Театральный дневник.

1992

Важное:

Письма Достоевского за 1869 год

Чехов

Ильченко

Олег Даль

Альфред Жарри

Сергей Довлатов

Январь

1 ​​ Сергей Довлатов:

Цитаты из «Уроки чтения»

Заговорили мы в одной эмигрантской компании про наших детей. Кто-то сказал:

- Наши дети становятся американцами. Они не читают по-русски. Это ужасно. Они не читают Достоевского. Как они смогут жить без Достоевского?

На что художник Бахчанян заметил:

- Пушкин жил, и ничего.

В двадцатые годы моя покойная тетка была начинающим редактором. И вот она как-то раз бежала по лестнице. И, представьте, неожиданно ударилась

головой в живот Алексея Толстого.

- Ого, - сказал Толстой, - а если бы здесь находился глаз?!

Алкоголизм - излечим, пьянство - нет.

Молодого Шемякина выпустили из психиатрической клиники. Миша шел домой и повстречал вдруг собственного отца. Отец и мать его были в разводе.

Полковник в отставке спрашивает:

- Откуда ты, сын, и куда?

- Домой, - отвечает Миша, - из психиатрической клиники.

Полковник сказал:

- Молодец!

И добавил:

- Где только мы, Шемякины, не побывали! И в бою, и в пиру, и в сумасшедшем доме!

Моя жена спросила Арьева:

- Андрей, я не пойму, ты куришь?

- Понимаешь, - сказал Андрей, - я закуриваю, только когда выпью. А выпиваю я беспрерывно. Поэтому многие ошибочно думают, что я курю.

Оказались мы с Грубиным в Подпорожском районе. Блуждали ночью по заброшенной деревне. И неожиданно он провалился в колодец. Я подбежал. С ужасом заглянул вниз. Стоит мой друг по колено в грязи и закуривает.

Такова была степень его невозмутимости.

4 ​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

4 января 1897 г. Мелихово.

4 янв.

Поздравляю Вас с Новым годом, с новым счастьем и желаю здоровья, покоя и тьму-тьмущую денег. Поздравляю и с новыми газетами. Мне прислали первый № «Руси». Да, бездарно и снаружи и внутри. Ни ума, ни нерва, а лишь одна благонамеренность чиновника-молокососа, авторитетно изрекающего пошлости и дрянности («потребности правительства»). Гайдебуров звал меня к себе в газету, но я ответил уклончиво, ссылаясь на недосуг и на отсутствие публицистической жилки, - и откуда он взял, что я хочу попробовать себя в новом роде, ведомо одному Аллаху.

Ваше письмо от 1-го янв<аря> пришло лишь вечером 3-го, и когда я распечатывал его и читал, то мне казалось, что его читали. Получил от Ахмылова расчет. Торговали моими книгами так же добропорядочно, как и в 1895 г., но в итоге минус 400: в минувшем году пришлось больше заплатить в типографию и взять в феврале аванс. Ссуда в 1500 осталась in status.*

Я не забыл о том, что обещал Анне Ивановне посвятить «Чайку», но воздержался от посвящения умышленно. С этой пьесой у меня связано одно из неприятнейших воспоминаний, она отвратительна мне, и посвящение ее не вяжется ни с чем и представляется мне просто бестактным.

О «Хирургии» до сих пор ни слуху ни духу.

Продолжительный обморок - это нехороший симптом, и если бы я встречал у Вас Новый год, то дал бы Софье Ивановне совет сидеть по вечерам дома, не бывать в театре, не ужинать и рано ложиться спать. Фенацетин тут ни при чем. Сытин, известный Вам книгоиздатель, тоже близок к продолжительному обмороку. Он купил имение у кн. Свияжского за 49 тыс. и уже мается. Его так запугали, застыдили и забранили, что он нервничает, не спит и уже продает свою покупку. Вчера он приезжал ко мне, и я отговаривал его и убеждал не слушать советчиков.

Ваше письмо о Грингмуте превосходно и имело в наших палестинах громадный успех. Вообще конец 96 года был счастливой полосой в истории маленьких писем. Я без меры люблю, когда Вы бываете либеральны, т. е. пишете то, что хотите. Письмо насчет студенческих беспорядков тоже очень хорошо.

Когда Вы приедете в Москву? У меня весь январь перепись, среди счетчиков я буду на манер ротного командира. Дня по два, по три я буду урывать и уезжать в Москву.

Низко кланяюсь Анне Ивановне, Насте, Боре и поздравляю с Новым годом.

Ваш А. Чехов.

* в прежнем состоянии (лат.)

5 ​​ Чехов пишет

В КОНТОРУ ПЕТЕРБУРГСКИХ ИМПЕРАТОРСКИХ ТЕАТРОВ

5 января 1897 г. Мелихово.

В Контору императорских С.-Петербургских театров.

Имею честь покорнейше просить выслать мне гонорар за мои пьесы по следующему адресу: Лопасня, Московск. губ. Антону Павловичу Чехову.

Антон Чехов.

5-го января 1897 г.

Лопасня.

11  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

11 января 1897 г. Мелихово.

11 янв.

У нас перепись. Выдали счетчикам отвратительные чернильницы, отвратительные аляповатые знаки, похожие на ярлыки пивного завода, и портфели, в которые не лезут переписные листы, - и впечатление такое, будто сабля не лезет в ножны. Срам. С утра хожу по избам, с непривычки стукаюсь головой о притолоки, и как нарочно голова трещит адски; и мигрень, и инфлуэнца. В одной избе девочка 9 лет, приемышек из воспитательного дома, горько заплакала от того, что всех девочек в избе называют Михайловнами, а ее, по крестному, Львовной. Я сказал: «Называйся Михайловной». Все очень обрадовались и стали благодарить меня. Это называется приобретать друзей богатством неправедным.

«Хирургия» разрешена. Начинаем издавать. Будьте добры, окажите услугу - велите напечатать прилагаемое объявление на первой странице и записать в мой счет. Журнал будет очень хороший, и сие объявление не может принести ничего, кроме осязательной существенной пользы. Ведь большая польза, если людям режут ноги.

Кстати по медицинской части. Найдено средство от рака. Вот уже почти год, как с легкой руки русского врача Денисенко пробуют сок чистотела, или бородавника (chelidonium), и приходится теперь читать о поразительных результатах. Рак болезнь тяжкая, невыносимая, смерть от него - страдальческая; можете же судить, как человеку, посвященному в тайны эскулапии, приятно читать об этих результатах.

Прислал мне Алексей Петрович до праздника столовые часы в кожаном футляре. Можете себе представить, в дороге все внутренности у часов превратились в кашу, стрелки отскочили, и теперь часовые мастера говорят, что починить их стоит дорого, дороже, чем стоят сами часы. Только не говорите об этом Алексею Петровичу.

Дни прибавляются. Скоро весна.

Нижайший поклон и привет Анне Ивановне, Насте и Боре. Да хранит Вас господь бог.

Ваш А. Чехов.

Что с «Лучом»?

Я уже запечатал это письмо и приклеил марку, как пришло письмо из конторы Петерб<ургских> имп<ераторских> театров: требуют условие. Оно у Вас, пошлите, пожалуйста, плюс 1 р. 25 к., которые я послал Вам марками. Простите за эти скучные поручения, ради создателя.

17 ​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

17 января 1897 г. Мелихово.

17 янв.

Сегодня я именинник!!

В Панаевском театре, конечно, нельзя оставаться, но театр нужен и нужен, и если Вы не построите его, то его построят другие, и Вы потом всю жизнь будете сердиться на себя и бранить в газете этот новый театр. В постройке театра нет никакого риска.

Вы спрашиваете, когда я приеду. Дело в том, что я занят теперь ужасно. Никогда еще у меня не было столько работы, как теперь. Отлучиться трудно, но все же до весны мне придется побывать в Петербурге по очень важному делу - важному прежде всего для меня.

Книжная торговля в «Русской мысли» идет шибко. Громадный спрос из провинции на серьезную научную литературу. Книжный магазин устроен в комнате при редакции, рядом с конторой, торгуют интеллигентные люди. А у Сытина шибко пошли его новые издания по самообразованию, на английский манер, в серых переплетах.

Насчет чумы, придет ли она к нам, пока нельзя сказать ничего определенного. Если придет, то едва ли напугает очень, так как и население, и врачи давно уже привыкли к форсированной смертности, благодаря дифтериту, тифам и проч. Ведь и без чумы у нас из 1000 доживает до 5-летнего возраста едва 400, и в деревнях, и в городах на фабриках и задних улицах не найдете ни одной здоровой женщины. Чума будет тем страшна, что она явится через 2 - 3 месяца после переписи; народ истолкует перепись по-своему и начнет лупить врачей, отравляют-де лишних, чтобы господам больше земли было. Карантины мера не серьезная. Некоторую надежду подают прививки Хавкина, но, к несчастью, Хавкин в России не популярен; «христиане должны беречься его, так как он жид».

Напишите мне что-нибудь. Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Часы, присланные Алексеем Петровичем, приказали долго жить. Павел Буре объявил мне вчера, что починить их нельзя - и часы пошли в лом.

20 ​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

20 января 1897 г. Мелихово.

20 янв.

Безнравственный брат!

Письмо, присланное тобою, написано некиим, мне совершенно неведомым инженером Садовским, который просит меня выслать ему 75 р., взятые будто бы мною у него осенью в Ростове… «выслать мне на станцию Тихорецкую Куб<анской> обл<асти> данные мною Вам в долг в дороге осенью прошлого года 75 рублей. Деньги же мне крайне нужны»… Что сей сон значит? На Кавказе я был не осенью, а летом, никакого Садовского не видел и денег в дороге никогда ни у кого не брал. Летом было в газетах, что в Самаре проездом гостил Антон Чехов. Это тоже мой двойник, ибо в Самаре я отродясь не бывал.

Гею я ничего не стану писать.

У нас всё благополучно, кроме разве того, что немного прихварывает мать. У нее было воспаление вен на ногах, потом инфлуэнца, потом в одно прекрасное утро она вдруг почувствовала одышку, так что дня два я сильно беспокоился, предполагая, что тут виноваты вены (тромб).

Так-то, Саша. Не надо быть штанами. 17-го января я был именинник. Отчего ты меня не поздравил? Это с твоей стороны подло*.

Твой благодетель

А. Чехов.

* Тем более, что скоро я получу медаль за перепись.

21  ​​​​ Умер Ильченко.

«Виктор Леонидович Ильченко.

Родился ​​ 2 января 1937, Борисоглебск.

Российский советский артист эстрады, Заслуженный артист РСФСР (1990), более 30 лет выступал в дуэте с Романом Карцевым (Карцев и Ильченко).

В 1959 году окончил Одесский институт инженеров морского флота.

Ещё будучи студентом вместе с Михаилом Жванецким создал и руководил студенческим театром «Парнас-2».

Чуть позже в театр пришёл Роман Карцев.

С 1963 года Виктор Ильченко работал в Ленинградском театре миниатюр Аркадия Райкина, где также работали Роман Карцев и Михаил Жванецкий.

В рамках театра у Ильченко и Карцева была своя концертная программа.

Автором выступал Михаил Жванецкий.

В 1969 году Ильченко, Карцев и Жванецкий ушли из театра Райкина и создали свой Одесский театр миниатюр, который выпустил три программы: «Как пройти на Дерибасовскую», «Встретились и разбежались», «Искренне ваш».

В 1970 году стали лауреатами 4 Всесоюзного конкурса артистов эстрады.

В 1979 году Ильченко и Карцев переехали в Москву. Работали в Московском театре миниатюр (переименованном как раз тогда в театр «Эрмитаж»), играли в спектаклях «Когда мы отдыхали», «Чехонте в Эрмитаже» (в постановке Михаила Левитина) и др.

В 1988 году под руководством Жванецкого создали свой Московский театр миниатюр».

Очень нравится острота его рисунка.

Как бы интригует: почему же смешно?

Ведь не должно быть смешно.

Февраль ​​ 

5  ​​​​ ТВ хорошо о Дале. Наконец-то приходят объективные оценки.

Удастся мне хоть что-то сказать о любимом артисте?

«Современник».

Роли:

Генрих в «Голом короле»,

Миша в «Вечно живых»,

Кирилл в «Старшей сестре»,

гном Четверг в «Белоснежке и семи гномах»,

Маркиз Брисайль в «Сирано де Бержераке» (1964),

Поспелов в «Обыкновенной истории» (1966).

1968: ​​ Васька Пепел в «На дне» М. Горького.

1971: Даль репетирует у Ефремова!

Столько ролей, но записей – никаких!!

А фильмы? Фильмы-то какие?

1967, Мотыль, ​​ фильм по сценарию ​​ Окуджавы «Женя, Женечка и Катюша».

Сейчас уже не смотрится.

Бирман, «Хроника пикирующего бомбардировщика», ​​ Олег играет летчика Евгения Соболевского.

1969: ​​ Козинцев, «Король Лир».

1973: ​​ Хейфиц, «Плохой хороший человек». ​​ Олег - Лаевского.

Телевидение, 1973:

Марлоу в «Ночи ошибок»,

Картер в «Домби и сыне»

и ​​ Печорин в «По страницам журнала Печорина».

Печорина очень люблю. Тут Эфрос поставил на него слишком много.

1973: ​​ «Звезда пленительного счастья».

1975: ​​ уход из «Современника».

1978: ​​ «В четверг и больше никогда».

1978: ​​ Даль играет Зилова в фильме В. Мельникова «Отпуск в сентябре» по пьесе А. Вампилова «Утиная охота».

Вот это шедевр! Понимал ли Даль, что именно этот фильм станет завещанием, самым крупным, что от него останется?

В театре у Эфроса:

Беляев в «Месяце в деревне»

и следователя в «Веранде в лесу».

В ​​ Малом театре: ​​ 

«Берег» по ​​ Бондареву.

6  ​​ ​​​​ Достоевский Ф. М. - Ивановой С. А.

25 января (6 февраля) 1869. Флоренция

Мой добрый, милый и многоуважаемый друг Сонечка,

Я Вам не отвечал тотчас же на письмо Ваше (которое Вы написали без означения числа) и умер от угрызений совести, потому что очень Вас люблю. Но я не виноват, и теперь пойдет иначе. Теперь в аккуратности переписки дело лишь за Вами, а я буду в тот же день отвечать; и так как каждое письмо из России для меня теперь событие и волнует меня (а от Вас самым сладким образом), то пишите часто, если меня любите. Не отвечал же я Вам так долго потому единственно, что оставил все дела и не отвечал даже на самонужнейшие письма до окончания романа1. Теперь он кончен наконец! Последние главы я писал день и ночь, с тоской и беспокойством ужаснейшим. Я написал перед этим за месяц в "Русский вестник", что если он с 12-й книжкой согласится несколько опоздать, то всё будет кончено. Срок присылки последней строчки я назначил 15 генв<аря> нашего стиля и поклялся в этом. И что ж? Последовали два припадка, и я все-таки на десять дней опоздал против назначенного последнего срока: должно быть, только сегодня, 25-го генваря, пришли в редакцию последние две главы романа. Можете, стало быть, вообразить, в каком я теперь беспокойстве насчет того, что они, может быть, потеряли терпение и, не видя 15-го генваря окончания, выпустили книгу раньше! Это будет для меня ужасно. Во всяком случае, в редакции, должно быть, на меня ужасно озлоблены; а я, как нарочно, находясь в эту минуту без копейки денег, послал к Каткову просьбу о присылке денег.

Здесь во Флоренции климат, может быть, еще хуже для меня, чем в Милане и в Вевее; падучая чаще. Два припадка сряду, в расстоянии 6 дней один от другого, и сделали то, что я опоздал эти 10 дней. Кроме того, во Флоренции слишком уж много бывает дождя; но зато, когда солнце, - это почти что рай. Ничего представить нельзя лучше впечатления этого неба, воздуха и света. Две недели было холоду, небольшого, но по подлому, низкому устройству здешних квартир мы мерзли эти две недели, как мыши в подполье. Но теперь, по крайней мере, я отделался и свободен, и до того меня измучила эта годичная работа, что я даже с мыслями не успел сообразиться. Будущее лежит загадкой: на что решусь - не знаю. Решиться же надо. Через три месяца - два года как мы за границей. По-моему, это хуже, чем ссылка в Сибирь. Я говорю серьезно и без преувеличения. Я не понимаю русских за границей. Если здесь есть такое солнце и небо и такие - действительно уж чудеса искусства, неслыханного и невообразимого, буквально говоря, как здесь во Флоренции, то в Сибири, когда я вышел из каторги, были другие преимущества, которых здесь нет, а главное - русские и родина, без чего я жить не могу. Когда-нибудь, может быть, испытаете сами и узнаете, что я не преувеличиваю для красного словца. И однако же, все-таки мое ближайшее будущее мне неизвестно. Первоначальный, положительный расчет мой, в настоящее время, отчасти лопнул. (Я написал слово: расчет положительный; но, разумеется, каждый из моих расчетов, как человека без капиталу, а живущего работой, основан на риске и на обстоятельствах.) Расчет этот состоял в том, что на 2-е издание романа я успею поправить мои дела и возвратиться в Россию; но романом я не доволен; он не выразил и 10-й доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор. Но во всяком случае дело в том, что он для публики не эффектен, и следственно, 2-е издание если и состоится, то принесет так немного, что ничего на эту сумму не выдумаешь2. Кстати, о романе я не знаю, здесь сидя, никакого мнения читающей публики в России. Первоначально мне присылали, раза два, вырезки из иных газет, наполненные восторженными похвалами роману3. Но теперь всякое мнение давно затихло. Но хуже всего, что я решительно не знаю мнения о нем самих издателей "Русского вестника". Деньги они присылали мне всегда, по первой просьбе, до самого последнего времени; из этого я выводил (1) отчасти благоприятное следствие. Но я очень мог ошибаться. Теперь Майков и Страхов уведомили меня из Петербурга, что начался новый журнал "Заря", которого Страхов редактором, прислали мне 1-ю книжку журнала и просят моего сотрудничества5. Я обещал, но я связан с "Русским вестником" и постоянством сотрудничества (всего лучше придерживаться одного) и тем, что Катков дал мне три тысячи вперед, еще до выезда из России. Правда, по расчету я еще очень порядочно должен в журнал и теперь, потому что перебрал всего, с прежними тремя тысячами, до семи тысяч, - так что уж и по этому одному участвовать должен в "Русском вестнике". Ответ "Р<усского> вестника" теперь, на мою просьбу о деньгах, решит всё. Но обстоятельства мои все-таки останутся в положении неопределенном. Мне непременно надобно воротиться в Россию; здесь же я потеряю даже возможность писать, не имея под руками всегдашнего и необходимого материала для письма, - то есть русской действительности (дающей мысли) и русских людей. А сколько справок необходимо делать поминутно, и негде. Теперь у меня в голове мысль огромного романа, который, во всяком случае, даже и при неудаче своей, должен иметь эффект, собственно по своей теме. Тема - атеизм. (Это не обличение современных убеждений, это другое и - поэма настоящая). Это поневоле должно завлечь читателя. Требует большого изучения предварительно6. Два-три лица ужасно хорошо сложились у меня в голове, между прочим, католического энтузиаста священника (вроде St. Franзois Xavier)7. Но написать его здесь нет возможности. Вот это я продам 2-м изданием и выручу много; но когда? Через 2 года. (Впрочем, не передавайте тему никому.) Придется писать другое покамест, чтоб существовать. Всё это скверно. Надо, чтоб обернулись обстоятельства иначе. А как они обернутся?

Знаете ли Вы, друг мой, что Вы совершенно правы, говоря, что в России я бы вдвое более и скорее и легче добыл денег. Скажу Вам для примеру: у меня в голове две мысли, два издания: одна - требующая всего моего труда, то есть которая уж не даст мне заниматься, например, романом, но которая может дать деньги очень порядочные. (Для меня это без сомнения).9 Другая же мысль, почти только компилятивная, работа почти только механическая - это одна ежегодная огромная, и полезная, и необходимая настольная для всех книга, листов в шестьдесят печатных, мелкой печати, которая должна разойтись непременно в большом числе экземпляров и появляться каждый год в январе месяце. Мысли этой я не скажу никому, потому что слишком верная и слишком ценная, барыш ясный; работа же моя - единственно редакционная10. Правда, редакция должна быть с идеей, с большим изучением дела, но вся эта ежегодная работа не помешала бы мне и писать роман. А так как мне нужны бы были сотрудники, то я первую Вас выбрал бы сотрудницей (тут нужно и переводить) с тем, чтоб барыши делить пропорционально, и поверьте, что Вы получали бы по крайней мере в 10 раз больше, чем получаете теперь11 или будете получать за Вашу работу. Насчет литературных идей, то есть изданий, мне приходили в жизни довольно порядочные, скажу без хвастовства. Я сообщил их и книгопродавцам, и Краевскому, и брату-покойнику; что было осуществлено, то принесло барыш12. По крайней мере, я на мои теперешние идеи надеюсь. Но все-таки главная из них - мой будущий большой роман. Если я не напишу его, то он меня замучает. Но здесь писать невозможно. А возвратиться, не уплатив по крайней мере 4000 и не имея 3000 для себя на первый год (итого 7000), невозможно.

Но довольно обо мне, надоело! Так или этак, а всё это (2) должно разрешиться, иначе я умру с тоски. Анна Григорьевна тоже очень тоскует, она же теперь опять в таком положении13. Она пишет Верочке, которую я обнимаю, и всех вас. Я вас сегодня всех во сне видел и покойника брата Александра Павловича. Видел и Масеньку. Мне очень было приятно. Кстати, Масенька делает великолепно, что не хочет брать менее 2-х руб. за урок.14 Бедный Федя принужден был обстоятельствами спустить свою цену и, конечно, повредил себе, не будучи виноват.15

Когда я читаю Ваши письма, Сонечка, то точно с Вами говорю. Слог Ваших писем совершенный Ваш разговор: вдумчивый, отрывистый, малофразистый.

Сел - думал написать ужасно много и о многом, но покамест - довольно и этого. К тому же, всё о себе, материя скучная. Много есть и мук: давно не посылал Паше и, кроме того, не могу заплатить самых святых долгов. Эмилии Федоровне тоже перестал, вот уже два месяца с половиной, оплачивать квартиру. Послал и тем и другим на днях немного, но самому уж слишком надо. Знаете что, Сонечка: пишите мне почаще непременно и поболее об Ваших семейных делах. Я Вам тоже буду обстоятельнее писать. Во всяком ведь случае, это будет лучше. Постараюсь во что бы то ни стало в этом году воротиться в Россию16. Обнимаю Вас крепко; обнимаю мамашу и всех. Съедемся, то уж не расстанемся. Масеньку целую. Всех детей. Елене Павловне мой поклон и искренний привет. Искренний привет Марье Сергеевне. Напишите мне о Ваших похождениях и работах в "Русском вестнике" подробно. Любимов так много значит. Если закреплю мои отношения с "Русским ве<стнико>м", то напишу об Вас Каткову. Я Вам слишком много уж обещал и ничего не сдержал. Не давали обстоятельства. А теперь обнимаю Вас еще раз и пребываю Ваш весь от всего сердца

Федор Достоевский.

Р. S. Адресс мой: Italie, Florence, poste restante, а M-r Thйodore Dostoiewsky.

Ужасно много, слышно, пропадает писем.

Примечания:

1 Речь идет о романе «Идиот».

2 «2-м изданием» Достоевский называет первое отдельное издание «Идиота».

3 Возможно, имеются в виду отзывы о первой части романа, появившиеся в газетах «Голос», «Биржевые ведомости», «Харьковские губернские ведомости».

5  ​​ ​​ ​​ ​​​​ 17 сентября 1868 г. А. Н. Майков писал Достоевскому: «Мне поручено просить Вас быть сотрудником. Страхов будет писать о том же <...> черкните, могу ли я дать Ваше имя к именам Ламанского, Григорьева (Вас. Вас), Гильфердинга, Бестужева, Кохановской, Писемского, Фета, Толстого («Война и мир») и пр.» (Майков А. Н. Письма к Достоевскому. С. 70).

