красы, ты могла бы заставить меня поверить в счастье, я годами б от благодарности плакал у тебя на груди, - а ты? Ты что, паскуда?! Ты чего это? Нет! Куды там! Ты взъярилась и стала мне доказывать, что я – никудышный мужичонка. Зачем ты это делашь, дурья башка?

Отмечу и воспоминания Дурыкиной Елены Тимофеевны:

- «Особенно мне нравилось, как он с нами работал, своими бывшими женами. Соберет всех нас и поем хором его любимую песню «Эх, пойду-ка я зайчатушек пое-ывать!». Потом водим хороводы и закусываем, пока всех не выгонит. В рамках наших конференций уже состоялись и симпозиум флористов, и совещание дефлораторов».

Молодчага ты, моя Еленушка! Все бы вот побольше рассказывали о моей повседневной работе.

Не бойтесь новых форм, друзья! Именно они ведут к новым открытиям. Больше ищите в любви!

Как интересно получилось, когда известный постмодернист Саврасов Дуралейко Геннадьевич оказался на фонологичке Змеегоровой!

Это я к вам обращаюсь, уважаемая Людмила Васильевна!

Это так вы переосмыслили нашу встречу в своих воспоминаниях – и это привело к новым свершениям в науке и искусстве.

В моих ​​ объятьях ​​ вам чудилось, ​​ что вы «в железной хватке самого Постмодернизма».

Почему вы описали наш брак, как если б вы были жёной-невольницей в плену у Змея Горыныча?

Вы не поскупились на подробности, живописуя ваши горючие слезы.

Да не в плену вы у меня были, а в тенётах вашего же чувства!

Почему никто не описал опыт перепрофилирования из женщины в мужчину? ​​ Мир ждет от вас именно этого.  ​​​​ 

А наш новый, только нами выведенный тип женщины?  ​​ ​​ ​​​​ 

Мореная баба – вот наш идеал, - и многие из вас ему удовлетворяют. Такую солят, маринуют, закатывают – и все это с ней проделывают в браке. Настолько емка форма брака, предложенная нами и опробированная вами!

Дорогие друзья! Вы, как погляжу, до сих пор меня любите. Так размемуарили, по таким косточкам раскатали, что мир ахнул от этого подвига, - но более не несите подобного вздора в моё издание, обогащайте его новым, свежим чувством любви!

Да, я слишком многих испытал женитьбой, но лишь из долга пред литературными традициями. Величие искусства бросало меня на вас! Помните об этом, друзья.

А про себя скажу: как живу, так и пишу. Звёзд с неба не хватаю. Я честен и пред Историей, и пред Искусством.

К счастью, Ольга Афанасьевна исключение, а в целом вы меня любите.

Вот строки из воспоминаний Блядко’ ​​ Екатерины Алексеевны:  ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

- «Слишком поздно, уже разведясь, я поняла, какой глубокий смысл в том, что отдаёшься мыслящему мужчине».

И далее:

- «Я отдавалась с радостью, с сияющим от счастья лицом».

Спасибо, дорогая Наталья Фёдоровна!

Но самое важное я приберег для конца! Друзья, девчата, господа и товарищи, я объявляю вам, что мы давно решили вас увековечить.

Да, не смущайтесь: мы воздвигнем вам настоящий памятник. ​​ Его установка уже согласована с градоначальником. Поначалу мы наш памятник так и назвали: Монумент Матери.

Мы хотели этим и ограничиться, но тут же послышались крики возмущенной общественности:

- Что это еще за «мать» такая? С чем ее едят?

- И на самом деле, - подумали мы, - матерей много, и далеко не все из них достойны увековечивания.

В ходе дискуссии мы стали уточнять, о какой же такой матери идет речь, пока не пришли к единодушному мнению, что памятник посвящается особой, всеми нами любимой Е-ни Матери.

Я слышу ропот восхищения в зале. ​​ О, как загорелись ваши души и глаза! Все взыграли, как по команде.

Огромный постамент будет окружен сценами из семейной жизни, а надо всем будет возвышаться мать: перегруженная авоськами, замученная заботами. У нее сразу десять детей. ​​ Один какает, другой писает, третий просит поесть, четвертый читает первую книжку, пятый уже вырос и учится закусывать.

В стороне можно найти и мужа: он лежит на диване с газетой. ​​ 

А вот и пришел водопроводчик с длинным, витиевато изогнутым тросом. Какой-то пьяный приятель ломится в квартиру вслед за ним.

А как интересно разглядывать очередь за пивом! А вот мы видим мягкую, шёлковую траву, а в ней живописно там и сям разбросаны пьяные мужики. ​​ И так это замечательно, так красиво представлено!

Как же это все интересно! Тысячи людей целыми днями обходят памятник со всех сторон, чтоб рассмотреть все сцены семейной жизни одну за другой.

Уверяем вас, это не будет какой-то заброшенный постамент, поросший травой, покрытый столетним мхом! Нет, это будет самая большая в мире рекреационная зона, а если хотите, то и интеллектуальный центр мира!

Да, мы знаем, о чем говорим! Мы расположим памятник на перекрестке России и Азии, Индии и Европы, Америки и Среднего Востока, он станет центром культурной, ​​ а чего доброго, и общественно-политической жизни нашей могучей родины.

Но не думайте, что это будет очередной небоскреб, опустошающий величием окрестности.

Нет! В тенистой роще трогательно и печально предстанет путнику сей столь же простой, сколь и изысканный монумент, где запечатлеется во всех ​​ нюансах ваша трудная, но достойная жизнь.

Сколько народных чаяний воплотит он!

Давайте вместе подумаем, чего захочет человек, когда он насмотрится такой красоты. Правильно! Он захочет выпить. Поэтому, друзья, пусть рядом продают пиво, водку, лимонад, монастырский квас, «Буратино», коньяк, вермут, «Фанту», охлажденный зеленый чай, горюче-смазочные материалы, одеколон ​​ и – медовуху.

Медовуху – это всенепременно. Мы настаиваем, чтоб национальные напитки были представлены особенно широко. Чтобы люди веселились!! ​​ 

Что ж тут плохого, что в столь обширной рекреационной зоне рядом со взлетами духа будут дозволены ​​ и свои простые радости? Это ни в коем случае не будет противоречить ни вашему величию, ни вашей славе, ни общегуманистической направленности нашей упорной деятельности.

Надо ли говорить, что этот памятник сразу станет центром народной жизни? Ни днем, ​​ ни ночью не опустеет лужайка, не зарастет ​​ народная тропа к ларьку.

Представьте себе: брезжит утро, ​​ поднимается заря, оживает день, - а с ним и все надежды пригорюнившегося человечества.

И что мы с приятным удивлением видим? Со всех сторон нашей многострадальной родины к нашему памятнику доверчиво спешат люди.

Откуда, к примеру, этот измученный человек? Из далеких стран пришел этот путник: это видно по его разноцветной одежке. Он выпил, а закусить не удалось - и оттого грусть туманит его прекрасные, хоть и пьяные очи.  ​​​​ 

- ​​ Кто сей прекрасный странник? – спросите вы. - Почему он так задумчив и одинок?

Как ему грустно! Как он бесприютен в жизни! ​​ Не потому ли в его бедной кошелке бормотуха и еще кое-какие яства на закусь?

Почему его грустный взгляд столь переполнен страданием?  ​​​​ Не потому ли, что он выпил, ​​ а закусить еще не удалось? Разве не поэтому он и бредет к нашему памятнику «Такой-то Матери», что тут надеется найти поддержку и приют?

Вот он смотрит на наш памятник, и взгляд его переполняется восхищением.

- Ни х-я себе! – молвит он и увесисто, как подкошенный, падает в траву.

Далеко разносится его богатырский храп!

Вот он сомкнул свои наглые, пьяные очи, от него несет вермутом на три километра - и мы, наконец, сможем внимательней к нему присмотреться.

Это мужчина средних лет, в полном расцвете сил.

Но почему он так похож на чужестранца?! ​​ 

Огромные теплые штаны ясно говорят, что он не понимает, что в России лето! Отчего на могучем голом теле едва держится живописно разодранная рубашка? Видно, не так давно ему порядком накостыляли.  ​​​​ Вот он проснулся и просит у самой Вселенной выпить.

О, сколько же вас таких у русской матушки-земли! Разве на всех напасешься? Так что пока ничто не говорит о возможном исполнении его желаний. Да и штаны-то его огромные и теплые только потому, что такими их выбросили на помойку. Их хозяин чинил машину, испачкал штанину в мазуте и тут же выбросил штанцы, благодарно подхваченные нашим героем.

И что?! О, чудо!! ​​ Его желания сбываются!

Но сбываются самым неожиданным образом: ему навстречу спешит бабушка в разорванном пальто и подбитым глазом. ​​ Не пугайтесь! Это его старая, добрая знакомая Степанида Николаевна, что тридцать лет оттрубила по акцизному ведомству.

При старом режиме они двадцать лет жили в одном подъезде, но почти не встречались до грозных испытаний: погубили детушек черные риэлторы: опоили, ограбили, обчистили, и - почти одновременно – обоих пустили бомжевать. Это они, квартиродавцы, ангелы смерти, простерли свои огромные крылья над просторами нашей родины, да и погубили ​​ тыщи пьянчужек.

Бабушка приносит бутылочку, на дне которой кое-что осталось. ​​ Это приводит мужичину в дикий восторг: он приветствует жизнь, он благодарен судьбе!

Вот наши друзья по несчастью весело воркуют после проведенной в подвале ночи, а в это время происходит поистине грандиозное событие: открывают пивную лавку.

Сразу, как по команде, подтягиваются свежие силы: приходят какие-то, самые что ни на есть разнообразные мужики, их штанины полощутся на ветру, как знамена.

Сюда сползаются сыны всего мира! Кто на карачках, кто пешком, кого родственники просто привозят и вытряхивают из такси, чтоб не болтался дома.

Дружный гогот потрясает окрестности. Добропорядочные бабушки ближайших кварталов, что мирно нянчат внучков, как по команде, закрывают окна. ​​ Вот раздается дружный звон стаканов, звонко гремят мешки сдаваемой тары, кто-то кричит «ура», кого-то уже уводят.

А что удивительного? Разве не этого мы с вами хотим? И пусть все народы мира стекаются сюда на Великий Закусон!

О, сколько интересных людей! Кто в могучих шароварах, кто чуть ли не в трусах, кто делает вид, что в трусах, кто даже и такого вида не делает – все они танцуют от полноты жизни, все благодарят вас за вашу доброту и мужепонимание.

И да будет так – всегда!! Что ни день - слет интеллигенции всего мира!

Как это назвать? Может, более демократично позвучало бы «Клуб интересных людей»?

Гордо засверкает наш памятник «Такой-то Матери» на перепутье всех дорог. Всяк тут получит закусон и отдохновение.

На прощанье только и скажу: как же хорошо, что вы дружно рванули в литературу. ​​ Мы приветствуем ваше обращение к высокому искусству, к его потаенным ​​ развесистым кущам! Теперь все мы - одна большая дружная семья! Голубки вы наши многомятежные, любите литературу и дальше! Это куда лучше, чем бесконечные мужики.

Итак, мы любим вас, как прежде. И вам горячо рекомендуем: любите нас. И пусть, дорогие друзья, наша встреча не будет последней.

ТЕЛЕГРАММА

ВСЕМ ​​ ЖЕНЩИНАМ ​​ РОССИИ  ​​ ​​​​ 

ЕЩЁ НЕ ВРЕМЯ ​​ ОТДАВАТЬСЯ ​​ ЛИБЕРАЛАМ ​​ 

ДЕРЖИТЕСЬ ​​ ДО ​​ КОНЦА

ЗАМЕТКА

Мы приводим лишь кусочек, характеризующий тот шабаш, что устроили наши милые жёнушки в Интернете. Что это: озорство или вызов общественности? Судите сами.

Рубрика: новое в науке.

Подрубрика: е-арята и цивилизация.

Подрубрика подрубрики: поджопниковедение.

Классификация поджопников:

I. маленький русский поджопник

2 .воронежский, так называемый « крепкий» ​​ поджопник

3. поджопник « Дуновенье мая».

Утверждается, что поджопник - действенное средство, подтверждённое мировой практикой. Он учит и учит очень быстро: то, что вы не умели объяснить словами всю жизнь, поджопник объясняет в одно мгновение, при этом создавая редкое ощущение счастья и полноты жизни.

Вот как! И это сказано не в завалах периодики, а в недрах интернета, на передовом рубеже прогресса!!

УВЕЩАНИЕ БЫВШИХ ЖЁН

Прошло всего три года с нашего съезда - и вновь мы вынуждены со­бирать вас.

О чём мы будем говорить? Увы, о б-ядстве.

Казалось бы, разве у культурных людей не может быть иных тем?

Выходит, с вами, дорогие друзья, эта тема так и останется единственной.

О ​​ самом главном: как вы забыли, что вы хороши, что единственная ваша мечта - проснуться в наших объятьях? Ничто, друзья, не мешает вам вернуться в наши души и наши кровати. Пусть вы не блещете знаниями, зато у вас в наличии дивные ножатки - и одного этого уже достаточно, чтоб войти в историю.

А вы, чем вы занимались в вашей партии? Вся ваша идеология свелась к осмыслению политической жизни, как полового ​​ акта; эта самая «идеология» и завела вас в болото б-ядства.

О, трепещи, ненасытное б-яжье племя! Доколе ты будешь смущать мировую общественность, мать твою ети?!

Вы оброгатили народы и поколения – и неужели вас самих не смущает ваша б-ядовитая «концептуальность»? Неужели вы не понимаете, неугомонные бабцы, что вы сексуализируете сознание?

Вот куда вас заводит ваше озорство!

Давно ли человечество пережило секуляризацию религиозного сознания, а тут сексуализация! Конечно, порой надо отдаться хотя бы для того, чтоб напомнить о себе, но не в такой же форме!

Отдаться – да! Но не с таким видом, будто вы бросаете вызов всему человечеству! Отдаться, но лишь когда все прочие разумные доводы исчерпаны!

Но если б речь шла только о ваших постельных подвигах! Если б только это! Дело ещё в том, что в прессу просочились сведения о ба­ндах хищных, саблезубых б-ядей, терроризирующих население моло­дых демократий. Мы наводим справки там и сям - и вдруг с ужасом ​​ убеждаемся, что это вы!!

Вы, светоч любви и знаний, - и вдруг это все­сокрушающее б-ядство? Вас классифицируют как разновидность жен­ской русской мафии, вас выслеживают и вычисляют, в ваших кроватях установлены жучки - и каждый ваш вздох известен компетентным ор­ганам, которые, кстати говоря, продают ваши вздохи направо и нале­во, оптом и в розницу.

Мы бы вас не собрали, если б не любили.

Но остановимся несколько подробнее на оттенках нашего чувства.

Прежде всего, нам странно понимать, что мы вас безрассудно и навсегда любим.

Вы забыли грё­зы юности, а мы нет. Слезы льются из очей, когда видим ваше вселе­нское разнуздание.

Знаете что? Озороватъ можно, но хулиганить не­льзя. Можно и должно вз-лядануть, но впасть в оргию?! Ваш разгул уже признан одним из следствий экологической катастрофы, вас уже изучают, но пока ещё не сажают.

Зачем это безудержное, умопо­мрачительное б-ядство, когда миру угрожает глобальное потепление, когда бушуют региональные конфликты? Мы переживаем время неслы­ханных сексуальных бесчинств, мириады сексуальных разбойников и разбойниц осаждают невинную цивилизацию, - и во главе этой своры - ваша шайка!

Хотелось бы вас любить, а приходится с вами бороться.

Мы ли вам не советовали: немножко пое-аться можно, - но пусть это не станет самоцелью. Конечно, если нет иного способа понравиться, то можно и отдаться, - но не злоупотребляйте этим передовым методом.

А вы что? Или вы думаете, вас по головке погладят за кипучее б-ядство?

О, многомятежное хотение человече­ское! Что с вами делатъ? У человечества нет средств на тюрьму для вас - вот вы и гуляете на свободе. Да вас никакая пенитенциарная система не выдержит! Мир копит деньги на борьбу с озоновыми дыра­ми, а тут ещё вы с неуёмным б-ядством.

Обидно, что и б-ядовать-то вы не умеете, вам не по плечу блядство, друзья! У вас получается это с натугой, словно б из какого-то неведомого долга. Нет в вас той первозданной лёгкости, вы не порхаете из кровати в кровать, как оно должно, а тяжко переваливаетесь, мрачно забираетесь под одеяло и отдаётесь тоже мрачно.

Почему вы не найдете более интересного, а главное, более достойного занятия? Неужели отдаться – единственный способ понять человека? Неужели нет других, более мирных методов? Можно и должно познавать мир, но делайте это осторожнее.

Задумывались ли вы, насколько научен такой подход? Очевидно, его методическая ценность сомнительна.

Что тут скажешь?

О, грусть и б-ядство! Погубили вы наших жёнушек.

Увядшие, печальные, ни кожи, ни рожи, ни жилплощади, ни любовников, ни акций - вот до чего вы допорхались. Вас изъездили в миллионах кроватей и выбросили на свалку Истории. Во что вы превратились? В когорту б-ядей.

Разве так мы вас воспитывали? Почто озоруете, курвы? Доколе, окаянные? О, б-ядотатицы!

Вы были страстными, нежными, с глазами, полными огня, вы были нашей надеждой и опорой.

Давно ли мы в тенистых рощах в траве-мураве води­ли хороводы?

Эх, не знали мы печали до вас, б-ядей! Вы что расходили­сь, бабки старые? Или забыли наши ласки? Или не знаете, что мир ждёт от вас совсем иного?

В ваших постелях ещё недавно ковались лучшие кадры человечества!! Вот ваше призвание!

Работайте - и мир вновь обратит на вас свои благосклонные взоры.

Прежде всего, прекратите все незаконные сношения, вернитесь в наше партийное лоно - и мы еще раз обкатаем вас мужьями и любовника­ми. Хватит вам, как тараканам, расползаться по всем щелям литерату­ры, хватит эскадронов б-ядей в интернете!

Смирись, б-яжье племя. Склоните выи, строптивые бабы.

Что вы устроили на Новый Год? Какое такое «мероприятие»? 3ачем вы осадили н-ский микрорайон нашего прекрасного города? Когда же дохнёт ужасный ветр и снесёт вас к е-ени матери с лица земли?

Да, мы ещё любим вас, и, скорее всего, так и не сможем вас разлюбить, ​​ - но что вы сделали с нашей любовью? Что нового, прогрессивного принесли вы в постели людей? Да, вы отдаётесь мужественно, тут ва­ша доблесть неоспорима, но ​​ вы - недостаточно изящны!

Вы до­лжны эстетически воспитывать, должны создавать вкусы, ведь вы оперились и расцвели в наших объятьях!

Блеснёт хотя бы луч ​​ надежды в вашем тёмном б-яжьем царстве, взойдёт ли Заря, прогля­нет луч отрады - или вы дружно сгинете в пучине б-ядства при бле­ске молний и глухих раскатах грома?

Страшная картина!

Но ещё не поздно всё исправить. На самом-то деле, что тут плохого, что вы б-ядуете? Это не меняет общей гуманистической направленности вашей деятельности, не останавливает ваш познавательный процесс.

Лишь полюбите нас сызнова - и наш взор заблестит благодарной слезой!

Вот о чём: о любви - вам надо объявить всему миру.

А вы громогласно заявляете, мол, б-ядство - это форма борьбы за права женщин и где, мол, ещё за них бороться, как не в постели?

Когда к вам не обратись, вы то в экстазе, то в оргазме, а ког­да же, спрашивается, вы отдыхаете?

Да, вы труженицы, но там ли вы вкалываете? Туготелые, жирные, сексапильные, весёлые ​​ бабцы – когда-то вы были такими! - вы нагнали секса выше головы! Что теперь делать с этой лавиной, угрожающей самому существованию цивилизации?

Попробуем вместе его цивили­зовать. Удержим страсти в общественно-полезных рамках - и мир вздо­хнёт с облегчением.

Ещё не поздно.

Отнюдь не свору хищных б-ядей мы видим в вас, но стаю легкокрылых голубок, запутавшихся в тенё­тах б-ядства.

Разве разнуздание - это демократия? Во что же превратилась ваша партийка, как не в дивизию б-ядей? Надо строить правовое государство, а не расшатывать устои. Тогда-то человечество запишет ваши имена на золотых скрижалях.

Сердце кровью обливается, как увидишь, что ваша в целом лучезарная биография омрачена радикализмом в морали и политической жизни.

Да, именно так: ваши покушения на нас, ваших законных мужей, мы объявляем политической ошибкой.

Не далее, как вчера, вы устроили в центре Москвы настоящее побоище: мы выходили из дорогой забегаловки, ко­гда вы и шарахнули в нашу сторону из десяти гранатомётов.

И вче­ра же в новостях всех телеканалов мы увидели это нападение! И опя­ть вы объясняете, что и бабы-то вы виртуальные, и гранатометы - только игра ума, - а ведь нам от этого не легче.

Да, мы образы, вполне литературные создания, дон Жуаны, да, мы души, но - !

Но мы - ​​ души, которым очень хотелось бы пожить.

Так вы понимаете свободу, б-яжье отродье? Сколько гениев и депутатов вы изнурили в постелях, какие погромы устраивали в литературных кущах, а вот добрались и до сердца на­шей Родины.

Мы бессмертны, как персонажи, но не как мужчины, граж­дане, избиратели, потребители энергии и прочее.

В эти-то ипостаси вы и стреляете.

В час пик пальнуть по бывшему мужу, заснять это на плёнку и продать на телевидение! Так вы зарабатываете на жизнь? Вы всё делаете в знак протеста: и пикетируете Думу, и отдаётесь, и свершаете кругосветные перелеты, и на лыжах штурмуе­те Северный Полюс.

Чего вы добились? Прежде мужчина свято верил, что женщина - тонкий инструмент, который надо настраивать годами, а теперь он играет на нём сразу двумя руками и ногами.

Выход у вас был и есть один, зато какой выход: БРАК. Идите в брак. Покиньте тёмные чащи б-ядства и взойдите на законные ложа.

Вы выросли духовно в браке с нами, так что, отказываясь выйти за­муж, вы ставите себя вне Истории.

Человечество уже выработало тради­ции сношений, мирно примкните к ним.

Конечно, то, что вы делаете в супружеских постелях - тяжкий, порой неблагодарный труд, - но именно за него вам рукоплещут народы.

Не упорствуйте в пороке, вернитесь в лоно закона, а мы, коль надо, увеличим поголовье любовников. И не просто выходите замуж, а чтобы в браке вести воспитательную работу. Отдаваться в законном, плановом порядке - это уже демократия!

От­давайтесь, как встарь, из чувства долга, мирно обрачевавшись, - и мир вернётся в лоно покоя и радости.

А то ведь наша обществен­ная жизнь - сплошные постельные сцены.

Итак, друзья, вы немножко закусили в нашем уютном партийном буфе­те, а сейчас продолжим наш печальный распекон.

На все вопросы во­змущённой общественности вы приводите один довод: мы, мол, отдаём­ся слишком много из любви к литературе.

«Не будь искусства, мы б вообще не знали мужчин!». ​​ 

Да, этот резон основателен, но вы на нём едете всю вашу сознательную жизнь.

Мы твёрдо заявляем: искусство не может быть оправданием ваших б-ядеяний.

На глазах всего мира вы медленно, но верно погружаетесь в пучину б-ядства.

Девицы вы наши красавицы, душеньки вы наши подруженьки! Вам бы, лебёдушкам, по экологически чистым прудам да по тихим заводям нырять, а не в вашем омуте. Поберегите ваши перья, друзья!

Мы вас пло­хому не учили! Мы усвоили распутство лишь стилистически, мы пропагандировали его в молодости, да и то, как часть нашего литерату­рного прошлого, не больше. Раз мы дети одной матери: Литературы, - то благоговейно склонимся пред Ней, мирно удалимся в дубравы её благотворных традиций. Ещё не поздно!

Любим вас, горемычных, а за что, не знаем. Может, потому, что этими вот руками за рога ввели вас в искусство. Ввели отнюдь не для пропаганды и эстетизации б-ядства. Отнюдь. Порхайте себе в небесных высях, радуйте ласковым щебетом, но не захламляйте духовную жизнь планеты. А то ведь без противогаза в вашу мемуаристику и не войдёшь.

Грузные, черные бабочки, вы, как туча, повисли над цивилизацией. Вы незаконно поселились в нашем воображении. Вы летите, переполняя наши доверчивые сны шеле­стом протёртых крыльев.

Куда летишь, б-яжье племя? В какие-такие жанры и словосочетания?

Нельзя обойти стороной и ваши научные разнуздания. В вихре б-ядства вы подрастеряли научный потенциал, вы уже не в состоянии оценить гносеологические последствия вашей распущенности.

Мир  ​​​​ знает и вашу упругую философскую мысль, и ваше печальное б-ядство - и как же причудливо эти грани вашего гения повлияли на раз­витие цивилизации! Ваша привычка реализовать знания в постели в результате погубила вас. Там ли вы размышляли о судьбах мира?

И это вы, мыслительницы, надёжа человечества! Ваши мысли так и остались в мириадах кроватей. И в души, и в компьютеры вы занесли ви­рус б-ядства.

Нет, друзья! Работайте над собой. Не скачите от мужика к мужику. Ваши гносеологические корни вы не найдёте в чужих постелях! Покоряйте просторы космоса, а не чужих кроватей. Чем б-ядовать, лучше расширяйте-ка границы познания. От вас ждали интел­лектуальных прозрений, а вы подвели увесистые концепции под ва­ше б-ядство. Где и серый волк не пробежит, там уж вы со своим интеллектуальным распутством.

О, зачем вы упорствуете в пороке? Вы упёрлись рогами в б-ядство - и ни туда, ни сюда. Вот тут-то и ви­дны ваши философские мели.

Где смекалка, где пытливый ум, где восторг открытий?

Распускайте ваши перья не в постели, а в познании: так-то вернее будет! А то вы создаёте якобы клубы медитаций, да и превращаете их в публичные дома.

О каких льготах вы просите?

Привыкли ходить в льготницах.

Что вас льготить, окаянные?

Да, вы ветераны труда, да, многие из вас видели Ленина, да, в прошлом все вы многостаночницы, - но Международный валютный фонд специальной строкой требует отмены ваших привилегий.

Таково условие предоставления займа.

И ваши льготы, и ваши крылышки придётся подрезать.

Пока не выйдете замуж, не рассчи­тывайте ни на разовые пособия, ни на пособия по безработице.

Что вы о себе думаете?

В основательном коллективном труде «Сравнительная исто­рия бывших жён» вы сами доказываете, что подвид бывших жён очешуился ещё в пятом тысячелетии до нашей эры.

И что вы, чешуйчато-крылые дамы, дали цивилизации?

Вы доэволюционировали до кибер-б-ядей!

К счастью, мировое законодательство ещё не придумало вам наказание, а что до нас, даже это душераздирающее б-ядство не засло­няет счастье любить вас.

О, сладкоречивые бабцы! Глядим в ваши бес­стыжие очи, плачем с горя, а вовсе отринуть вас не в силах.

Когда вы поймёте то, что так ясно нам: в б-ядстве нет отрады!

Это главный вывод всей нашей жизни.

Цивилизация едва устояла под напором вашего б-ядства.

Нахохлившиеся, тяжкие, б-ядовитые вороны!

Эх, пальнуть из берданки, чтоб вам все хвосты снесло! Что толку, что вы боретесь за чистоту проточной воды, если наши души вы на­всегда засрали? Мирно сношаясь, вы б поддержали демократию в её первом, неумелом порыве, а вы, сонм озверевших б-ядей, осаждаете хрупкую цивилизацию!

Не будет вам, б-ядям, отрады! Не будет пощады, а только плач и воздыхание. Зубовный скрежет вам, б-ядовитые озо­рницы! Зубовный скрежет и стопроцентную месячную инфляцию. Бедных любовников и низких котировок акций.

Как порой осенний ветр подымет тучу листьев, помотает туда-сюда, да и унесёт к е-ени мате­ри, так и вас ход времени сметает на задворки истории.

Вам нет ме­ста в двадцать первом веке.

Улетай, б-яжье племя!

Исчезни с лица земли, чтоб и духу твоего не было.

О, Матери, богини любви! О, Е-ические Силы!

Унесите нас к е-ени мате­ри за четыре моря, за тридевять земель.

Прощайте, голубки.

ЧУМА ДВАДЦАТОГО ВЕКА

(автор пока что не изловлен)

Согласитесь, двадцатый век богат на интеллектуальные эпидемии. Откуда ни возьмись, грядёт очередное массовое скотство - и челове­чество послушно расписывается в своём бессилии. Как это случи­лось на сей раз?

Несомненно, все мы наслышаны о кипучей деятельности е-арят, но, если нас спросят, кто же такой «е-арёнок» по своей сути, мы ответи­ть затруднимся. Кто говорит, что это пришельцы из космоса, кто - что это б-ядовитая блуждающая структура, кто их считает просто ё-кими насмешниками.

На мой взгляд, е-арята - не люди, но особое сос­тояние души, пропагандируемое средствами массовой информации, а сам Жуан - гениальная посредственность, таинственный постельный ди­ктатор, что живёт в душе каждого человека.

Е-арята - это души, прикипевшие к общественной деятельности в самой узком её понимании: они всех женят и женятся сами, они всех призывают отдаваться под их непосредственным руководством. Вот эти-то микробы, порождаемые нашими мозгами, эти отходы нашей умственной деятельности, сущест­ва, взросшие в пробирках литературных течений, взошедшие на традициях, как на дрожжах - эта-то стая недотыкомок обрушилась на нас.

Посмотрим правде в глаза: е-арята - выражение новой цивилизации, оче­ртания которой уже видны сквозь обломки посткоммунистического общества.

Все помнят их блистательный дебют на конгрессе по СПИДу, нам ещё не опомниться от их партийных страстей.

Один е-арёнок, самый мале­нький, может принести обществу непоправимый вред, а что же сказа­ть об организации подобного рода существ? Это уже апофеоз зла.

Наука давно предупреждала о существовании таинственных е-ических сил, но теперь, когда они столь грозно воплотились, мы в ужасе. Е-арята проникли во все сферы общественной жизни, и все мы - лишь приложение к их сомнительной деятельности.

Разве не мы сами в этом виноваты? Слишком многим из нас кажется, что свобода возмож­на только в постели, а в девушке, скачущей на мужчине, мы готовы увидеть символ всех наших надежд.

В оправдание заметим, что отряд отважных е-арят - не чисто национа­льное явление: он зарегистрирован и в других странах. Они - крайнее выражение прогресса.

Что делать?! Скотство тоже прогрессирует.

​​ Всё, чем мы ещё можем утешить себя и на чём настаиваем, так это факт, что они - явление художественного порядка. Если есть в прогрессе нечто зловредное, его-то они и выражают, но притом они ещё немно­жко художники.

Пусть их действия в постели имеют ярко выраженную политическую окраску, они всё ж не столь разрушительны, как дру­гое, порожденное ими зло: речь идёт об их бывших жёнах.

Мир ещё не видел столь ужасной формы коллективизма. Словно б ком­мунистический монстр, загибаясь, решил издохнуть самым непристо­йным образом: отравить весь мир. Мало того, что это беспардонное бабье дружно ринулось в литературу! Оно полезло во все политиче­ские щели и стало тем самым реакционным большинством, что грозит опрокинуть демократические завоевания.

Нет ничего опаснее боль­шинства, сплочённого на сексуальной почве. Тем и опасны е-арята: они не затерялись в постелях, как это случилось со многими лите­ратурными течениями, - но ожили во всё сметающей толпе амазонок. Сколь опасна б-ядовитость, если она прорывается на политическую арену!

Очень важно, однако, при анализе этого явления не противопоставля­ть их е-ическую сущность гносеологическому подходу.

Безусловно, они выдающиеся практики, но то ли они е-ут, что нужно?

Вовсе нет: они е-ут мозги!

Е-арята - некая интеллектуальная эманация, вроде эфира, утомительно долго господствовавшего в классической философии. В их лице произошло предсказанное ещё в прошлом веке упо­добление мышления бытию. Давно известно, что структуры мышления и бытия взаимопрони­кают, но впервые этот факт исполь­зуется коммерчески, на наших глазах и - за наш счёт!

Поче­му мы прежде не заметили столь навязчивую монструозность, как мы провалились в эту гносеологическую жопу?

Разве мы могли пред­полагать, что она так глубока? В основе этой монструозности лежит самый привлекательный литературный образ: дон Жуана. Прежде этото образ никогда не проникал в философскую мысль и обыденное мыш­ление с такой силой, и отметим, что для воплощения ему понадобился ​​ весь груз кошмаров двадцатого века.

Наш полёт в бездну столь стремителен, что возможно образование новых интеллектуальных суб­станций, - и всё внимание общественности и правоохранительных ор­ганов должно быть сосредоточено на задаче, как бы эта расходив­шаяся субстанция не выскочила из общепринятых рамок, как бы её земные воплощения не нарушили общественный порядок.

Каким образом, возник­нув вокруг образа дон Жуана, течение выплеснулось в политичес­кую жизнь?

Е-арята - сущие вакханты, переплюнувшие самого Вакха, и как им запретить безумства, если они принаряжены в передовые одежды?

Разве не потому потянулись к ним массы, что слишком многие из нас при ближайшем рассмотрении оказываются е-арятами?

Жуан пропагандировал красивый разврат в безобидно-литературном разрезе ​​ - и многие из нас поверили этой красоте.

Дальше - больше: пёстрая, злобная туча бывших жён осадила литературу и наше сознание, как саранча - и уже угрожает самому существованию нашей молодой демократии.

Это уже не вакхические страсти, но пьяный дебош!

Эта оголтелая стая ворон обсела поле искусства, тьмы интерпретаторш ринулись строчить о дон Жуане - и уже короста интерпретаций так разъела его образ, что ему самому ничего не ос­таётся, как мирно исчезнуть в сотворённом им же.

Уйти как вода в песок.

Торжественно раствориться, вернее, испариться в густой толпе видеобаб и растерявшихся мужчин.

Как случилось, что толпы литературных амазонок захлестнули доселе мужской мир? Они по-новому описали наш мир, но они и развратили его до какого-то бабьего конца. Не забудем, что эти орды мозгое-ателъниц - ясное выражение нашего ужаса.

Но какие бы формы ни при­нимал этот бабий кошмар, мужественно отринем его.

Толпа авантюрис­ток ворвалась в наши души; выметем их оттудова поганой метлой.

Е-арята ужасны, но в чём-то они близки.

Уже в том, что они мужчи­ны.

Как велик их вклад в науку! Они значительно расширили понятие ​​ «е-ической силы», внесли философские идеи в самую гущу практики любви, они первые выявили оздоровительный характер полового акта.

И пусть они женились без конца: ​​ вот так, как умели, они радовали женщин.

Всё, что проповедует их постельная вера - это чистое бельё - и такой ли уж это недостаток?

Они многих из нас женили - и тем вер­нули обществу и цивилизации.

Нет, е-арята - отнюдь не временная сущность!

Они - лучшее в нас!

А что касается сей тучи бабья, то плюнем на него.

Это воистину чу­ма.

- ​​ Да откуда ж эти твари? - спрашивает возмущённое человечество.

Ответим прямо: из нашей бытовой распущенности. Оттуда-то и произ­растает всякое блядовитое отродье.

Этих неформальных образований, ​​ засевших на грани восприятия и воображения, пруд пруди.

Другое дело, как они сумели объединиться?

Прежде ​​ это удавалось только пролетариям, а нынче всякая мандавошка норовит сплотиться.

Будь это прежде, фиг с ними, - но теперь наше существование глобализуется, мы в од­ной большой деревне, мы всё ближе, всё виртуальнее и... всё б-ядовитей.

То-то и выскакивает из нашего сознания всякая нечисть на помеле и отымает от нас нашу милую реальность.

Вокруг нас дыры, порождённые нашим воображением, и дон Жуан - такая вот пропасть.

Разве это первая напастъ? Ещё двести лет назад сообщалось о появлении особого типа краснопёрых б-ядей. О них только и известно, что порхали, куда не надо. И прежде, в античных источниках, мы уже находим понятие «порхучий ё-арь». Одна бе­да, как видим, на все времена: б-яди порхают всюду невозбранно.

И всегда-то они под соусом метафизического б-ядства норовили поселиться в классической философии.

Исчезла культура фило­софии, ушёл её блеск - и из руин тоталитарного общества выпорхнули бляжье племя, прямо грозящее цивилизации.

Вот чем заканчивается двадцатый век.

КРИТИКА  ​​​​ НА  ​​​​ ПОЗДНИЙ  ​​​​ РОМАН  ​​​​ ДОН  ​​​​ ЖУАНА

Я ​​ три раза принимался читать этот удобно изданный роман, пока не понял, что его надо рассеянно листать в толкучке метро.  ​​​​ Но и тогда в чреде заученных постельных поз, привычной круговерти фраз - как ни хорошо шелестят листочки из бычьей кожи - не появляется ничего не то что художественного, но и сексуального. ​​ 

Этого-то и нет, хоть тщательно раздетая красотка с обложки только это и обещает! Нет самого вещества секса, вещества переживаний: герой радостно порхает с одной женщины на другую, но радостно только ему.

И все ж книге написана с совершенно определенной целью - и эта цель достигнута: текст вызывает легкий привкус похоти, скрашивающий толчею общественного транспорта и мрачные переходы метро.

Главный герой прямо-таки одержим изощренной, витиевато разукрашенной похотью. Он не просто меняет женщин, но его со всеми комическими предосторожностями транспортируют из одной постели в другую, он сам себя сдает напрокат, чтобы тут же шаловливо это описать - и издать пороскоошней.

Позже он «трепетно» вспоминает всех своих женщин, но вспоминает из своих строчек ​​ о них, строчек, перенасыщенных литературными аллюзиями на авторов, создавших своих дон Жуанов - и тем разделивших его участь.

Как это знакомо! И ложный пафос, взывающий к униженным и оскорбленным прямо из постели, и разгул чисто литературных страстишек, этакая пастораль для имптентов, готовых помечтать о красиво разнузданных страстях, и крики заждавшихся женщин, и еще черт-те что!

Короче говоря, роман обречен на успех, ибо переходы в метро длинны, а неудобства общественного транспорта очевидны.

Воистину, и в потреблении наше общество нагнало и на всем скаку обходит самые что ни на есть цивилизованные страны, - но куда заведет глумление над традициями великой отечественной литературы?

Жаль, что и столь одаренный автор скатился в болото коммерческой ​​ макулатуры. Такое предательство вполне в духе времени.

ПИСЬМО ​​ БЫВШИХ ​​ ЖЁН ​​ В ​​ ПРОКУРАТУРУ

Господин старший следователь! Мы, будучи честными женщинами, чест­но пытаемся разобраться в происшедшем. Почему мы, уважаемые дамы, в кутузке? Нас схватили средь бела дня, прямо во время шоу - и мы горячо протестуем против такового насилия. Мы оскорблены не то­лько, как работники искусства, но, главное, как матери-одиноч­ки.

А вы знаете, что это за твари? Лишь с утра поднимется солнце и таинственно осветит их пьяные морды, груду стаканов на грязном столе, как вереница этих общипанных петухов уже тянется в очередь за одеколоном.

Вы нам доказываете, что это мужчины, а это на самом деле странные, виртуальные образования: все – на одно лицо.

Частенько, ох, как частенько, в наших страшных снах эти твари с маленькими, однообразными лицами роятся в каких-то глубоких, смолистых дуплах. Эти пьяненькие отродья тревожат наш покой¸ при этом злостно уклоняясь от уплаты алиментов.

Да, для начала мы заманили всю эту братию на экскурсию на дирижабле. Над самой высокой горой он должен был случайно взорваться – и тогда б эти твари, как горох, посыпались вниз. Потом их развеяло б ветром – и на этом всё кончилось! Кто бы теперь вспомнил эти странные наваждения?

Увы, с этим не получилось.

Что мы еще делали?!

Да, мы стреляли, - но в кого?! В наших бывших мужей. Они не платят али­менты, они создали свою партию, чтобы нас унизить - и что удивитель­ного, ​​ если мы немножко с ними воюем?

Мы на всё готовы, чтобы выхо­дить детей: вплоть до создания новых жанров. Надо же как-то кормиться!

Чтобы выжить, мы и пошли на создание новых форм в искусст­ве. Сначала сняли фильм «Змей Горыныч», потом «Синюю Бороду», а затем и пустились в сериалы, сунулись туда-сюда - и таким образом наследи­ли во всех жанрах.

Искусство наше передовое - и не какое-нибудь столичное, а является глубоким выражением народных чаяний.

Наш терроризм - и продолжение народных традиций, и просто компьютерная программа. Это игра, невинные кибернетические штучки - и как может быть иначе, если наших мужей нет в реальной жизни: они сбежали в Интернет. Там-то мы их и вылавливаем.

Попробуй, сдери алименты с такого вот виртуального мужика. Чтоб не так обидно было, мы даже что придумали: наши спальни увешаны фотографиями бывших мужей: так приятно, проснувшись, пальнуть в эти сытые морды из заранее заряженного пистолета.