6 Замысел «огромного» романа (или цикла романов) «Атеизм» сформировался в период завершения «Идиота». Основной круг идей замысла, оставшегося неосуществленным, изложен Достоевским в письме А. Н. Майкову от 11 (23) декабря 1868 г. (см. письмо 134).

7 Миссионер Ксавье Франсуа, насаждавший католицизм на Востоке и канонизированный католической церковью, был ревностным сподвижником основателя ордена иезуитов Игнатия Лойолы. По-видимому, именно он должен был послужить прототипам одного из героев романа «Атеизм», непоколебимо твердого в своем фанатизме иезуита (см.: ПСС. Т. IX. С. 504).

8 Для «Зари» была написана повесть «Вечный муж».

9 Достоевский имеет в виду свой старый замысел, условно названный им «Записной книгой» (см.: ПСС. Т. XX. С. 180—181 и 370—371) и воплотившийся позднее в «Дневнике писателя».

10 Идея этой «настольной книги» не была осуществлена, но она продолжала занимать писателя: вскоре замысел подобного «литературного предприятия» возникает в романе «Бесы» (см.: наст. изд. Т. 7. С. 123—124).

11 С. А. Иванова выполняла различные поручения редакции «Русского вестника», а, по свидетельству ее будущего мужа Д. Н. Хмырова, «со второй половины 60-х годов до середины 70-х годов <...> состояла постоянной сотрудницей журнала <...> по переводу с английского языка...» (РГБ, ф. 93. I. 6. 17).

12 Вероятно, речь идет о журналах «Время» и «Эпоха».

13 А. Г. Достоевская ожидала ребенка. 14 (26) сентября 1869 г. у Достоевских родилась дочь Люба.

14 М. А. Иванова давала уроки музыки.

15 Ф. М. Достоевский (младший) также давал уроки музыки.

16 Достоевский смог вернуться в Россию только летом 1871 г.

(1) было: заключил

(2) было: а все-так<и>

8  ​​​​ Чехов пишет

​​ А. С. СУВОРИНУ

8 февраля 1897 г. Москва.

8 февр.

Больш. москов. гостиница, № 2.

Перепись кончилась. Это дело изрядно надоело мне, так как приходилось и считать, и писать до боли в пальцах, и читать лекции 15 счетчикам. Счетчики работали превосходно, педантично до смешного. Зато земские начальники, которым вверена была перепись в уездах, вели себя отвратительно. Они ничего не делали, мало понимали и в самые тяжелые минуты сказывались больными. Лучшим из них оказался пьющий и привирающий а lа И. А. Хлестаков - все-таки характер, по крайней мере, хоть с точки зрения комедии, остальные же чёрт знает как бесцветны и как досадно иметь с ними дело.

Я в Москве, в Больш<ой> московской> гостинице. Поживу немного, дней 10, и уеду домой. Весь пост и потом весь апрель придется опять возиться с плотниками, с конопатчиками и проч. Опять я строю школу. Была у меня депутация от мужиков, просила, и у меня нехватило мужества отказаться. Земство дает тысячу, мужики собрали 300 р. - и только, а школа обойдется не менее 3 тысяч. Значит, опять мне думать всё лето о деньгах и урывать их то там, то сям. Вообще хлопотлива деревенская жизнь. Ввиду предстоящих расходов уместно будет поставить вопрос: послали ли Вы условие в театральную контору?

У меня бывает… кто? Как бы Вы думали? - Озерова, знаменитая Озерова-Ганнеле. Придет, сядет с ногами на диван и глядит в сторону; потом, уходя домой, надевает свою кофточку и свои поношенные калоши с неловкостью девочки, которая стыдится своей бедности. Это маленькая королева в изгнании.

А астрономка воспрянула. Она бегает по Москве, дает уроки и ведет дебаты с Ключевским. Немножко поздоровела и, по-видимому, начинает входить в свою колею. У меня на сохранении 250 р., которые мы собрали для нее, - и она вот уж 1 1/3 года не трогает их.

У Черткова, известного толстовца, сделали обыск, отобрали всё, что толстовцы собрали о духоборах и сектантстве, - и таким образом вдруг, точно по волшебству, исчезли все улики против г. Победоносцева и аггелов его. Горемыкин был у матери Черткова и сказал: «Вашему сыну предоставляется на выбор - или прибалтийские губ<ернии>, где уже живет в ссылке кн<язь> Хилков, или заграница». Чертков выбрал Лондон. Уезжает он 13-го февр<аля>. Л. Н. Толстой поехал в Петербург, чтобы проводить его; и вчера повезли Л<ьву> Н<иколаевичу> теплое пальто. Едут многие провожать, даже Сытин. И я жалею, что не могу сделать то же. К Черткову я не питаю нежных чувств, но то, что проделали с ним, меня глубоко, глубоко возмущает.

Не побываете ли Вы до Парижа в Москве? Это было бы хорошо.

Ваш А. Чехов.

28  ​​​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

Конец февраля 1897 г. Мелихово.

Любезный брат

Александр Виссарионыч!

Получив твое письмо, не без сожаления я прочел, что тебя рассчитал «Сын отечества», и теперь я боюсь, как бы не сделал с тобой того же добрый г. Суворин. Оставшись без места, ты обратишься ко мне за помощью, но заранее предупреждаю, что я не дам тебе ни копейки. Кто в письмах к старшим позволяет себе глупые остроты, тот не заслуживает внимания. Надо трудиться и поменьше воображать о своих мнимых достоинствах. И надо также брать пример со старших.

У нас всё благополучно. Новая собака гончая перегрызла горло Шарику, и последний околел. Хинка родит аккуратно три раз в год, родит всякий раз странную помесь дворняжки с крокодилом. Холодно, и, по-видимому, еще далеко время, когда щепка полезет на щепку.

Тычинкин писал, что приедет в Мелихово, и я ожидал его в течение всей сырной недели; теперь же едва ли он приедет, так как началось ученье.

Теперь просьба. Еще осенью контора имп<ераторских> театров прислала мне условие, чтобы я подписал и возвратил его, приложив 1 р. 25 к. Я подписал и, приложив почтовых марок на 1 р. 25 к., послал условие Суворину с просьбой прочесть и послать в контору. Вскоре после этого, почувствовав нужду в деньгах, я написал в контору письмо, прося выслать гонорар за мои пьесы. Контора ответила, что денег она не вышлет, прежде чем не получит от меня условие. Выходит, стало быть, что добрый г. Суворин не послал условие. Будь добр, во избежание неудовольствий и попреков в нерадении, надень брюки и сходи к Суворину; спроси, где условие, где марки и отчего он упорно уклоняется от ответа на мои письма. А деньги мне нужны до зареза, так как у меня опять строится школа. Если же ты не исполнишь этой моей просьбы, то я буду думать, что мой гонорар уже получен тобою (что я и подозреваю; трудно допустить, чтобы целую семгу ты мог купить на собственные деньги!).

Здоровье мое ничего, но кашляю. Болит глаз. В животе ходит золотник.

Я писал тебе уже, что у матери было воспаление вен на ногах, что даже были угрожающие явления; теперь же она здорова и ест постное. Маша пишет масляными красками портреты - и недурно. Иван советует не жениться.

Будь благомысленен и, по возможности, веди благопристойную жизнь и не причиняй нам скорби своим поведением.

Твой брат и благодетель

А. Чехов.

Жду скорейшего ответа.

Март ​​ 

1  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

1 марта 1897 г. Мелихово.

1 март.

В Москве я прожил дней двадцать и истратил все авансы, теперь же я дома, веду жизнь трезвую и целомудренную. Если на третьей неделе поста Вы приедете в Москву, то и я приеду. Я занят в настоящее время постройкой (не своей, а земской), но уехать могу, только телеграфируйте в Лопасню дня за два. На съезде актеров Вы, вероятно, увидите проект громадного народного театра, который мы затеваем. Мы, т. е. представители московской интеллигенции (интеллигенция идет навстречу капиталу, и капитал не чужд взаимности). Под одной крышей, в красивом, опрятном здании помещаются театр, аудитории, библиотека, читальня, чайные и проч. и проч. План готов, устав пишется, и остановка теперь за пустяком - нужно 1/2 миллиона. Будет акционерное общество, но не благотворительное. Рассчитывают, что правительство разрешит сторублевые акции. Я так вошел во вкус проекта, что уже верю в дело и удивляюсь, отчего Вы не строите театра. Во-первых, это нужно, и во-вторых, это весело и займет два года жизни. Театр как здание, если он выстроен не нелепо, не похож на Панаевский, ни в каком случае не даст убытка.

Недавно я устраивал в Серпухове спектакль в пользу школы. Играли любители из Москвы. Играли солидно, с выдержкой, лучше актеров. Платья из Парижа, бриллианты настоящие, но очистилось всего 101 р.

Новостей нет, или есть, но неинтересные или печальные. Много говорят о чуме и войне, о том, что синод и министерство просвещения сливаются воедино. Художник Левитан (пейзажист), по-видимому, скоро умрет. У него расширение аорты.

А мне не везет. Я написал повесть из мужицкой жизни, но говорят, что она не цензурна и что придется сократить ее наполовину. Значит, опять убытки.

В Москве, если будет хорошая весенняя погода, съездим на Воробьевы горы и в монастырь. Из Москвы вместе поедем в Петербург, где мне придется хлопотать по одному делу.

Я писал Вам, Вы мне не отвечали, и я уполномочил брата побывать у Вас и узнать, в чем дело. Я просил его также узнать, где условие, которое прислала мне и теперь требует театральная контора.

Ушел ли Давыдов из Александринского театра? Экий капризный бегемот.

Итак, до скорейшего свидания. А пока черкните строчки две. Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон.

Будьте счастливы.

Ваш. А. Чехов.

4 ​​ Умер Евстигнеев.

Умер в лондоновской клинике за несколько минут до операции на сердце.

Бесценный Евгений Александрович! А вы-то зачем?

Евгений Александрович Евстигнеев, ​​ 1926, Нижний Новгород ​​ – 1992, Москва.

1951: ​​ закончил Горьковское театральное училище.

1951–1954: ​​ – актер Владимирского областного драматического театра.

1956: закончил Школу-студию им. В.И.Немировича-Данченко при МХАТе и стал актером этого театра.

1957-1970: актер театра «Современник»,

С 1970 – актер МХАТ.

Чудеса! ​​ Этот актер находил такие краски, что они нравились всем.

Роли:

1956, ​​ открытие «Современника»: ​​ роль Чернова в спектакле «Вечно живые».

1959: роль Глухаря в спектакле О.Ефремова «Два цвета».

Я занес этот спектакль, потому что какие-то его видеокуски болтаются.

1960: ​​ роль Голого короля в одноименном спектакле.

1963: ​​ роли близнецов Куропеева и Муравеева в «Назначении» Володина.

1968:  ​​​​ Сатин в «На дне».

Я не видел целиком этих спектаклей, так что на свое мнение не решусь.

1970: Дорн в «Чайке».

МХАТ.

1977:  ​​​​ Чебутыкин в «Трех сестрах»,

1985: Серебряков в «Дяде Ване».

Театр А. Чехова:

1990: ​​ Фирс в «Вишневом саде».

Кстати, спектакль исторический:

В. Невинный играл Вафлю,

А. Вертинская ​​ - Елену Андреевну,

А. Мягков – Войницкого.

Фильмы:

1971: ​​ «Бег» по ​​ Булгакову.

1988: ​​ «Собачье сердце» по ​​ Булгакову.

В «Семнадцати мгновениях весны» ​​ - Плейшнер.

7 ​​ Чехов пишет

Ф. О. ШЕХТЕЛЮ

7 марта 1897 г. Мелихово.

Милый Франц Осипович, в понедельник я был в Москве, был у Левитана; сей последний сообщил мне, что П. М. Третьяков уже сговорился насчет моего портрета с художником Бразом и что теперь остановка за мной. Я должен написать Бразу, когда я приеду в Петербург (на 5 неделе поста или во второй половине мая), но я не знаю адреса Браза и не знаю, как и у кого навести справки. Не знаете ли Вы или не можете узнать у кого-нибудь, где он живет, как его имя и отчество и проч.? Получив ответ на сей вопрос, я тотчас же бы написал в Питер.

Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Вместо звука тук-тук слышится пф-тук. Это называется в медицине - «шум с первым временем».

Как Вам понравился Свенцицкий? Это хороший эскулап.

Приеду на третьей неделе, чтобы повидаться кое с кем на съезде, забегу к Вам, а пока жму Вам крепко руку и желаю всяких благ - земных и небесных.

Ваш А. Чехов.

97. 7/III.

Достоевский Ф. М. - Страхову Н. Н., 26 февраля (10 марта) 1869

H. H. СТРАХОВУ

26 февраля (10 марта) 1869. Флоренция

Флоренция 26 февраля/10 марта /69.

Каждый день порываюсь отвечать Вам, дорогой и многоуважаемый Николай Николаевич, на Ваше приветливое и любопытнейшее письмо, и вот только что теперь исполняю желание мое. Несколько раз я уже отвечал Вам мысленно и каждый день прибавлял что-нибудь к мысленному письму, и если б всё это записывать, то образовался бы, кажется, целый том. Запоздал же я отвечать сначала по нездоровью (после припадка ждал, пока освежеет голова), а потом Вы сами были виноваты отчасти в том, что я всё откладывал писать: по письму Вашему я вообразил, что "Заря" выйдет на днях1; а она вон еще сколько запоздала против первого месяца! Мне же всё хотелось познакомиться со вторым томом и тогда уже изложить все мои впечатления2. Потому что всем этим я очень взволнована впрочем, постараюсь писать в некотором порядке.

Во-первых, вот главная сущность впечатлений о "Заре". Для меня "Заря" - явление отрадное и необходимое. Но это для меня; для многого множества она, в настоящую минуту, вероятно, точь-в-точь соответствует тому впечатлению, которое я прочел о ней на днях в "Голосе" (единственная газета русская, здесь получающаяся). Это полное выражение мнения средины и рутины, то есть большинства. Эта статейка написана явно с враждебною целью3, статейка ничтожная, об которой не следовало бы и упоминать; но по одному случаю она показалась мне чрезвычайно любопытною, именно: что автор этой статейки просмотрел мысль журнала (а он очевидно просмотрел; потому что если б он ее понял, то не преминул бы осмеять ее). Он именно спрашивает в недоумении: какая причина журнала? Что его вызвало? То есть что нового он хочет сказать?4 Это, пожалуй, будет спрашивать и большинство. А так как в первые же месяцы каждого нового журнала в публике (совершенно даже равнодушной) начинает непременно образовываться оппозиция журналу, то долго еще будет раздаваться эта оппозиция (очень дурно, если журнал некоторыми второстепенными промахами оправдает эту оппозицию). Но это всё ничего; это всё мелочи и пустяки. Знаете ответ: "Пусть бранят, значит, не молчат, а говорят". Вы же, без сомнения, веруете (как и я) в то, что успех всякой новой идеи зависит от меньшинства. Это меньшинство будет необходимо за вас (даже несмотря на все промахи и ошибки журнала, которые, кажется, будут). Это меньшинство окрепнет и установится к концу года наверно. Почему я так утвердительно говорю? Потому что в журнале есть мысль, и именно та самая, которая теперь необходима, которая неминуема и которой, одной, предстоит расти, а всем прочим "малитися". Но мысль эта трудная и щекотливая, Вы это сами знаете. За эту мысль, особенно когда ее начнут понимать, то есть когда вы ее еще больше растолкуете, вас назовут отсталыми, камчадалами и, пожалуй, продавшимися, тогда как она есть единственная передовая и либеральная мысль, для нас в наше время. Когда же (1) это растолкуете окончательно, тогда все и пойдут за вами5. (2) А покамест рутина всегда видит либерализм и новую мысль именно в том, что старо и отстало. "Отечественные записки", "Дело" наверно считаются самыми передовыми6. Всё это Вы сами знаете великолепно, а пуще всего то, что Вам принадлежит будущность. Теперь знаете ли, чего я боюсь? Что Вы и (многие из вас) испугаетесь трудов и оставите огромное дело7. Ах, Николай Николаевич, эти труды так огромны и требуют столько веры и упорства, что Вы их только после долгого времени узнаете вполне. Так мне кажется. Я же их сам только краюшком знаю, когда соредакторствовал брату; но "Время" и "Эпоха", как Вы сами знаете, до такой откровенности и обнаженности в выражении своей мысли никогда не добирались и держались большею частию средины, особенно вначале8. Вы же прямо начали с верхушки; Вам труднее, а стало быть, надо крепко стоять.

Вы в эти два-три года почти молчания Вашего9 сильно выиграли, Николай Николаевич. Это мое мнение, судя по Вашим "Бедность" и статье в "Заре". Я всегда любовался на ясность Вашего изложения и на последовательность; но теперь, по-моему, Вы стоите несравненно крепче. Жаль, что не "Бедностью" Вы начали в "Заре", то есть жалею, что "Бедность" была напечатана раньше. Как брошюра, вероятно, она была замечена очень немногими, и, вероятно, множество из тех, которые очевидно прочли бы ее с симпатией при ее появлении, даже, может быть, и не знают до сих пор о ее существовании, то есть просто не заметили ее. (Эта брошюрка у Вас впоследствии вся раскупится, будьте уверены. Я ведь убежден, что ее немного теперь разошлось.)10 Кстати, заметили Вы один факт в нашей русской критике? Каждый замечательный критик наш (Белинский, Григорьев) выходил на поприще, непременно как бы опираясь на (3) передового писателя, то есть как бы посвящал всю свою карьеру разъяснению этого писателя и в продолжение жизни успевал высказать все свои мысли не иначе, как в форме растолкования этого писателя. Делалось же это наивно и как бы необходимо. Я хочу сказать, что у нас критик не иначе растолкует себя, как являясь рука об руку с писателем, приводящим его в восторг. Белинский заявил себя ведь не пересмотром литературы и имен, даже не статьею о Пушкине11, а именно опираясь на Гоголя, которому он поклонился еще в юношестве12. Григорьев вышел, разъясняя (4) Островского и сражаясь за него13. У Вас бесконечная, непосредственная симпатия к Льву Толстому, с тех самых пор как я Вас знаю. Правда, прочтя статью Вашу в "Заре", я первым впечатлением моим ощутил, что она необходима и что Вам, чтоб по возможности высказаться, иначе и нельзя было начать как с Льва Толстого, то есть с его последнего сочинения. (В "Голосе" фельетонист говорил, что Вы разделяете исторический фатализм Льва Толстого. Наплевать, конечно, на глупенькое слово, но не в том дело, а в том: скажите, откуда они берут такие мудреные мысли и выражения? Что значит исторический фатализм? Почему именно рутина и глупенькие, ничего не замечающие далее носу, всегда затемнят и углубят так свою же мысль, что ее и не разберешь? Ведь он очевидно что-то хочет сказать, а что он читал Вашу статью, то это несомненно.) Именно то, что Вы говорите, в том месте, где говорите о Бородинской битве, и выражает всю сущность мысли и Толстого и Вашу о Толстом. Яснее бы невозможно, кажется, выразиться. Национальная, русская мысль заявлена почти обнаженно14. И вот этого-то и не поняли и перетолковали в фатализм!15 Что касается до остальных подробностей о статье, то жду продолжения (которое до сих пор еще не дошло до меня). Ясно, логично, твердо-сознанная мысль, написанная изящно до последней степени. Но кой с чем в подробностях я не согласился.16 Разумеется, при свидании мы бы с Вами не так поговорили, как на письме. В конце концов я считаю Вас за единственного представителя нашей теперешней критики, которому принадлежит будущее. Но знаете ли что: я прочел Ваше письмо с беспокойством. Я вижу по тону его, что Вы волнуетесь и беспокоитесь, что Вы в большом волнении. Боюсь еще за непривычку Вашу к срочной работе и к упорной работе. Вы должны непременно написать в год три или четыре большие статьи (Вам много еще надо разъяснять, будьте уверены), а между тем Вы точно падаете духом, и не в меру малая вещь Вас колеблет как бы и большая. Между тем Вы в журнале очевидно самое необходимое лицо по сознательному разъяснению мысли журнала. Без Вас журнал не пойдет (это я говорю Вам одному). Итак, надо твердо решиться на подвиг, Николай Николаевич, на долгий и трудный подвиг, и не смотреть на неприятности. Всякая неприятность несравненно ниже Вашей цели, а потому надо сносить, выучиться сносить и вообще закрепиться17. Но оставить дело Вы не имеете даже и права; я прокляну Вас тогда, первый.

Теперь скажу Вам, вкратке, об остальном впечатлении на меня журнала. (Похвалу мою ему Вы знаете: у него мысль и будущность; прием его великолепен; он обнажает мысль, не закрывается, отвергает средину, начинает с верхушки; но теперь перейду к неприятному в моем впечатлении.) Прежде всего, журнал мал объемом и скуп, что выражается даже его наружностию. Листы романа Писемского (то есть самые дорогие ценой издателю, - это все поймут) напечатаны так растянуто, то есть таким крупным шрифтом, что я даже и не видывал такого18. Статья Данилевского, из капитальных по разъяснению мысли журнала, печатается скупо, то есть слишком помаленьку; дурной эффект обнаружится впоследствии. Если в ней 20 глав, то, по моему мнению, надо бы напечатать всю статью в 4-х, много, в 5-ти книгах; нужды нет, что выйдет помногу; журнал заявляет, стало быть, что это его статья капитальная. А то, печатаясь как теперь, статья растянется нумеров на 10 или на все 12, - так сказать, примозолится публике; видя всё ее да ее, публика потеряет к ней как бы уважение19. Я сужу материально; не пренебрегайте матерьяльным взглядом, видимостями. Мало статей20; право, на меня такое впечатление произвел первый номер. Мне показалось, что надо бы еще статейки две. Нет насущной, текущей политики и нет фельетона. Ежемесячное политическое обозрение так же необходимо, как и ежедневная газета, особенно для русской публики; и заметьте, теперь время горячее. Политического обозревателя хорошего у нас можно найти (кстати, тот молодой человек, чиновник, который писал в последних номерах "Эпохи" политическое обозрение; забыл даже фамилью его. Очень, очень талантливый и, кажется, превосходный молодой человек)21. Другое дело фельетонист: фельетониста талантливого у нас трудно найти; сплошь минаевщина и салтыковщина; но, боже мой, сколько текущих, повседневных и необыкновенно примечательных явлений, и как бы разъяснение их послужило в свою очередь разъяснению мысли журнала! Кстати, кто писал театральный фельетон? Очень, очень приятная и точная статья!22 (5)

Вы избегаете полемики? Напрасно. Полемика есть чрезвычайно удобный способ к разъяснению мысли, у нас публика слишком любит ее. Все статьи, например, Белинского имели форму полемическую. Притом же в полемике можно выказать тон журнала и заставить его уважать. Притом же Вам лично отсутствие полемического приема может даже и повредить: у Вас язык и изложение несравненно лучше григорьевского23. Ясность необычайная; но всегдашнее спокойствие придает Вашим статьям вид отвлеченности. Надо и поволноваться, надо и хлестнуть иногда, снизойти до самых частных, текущих, насущных частностей. Это придает (6) появлению статьи вид самой насущной необходимости и поражает публику.

Только что почтамт увеличил плату за пересылку, как тотчас же я и прочел в "Голосе" объявление "Зари" подписчикам об увеличении цены журналу. Это так и это по праву; но ведь подписчик тотчас же скажет: "Хорошо-с; вот вы неумолимо требуете денег; sine qua non; но будьте же и сами исправны. А то начали тем, что вышли 8-го числа, а на второй месяц и еще на неделю опоздали". Ох, Николай Николаевич, в первый год журнал должен не жалеть своих усилий. (7) Покойный брат вот что говорил: "Если бы у сеятеля дома и совсем хлеба не оставалось, но если уж он раз вышел сеять, то уж не жалей, что от семьи хлеб отнял и пришел в землю бросать; сей как следует, иначе не взойдет и не пожнешь". А у вас вдруг уж 2000 подписчиков. Тут-то бы и усилить пожертвования, чтоб добрать третью тысячу. И добрали бы наверно, и на 2-й год как бы легко было. Ну а теперь не доберете, и трудов себе самим только больше наделали в будущем. Впрочем, будущность ваша, но нужно упорство и ужасный труд. Кто у вас заправляет собственно насущною деловою частию журнала? Тут нужен человек крепкий и упорный и подымчивый. Надо раза по три в сутки иногда в типографию съездить.