Мы стреляли, потому что нынче принято немножко постреливать; тут мы банальны, не более того. Признаемся, что у нас нет права на ношение оружия - зато есть право хранить его дома!

Так что, по крайней мере, измените меру пресечения: зачем же КПЗ, если хватит домашнего ареста?

Мы завоевали этот мир своей красотой и сделали это совсем не для того, чтоб он остался мужским. Цель нашей многогранной деятельности - поставить на место мужчин, эту зловредную нечисть.

И всё-таки мы утверждаем это со всей определённостью, что любим их; любим ровно настолько, насколько и можно любить это отродье.

Потому и стреляем в них, что любим.

Дорогие наши котярочки, милые наши е-арятушки! Если вы нас слышите, знайте: мы стреляем в ваше мужское скотство именно потому, что ещё любим вас.

Мы писали о вас воспоминания, потом пошли на панель, потом вновь прибились к иск­усству с одной целью: чтобы вернуть вашу любовь. Любовь не верну­ли, зато создали много чего нового в искусстве.

Господин следователь! То, что мы отчебучиваем, на самом деле, - ​​ искусство двадцать первого века - и оно создаётся на ваших глазах.

Просто мы работаем с кошмарами - и это-то вас и смущает.

А что?!

Если кругом сплошь кошмары, так что остаётся, как не повышать их художественный уровень?

Что остаётся, как не сознате­льно, вместе со всеми, сходить с ума?

И что вы нам шьёте политиче­ское убийство? Это вовсе не теракт, а агитационная опера; в ней полно речетативов, и наше прошение - одно из них.

Признаемся, и арест наш зало­жен в нашу компьютерную программу.

Уж какие у нас есть мужичонки, с такими мы и работаем. Причём ра­ботаем хорошо: этими хорошо срежиссированными покушениями мы по­ддерживаем веру в искусство, благодаря нам мир вновь заговорил о его воспитательном значении. Цепи неожиданно модулирующих аккор­дов вы спутали с выстрелами, вы поверили нашей же рекламе нового типа женщины.

Да, это дама с гранатомётом - и подай мы себя менее броско, кто б обратил на нас внимание?

Почему мы выбрали оперу? Да потому, что уже с утра голосим с горя: детей кормить нечем. Как бы мы по такой бедности могли не знать, что такое искусство? Но мы не понимаем его столь примитивно, как наши мужья.

У них ведь три основных направления в искусстве: после рю­мки, после стакана и после бутылки. Пьянчуги, одним словом.

Это об­оротни, призраки, образы - и что бы не пострелять в эту сволочь? Ведь вся их «Партия Счастья» - сплошной кошмар! Вы заметили, как они похожи друг на друга? Маленькие, усатые, полнеющие. С октября по апрель на их головёнках вязаные шапочки одного покроя, летом они непременно в шляпах, причём с покушением на цилиндр.

В наших снах они в панталонах, фраках и жилетах - явное покушение на классику! Не удивительно, что на их отстрел мы одеваемся, как на бал.

Эти го­рода, утонувшие в грязи и скуке, как они оживают с нашим появлени­ем! Все уверены, идёт съёмка боевика, мы увешаны автоматами, выскакиваем из танков, идёт весёлая пальба.

Только так! Что же излечит от кошмаров жизни как не кошмары искусства? Наши кошмары передовые, изящные, продуманные, тонко поданные. Не удивительно, что после каждого покушения на мужей мы с удивле­нием обнаруживаем, что их любим.

А за что любим?!

Это ж не люди, а ё-кие трансцендентные сущности. Это модальности, номинализм которых сугубо лингвистического характера.

Не мужики, а ментальные состояния.

И что в такого не бабахнуть?

Это ему как иглотерапия.

Наши мужья - это и философские сущности, и категории коллективной мысли.

Это метафизические отродья, обитающие в мрачных закоулках подсознания.

Оттудова мы их выкуриваем и - немножко убиваем.

Всего ужаснее, что это... мужские архетипы!!

Б-ядовитые мужицкие архети­пы.

Во, какая нечисть!

Аж дух захватывает.

Что они принесли в мир? Только смуту и волнование. И это наши мужья! Их книги полны шуточек типа, мы, мол, покажем вам что-то интересное, или может, у кого-то и поднимется, а не опустится ни у кого...

Да это же пошляки, каких свет не видел!

А их пропаганда красивого разврата? А вечные обвинения нас в б-ядстве?

Нас!

Да мы – самая мирная партия, раздираемая, правда, фракционной борьбой: кто отдавался на рубеже столетия, тянут в одну сторону, кто при царизме, в другую, кто на заре первых пятилеток – в третью.

Мы не согласны ни с одним из ваших обвинений.

ПИСЬМО  ​​​​ ТЕРРОРИСТКИ

Завтра меня повесят. Ты последний, к кому еще обращаюсь среди живых, хоть и сейчас знаю тебя столь же мало, как тридать лет назад, когда ​​ ты был моим мужем.

Прости, но и сейчас не раскаиваюсь, что стреляла в тебя: что было еще делать? как еще я могла любитъ тебя?

Ты бессмертен, как все ваше мужское племя, как бессмертны идиотизм и насилие, обман и скотство - и разве так уж удивительно, что все это я хотела убить в твоем лице?

Не одна я! Все мы, твои бывшие жены, именно так любим тебя - и как не стрелять в тебя?! Как нам еще выказать всю нашу любовь, как нам еще растопить твое равнодушие к нам, твоим любимым, которым ты обязан всем?

Мы стреляли, но не в тебя, а в твое бессмертие! Мы не знали, что наши ​​ пули создают его! Мы только хотели немного заработать, ведь мы голодны и нищи! Что нам оставалось делать? Одни бросились писать воспоминания, другие взялись за оружие.

Мы всегда любили тебя! С какой радостью мы то стреляли в тебя, то восторгались твоей возвышенной болтовней, то читали твой глупый журнал! Не понимаю, почему именно я стала жертвой общей страсти, почему повесят именно меня.

Я протестую! В моем лице мстят всем оскорбленным женщинам, в моем лице вешают общественное мнение, в моем лице распинают справедливость!

И ты сам тысячи раз вешал меня: с таким страхом я ждала каждой ночи, когда была твоей женой! Уже тогда ты был призраком, тенью; ты завораживал, но я не уверена, что ты был мужчиной!

Ты приходил и уходил - я любила за это. А когда ты совсем ушел, я поняла, что не могу без тебя. Именно тогда, искренне поверив, что только твоя смерть вернет тебя, я научилась в тебя стрелять! Так я люблю.

Ты был тяжелой работой: мужем, - а когда ушел, стал моей главной слабостью: вся моя спальня увешана твоими фото, - и, проснувшись, не могла отказать себе в удовольствии лишний раз выстрелить в тебя. Так любила и люблю тебя. Так хочу тебя вернуть.

Хочу даже сейчас, перед виселицей. Меня лишили единственной радости: стрелять в твою сытую морду, в ваше мужское бессмертие! Ты был звездой для нас всех, но уж мы-то тебя знали - и любили в тебе ничтожество.

Мы поздно заметили, что охотимся за призраком, что именно этой охотой возносим идол, сделавший карьеру в наших постелях. Так будь благодарен нам.

Мы стреляли в тебя из желания еще раз выйти замуж! Мы раздевалась догола в твоей редакции, чтобы привлечь общественное внимание! Мы разряжали в тебя обоймы наших пистолетов!

Но мы и любим тебя.

Прощай, любимый.

ФИЛОСОФСКОЕ  ​​ ​​ ​​​​ ОБОСНОВАНИЕ  ​​ ​​ ​​ ​​​​ РАСТВОРЕНИЯ

Речь на конгрессе бывших любимых. Перевод с немецкой статьи ​​ «Philosofische ​​ Beguendungen der Aufloesung». На русском языке прежде не публиковался.

Милые дамы и господа! Что ж, хорошего понемножку: я вас любил, бало­вал, как мог, - а вот покидаю. Поверьте, нельзя заниматься любовью то­лько потому, что ты – персонаж и любишь ​​ литературные традиции боль­ше, чем самого себя. Я и так сделал для вас все, что мог.

​​ 

Кажется, я ли не работал, - но каков итог неустанного труда? Новые грани ширпотреба? Туча новых эманации блестящего, журнального сознания?.. ​​ И что? Стоило для этого воплощаться? Что остается, как не расписаться в собственном бессилии и уйти восвояси? ​​ 

Где мои последователи, сподвижники, друзья? Их нет. Вместо ​​ них ка­кие-то жуаны, жуанчики, жуанятки, да темная туча бывших жен! И вот я попадаю во главу какого-то общественного движения. И это я, единст­венный лозунг которого был, есть и остается: дайте мне бабу - и я переверну земной шар!

Какие-то существа осудили меня, как ​​ жалкого романтика, и выталкивают из реальности!

Я ухожу в литературу с радостью, но и с чувством исполненного долга. Сколько можно изнашивать вечный образ дон Жуана? Пусть он осты­нет от воплощений. Собственно, это самое важное в моей земной оболочке: вовремя уйти.

Я уже наполовину в вечности, только немного задержался, чтоб об этом вам сообщить. Меня там ждут. Более не выдерживаю тяжести двойного существования; оказывается, человеком более чем странно!

Честно говоря, я не сумел добиться большей реальности, чем имел. Однако истинно реально созданное мной: книги, институт, журнал и само издательство!

Те, кто захватил мою реальность, создают ваши кошмары. Не приписывайте их мне! Силы, выросшие из меня и вслед за мной - против меня; я вынужден уйти: я задыхаюсь в бездне интерпретаций и домыслов.

Оставляю вам желание любви. Обращайтесь прямо к нему, а не к туче выб-ядков, насевших на мою славу.

Зачем вы узнали меня?! И никому не ведомый, рождаюсь из вашего желания любви, как из пены морской, - а узнанный, я - только жертва, я менее чем каждый из вас.

Я пришел открыть Красоту, но лишь улучшил качество открыток, лишь взрастил жадную литературно свору.

Не могу делать вид, что я есть, если в меня не верят! Простите, я уже немножко растворяюсь! Не обращайте внимания.

Какие-то лица ​​ зовут меня.

Хватит! Отпустите на заслуженную пенсию. Вы же знаете мой характер: отдыхать буду активно: и оттуда буду обожать вас!

Как страшно за красоту! Ее нельзя использовать столь прагматично, господа. Неужели не ясно, что озоновые дыры не только в стратосфере, но и внутри нас? Что, разрушая Красоту, мы губим себя?

Выражаю искреннюю признательность всем моим женщинам. Отдавались ли вы по долгу службы, будучи моими женами, или просто желали приобщиться к сокровищам мировой культуры – все равно: всем сердечное спасибо.

И сколько можно земного делового небытия? Я устал! Устал видеть в любви больше, чем вы сами. Да и слишком многое подрывает мой авторитет классического образа: толпы женственных, чувствительных мужчин, какие-то там «сексуалы», оживающие ночами травести – и еще черт знает что!

Я не прощаюсь.

Т ​​ Е ​​ Б ​​ Е

(отрывок из последнего романа дон Жуана)

…  ​​ ​​ ​​​​ …  ​​ ​​​​ …

И снова, как вечность назад, вхожу в ворожбу тихого, ясного утра - и навстречу поднимается теплый ветер, медленный и шелестящий. Мы  ​​​​ вместе, над нами трепет лисгьев и тишина.

Ветви! Как тягостно они висят над нами, но в их скрещеньи - что-то от наших судеб, словно б они одни еще вносят ясность в нашу любовь. Ты слышишь?

Мое ожившее заклинание - в шелесте первых листьев. Мы проживаем нашу призрачную любовь шаг за шагом, наши прозрачные тихие голоса ждут ​​ осени, чтоб стать легкими, чтоб кружиться над нашей головой.

Тебя особенно много в августе. Близость осени, листья, чистые, чуточку холодные дни - все это ты. Как торжественно поднимается синева! Это ты смотришь в меня. Иду в огромное тихое небо, иду в хвои глаза. Так нам еще дано помнить друг друга.

Тени хранят твое чистое дыхание. Они оставят нашу тайну другим, а листва сохранит наши встречи! Пусть узнавшие нашу тайну найдут свою любовь. Сколько невнятных, мертвых дней было в наших не-встречах, но они отступают

пред этой жестокой ясностью любви.

Вот и дождь. ​​ Тихий и нелепый, как наша любовь. ​​ Он гладит лица – и мы плачем, мы протягиваем ладони к небу, чтоб почувствовать наши будущие встречи. Чтоб опять разлучиться, опять зачем-то ждать друг друга.

Еще побудь со мной.

…  ​​​​ …  ​​​​ …

ПИСЬМО ​​ ДОН ​​ ЖУАНОВ ​​ ИЗ ​​ ЗАСТЕНКА

Господин старший следователь или просто гражданин начальник! Сам факт исчезновения нашего коллеги очень нас волнует. Мы реша­емся рассказать о нём в интересах следствия, но ещё более из лю­бви к литературе. Законы мы уважаем, а лично вас даже и любим, ибо склонны к художественным чувствам.

Дабы доказать наличие большо­го чувства к вам, большому начальнику, и берёмся за описание всех прискорбных подробностей исчезновения дон Жуана.

Прежде всего! Мы не какие-нибудь шоумены, исчадия воображения, но честные люди и, достаточно хорошо зная коллегу, уверены: он исчез из чувства долга, ведь его уважение к закону общеизвестно. Наше благословенное, хоть и не во всех отношениях, время чрезвычайно у трудно для таких субстанций, как он, а ведь ему всегда-то было, куда уходить: он видел в вечности не избу с тараканами по углам, но уютную, содержащуюся в порядке библиотеку, куда приятно возвра­титься хотя б и навсегда.

Этот человек реальнее нас: ему-то есть, куда растворяться. Скорее всего, он влюбился и выбросил своё персонажное одеяние. Может, он затерялся в своих снах, а возможно, удрал только потому, что мог себе такое позволить. У него есть вечность - и не то, чтоб только своя, маленькая, но такая, что на всех хватило б.

Он хотел было, как многие, спасти человечество, а как понял, что не дадут, попросту запрятался в свою библиотеку. От огорчения.

Начнём, однако, по порядку. Поскольку мы подотчётны литературным традициям, то и нашу объяснительную записку назовём достойно:

СТАРОСТЬ ​​ ДОН ​​ ЖУАНА

Обрисуем для будущего читателя общий фон эпохи.

Чтобы не забыть главного: уже с утра идея грандиозной пьянки носиласъ в воздухе.

Тут нет вольнодумства! Эта черта указывает лишь на творческий характер наших взаимоотношений с миром. Идея была, но мы не знали, кто б мог взяться за её осуществление.

В таких случаях мы всецело дове­ряемся начальству. Это вроде б и духи, но по организационной час­ти сметливей живых.

Знайте: все события дня вели к этой заветной цели - и потому не так уж удивительно, что мы всей большой компани­ей оказались в кутузке.

Посмотрите на пьянство с научной точки зрения. У нас нет иного способа спасти души, кроме как напиться. Пьянство ныне - не эпиде­мия, но почтительная демонстрация лояльности.

Вот он, трудный пу­ть прогресса: пьянство, осуждаемое, как порок, наконец-то приняло почтительные формы, - а посему прогресс может двигаться дальше.

Да что мы всё льём литературный соус? Опишем, что было.

Всё дело в том, что наш мир стал ни мужским, ни женским, но эпидемистым: он впадал то в одну напасть, то в другую - и чтобы прида­ть им видимость приличий, их вводят в моду. Возьмите хотя бы виртуа­льные напасти: уже и в компьютерах эпидемии!

Но мы говорим о другой хвори. На сей раз природа ополчилась именно на мужчин: они взялись припархивать. ​​ Иной негодящий мужичонка, с утра, бывает, поднимет руки, весь напружится и - летит себе к е-ни матери! И весело так порхает, и черт ему не брат.

Первым на это откликнулось искусство: картина «Птеродактиль на блядках» висела на стенах каждого дома, романс «Печальный ё-арь пролетел» испо­лнялся наиболее часто. Вот они, свежие направления в искусстве!

На улицах женщины кричали друг другу:  ​​ ​​ ​​​​ 

- Смотри, Маша! Кажись, твой пернатый ё-арь упархивает.  ​​​​ 

- Нет, Катюха, не мой это кобель. По крыльям вижу! У моего такие дли­нные, серенькие крылышки, а когда набирает высоту, дёргает ногами.

- Вот как! А мой хвостом заметает.

Время пернатых мужиков! Иные так распорхаются под чужими окнами - форточку не открыть. Ведь многие жёны ставили на столе рюмашки: муж, нет-нет, да и сиганёт в окошко, хватит водки, а потом опять гор­до реет в поднебесьи.

А были мужчины, что порхали в чужие форточ­ки и постели, и вот с такими-то озорниками боролись.

Да! Так много бусурманского несёт норой эпоха. Кто только дрожал ногами, кто чуточку порхал, а кое-кто так злостно распорхался, что уж и забыл путь на землю. Только жена ещё видела его в бинокль, а для прочих современников он стал недосягаем.

Повторяем: это не вызов общественности, но напасть в духе времени - не более того.

Как это получилось?

Сначала припархивали не очень смело, ибо долго не объявляли, что болесть вполне законна и ни на что не посягает: взлетали всё немножко да бочком, а чтоб завихриться в поднебесье, и речи не было, - а как объявили, что офор­мят бюллетени, то все враз запорхали, всяк на свой лад.

Добро бы полетав возвратиться, а то взялись вовсе исчезать.

Что за кара такая? Почему обрушилась на мужчин? Они и так спивались, проводи­ли жизнь в пивных, борделях и автомобилях, миллионами убивали др­уг друга, но эти устоявшиеся виды сумасшествия уже никого не пу­гали.

А этот мор... но и он, не успев хорошенько напугать, вошёл в моду, и исчезать стало вроде как интересно и даже почётно. Слов­но б весь мир досрочно, до Страшного Суда спасался, - но куда?

Подчеркнём: ​​ в исчезновениях просматривался подзабытый коллекти­визм. Одни просто взмывали вверх (и крыльев не надо), и если иная женщина успевала уцепиться за брюки, то муж улетал в трусах...

Но простите великодушно, начальник, если мы прервём повествование для очень важной просьбы. Если вы уважаете нас и даже рассчитыва­ете на искренность, то дайте нам бабу. Одну на всех.

Мы ведь трудовой коллектив, причём многостаночники. Мы всегда е-ём. Это наша человеческая и гражданская позиция. Таковым образом наличие ба­бы наиболее полно соответствует духу хельсинских договорённос­тей.

Вы дайте, а мы уж сумеем по-хозяйски ею распорядиться. Позво­льте пое-ать, ибо длительный простой способен подорвать наши профессиональные качества.

Мы ​​ не просим разносолов, но просто без дальних затей пое-ать.

Продолжаем, целиком доверившись чувству.

Жуан спал - и кто знает, не разбуди его соседка, он так и остался б в своих снах. Она отчаянно колотила в дверь: за завтраком на её глазах исчез её муж. Несчастная надеялась, Жуан уговорит его остаться.

- Я заметила, понимаете, я вижу, исчезает, но что делать с мо­им дураком, - и она путано рассказала, как её муж улетучивался по частям, пока от него не остались одни очки.

Но чем бы помог Жуан? От этого очки, а от того ботинки, от третьего глаза, что всё мере­щатся да отовсюду виновата выглядывают. Тут-то ему и пришла идея испариться за компанию с соседом, но, ласково высвободившись из цепких рук приятной женщины, он решил если и улизнуть, то достой­но, на ходу не выскакивая из вагона литературных традиций.

Он не знал, что именно ему предстоит, но в силу своей сути не мог не предчувствовать нечто художественное. Ну, экстаз не экстаз, так хо­ть что-нибудь не слишком скучное. Не забудем, что существование Жуана теплится на грани мысли и художественного образа, так что он мог просто растаять от предчувствий, а тут ещё натиск моло­дой, не совсем одетой женщины.

Упаси боже подумать, что мы бросаем камень в огород женщин, вернее, в их милый бабий палисадник! Наоборот, в то лихое время (позвольте порой этак издалека говорить о нашей светлой эпохе) средь жен­щин обозначился прогресс. Они стали лучше: не было обычных прокля­тий в адрес всего мужского племени, но глубокое философское сми­рение. Не то, чтобы все они подались в мыслительницы, но многовековой опыт укатал и их: они уже радовались, если у них был хоть та­кой порхучий мужичонка. Конечно, любить такого труднее, но всё ж любить ещё можно.

Выяснилось даже, что к крылатому существу легче сохранить возвышенное отношение, а обилие подобных существ выра­батывает возвышенный взгляд не только на мужчин, но и на вещи в целом. Итак, философский подход возобладал; только он и помогал выбраться из очередного мора.

Жуан подошёл к окну и застыл, заворожённый: выпал снег. Впрочем, не снег, а снежок; а присмотреться, так и не снежок, а кто-то тоненько-беленько обкакал весь двор шутки ради.

Да, и в это трудное время люди радовались и шутили. Шутили, конечно, больше, чем радовались: сейчас Жуан не мог войти в свою кухню: дверь загромождал чайник. Вот он, какой прогресс-то вышел: стали делать чайники больше человека, а что ещё хуже, так стали дарить их друзьям. Это кто-то из нас отмочил шуточку!

Жуан спешит по важному делу. Конечно, у него все дела важные, но про это дело мы говорим даже и с гордостью. Одно из ваших обвинений как раз в том и состоит, что рано утром нашего коллегу видели на предприятии «сомнительного типа».

Какое кощунство, милостивый государь! С каких пор деятельность во имя спасения человечества счи­тается сомнительной? Что может быть величественнее задачи сохранения рода человеческого? Именно с этой целью нижнекамское производственное объединение и немецкий холдинг Бехтельштейн вступили в связь!

Именно на этом заводе производили мужчин по всем новейшим технологиям. Казалось бы, что плодить это пернатое племя? Исчезни всё оно к ядрёной бабушке! Но в ту пору гуманизм ещё пере­вешивал, хотя и со скрипом.

«Сомнительного рода»! И вы говорите та­кое, когда поддержка правительства особенно необходима. Вам везде мерещится мафия, а войдите-ка на наше предприятие и увидите честных, преданных своему делу людей, увидите вдоль стен ряд лоханей, в коих согласно непростым вычислениям зарождаются бессмертные мужские души.

Да зарождаются не как-нибудь, а мужчина потом всю жизнь не знает, где его сделали: в постели или в лохани. Пока ещё не везде так хорошо работают.

Вот он, прогресс: открой окно, да и смотри, как рой мужиков приветливо порхает в лучах рассвета. Хошь порхай, хошь вовсе исчезни, хошь по чертежам воспроизводись в лохани. Что хочешь, делай, только не грусти, а Жу­ан затосковал.

И в самом деле, что жить, если тебя всяко вычислят и выплюнут на свет божий? Лучше взлететь, повиснуть на первых лучах солнца и реять! Реять ровными рядами, пока кто-нибудь, расшалившись, не взмоет вверх и все мило смешаются.

И лететь! Лететь по под­небесью, решительно ширяя коротко остриженными крылышками.

С чем только не сравнивали мужчин в то время! И впрямь, открылось очень уж много переходных видов: одни приблизились было к сумчатым и в упоении скакали по крышам, другие норовили в водоплавающие, - но вот, поколебавшись, все ринулись в пернатых.

Жуан радовался набирающему тепло воздуху, но странное родство с чуть что взмывающими созданиями мучало его. Родство по несчастью было единственной земной связью, но стоило ли от неё безоглядно отказываться? Как бы он отрёкся от земного?

Почему они разлетались? Разве не потому, что спасались всяк от своей напасти? ​​ Кто ​​ от своей мужской дурной сути, кто от благословенной страны, где довелось родиться, кто от жены.

Да ​​ мало ли от чего!

Всё равно за пособием по болезни все спускались на землю. Были и такие, что принципиаль­но решили не приземляться; это расценивалось как вызов обществу и потому не оплачивалось.

Уже потеплело, и все, будто оттаяв, высыпали на улицу. С солнышком выпорхнула всякая живность – и, глядишь, уже какие-то расшалившиеся женщины в растрёпанных плащах бросились ловить большими, добротными сачками бабочек, а вернее, растерявшихся, не успевших взлететь мужчин.

Вот какое необнаковенное время!

Всё ж, если подыскивать определения, век электроники. Идёшь по улице, а какой-то украшенный перь­ями телевизоришка сладко шепчет: «Мы всегда стремились сравнять дефицит партнёра за счёт повышенных поставок от него».

Купите то, купите сё! Реклама заехала в сознание так далеко, что назад уже выбраться не могла, всё стало электронным, уже никто не знал, где жизнь, а где телевизор. Да их и не стоило разделять: телевизор наконец-то стал другом человека.

В эту чудную эпоху чрезвычайно расплодились всяческие художественные безобразия - и тут телевизор выступил, как заправила.

Вот где мафия, господин следователь, вот кого за штаны ловить надо, а вы сами поселились на телеэкране.

Теперь во всём-то, что этот зловредный человечишко, телевизор, ​​ ни делает, - вызов и наглость. Мы считаем долгом осудить это существо, что и всегда-то во многом заменяло людям людей, а теперь рвётся в муж­чины.

Как вы проглядели, что телевизоры, эти разнуздавшиеся банди­ты, заполонили улицы наших городов? Уже из дома выйти нельзя: отов­сюду торчат гроздья экранов, будто гвозди из досок недостроенно­го дома. Тот выброшен в кусты, но хитро выглядывает; этот разлёгся на углу, третий что-то бормочет над вашей головой. А когда они вм­есте возьмутся распевать что-нибудь весёлое, или в ста сериях расскажут о судьбе рабыни, совсем юной красавицы, так расскажут, что все норовят в красивое рабство...

Короче говоря, они делают с нами всё, что хотят. Здесь мы видим причину того, что демократия не приобрела человеческие черты. К примеру, чтоб ей не стать женской?!

Вот тут-то мы уже не можем не сказать, что, к сожалению, не все же­нщины так хороши, как хотелось бы. В целом это чудесные создания - за исключением наших жён.

Просто, слезы льются ручьём, как подума­ешь об этом отродьи. Да, их спалили, но разве не вздохнула с облег­чением цивилизация, когда пепел этих разнуздавшихся видеобаб ра­звеяли по ветру? Весь мир радостно улыбнулся!

Да, иногда мы органи­зовывали не то, что нужно, но это убийство из милосердия свершила сама История.

Поверьте нам, друг! Думаете, мы недовольны этой отси­дкой? Да что вы! Ваша тюрьма - новый этап в нашем творчестве. И зде­сь мы упорно работаем над собой.

Эх, зачем мы не бабочки, не пти­чки какие? Давно б улетели к е-ени матери, ибо не хотим участво­вать безобразиях, хотя б они исходили из высших сфер.

Вы помните, как развивались события? Вы смягчили меру пресечения для наших жёнушек - и мы смогли их пригласить в наш особнячок на примирительный собантуйчик.

Мы их любим и, тем не менее, мы утверждаем, что они - зло. Зло, когда оно яв­но, попирает законы и портит нравы - и тут мы искренне каемся: в со­здании этого зла мы принимали самое активное участие.

Как страшно мы расплачиваемся!

Порой нам кажется, весь мир переполнен и бывшими жёнами. Они, увы, не порхают, а лучше б улетели к чёртовой бабушке куда-нибудь подальше.

У нас даже комплекс общий, один на всех: когда видим женщину с застывшим, навсегда измученным лицом, ​​ нам чудится, это наша б. жена.

Нам казалось, мы их радовали, а они публично утверждают, будто мы их измочалили и выбросили. И они говорят это от имени своей партии «Женского Счастья»!

Когда  ​​​​ бывшие любимые строятся в батальоны - это уже более чем торжествующее зло: это особенность менталитета.

Но Жуан спешил к Эльвире.

Впечатление от соседки разгоралось в нём всё более. Дело в том, что та была неодета с художественным оттенком; мы б назвали его невольным вольнодумством в моде, но бо­имся исторических аналогий.

Жуан растерялся и обнял её. Она попро­сила помочь, но так попросила, что он понял совсем иначе.

В це­лом это вышло чудесно: молодая женщина врывается к тебе в кварти­ру. Ещё и не подумала, а уже отдалась.

Видите! А пресса хором твердит, мол, Евгений Николаевич живёт с теле­визором. Мы видели этот телевизор. Зовут его Яшей, а вернее, Веселовым Яковом Ивановичем. В том-то и состоит историческое значение молодой женщины, что она вырвала Жуана из привычного круга пороч­ных привязанностей и смело вернула женщинам, на верную стезю!

Вы так же утверждаете, будто Эльвира давно уже не донна, а спилась и вовсю бомжатничает где-то по подвалам. Это не так!

Эльвира одичала от бессмертия, именно от него - и чтоб одичание выглядело прилично, Жуан и купил ей заброшенный дом за пустырём.

К входу он идёт по выбитым стёклам, вежливо огибая груды притихшего мусора и сердито подталкивая носком ботинка хищно изогнутые консервные банки. До­лго стоит у входа, не смея войти.

Что мы рассказываем? Вы знаете эти подробности из телефильма. Жизнь Жуана так зарежиссирована, так загнана в при­лизанные телеобразы, что всё, что остаётся, - прожитъ её, ни на йоту не отклоняясь от телеверсии.

Вот где творится наша судьба! В филь­ме показано, как мы сжигаем своих жён.

Нас признают виновными ли­шь на основании сценария.

Нельзя же до такой степени доверяться искусству!

Если мы обречены проживать уже показанные фильмы, то где же реальность? Мы потому и говорим о соседке, что она не вош­ла ни в какие сценарии, долженствующие быть прожитыми! Она уско­льзнула от искусства - и тем сохранила себя для истории. Мы наста­иваем на этом факте, ибо для нас правда столь же важна, сколько и целостность художественного впечатления.

Жуан любит, он ещё спо­собен на большое, искреннее чувство.

И мы так же!

И мы, чуть что, пускаемся в большое чувство. И мы не просто любим женщин, но гото­вы на всё возвышенное. Верьте нам.

Если вдуматься, мы любим и вас: и как гражданина, и как начальникам, и просто как человека. Не от­риньте наше чувство, не ставьте ему преграды, но смело отпустите нас на волю.

А мы за это продолжим литературные традиции. ​​ 

То же вышло и с Жуаном: засняв его жизнь наперёд, её лишили свежести, она окаменела в ужасе и неприязни.

Вот он в подвале. Огромная тяжкая тень несётся навстречу, разбивая застоявшийся, проросший кошарами воздух.

Это Эльвира, ночная зловещая птица с пугающе низким вырезом декольте.

Не смейтесь над старой, спившейся дамой! С нашим уходом дом снесут - и этот кошмар войдёт в ваши сны. А пока воспоминания о любви ещё радуют её.

Жуан смотрит в темноту, пока она, сдавшись, не оживает - и вот пред ним истлевшая, нахохлившаяся ворона.

Эх, начальник! Разве не прекрасно любить? Оставьте в душе место для нового свежего чувства.

После Эльвиры Жуан посетил Дом Мод. Что вы знаете о счастье быть среди красивых женщин?

Конечно, к вам в участок их приводят сотнями, но то ж падшие звёзды. А эта женская прелесть - да вы преступно забыли о ней! Ещё берётесь нас судить.

Но что он делал в Доме Мод? Решил подработать, чтоб и в вечности не быть совсем уж на нуле.

Смотрите, как гордо, рекламируя колготки, он держит их на вытянутых руках, как торжественно потрясает ими, как древний царь жезлом!

Вот он на демонстрации мод, прижавши­сь к помосту, под проплывающими над его головой узкими платьями манекенщиц, страстно шепчет в микрофон:

- Снова исчезают юбки с на­детыми поверх сорочками и курточками. Этот силуэт подкупает гар­монией контрастных цветов. Мода снова становится изящной!

Жуан так любил этих женщин, что никогда на них не женился. Они предназначались для мечтаний, и Жуан берёг их и от себя, и от нас. Так он поддерживал идею чистой, трепетной любви. Незаметный, но красно­речивый подвиг. Вся жизнь его была подвигом.

Не верите?!

Тогда подойдите к любой женщине и спросите, любила ли она Жуана.

И она ответит с невольно навернувшейся слезой:

- Конечно! А что же с ним ещё делать?

И она трогательно расскажет, как он в первую же вст­речу запутался в молниях на её платье, и она сразу поняла, как он оди­нок.

Вы думаете, это случайно?! Тогда спросите этих трёх заплутав­ших бабуль. Они прибыли издалека, но первое, что они нашли - наш ин­ститут.

- Что за институт ещё? - спросите вы.

Институт Усовершенст­вования Любовников.

- Уж нет ли тут какого б-ядства?

- Не без это­го, - гордо ответим мы.- Зато сколько счастливых лиц!

Почему вы против? Кто только и что только не основывает: и террористы, и лесбиянки, и просто засранки. Да это, если хотите, и не институт, а фонд помощи тем, кто ещё хочет. Нет такой силы, которая заставила б нас забыть о страждущих братьях! Даже отсюда, из застенка, разда­ётся наш жизнелюбивый голос, голос надежды и разума.

А что скажут эти подвернувшиеся бабули о нашем друге?

- Уж на что мы бабки старые, а и нас за рога - и в чувство привели. Уж никогда не думали, что решимся на такое ещё раз. Спасибо Евгению Николаеви­чу от всей души.

Вот! Пришли эти мирные бабули из глухомани, потаённых мест, пешком иль на телеге, не знаем. Эти простые честные женщины приехали пое-ся в наш большой красивый город. Что же? Неужели мы ничем не сможем им помочь?

Неужели вы столь бессер­дечны, что осудите их? Неужели не поймёте, что вся их радость в лю­бви, что едут из Тьмутаракани именно в наш институт, где их встре­тят и обогреют? Наш институт вернул им молодость и счастье. Как после этого вы решитесь осудить общественную деятельность Жуана?

Мы серьёзно подумываем, как бы расширить производство. На днях мы открыли баню для наших подписчиков и подписчиц.

Цель общей бани - ещё более сблизить ищущих, одарённых людей.

Подумайте, какое начи­нание вы в корне погубили. Ведь людям хочется радости.

Смотрите, какой-то шалун зачеркнул в названии Института «любовников» и подписал «учителей». В этой шутке есть своя глубочайшая историческая правда.

Это школа радости, а точнее, курсы практического обучения, приобретшего столь явный философский оттенок, что даже либералы не решаются говорить о разврате. Это храм науки,

дорогой вы наш товарищ.

Или вы не знакомы с последним достижением прогресса, о котором говорит весь мир: благодаря нашим разработками стало возможным развратиться немножко: только для того, чтобы попр­обовать.

Понимаете ли вы, как важно это «немножко»?

Именно в этой то­чке человеческий дух превзошёл самого себя.

Гордость и слава нации - вот что такое наш институт. А тут уж без б-ядства никак. Войдите в наше царство любви! Вы б зажмурились, увидев столько женщин. Пред вами таинство счастья.

Вот ослепшая любовница Жуана ваяет его голову и многажды цалует её: она ста­ла скульптором, чтобы помнить о его любви. Она в ветхом, модном платье и светло улыбается.

А эта приготавливает голубцы, которые особенно любит дон Жуан: когда он здесь, завороженно смотрит, как она закатывает мясо в капустный лист и перевязывает ниточкой.

А эта в сотый раз ожесточенно поет роман «Он не любил меня». Когда доходит до слов «Я в рощу не пошла», все дружно рыдают.

А вот длинная очередь на изнасилование: только в нашем заведении это делают с должным шармом.

Таких вот непростых радостей хотелось гражданам - и мы ли упрекнём ли их за это?

Вот класс практических занятий. Ректорша, достойная, посе­девшая в красивом разврате женщина, излагает тему урока. Послушайте-ка, о чём она говорит.

- Займите позицию номер один. ​​ 

​​ Кто же из нас в ней не бывал?

Извините, что записка получается длинной. Поговорить-то больше не с кем. Дайте нам выразить наше чувство. Пусть это письмо длится всегда, как наша любовь.

Жуан и его новая пассия идут через город. Он явно не в духе: две­рь его кабинета оказалась опечатанной. Соседка в новом, добротном, крепдешиновом платье. Посмотреть на них, ​​ так уже лето, а не весна! Они всё время улыбаются друг другу и долго говорят у входа в какую-то забегаловку.

Вот натыкаются на кучку людей у метро. Дети-побирушки, видно, брат и сестра, лет двенадцати, жалобно поют о любви. Жуан бросает им несколько рублей.

Праздник какой-то, что ли? Наша пара не может выбраться из хороводов жен­щин с большими сумками, из прихотливо изогнутой очереди, поющей под фальшивящий симфонический оркестр.

А вот и пьяные мужики замелькали в половецких плясках.

Как наш коллега величав в любви! Жуан, прежде всего, - большой, краси­вый человек, а потом уж мужчина. А ещё более мыслитель, и даже, чего доброго, философ. И он сам выбрал это качество.

Ведь чего проще было бы ​​ этому Протею современности воплотиться в какую-нибудь бабу! ​​ Не в семипудовую купчиху, конечно, а в ст­ройную блондинку на щите перекрёстка и шептать, снимая трусики для каждого встречного: «В нужное время в нужном месте».

Нет, он по­нимал подвиг любви иначе: он мог любить просто, изо дня в день.

Прежде мы уже отмечали ваш гуманизм, а теперь скажем так: вы - посланец вечности. Что-то вроде мордатого Командора. Этим громким именем мы подчёркиваем эсхатологический характер вашей миссии. Что ж, отправляйте нас на тот свет, только красиво, по законам жан­ра.

Позвольте подробнее рассказать о вас, о том светлом, что вы со­бой являете. Вы - и начальник, и гуманист, и Командор, а в научном см­ысле ещё и яркий выразитель трагических противоречий, того взаим­ного непонимания, что царит между нами, последователями и ученика­ми Дон Жуана. Мы работали для всего мира, но не для нашего единства: по­сле его исчезновения нас ничто не связывает. Даже величественное здание Литературной Академии, исполненное в форме огромного сапога, гордо реющего над столицей нашей родины, не связывает, но разделяет нас.

Да, это достославная Академия, куда нас приняли за наши литературные порывы. Мы добились того, что в этом учреждении кормили бесплатным обедом наших жён.

Так, знаете ли, бывает в иску­сстве. Нам вот раз в неделю на колбасном заводе дают кусок сервилада только за то, что мы любим литературу.

В ваших разгромных филиппиках сие гнездилище Муз, домина, где во­дится всякая творческая с-ань, фигурирует не иначе, как «осиное гнездо анашистов». Ну, вы и скажете! На самом деле, это только станция, перекрёсток для всех, претендующих на вечность.

Кто забредает в сей говённый замок на семи ветрах, тот хоть на карачках, а пробирается в вечность. И с чего они решили, что она им полагается? Полагается, но только по чувству, а не законным образом.

Домяга сей - наш офис, наше деловое, так сказать, предстояние пред реальностью. Как любить этот загаженный гигантский вокзал, где и спят, и любят, и обедают только на чемоданах? Он столь же вечен, сколь и грязен, ибо его обитатели отчаянно мусорят, а вернее, вполне художественно г-вняют во все жанры, роды и виды.

Можете себе представить, как не любил это заведение дон Жуан. То ли он подозревал, что подлинная слава полагается только ему, то ли пронюхал об очередной проделке телевизионщиков, не знаем. Почему он всё-таки пришёл? Да потому, что наше племя он по-своему любил, а к тому же, он был ​​ приглашён официально. Кроме того, ему хотелось поцапаться за гонорар (за туркменское изда­ние не заплатили ни копейки). Вот он и пришёл. Тут его сразу объявили вечным и попросту выставили.

Поймите, у нас хоть все художники и братья, но есть такие, что ещё и начальники. Они-то и решают, с кем что делать. Жуана отправля­ют в командировку, мягко советуя больше не возвращаться. Он совер­шенно обалдел от десятка кабинетов, где его хором посылали пода­льше, а меж тем люди, с которыми он встречался в гулких, переполне­нных коридорах, искренне его поздравляли.

В чём вы только нас не подозреваете, а ведь всё, что мы можем, - это скитаться толпами в нашем проклятом царстве. Здесь и больше нигде мы чувствуем себя вечными: только здесь иногда нам платят за это возвышенное чувст­во.

Что бы там ни говорили в кабинетах, мы искренне обрадовались кол­леге. Правда, радовались не только ему, но и роскоши снимаемого фильма. Посмеивались над его разухабистой многосерийностью и до­тошными уморительными подробностями: в нём наши жёны устраивали на нас покушения, - а потом мы их мило сжигали.

Мы снимались, только чтобы заработать, мы не могли представить, что фильм станет безд­ной, которая нас поглотит.

Да, заработать, ведь только деньги ещё могут вырвать нас из призрачности.

Заработать, чтоб осуществить утреннюю идею грандиозной пьянки. Мы так прикипели к этой мысли, что готовы были всей грудью ее защищать. Когда нас прямо на съёмках погрузили и повезли, мы хорошо знали, что наша мечта скоро воплотится.

Вам покажутся странными эти нюансы, но ведь везде своя специфика! На упомянутом колбасном заво­де уже с утра все пьяные - и это, представьте, не вольнодумство, но творческая обстановка.

Так и в нашем многотрудном деле много тонкостей!

Мы были уверены, что едем на очередную торжественную пьянку, твёрдо веря, что она обойдётся  ​​​​ без наших жён.