Жду с нетерпением продолжения трех статей, особенно Вашей и Данилевского. Об романе Писемского сказать ничего теперь не могу; надо прочесть дальше. Впрочем, на этот счет у вас лучше всех других: "Райский", я и прежде знал, что ничтожен24; а уж Тургенева повесть в "Русском вестнике" (я читал) - такая ничтожность, что не приведи господи25 По первой части Писемского заключаю, что не может не быть весьма талантливых вещей и в остальных частях.

Благодарю Вас очень, добрейший и многоуважаемый Николай Николаевич, что мною интересуетесь. Я здоров по-прежнему, то есть припадки даже слабее, чем в Петербурге. В последнее время, 1 1/2 месяца назад, был сильно занят окончанием "Идиота". Напишите мне, как Вы обещали, о нем Ваше мнение; с жадностию ожидаю его.26 У меня свой особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, а даже напротив27. В каждом нумере газет Вы встречаете отчет о самых действительных фактах и о самых мудреных. Для писателей наших они фантастичны; да они и не занимаются ими; а между тем они действительность, потому что они факты. Кто же будет их замечать, их разъяснять и записывать? Они поминутны и ежедневны, а не исключительны. Ну что ж это будет, если глубина идеи наших художников не пересилит в изображениях их глубину идеи, н<а>прим<ер>, Райского (Гончарова)? Что такое Райский? Изображается, по-казенному, псевдорусская черта, что всё начинает человек, задается большим и не может кончить даже малого? Экая старина! Экая дряхлая пустенькая мысль, да и совсем даже неверная! Клевета на русский характер при Белинском еще. И какая мелочь и низменность воззрения и проникновения в действительность. И всё одно да одно. Мы всю действительность пропустим этак мимо носу. Кто ж будет отмечать факты и углубляться в них? Про повесть Тургенева я уж не говорю: это черт знает что такое! Неужели фантастичный мой "Идиот" не есть действительность, да еще самая обыденная! Да именно теперь-то и должны быть такие характеры в наших оторванных от земли слоях общества, - слоях, которые в действительности становятся фантастичными. Но нечего говорить! В романе много написано наскоро, много растянуто и не удалось, но кой-что и удалось. Я не за роман, а за идею мою стою. Напишите, напишите мне Ваше мнение и как можно откровеннее. Чем больше Вы обругаете, тем больше я оценю Вашу искренность. "Русский вестник" не успел напечатать конец в декабре и обещал его в приложении. Полагаю, что приложат к февральской книге. Я бы желал, чтоб Вы прочли конец. Тем не менее я нахожусь в очень хлопотливом положении. Впрочем, я сам очень многим недоволен в моем романе. А я, к тому же, еще отец его.

Вот в чем дело: поблагодарите от меня Данилевского, Кашпирева, Градовского и всех тех, которые принимают во мне участие28. Это во-первых. А во-2-х, голубчик Николай Николаевич, надеюсь на Вас в одном очень щекотливом для меня деле и прошу всего Вашего дружеского в нем участия. Вот это дело:

Вы чрезвычайно лестно для меня написали мне, что "Заря" желает (8) моего участия в журнале. Вот что я принужден ответить: так как я всегда нуждаюсь в деньгах чрезвычайно и живу одной только работой, то всегда почти принужден был всю жизнь, везде, где ни работал, брать деньги вперед. Правда, и везде мне давали. Я выехал скоро два года назад из России, уже будучи должен Каткову 3000 рублей, и не по старому расчету с "Преступлением и наказанием", а по новому забору. С той поры я забрал еще у Каткова до трех тысяч пятисот рублей. Сотрудником Каткова я остаюсь и теперь, но вряд ли дам в "Русский вестник" что-нибудь в этом году. У меня теперь есть три идеи, которыми я дорожу. Одна из них составляет большой роман29. Полагаю, что они изберут роман, чтобы начать будущий год. Несколько месяцев у меня теперь свободных. Конечно, "Русский вестник" будет присылать мне деньги и в этом году, хотя я и остался там несколько должен. Но нужды мои увеличиваются (жена опять беременна), расходов много, а жили мы в последнее время с такой экономией, что даже отказывали себе во всем. В последние полгода мы прожили всего-навсе только 900 рублей и это с переездами из Вевея в Милан и во Флоренцию, и сверх того из этих 900 рублей сто было отослано недавно Паше и. Эмилии Федоровне. В настоящую минуту я еще не получил от Каткова денег, нуждаюсь чрезвычайно, почти до последней степени. "Русский вестник" прав: я опоздал и к тому же просил свести счеты. Полагаю, недели три еще промедлят присылкой; но не в том главное дело, а дело в ближайшем будущем. Короче, мне необходимы деньги до последней степени, и потому я предлагаю редакции "Зари" следующее: во-1-х, я прошу выслать мне сюда во Флоренцию, теперь же, вперед 1000 руб. (тысячу рублей); сам же обязуюсь, во-2-х, к 1-му сентября нынешнего года, (9) то есть через полгода, доставить в редакцию "Зари" повесть, то есть роман. Он будет величиною в "Бедных людей" или в 10 печатных листов; не думаю, чтобы меньше; может быть несколько больше. Не опоздаю доставкой ни одного дня. (На этот счет я довольно точен.) Если опоздаю хоть месяц, то, пожалуй, решаюсь не получить за него остальной платы. Идея романа меня сильно увлекает. Это не что-нибудь из-за денег, а совершенно напротив. Я чувствую, что сравнительно с "Преступлением и наказанием" эффект "Идиота" в публике слабее. И потому всё мое самолюбие теперь поднято: мне хочется произвести опять эффект; а обратить на себя внимание в "Заре" мне еще выгоднее, чем в "Русском вестнике". Видите, я Вам всё пишу ужасно откровенно. Плату с листа я предлагаю в 150 руб. (с листа по расчету "Русского вестника", если лист "Зари" меньше), - то есть то, что я получаю с "Русского вестника". Меньше не могу. (Мы с братом вперед давали еще более.) Постараюсь справить работу как можно лучше; Вы сами поймете, голубчик, что вся моя выгода в этом30. Теперь собственно к Вам, Николай Николаевич, чрезвычайная просьба моя:

1) Способствовать дружески успеху этого дела, если найдете это подходящим делом для журнала. 2) Если получите согласие Кашпирева, то чрезвычайно и убедительнейше прошу прислать мне деньги нимало не медля, распорядившись так: 200 (двести рублей) из этой тысячи выдать от меня, с передачею моей чрезвычайной благодарности, Аполлону Николаевичу Майкову, которому я их уже с лишком год должен. Другие 200 руб. (двести рублей) передать от меня сестре моей жены Марье Григорьевне Сватковской (она знает для чего)31 по прилагаемому адрессу: Марья Григорьевна Сватковская, на Песках, у 1-го Военно-сухопутного госпиталя, по Ярославской улице, дом № 1, хозяйке дома. Остальные затем 600 руб. (шестьсот рублей) прошу Вас выслать прямо мне, сюда во Флоренцию, по следующему адрессу: Italie, Florence, а М-r Thйodore Dostoiewsky, poste restante. Наконец, 3) Если всё это возможно устроить, то уведомить меня и выслать мне деньги нимало не медля. Об этом прошу Вас как старого друга; ибо до того нуждаюсь в настоящую минуту, как никогда не нуждался. Наконец, если и не обделается дело, то тоже прошу Вас немедленно меня об этом уведомить, чтоб уж я напрасно не надеялся и не рассчитывал, а главное, чтобы знать. Кроме того, если и уладится дело, то, до времени, об этом лучше не говорить лишним людям. Наконец, я бы желал, чтоб роман, который я доставлю к 1-му сентябрю в редакцию "Зари", был напечатан в осенних номерах журнала этого года. Так мне выгоднее по некоторым расчетам. Но разумеется, если редактор захочет напечатать в будущем году, то я не воспротивлюсь. Одним словом, оставляю на волю редакции и заявляю только желание.

Теперь как старому другу и сотруднику сообщу Вам в секрете и еще одно мое чрезвычайное беспокойство: эти 200 руб., которые я должен более года Аполлону Николаевичу, кажется, причиною его теперешнего молчания; он вдруг прекратил со мною всякую переписку. Я просил Каткова, в декабре, выслать 100 руб. Эмилии Федоровне и Паше, на имя Аполлона Николаевича (как и всегда делалось в этих случаях), а его просил, в последнем письме моем, передать эти 100 руб. Эм<илии> Федоровне. Он, вероятно, подумал, что я получил знатный куш, купаюсь в золоте, ему не возвращаю долга, а его же прошу передать 100 руб. Эм<илии> Федоровне. "Помогать другим есть деньги, а возвратить долг нет" - вот что он, вероятно, подумал. А между тем если б он знал, в какое положение я сам поставил себя. Забрав много в "Русск<ом> вестнике" (на необходимое), я в последние полгода так нуждался с женой, что последнее даже белье наше теперь в закладе (не говорите этого никому). В "Русском" же "вестнике" просить не хотел до окончания романа. Но они теперь сводят счеты и до сих пор медлят ответом. Конечно, я виноват, что в целый год не заплатил, и уж слишком много страдал от этой мысли, но в эти два года за границей я прожил всего только 3500 руб. Тут и переезды, и некоторые посылки в Петербург, и Соня, - не было из чего выслать. А он, к тому же, никогда не спрашивал с меня, я и думал, что он может подождать, каждый месяц почти надеясь выслать ему. Эти 100 руб. Эмилии Федоровне, должно быть, его обидели; но ведь Эмилия Федоровна чуть с голоду не умирает, как было не помочь! При мрачном положении моем мысль, что вот и еще преданный человек оставляет меня, - мне ужасно мучительна. Не говорил ли он с Вами чего, или не знаете ли Вы чего? Если знаете, то сообщите, голубчик! С другой стороны, странно мне, что из-за 200 рублей порвалась связь, иногда дружеская, продолжавшаяся между нами с 46-го года.32 К тому же, я и без того всеми забыт. Ну вот сколько написал; а между тем что это значит перед свиданием и приятельским разговором? Холодно, недостаточно, ничего не выражено - эх, когда-то увидимся! Может быть, как-нибудь это и обделается. Я кое на что надеюсь. До свидания; Анна Григорьевна жмет Вам руку и благодарит за память. Еще раз поклон всем, кто меня помнит. Что Аверкиев? Кланяйтесь ему. Как жалко мне Долгомостьева.33

Ваш весь и душевно преданный

Федор Достоевский.

NB. Если Вам придется отдавать двести рублей Аполлону Николаевичу, то не забудьте, добрейший Николай Николаевич, упомянуть при этом, что я сам буду благодарить его письмом, но что теперь не уведомил его письмом потому, что не мог знать заране о решении редакции "Зари".

Вот уже 10-е марта, а я всё еще не получил 2-й ном<ер> "Зари". Хожу каждый день на почту и всё: niente, niente. К тому же дождь и холод, скверно.

Примечания:

Является ответом на письмо Страхова от 29—31 января 1869 г. (см.: Шестидесятые годы. С. 261—262). Ответное письмо Страхова от 8 марта 1869 г. см.: Там же. С. 262—263.

1 В письме от 29—31 января 1869 г. Страхов не называл сроков выхода второго номера «Зари». Он только писал: «Первая книжка отзывается еще неурядицей: она мала, дурно напечатана <...> виновата в этом неопытность редактора и нерасчетливая гоньба за дешевизной. Вторую книжку выпустим толще и лучше» (Там же. С. 261).

2 Первый номер «Зари» вышел в свет 8 января, второй — 18 февраля.

3 Речь идет о фельетоне (без подписи) с разбором первого номера журнала, помещенном в № 50 «Голоса» от 19 февраля (3 марта) в разделе «Библиография и журналистика». «Враждебность» «статейки» особенно проявилась по отношению к печатавшемуся в «Заре» роману А. Ф. Писемского «Люди сороковых годов». Коснулся рецензент и внешнего вида журнала «Заря»: «Даже наружный, недостаточно изящный вид журнала и на первых же порах сказавшаяся неаккуратность в выходе его книжек мало ручаются за дельность и серьезность издания». «Статейка» заключалась следующим примечанием: «На днях вышла вторая книжка <...> и содержание ее, о котором скажем в следующей статье, не изменило пока нашего взгляда на этот журнал».

4 В указанном выше фельетоне «Голоса» ставилась под сомнение сама необходимость нового «ежемесячного издания», не отвечающего «потребностям минуты» и предлагающего «чтение более спокойное, чем горячее служение текущим вопросам со стороны ежедневной газеты».

5 Еще в момент основания журнала Достоевский рассчитывал на него как на носителя «русского духа» и выражал надежду, что это будет «предприятие» «серьезное и прекрасное» (см. письма к А. Н. Майкову и С. А. Ивановой от 26 октября (7 ноября) 1868 г. — ПСС. T. XXVIII2. С. 317, 320). С самого начала в журнале были опубликованы работы, ярко отразившие его неославянофильскую ориентацию. К ним относятся цикл статей «Россия и Европа» Н. Я. Данилевского (З. 1869. № 1—6 и 8—10), статья «Политические теории XIX века» А. Д. Градовского (З. 1869. № 1, 3—4) и статьи Страхова о «Войне и мире» Л. Н. Толстого (З. 1869. № 1—2; 1870. № 1).

6 Во второй половине 1860-х гг. журналы «Отечественные записки» и «Дело» представляли в литературе демократическое направление, «заменив» запрещенные к этому времени журналы «Современник» и «Русское слово». В прогрессивной среде они были самыми популярными органами печати.

7 Действительно, «Заря» не сумела снискать сколько-нибудь заметной популярности у читающей публики и в самом начале 1872 г. (на № 2) прекратила свое существование.

8 С первых шагов «Время» действительно стремилось занять «срединное» положение в журналистике, полемизируя с «Русским вестником» M. H. Каткова и пытаясь наладить контакты с передовыми журналами (см. об этом: ПСС. Т. XVIII. С. 205—208).

9 На самом деле со времени появления «Заметок летописца» (Э. 1865. № 1—2) и публикации «Новые письма Аполлона Григорьева» (Там же. № 2) Страхов довольно часто печатался, и преимущественно в «Отечественных записках». В 1866—1867 гг. он выступал и с критическими статьями, посвященными творчеству Достоевского, Толстого, Тургенева («Наша изящная словесность»), и с работами естественнонаучного характера, и даже с прозой и стихами («Последний из идеалистов. Отрывок из ненаписанной повести», «Старые стихотворения») (ОЗ. 1866. № 4—7, 9; 1867. № 1).

10 Речь идет о цикле статей Страхова 1867 г., опубликованных отдельной брошюрой под полемическим заглавием «Бедность нашей литературы» (СПб., 1868), и первой статье о «Войне и мире» Толстого. Во всех семи статьях цикла «Бедность нашей литературы» он придерживался близкой Достоевскому «русской», «самобытной» линии, высказывая общие с Достоевским взгляды по отношению к ряду современных писателей — А. Н. Островскому, Л. Н. Толстому, Н. А. Некрасову, Н. А. Добролюбову, Н. Г. Чернышевскому и др. Сходной в это время была позиция Достоевского и Страхова в трактовке «нигилизма» и «западничества». Были близки Достоевскому мысли Страхова о русской литературе как проявлении «душевной мощи великого народа» (С. 13), об «историческом и вековечном значении Пушкина» (С. 56).

11 Речь идет о цикле статей Белинского о Пушкине, публиковавшемся в «Отечественных записках» в 1843—1846 гг. (см.: Белинский. Т. 7. С. 97—582).

12 По-видимому, подразумеваются следующие слова Белинского из статьи «Несколько слов о поэме Гоголя: „Похождения Чичикова, или Мертвые души” (Москва, 1842)»: «... мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине: ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени; он также менее теряется в разнообразии создаваемых им объектов и более дает чувствовать присутствие своего объективного духа, который должен быть солнцем, освещающим создания поэта нашего времени. Повторяем: чем выше достоинство Гоголя как поэта, тем важнее его значение для русского общества» (Белинский. Т. 6. С. 259).

13 Действительно, А. А. Григорьев первым откликнулся на пьесу Островского «Семейная картина» (Москвитянин. 1855. № 3. Февр.; см.: также: Григорьев А. А. Соч. СПб., 1876. Т. 1. С. 114), а в 1863 г. назвал молодого писателя «первым и единственным русским драматургом» (Якорь. 1863. № 6. С. 108).

14 Имеется в виду, по-видимому, следующее суждение Страхова: «При Бородине все другие отношения сгладились и исчезли; друг против друга стояли два народа — один нападающий, другой защищающийся. <...> Вопрос о национальностях был поставлен на Бородинском поле, и русские решили его здесь в первый раз в пользу национальностей <...> и можно бы сказать, что на эту мысль написано всё это произведение» (З. 1869. № 1. Раздел «Критика». С. 149—152).

15 Корреспондент «Голоса», упрекнув Страхова за то, что статья его в сущности «вовсе не серьезна, потому что повторяет всё то, что давно уже говорилось о таланте графа Толстого», подчеркнул, что «во взгляде на исторические события автор разделяет ребячески-фаталистические понятия автора» (Г. 1869. 19 февр. (3 марта). № 50).

16 По-видимому, Достоевский имеет в виду противопоставление «Войны и мира» произведениям с «запутанными и таинственными приключениями», «описанием грязных и ужасных сцен» и «изображением страшных душевных мук» (З. 1869. № 1. Раздел «Критика». С. 149). Возможно, Достоевский почувствовал намек на «Идиота», о котором Страхов обещал написать статью и не выполнил этого обещания.

17 Речь идет о следующих страховских «ламентациях» из письма от 29—31 января 1859 г.: «Начал писать Вам с радостным духом и с самохвальством, а сегодня готов только ругаться и плакаться. Типография медленно работает и задерживает выход книжки. <...> Кашпирев — чудесный человек, но такой хомяк, так привык к дворянской лени и бездеятельности, вдобавок так холоден и спокоен, что выводит меня из себя. <...> Не стану Вам всего рассказывать, но Вы легко поймете, что было и есть немало и других дурных элементов. <...> В этих волнениях и заботах теперь вся моя жизнь» (Шестидесятые годы, С. 261).

18 Роман Писемского (см. примеч. 3) был напечатан вслед за стихотворением А. Н. Майкова «Дорог мне, перед иконой...» («У часовни») (ср. примеч. 24 к письму 134), открывавшим номер. Причем стихотворение было набрано более крупным шрифтом, чем роман; далее же с каждой вещью шрифт уменьшался.

19 В первом номере «Зари» были опубликованы две главы труда Данилевского «Россия и Европа»: «I. 1864 и 1854 годы. — Вместо введения» и «II. Почему Европа враждебна России?».

20 В номере была лишь одна статья — страховская (о ней см. выше); к статьям Достоевский, по-видимому, отнес и «Театральные заметки» Л. Н. А<нтропо>ва, посвященные разбору произведений В. А. Дьяченко, И. В. Самарина, Д. И. Стахеева и новой комедии Островского «На всякого мудреца довольно простоты».

21 Вероятно, речь идет о К. Немшевиче, печатавшемся в трех последних номерах «Эпохи» (1864. № 12; 1865. № 1,2).

22 См. примеч. 20.

23 Высоко ценя критический талант А. А. Григорьева («Без сомнения, — писал он в 1864 г., — каждый литературный критик должен быть в то же время и сам поэт; это, кажется, одно из необходимейших условий настоящего критика. Григорьев был бесспорный и страстный поэт...» — ПСС. Т. XX. С. 136), Достоевский весьма одобрительно относился и к особенностям формы, характерным для работ Страхова, — логике, ясности и простоте изложения.

24 Роман И. А. Гончарова «Обрыв» печатался в 1869 г. в «Вестнике Европы» (№ 1—5). До этого начальные главы романа появились на страницах «Современника» (1860. № 2) и «Отечественных записок» (1861. № 1). Достоевский отвечает на следующие слова Страхова из его письма от 29—31 января 1869 г.: «Кстати, „Обрыв” Гончарова есть истинное безобразие. Эти лица из какого-то большого света — чистая выдумка, на ногах не стоят, а публику интересуют» (Шестидесятые годы. С. 262). В этом суждении имеются в виду петербургские главы романа, которыми сам Гончаров был неудовлетворен.

25 Речь идет о повести И. С. Тургенева «Несчастная», напечатанной в «Русском вестнике» (1869. № 1).

26 В письме от 29—31 января 1869 г. Страхов писал Достоевскому: «А я обещаюсь Вам написать об „Идиоте”, которого читаю с жадностью и величайшим вниманием» (Шестидесятые годы. С. 262). Однако он так и не написал обещанного «разбора».

27 В публицистике и в письмах Достоевского 1860—1870-х гг. часто встречаются высказывания о «фантастическом» характере самой русской жизни пореформенного периода, что обусловило и определение писателем своего реализма как «фантастического» (см., например, письмо 134, главу «Нечто о вранье» «Дневника писателя» 1873 г. — наст. изд. Т. 12. С. 138; главу вторую (§ 1) мартовского выпуска «Дневника писателя» 1876 г. — наст. изд. Т. 13. С. 104).

28 В письме от 29—31 января 1869 г. Страхов писал: «Напишите Вы нам что-нибудь — покорно просим и Кашпирев, и Данилевский, и Градовский, и я. Нужно ли Вам говорить, что в „Заре” Вам так же развязаны руки, как во „Времени”?» (Шестидесятые годы. С. 261).

29 См. письма 134, примеч. 11; 136, примеч. 6.

30 Соглашение между Достоевским и «Зарей» не состоялось, поскольку редакция не смогла выслать деньги сразу. К работе над «повестью» или «романом» Достоевский не приступил. Но в письме к Страхову от 18 (30) марта 1869 г. (см. письмо 139) предложил «Заре» рассказ «листа в 2 печатных» («Вечный муж»). Это предложение было принято.

31 М. Г. Сватковская должна была внести проценты за заложенные вещи Достоевских.

32 В письме от 3—8 марта 1869 г. Майков писал Достоевскому: «Сейчас был у меня Страхов и сказал, что Вы опять пишете ему, будто я сержусь. Это уж из рук вон! Впрочем, предоставляю ему отвечать и прошу его быть моим адвокатом» (Майков А. Н. Письма к Достоевскому. С. 77).

33 См. письмо 123, примеч. 10.

(1) было: Именно

(2) далее начато: Рутина

(3) далее было начато: какого-ниб<удь>

(4) далее было начато: и сраж<аясь>

(5) фраза: Кстати... ... статья! - вписана в конце письма

(6) было: а. придаст статье б. придаст существованию

(7) было: сил

(8) далее было: иметь

(9) далее было начато: достав<ить>

11  ​​​​ Чехов пишет

И. Э. БРАЗУ

11 марта 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ. 97 11/III.

Милостивый государь

Иосиф Эммануилович!

Мой друг Левитан, пейзажист, сообщил мне, что Вы согласились написать мой портрет для П. М. Третьякова и что остановка теперь только за мной. Он спрашивает в своем письме, когда я могу приехать в Петербург. Всю весну до июня я буду занят одной земской постройкой, но для портрета я могу все бросить и приеду, когда прикажете. Легче всего мне выбраться из дому на 6 - 7-й неделе поста или во второй половине мая.

Желаю Вам всего хорошего и, если позволите, крепко жму Вашу руку.

Искренно Вас уважающий и преданный

А. Чехов.