И конечно, мы ехали в наш невинный партийный особнячок.

По вашему мнению, это центр кокаинового картеля, а на самом деле это, батюшка, храм искусства.

Это многопрофи­льное здание является и храмом, и партийным особняком, и местом всяческих худо­жественных трепетаний. Нет сколько-нибудь известного человека, кто бы там не наклюкался до чёртиков. А есть и такие счастливцы, что переползали его на карачках вдоль и поперёк.

Но зайдите в него, начальник!

Вы не можете.

И мы стоим в растерян­ности перед добротной дверью, пока вы вовсю пинаете её ногами. Не так! Мы отходим и строго смотрим на дверь. Только тогда, не вы­держав нашего честного взгляда, она, крякнув, распахивается. Хоть что-то да должно быть нашим в этом одержимом эпидемиями мире!

Мы любим этот чудный домишко, как самих себя. За то и любим, что он упрямо чурается цивилизации, за его приверженность добрым класси­ческим традициям, за то, что в нём ещё водятся женщины прошлых веков!

Где их изготовляли, на какой литературной кухне, не ведаем, но только эти женщины и были наши, только их мы и любили до конца - и вот их-то вы нас и лишили, господин следователь.

Что ж вы наделали, дорогой вы наш Полкан цивилизации! Кого нам теперь отведать?

Во всём виновата Литературная Академия: под её напором мы решили реконструировать часть дома, потом его перекупил какой-то литературный ханыга, а тут ещё предложение снять фильм - и мы решили его спалить за большие деньги.

Конечно, мы верили, что на эти деньги построим новый дом, уже без казино.

Вот мы входим в дом и мирно разбредаемся, всяк по своим воспоминани­ям. Как мы любили, вооружившись свечами, блуждать в его узких, длинных, таинственных коридорах! Заждавшиеся тени жадно набрасывались на нас, и даже встреча с бывшей женой здесь радовала, но больше сме­шила. Мы кивали друг другу свечами и брели дальше, пока не наты­кались на кучки бюстгалтеров и свитеров, трепетное воспоминание юности.

Эта потайная часть дома, - о, как мы её любим! Будто мирно шляешься ​​ в какой-то приветливой душе!

Эх, начальник! Спалив дом, жён, а скоро и нас, вы ничегошеньки не добьётесь: нам некуда исчезать, кроме воображения ваших подданных.

Здесь есть комната, сплошь оклеенная слишком живыми фотографиями, и все они - любимые Жуана. Душою он жил среди них, в этом густом ба­бьем лесу. Из любви к искусству все бабцы, как на подбор, голы: ведь так оно ближе к правде жизни.

А это – банкетная: тут ​​ мы и сейчас собираемся ​​ пировать. ​​ Правда, бывало, нас пригласят на сабантуй, ​​ а потом возьмут, да и ​​ просто выведут за руки, – так что и закусить не успеешь. ​​ У нас и так бывает.

А эту комнату в самом начале главного коридора мы из деликатности избегаем: тут добрую тысячу раз снимались сталинские застенки. Ох, уж этот знаменитый коридор! Может, и вы знаете его долгое, мрачное сумасшествие: по нему не идёшь, но летишь в зажжённую бездну.

Помните строчку в сценарии ​​ «Жуан летит в женские души»? Её сняли именно здесь: проханже Жуана по коридору. Жуан шел в темноту, пока расшалившиеся женщины не схватили его и долго несли вниз лицом. Когда отпустили, он побежал вперед, проталкиваясь в море свечей. Выбил лбом дверь и упал на гору тряпок.

Это была комната донны Эльвиры, заваленная платьями.

В тот день нам не было дела до всех этих кошмаров, тем более что они нехудожественные. Мы наполнили дом, нашу юность, морем свечей, мы мирно мечтали на прощание - и вдруг откуда ни возьмись появляется режиссёр: Илья Муромец, бородатый верзила, что больше похож на «шестёрку», чем на работника искусств.

Он лёгкими, как дуновение, поджопниками выщелкивает нас из особнячка.

Это беда, что современ­ным искусством заправляют такие вот разбойники. Они и слышать не хотят о гуманизме, они поджигают на наших глазах наших верных милых жён. Какие бы сложные чувства ни вызывали наши голубки, мы протестуем против уничтожения этого интересного подвида литературно оперённых.

Это голубки, хоть с виду они и пугают своей мощной простотой.

И как вы можете утверждать, будто мы продавали их в дома терпимо­сти аж в Сингапур, будто посылали их как гуманитарную помощь в Сомали? Мы, мол, использовали их в качестве наркокурьеров! Нет!! Мы их холили и любили, а не использовали их рабский труд на кокаи­новых плантациях, не удерживали силой в сексуальном рабстве.

В печати, это верно, мы не раз говорили, что это племя и в огне не горит, и в воде не тонет, что хоть поджигай их со всех сторон, им всё равно. Так ​​ это был полёт мысли, словеса, а боле ничего.

Будто мы, по­добно средневековым мракобесам, испытывали голубок огнём!

А вот и они. Их вытряхивают из грузовиков в рыхлый, киношный снег, а на пороге дома каждой выдают по стакану водки ввиду предстоя­щих испытаний.

Мы с удивлением и ужасом также заме­тили, что детина от искусства запер Жуана в нашем дворце ​​ вместе с его бывшими любимыми.

Это преступление совершено согласно сценарию.

Только

пре­дставьте себе этого скромного интеллигента в толпе разнуздавшихся вакханок!

Таких озорниц свет ещё не видел.

Буйное море по-лядушек.

А что вы хотите? Многие именно так понимают демократию. Уж вы на них не обижайтесь. Это порывистые, смелые дамы, и им ещё хочется: ох, как хочется любви этим осунувшимся в чрезмерной б-ядовитости литературным отродьям!

Если б вы их полюбили, хотя бы, как мы. Какая радость зажглась бы в их лицах! Они б угомонились и впредь не озоровали.

Ибо и не дамы это, а трепетные голубки, да и по­рхают только для того, чтоб тихохонько сесть вам на грудь.

О, ско­ль много они дали б цивилизации, если б вы дружески приняли их в свои объятья! Щедрым душевным теплом они б отогрели и вас, они б вас осчастливили и перековали в гуманиста!

Что Жуан? Он в бурной толпе любимых, пусть и бывших, пусть и поблекших, сыплющихся, как листья осенью.

Его любят, а вы не знаете, как это нелегко!

Его ​​ дружески хотят, щиплют, треплют, завивают, задирают, целуют, терзают, обнимают, тормошат и - шашат, шашат, шашат!

А дом го­рит, дом натужно кряхтит под напором пламени, игривым и злым.

Вот да­мы плавно-достойно выбрасывают Жуана в окно, детина, поджидаючи, участливо вытряхивает его за ноги из снега, это ваша лучшая роль, шепчет он и свирепо трясёт лохмами, а дом ходит ходуном, а пламя торжественно и тихо рвётся из окон, и бывшие жёны, объятые пламе­нем, красиво бросаются в снег.

Не мы, но сценарист, написавший о жёнах, нельзя, чтоб их спаслось слишком много, преступник.

Дом ра­зваливается с восхитительным треском, вырвавшееся пламя стеной встаёт до неба - и вся наша жизнь возносится к небесам в горячих, кровавых красках.

Вот наши голубки в г-вне. Простите, мы хотели сказатъ в огне. Наши гражданские чувства возмущены, мы немножко негодуем, мы возмуща­емся, как умеем, когда тела наших жён, как факелы, художественно - красиво вонзаются в мягкий, засасывающий снег!

Вот так они и поги­бли, сладко-порхучее племя! Ни за што, ни про што, взять да и спа­лить целый подвид! Вернее было б записать их в красную книгу, ибо теперь полетят вверх тормашками все классификации. Мы-то всегда говорили, что их место в зоопарке, что их следоват сохранить, но в сугубо дидактических целях, в назидание потомству.

Да, у нас бы­ли идейные разногласия, но простирались они до костра исключите­льно. Это не ведьмы какие, чтоб их сжигать, но честные, достойные женщины. Мы плакали не только оттого, что так написано в сцена­рии! Мы горько плакали, мы грустно улыбались. Нас пока что живыми оставили, хоть, согласно ремарке, огонь опалил наши волосы и души.

Вот их спалили, а мы только теперь понимаем, как их любили. Это не их сожгли, а наши лучшие чувства, нашу молодость. Зачем их сжигатъ? Хватило б лёгкой эпидемии. Это они-то развратны?! Да это ск­ромные, милые труженицы, а если порой впадают в б-ядство, то ли­шь, по словам поэта, как в неслыханную простоту.

Это не разврат, а дань современному искусству, причём самая осторожная.

Но с другой стороны, история будто знала, кого спалить. Спасибо ей за новые горизонты в искусстве! Пусть мы страдаем, как гуманисты, но уничтожение этого течения освобождает место для новых даровитых авторов. Кстати, и как мужчины, мы вполне утешены. Сама идея спалить их к чёртовой бабушке уже давно витала в воздухе, просто не подворачивалось смелого сценария. А тут кстати этот живодёр, головорез и режиссёр по совместительству.

В следующей серии фи­льма он и нас сожжёт, ведь, знаете, как бывает в искусстве: вроде б, и того нельзя, и сего нельзя, - а придёт новый свежий человек, да такое отмочит, что все в ужасе.

Все в ужасе, но все хлопают.

А за ним уже прёт толпа! Если первый сжёг одного-двух, то десятый закатит геноцидик человек в триста. Это, как сейчас модно говорить, «таланты» и «новаторы»! Да это такой новатор, что спалил всех наших голубок к е-ни матери.

Чудовищный столб пламени вырос до неба! Тут тебе и величие, и трагизм, и еще х-й-те знает, что. Так обогатил культуру, что заодно и разрушил.

И всё-таки дело не в этом бандите от искусства.

Что же такое смерть жёнушек, как не символ бесплодности тех кошмаров, в коих они утопили современное искусство? Они создали чёрную литературу, эти разгребательницы грязи, эти витиеватые мозгое-ательницы, - но она же их и поглотила! Ибо нельзя безнаказанно нагромождать скотство.

Раз уж их спалили, то нет ли тут какого гуманизма? Или нам по­казалось, иль его хвостик и впрямь мелькнул. Этак часто бывает с писателями-гуманистами, вроде нас: мы тонко чувствуем добро - и если хоть что-то от него мелькает, мы тут как тут. Поймаем сообща эту мышку за хвост, раз она где-то тут под ногами бегает!

Сущест­вует много точек зрения на гуманизм, но раз уж мы всей жизнью отстаиваем общечеловеческие ценности, то стоит говорить лишь об одной: гуманизм как выражение самых светлых надежд человечества!

Его, так сказать, светлых чаяний, его самых что ни на есть высоких помыслов!

То есть, всего того, что мы вкладываем в ваш бессмертный образ, господин следователь.

Да, да и да. Именно потому, что так лю­бим вас, смотрим на мир и мыслим по-новому.

В вашем гуманизме что-то от гуманизма Достоевского. Знайте, сколь многого ждёт от вас литература - и смело доверьтесь ей в нашем лице.

А что до бывших голубок, то хватит об этом исчезнувшем племени. Новые беды уже привели новую веру, подходящую, почти съедобную (мы о телевидении), ибо нынче стало возможным верить только в то, что под рукой.

О, кабы выпить!

Вроде, мы и не люди, а мысль какая-то, но остаканиться ужасно хочется.

Телевидение было любимой женщиной дон Жуана. Конечно, в его жизнь входили и живые женщины, вот как соседка, но куда им до этого апофеоза прогресса!

Телевидение разрослось до метафоры, а вернее до бабы – и такой преданной, что спасения от ее верности уже не было. Телевидение приучило к мысли, что оно может всё, какой-то «ящик для дураков» стал многоликим, вездесущим богом. И Жуан, клянемся, исчез в недрах этого божества.

ВОСПОМИНАНИЯ ​​ ЖЕНЫ ​​ ДОН ​​ ЖУАНА

Б-ядство всесильно, потому что оно верно.

Екатерина Алексеевна Блядко.

С такой вот простой мысли начинаю мои воспоминания, вернее, записки о моём любимом муже. Фамилию мою прошу читать по-французски: с ударением на последнем слоге. Пока что обозначу первую главу:

1

Путь к творчеству

У меня есть соседка Верка. Своя баба. Она у нас «надомница»: б-ует на дому.

Хорошие мы подруги. И то сказать, с кем нам еще поговорить о нашей нелегкой доле?

Вхожу.

- Что принесла? - ​​ спрашивает.

- Бутыль кислятины.

- Давай.

- Что у тебя пожрать?  ​​​​ - спрашиваю.

- Рассольник.

Она сразу к делу:

- Слушай, Катюша, что ты о своём мужике-то не напишешь? Он ведь у тебя знаменитый. Хоть какую копейку, а слупишь. Как-то жить надо.

- Мне уже сто человек говорят: «Давай, Катька!». Слушай, точно! Прямо щас засяду. Как ты-то, Верунька? Нашла какого мужика нынче?

- Витька опять забегал.

- Витька! Так он еще к тебе ходит!?

- Ходит и еще как, скотина, ​​ ходит.

- А что так, Верунька?

- Обманывает, гад. Представляешь, что удумал? Придет с бутылкой пива, я, говорит, тебя люблю. Вот что хочешь, то с ним и делай.

- И не платит?

- Ни копья, паскуда, не платит. Я ему говорю: «Ты хоть немножко заплати - тогда и люби». А он будто чего не понимает. Дурака валяет.

- Другой раз брякнет «Я, мол, тебя люблю», - а ты возьми да и не растеряйся: так ему и скажи: «А я как раз собираюсь замуж».

- Я ему предлагала.

- А он?

- ​​ «Мне надо подумать». Представляешь, какой гад, а? Вроде, похож на нормального человека, а сам сидит и думает, как бы меня объегорить. ​​ Видишь, как! Ходит-то ходит, но все норовит взаймы.

- Да! Голь на выдумки хитра. ​​ Хитро-опый. ​​ А чтой-то за х-яшка к тебе бегает?

- Ты про кого, Катька?

- Маленький такой, бритый.

​​ - А! Какой-то консультант. Этот платит хорошо. Правда, е-кий, но мне не жаль.

Знаешь, что обидно? Вые-ет, - а спасибо не скажет.

- Обычное дело.

- ​​ Да ты что! Мне это очень обидно. Ну, думаю, заплатил ты, скотина, а спасибо-то скажи! Тебе что, трудно?

- Главное, чтоб заплатил. А то скажет «спасибо», а не заплатит.

- Да, это будет обидно. Что ж, такая наша работа.

- Чего попусту переживать?! Кобели, одно слово. Представляешь, объявили, что зарплату повысили, а цены-то растут быстрее. Я вот собиралась кофточку купить, - а она уже 700!

- Ты что, все время, что ли, кофточки покупаешь?

- Катька, думаешь, я – по доброй воле? Эти гады рвут. ​​ Якобы от страсти.

- Кто это?

- Колька.

- Как ​​ Колька? Он еще к тебе ходит?

- Бывает.

- А Васька-то приехавши?

- Еще вчерась.

- Как ты думашь, зайдет?

- Да леший его знает. Сошелся с первой женой. Пропал парень! Взялся за ум.

- Это его хобби: возвращаться к женам. Мы-то его в перерывах обслуживаем.

- Не говори. Знаешь, Катька, с утра нае-шься, а потом до вечера не очухаться, и уши горят. И что? Ночью – опять вкалывай! Слушай, надо бы пожрать. Эх, б-дь! Собачья жизнь. Найти бы мужика - и уже ни о чем не тужить!

- Ишь, чего захотелось. Ладно тебе о пустяках! У тебя что, сегодня опять рассольник? Ну, и горазда ты огурцы трескать!

- Катька, ты себе не представляешь, как иногда хочется просто поговорить!

- А зачем я к тебе пришла, моей лучшей подруге? Как ты думаешь?

- Хочется чего-то для души! А тут возись с этими кобелями. Придет - и ни за что вы-бет. А потом и «спасибо» не скажет.

Вот осталась одна, и первая задача – найти мужика.  ​​​​ Потому что у меня кредо такое: ​​ если уж захомутала мужика, так держи поводья изо всех ​​ сил! ​​ Я туда, я сюда. Нетути! А где, гад, шляется, непонятно.

- Спокойно, - говорю себе, - спокойно. ​​ Сажусь за письменный стол.

На самом деле, надо что-нибудь чиркнуть, а то денег совсем нет. На работе обещали премию, но отколется ли что на самом деле, никто не знает. У нас в редакции есть поверье: если пролежать на любимом мужчине три дня и три ночи, - то премию дадут ещё в текущем квартале.

Вчера утром позвонили сверху, из правительства, и попросили отдать­ся нужному человеку.

Чу! Бутылка звякнула. Уж не Женька ли, сволочь, шарашится? Часто, скотина, на кухне окопается, в комнату не выманишь. Аль мышатка шурудит? Уже три дня как о нём ни слуху, ни духу. Взял, поганец, бутылку коньяка и куда-то смылся. Бывает, в ночи шмыгнёт на кухню, без меня хвата­нёт и закусит, а утром говорит, я, мол, не хотел тебя тревожить. Да уж потревожил! Так потревожил, что плачу с горя.

- Женька, - кричу. - Ты что ль, гадина? Хватит на кухне шваркаться.

Ответа нет. Может, показалось. Я написала полно книг (в конце записок приведу основные мои произведения) и эту пишу для девчат, в назидательных целях.

Хо­тите ума набраться, так читайте. Я плохому не научу. Можете прийти к нам в редакцию и познакомиться с работниками. Это следующие господа, а если подумать, то и товарищи:

Главный редактор Мозгое-нко Сергей Трофимович,

Ответственный редактор Екатерина Алексеевна Б-ядко (в девичестве Пи-дачева). Это я.

Корректор За-упаев Петр Сергеевич,

Первый под-редактор За-упайко Геннадий Петрович,

Второй под-редактор За-упаев Игорь Сергеич,

Тригорев За-упенько-Маленько,

Настое-енко Степан Порфирьевич,

Рас-уяенко Е-ён Зае-енович,

Тарарыкин Петр Разъе-аевич

Замшелов Петр Сергеевич, охранник.

Три просто хороших человека, которые неизвестно что делают в редакции (прижились да и живут):

Трахачёв Петр Сергеич,

Триппер Марк Самуилович и

Петр Василич Расх-яенко.

- Что, что?! – спрашиваете вы. – Мы не ослышались? Простите, нам почудилось что-то неприличное.

- Вечно вам что-то слышится! Мы набираем людей по деловым качествам. ​​ Нам важно, чтоб человек хорошо работал, а если его и зовут несколько странно, ​​ то он не виноват. Поверьте нам на слово: это интересные, симпатичные ребята.

Кстати, найти нас очень легко. Сейчас объясню, как. В Газетном свернете от Тверской вправо, пройдете мимо церкви, а там метров пятьсот до подворотни. Увидите надпись: Массаж с шести до девяти.

Входите.

Вас хватают двое мужиков.

Вы говорите: Я – к Катюхе.

Вам дают пинка и вы летите до моей двери. Это самый точный адрес.

Конечно, тут я главная. Начальница и в офисе, и в постели. Так прямо и говорю: «Сделай то, сделай это». Женя был первым, кем я командовала. Это теперь под моим началом аж с двадцать мужиков, а когда-то был один Женька.

Мимоходом сообщу и о самом важном, что сделал наш коллектив: составлена тарификация, - а все е-ачи разбиты на дивизионы. Выработан норматив: один ё- в час. Наш работник (стоило б назвать его прямо ё-арь) посылается к даме по заказу с утра на один ё- в час. За это он получает 10 долларов от нашего предприятия. Если он выработает два или больше ё-а, то дама доплачивает за каждый.

Есть и другая единица измерения: один мозгоё- в час. Он стал измерением уровня критинизма мужиков.

Может, Женька в институте? Сколько раз уже его вылавливала у него на работе: в «Институте усовершенствования любовников». Прихожу, а на двери записка: «Вые-ка с 7 до 9 и с 17 до 19». Я сначала подумала, «выемка писем», а пригляделась ​​ - «вые-ка».

Я бегом в очередь. Постояла.

- Дайте номерок, - прошу.

- Бери сама, тетя, - говорит какой-то веселый шкаф и кивает на кучу жетонов.

Я беру, даю ему, а он объявляет:

- Зал 25, ряд 127, кровать 1315. Прямо по коридору.

Я несусь, как дура, до зала, а там меня подхватывают, бросают, какой-то усатый мужик даже поддает поджопника, на лету срывают трусы, бюстгалтер, платье – и опомнилась я только в кровати.

Подходит какой-то парень и строго спрашивает:

- Пое-ать?

- Можно, - отвечаю.