В этот же день Чехов пишет

В. Ф. КОМИССАРЖЕВСКОЙ

11 марта 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Москов. губ. 97 11/III.

Многоуважаемая Вера Федоровна, мне не хочется в Петербург, но меня зовут туда, чтобы писать с меня портрет. Я написал художнику, что могу приехать на 6 - 7 неделе поста или во второй половине мая. Как бы ни было, Вашим приглашением я воспользуюсь непременно и приеду к Вам (Екатерининский канал, 72, близ Кукушкина моста - так ведь?) в первый же день по приезде в Петербург. Если не застану, то приду в другой раз.

Только вот беда: мне кажется, что это письмо не дойдет до Вас, так как в адресе, который Вы прислали, я не разобрал одного слова. Какое-то слово вроде Шексна. Ну, да бог милостив, авось дойдет.

За фотографию большое спасибо, за письмо также. Всего Вам хорошего, не хворайте, и не забывайте преданного Вам

А. Чехова.

В этот же день Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

11 марта 1897 г. Мелихово.

Повсекакий!

Полагая, что ты уже доехал до Петербурга, предписую тебе отправиться в Медицинский департамент и взять там копию со свидетельства о явке моей к исполнению воинской повинности; или попроси, чтобы сказали, достаточно ли этого свидетельства, чтобы быть спокойным относительно своей правоспособности. Если достаточно, тогда копии не надо. В департаменте моя медаль в память Александра III, которую возьми и носи ежедневно, я же никому не скажу, что она моя.

Надо трудиться. Поэтому сходи в контору императорских театров и скажи, чтобы мне выслали условие для подписи, и заяви, что присланное условие утеряно добрым г. Сувориным.

Я требую также, чтобы ты сходил в типографию Суворина и взял обратно материал, который еще осенью я выслал для новой книжки. Книжка не печатается, и я боюсь, как бы Упокоевы и Не-упокоевы не потеряли оригинала.

Если же ты не исполнишь всего этого, то я не дам тебе штанов, когда ты облюешь свои. Ничего не дам.

Птицы едят семя и благодарят тебя за благодеяние. Саша, как приятно быть добрым!..

Сейчас за чаем Виссарион разводил о том, что необразованные лучше образованных. Я вошел, он замолчал.

Скоро приеду в Петербург и буду с тебя взыскивать, а пока низко кланяюсь и желаю твоему семейству всего хорошего.

Я надавал тебе в этом письме поручений ввиду твоих жалоб на то, что я к тебе редко обращаюсь. Стало быть, ты сам виноват. Впрочем, если не исполнишь поручений, то я тебя, так и быть уж, сечь не буду.

Твой А. Чехов.

97 11/III.

16  ​​​​ ДР Топоркова

16 (или 17) марта 1889 года в Петербурге родился Василий Осипович Топорков, русский актёр театра и кино, театральный режиссёр, теоретик работы актёра, педагог.

С 1927 года работал во МХАТе, где подготовил под руководством К. С. Станиславского роли Ванечки в «Растратчиках» В. П. Катаева и Чичикова в «Мёртвых душах» по Н. В. Гоголю.

Топорков - актёр широкого творческого диапазона, блестящий мастер внешнего и внутреннего перевоплощения. Игра актёра отличалась органичностью, острым, выразительным внешним рисунком.

С 1939 года занимался режиссурой. Режиссёр-постановщик спектаклей «Последние дни», «Тартюф» во МХАТе СССР имени М. Горького; «Азорские острова» и «Весенний смотр» в Московском театре Сатиры.

Топорков – автор книг «Станиславский на репетиции», «О технике актера» и статей об учении Станиславского. Преподавал в студии А. Д. Дикого и в Школе-студии МХАТ (с 1948 года профессор), в частности вместе со своим учеником П. М. Ершовым, признанным продолжателем развития «системы Станиславского».

Учениками Василия Осиповича Топоркова в школе-студии МХАТ являются В. И. Гафт, Л. К. Дуров, О. Н. Ефремов, О. П. Табаков, Е. Я. Урбанский. Тепло вспоминали занятия педагога А. А. Гончаров, Н. П. Караченцов и другие известные театральные деятели.

Умер Топорков в Москве 25 августа 1970 года.

17  ​​ ​​​​ Чехов пишет

С. И. ШАХОВСКОМУ

17 марта 1897 г. Мелихово.

17 март.

Дорогой Сергей Иванович, была у меня Шибаева и просила уплатить ей за лес теперь же, до 25 марта. Ссылается на платеж по векселю и проч. и проч. Я написал H. H. Хмелеву, просил денег и напомнил ему об его обещании выдать нам тысячу рублей в этом году, до собрания. Вчера пришел от него ответ. Он пишет, что как скоро уездная управа вышлет в губернскую приговоры обществ и свое поручительство, в тот же день будет выслана и ассигновка на тысячу рублей. Он пишет, что уездная управа в своей просьбе о выдаче пособия и ссуды должна указать, взамен какой из предположенных на 1897 г. к постройке школ испрашиваются эти деньги; в числе школ, намеченных для постройки на нынешний год, есть несколько таких (по его словам), которые не будут выстроены в этом году, наприм<ер> Ситне-Щелкановская. Поручиться за нас можно, так как у нас уже свезено материала и сделано несравненно более, чем на тысячу-в этом можно убедиться каждый час.

В Р. S. Никол<ай> Николаевич пишет, что если уездная управа не найдет возможным поручиться за уплату ссуды, то придется ограничиться в нынешнем году только выдачею 500 руб. безвозвратного пособия, но что во всяком случае отношение об этом уездной управы должно быть налицо, иначе деньги не будут отпущены.

Я уже писал об этом В. Е. Чельцову, а сегодня пишу Вам в надежде, что вопрос будет решен так или иначе до 25-го марта. В прошлом году Шибаев ждал деньги полгода, а часть уплатил я ему только в этом году; конечно, может он подождать и теперь, но он так старается, что как-то неловко не выручить его.

Я писал уже Вам насчет овса и клевера. А когда пришлете косы?

Я осматривал старую новоселковскую школу; мне кажется, что она годилась бы для хорошей людской; придется только прибавить один венец.

Желаю Вам всего хорошего, храни Вас Аллах. Жму руку.

Ваш А. Чехов.

17-го вечер. Получен овес.

Жеребец привез овес, клевер и тимофеевку. Большое Вам спасибо от меня и от сестры. Мешки оставляем за собой; я писал, что нужен один пуд клевера, но это ничего, что Вы прислали два. Излишек я пущу в дело.

При сей оказии посылаю книгу для земской библиотеки.

Еще раз спасибо.

Ваш А. Чехов.

18  ​​ ​​​​ Чехов пишет

Л. А. АВИЛОВОЙ

18 марта 1897 г. Мелихово.

18 март.

Сердитая Лидия Алексеевна, мне очень хочется повидаться с Вами, очень - несмотря даже на то, что Вы сердитесь и желаете мне всего хорошего «во всяком случае». Я приеду в Москву до 26 марта, по всей вероятности в понедельник, в 10 часов вечера; остановлюсь в Больш<ой> московской гостинице, против Иверской. Быть может, приеду и раньше, если позволят дела, которых у меня - увы! - очень много. В Москве я пробуду до 28-го марта и затем, можете себе представить, поеду в Петербург.

Итак, до свиданья. Смените гнев на милость я согласитесь поужинать со мной или пообедать. Право, это будет хорошо. Теперь я не надую Вас ни в каком случае; задержать дома меня может только болезнь.

Жму Вам руку, низко кланяюсь.

Ваш А. Чехов.

Последняя фраза Вашего письма - «Я, конечно, поняла». Что Вы поняли?

В тот же день Чехов пишет еще два письма:

И. Э. БРАЗУ

18 марта 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Москов. губ. 97 18/III.

Многоуважаемый

Иосиф Эммануилович!

Итак, я приеду в Петербург в начале шестой недели и даже немного ранее, этак, примерно, 28 - 29 марта. По приезде тотчас же явлюсь к Вам, а пока позвольте пожелать Вам всего хорошего.

Уважающий Вас А. Чехов.

Г. М. ЧЕХОВУ

18 марта 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Москов. губ. 97 18/III.

Милый Жоржик, получил я от тебя из Анапы два письма, но не ответил тебе ни разу; причина тому, во-первых, недосуг: много всякой работы, много хлопот, ибо от юности моея мнози борют мя страсти; и во-вторых, не о чем было писать. Жизнь проходит однообразно, и нечем похвастать.

У нас снег; грачи прилетели, но скворцов еще нет; погода промозглая, дорога портится, одним словом, скверно. Зато, небось, в Таганроге уже настоящая весна! Завидую тебе и буду завидовать до середины апреля, когда, вероятно, и у нас будет хорошо.

На шестой неделе поста уезжаю в Петербург, куда вызывают меня, чтобы писать с меня портрет для Третьяковской галереи. Возвращусь к Страстной неделе и проживу дома до конца мая. У меня и в этом году постройка: строю школу в селе Новоселках (на середине пути от станции до Мелихова).

Новостей нет никаких. Хина ощенилась, привела на свет рыженького щепка, которого мы за его солидность прозвали Майором. На днях этот Майор издох. Была у нас, если помнишь, большая дворовая собака Шарик. И этот Шарик тоже издох. Ему перегрыз горло Заливай, гончий, которого подарили нам. Вот и все наши новости.

Теперь просьба. Недавно таганрогская гимназия праздновала 100-летний юбилей, и директор издал историческую записку - об этом я читал во «Всемирной иллюстрации». Будь благодетелем, так или иначе достань эту историю и пришли мне в Лопасню заказной бандеролью. Лучше всего, если бы ты повидался с директором и лично попросил у него для меня его великое произведение; и кстати узнал бы ты у него, освобожден ли от платы Вениамин Евтушевский. Скажу тебе по секрету: за Вениамина внес я плату за первое полугодие с условием, что благотворительное общество (при гимназии) взнесет за второе. Это условие передано мною в совет гимназии через M. H. Псалти, и если оно принято, то я буду держаться его и во все последующие годы - так передай директору. Андрею же Павловичу и своей маме ничего не говори; я тогда обманул их, сказав, что был у директора.

Что Володя? Как его дела и успехи? Напиши поподробнее. Тете и сестрам низко кланяюсь, а тебе крепко жму руку. Будь здоров и прости своего брата за неаккуратность.

Твой А. Чехов.

22  ​​​​ Чехов пишет

Л. А. АВИЛОВОЙ

22 марта 1897 г. Москва.

Большая московс. гост., № 5.

Суббота.

Я приехал в Москву раньше, чем предполагал. Когда же мы увидимся? Погода туманная, промозглая, а я немного нездоров, буду стараться сидеть дома! Не найдете ли Вы возможным побывать у меня, не дожидаясь моего визита к вам? Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

24 ​​ Чехов пишет

Л. А. АВИЛОВОЙ

24 марта 1897 г. Москва.

Вот Вам мое преступное curriculum vitae:*

В ночь под субботу я стал плевать кровью. Утром поехал в Москву. В 6 часов поехал с Сувориным в Эрмитаж обедать и, едва сели за стол, как у меня кровь пошла горлом форменным образом. Затем Суворин повез меня в «Славянский базар»; доктора; пролежал я более суток - и теперь дома, т. е. в Больш<ой> московской> гостинице.

Ваш А. Чехов.

Понедельник.

* жизнеописание (лат.)

26 ​​ Чехов пишет

E. M. ШАВРОВОЙ-ЮСТ

26 марта 1897 г. Москва.

26 март.

Увы и ах! Я приехал уже в Москву, чтобы затем продолжать свой путь на север, как вдруг с моими легкими случился скандал, пошла горлом кровь - и вот я лежу в клиниках и пишу на бумаге, на которой, как видите, только что стоял графин.

Меня выпустят отсюда, но, говорят, это случится не раньше Пасхи… Пишите мне, а то я подохну с тоски.

Москва, Девичье поле, клиника проф. Остроумова.

Увы, увы! Пришлите мне чего-нибудь съедобного, наприм<ер>, жареную индейку, а то мне ничего не дают, кроме холодного бульона.

Привет Вам, крепко жму руку.

Ваш калека

А. Чехов.

На конверте:

Петербург

Ее высокоблагородию

Елене Михайловне Юст

Фурштадтская, 8.

27 ​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

27 марта 1897 г. Москва.

Меня выпустят из клиники только в Страстную пятницу - не раньше. В Петербург запрещают ехать. Пишу лежа. Кровь идет помаленьку.

Мне привезли из дому телеграмму, в которой Настя приглашает меня на спектакль. Передайте, что я благодарю от всей души.

Пишите, а то скучно чертовски. Спасибо Васе, присылает газеты.

Будьте здоровы!

Ваш А. Чехов.

97 27/III.

M. П. ЧЕХОВОЙ

27 марта 1897 г. Москва.

Маша, притащи мне осьмушку чаю и немножко одеколона.

Будь здорова.

97 27/III.

через час после твоего ухода.

На обороте:

Здесь

Марии Павловне Чеховой

Сухаревская Садовая, д. Кирхгоф, № 17.

Твой А. Чехов.

28 ​​ ДР Горького

Горький незадолго до возвращения писал Р. Роллану:

" Дело в том, что жена Ленина, человек по природе неумный, страдающий базедовой болезнью и, значит, едва ли нормальный психически, составила индекс контрреволюционных книг и приказала изъять их из библиотек. Старуха считает такими книгами труды Платона, Декарта, Канта, Шопенгауэра, Спенсера, Маха, Евангелие, Талмуд, Коран, книги Ипполита Тэна, В. Джемса, Гефдинга, Карлейля, Метерлинка, Ницше, О. Мирбо, Л. Толстого и еще несколько десятков таких же «контрреволюционных» сочинений.

Лично для меня, человека, который всем лучшим своим обязан книгам и который любит их едва ли не больше, чем людей, для меня - это хуже всего, что я испытал в жизни, и позорнее всего, испытанного когда-либо Россией. Несколько дней я прожил в состоянии человека, готового верить тем, кто утверждает, что мы возвращаемся к мрачнейшим годам средневековья. У меня возникло желание отказаться от русского подданства, заявив Москве, что я не могу быть гражданином страны, где законодательствуют сумасшедшие бабы. Вероятно, это было бы встречено смехом и, конечно, ничего не поправило бы".

Цитаты из писем Горького (1909, 1924 гг.) по изданию:

М. Горький Полн. собр. соч. Письма Т. 7, М. 2001, Т. 14, 2009.

28  ​​​​ Чехов пишет

Л. А. АВИЛОВОЙ

28 марта 1897 г. Москва.

Ваши цветы не вянут, а становятся всё лучше. Коллеги разрешили мне держать их на столе. Вообще Вы добры, очень добры, и я не знаю, как мне благодарить Вас.

Отсюда меня выпустят не раньше Пасхи; значит, в Петербург попаду я не скоро. Мне легче, крови меньше, но всё еще лежу, а если пишу письма, то лежа.

Будьте здоровы. Крепко жму Вам руку.

Ваш А. Чехов.

97 28/III.

29  ​​​​ Четыре письма Чехова от 29 марта 1897 года

А. С. СУВОРИНУ

29 марта 1897 г. Москва.

Крови меньше, но положение неопределенное. Неизвестно, когда выпустят. Пришлите имя, отчество, адрес Носилова. Кланяюсь Анне Ивановне, Насте, Боре, Эмили. Приходил Толстой.

Чехов.

На обороте:

Петербург. Суворину.

П. М. ТРЕТЬЯКОВУ

29 марта 1897 г. Москва.

Милостивый государь

Павел Михайлович.

Я написал И. Э. Бразу, что буду у него в конце пятой недели поста, и уже поехал в Петербург, но в Москве неожиданно задержало меня кровохарканье и теперь я лежу в клинике Остроумова и неизвестно, когда меня отсюда выпустят.

Во всяком случае до мая я едва ли попаду в Петербург.

Не знаю, как мне благодарить Вас, многоуважаемый Павел Михайлович. О своей болезни я напишу Иосифу Эммануиловичу, напишу лежа, потому что иначе мне запрещено писать.

Позвольте пожелать Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий и преданный

А. Чехов.

97 29/III.

И. Э. БРАЗУ

29 марта 1897 г. Москва.

Многоуважаемый

Иосиф Эммануилович!

Я поехал к Вам, но на пути в Москве со мной произошел неприятный казус: доктора арестовали меня и засадили в клинику. ​​ У меня кровохарканье; теперь легче, но положение неопределенное, неизвестно, когда меня выпустят на свободу. Вероятно, ранее мая я не попаду в Петербург. Где Вы будете жить летом?

Желаю Вам всего хорошего. Мой адрес до выздоровления: Москва, Девичье поле, клиника проф. Остроумова.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

97 29/III.

Ф. О. ШЕХТЕЛЮ

29 марта 1897 г. Москва.

Милый Франц Осипович, большущее Вам спасибо! Получил всё и уже съел половину. Вино мне разрешили именно то самое, которое у Вас есть. Одной бутылки совершенно достаточно, хватит до Пасхи.

Третьякову я написал.

Дела мои как будто бы лучше, но кровь всё еще течет из непоказанного места.

Будьте здоровы, голубчик. Спасибо еще раз.

Ваш А. Чехов.

97 29/III.

30  ​​ ​​​​ Достоевский Ф. М. - Страхову Н. Н

18 (30) марта 1869. Флоренция

Во-первых, благодарю Вас, многоуважаемый Николай Николаевич, за то, что не замедлили Вашим ответом: в моих обстоятельствах это составляет половину дела, потому что определяет мои занятия и намерения. Благодарю Вас, во-вторых, за распоряжение о присылке "Зари", а в-третьих - за доброе известие об Аполлоне Николаевиче. Я напишу ему сам, в ответ на его письмо, на днях. Если он меня Вам хвалил, то будьте уверены, что и я его постоянно. В это последнее время недоумения, происшедшего от моей мнительности, я ни капли не потерял к нему моего сердечного расположения. А о том, что он хороший и чистый человек, - в этом для меня слишком давно нет сомнения, и я весьма рад, что Вы с ним так сошлись.

Если "Заря" не имеет покамест такого успеха, какого бы желательно, то ведь все-таки же она имеет успех и почти значительный, а это не шутка.1 Хоть третью тысячу подписчиков вы, может быть, и не доберете, но, поддержав успех в продолжение года, вы, повторяю это с упорством, станете на твердое основание. Из ежемесячных журналов нет ни одного с таким точным и твердым направлением. Второй номер на меня произвел чрезвычайно приятное впечатление.2 Про Вашу статью и не говорю. Кроме того, что это - настоящая критика, - именно то самое слово, которое теперь всего необходимее и всего более разъясняет дело.3 Статья же Данилевского, в моих глазах, становится всё более и более важною и капитальною. Да ведь это - будущая настольная книга всех русских надолго; и как много способствует тому язык и ясность его, популярность его, несмотря на строго научный прием.4 Как хотелось бы мне поговорить об этой статье с Вами, именно с Вами, Николай Николаевич; но слишком много надо говорить. Она до того совпала с моими собственными выводами и убеждениями, что я даже изумляюсь, на иных страницах, сходству выводов; многие из моих мыслей я давно-давно, уже два года, записываю, именно готовя тоже статью, и чуть не под тем же самым заглавием, с точно такою мыслию и выводами.5 Каково же радостное изумление мое, когда встречаю теперь почти то же самое, что я жаждал осуществить в будущем, - уже осуществленным - стройно, гармонически, с необыкновенной силой логики и с тою степенью научного приема, которую я, конечно, несмотря на все усилия мои, не мог бы осуществить никогда. Я до того жажду продолжения этой статьи, что каждый день бегаю на почту и высчитываю все вероятности скорейшего получения "Зари" (и хоть бы по три-то главы печатала редакция вместо двух! Прочтешь две главы и думаешь: целый месяц еще, а пожалуй и 40 дней! - так как "Заря" все-таки не отличается же аккуратностию выхода, не правда ли?). Потому еще жажду читать эту статью, что сомневаюсь несколько, и со страхом, об окончательном выводе; я всё еще не уверен, что Данилевский укажет в полной силе окончательную сущность русского призвания, которая (1) состоит в разоблачении перед миром русского Христа, миру неведомого и которого начало заключается в нашем родном православии. По-моему, в этом вся сущность нашего будущего цивилизаторства и воскрешения хотя бы всей Европы и вся сущность нашего могучего будущего бытия. Но в одном слове не выскажешься, и я напрасно даже заговорил. Но одно (2) еще выскажу: не может такое строгое, такое русское, такое охранительное и зиждительное направление журнала не иметь успеха и не отозваться радостно в читателях, после нашего жалкого, напускного, с раздраженными нервами, одностороннего и бесплодного отрицания.

2-я книжка "Зари" составлена, кроме того, обильно. В ней есть очень хорошие статьи. (3) Приятно видеть книжку.

Но несколько строк в Вашем письме, многоуважаемый Николай Николаевич, на время весьма удивили меня. Что это Вы пишете - и с такою тоской, с такою видимою грустию, - что статья Ваша не имеет успеха, не понимают, не находят ее любопытною. Да неужели ж Вы, действительно, убеждены были, что все так, тотчас же, и поймут? По-моему, это было бы даже плохою рекомендациею для статьи. Что слишком скоро и быстро понимается, - то не совсем прочно. Белинский только в конце своего поприща заслужил известность желаемую, а Григорьев так и умер, ничего почти не достигнув при жизни. Я привык Вас до того уважать, что считал Вас мудрым и для этого обстоятельства. Сущность дела так тонка, что всегда улетает от большинства; они понимают, когда уже очень разжуют им, а до того им кажется всегда всякая новая мысль не особенно любопытною. И чем проще, чем яснее (то есть чем с большим талантом) она изложена, - тем более и кажется она слишком простою и ординарною. Ведь это закон-с! Простите меня, но я даже усмехнулся на Ваше, очень наивное, выражение, что "не понимают люди даже очень смышленые". Да эти-то скорей других и всегда не понимают и даже вредят пониманию других, - и это имеет свои причины, слишком ясные, и конечно, тоже закон. Но ведь сами же говорите Вы, что за Вас восторженно стоят и Градовский, и Данилевский, что Аксаков к Вам заехал и т. д.6 Мало Вам этого? Но я все-таки твердо уверен, что в Вас настолько есть самосознания и внутренней потребности движения вперед, что Вы не потеряете уважения к своей деятельности и не оставите дела! А то не пугайте, пожалуйста. Вы уйдете "Заря" распадется.

Теперь о делах: личные, денежные обстоятельства мои теперь несколько поисправились присылкою от Каткова, который видимо ценит меня как сотрудника, а я ему за это очень благодарен. Но я до того зануждался, что и эти присланные деньги мне помогли почти только на минуту. Очень скоро я буду опять нуждаться; но поверьте мне, многоуважаемый Николай Николаевич, что не одни деньги, а истинное сочувствие к "Заре" (в котором Вы-то, может быть, сомневаться не будете) возбуждают мое желание в ней участвовать. Несмотря на всё это, я не могу никак принять предложение Кашпирева, в том виде, как Вы изобразили в Вашем письме, - именно потому, что это для меня физически невозможно. Тысяча рублей, да еще с рассрочкой (и первая выдача не сейчас, а сейчас-то и составляет главное) - для меня теперь слишком мало. Согласитесь сами, что заняться вещью, говоря относительно, объемистою, в 10, в 12 листов, - и во всё это время иметь в виду только тысячу рублей, чуть не до сентября, в моем положении слишком недостаточно. Конечно, и прежде, делая такое предложение, я был бы в тех же условиях. Но настоятельная нужда моя была, месяц назад, ПРИ МОЛЧАНИИ "РУССКОГО ВЕСТНИКА", до того сильна, что тысяча рублей сейчас и разом имела для меня чрезвычайную ценность. Теперь же мне выгоднее сесть, и сесть как можно скорее, за роман на будущий год в "Русский вестник", который до того времени не оставит меня без денет, да и расставаться с Катковым я никогда не был намерен. Но вот что я могу, в настоящую минуту, представить "Заре" вместо прежних условий и в том случае, если все-таки хоть сколько-нибудь оценят мое сотрудничество и предложение мое не будет противуречить видам журнала.