- Готова?

- Готова.

- А морально? – опять строго спрашивает он.

Так отходил, что глаза на лоб, а у меня еще столько дел! Еще обед не готов. Так Женьку и не нашла. До сих пор не могу прийти в себя. Вот выпила, а закусить не могу.

Такая трудная жизнь.

Думаете вчера было легче? Прихожу, толпа – видимо-невидимо. Смотрю, выходит Николай Петрович, главный распределитель.

- Кто тут на вые-ку? – мрачно гаркнул он и грозно повел огромадными очами.

Бабцы смущенно зашелестели.

Одна, самая что ни на есть храбрая, несмело приблизилась и протянула какой-то квиток, должно быть, квитанцию.

Тут Петрович взвился аж до неба.

- У нас обед!! – рявкнул он. - Еще одна льготница! Кажется, е-ем вас днем и ночью, аж в глазах темно, а вас все не убывает! Да сколько ж вас сегодня? Так и прут. Еще и в обед хочется! А когда ж нам отдыхать?

Я-то уже стала своей и осторожно спросила:

- Как сегодня-то, Коля? ​​ 

- Опять вы, Екатерина Алексеевна? – укоризненно ответил Петрович. - Вы хоть когда-то отдыхаете? Зачем пожаловали?

- Е-атися, - скромно ответила я.

- Мы знаем, что вы такая.

- Успею или нет?

- Еще три минуты до обеда, Катя. Успеешь.

- Васьки-то нет сегодня?

- Нет. Его на вые-ку в другой микрорайон послали. ​​ Вы-то будете сегодня работать, Екатерина Леонидовна?

Дело в том, что в институте есть и мой личный мастер-класс, куда приглашаю всех желающих. ​​ А все равно порой приятно побыть и дилетанткой. ​​ 

Ух, как сегодня набегалась! С утра получила боевое задание: пое-ать значительное лицо. Раньше мне доверяли демократов, но в связи с приближающимися выборами идёт политическая коррекция: уже иной раз попадаются и коммунисты. Представляете: меня хотят в правительстве! А ведь там знают, кого хотеть. Вас там не захотят, как ни просите. Вот, казалось бы, простая женщина, а без меня никак. Хотят и в правительстве, и в Президентском Со­вете, и в Совете Федераций, и в Государственной Думе. Ни комисси­ям, ни комитетам никак без Катьки.

Эх, Женька, зараза ты, зараза! Прямо изменой дышит, гадина. Так бы и накостыляла, кабы не любовь. Взовьётся, незнамо куда, лови его. Ну, придёт - всю морду разобью, хоть на что уж интеллигентная женщина.

Приезжаю по означенному адресу. Какие-то мужики пристают, щи­плют за попу.

- А что за организация такая? - спрашиваю.

- Товарищество Мужиков, - отвечают.

Я им строго:

- Вы что себе позволяете?

Отвечают:

- Нам можно, мы депутаты.

Нашла, кого надо, и отдалась: и не кому-нибудь, - а нужному значительному лицу.

Зашла в подкомитет; и тут немножко отдалась: уже для души: нужному подкомитетному человеку.

Я, дура, сначала думала, зачем мне эта демократия, а как раскусила, в чём смысл преобразований, так теперь за неё и руками, и ногами. Сейчас я не только в демократии: я и в искусстве; мне и здесь нравится.

Правда, и тут нравы самые жестокие: будь ты хоть Лиса Патрикеевна, ​​ хоть ​​ Надежда Константиновна, хоть Клавка, хоть Василиса Прекрасная, хоть Аленушка, хоть Варвара-Краса-Длинная-Коса, всё равно за хвост поймают и вые-ут. Такое ощущение, что тебя, как однажды ухватили, так уже не отпускают. Всю жизнь мочалят и не пожалеют, хоть проси, хоть не проси.

Разве это не обидно? ​​ Так вот ни за что вые-ут, а «спасибо» не скажут.

Помню, как, подавшись в литературу, на консультацию попала к Жене, уже известному писателю. Прихожу к нему вся в терзаниях: мой пе­рвый автобиографический роман написан, а я не знаю, как его назва­ть: «В тенётах б-ядства» или «На боевом посту».

Женя предложил «А жизнь идёт» и оказался прав: тираж сходу разошёлся.

Помню, тогда Женю заинтересовала моя писанина:

- У вас что ни мужчина, то жанр. Ваша трилогия «Битва за мужика» пло­ха тем, что вы так и не смогли вырваться из междужанрия.

- Вы что, и стихи пишете? - со страхом спросил он.

- Конечно, - говорю, и прочла ему коротышку:

СЕНТЕНЦИЯ

Кобели вы, кобели!

До чего ж вы довели.

И ещё начало большой поэмы:  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

Из тёмных чащ ужасный ё-арь

в мою постелю прискакал.

Я очень просила посвятить поэму ему, но он почему-то отказался.

Я не пишу о самом Жене, потому что о нем уже и так много чего написано.

Стала вот читать Лермонтова и просто ужаснулась, как точно он воссоздал портрет моего мужа:

Ты – ужас дня,

Ты – зло природы,

Укор ты небу на земле.

Именно так.

После встречи с Женей меня стали приглашать в большое искусство. Прихожу. Какие-то мужики ласково глядят:

- Заходите, пожалуйста.

Только вошла, трусы сдёрнули.

- Да вы что, говорю, я не такая!

А они шепчут:

- Вы пришли в искусство. У нас так принято: все без штанов ходят. Вот нумерок: на выходе вам их вернут.

- Да уж, вы вернете! Прошлый раз пришла в шёлковых, а вернули сатиновые.

Иду дальше. Какой-то дядя таинственно шепчет:

- Здесь е-ут, господа.

Смотрю, везде диваны. Подходит изящный кавальеро:

- Разрешите пое-ать?

Ахнуть не успела, уже е-ут!! Вот это специфика.

Вот они, мастера ку­льтуры. Бабу разденут иль мужика без штанов пустят - уже, говорят, искусство. А я-то как раз пришла сюда, чтоб отдохнуть от б-ядства. Подход тут, конечно, тоньше, а всё равно е-ут. Причём, как на фронте, всё время шкуру треплют. Зае-али голубку, уж и не порхается.

Нет, девчата, не суйтесь вы в искусство! Тут так е-ут, что дух вон, лапы кверху. Теребят и теребят, только перья летят. Уже в глазах темно, ​​ им всё подавай. Так вот в чём смысл демократии: куда ни сунься, везде трусы сдёргивают.

Но расскажу подробнее о моей жизни. Уже главу обозначила

2

и нашлась с эпиграфом:

Нет ничего значительнее сексуальной жизни.

Уже первые проблески моего сознания связаны с мужчинами. ​​ Лежу себе в люльке, а в башке какие-то богатыри прогуливаются. Это первое воспоминание так много говорит о моей сущности!

Уже меня мама спрашивает:

- Катенька, ты чего так разыгралась, на ночь глядя?

Впервые ​​ я отдалась на заре тракторостроения.  ​​​​ Во дворе таинственно погромыхивао первый трактор, индустриализация набирала темпы, и в цехах, и в постелях ковалось счастье всего че­ловечества.

Уже первые проблески моего сознания связаны с мужчи­нами. Я жила-скучала, пока не отдалась. Насколько интереснее стало жить! Словно звезды в небе зажглись.

Я была хороша необычайно. Покажу грудь пре­дседателю колхоза - трудодень поставит. Большие начальники из города приезжали меня щупать.

Интересно, что Интернет сделал мир той самой деревней, где я родилась. Сейчас представь себя в голом ви­де - и тебя уже все знают, а раньше, пока сама не отдашься, никто тебе не поверит.

Раз отдалась, третий-пятый, десятый-двадцатый - да и задумалась: а сколько ж их, гадов, баловать? Огнедышашая бездна б-ядства разверзлась предо мной, я чувствовала её обжигающее, тле­творное дыхание.

Тут-то и спасла коллективизация! Работа на свежем воздухе, казалось, исправила мой трудный характер.

Я подалась в представительные органы, но работа в профсоюзе вновь разбередила душу: пучина б-ядства вновь распростёрлась под моими ногами. Меня пробовали и всей парторганизацией, и всем профсоюзом.

Честно говоря, я никогда не обижалась на тот простой факт, что меня многие хотят: женщина, особенно я - тонкий инструмент, - и ничего удивительного, если какой-то мужичонка захочет на нём поиграть.

Немножко пусть поиграет.

​​ Что получилось? ​​ И лезут, и лезут, и лезут! Я уж возьму мухобойку и гоняю их во все стороны, а они всё равно лезут. Это как б-ядки в нашей деревне: одному дашь, другому, а утром проснулась - и всё, как рукой сняло.

Итак, едва оперившись, я ринулась в пучину б-ядства. Сама не знаю, как и выплыла. И тут я задумалась: а где же справедливость? Живёшь себе, горюшка не знаешь, а придёт какой-то мужик, за хвост пой­мает, вые-ет, ни «спасибо» не скажет, ни «здрасьте», ни «до свиданья», за хвост рас­крутит и выбросит. Если спросишь, зачем мочалил, ответит: «Я вас лю­бил». Ничего себе «любил»! Полюбил волк кобылу, оставил хвост да гр­иву.

Уже первый человек полетел в космос, а я всё ещё безутешно б-ядовала по партийной линии. Люди по Луне ходили, а я е-алась.

Пришла оттепель, вся страна задумалась о своей судьбе - и я вдруг поняла, что хочу любви. Сколько ж можно, думаю? Что я вспомню, кроме того, что меня ласкали какие-то грубые мужики? Тут я решилась замуж.

Моего первого мужа вы все знаете. Да, это Василий Павлович. Да как его забудешь: говорит, как по жопе гладит. Он возглавлял наш профсоюз, вместе с ним в мою постель ворвалась ис­тория, мы свадьбу, и ту сыграли в День Советской Конституции. Всё, что я делала в постели, неожиданно приобрело международный резо­нанс, моя сексуальная жизнь стала важнейшим стабилизирующим фа­ктором международной обстановки.

Я и вообще-то часто отдавалась выдающимся людям. В этом и заключается мой вклад в мировую историю. Скажу больше: я вдруг верно решила, что я, Катька - сексуальный центр цивилизации. Так что вы не думайте, мол, Катьку-дуру кто только не е-ал!

Но пришёл момент рассказать о самом важном в моей жизни:

3

Б-ядство - горнило духа.

Просто Катя.

​​ 

Дело в том, что не только мои философские наклонности, но и весь мой научный потенциал я могу проявить до конца только в постели. Так что ничего удивительного, что теоретическому обоснованию б-ядства я посвятила всю жизнь.

Прежде всего, я разделяю креативный и рекреационный периоды в б-ядстве. Как меня поражает моя удивительная способность оказываться в объятьях самых разных мужчин! А с другой стороны, что тут удивительного? Меня хотят! Это судьба, но не столько моя личная судьба, сколько рок всей цивилизации.

Меня хотят значительные, вышестоящие лица, а это не может быть случайностью. Да в иные периоды моей жизни не подпускала к себе ниже, чем доктора наук. То-то я и обогатилась духовно.

Именно в б-ядстве концептуально оперилась, в моей книге «Азы б-ядовитости» вы найдёте подробную аргументацию.

Само понятие «б-ядство» уходит своими корнями в древние времена. Впрочем, в рамках моей дидактической прозы я достаточно раскрыла этот вопрос, так что остановлюсь лишь на его практической сторо­не.

Сколько раз в нашей стране для выполнения самых сложных ​​ народно-хозяйственных задач срочно ​​ формировались отряды б-дей! ​​ Как красиво и гордо они маршировали по просторам нашей прекрасной родины.  ​​​​ А иных б-дей, особо ценных, присылали прямо с доставкой на дом.

Одно дело б-ядовать, но куда труднее вложить в б-ядство кон­цептуальный смысл.

Что же это – б-ядство?

Прежде всего, это ясное выражение наиболее простых желаний моей порывистой души. Порывы - это хорошо, но пусть ваш личный опыт подтолкнет вас к глубоким мыслям. Немножко вз-лядануть никогда не помешает, но надо любить б-ядство, а не себя в б-ядстве: надо е-аться от души, а не созда­вать политическое реноме.

Пусть б-ядство станет квинтэссенцией ваших духовных исканий. Сейчас ввели стаж в б-ядстве, так что я приравнена к ветеранам труда; таким образом, появились новые во­зможности его осмысления.

Б-ядство - это форма гуманизма, оно развивает чувство долга, и ниче­го удивительного, что оно входит в общую сексуальную подготовку каждой культурной женщины. Если это слабость, то, несомненно, эстетического порядка. Если у меня повышено давление и болит голова, то лучшего средства, чем мужичонка, не придумаешь.

Где же ты болта­ешься, Женька, скотина!

Так что не думайте, будто я кинулась на Женюшку. Нет, это он не устоял пред моими чарами. Меня клеил сам Ванька Подъе-аев, он теперь в банке и на иномарке заруливает с двумя телохра­нителями. Был шпендик профсоюзный, а вон куда залетел! Сейчас схожу на кухню, хватану кофе.

4

Разыгрались красны девицы,

Не на шутку вз-лядовалися.

Сколько раз, бывало, зайдём сюда закусить, потом я иду дрыхать, а он всё, сердечный, колобродит. Подымет кулаки к потолку и горестно вздыхает: «У, б-яжье племя! Ну, бабы, нет на вас управы».

Так вот и шастает, и шастает, пока не шарахну ухватом.

Вот щас бы вышел да подхватил бы меня, как курицу какую, да крылышки б подрастрепал!

Не знаю, где до меня порхал этот голубь, но прилетел он в мою жизнь.

Женюшка, где же ты, скотинка?

Все спрашиваю себя: Что же такое мой муж? Обаятельный, весёлый, красивый? Да. Но, прежде всего, честный. Он и в постели сначала честный человек, а потом уж мужчина.

Вы спросите:

- Да какой же он тогда дон Жуан?

А я отвечу и ещё как отвечу:

- Он работал дон Жуаном. Ему платили за то, что он Жуан.

Это девяностые годы, это образование России. Все стали проявляться, искать себя - и Женечка очень хорошо себя нашёл. ​​ 

При Советской власти Женя был членом нашего профсою­за, - а иначе как бы мы встретились? Сначала я ему дала просто как своему, и прошло немало лет, прежде чем я поняла, что люблю его. Если точно, я отдалась ему тридцать лет назад и до сих пор об этом не жалею.

Если б вы знали, какие лица были в нашей организации, как мы весело жили! Я вам скажу, чем я приворожила Женю, как я заставила его поверить в искренность чувства: кофе мы пили всег­да с коньяком, а вечером я ему рыбки запекала, а то и икорки под­носила. А когда он попробовал шанежки, то заплакал от счастья.

А какой скромный: как начнет экономить, – не остановить. До того трусы износит, что яйца проглядывают.

Верите ли? В этом сиволапом мужике, причудливом сочетании глупости и романтизма, я открыла голубя. Так что уж какой ни сложный он был для всего мира, а я, Екатерина Алексеевна Пи-дачева-Б-ядко, кормила его с рук.

​​ 

А почему нет? Ведь Женя - весна человечества. Он выходит на улицу - и бабы расцветают. Имеем мы право печалиться, если такой человек жи­вёт вреди нас?

Но ни в коем случае не надо спаивать художника, как это делали его жёны, эти безответственные дамы!

Женечка! Многогранный ты мой! Для всего мира ты и писатель, и издатель, и ещё невесть кто, а для меня ты просто ё-арь.

Где ты ходишь, пьяная морда?

Иди домой и скажи, кто ты: кобель или творец? Ё-арь или мыслитель? Гений или засранец?

Страшные вопросы бытия! О чем думает художник, когда закусывает? ​​ Вам это кажется пустяком, а для меня в этом – смысл жизни.

Иногда как подумаю, с кем связалась, так слезы ручьём, а всё равно люблю паскуду. Такое трудное чувство. Навеки полюбила, а за что?

Может, хватит мне писать: уж ночь вовсю, а я что-то карякаю. Подробную биографию моего мужа вы можете найти на углу С-вой и П-ого. Роман называется «Ужасный б-ядь», три тома в сафьяновом переплёте.

Я там забыла прописать одну важную деталь. Едва родившись, он уже лепетал «ба-ба-ба», и с месяц все ждали, он скажет «бабушка», а он произнёс «бабец».

Я б так же хотела плюнуть в его травителей. В прессе вовсю бушует дискуссия вокруг гомосексуальных пристрастий моего мужа. Кто бы говорил, б-яди! И в самом деле, по работе ему приходится отдава­ться, кому надо: таков дух времени, таково требование моды. ​​ По душе он еще может не отдаться, но если по работе, то обязан. Вот она, судьба русского интеллигента: в расцвете лет отдаваться нужным людям.

Реакционная пресса окрестила его гомиком - и что ему остава­лось, как не отрабатывать свою репутацию? Порой и наши идейные ра­зногласия толкали его на противоправные действия, но пуще всего наши дурацкие законы. Бумаги для типографии достать - отдайся, дополнительные мощ­ности - отдайся, таможенные барьеры - отдайся, санэпидстанция, налоги с недвижимости, ну, всё, всё, всё - отдайся. Там отдайся, тут отдайся, а в результате его здоровье подорвано чрезмерной профессиональной деятельностью.

- Пожалей жопу-то, Женюшка, - бывало, шепчу ему, - себе дороже.

- Нет, Катенька, - ответству­ет. - За-ради нашего дела я не то что жопы, а и жизни не пощажу.

Такой вот бедолага. Берегу его изо всех сил: каждый день промываю попу марганцовкой, - ведь она страдает ещё больше, чем его тонкая душа. Я мажу её травами с Тянь-Шаня, дую на неё, как на горячее молоко.

Что ж, это моя работа.

А не будь он гомиком, мы б потеряли тысячи подписчиков по всему миру.

К гомосечеству его обязывают процессы в культуре. Возьмите, к примеру, его знаменитый романс «Ни серд­цу отрады, ни жопе покоя»: это произведение не о нём самом, а о ду­хе времени. Время такое: мужики норовят в бабы, а бабы в мужики - и поэтому приходится постоянно отдаваться, если хочешь профессионально работать в искусстве.

Хорошо прошёл стопарик. Надо закусить, а то тянет в большую лите­ратуру.

Это мужики открыли в Жене умную бабу, а он-то, дурак, заслушался и пустился во все наши женские дела. Он чувствует в себе женские черты, порой покоряется им, а иной раз и культивирует. Но он – совсем не то, что иные: чуть не доглядишь, сразу изменит сексуальную ориентацию. ​​ Нет! ​​ Женя – гомик только по работе.

Меня и соседка Верка пытала:

- Катька, а, правда, что твой муж - голубец?

- Да брось ты, - говорю. ​​ - Да, работа у него трудная, но ничего такого я не замечала.

Пришлось соврать.

Опять огурцы кончились. Вчера покупала, а уже нет. Женька, что ли, таскает?

Уверяю вас, ленинца в нём больше, чем гомосека. Вы мне не верите? Мне, Кате?! Да он и полюбил меня только за то, что я виде­ла Ленина. Мне первой обидно, что в нём так мало передового: я-то всегда радовала представителей прогрессивного человечества, - меня потому и взяли в демократию сразу.

С другой сторогы, ​​ Женя тоже и демократ, но только по об­стоятельствам. Теперь он прячет свои ленинские убеждения в нашу спальню. Ближе к ночи достаёт потрёпанный чёрный пиджачок, вставляет гвоздику в петлицу, напяливает кепочку и картавит.

Е-ёт и вдруг остановит­ся, мрачно зыркнет, грозно молвит:

- Никакой пощады Временному Правительст­ву! - и терзает меня дальше.

То вдруг шепчет, как шальной:

- Надежда Константиновна! Надо налаживать ячейки на заводах!

- Да спи ты, - говорю, - скотина! Ей-богу, сожгу все собрание сочинений твоего Владимира Ильича.

То воскликнет: «Лучше меньше, да лучше» - и засыпит, гадина, цитатами из Ленина. Просто замучил, скотина, ленинским учением о го­сударстве.

А что до секса, то до него Женюшка не большой охотник. Он попал в мои надёжные руки в значительной мере износившимся, так что его сексуальный потенциал остаётся невыявленным. ​​ Это смирный мужик, его лишний раз на бабу и не затащишь. А забе­рётся, так и дрыхнет.

Куда ему до Петровича, что на рынке рыбу про­дает! Тот на самом деле дон Жуан: поё-ывает себе улицу за улицей, микрорайон за микрорайоном, - а Женя - ​​ дон Жуан по чувству, а не по возможностям.

5

Разыгрались красны девицы,

Ещё пуще вз-лядовалися.