У меня есть один рассказ, весьма небольшой, листа в 2 печатных, может быть, несколько более (в "Заре", может быть, займет листа 3 или даже 3 1/2). Этот рассказ я еще думал написать четыре года назад, в год смерти брата, в ответ на слова Ап<оллона> Григорьева, похвалившего мои "Записки из подполья" и сказавшего мне тогда: "Ты в этом роде и пиши". Но это не "Записки из подполья"; это совершенно другое по форме, хотя сущность - та же, моя всегдашняя сущность, если только Вы, Николай Николаевич, признаете и во мне, как у писателя, некоторую свою, особую сущность. Этот рассказ я могу написать очень скоро, - так как нет ни одной строчки и ни единого слова, неясного для меня в этом рассказе. Притом же много уже и записано (хотя еще ничего не написано).7 Этот рассказ я могу кончить и выслать в редакцию гораздо раньше первого сентября (хотя, впрочем, думаю, вам раньше и не надо; не в летних же месяцах будете вы меня печатать!). Одним словом, я могу его выслать даже через два месяца. И вот всё, чем в нынешнем году я в состоянии принять участие в "Заре", несмотря на всё желание писать туда, где пишете Вы, Данилевский, Градовский и Майков. Но вот при этом мои условия, которые и прошу Вас передать, в ответ на первый ответ, Кашпиреву.

Я прошу, во-первых, СЕЙЧАС вперед, - 300 рублей. Из них 125 рублей, немедленно (в случае согласия), прошу Вас, (4) Николай Николаевич, очень, - передать Марье Григорьевне Сватковской (адресс я Вам писал в прошлом письме), остальные же 175 рублей выслать мне, сюда во Флоренцию, не более как через месяц от сегодняшнего числа (то есть от 30/18 марта), то есть я бы желал, чтоб к 18-му апреля, нашего стиля, эти 175 руб. были уже здесь у меня. В таком случае я, через два месяца, вышлю повесть и постараюсь не сконфузиться, то есть представить работу по возможности лучше. (Не за деньги же я выдумываю сюжеты; не было бы у меня замышлено рассказа, то я бы и не представлял условий.)

Теперь, Николай Николаевич, не рассердитесь (дружески прошу) за эту условность, за торг и т. д. Это вовсе не торг, - это точное и ясное изложение моих обстоятельств, и чем точнее, чем яснее, - тем ведь и лучше в делах. Но я слишком хорошо Вас-то, по крайней мере, знаю, чтоб быть уверенным в Вашем на меня взгляде. Не писали бы Вы мне таких добрых писем, если б не уважали меня до известной степени и как человека, и как литератора. А Ваше мнение я всегда (и во всех наших отношениях) ценил.

Теперь собственно к Вам большущая просьба, Николай Николаевич: уведомьте меня о решении Кашпирева8, немедленно, по получении письма моего. Это необходимо мне крайне, для распределения моих расчетов и, главное, занятий. Если будете заняты, то напишите только хоть несколько уведомляющих строк. (5)

Адресс Марьи Григорьевны Сватковской:

на Песках, напротив Первого Военно-сухопутного госпиталя, по Ярославской улице, дом № 1-й (хозяйке дома), то есть в собственном доме.

До свидания, многоуважаемый и добрейший Николай Николаевич. Ваши письма для меня составляют слишком многое. Анна Григорьевна Вам очень кланяется. А я Вам совершенно преданный

Федор Достоевский.

Р. S. Плата за мой лист прежняя, как я уже и писал: ​​ 150 руб. с листа печати "Русского вестника". Само собою, что если в повести будет более 2-х листов, то редакция "Зари" доплатит остальное.

Р. S. Кто это говорил Вам дурно про мое здоровье: здоровье мое чрезвычайно хорошо, а припадки хоть и продолжаются, но буквально вдвое реже, чем в Петербурге, по крайней мере, с переселения в Италию.

Примечания:

1 Достоевский откликается на следующее сообщение Страхова в письме от 29 января 1869 г.: «... первая книжка («Зари» — Ред.) произвела дурное впечатление, это ужасно скверно; придется долго поправляться. Но все-таки совершенно верно, что у нас две тысячи подписчиков» (Шестидесятые годы. С. 262).

2 В № 2 «Зари» кроме статей Страхова и Н. Я. Данилевского были напечатаны стихотворение А. Н. Майкова «Сабля царя Вукашина. Из сербских народных песен», ошибочно приписанное А. А. Фету стихотворение «Дикарка», продолжение романов А. Ф. Писемского «Люди сороковых годов» и В. П. Клюшникова «Цыгане», а также статьи А. В. Рачинского и П. К. Щебальского.

3 Во второй (З. 1869. № 2) статье о «Войне и мире» Страхов сопоставлял роман Л. Н. Толстого с пушкинскими «Капитанской дочкой» и «Повестями Белкина». Не претендуя на широкие обобщения, Страхов, по его словам, стремился дать в своей статье лишь «некоторые черты частной характеристики „Войны и мира”» (З. 1869. № 2. С. 151).

4 В № 2 «Зари» были напечатаны третья и четвертая главы работы Данилевского «Россия и Европа».

5 Историко-философская концепция Востока и Запада, в основе которой лежала идея особой роли России, призванной объединить славянский мир и нравственно обновить духовно разлагающуюся буржуазную Европу, помочь общему движению народов к «мировой гармонии», сложилась у Достоевского уже ко времени работы над романом «Идиот». Указанный Достоевским замысел статьи на эту тему (вероятно, для задумывавшегося им в это время периодического издания) реализован не был, но названный круг идей был подробно обоснован им в «Дневнике писателя» 1876, 1877, 1881 гг.

6 В письме от 29—31 января 1869 г. Страхов писал Достоевскому: «Московские славянофилы благосклонны к „Заре”. Аксаков сделал экстраординарные визиты — мне и Градовскому...» (Шестидесятые годы. С. 262). Речь идет об И. С. Аксакове.

7 Сохранился набросок, сделанный Достоевским в феврале—марте 1869 г. и озаглавленный «План для рассказа (в «Зарю»)» (подробно о нем см.: ПСС. Т. IX. С. 492—494).

8 В. В. Кашпирев удовлетворил просьбу Достоевского.

(1) далее было: есть

(2) далее было: знаете

(3) далее было: критические

(4) далее было: очень

(5) далее было начато: и это во всяк<ом>

Апрель ​​ 

1 ​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

1 апреля 1897 г. Москва.

Доктора определили верхушечный процесс в легких и предписали мне изменить образ жизни. Первое я понимаю, второе же непонятно, потому что почти невозможно. Велят жить непременно в деревне, но ведь постоянная жизнь в деревне предполагает постоянную возню с мужиками, с животными, стихиями всякого рода, и уберечься в деревне от хлопот и забот так же трудно, как в аду от ожогов. Но всё же буду стараться менять жизнь по мере возможности, и уже через Машу объявил, что прекращаю в деревне медицинскую практику. Это будет для меня и облегчением, и крупным лишением. Бросаю все уездные должности, покупаю халат, буду греться на солнце и много есть. Велят мне есть раз шесть в день и возмущаются, находя, что я ем очень мало. Запрещено много говорить, плавать и проч., и проч.

Кроме легких, все мои органы найдены здоровыми, все органы; что у меня иногда по вечерам бывает импотенция, я скрыл от докторов.

До сих пор мне казалось, что я пил именно столько, сколько было не вредно; теперь же на поверку выходит, что я пил меньше того, чем имел право пить. Какая жалость!

Автора «Палаты № 6» из палаты № 16 перевели в № 14. Тут просторно, два окна, потапенковское освещение, три стола. Крови выходит немного. После того вечера, когда был Толстой (мы долго разговаривали), в 4 часа утра у меня опять шибко пошла кровь.

Мелихово здоровое место; оно как раз на водоразделе, стоит высоко, так что в нем никогда не бывает лихорадки и дифтерита. Решили общим советом, что я никуда не поеду и буду продолжать жить в Мелихове. Надо только покомфортабельнее устроить помещение. Когда надоест в Мелихове, то поеду в соседнюю усадьбу, которую я арендовал для братьев, на случай их приезда.

Ко мне то и дело ходят, приносят цветы, конфекты, съестное. Одним словом, блаженство.

Про спектакль в зале Павловой читал в «Петерб<ургской> газете». Передайте Насте, что если бы я был на спектакле, то непременно поднес бы ей корзину цветов. Анне Ивановне нижайший поклон и привет.

Я пишу уже не лежа, а сидя, но написав, тотчас же ложусь на одр свой.

Ваш А. Чехов.

97 1/IV.

Пишите, пожалуйста, умоляю.

2 ​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

2 апреля 1897 г. Москва.

Девичье поле, клиники, 97 2/IV.

Дело вот в чем. С 1884 года начиная у меня почти каждую весну бывали кровохаркания. В этом году, когда ты попрекнул меня благословением святейшего синода, меня огорчило твое неверие - и вследствие этого, в присутствии г. Суворина, у меня пошла кровь. Попал в клиники. Здесь определили у меня верхушечный процесс, т. е. признали за мной право, буде пожелаю, именоваться инвалидом. Температура нормальная, потов ночных нет, слабости нет, но снятся архимандриты, будущее представляется весьма неопределенным и, хотя процесс зашел еще не особенно далеко, необходимо все-таки, не откладывая, написать завещание, чтобы ты не захватил моего имущества. В среду на Страстной меня выпустят, поеду в Мелихово, а что дальше - там видно будет. Приказали много есть. Значит, не папаше и мамаше кушать нада, а мне. Дома о моей болезни ничего не знают, а потому не проговорись в письмах по свойственной тебе злобе.

В апрельской «Русской мысли» пойдет моя повесть, где описан (отчасти) пожар, бывший в Мелихове по случаю твоего приезда в 1895 г.

Твоей жене и детям нижайший поклон и привет - от всего сердца, конечно.

Будь здрав.

Твой благодетель

А. Чехов.

3 ​​ «Глоссарий» ​​ Карла Шмитта.

12 февраля 1948

Искушение Франциско Виториа состояло не в том, чтобы представлять официальное учение (которого не было) или молчать (как это банально интерпретирует ​​ Фердрос, ​​ послушный официальной доктрине сегодняшнего послевоенного времени); искушение было в нейтрализующей гуманизации, ​​ eritis sicut logos, оно состояло ​​ в эразмианстве. Святой Дух - не скептик. Мор не был клерикалом, он был просто клерком-интеллектуалом, писателем, но не священником. В этом заключена тайна

его неслышного, даже неощутимого большого превосходства.

«Благородный остается в своей комнате. Если он правильно оформляет свои мысли, то ему не нужно их публиковать, он услышит эхо за тысячи миль» (Конфуций). Мор и есть таинственный Scrivener. Это из «Ричарда III», действие III, сцена 6; «Enter a scrivener». ​​ Почти непосредственно после чудесной 4-й сцены того же акта, которая, ​​ несомненно, восходит именно к Томасу Мору; особенно в изображении ярости тирана по поводу «ifs» («если»).

4 ​​ Чехов пишет

И. Э. БРАЗУ

4 апреля 1897 г. Москва.

4 апр.

Многоуважаемый Иосиф Эммануилович.

У меня, по определению докторов, процесс в легочных верхушках. Крови уже нет, я хожу свободно и 10 апреля уеду к себе в Лопасню, но будущее мое неопределенно. Возможно, что во второй половине мая меня пошлют на кумыс, а осенью куда-нибудь на юг. Во всяком случае, буду изо всех сил гнуть к тому, чтобы быть в Петербурге 5 - 10 мая. Если это не удастся и если я летом буду здоров (относительно), то поеду на родину в Таганрог. Из Таганрога рукой подать в Херсонскую губ<ернию>, где Вы будете находиться. Если Вы будете расположены работать летом, то сообщите мне ваш херсонский адрес - и я приеду.

Пейзажист Левитан серьезно болен. У него расширение аорты. Расширение аорты у самого устья, при выходе из сердца, так что получилась недостаточность клапанов. У него страстная жажда жизни, страстная жажда работы, но физическое состояние хуже, чем у инвалида.

От всей души благодарю Вас за письмо и Ваше сочувствие. Желаю всего хорошего и крепко жму руку.

Искренне Вас уважающий и преданный

А. Чехов.

4 апр.

В тот же день Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

4 апреля 1897 г. Москва.

Брать Солодовник<овский> театр я Вам решительно не советую. Во-первых, это один из самых непопулярных театров в Москве, и во-вторых, чтобы заставить консервативных москвичей ходить в новый театр, нужно раскачивать их лет десять. Малый театр усердно посещается, потому что он симпатичен. Корш перебивается с хлеба на квас, потому что его театр лишь терпят, но не любят. Театров для интеллигенции и средней публики в Москве пока достаточно, и если в чем чувствуется недостаток, так это только в народном театре. Вы могли бы создать хороший народный театр, и это дело вполне удовлетворило бы Вас, мне кажется, но Солодовник<овский> театр не годится для народного и, чтобы вести это дело в Москве, надо безвыездно жить в Москве. Так я думаю.

После 10-го апр<еля> уезжаю в Мелихово. Буду стараться много есть и ежедневно взвешивать себя на весах - препротивное дело. Если не буду прибавляться в весе, то придется ехать на кумыс.

Третьего дня я послал Вам письмо с подробным (относительно) описанием своей болезни. Крови уже нет.

Если, по соображениям, Ваше письмо придет в клиники до 10-го апреля, то пишите мне в клиники, если же позже 10-го, то - в Лопасню.

О театре хорошо бы поговорить поподробнее. Не приедете ли вы в Москву в конце апреля или в начале мая? Мне кажется, что и Станиславский отсоветует Вам брать Солодовн<иковский> театр. Это важный симптом, что сам Станиславский не берет этого театра. По-моему, принять в соображение следует и то, что судьбу театра устраивает факторша, та самая, которая подошла к Вам в «Славян<ском> базаре». Если имение продает или сдает в аренду не сам хозяин, а фактор, то уж значит имение не без изъянов.

Желаю всяких благ и низко кланяюсь.

Ваш А. Чехов.

5 ​​ Дуэль Губенко - Любимов.

Неприлично.

Ах, Моська! Знать, она сильна, коль лает на слона.

Тьфу, гномик! Гений уволил посредственность, но она, будучи советской, не считает себя уволенной.

Тоже мне, «конфликт»! Сопля голландская.

Но, конечно, в чем-то прав и Губенко.

В чем?

Не понимаю.

6 ​​ Жалкие фантазии об одежде в «Замке» Кафки:

Низшие слуги... носят служебную форму, во всяком случае, когда спускаются в Деревню, да и то на них не настоящая ливрея; к тому же в одежде у них много всяких различий, но все же по платью сразу узнаешь, что это - слуга Замка, впрочем, ты их сам видал в гостинице. Самое заметное в их одежде то, что она очень плотно облегает тело, ни крестьянин и ни ремесленник такой одежды носить бы не мог.

7 ​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

7 апреля 1897 г. Москва.

7 апр.

Если верить самочувствию, то я здоров совершенно, и мне кажется, что от лежанья и ничегонеделанья я распух. В четверг в полдень меня выпускают из клиник, я уезжаю домой и буду там жить, как жил. Около 5 - 10 мая приеду в Петербург, о чем уже и написал художнику. Вы пишете, что мой идеал - лень. Нет, не лень. Я презираю лень, как презираю слабость и вялость душевных движений. Говорил я Вам не о лени, а о праздности, говорил притом, что праздность есть не идеал, а лишь одно из необходимых условий личного счастья.

Если опыты с новым Коховским препаратом дадут благоприятные результаты, то, конечно, я поеду в Берлин. Еда мне положительно не на пользу. Вот уж две недели, как меня кормят форсированным маршем, но толку мало, весу не прибавляется.

Надо жениться. Быть может, злая жена сократит число моих гостей хотя наполовину. Вчера ко мне ходили целый день сплошь, просто беда. Ходили по двое - и каждый просит не говорить и в то же время задает вопросы.

Итак, после четверга адресуйтесь опять в Лопасню. Что сборник моих пьес? Словно он застрял где-то. Спасибо за письмо, дай бог Вам здоровья.

Ваш А. Чехов.

10 ​​ Чехов пишет

Ф. О. ШЕХТЕЛЮ

10 апреля 1897 г. Москва.

Четверг.

Дорогой Франц Осипович, меня выпустили на волю, и я уезжаю к себе в значительно исправленном виде. Благодарю Вас безгранично, от всей души. Всё, что Вы присылали, я съедал исправно; съел всё, кроме книги, которую возвращаю при сем.

Крепко жму Вам руку.

Ваш А. Чехов.

15  ​​​​ Чехов пишет

П. Ф. ИОРДАНОВУ

15 апреля 1897-г. Мелихово.

15 апрель 97 г.

Многоуважаемый Павел Федорович, вернувшись домой, первым делом спешу поблагодарить Вас за память и участие. Дежурный ординатор в клиниках показывал мне Вашу телеграмму, и я не ответил Вам тотчас же, потому что был занят своей болезнью.

У меня подгуляли легкие. 20 марта я поехал в Петербург, но на пути у меня началось кровохарканье, эскулапы заарестовали меня в Москве, отправили в клиники и определили у меня верхушечный процесс. Будущее мое неопределенно, но, по-видимому, придется жить где-нибудь на юге. Крым скучен до безобразия, а на Кавказе лихорадка. За границей меня всякий раз донимает тоска по родине. Для меня, как уроженца Таганрога, было бы лучше всего жить в Таганроге, ибо дым отечества нам сладок и приятен, но о Таганроге, об его климате и проч. мне известно очень мало, почти ничего, и я боюсь, что таганрогская зима хуже московской.

Я всё жду, когда заведующая библиотекой пришлет мне список полученных от меня книг (в последнее время). У меня уже набралось несколько десятков книг. На досуге займусь ими и вышлю.

Отчего Вы не даете мне поручений? Теперь я нашел книжника, который обещает делать нам 15% скидки.

Поздравляю Вас с праздником и желаю всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Лопасня, Москов. губ.

На конверте:

Таганрог

Его высокоблагородию

Павлу Федоровичу

Иорданову.

В тот же день Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

15 апреля 1897 г. Мелихово.

15 апр.

Я уже дома и оба Ваши письма получил своевременно. Всё обстоит благополучно, самочувствие у меня великолепное и, если бы не надзор за мной и не ветер, который дует уже третий день, то было бы совсем хорошо. Мои бациллы поуспокоились, по-видимому, и дают себя знать только по утрам, когда я кашляю, а больше ничего.

Миша убедительно просит, чтобы Вы прислали ему его водевиль «Ваза». Он теперь у меня, стало быть, адресуйте «Вазу» в Лопасню. Говорит, что экземпляр, имеющийся у Вас, это единственный.

Когда Вы уезжаете за границу? Застану ли я Вас в Петербурге, если приеду в первых числах мая? Если не застану, то не поеду, подожду до осени.

В 17 верстах от меня есть небольшой театр, освещаемый электричеством. Это в Покровском-Мещерском. Сюда 4-го июня соберутся доктора со всей губернии, около 100 человек, не считая членов их семейств. Я, ввиду электричества, решил поставить «Ганнеле»: пьеса совсем подходящая для публики, которая на 1/8 будет состоять из психиатров и на 1/2 из добрых чувствительных людей. В клиниках была у меня Озерова, и я попросил ее сыграть 4-го июня Ганнеле. Она тотчас же согласилась, но как великая артистка не замедлила поставить непременное условие: чтобы играла музыка M. M. Иванова, к которой она привыкла. Придется обратиться к другой актрисе, менее великой, так как возиться с музыкой совсем неохота. Вот что: не сохранились ли у Вас какие-нибудь бутафорские вещи, которые Вы могли бы одолжить мне для спектакля? Например, одеяния и крылья ангелов… Это всё стоит не дорого, но среди моих знакомых на 50 верст нет ни одного человека, который сумел бы скроить и слепить эти штуки, а в готовом виде они нигде не продаются.

Поздравляю Вас, Анну Ивановну, Настю и Борю с праздником и желаю всех благ.

Ваш А. Чехов.

16  ​​ ​​​​ Чехов пишет

М. О. МЕНЬШИКОВУ

16 апреля 1897 г. Мелихово.

16 апр.

Дорогой Михаил Осипович, у меня немножко подгуляли легкие. 20-го марта я поехал в Петербург, но на пути у меня началось кровохарканье, пришлось задержаться в Москве и лечь в клиники на две недели. Доктора определили у меня верхушечный процесс и запретили мне почти всё интересное.

Лидии Ивановне и Яше передайте мой сердечный привет и благодарность. Я дорого ценю их внимание и дружеское участие.

Сегодня голова болит. Испорчен день, а погода прекрасная, в саду шумно. Гости, игра на рояле, смех - это внутри дома, а снаружи скворцы.

Из «Мужиков» цензура выхватила порядочный кусок.

Спасибо Вам большое. Крепко жму руку и желаю счастья. Сестра шлет Вам поклон.

Ваш А. Чехов.

Нет худа без добра. В клинике был у меня Лев Николаевич, с которым вели мы преинтересный разговор, преинтересный для меня, потому что я больше слушал, чем говорил. Говорили о бессмертии. Он признает бессмертие в кантовском вкусе; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цели которого для нас составляют тайну. Мне же это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы; мое я - моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой - такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивляется, что я не понимаю.

Отчего до сих пор не вышла Ваша книга? В клинике у меня был И. Л. Щеглов. Он стал лучше, точно выздоравливает. Переезжает в Петербург.

17 ​​ Чехов пишет

А. И. ЭРТЕЛЮ

17 апреля 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Москов. губ. 97 17/IV.

Милый друг Александр Иванович, я теперь дома. До праздника недели две я лежал в клинике Остроумова, кровохаркал; доктора определили верхушечный процесс в легких. Самочувствие у меня великолепное, ничего не болит, ничто не беспокоит внутри, но доктора запретили мне vinum*, движения, разговоры, приказали много есть, запретили практику - и мне как будто скучно.

О народном театре ничего не слышно. На съезде говорили о нем глухо и неинтересно, а кружок, взявшийся писать устав и начинать дело, по-видимому, немножко охладел. Это, должно быть, благодаря весне. Из кружка видел одного только Гольцева, но не успел поговорить с ним о театре.

Нового ничего нет. В литературе затишье. В редакциях пьют чай и дешевое вино, пьют невкусно, походя - очевидно, от нечего делать. Толстой пишет книжку об искусстве. Он был у меня в клинике и говорил, что повесть свою «Воскресение» он забросил, так как она ему не нравится, пишет же только об искусстве и прочел об искусстве 60 книг. Мысль у него не новая; ее на разные лады повторяли все умные старики во все века. Всегда старики склонны были видеть конец мира и говорили, что нравственность пала до nec plus ultra**, что искусство измельчало, износилось, что люди ослабели и проч. и проч. Лев Николаевич в своей книжке хочет убедить, что в настоящее время искусство вступило в свой окончательный фазис, в тупой переулок, из которого ему нет выхода (вперед).

Я ничего не делаю, кормлю воробьев конопляным семенем и обрезываю по одной розе с день. После моей обрезки розы цветут роскошны. Хозяйством не занимаюсь.

Будь здоров, милый Александр Иванович, спасибо тебе за письма и дружеское участие. Пиши мне, немощи моей ради, и мою неаккуратность в переписке не ставь мне в большую вину. Я буду впредь стараться отвечать на твои письма тотчас же по прочтении.

Крепко жму тебе руку.

Твой А. Чехов.

На конверте:

Ст. Кулики Сыз. Вяз. ж. д.

Его высокоблагородию

Александру Ивановичу Эртелю

* вино (лат.)

** крайности (лат.)

18  ​​ ​​ ​​​​ Достоевский Ф. М. - Страхову Н. Н.

6 (18) апреля 1869. Флоренция

Благодарен Вам за все Ваши хлопоты весьма, многоуважаемый Николай Николаевич1. С Вами удивительно приятно иметь дело уж по одной аккуратности Вашей. И между тем я опять с просьбами к Вам; это даже бессовестно. И потому одного прошу прежде всего: если просьбы мои хотя бы только чуть-чуть затруднительны - бросьте их; главное, не желаю быть Вам в тягость, а, обращаясь к Вам, повинуюсь одной только необходимости.

Приступим же.

1-я просьба: Вы пишете, что в половине апреля будут отправлены ко мне деньги (175), и обещаетесь сами иметь над отправкой наблюдение. Особенно благодарю Вас за это обещание, потому что на точность и аккуратность остальной редакции, не зная ее близко, не могу надеяться. Но вот что: если только возможно - нельзя ли ускорить срок присылки денег хотя бы только пятью или четырьмя днями? Вот в этом просьба. Дело в том, что по домашним обстоятельствам надо мне перебраться из Флоренции. Здесь начинает становиться жарко, климат (летом) нейдет, по отзывам медицины, к положению Анны Григорьевны. К тому же и доктора и его помощницу надо сыскать теперь говорящих на языке понятном и порядочных. Во Франции дорого, а в Германии хорошо, и именно в Дрездене, где уже мы проживали и даже знакомство имеем2. Между тем с каждой текущей неделей весь этот переезд становится для жены труднее, хотя ей месяца четыре еще остается, и потому чем скорей, тем лучше3. Одним словом, тут много обстоятельств. На днях мы ждем сюда во Флоренцию мать Анны Григорьевны и при первой возможности хотим все втроем сняться с якоря и направиться через Венецию в Дрезден. 175 руб. деньги небольшие для такого длинного переезда; а так как у меня и теперь денег нет, то всё это время, до самого отъезда, придется жить в долг, рассчитывая заплатить из (1) ожидаемых же денег. Сделав два дня тому расчет, я ужаснулся, как мало останется, а потому и прошу убедительно, если возможно прислать поскорее, то и прислать, хотя бы даже несколькими днями раньше. Дорого яичко к красному дню. Ну вот - это первая просьба.

2-я просьба - насчет "Зари". Удивительно поздно я ее получаю. По некоторым же признакам (читая иногда в "Голосе") убеждаюсь, что она выходит несколько раньше, чем я получаю. Ждешь, ждешь - мука нестерпимая. Вы не поверите, какая мука ждать! Нельзя ли, Николай Николаевич, получать и мне в свое время? При этом осмеливаюсь прибавить, для разъяснения, что я и в самом начале имел в виду не даром получать "Зарю", а за те же деньги. Я убежден, что в повести моей будет с пол-листа больше, чем за сколько я получу теперь (2) денег. И потому, при окончательном расчете, пусть редакция вычтет. Ну вот 2-я просьба, но при этом маленькая частность: если, например, (3) в минуту получения этого письма "Заря" уже вышла, то вышлите мне ее немедленно во Флоренцию, так как еще меня застанете во Флоренции Если же еще не вышла, то уже и не высылайте во Флоренцию, а по новому адрессу: Allemagne, Saxe, Dresden, poste restante, а M-r Thйodore Dostoiewsky.

3-я просьба - щекотливая, но зато если чуть-чуть затруднительна, то бросьте ее без церемонии, то есть если даже чуть-чуть. Именно: я написал сейчас, что убежден, что в повести моей будет хвостик, за который придется редакции мне приплатить. Но кроме того, что стоит "Заря", я бы желал иметь несколько книг, которых я до сих пор еще не читал, а именно: "Окраины России" Самарина4 и всю "Войну и мир" Толстого. "Войну и мир" я, во-1-х, до сих пор прочел не всю (о 5-м, последнем, томе и говорить нечего), а во-вторых, и что прочел, то - порядочно забыл. Итак, если возможно (не торопясь) выслать мне эти две книги, на мой счет, преспокойно взяв их у Базунова в кредит, то есть таким образом, чтоб это никому ничего не стоило, и за что я сам рассчитаюсь при расчете. Выслать же прошу по адрессу в Дрезден. Ну вот это третья просьба! Хороша? Видите ли, многоуважаемый Николай Николаевич, если эта просьба заключает в себе хотя каплю неприятности или хлопот, то бросьте ее. Я же потому прошу, что мне читать решительно нечего? Вы вот спрашиваете в письме Вашем, что я читаю. Да Вольтера5 и Дидро всю зиму и читал. Это, конечно, мне принесло и пользу и удовольствие, но хотелось бы и теперешнего нашего.

Окончание моего "Идиота" я сам получил только что на днях, особой брошюркой (которая рассылается из редакции прежним подписчикам). Не знаю, получили ли Вы?

Я прошу Марью Григорьевну Сватковскую поговорить с Базуновым - не купит ли он 2-е издание? Если заломается, то и не надо. Цену я (сравнительно с прежними изданиями моими) назначаю ничтожную, 1500 р. Меньше не спущу ни копейки. Хотелось бы 2000. Базунов будет не рассудителен, если откажется. Ведь уж ему-то, кажется, известно, что нет сочинения моего, которое не выдерживало бы двух изданий (не говоря уже о трех, четырех и пяти изданиях)6. Об (4) этом сообщении моем не говорите, впрочем, никому, прошу Вас, до времени.

Раз навсегда - замолчите и не говорите о своем "бессилии" и об "скомканных набросках"7. Тошно слушать. Подумаешь, что Вы притворяетесь. Никогда еще не было у Вас столько ясности, логики, взгляда и убежденного вывода. Правда, Ваша "Бедность русской литературы"8 мне понравилась больше, чем статья о Толстом. Она шире будет. Но зато первая половина статьи о Толстом - ни с чем не сравнима: это идеал критической постановки. По-моему, в статье есть и ошибки, но, во-1-х, это только по-моему, а во-2-х, и ошибки такие хороши. Эта ошибка называется: излишнее увлечение, а это всегда делу спорит, а не вредит. Но, в конце концов, я еще не читывал ничего подобного в русской критике.9

Про статью Данилевского думаю, что она должна иметь колоссальную будущность, хотя бы и не имела теперь. Возможности нет предположить, чтоб такие сочинения могли заглохнуть и не произвести всего впечатления.10 Про Фрола же Скобеева хотел было написать к Вам письмо, с тем чтоб его напечатать в "Заре", да некогда и слишком волнуюсь; впрочем, может быть, и исполню. Не знаю, что выйдет из Аверкиева, но после "Капитанской дочки" я ничего не читал подобного.11 Островский - щеголь и смотрит безмерно выше своих купцов. Если же и выставит купца в человеческом виде, то чуть-чуть не говоря читателю или зрителю: "Ну что ж, ведь и он человек". Знаете ли, я убежден, что Добролюбов правее Григорьева в своем взгляде на Островского. Может быть, Островскому и действительно не приходило в ум всей идеи насчет Темного царства, но Добролюбов подсказал хорошо и попал на хорошую почву.12 У Аверкиева не знаю - найдется (5) ли столько блеску в таланте и в фантазии, как у Островского, но изображение и дух этого изображения - безмерно выше. Никакого намерения. Предвзятого. Аннушка прекрасна безо всяких условий, отец тоже. Фрола бы только я сделал немножко подаровитее. Знаете ли, Николай Николаевич: Велик-Боярин, Нащокин, Лычиков - ведь это наши тогдашние джентльмены (не говоря о другом), ведь это сановитость (6) боярская безо всякой карикатуры. Ведь на них не только нельзя бросить карикатурного осклабления а la Островский, но, напротив, надо подивиться их джентльменству, то есть русскому боярству. Это - grand monde того времени в высшей и правдивейшей степени, так что если и засмеется кто, так только разве над тем, что кафтан другого покроя. Прежде всего и главнее всего слышится, что это изображение в самом деле именно то настоящее, что и было. Это великий новый талант, Николай Николаевич, и, может быть, повыше многого современного. Беда, если его хватит только на одну комедию.

Хотел было кой-что написать Вам о мартовской "Заре", да не напишу. То есть я разумею об изящной литературе мартовского (да и февральского) номера, но - подожду еще. Не годится мне-то писать, да и боюсь.

Поклон мой всем. Крепко жму Вам руку. Анна Григорьевна очень Вам кланяется.

Ваш весь Ф. Достоевский.

Р. S. Само собою деньги (175 руб.) надо высылать во Флоренцию; без них я и подняться не могу. "Заря" тоже, если вышла уже, во Флоренцию. Если же хоть чуть-чуть замедлила, то в Дрезден. (7)

Ради Христа, не извещайте о моей повести раньше, то есть так, как сделано было про "Цыган".13

Примечания:

1 В письме от 27 марта Страхов сообщал: «Сейчас отвез Марье Григорьевне (Сватковской. — Ред.) 125 рублей; остальные 175 будут отправлены к Вам в половине апреля, о чем я буду иметь наблюдение» (Там же. С. 263).

2 Достоевские жили в Дрездене с 19 апреля (1 мая) по 21 июня (3 июля) 1867 г.

3 А. Г. Достоевская писала об этом: «Ввиду приближавшегося семейного события (рождения ребенка. — Ред.) необходимо было переселиться в страну, где бы говорили по-французски или по-немецки, чтобы муж мог свободно объясняться с доктором, акушеркой, в магазинах и пр.» (Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 186).

4 О книге Ю. Ф. Самарина «Окраины России» см. письмо 120, примеч. 1.

5 Интерес Достоевского к скептической философии Вольтера усиливается в конце 1860-х гг. в связи с замыслом романа «Атеизм».

6 К 1869 г. роман «Бедные люди» выходил в свет трижды; трижды было напечатано после журнальной публикации и «Преступление и наказание». ​​ Остальные романы и повести переиздавались в собраниях сочинений в 1860 и 1865—1867 гг

7 Достоевский отвечает на следующие слова Страхова из письма от 27 марта 1869 г.: «Не браните меня — я, право, делаю что могу <...> собственно я в себе не сомневаюсь, но сил у меня совсем нет. Если бы написать все статьи, которые мне приходят в голову, да написать живо, бойко — то можно было бы (как мне кажется) перекричать всю петербургскую литературу. Но вместо живых и бойких статей у меня выходят одни скомканные наброски» (Шестидесятые годы. С. 263).

8 Об этой брошюре Страхова см. письмо 137, примеч. 10.

9 О статье Страхова, посвященной «Войне и миру» Л. Н. Толстого, см. письма 137, примеч. 14, 16; 139, примеч. 3.

10 О статье Н. Я. Данилевского и об отношении Достоевского к его идеям см. письма 134, примеч. 5; 135, примеч. 8.

11 Намерение написать «письмо» о пьесе Д. В. Аверкиева «Комедия о российском дворянине Фроле Скобееве» (З. 1869. № 3) осталось невыполненным.

12 Взгляд Н. А. Добролюбова на творчество А. Н. Островского отразился в его статьях «Темное царство» (1859) и «Луч света в темном царстве» (1860). А. А. Григорьев возражал против характеристики Островского как критика «темного царства». В статье «После „Грозы” Островского» (1860) он писал: «Самодурство — это только накипь, пена, комический отсадок; оно, разумеется, изображается поэтом комически <...> но не оно — ключ к его созданиям!» «Новое» же «слово» Островского, по мысли Григорьева, «не более не менее как народность» (см.: Григорьев An. Соч. СПб., 1876. Т. 1. Критические статьи. С. 464, 479).

13 Достоевский пишет об объявлении «От редакции», открывавшем январский номер «Зари» за 1869 г. Начало романа В. П. Клюшникова «Цыгане» появилось в № 2 «Зари» за 1869 г., продолжение — в № 3—4, 10 и 12. Ср. письмо 143.

(1) далее было: этих же

(2) вместо: получу теперь - было: получил

(3) далее было: тотчас

(4) далее было начато: извест<ии>

(5) было: есть

(6) было: строгие объятия <?>

(7) далее было начато: Не говорите всем, которые

21  ​​ ​​ ​​​​ Чехов пишет

И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

21 апреля 1897 г. Мелихово.

Жан со Студеной горы! Для меня Ваш приезд будет удобен во всякое время дня и ночи, для Вас же удобнее всего выехать из Москвы на утреннем поезде, в 9 ч., и приехать ко мне в час дня. Если Вы дня за 2 - 3 черкнете мне, то я вышлю за Вами на станцию буцефала. У меня есть и телеграф. Решив, например, ехать ко мне в среду, Вы могли бы телеграфировать лишь одно слово, по схеме: «Лопасня. Чехову. Среда». Подписи не нужно, и таким образом вся телеграмма будет стоить только 30 коп. Когда приедете, дам Вам пообедать и потом поведу во флигель, построенный специально для Вас.

Пробуду я в Мелихове до сентября 1899 года, ждать Вас к себе буду весь апрель и весь май.

Местность у нас некрасивая, унылая, похожая на Ваш трагический почерк, но зато не сыро, не бывает туманов и собаки не злые. Буде пожелаете, поедем вместе в монастырь Давыдову Пустынь - это в 3 - 4 верстах от нас.

Ваше стихотворение получил и, прочитав громогласно всему семейству, спрятал его в свой архив. Благодарю и обещаю прислать Вам на Рождество поздравительное стихотворение; я уже подобрал рифмы: бациллы - крокодилы.

Итак, милый Жан, добрый Жан, буду усиленно ждать Вас к себе. Ваш приезд не доставит мне ничего, кроме радости. И фамилии моей тоже.

Будьте здоровы и благополучны ныне и присно и во веки веков.

Антоний.

97 21/IV.

Прыскаю себе под кожу мышьяк - и, вероятно, от этого мнози борют мя страсти.

E. M. ШАВРОВОЙ-ЮСТ

21 апреля 1897 г. Мелихово.

Многоуважаемая коллега, я каждый день жду от Вас текста для афиши, каждый день посылаю на почту, и мой посланный всякий раз привозит совсем не то, что нужно. Ведь спектакль назначен на 27 апреля, осталось всего 5 - 6 дней - успеем ли мы напечатать афиши и билеты? Если сегодня, 21-го апреля, я не получу от Вас письма, то не отложить ли нам спектакль до осени? Или - до одного из майских воскресений? В смысле сбора осень лучше мая.

Представьте, в 16 верстах от меня есть театр, освещаемый электричеством. Это в Покровском-Мещерском. 4-го июня туда съедутся земские врачи со всей губернии, числом до 100 душ, не считая их жен и своячениц. Будет много психиатров, приедут литераторы. Вот: не пожелает ли Ольга Михайловна сыграть Ганнеле? Это было бы так хорошо! Если же Ольга Михайловна не захочет Ганнеле почему-либо, то давайте придумаем какую-нибудь другую пьесу, а для Ганнеле выпишем Озерову. Я цепляюсь так за «Ганнеле», потому что, повторяю, театр освещается электричеством.

Ну-с, как Вы поживаете? Что новенького? Я здоров, но за мной надзирают так тщательно, что ничего больше не остается, как считать себя больным. Ем, ем и только ем. Доктора приказали прибавиться в весе, и я стараюсь поскорее стать тяжелым человеком.

Где Вы летом?

Будьте здоровы. Спасибо за письмо. Вы очень добры, и Ваша розовая бумага пахнет очень хорошо.

Известный интриган.

97 21/IV.

23  ​​​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

22 или 23 апреля 1897 г. Мелихово.

Согласно письма Вашего от 20-го апреля, спешу сообщить Вам, милостивый государь, что от Вас не было получено мною никаких произведений, кроме Ваших стихов (из армянской жизни), которые не могут быть напечатаны вследствие отсутствия в них истинного поэтического чувства. В случае же если кто-нибудь пришлет мне Ваши рукописи, то они будут употребляться в домашнем хозяйстве на известные Вам надобности.

24  ​​​​ Чехов пишет

Н. А. ЛЕЙКИНУ

24 апреля 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Москов. губ. 97 24/IV.

Дорогой Николай Александрович! Ваши подарки - «Записки Полкана» и «В гостях у турок» получил и посылаю Вам искреннюю, сердечную благодарность. Кстати, заодно посылаю и запоздалое поздравление с праздником.

У меня ничего нового, жизнь течет по-старому. По-прежнему я не богат, не женат, пишу мало. В марте хворал, лежал в клинике, теперь же чувствую себя недурно и считал бы себя совершенно здоровым, если бы не медикаменты, которые мне прописаны. Погода у нас чудесная, жаркая, изредка перепадают дожди; цветут гиацинты, тюльпаны, завтра будем сажать картофель (в поле); овес посеяли еще до праздника. Береза уже зеленеет.

Как Вы поживаете и что у Вас нового? Когда я лежал в клинике, мне присылали каждый день много газет, в том числе и «Петербургскую газету», и я с живым интересом следил за выборами; читал Ваши рассказы - одним словом, был в курсе Ваших дел, теперь же я опять серпуховской обыватель и в качестве обывателя не слежу за новостями, так как приходится читать главным образом только московские газеты.

Бром и Хина блаженствуют и жиреют от праздной жизни. Был у меня дворняга Шарик, заслуженный пес, сторож; недавно гончий перегрыз ему горло, он околел и теперь я без сторожевой собаки.

Нет ли чего нового в литературном мире? Не состоите ли Вы членом писательского союза? Если да, то напишите мне, какие формальности я должен соблюсти, чтобы тоже стать членом оного союза; идее его я весьма сочувствую. Сочувствую и суду чести.

Позвольте поблагодарить Вас еще раз и пожелать Вам, Прасковье Никифоровне и Феде всего хорошего. Крепко жму Вам руку и прошу не забывать меня.

Ваш А. Чехов.

Теперь у меня 36 ваших книг.

25  ​​​​ Чехов пишет

А. А. ТИХОНОВУ (ЛУГОВОМУ)

25 апреля 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ. 97 25/IV.

Многоуважаемый Алексей Алексеевич, большое Вам спасибо за память и участие. Да, я был болен. В марте я поехал в Петербург, на пути у меня началось кровохарканье, пришлось в Москве лечь в клиники, где продержали меня 15 дней. Доктора нашли у меня в легких верхушечный процесс. Теперь я дома.

Как прикажете выслать Вам «Мужиков» - простою или заказной корреспонденцией? Если заказной, то как называется ближайшее к Вам почтовое отделение? Простые бандероли, адресуемые на железнодорожные станции, пропадают почти всегда, и я пошлю Вам оттиск простой бандеролью только в том случае, если у Вас поблизости нет почты.

Погода у нас чудесная, но беда - появились в окрестностях бешеные собаки. Урядник проезжал только что по деревне и кричал об этом. У соседа сегодня убили одну собаку; вчера у другого соседа бегала черненькая собачка с пеной у рта; побегала по двору, укусила собаку и убежала. Одна из прелестей тихой деревенской жизни.

Желаю Вам покойно, весело и здорово провести лето, чтобы после остались одни приятные воспоминания. Желаю написать большой роман и, отдохнув (если можно), вернуться опять в «Ниву» - Вы были хорошим редактором, к слову сказать.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

Оттиск вышлю тотчас же по получении от Вас письма. Завтра я буду в Москве и в редакции возьму оттиски.

27 ​​ Чехов пишет

Н. И. ЗАБАВИНУ

27 апреля 1897 г. Мелихово.

Податель сего Василий Гудилин с товарищем договорился до 90 коп. в день, - велите копать сначала вал, потом пусть помогают каменщики рыть фундамент. Если придут землекопы, которых я договорил ранее, то откажите им, ибо они обманули нас.

Желаю всего хорошего.

28  ​​​​ Чехов пишет

М. О. МЕНЬШИКОВУ

28 апреля 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ. 97 28/IV.

Дорогой Михаил Осипович, молоко с овсом рекомендуется почти во всех учебниках, и я сам иногда прописываю его своим пациентам. Это недурное питательное, утучняющее средство, и дают его легочным больным, когда нет кумыса или кефира. Для меня лично оно непригодно, потому что я не переношу молока. К тому же у меня хороший аппетит и питание не расстроено, а при таких условиях всякая обыкновенная пища, привычная и удобоваримая, так же питательна, как и молоко с овсом, - это во-первых; во-вторых, лечиться скучно и мысль, что в таком-то часу я должен выпить столько-то молока, постоянно бы меня раздражала и угнетала, как насильственное представление. У меня верхушечный процесс, но температура нормальная, я не худею, ем, сплю и двигаюсь, как все прочие, и болезнь моя выражается только тем, что я кашляю по утрам и злюсь.

Цензура свирепствует, но всё же нужно, чтобы Ваша книга вышла. У Вас свой большой круг читателей, а публицист не должен давать своим читателям остывать.

У Вашего приятеля Мантейфеля опять был удар.

Погода у нас чудесная, такая, что лучше и не надо. Вот приезжайте-ка. Вместе поедем в Ясную Поляну; и я, кстати, пожал бы Вам руку за Ваше дружеское участие и за письма. В самом деле, приезжайте, если можно.

Лидии Ивановне передайте, что за ее приписку в Вашем письме я благодарю ее безгранично. Будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

30 ​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

29 или 30 апреля 1897 г. Мелихово.

Сим уведомляю, что театральная контора не прислала еще денег, между тем папаше и мамаше кушать нада. Очевидно, Вы недостаточно деликатно обошлись с девицей; правда, она некрасива, но Вы могли бы для семейства пожертвовать собой. Очень, очень жаль, что Вы так мало думаете о тех, кому Вы обязаны своим образованием. Вам дано было классическое образование, между тем Вы ведете себя так, будто получили образование реальное. Прошу Вас опомниться. Идите к девице и пожертвуйте собой, и таким образом поспособствуйте скорейшему насыщению желающих кушать.

Май

1  ​​​​ Чехов пишет

H. M. ЛИНТВАРЕВОЙ

1 мая 1897 г. Мелихово.

97 V l.

Многоуважаемая Наталия Михайловна, отвечаю подробно на Вашу телеграмму, 20 марта я поехал в Петербург, на пути у меня началось кровохарканье, в Москве эскулапы заарестовали меня и отправили в клиники. Там пролежал я 15 дней. Теперь я дома, чувствую себя хорошо и, несмотря на верхушечный процесс (притупление и хрипы), кашляю только по утрам. К зиме, вероятно, уеду куда-нибудь - в Египет или в Сочи, теперь же нет особенной надобности уезжать, так как общее мое состояние недурно, температура нормальна и в весе я прибавляюсь. По предписанию уважаемых товарищей, воду скучную, трезвую, добродетельную жизнь, и если эта история продлится еще месяц-другой, то я обращусь в гуся.

Если бы Вы знали, как мне хочется на Луку! Весь май я буду занят; во-первых, до 25 мая должен впрыскивать в себя мышьяк, во-вторых, до июня придется возиться с одной земской постройкой. Если удастся урвать 2 - 3 дня между 25 мая и июнем, то непременно приеду в мае же. Июнь, июль и август у меня свободны. Будет грустно, если, приехавши на Луку после мая, я уже не застану Александры Гавриловны. Пожалуйста, передайте ей, что я ей низко кланяюсь и благодарю за память и участие.

У меня гостит в настоящее время глазной врач со своими стеклами. Вот уже два месяца, как он подбирает для меня очки. У меня так называемый астигматизм - благодаря которому у меня часто бывает мигрень, и кроме того, еще правый глаз близорукий, а левый дальнозоркий. Видите, какой я калека. Но это я тщательно скрываю и стараюсь казаться бодрым молодым человеком 28 лет, что мне удается очень часто, так как я покупаю дорогие галстуки и душусь Vera-Violetta.

Все наши здравствуют. Маша, быть может, поедет в Крым в июне, теперь она в Москве. Пишет красками и делает громадные успехи. Мы, т. е. я и моя фамилия, каждый день собираемся писать Вам и просить Вас, чтобы Вы приехали. У нас такая хорошая погода. Вы не соскучились бы скоро. А Ваш приезд был бы для всех нас, особенно для меня, настоящим праздником. Всем Вашим сердечный привет и пожелание всего хорошего.

2  ​​​​ Письма Чехова от 2 мая

Л. В. СРЕДИНУ

2 мая 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Московск. губ. 97 2/V.