Зато мне нравится Женин напор мысли, он принес в мою жизнь дыха­ние общественности. Когда я под ним, чудится, отдаюсь всей вселе­нной! И потом, я замужем не за кем-нибудь, а за писателем. Всё что-то пишет да пишет, скотина, - а что, спрашивается? А дай-ка, думаю, почитаю, что он там пишет.

Смотрю там, смотрю сям. Да что ж это такое?! Живёт с че­стной женщиной, а пишет о б-ядях. Да ты что, Женюшка? У тебя, что, других мыслей не бывает? Это у тебя творческий процесс такой? Да брось ты на х-р это искусство! Почему тебя все имеют? Потому что ты лю­бишь литературу. А зачем, спрашивается, такие жертвы? Если так тя­жело работать в искусстве, то брось ты его.

Я сама в искусстве с пяти лет, знаю, почём фунт пороху. Помню, тог­да слепила из пластилина моего первого мужчину. И как это приго­дилось! Теперь по всей квартире стоит десять бюстов Жени: Жека в пальто, Жека пьяный, Жека такой, Жека сякой - и когда его нет дома, хожу и своих Женюшек целую.

Я-то хорошо знаю все треволне­ния гения: порой не знаешь, на какую бабу и броситься! Столько лет любила образ, а не самого Женюшку, так что очень естественно иметь под рукой именно образы.

И когда вдохновение, знаю: это когда у него шерсть дыбом и злой, как собака.

Особенность Жени ещё та, что всю свою литературу он создаёт пря­мо на вас. Уж на что беспощадно сношается, но тут же, на вас, всё это записывает мелким круглым почерком. Его литература - это то, как он помнит женщин, а поскольку все бабы норовят стать его Му­зой, то ему есть, что вспомнить.

Он вас укачивает своими рассказа­ми - и вы вдруг с удивлением убеждаетесь, что вы замужем. Я-то вошла в историю литературы, меня оттуда так просто меня не вытуришь, так что сужу Женю как профессионал.

Иногда лежу под ним и вдруг чувствую: он, скотина, на мне самосовершенствуется! Ишь, что придумал, гадина. Я понимаю всю силу его мыслительных процессов - и это придаёт мне мужества. Или начинаю вспоминать, как он меня охмурял. Наберет конфетков, пряничков и – в гости! То-то б-ям радость!

Я горжусь им. Казалось бы, он просто лежит на мне, но на самом деле всегда работает над стилем, всегда творит. Вот он, будничный па­фос созидания. И в литературу он затаскивает точно так же, как в свою постель.

Попробую описать мой рабочий день, хоть до меня мировая литерату­ра не пускалась в столь сложные задачи. До работы и описывать нечего, но вот я туда прихожу. Это контора как контора, наша редакция, правда, шутники в ней работают ещё те.

Войдя, натыка­ешься на плакат: «Попробуем эту бабу досрочно! Все, как один, попробуем!».  ​​ ​​​​ 

Сажусь, пишу. Всё, вроде, тихо, а как надену очки да строго погляжу, так непременно в уголку кто-то сношается. Какой-нибудь подписчик зашёл и уже до вечера его не выкуришь. Иной прямо ко мне подступается.

- Отдайтесь, - говорит. - Я не буду читать ваш жур­нал без такого автографа.

Ишь, какой! Иные за поцелуй подписку на двадцать лет продлевали, а этому всё сразу подавай - и за бесплат­но. Это при тоталитаризме меня сдавали под расписку нужным людям, а теперь, как-никак, свобода. Ты же в редакции, говорю, скотина.

Наша ​​ редакция - это, прежде всего, сплочённый коллектив. Да, мы сколь­ко надо, столько и отдаёмся, но не думайте, будто мы делаем это из удовольствия.

Нет! Мы лишь охотно уступаем чувству долга.

Я вот в строю чуть не весь двадцатый век.

Что ж, иногда и отдашься, чтобы поддержать издание, но ведь на меня занимают очередь с вечера, всю ночь стоят, чтобы меня получить.

Порой нас заказывают - и тогда едем, куда надо, и раз надо, отдаёмся в условиях, близких к фронто­вым. Нелегко всё время быть на передовой, но наше издание пока что удерживает позиции.

Но это ещё не значит, что заходи любой и сношайся. Это редакция, мозг журнала! Иного усовещу. Вроде, головой послушно кивает, а чу­ть не догляжу - уже сношается.

К вечеру особенно е-чает: какие-то бабы из углов выглядывают, мужики распивают прямо за моим столом - и никого не вытуришь: читатели. И только когда прямо на моём рабочем ст­оле, прямо у телефона, кого-то мочалят, уношу ноги.

А то вые-ут и спасибо не скажут.

Такая вот творческая атмосфера.

Духовно, конечно, растёшь, но и шкура трещит.

Так! И это написала. Теперь про науку.

6

Кто статнее станом?

Ростом кто повыше?

Чей громчее голос

Слышен в ​​ хороводе?

Из какой-то поэзии.

Сама бы я ​​ в науку не сунулась, да Женька, паскуда, подговорил. Это он окрылил, куда надо, а там уж я сама порхала по тихим заводям науч­ных журналов. Вот мои основные работы:

«Насущные проблемы глобализации б-ядства».

Один мой знакомый мужик издал эту томину в Нью-Йорке.

«Зарождение б-ядства в античном обществе».

«Истоки и происхождение б-ядства».

«Основы жизнедеятельности многоё-чатых организмов».  ​​​​ Издатель­ство «Сельский учитель».

«Б-ядство как свойство характера». Издательство «Мысль».

«Введение в виртуальное б-ядство».

В этой работе я привнесла в б-ядство концептуальную мощь, наполнила его интеллектуальным многообразием.

«Сексуальные последствия НТР».

«Компьютеризация б-ядства и её последствия».

«Основы б-ядовитости».

«Б-ядство как созидательный процесс».

Издательство «Всегда вперёд».

«Б-ядство. Методы и формы».

«Б-ядство и мыслительный процесс». В этой работе я ввела новое понимание полового акта: это когда понятие непосредственно по­гружается в объективность.

«Сексуальная жизнь как основной творческий метод».

«В глубоких водах бисексуальности».

«Б-ядство как искусство чистых форм».

Издательство «Гиперборион».

«Е-арята и культура двадцатого века».

Сами видите, сколько мыслей.

Но делюсь опытом не только в книгах, но и на конференциях.

К примеру, семинар работников печати месяц назад.

Сидим час, второй, третий, и всё говорят, говорят, говорят. Ба­шка пухнет, глаза слипаются, и такое тревожное чувство, будто тебя вот-вот вые-ут, а потом скажут, что так надо. Бурная дискуссия о высоких материях, а впечатление, будто талдычат об одном: о пи-де.

Е-чает неотвратимо - и уже чувствую, что е-ут, хоть и не пойму, кто.

И сказать ничего не могу, хоть мыслей много.

Тревожно, но сер­дце радостно бьётся: раз меня хотят, значит, жизнь идёт полным хо­дом, значит, я нужна людям.

Меня знают во всём мире! Только что издали одну французскую книжку обо мне (не знаю, кого попросить перевести).

Les rechеrches buissoniеres d’une femme qui aimait trop. Gallimard, Paris.

Там прямо говорится: O, cette folle Catharine Blyadko! Toute la science mondiale est bouleverse par les thеories terroristes de cette creature qui semble а quitter les bois sauvages...

Сама ​​ хоть не понимаю, о чем речь, но могу себе представить, что это за х-рня обо мне понаписана. Так что не знаю, как вас, а меня знают.

А вот Женю обозвали в одной английской энциклопедии представителем ри­торического направления в постсоветской историографии, а меня во многих справочниках обзывают мифологемой. Лучше б прямо сказали, что б-ядь. Так хоть понятней. А что касается оценки моих научных изысканий, ​​ то и тут в рожу плюнули: мой дискурс б-ва назвали «эстетизирующим»!! Ну, ребята!

А еще утверждают, будто я – не живой человек, а некий собирательный образ. Более того: гуманитарный проект!!

Немало ученых считает, что на моем примере человечество возвращается к мифологии. Мол, Просвещение должно вернуться к мифологии - и как ​​ же иначе?

Эту главу назову так:

8

ПАМЯТНЫЕ ​​ МЕСТА

(места, где я отдавалась)

Я всегда хотела расширишь географию б-ядства:

В глухом бору. Ночь, волки воют, совы ухают.

Я мечтала отдаться там, где не ступала нога человека. Всходит луна. Шуми, дубрава тёмная. Как я хороша на мураве лугов!

На воздушном шаре.

Два километра над землёй. Знобит. Его руки за­мёрзли, и сама надеваю ему презерватив. Женя, помню, написал по этому поводу стихотворение:

Е ​​ - А Т И С Я  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ З В Ё З Д А Х

Роскошной бабой упоенный,

Навстречу звёздам я лечу.

Кровать несётся во Вселенной!

И дальше пое-ень в том же духе.

На берегу реки в грозу.

Молнья бьёт в землю в пяти шагах, потоки дождя смывают наши поцелуи.

Есть предание, будто в историческую осень семнадцатого я отдава­лась на Красной Площади на кумачёвом полотнище.

На митинге во время предвыборной агитации. Крики ораторов, рокот толпы.

На борозде.

У ведра свеженабранной картошки.

На полустанке.

Под берёзой.

Под осиной.  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

При посадке в автобус.

При переходе метро.

На оптовом рынке.

Раньше я отдавалась назло тёмным силам империализма, а теперь могу дать только потому, что приятно. Я искренне завидую тем, кто отдаётся впервые. Пред вами книга любви, и вы открыли её на первой странице. Смело листайте её и

дальше!

Эту же книгу посвящаю первопроходицам: тем женщинам, что отдавались на заре индустриализации.

Моя жизнь прожита не зря! Лет триста назад за таких баб, как я, полководцы армии в бой водили! Сейчас, конечно, не так лучезарно, но ведь тоже неплохо: живу с гением.

Уже полчетвёртого. Пойти хоть поспать перед работой.

РЕЖИССЕРСКИЕ УКАЗАНИЯ К ОДНОЙ ИЗ СЦЕН ФИЛЬМА О ДОН ЖУАНЕ

Я сам не знаю, что это, но хочу высказать свои мысли, чтоб вы могли снять эту сцену.

Это кошмар, но не столько художественный, сколько ежедневный; более кошмар, чем тот простой факт, что мы вместе и не знаем, что делаем.

Мы должны снять кошмар, но такой, чтоб его мог почувствовать каждый – и не как интеллектуалъную штучку, а как часть своей жизни.

Действие происходит в комнате. В одной из тех комнат с ободранными обоями, что странствуют из одного криминального фильма в другой. Из необходимых подробностей предлагаю свечу, что мягко теплится в углу, а рядом с ней какого-то плечистого мужика в разухабистых модных шароварах, затачивающего саблю на лениво вращающемся диске.

Такая вот аляповатая жуть. Что это? Откуда вышел этот человек? Какие бедствия несет его существоввние? Он из наших предчувствий.

Мне нужно, чтоб и вся сцена осталась в предчувствиях зрителей. Пусть сцена останется на грани события, накануне его. Пусть несвершенность события покажет его возможный смысл, нужный нам. Надо бы всем внушить эту обманчивую ясность.

Все устали от ясности фильмов о дон Жуане. Поток совращений ​​ и признаний до того надоел, что стало долгом вырваться из окаменевшей ​​ унизительности интерпретаций. Пришло время снять намёк - и тем добросовестно ограничиться.

Я хочу, чтобы сцена росла на глазах у зрителя. Но не буквальный рост, ​​ не рост ясности, но - предчувствяй. Предчувствий то ли новой интеллектуальной чумы, то ли старых эпидемий, то ли тех кошмаров, что живут в нашем сознании и только ждут часа, чтоб заявить о себе со всей силой.

Может, это сцена обращения Жуана в новую веру? или хирург с заточенной загогулиной делает из него женщину? Сцена спасения Жуана или его гибели? Кошмар, потрясающий своей обыденностью, но его ужас смешон и пародиен: он свершается с литературным персонажем, что давно плодит одни кошмары.

Тут Жуан немножко барочен, в каких-то своих завитках. Это дань его расцвету, его юности, но и тем нагромождениям, что заканчивают очередное тысячелетие.

НАЙДЕННЫЙ НАБРОСОК ​​ К ​​ НЕДОПИСАННОЙ  ​​​​ ГЛАВЕ

Тихий, холодный день, отец и сын бредут вместе. Заговорившись, приблудились в незнакомый район. Вся тяжесть их блужданий - в безликих, безмолвных громадах ​​ зданий, равнодушно раскачивающихся высоко над ними. Однотипные здания медленно, но уверенно растут в небо.

Отец и сын остановились и не могут выбраться из тяжкого, ясного, однотипного кошмара.

Они чувствуют, как этот кошмар пытается вытолкнуть их из реальности - и Жуан заговаривает ужас своей обычной софистикой ​​ (вереница измов и лозунгов) ​​ постаревшему, сгорбившемуся отцу. Классически постаревшему. Классически сгорбившемуся.

- Это только стиль, - объясняет он, невольно закуривая и насилу улыбаясь. - В наших отношениях с этим лучшим из миров всегда был спасительный стиль. И тут мы немного заблудились во мраке стилизаций!

- Мы тонем в нем, - хочет ответить отец, но молчит.

Они идут наугад. Они сумели остаться близкими, но лишь блуждая, беспомощно-классически путаясь, в огромной, яснокошмарной Судьбе, сегодня вышедшей из видений и снов, заставившей почувствовать всю свою силу именно в новом квартале, официально именованном «Город будущего».

В обжитом центре города у них на двоих было много маленьких, удобных ​​ судеб, а тут одна, громоздкая и злая.

- Это моя литература, - ухмыляется Жуан.

- Сколько можно блуждать наугад? Надо зайти в какой-нибудь дом и спросись.

Они бредут к замороженному истукану, и Жуан привычно впадает в объяснения:

- Моя литература - это мое кладбище. Правда, очень похожее на этот микрорайон.

Далекие женские образы безжизненно окружают нас классически безжизненно моя нежность моя тайна мое неизреченное

- Узнал! К-ая, 37, корпус 3. Это моя улица! Папа, папа! Сюда. Номера уменьшаются в ту сторону.

- Ты уверен?

- Идем, идем.

- Я устал.

- Папа, осталось триста метров

- Ты уверен?

- Вот мой дом. Мы и заблудились-то около него. Видишь, как опасно воплощать собственную судьбу, жить своей жизнью: легко заблудиться возле собственного дома.

Но этот дом говорит, ​​ что мы еще живы. ​​ Этот окоченевший истукан.

Они в тепле, в разных комнатах. Жуан зажигает три свечи. Он покорно ждет, пока они станут ​​ классически теплящимися, и пишет, склонившись и будто даже воркуя над столом.

Пишет, но уже как старик, чувствующий, что вот-вот сойдет с ума: ​​ Жуан записывает в тетрадь аккуратно расставленные тарелки, фужеры и салаты. ​​ 

Зчем он это делает?

Вот он доходит до шампуня и прочих ванных прелестей – и улыбается, и кричит отцу:

- Будем ужинать?

ПИСЬМО  ​​ ​​ ​​​​ АВТОРА  ​​ ​​ ​​ ​​​​ ЗНАКОМОМУ  ​​​​ РЕЖИССЕРУ

Можешь ​​ не поверить, я смотрю твои фильмы. Раз они все про толпу, то предлагаю еще один: по моему роману «Дон Жуан». Работу над ним кончаю, а в запасе много идей, которые больше от кино, чем литературны. Литература только фиксирует, в том числе, и движения души, но растущий, физически растущий образ передаст только кино. ​​ Может, именно твое кино.

Смешно сказать, чую короткометражку совершенно вне слов - и не столько о самой толпе, но о том, как образ дон Жуана рождается, растет и растворяется в ней. Фильм идет как бы вдогонку роману, поэтому не надо твоей обычной скотской толпы, переполненной разрушительными инстинктами и модерными, поднадоевшими бесенятами. Тут нужна мягкая толпа, мягкий экстаз образов, ведь читатель же схватил земное, жалкое существование дон Жуана, уже нахлебался привычного скотства, которое я по мере сил сводил на юмор.

Фильм будет о стихиях. О тех стихиях, что нас создают. Как мы рождаемся и вырастаем в них. Как растрачиваем все богатство нашего создания в склоках социальной жизни. Как покорно возвращаемся в стихии для новых далеких воплощений.

Вижу, как фильм начинается: Жуан и какая-то молодая женщина выходят из утра, чтобы весь день бродить вместе. Собственно, фильм - об этом дне на двоих.

Неужели не соблазнишься снять влюбленного дон Жуана? Он не знает и не может, не хочет знать, почему ему так хорошо, он сумел разделить любовь - и это чудесно, это плюс той давки, на которую мы обречены.

Слышу твой голос: потому, мол, такое б-ядство, что живем, как в стеклянных домах, на виду друг у друга - и кровати всех нас слишком близко! Тут, пожалуйста, не надо таких проклятий общности: раз уж она сложилась, стоит отыскать в ней и положительные черты.

А почему нет? Вот дождь загнал их под какое-то укрытие. Не разнимая рук, они смотрят в окно. Тихий милый дождь смотрит в них, и им тепло.

Опять, улыбаясь, идут, - и вот здесь ты не мог бы показать, что стенды с его лицом, товары о его улыбкой, его журналы, фильмы о нем, вся эта дурная бесконечность воплощений - совершенно не сам дон Жуан, но его ложный, далекий отблеск?

Он - только тот, кто рядом с молодой женщиной в новом плаще, а не бесконечные щиты с его лощеной надраенной мордой.

Образ Жуана растет в любовь, а не в ненависть; растет в то, что он чувствует к этой женщине. Они тонут в сладкой предчувствии любви, а не в равнодушно-злых взглядах встречных.

Они прощаются. Тут главное - само чувство ухода. Бурлящая толпа разделяет их навсегда, но пусть и сутолока получится нежной. Жуан уходит из женских лиц и улыбок, осторожно освобождается от мира, мягко выпутывается из сетей реальности, на ее присутствие ​​ еще слишком сильно.

Он шагает наугад, чувствуя, как его нежность растет на всё небо, он тает в вечернем тепле, тает радостно и тихо.

Покажи, как темнота накапливается с утра - и вот воздух переполнен пеплом сожженных любовных писем, ​​ воздух пророс женскими лицами. Клубящаися женские тени ворожат, уводят Жуана в безлюдные улочки, он медленно бредет сквозь случайный дождь, капли послушно ложатся на его лицо.

В знакомых тропинках парка предчувствие новых встреч разгорается особенно ярко. И растут, и набухают тени у ярких, кричащих, рвущихся в парк окон. Ответь что-нибудь.

Черт его знает! Может, что и выйдет.

Пока.

P.S. Ничто так не литературно, как желание любви, - но я б хотел снять о нем фильм. Почему?

ОНИ  ​​​​ ВДВОЕМ

- Что я для тебя?

- Не пойму. Наверное, утешение. Да, утешение.

- Я утешила мужчину! Это забавно.

- Нет, это серьезно, это хорошо. Зайдем на выставку?

- Нет. На старый авангард я б еще пошла, но эта свора...

- «Свора»! Да ты не любишь искусство!

- Современное не люблю.

- В это здание я когда-то пошел на выставку вместе с мамой, и женщина на картине была очень похожа нз небя, сама картина называлась «Большой оргазм».

- Вот это да! Речи дон Жуана.

- Именно его. Так что я тебя видел.

- Женя, это несерьезно.

Жуан романтичен и улыбается ее шопоту, шопоту дамы в мокром плаще. Они о чем-то хихикают на скамейне под навесом. Тени ползут, кружась и бормоча, и собираются вокруг их длинной скамейки. Трамваи, шумные, горящие чудища, врываются в их тихий разговор. Осень, но еще тепло.

- Какой же ты дон Жуан!

- А почему нет?

- Ты жуанничаешь только в том, что пишешь. Я читала твой журнал, и мне казалось, этот человек может дать всё любой женщине.

- И тебе!

- И мне, конечно. Но в жизни ты не персонаж. Иль уж не больше персонаж, чем все другие люди. Ты чувствуешь холод в отношениях людей и зовешь его «персонажностью». Это условность. Тебе не обидно?

- Что?

- Ну, что налетел на ученую даму? Ты где-то писал, что всем обязан дамам вроде меня.

- Что ты! Именно тебя я и искал. Привык и люблю, когда женщины объясняют мне меня.

- Ты чувствуешь, что так и не вырвался из персонажности, так и не ожил, - но это трагедия эпохи, а не только твоя личная.

- Но другие не видят вереницы собственных портретов на улицах!

- Женя, дорогой мой! Это твое изображение, а не ты. ​​ Ты тонешь в туче других, ощипанных модой манекенов. Это даже не трагедия.

- А что же тогда?

- Ничего.

- Совсем ничего?