Дорогой Леонид Валентинович, запаздываю ответом, потому что Ваше письмо (15/IV) прислали мне из клиник только вчера.

Я каждый март понемногу плевал кровью, в этом же году кровохарканье затянулось - и так как в Москве у меня нет настоящей квартиры, то пришлось лечь в клиники. Здесь эскулапы вывели меня из блаженного неведения: нашли у меня в обеих верхушках хрипы, выдых и притупление в одной правой. Лежал я в клинике 15 дней, кровь шла около 10 дней. Теперь я у себя дома, в деревне. Общее состояние удовлетворительно, температура нормальна, аппетит хороший, в весе прибавляюсь, кашель только по утрам. Врачи (ординаторы и ассистенты Остроумова, который меня не видел, так как уехал в Сухум) не настаивают на том, чтобы я уехал куда-нибудь тотчас же; говорят, что лето могу провести в деревне; а после лета видно будет, что и как. Я думаю, что, если мне не станет вдруг хуже, до августа буду слушаться докторов, потом поеду на съезд в Москву и повидаюсь там с Остроумовым, потом - на Кавказ (в Кисловодск), или к Вам в Ялту, потом на зиму за границу или при безденежье в Сочи. Говорят, что в Сочи хорошая зима и нет лихорадок. Вот и всё. Пока стараюсь побольше есть и впрыскиваю в себя мышьяк.

Со студентом Константиновым я познакомился в клинике и даже вчера получил от него письмо. Положение его не безнадежно. Я читал историю его болезни и вынес такое впечатление: в Крыму он поправится, или, по крайней мере, проживет не один год - при благоприятных условиях, конечно. Остроумов демонстрировал его на лекции и поставил удовлетворительную прогностику, ссылаясь на то, что у больного организм крепкий, выносливый, способный бороться с бациллами и что достаточно было К<онстантино>ву пожить в Ялте несколько месяцев, как здоровье его круто изменилось к лучшему.

Не знаю, как мне благодарить за Ваше доброе, воистину целебное письмо. Крепко жму Вам руку и - чем богат, тем и рад - посылаю оттиск своего последнего рассказа. Этим летом побываю в Ялте и зайду к Вам, наговорю Вам разных хороших слов, письмо же Ваше сохраню.

А. С. СУВОРИНУ

2 мая 1897 г. Лопасня.

Согласен. Буду в конце мая. Женюсь на богатой красивой вдове. Беру 400 тысяч, два парохода и железоделательный завод.

А. С. СУВОРИНУ

2 мая 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ. 97 2/V.

Для телеграмм мой адрес короче; нужно просто так: Лопасня Чехову.

Я согласен насчет «Мужиков», но ведь в них гораздо менее 10 листов, придется считаться с цензурой. Не прибавить ли еще рассказов из мужицкой жизни? У меня найдется кое-что, наприм<ер> «Убийство», где изображены раскольники или нечто вроде.

Приехать в Петербург могу не раньше конца мая или июня, так как всё еще я не вошел в колею и есть кое-какие неотложные дела, требующие моего присутствия. Я телеграфировал Вам, что женюсь на богатой вдове. Увы, это лишь сладкая мечта! Теперь за меня ни одна дура не пойдет, так как я сильно скомпрометировал себя тем, что лежал в клинике.

Куда Вы надумали уехать? Где проведете лето? Не поедете ли в Феодосию? Я решительно не знаю, что с собой делать и что полезно для моего здоровья: конституция или севрюжина с хреном. Хочу до августа пожить дома - при условии, что будет сносная, сухая погода, потом поеду на русский юг, потом к зиме за границу или в Сочи (на Кавказе), где, как говорят, зимою тепло и не бывает лихорадок.

Самочувствие у меня ничего себе, в весе не убавляюсь, на будущее взираю с упованием. Погода чудесная. Денег почти нет.

Кто такой Апокриф?

Напишите или телеграфируйте мне что-нибудь, а то скука такая, что даже в ушах гудит. Нижайший поклон Анне Ивановне, Насте и Боре. Да хранят Вас небеса.

На днях я видел беллетриста Короленко: страшно расстроены нервы. Приезжал ко мне Щеглов. Говорил о своей жене, о водевилях и о своем патриотизме. Печатает пьесу в «Русском вестнике». Пьеса из жизни русских литераторов. Проникнута идейно-ненавистническим духом и фальшива, и такое впечатление, будто пьесу писал не юморист Щеглов, а кот, которому литератор наступил на хвост.

Получаю много писем по поводу своего здоровья и «Мужиков».

5  ​​​​ «Замок» Кафки, 16 глава.

Чиновники на работе:

Как они диктовали, быстро, полузакрыв глаза, отрывисто жестикулируя, как одним мановением пальца, без единого слова, рассылали ворчливых слуг!

А ​​ те в такие минуты, тяжело дыша, все же радостно усмехались!

Или ​​ как один из чиновников, найдя важное место в книгах, хлопал по страницам ладонью, ​​ - а все остальные сразу, насколько позволяло тесное помещение, сбегались и глазели, вытягивая шеи.

13 ​​ Чехов пишет:

Н. А. ЛЕЙКИНУ

13 мая 1897 г. Мелихово.

13 май.

Дорогой Николай Александрович, если Вы оставите для меня лайку (мужеска пола), то я буду считать себя Вашим должником по гроб жизни. Ваша лайка-maman ощенится, как Вы пишете, в конце июня, стало быть, щенка можно будет взять в августе. Я тогда пришлю за ним кого-нибудь, или сам приеду и возьму, если доктора к тому времени не заставят меня бежать в Египет.

Вчера ночью (под 13-е мая) был настоящий дождь, с шумом, с грозой - первый за эту весну. Всё ожило. Ожили и надежды на урожай. Сегодня сеем клевер.

Здоровье мое ничего себе. В весе прибавляюсь, кашляю только по утрам. Если увидите И. В. Еремеева, то поклонитесь ему. Мы с ним коллеги, кроме того, я гостил у его родителей в Новочеркасске, был шафером у его сестры; пили цимлянское. Нижайший поклон Прасковье Никифоровне и Феде. Будьте здоровы!

В тот же день:

А. С. СУВОРИНУ

13 мая 1897 г. Мелихово.

13 май.

Если, как Вы писали неделю назад, Вы поедете в Москву, то предварительно телеграфируйте мне. Я буду свободен во все дни мая, кроме 17,20 и 21 чисел. В эти дни мне придется присутствовать на экзаменах в трех школах, в одной в качестве попечителя и в двух в качестве сурового экзаменатора. 22 мая надо быть в Давыдовой Пустыни у монахов, там престольный праздник. В остальные же дни - да здравствует свобода! По получении от Вас телеграммы, поеду тотчас же и с вокзала прямо в «Славянский базар».

Едва я телеграфировал Вам про вдову, как в самом деле ко мне приехала молодая вдова, жена того самого горного инженера Глебова, который на юге затеял миллионное дело и был убит егерем на охоте под Петербургом. Вдова, очень милая, интересная женщина, пропела мне десятка три романсов и уехала, и я по-прежнему в одиночестве.

Живется так себе, скучновато, ездят неинтересные люди. Наведываются изредка монахи из монастыря. На днях явился один монах и подал мне письмо от своего товарища, тоже монаха, и в этом письме про подателя было сказано следующее: «Отец (имя рек) страшнейший у нас иезуит и сеятель дьявольского семени».

Теперь об актрисах. Говорят, что недурно дисциплинированы и относятся добросовестно к делу актрисы, кончившие в Моск<овском> Филармоническом училище. Миша, видевший их в Ярославле, говорил, что они производят очень хорошее впечатление. Так вот для Малого театра поездить бы по провинции и выудить их, особенно тех, которые помоложе и еще не научились сильно капризничать.

Начались дожди. Если Вы до поездки за границу наймете дачу, то я буду проситься к Вам недели на полторы. Напишите, как Вы решили.

Желаю здравия и всех благ, возможных под луною.

Ваш молитвенник

Иеромонах Антоний.

15  ​​ ​​​​ Чехов пишет

В КОНТОРУ ПЕТЕРБУРГСКИХ ИМПЕРАТОРСКИХ ТЕАТРОВ

15 мая 1897 г. Лопасня.

Покорнейше прошу выслать гонорар.

Антон Чехов.

20  ​​​​ Чехов пишет три письма!

В. Ф. КОМИССАРЖЕВСКОЙ

20 мая 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Москов. губ. 20 мая 97 г.

Большое Вам спасибо, Вера Федоровна, что вспомнили и прислали письмо. Недавно приезжала ко мне наша общая знакомая Д. М. Глебова (урожд. Мусина-Пушкина) и говорила, что Вы очень больны и собираетесь за границу на воды, а теперь оказывается, что Вы плывете в Астрахань. Вы здоровы, или по крайней мере не серьезно хвораете и даже работаете, а я аплодирую Вам из своей трущобы. Я радуюсь, что у Вас благополучно, но не завидую, что Вы путешествуете по Волге. На Волге всегда ветер, пахнет нефтью, пейзажи однообразны и публика на пароходах скучная-всё картузы и дешевые цепочки на жилетах, не с кем поговорить и не бывает интересных встреч. На морских пароходах куда интереснее.

Я ведь ехал в Петербург, рассчитывая совершить там много всяких дел и повидаться с Вами, но по пути в Москве заболел и пятнадцать дней пролежал в клинике. У меня подгуляли легкие. Теперь чувствую себя недурно, бациллы сидят спокойно, но осенью, вероятно, придется удирать куда-нибудь. Доктора запретили работать, и я теперь изображаю нечто, похожее на театрального чиновника: ничего не делаю, никому не нужен, но стараюсь сохранить деловой вид.

Вы спрашиваете насчет жетона. Когда он надоест Вам, то пришлите его по адресу: Лопасня, Моск. губ.

Пришлите мне астраханскую афишу «Чайки». Конечно, успеха Вам желаю громадного, постоянного, такого же крепкого и прочного, как моя вера в Ваш славный, симпатичный талант. Только не болейте, пожалуйста. Позвольте пожать Вам руку и пожелать всего хорошего.

Еще раз благодарю.

Преданный Вам А. Чехов.

Этим летом не будете ли играть где-нибудь на юге? Например, на Дону, в азовских и черноморских городах? На Кавказе? Я буду там к августу.

А. С. СУВОРИНУ

20 мая 1897 г. Мелихово.

97 20/V.

Одну школу я построил в прошлом году; счета по этой постройке уже погашены и сданы в земский архив. В этом году я строю другую школу, которая будет готова в концу июня. И эта школа уже обеспечена; во всяком случае если не хватит, то гораздо менее, чем полторы тысячи. Предполагаются еще постройки в недалеком будущем, и если Вы ничего не будете иметь против и если я буду жив и здоров, то из Вашего пожертвования я буду выдавать на каждую вновь строящуюся школу по сту рублей, и таким образом Вы окажете помощь не один, а пятнадцать раз. Согласны?

Куда наконец Вы решили уехать? И когда? Сиденье на одном месте до такой степени надоело мне, и так (выражаюсь по-южному) набрыдло, что я охотно бы проводил Вас до самого Вержболова, если Вы поедете за границу и найдете лишнее место в купе. Билет бы я взял прямо из Лопасни. Хочется двигаться, ужасно хочется. Если Вы до заграницы рассчитываете побывать в Москве, то, повторяю, пришлите телеграмму, чтобы я мог выбраться из дому загодя. Экзаменовать школьников буду не 21, а 24-го мая, потом же свободен.

У Вашего нового сотрудника Энгельг<ардта> несомненно бьется публицистическая жилка, но какая это уже не молодая, неясная голова. Принадлежит он к той же категории, что и Розанов, - так сказать, по тембру дарования. У этой категории нет определенного миросозерцания, есть лишь громадное, расплывшееся донельзя самолюбие и есть ненавистничество болезненное, скрываемое глубоко под спудом души, похожее на тяжелую могильную плиту, покрытую мохом.

Что же Малый театр? Вчера я прочел в «Нов<ом> времени», что все слухи насчет него оказались ложными. А я-то трезвоню в своих письмах!

Ничего не делаю, обленился дурацки, как П. П. Петух. А сюжетов тьма, и все они киснут в голове. Идет дождик, гулять нельзя… Получил письмо от Комиссаржевской: поехала в Астрахань играть. Получил письмо от Александра: поехал на Аландские острова.

«Александра I» я еще не получил.

Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон и пожелание богатства и славы. Низко кланяюсь Вам. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

Ал. П. ЧЕХОВУ

20 мая 1897 г. Мелихово.

20 май.

Любезный Никанор Гаврилович!

Всё это хорошо, но прежде чем ехать на Аландские острова, мне кажется, следовало бы написать Вукову и даже Гризодубову. Я согласен и верую, что польза выйдет огромная и даже ты можешь получить серебр<яную> медаль на Станиславской ленте для ношения на шее, но при условии, что вопроса ты не бросишь на пол дороге, а упрямо будешь возиться с ним всю жизнь, так сказать, до гробовой доски. Это любопытный вопрос, ибо вытекает из него доброе, а главное - умное дело, которое, пожалуй, одобрил бы даже Алфераки, если бы узнал. Для «Русской мысли» пиши, я попрошу, чтобы сжалились над тобой (жена, дети) и Приняли твою статью; но я не буду в редакции говорить, что ты мне брат, а то неловко, подумают, что я простого звания.

Книжку твою об алкоголизме, бешенстве, собаколожстве и недоумении пришли мне заказною бандеролью, я повешу ее на гвоздь возле кулька, чтобы желающие отрывали по листку и читали.

Гонорара из театральной конторы я еще не получал и, вероятно, никогда не получу, хотя уже посылал телеграмму. Вот до чего доводит твоя чувственность! Очевидно, весь мой гонорар взяла себе девица за то, что ты воспользовался ее слабостью и наполнил поруганием ее лядвия.

Если Н. И. Свешников еще раз скажет тебе, что собирается ко мне, то удержи его.

Что слышно про Суворина? Куда он собирается на лето?

Вместо того, чтобы нанимать пароход, ты бы лучше эти деньги положил в банк и купил бы себе новые брюки.

Поклон твоему семейству.

Твой благодетель

А. Чехов.

23 ​​ Чехов пишет

С. А. ПЕТРОВУ (АРХИМАНДРИТУ СЕРГИЮ)

23 мая 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Московск. губ. 97 23/V.

Многоуважаемый отец архимандрит, Вы не можете себе представить, какое хорошее чувство возбудило во мне Ваше письмо. Мы ведь часто вспоминаем о Вас, Вы не чужой, и когда доходят до нашего муравейника короткие, отрывочные вести о Вас, то мы бываем рады и говорим о Вас с истинным удовольствием. Большое Вам спасибо, что вспомнили! Да, я хворал, было кровохарканье, доктора нашли у меня процесс в легочных верхушках, но теперь я поправился и чувствую себя прекрасно, хотя всё еще считаюсь больным. Живу я теперь, как Вам известно, в деревне, в собственном имении, заложенном в земельном банке, живу здесь лето и зиму и, когда становится скучно, уезжаю во едину из столиц. Я по-прежнему не женат, не богат, всё еще не седею, не лысею. Отец и мать при мне; постарели, но не очень. Сестра летом живет дома и занимается хозяйством, зимою учительствует в Москве. Братья служат. Имение у меня не важное, не красивое, дом небольшой, как у помещицы Коробочки, но жизнь тихая, не дорогая и в летнее время приятная.

Когда приедете в Москву, то непременно дайте знать. За несколько дней до приезда в Москву напишите мне в Лопасню, а приехав, справьтесь по телефону в редакции «Русской мысли», в Москве ли я. Мне очень хочется повидать Вас и увезти к себе в деревню. В Ваше распоряжение я отдам целый флигель, и если Вы приедете не зимой, а летом, то Вам не покажется скучно. Имение мое плохонькое, но зато окрестности великолепны, и в четырех верстах от нас находится Красивая Давыдова Пустынь - туда мы поехали бы вместе, к монахам чай пить. Приезжайте, а за это я к Вам в Семипалатинск приеду, когда опять поеду в Сибирь. Кстати, есть ли у Вас моя книга «Остров Сахалин»? Если нет, то позвольте прислать Вам. Мои путевые записки печатались в «Русской мысли» все, кроме двух глав, задержанных цензурой, которые в журнал не попали, но зато попали в книгу.

Теперь, когда мы обменялись письмами, пожалуйста, хотя изредка, давайте о себе знать. Если пришлете какое-нибудь поручение, касающееся Вас лично или миссии, то, буде сумею, исполню его скоро и с большим удовольствием.

В заключение позвольте еще раз поблагодарить Вас. Желаю Вам всего, всего хорошего и крепко жму руку, и низко Вам кланяюсь.

Ваш А. Чехов.

Поклон Суворину и Анне Ивановне передал в письме.

25  ​​​​ ДР Даля

Олег Даль

Ночь весенняя лунная лунная

Никого

И холодная тишина

А под арками семиструнными

Шёпот

Шёпот и запах вина

Вот и чёрный забор

Извернулся змеёй

Притаился как вор

Как туман над землей

А напротив

В далёком доме

На решётчато-лунном балконе

Девушка танцевала

В красной как краска

Блузке

Ах как ей узко узко

Словно в железной

Маске

Я музыку смутно гадал

Ту что её кружила

И страшно и страшно

Я вдруг увидал

На плечиках блузка сушилась

И ветер её трепал.

26  ​​​​ Чехов пишет

Н. А. ЛЕЙКИНУ

26 мая 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ. 97 26/V.

Дорогой Николай Александрович, оставляйте мне и девочку, коли на то милость Ваша. У меня у самого мелькала мысль - попросить для развода парочку, но думал, что это уж слишком, вроде как бы «не по чину берешь», и не дерзнул написать Вам.

Я, кажется, совсем уже поправился, так как не чувствую себя больным, знакомые мои при встрече не всматриваются мне в лицо и бабы не причитывают, когда я хожу по деревне. Кашля почти нет, и похоже, будто бациллы ушли в другое место. Не знаю, что будет осенью, а пока жаловаться не на что.

В. В. Билибин прислал мне свою книгу. Она издана изящно, не дорого, жаль только, что на обложке нет настоящей фамилии автора; говорю - жаль, потому что Диогена никто не знает и похоже, будто книгу составили два автора: И. Грэк и какой-то Диоген. Ведь «Новостей» в России не читают, это петербургская газета, и всё, что в ней печатается, не делает авторам славы, так как не идет дальше Петербурга. В Москве «Новости» можно увидеть только в редакциях, а Диогена не знают даже в редакциях.

Погода у нас продолжает быть великолепной! Жарко, были дожди, червей на деревьях очень мало; вишен - тьма-тьмущая. Пионы отцветают.

Во второй половине мая ездил кое-куда экзаменовать школьников, теперь совершенно свободен, ничего не делаю и лишь изредка наведываюсь на постройку новой школы, которая строится по моему плану. Я теперь в уезде что-то вроде архитектора. Вот уже вторую школу строю, строил колокольню. Будьте здоровы и благополучны. Поклон Прасковье Никифоровне и Феде.

Ваш А. Чехов.

А. С. СУВОРИНУ

26 мая 1897 г. Мелихово.

26 м.

Не искушайте, за границу мне нельзя, потому что, во-первых, у меня нет денег, а кредит надо беречь до зимы, когда придется жить не дома; и во-вторых, до конца июня мне нельзя выехать из уезда ни в каком случае, так как я опять навязал себе дело. Уехать могу дней на 5, не больше. Пожалуйста, не сердитесь и не говорите, что я ленивый чёрт и проч. Я совсем не ленив и страстно жажду странствия, но что делать, если мой министр финансов такой импотент. Ехать же на чужой счет - в мои годы это неловко. Право, войдите в мое положение и не сердитесь, что я так отвечаю на Вашу телеграмму.

Это правда, ехать до границы смешно и не занимательно. Счастливой Вам дороги. В Берлине поклонитесь Мальцеву, в Карлсбаде - Потапенке, и пишите мне, пожалуйста. Когда Вы вернетесь? Купите мне в Берлине китайский гонг - на обратном пути, если он стоит не дороже 50 марок.

Здоровье мое великолепно. «Александра I» получил. Чудесное издание. Текста еще не читал, но рисунки рассматривал. Богато.

Трубников стал высылать мне «Мировые отголоски».

Итак, счастливой Вам дороги, будьте веселы и здоровы и не забывайте нас грешных. До июля адресуйтесь в Лопасню, а после 1-го июля уеду куда-нибудь.

Ал. П. ЧЕХОВУ

26 мая 1897 г. Мелихово.

Многоуважаемый Никанор Иваныч!

Так как Вы проживаете теперь на даче и имеете успех у женщин, то пишу Вам на бумаге, цвет коей вполне соответствует Вашему настроению.

Я пробуду дома весь июнь. Суворин приглашает с собой за границу, но, во-первых, у меня денег нет и, во-вторых, я храмоздатель, необходимо до конца июня находиться при постройке.

Гонорара из конторы императорских театров я еще не получил. Если ты получил вместо меня, то, пожалуйста, пришли мне хоть часть. С твоей стороны это не благородно обижать родственников. Я нахожусь теперь в положении жены Турнефора, которой нужно родить, а свечки нету. Мне нужно кушать и воздвигать здания, а денег нет ни одной копейки. Очевидно, ты соблазнил девицу и получил все мои деньги и, чтобы это не бросилось всем в глаза, бежал на Аландские острова, как бы затем, чтобы открыть приют. Но я твои мысли знаю и не преминул всё рассказать твоим родителям (которые, как оказывается, не за всё заплотють) ((так нарочито коверкают это слово и сейчас)).

Лейкин подарил мне двух собак.

Твой благодетель А. Чехов.

E. M. ШАВРОВОЙ-ЮСТ

26 мая 1897 г. Мелихово.

Многоуважаемая коллега, я приеду в среду в 12 часов дня. С вокзала прямо в «Славянский базар» завтракать. Давайте позавтракаем вместе. Встретиться мы можем в книжном магазине Сытина, в том самом, который имеет общее entree ((вход)) с рестораном «Славянского базара». Будьте в магазине в 12 1/2 часов (не позже), войдите и спросите: «Не был ли здесь Чехов?» Если Вам ответят отрицательно, то благоволите сесть и подождать, я приеду не позже 12 1/2 часов. Из ресторана отправлюсь добывать денег. Если бы Вы умели делать фальшивые бумажки, то я на коленях умолял бы Вас развестись с мужем и выйти за меня. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

27  ​​ ​​​​ Достоевский Ф. М. - Майкову А. Н.