- Совсем.

- Какое время! Воплощается только зло, а мысли о любви - удел сумасшедших одиночек, вроде меня.

- Грустный фантазер.

- Хорошо после дождя?

- Хорошо. Ты думаешь, все мысли о любви - это мысли о тебе. Эта иллюзия, ​​ ставшая твоей жизнью, - она и есть твой дар!

- Не верю!

- Это так, Женя! Это твое проклятие: ты веришь только в твои иллюзии.

- Да, но какая это была иллюзия! Я всю жизнь верил, будто желание любви одно еще хоть как-то может объединить людей.

- О! И не дон Жуан, а Лев Толстой. Увы, только в порывах. Ты должен понимать, кто ты, а ты выплевываешь идею за идеей

- А что? Может и так. - Он остановился. - Хорошо говоришь! Бальзам на душу!

- Я его крою, а он хвалит!

- Я думал, ты просто баба, а ты волшебница.

- По паспорту я Ксения Петровна Астахова. Вот так. Вы первые зовете «бабой», Евгений Олегович.

- Ты пойми, Ксюша: баба - это философская категория. Это то, что прежде называли Вечно Женственным.

Они бредут в толпе, их согревают улыбки прохожих, они не в силах свернуть на безлюдную улочку и молчат.

- Почему ты любишь меня?

- Этот вопрос должна задать женщина.

- Позволь расслабиться. За что?

- За художественность твоего образа. Отвечаю в духе твоих романов.

- Как это?

- Ты оттаиваешь на глазах. Утром я увидела твое мертвое лицо...

- Мертвое? Я шел по делам.

- Значит, по твоим делам ходят с мертвым лицом.

- Мертвое? - он потрогал свое лицо.

- Мертвое рядом с твоей лоснящейся мордой на рекламных щитах.

- Верно.

- И позже, в постели, я люблю тебя, смотрю в твое лицо, - а ты мертв. Ты всё вроде бы верно говоришь, делаешь, что обычно делают мужчины, - и все равно, ты мертв.

- Ужасно.

- Не только. Это и удивительно, и кощунственно, и интересно: целовать твою маску, твой ужас и страх - и видеть, как лицо оттаивает, освобождается от холода, как появляется твоя, именно твоя улыбка. Но самый живой ты в толпе.

- Почему?

- Не знаю.

- Ксения, ты меня завоевываешь.

- Я еще не уверена, что тебя нужно ззвоевывать! Каким ты был еще вчера? Мой сосед, призрак, окруженный намалеванными, тощими бабами. А потом?! Ты знаешь, что ты и в постели начальник? Это скучно.

- Вот-вот! А ты возьмись за мое перевоспитание - и скучно не будет.

- Это литература или жизнь?

- Заходи, болтун. Знаешь, я хотела отдохнуть от мужчин, но пока не получается. Выпьем. Я должна. Не выношу мужиков на трезвую голову.

- Что мы делаем? Евгений Олегович на Ксении Петровне. Или мне показалось?

- Спокойней, мужчина. Мужайся.

- Я стараюсь.

- Хороший был день. ​​ Мне кажется, близость дает тебе твою мужскую трагедию. ​​ Тут вся твоя игра в литературу, желание спасти человеческие отношения и увидеть в них хоть какой-то смысл. ​​ Ты кончишь сегодня?

- Уж постараюсь, Ксения Петровна.

- Большое спасибо заранее, Евгений Олегович.

Э П И Л О Г

ИСХОД  ​​​​ ЖУАНОВ

Господа! Закончилось печатание трудов нашего коллеги, но сам он так и не появился. Мы надеялись разбудить его гражданскую совестъ, верили, в этих «трудах и днях» он осознает собственное величие и возвернется.

Но нет! Он исчез, а без него наша ​​ общность стала нашим проклятием.

Да! Мы силились внести положительный смысл в то, что нас много, мы честно заработали свою реальность, а не гнездились, как воронья стая, в ореоле бессмертного образа. Мы размножались с единственной целью: спасти мир, исправить его должным образом - и вновь вернуть благодарному человечеству воскресшим и обновленным.

Мы разбудили горячую любовь народа, но он не поддержал наших демократических устремлений, нашего демократического словоохотливого б-ядства.

Как этот бренный, за-ранный мир посмел не спастись, если мы, мы честно спасали его? Одна мысль, что без нас наш народ не узнает счастья, повергает нас в тихую, продолжительную грусть!

Эх, господа, заплыви всё г-вном!

Но вытрем слезы и продолжим прощание. Мы вас осчастливили, ​​ а ​​ вы уж как хотите. Мы утверждали родство по любви, мы мирно воплощались, но куда это завело цивилизацию! Мор на море, и мором погоняет. И всё это на фоне грохочущей порнухи от нашего имени!

Понимает мир, что он извращает в нашем лице? Именно в нас желание любви искало воплотиться, войти на равных в реальность, - но вот оно уходит, будучи не в силах противостоять потоку пошлости, захлестывающему мир.

Неужели мы вышли из большой литературы и честно материализовались только для того, чтобы сгинуть в недрах увесистой задницы прогресса?

Мы вышли из идеи донжуанства. Так один, но универсальный кот может, если это придет ему в голову, материализоваться в большом количестве котов. Вот и мы расплодились ради вас, ибо прочие партии сугубо земного происхождения не в силах улучшить судьбу простого человека. Наше существование было подлинной оргией образности - и вот вы отказываетесь от нас!

Вы потеряете и своих друзей и свои надежды. Мы ведь не только маленькие, удобные, ё-кие, вездесущие мужчины, отряд отважных е-арят, но и ваши светлые мечты о счастье. Своими делами мы документально запечатлели кошмар, но остается фактом, что мы уже были в вашем сознании. Да, созданы там, а не где-нибудь, мы вышли оттуда! И в чем смысл изгнания, если опять возвращаемся в вас? Мы уже не в силах уйти! Наши призраки бурно растут в мир!

О, Матери, богини любви! О, е-ические силы! Унесите нас к е-ени матери за четыре моря, за тридевять земель! Где же вы, сны любви? О, хрупкость традиций! О, трепет чувств! О, сколь грустно!

Но и светло грустя, мы остаемся на передовых позициях. Чёрмное море уже расступилось пред нашей горделивой поступью, мы торжественно исходим, зная, что еще вернемся в души простых людей. Мы так прочно вошли в историю цивилизации, что боле оттудова не выйдем.

Поэтому остановится подробнее на нашем историческом значении.

Наши невразумительные усилия спасти вас все ж привели к тому, что мир стал более женским. Прямо сказать, он вовсе обабился, хоть и поражает своей жестокостью. Мы организованно наполнили его махонькими донжуанчиками, стройным ансамблем е-ачей-виртуозов, мы каждому дали по гражданскому чувству, по небольшому, доступному экстазу, было что и на закуску!, - но и этого оказалось мало!

Да, нас любили и желали, но только потому, что нас должно любить и желать, к нам испытывали не какие-нибудь, а должные чувства - и теперь их пытаются опорочить! Опорочить и нас, и нашу очаровательную ложь: то единственное, что еще скрашивает ваше существование.

Да, мы величавы. Но зачем завидовтъ, если вся наша суть - в нашем величии, - и мы ли не старались, чтоб оно выглядело менее тяжеловесным?

Мы свято верили в знания, а потому видели в женщине более философскую категорию, чем наложницу и прачку. Мы радовались вместе с вами, а теперь стали предвестием новых потрясений!

Наши кошмары больше похожи из пророчества. Это-то вас и смущает! Почему вы отворачиваетесь от ужаса, ведь он - часть вашего существования? Это как раз тот ужас, что вы видите друг в друге! Если мы и указали на ужас, то невольно, в силу своей типичности, в силу чуждости этого ужаса нам самим.

Неужели мы так и сгинем к е-ени матери? А? Похоже на это. О, великие Е-ические Силы! Во имя будущего человечества оградите наших полюбовниц от маленьких пенсий и злых мужей.

Вы слышите нас, друзья? Отдавайтесь, отдавайтесь и еще раз отдавайтесь! Новых вам мужей, свежих вам любовников!

Мирно сношайтесь, но порой вспоминайте и нас. Ни печали вам, ни воздыхания. Немножко б-ядуйте: себе на радость, человечеству на утешение. О, если б на прощанье хоть раз вас пое-ать! Видно, не судьба. Даже этот скромный подарок мы не можем вам вручить.

В нас видят только ужас, загоняют в наше виртуальное логово – и мы покорно, на белых крылышках, летим в нашу литературную геенну. О, как тяжело пожатье каменной десницы! Да здравствуют е-ические силы! Да здравствует литература!

ОСНОВНЫЕ  ​​​​ ИСТОЧНИКИ

Восковитин П. К. Е-арята в истории мировой цивилизации. Москва – Вена, 2990.

«Писания юных е-арят» в завалах периодики в подвале по адресу: Москва, Подгорная, 26-4, 4. ​​ Die  ​​​​ Schriftstellerei der fruehe Katzelmacher. Zeitschriften.

Подарок от Французской Академии: «Искушения е-арят от потопа до наших дней. Les tantations makeloveriennes du deluge jusqu’a nos jours». L’Academie francaise. ​​ Архив Черноморского флота.

Сборник народных песен. Ох, вы, е-арятушки, бравые ребятушки.

Поджопниковедение. Основной источник: «По жопе вдаряя. Im Hinterteil zu schlagen». Genka’s Verlag. Muenchen. Генкино издание в Мюнхене.

Издание Испанской Академии. «Lista de los que regresaron con Juan: Cactus, Yactus, Pactus. Список тех, кто ушел с Жуаном: Иван, Василий, Степан».

ОТ  ​​ ​​ ​​ ​​​​ АВТОРА

Не покидает ощущение, что роман о моем друге, о том, что росло из наших редких встреч, о тех зернах, что мы сеем в других, сами не догадываясь. И если всходы ужасны, то даже отвращение не заслоняет общности наших судеб!

Общность! Она росла от главы к главе, и вот она - уже совсем не то, что я хотел сказать, и сам Жуан теряет свой ореол и литературные перья ни в чем ином, как в коллективности! этой естественной дани всеобщему варварству.

Все, что я мог сделать, - это придать некое подобие художественности коммунистическим, отработанным кошмарам. Не удивительно, что в какой-то момент Жуан оказался зарядным постельным монстром, - а ведь начинал он как излюбленное наваждение! И как его угораздило запутаться в какой-то там «общности»!

С другой стороны, ​​ мне льстит, что мир взялся воплощать именно мои наваждения. Мой Жуан внес в кошмары горькую ясность, он врос в их общепринятость, становящуюся на моих глазах.

Как бы не сказал, кстати, о «черной» литературе, что именно в эти два года целиком исчерпала себя и с громом улетучилась? Целая эпоха подпольных литературных страстишек, орды борзописцев, злобно-старательно описавших помойки, наконец-то ушла - и я искренне смеюсь ей вслед.

Какая уходит эпоха, какой смерч проносится в душах живущих! Преклоняюсь ​​ пред воцарившийся ужасом и рад, если удалось его прославить. Это ведь жизнь! Умирают люди, театры, фильмы, - а я и Жуан бродим по очередному пепелищу.

Поверите ли, хотел кончить фидософски: Жуан растворяется в сверхличном или ​​ что-нибудь такое, ​​ - но нет! Он был и остается моим приятелем.

Вчера вот даже пошел на повьшение: стал моим домашним гением, прирученным любителем поговорить. Ныне, освободившись от тяжких литературных одежд, живет рядом и шаркает - не без шарма - в моих старых тапочках. Так он, видите ли, создает «полноту» своей биографии! Хорошо, это не попало в роман: он явно б затянулся, да и получилась бы полнота скотства.

Много лет он строил свой образ в моей бедной башке, как порой строят дома: кирпич за кирпичом, - а теперь, после моего ​​ романа, ​​ рвется в новые рассказы - и уж до того доозоровался, что соблазняет моих соседок! Как обидно за слепую, загнанную реальность, в которой рожденные чувствовать истлевают заживо, а персонажи процветают!

Прежде объединялись пролетарии, а теперь персонажи. Лично я не верю в его коллег: это только многочисленные отражения моего друга, коим хватило бестактности воплотитьса. Я сам беззащитен пред этой воинствующей сворой, впервые писал с отвращением многие главы об ужасе и скотстве - и только работа была моей оградительной молитвой.

Я и Жуан бредем сквозь теплый январь обычной сиротской зимы, и не решаюсь увести моего друга из повествования, не то, что из моей жизни. Его черты, когда-то чисто литературные, потеплели - и без него я, признаться, побаиваюсь заделаться персонажем, не выбраться из коварных ​​ переходов метро, этаких классических колб, где реальность запросто перегоняют в персонажность.

- Зачем ты написал обо мне?

- Не знаю. - Мы останавливаемся у сгоревшего дома. - Это мой порыв. Вполне литературный.

- Что за здание? - Он улыбается обгоревшим балкам.

- Остатки какого-то творческого союза.

- А! Там сгорели мои бывшие жены. Ты б мог придумать маски посмешнее!

- Что делать?! – вздыхаю я. - Традиции.

- Лучше б ты все-таки написал, как ухожу в живую, горячую толпу, таю в женских улыбках. А так я просто не знаю, что делать.

- Как что? Просто жить.

ПРОЩАНИЕ

- Так неужто конец?

- Да, приехали. Правда, куда, не знаю. Но то, что приехали, это уже оче­нь хорошо, господа.

- А куды же тебя занесло? Чего ты хотел?

- Попробую сказать. То, что Дон Жуан любит женщин, ещё не может стать темой романа. Ведь любовь - и земное чувство, и оно рождается из сомнений, как всякое живое чувство. Так жить трудно - и Жуан побеждает сомнения в реальной жизни. Что из этого получилось? Политическая партия.

Как-то, болтаясь по выставкам, я опять наткнулся на картину «Большой оргазм» и вспомнил своего бестолкового приятеля Дон Жуана. Роман, вроде, написан, и пора б проститься - и вот вижу, что простить­ся не могу. Зачем-то перечёл роман - и что? Нашёл в нём очень мало моего. Может, и моё прошлое - не моё? В 1970-ом мне было семнадцать, но уже тогда, в ком­мунистическом кошмаре, бредил этим образом, а свободную Россию получил к зрелости: как подарок. Но и в свободной России танки вышли на улицы, чтобы стрелять в толпу! Ис­корёженные трупы у телевышки - это было той реальностью, что заставила нас понять, как мало что изменилось.

Получился роман о конце тысячелетия: человечество клонируют и то­пят в интернете. И мои дон Жуаны, жуанчики и жуанята - не упрощенные ли это человеческие типы, не клонированный ли любимый литературный персонаж? Мир стал чредой классических колб, где ре­альность запросто перегоняют в персонажность и наоборот. Это как самогон гонят. Очень похоже.

Почему я всё-таки писал? Да следуя русской традиции писать о дру­ге. Одно время Жуан запросто и подолгу жил у меня, истаскал мои тапочки, а главное, убедил, что создаёт полноту моей творческой би­ографии. Так и дружили, пока не заметил, что под боком виртуальное существо - и виртуальное только потому, что так удобней в мире, где реальность поставлена к стенке, а персонажи процветают. Это уже не мой образ, решил я: ни ореола, ни литературных перьев! В нём не было ничего привлекательного.

Потому, хоть и сел писать о друге, по­лучились эксцессы коллективизма, коммунистический бред. Я препод­нёс бред в художественной форме, рассмешил себя, но художественность всё равно лишь подчёркивает мерзость кошмара.

Мой Жуан любит женщин только потому, что он персонаж и приторо­чен к седлу литературных традиций. Конечно, он вечен, раз вечно желание любви, но пока что образ стоит держать от реальности по­дальше: пусть он остынет от воплощений.

О чём говорю? А, да я ведь прощаюсь! Не сел бы за эпилог, не встреть Жуана на улице средь бела дня. Он шёл рядом с соседкой, дамой в мокром плаще, потом парочка хихикала на скамейке под навесом. Дождь перестал, уже темнело. Трамваи, шумные чудища с горящими гла­зами, неслись в тёплую осень, унося их тихую беседу.

Думал, больше Жуана не увижу, но нет! Проезжаю в-ский микрорайон и вижу, Жуан и его отец идут куда-то, не спеша, и запросто, как старые друзья, болтают. ​​ Я даже остановил машину, чтоб поглазеть внимательнее: так меня эта сцена замагнитила. Они бредут, а безликие много­этажки равнодушно раскачиваются высоко над ними. Можете не поверить: они гуляют под руку! Вот так так!

Отец достаёт очки, долго, беспомощно вертит их в пальцах, будто не решаясь одеть. И об этой семье я написал роман! Да ещё сюрный!

Теперь вот без романа, без Жуана стою один-одинёшенек пред моей жизнью и подумываю, как бы ещё раз написать о Жуане, но теперь оправдать его. Я должен это сделать, но смогу ли?

Всё-таки ужасно, что Жуана проклонировали.

Ох, уж эта наука!

До­пустим, ты не нравишься правительству, оно готово тебя расказнить к такой-то бабушке, а ты взял да воспроизвёл себя в тысяче эк­земпляров!

Тыщу вы, мол, не осилите: вы ведь гуманисты, я вас знаю.

Ну, господа, пока. Не поминайте лихом.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть первая

Введение

Рождение

Желание любви

Опять двойка

Первая финансовая инициатива дон Жуана ​​ 

ОПЯТЬ ​​ ДНЕВНИК  ​​​​ 

ОТЕЦ И СЫН ​​ ЕДУТ ​​ В ​​ БОЛЬНИЦУ  ​​ ​​​​ 

ДНЕВНИК  ​​ ​​​​ 

Отзыв критика

Ответ налоговой полиции  ​​ ​​ ​​​​ 

Первый самостоятельный проект дон Жуана ​​ 

Дневник Жуана  ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

Речь в народном суде  ​​ ​​​​ 

​​ 

Речь любовницам  ​​ ​​​​ 

В офисе  ​​ ​​ ​​​​ 

Приглашение на экстаз ​​ 

Речь бывшим женам  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

Светский прием  ​​ ​​​​ 

Сны ​​ 

Дневник ​​ 

Семинар ​​ 

Ч А С Т Ь  ​​​​ В Т О Р А Я ​​ 

От автора

Программная речь Жуанов  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

ВОЗЗВАНИЕ К БЫВШИМ ЖЁНАМ  ​​ ​​ ​​​​ 

РЕЧЬ ​​ В ​​ ЛИТЕРАТУРНОЙ ​​ АКАДЕМИИ

Телеграмма  ​​​​ 

Речь избирателям ​​ 

ПИСЬМО ГОРНЯКОВ ​​ 

Таежный конгресс  ​​​​ 

СОВЕТЫ ​​ БЫВШИМ ​​ ЖЁНАМ  ​​​​ 

СТИХОТВОРЕНИЕ ​​ ДОН ​​ ЖУАНА  ​​ ​​​​ 

Объявление  ​​​​ 

СЕМИНАР ​​ БЫВШИХ ​​ ЖЁН  ​​​​ 

ТЕЛЕГРАММА  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

ЗАМЕТКА  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

УВЕЩАНИЕ  ​​ ​​ ​​​​ БЫВШИХ  ​​ ​​ ​​​​ ЖЁН  ​​ ​​​​ 

ЧУМА  ​​ ​​ ​​​​ ДВАДЦАТОГО  ​​ ​​ ​​​​ ВЕКА  ​​ ​​ ​​​​ 

Критика на поздний роман Жуана  ​​​​ 

ПИСЬМО ​​ БЫВШИХ ​​ ЖЁН ​​ В ​​ ПРОКУРАТУРУ ​​ 

Письмо террористки  ​​ ​​​​ 

ФИЛОСОФСКОЕ  ​​ ​​ ​​​​ ОБОСНОВАНИЕ  ​​ ​​ ​​ ​​​​ РАСТВОРЕНИЯ ​​ 

Т ​​ Е ​​ Б ​​ Е  ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

ПИСЬМО ​​ ДОН ​​ ЖУАНОВ ​​ ИЗ ​​ ЗАСТЕНКА  ​​ ​​ ​​​​ 

Воспоминания жены  ​​ ​​​​ 

РЕЖИССЕРСКИЕ УКАЗАНИЯ ​​ 

НАЙДЕННЫЙ  ​​​​ НАБРОСОК  ​​ ​​​​ 

ПИСЬМО  ​​ ​​ ​​​​ АВТОРА  ​​​​ 

ОНИ  ​​​​ ВДВОЕМ ​​ 

Э П И Л О Г  ​​​​ 

Исход Жуанов

ОСНОВНЫЕ  ​​​​ ИСТОЧНИКИ ​​ 

ОТ  ​​ ​​ ​​ ​​​​ АВТОРА  ​​​​ 

ПРОЩАНИЕ  ​​​​