15 (27) мая 1869. Флоренция

Сколько, сколько времени не отвечал я Вам на Ваши добрые искренние отзывы, добрый и единственный друг мой! Но Вы правы; потому что Вас и одного только Вас считаю я человеком по сердцу своему из всех тех, с которыми случалось встречаться и жизнь изживать, вот уже почти в продолжение сорока восьми лет1. Из всех встретившихся, во все 48 лет, вряд ли у меня был (не говорю уж есть) хоть один такой, как Вы2 (я о брате покойном не говорю)3. Мы с Вами хоть и розной общественной жизни, но по сердцу и по сердечным встречам, по душе и дорогим убеждениям - почти однокашники. Даже выводы ума и всей прожитой жизни нашей до странности, в последнее время, стали схожи у нас обоих, и, думаю, что и сердечный жар один и тот же. Посудите, например, друг мой, по следующему факту: помните ли Вы, как прошлого года, кажется, летом и, кажется, именно ровно год назад (перед дачным временем, сколько припомню (1)), я написал Вам письмо (на которое месяца три или четыре не получал от Вас ответа; тут пресеклась наша переписка, и когда вновь опять началась (2) осенью, то мы начали писать совершенно уже про другое и забыли то, на чем летом остановились). Ну так в этом письме, в конце, я писал к Вам, полный серьезного и глубокого восторга, о новой идее, пришедшей мне в голову, собственно для Вас, для Вашей деятельности (то есть, если хотите, идея пришла сама по себе, как нечто самостоятельное и для меня вполне целое, но так как сам себя я никоим образом не мог считать возможным исполнителем этой идеи, то назначил ее, в желаниях моих, для Вас, естественно. Так даже, что, может, она и родилась-то во мне именно, как я уже сказал, для Вас или, лучше сказать, нераздельно с образом Вашим как поэта)4. Если б Вы тогда, летом, тотчас бы мне ответили, я бы послал Вам огромное разъяснение идеи, с подробностями; я уже и обдумал тогда, всё до последней строчки, что Вам написать. Но, кажется, и лучше вышло, что Вы мне тогда не ответили. Посудите: идея моя состояла тогда в том (теперь я скажу только несколько слов про нее), что мог бы появиться, в увлекательных, обаятельных стихах, - в таких стихах, которые сами по себе, безо всякого усилия, наизусть заучиваются - что всегда бывает с глубокими и прелестными стихами, - мог бы появиться, говорю я, ряд былин (баллад, песней, маленьких поэм, романсов, как хотите назовите; тут уж сущность и даже размер стихов зависят от души поэта и являются вдруг, совершенно готовые в душе его, (3) даже независимо от него самого...). Сделаю отступление значительное: поэма, по-моему, является (4) как самородный драгоценный камень, алмаз, в душе поэта, совсем готовый, во всей своей сущности, (5) и вот это первое дело поэта как создателя и творца, первая часть его творения. Если хотите, так даже не он и творец, а жизнь, могучая сущность жизни, бог (6) живой и сущий, совокупляющий свою силу в многоразличии создания местами, и чаще всего в великом сердце и в сильном поэте, так что если не сам поэт творец (а с этим надо согласиться, особенно Вам как знатоку и самому поэту, потому что ведь уж слишком цельно, окончательно и готово является вдруг из души (7) поэта создание), - если не сам он творец, то, по крайней мере, душа-то его есть тот самый рудник, который зарождает алмазы и без которого их нигде не найти. Затем уж следует второе дело поэта, уже не так глубокое и таинственное, а только как художника: это, получив алмаз, обделать и оправить его. (Тут поэт почти только что ювелир.) Ну так вот, в этом ряде былин, в стихах (представляя себе эти былины, я представлял себе иногда Ваш "Констанцский собор")5 воспроизвести, с любовью и с нашею мыслию, с самого начала с русским взглядом, - всю русскую историю, отмечая в ней те точки и пункты, в которых она, временами и местами, как бы сосредоточивалась и выражалась вся, вдруг, во всем своем целом6. Таких всевыражающих пунктов найдется, во все тысячелетие, до десяти, даже чуть ли не больше. Ну вот схватить эти пункты и рассказать в былине, всем и каждому, но не как простую летопись, нет, а как сердечную поэму, даже без строгой передачи факта (но только с чрезвычайною ясностию), схватить главный пункт и так передать его, чтоб видно, с какой мыслию он вылился, с какой любовью и мукою эта мысль досталась. Но без эгоизма, без слов от себя, а наивно, как можно наивнее, только чтоб одна любовь к России била горячим ключом - и более ничего. Вообразите себе, что в третьей или в четвертой былине (я их в уме тогда сочинил и долго потом сочинял) у меня вышло взятие Магометом 2-м Константинополя7 (и это прямо и невольно явилось как былина из русской истории, сама собою и без намерения; потом я сам подивился, как, без всякого сомнения и даже без обдумывания и без сознания, у меня так пришлось, что взятие Константинополя я причел прямо к русской истории, не усумнившись нимало). Вся эта катастрофа (8) в наивном и сжатом рассказе: турки облегли Царьград тесно; последняя ночь перед приступом, который был на заре8; последний император9 ходит по дворцу

("Король ходит большими шагами")10,

идет молиться образу Влахернской божией матери11; молитва; приступ, бой; султан с окровавленной саблей въезжает в Константинополь. Труп последнего императора отыскивают по приказанию султана в куче убитых, узнают по орлам, вышитым на сапожках12. Святая София13, дрожащий патриарх14, последняя обедня, султан, не слезая с коня, скачет по ступеням в самый храм (historique), доскакав до средины храма, останавливает коня в смущении, задумчиво и с смятением озирается и выговаривает слова: "Вот дом для молитвы Аллаху!" Затем выбрасывают иконы, престол, ломают алтарь, становят мечеть15, труп императора хоронят, а в русском царстве последняя из Палеологов является с двуглавым орлом вместо приданого16; русская свадьба, князь Иван III в своей деревянной избе вместо дворца,17 и в эту деревянную избу переходит и великая идея о всеправославном значении России, и полагается первый камень о будущем главенстве на Востоке, расширяется круг русской будущности, полагается мысль не только великого государства, но и целого нового мира, которому суждено обновить христианство всеславянской православной идеей и внести в человечество новую мысль, когда загниет Запад, а загниет он тогда, когда папа исказит Христа окончательно и тем зародит атеизм в опоганившемся западном человечестве.

Да и не эта одна мысль об этой эпохе: была у меня мысль, рядом с изображением деревянной избушки и в ней умного, с величавой и глубокой идеей князя, в бедных (9) одеждах митрополита18, сидящего с князем, и прижившейся в России "Фоминишны" - вдруг, в другой уже балладе, перейти к изображению конца пятнадцатого и начала 16-го столетия в Европе, Италии, папства, искусства храмов, Рафаэля, поклонения Аполлону Бельведерскому, первых слухов о реформе, о Лютере, об Америке, об золоте19, об Испании и Англии20, - целая горячая картина, в параллель со всеми предыдущими русскими картинами, - но с намеками о будущности этой картины, о будущей науке, об атеизме, о правах человечества, сознанных по-западному, а не по-нашему21, что и послужило источником всего, что есть и что будет. В горячей мысли моей я думал даже, что не надо кончать былины (10) на Петре, например22, об котором непременно нужно особенное (11) хорошее слово и хорошая поэма-былина с смелым и откровенным взглядом, нашим взглядом23. Я бы прошел до Бирона, до Екатерины и далее, (12) - я бы прошел (13) до освобождения крестьян и до бояр, рассыпавшихся по Европе с последними кредитными рублишками, до барынь, б<--->щих с Боргезанами24, до семинаристов, проповедующих атеизм25, до всегуманных и всесветных граждан русских графов, пишущих критики и повести28, и т. д. и т. д. Поляки бы должны были занять много места27. Затем кончил бы фантастическими картинами будущего: России через два столетия, и рядом померкшей, истерзанной и оскотинившейся Европы, с ее цивилизацией. Я бы не остановился тут ни перед какой фантазией...

Вы считаете меня в эту минуту, конечно, за сумасшедшего, собственно и главное за то, что я так расписался, потому что (14) обо всем этом надо говорить лично, а не писать, ибо в письме ничего понятно не передашь. Но я разгорячился. Видите ли: прочтя в Вашем письме о том, что Вы пишете эти баллады29, я страшно удивился тому: как это нам, так долго разлученным, пришла одна и та же мысль, одной и той же поэмы? Обрадовавшись этому, я потом задумался: так ли это мы оба понимаем, то есть одинаково ли? Видите ли: моя мысль в том, что эти баллады могли бы быть великою национальною книгой и послужить к возрождению самосознания русского человека много. Помилуйте, Аполлон Николаевич! Да ведь эти поэмы все мальчики в школах будут знать и учить наизусть. Но, заучив поэму, он заучит ведь и мысль и взгляд, и так как этот взгляд верен, то на всю жизнь в душе его и останется. Так как это стихи и поэмы, сравнительно короткие, то ведь весь мир читающий русский прочтет их, как "Констанцский собор", который многие до сих пор наизусть знают. И потому - это не просто поэмы и литературное занятие, - это наука, это проповедь, это подвиг. Когда я прошлого года хотел писать Вам и склонить Вас, чтоб Вы принялись за эту мысль, я думал про себя: да как я передам ему, чтоб он понял (15) меня совершенно? И вдруг, через год, Вы сами вдохновляетесь ТОЙ ЖЕ самой идеей и находите нужным ее писать! Значит, идея верна! Но одно, одно надо и непременно: надо, чтоб поэмы были необыкновенной поэтической прелести, чтоб увлекли и увлекли непременно, увлекли до невольного заучивания. Друг мой! Вспомните, что, может быть, вся Ваша поэтическая карьера до сих пор была только одно предисловие, введение и что теперь только придется Вам вполне по силам сказать новое слово. Ваше новое слово! И потому смотрите на дело серьезнее, глубже и больше восторга. А главное - простоты и наивности больше. Да вот еще: пишите рифмой, а не старым русским размером. Не смейтесь! Это важно: теперь рифма - народна, а старый русский размер - академизм. Ни одно сочинение белыми стихами наизусть не заучивается. Народ уже не сочиняет песен прежним размером, а сочиняет в рифмах. Если не будет рифмы (и не будет почаще хорея) - право, Вы дело погубите. Можете надо мной смеяться, но я правду говорю! Грубую правду!

Об Ермаке же ничего Вам сказать не могу; Вы, конечно, лучше знаете30. По-моему, сначала казачье - удальство - бродяжничество и разбой. Потом уже указывается гениальный человек под бараньим тулупом; угадывает колоссальность дела и будущее значение его, но уже тогда, когда почти всё дело пошло на лад и удачно обделалось. Тут рождается русское чувство, православное чувство единения с русским корнем (даже непосредственное, может быть, чувство вроде тоски), - а из того выходит посольство и челобитье великому государю, выражающему в понятиях народа вполне русский народ. (NB. Главное и полнейшее выражение этого понятия дошло до полного, последнего своего развития, знаете ли когда, по-моему? В нашем столетии. Разумеется, я говорю об народе, а не о прогнивших боярах и семинаристах.)

Но довольно теперь об этом. Я только верю одному: что мы с Вами сходимся в идеях, и радуюсь этому. Пришлите мне, пожалуйста, хоть что-нибудь из написанного, а если можно, то больше пришлите31. Не употреблю во зло. Сами видите, что это меня до волнения интересует!

Вы спросите: почему я так долго Вам не писал? Но я так долго не писал, что мне и отвечать на это уже затруднительно. Главное - тоска, а если говорить и разъяснять больше, то слишком уже много надобно говорить. Но тоска такая, что если б я был один, то, может быть, заболел бы с тоски. Хорошо еще, что я с Анной Григорьевной, которая, как Вы знаете, опять с надеждами. Эти надежды волнуют нас обоих32. (С нами живет тоже теперь мать Анны Григорьевны, что при теперешнем ее положении необходимо.) Мы имели недавно большую неудачу, оставшись во Флоренции, тогда как уже месяц тому назад решено было переезжать в Дрезден. Всё произошло через деньги. Я кончил тем, что обещал повесть (очень малая будет) в "Зарю"33. Милейший Николай Николаевич (который, может быть, теперь на меня сердится) обделал дело: 125 рублей доставил Марье Григорьевне Сватковской для внесения процентов (60 р.) и остальные 65 для раздела Паше и Эмилии Федоровне (Паше 25 р. и Эм<илии> Ф<едоров>не 40) - и кроме того, обещал мне выслать сюда, во Флоренцию, 175 р. к определенному сроку. Вот на этот-то срок и деньги я и рассчитывал для выезда в Дрезден. Но произошла маленькая неловкость: вместо того, чтоб выслать деньги по почте и застраховать, "Заря" выслала через какое-то комиссионерство, - и я получил дней 10 или 12 позже (и так как получил не по почте, то имел даже шанс и совсем не получить, потому что комиссионерство могло и совсем меня не отыскать во Флоренции). Таким образом, мы недели две, в ожидании денег, зажили лишних и поистратились; денег-то на переезд и не достало. Послал просьбу в "Русский вестник", чтоб выручили. Я в "Русский вестник" к январю доставлю роман. В Дрездене буду работать не разгибая шеи. Но вообще хлопот и дрязг много. Жара во Флоренции наступает ужасная, город душный и раскаленный, нервы у нас всех расстроены, - что вредит особенно жене, теснимся мы в настоящую минуту (и всё en attendant) в теснейшей маленькой комнатке, выходящей на рынок. Надоела мне эта Флоренция, а теперь, от тесноты и от жару, даже и за работу сесть нельзя. Вообще тоска страшная, а пуще - от Европы; на всё здесь смотрю, как зверь. Решил во что бы то ни стало воротиться к будущей весне в Петербург (как кончу роман) - хотя бы меня в долговое посадили. Я уже не говорю о духовных интересах, но и материальные интересы мои здесь, за границей, страждут. Вообразите, например, следующее обстоятельство: как бы там ни было, а ведь сочинения мои (все) и третьим, и четвертым, и пятым изданием расходились. "Идиот" (каков там ни есть, теперь спорить не буду) есть все-таки добрый товар. Я знаю наверно, что второе издание разошлось бы (16) всё в один год. Отчего же не издать? Теперь именно время, а главное, мне по одному обстоятельству особенно хочется. Что же я сделал? Недель шесть назад послал я к Марье Григорьевне Сватковской следующее поручение: заехать в лавку к А. Ф. Базунову (с рекомендательной запиской от меня) и сказать ему следующие два слова: не возьмется ли он за 2-е издание "Идиота" (к будущей зиме бы оно уже было готово, если б теперь взялся) - цена 2000 р. (даже полагал спустить за 1500, если все деньги разом, а то так дал бы рассрочку). Законности и формальности контракта не задержали бы, потому что я мог бы послать отсюда форменное и засвидетельствованное полномочие. Я просил Марью Григорьевну Базунова только спросить, без особенной настойчивости, чтоб сказал да или нет, и меня сюда уведомить. Если нет (хотя он-то уж знает, как мои книги до сих пор расходились и каков это товар) - то ведь как угодно, мне всё равно. Я и сам издам, воротясь, и убытка не понесу. Кажется, поручение не отягчительное, не правда ли? Могло бы в минуту окончиться, двумя словами с Базуновым. И что ж? Вот уже шесть недель (17) от Марьи Григорьевны ни слуху ни духу. Между тем я и попросил-то ее (в первый раз в жизни) потому, что она сама с горячностию предлагала мне свои услуги, по поручениям и надобностям в Петербурге, прошлым летом в Швейцарии.

Таким образом, мои интересы видимо страдают, и единственно от того, что я в отсутствии. (18) Да и не одно это! Множество, множество вещей, без которых я не могу обойтись, осталось в России! Писал я Вам или нет о том, что у меня есть одна литературная мысль (роман, притча об атеизме), пред которой вся моя прежняя литературная карьера была только дрянь и введение и которой я всю мою жизнь будущую посвящаю? Ну так мне ведь нельзя писать ее здесь; никак; непременно надо быть в России. Без России не напишешь.34

А сколько беспокойств! Сколько дрязг! Пощадили бы хоть меня! Аполлон Николаевич, ради бога, напишите мне о Паше и о том, какие у них дрязги с Эмилией Федоровной! Положим, это вздор, но для меня-то важно. Эмилия Федоровна хоть ничего мне не писала о Паше, но прислала мне на днях письмо с укорами. Это люди с удивительным рассуждением. Правда, они бедны, но ведь я могу только сделать то, что могу.

Послушайте, Аполлон Николаевич, есть у меня и еще до Вас просьба. Можете сделать - сделайте, а нет - так и не делайте. И, ради бога, не утруждайте себя. Труда, положим, немного, но просьба деликатная. Дело в том же Базунове. (19) Прошу Вас очень зайти к нему в лавку и спросить его: расположен он или нет издать "Идиота" за 2000? (Я не хочу спускать на 1500.) С Базуновым Александром Федоровичем, как Вы, может быть, сами знаете, можно говорить прямо. При этом никаких стараний с Вашей стороны и особенно никаких упрашиваний, разве (по дружбе), - если б завязался (20) разговор (Базунов любит спрашивать совета), сказать доброе слово об "Идиоте". Но главное - никакой особой горячности. Узнав - написать ко мне. Ну вот и вся просьба.

Конечно, конечно, Вы бы мне в этом (деле для меня очень важном, несмотря на то, что я сбавлять не хочу, и если "нет" - то как угодно, своего не потеряю, сам издам или подожду). - Вы бы мне в этой просьбе не отказали. Но вот в чем щекотливость дела: то, что я это дело ведь ей поручил и даже под секретом, хотя в то же время уведомил ее, что и Вас извещу. Так не обиделась бы она тем, что я мимо нее Вас прошу? И в то же время чем же тут, однако же, обижаться, тем более что ей известно, что Вы про это дело должны узнать от меня. Кроме того - она же ведь мне не отвечает, несмотря на то, что необходимое время проходит, а между тем дело это для меня важное. Хоть бы уведомила меня, что не хочет брать на себя поручения, тогда бы у меня, по крайней мере, были руки развязаны, а то ни слуху ни духу.35 Впрочем, думаю, что ничего, то есть никакой щекотливости не составило бы, если б Вы, например, зайдя к Базунову, спросили от меня: не было ли ему от меня (21) какого-нибудь предложения об издании "Идиота"? А там, судя по разговору, поговорить с ним и об условиях. Ну так вот в этом покорнейшая просьба моя к Вам, Аполлон Николаевич! Можете - сделайте, (22) очень прошу Вас. Разумеется, я Вас не кончать дело прошу (потому что его и нельзя кончать, ибо тут нужен контракт и доверенность), а только начать, то есть узнать, расположен ли Базунов и верно ли его слово, и уведомить меня об этом, хоть двумя словами. Ради бога, только не пеняйте на меня и не браните меня за то, что я Вас всё утруждаю и мучаю.

Впрочем, считаю нужным дать Вам знать, что я, на днях, пишу к Марье Григорьевне и прошу ее дело о Базунове оставить в покое, а просьбу (23) мою к ней считать как бы и не существовавшею. Это бы я написал ей и без того, то есть если б и не думал Вас просить о Базунове. А лучше всего, лучше всего-если б Вы взяли на себя труд повидать самое Марью Григорьевну п просто спросить ее: делала ли она что-нибудь по моему делу или забыла о нем! Но боюсь утруждать Вас, слишком уж много ходьбы. (24)

Я всё еще надеюсь скоро отсюдова выехать и опять-таки в Дрезден. Письма, ко мне адресуемые в Дрезден, перешлются ко мне сюда во Флоренцию, если б я остался во Флоренции, потому что я уже списался с дрезденским почтамтом. Но это крайний случай, и я все-таки надеюсь, что выеду в Дрезден отсюдова скоро, а потому, если захотите мне написать (чего буду ждать с алчностию), то пишите (25) отныне во всяком случае по следующему адрессу: Allemagne, Saxe, Dresden, а М-r Theodore Dost<oiewsk>y, poste restante.

Собственно переезд в Дрезден совершается нами по многим и необходимым соображениям, а главное - это город испытанный, сравнительно дешевый, даже с знакомыми, и там-то Анна Григорьевна предполагает осуществить свои надежды. (Это будет к началу сентября, то есть надежды.) Анна Григорьевна горячо Вас благодарит за Ваши добрые слова, она часто об Вас вспоминает и всё по России тоскует. Я очень рад, что теперешнее занятие развлечет несколько ее тоску. До свидания, друг мой! Три листка написал, а что сообщил? Ничего. Слишком уж долго мы были разлучены, а (26) от разлуки слишком много накопляется непонятного. Всё, что у вас в Петербурге делается, до меня отчасти доходит: имею "Русский вестник", "Зарю" и читаю "Голос", который здесь в библиотеке36 получается. Как Вам нравится "Россия и Европа" Данилевского? По-моему, это произведение - важное в последней степени, но боюсь, что оно у них в журнале (27) недостаточно выставлено37. Комедию о Фроле Скобееве Аверкиева я считаю лучшим произведением за (28) нынешний год. С первого чтения был даже в восторге; теперь, со второго чтения, стал смотреть поосторожнее38. Жму Вам руку крепко и обнимаю Вас.

Ваш весь и всегда Федор Достоевский.

Примечания:

1 Достоевский познакомился с Майковым у Белинского в 1846 г. (см.: ПСС. Т. XVIII. С. 355).

2 Отклик на слова Майкова из письма от 12 апреля 1869 г.: «Мне же хочется поговорить по душе. Мысли определенной нет, что бы надобно было сообщить, а просто нужен сочувственный аккомпанемент другой души на то, что звучит в груди» (Майков А. И. Письма к Достоевскому. С. 77).

3 Речь идет о M. M. Достоевском.

4 Имеется в виду письмо 126.

5 Возможно, что вместо упоминаемого здесь стихотворения «Констанцский собор» (у Майкова оно называется «Приговор» («На соборе на Констанцском...»), 1860) Достоевский хотел назвать «Клермонтский собор» (1853) — одно из популярнейших произведений поэта, представлявшее собою отклик на Крымскую войну.

6 Развиваемый Достоевским проект «Великой национальной книги», своеобразно перекликающийся с идеями романа «Атеизм», не был осуществлен ни самим Достоевским, ни Майковым. Отдельные мотивы этого замысла нашли отражение в «Дневнике писателя» 1881 г. (Янв. Гл. I. §5).

7 Речь идет о событиях XV в.: взятии в 1453 г. армией султана Мехмеда II Фатиха (Завоевателя) последнего оплота Византии — Константинополя.

8 Подготовка к штурму Константинополя началась в ночь на 29 мая, а на рассвете турки двинулись на город.

9 Последним императором Византии был Константин XI Драгас.

10 Достоевский цитирует начальную строку первой песни («Видение короля») из «Песен западных славян» (1834) Пушкина, представляющих собою, по словам писателя, «шедевр из шедёвров <...>, не говоря уже о пророческом и политическом значении этих стихов» (Дневник писателя. 1877. Февр. Гл. I. § 1).

11 Икона Богородицы Влахернитиссы, находившаяся во Влахернском храме в Константинополе, считалась „непреоборимым щитом”; она «была своего рода палладием империи и сопровождала ее армии в походах» (см.: Кондаков Н. П. Иконография Богоматери. Пг., 1915. Т. 2. С. 60—61).

12 Желая своими глазами убедиться в смерти Константина XI, Мехмед II приказал солдатам отыскать его среди груды мертвых тел. Труп императора был обнаружен «по пурпурным сапожкам с золотыми орлами, которые носили только византийские императоры» (см.: История Византии. М., 1967. Т. 3. С. 196).

13 Имеется в виду собор св. Софии в Константинополе.

14 Последним патриархом православной церкви в Византии был Афанасий II. Победители в этом же 1453 г. избрали новым патриархом Геннадия II Схолария, перебежавшего к туркам во время осады Константинополя.

15 Согласно легенде, Мехмед II в знак победы над «неверными» въехал на белом коне в храм св. Софии и, удивившись необычайной красоте этого великолепного здания, велел превратить его в мечеть. С этого времени храм стал носить название Айя-София; фрески его были замазаны, и к нему были пристроены четыре легких минарета.

16 Решение выдать «последнюю из Палеологов» племянницу Константина XI Зою (Софью), «Фоминишну», за Иоанна III принадлежало папе Павлу II, в связи с чем в 1469 г. в Москву были направлены послы с письмом, содержавшим предложение руки греческой царевны. Иоанн, получив через отправленных в Рим послов сведения о «личных достоинствах» Софьи, послал за ней. По прибытии ее в Москву (12 ноября 1472 г.) состоялись обручение и свадьба. С этого времени в России устанавливается новый государственный герб в виде двуглавого орла, подобный гербу Византийской империи, и при русском дворе многое начинает меняться.

17 До 1492 г. Иоанн III (как и другие московские князья до него) жил в деревянных теремах. В 1493 г. он построил новый деревянный дворец, сгоревший в том же году. Каменный же дворец был заложен лишь в 1499 г.

18 Имеется в виду митрополит Филипп.

19 Речь идет о событиях XVI в. — колонизации Северной Америки европейцами (Англией, Испанией, Францией, Нидерландами и Швецией), а также начавшейся в XVI в. добыче золота испанцами на территории Южной Америки (прежде всего в мексиканских и перуанских рудниках).

20 По-видимому, имеется в виду война за «испанское наследство» (1701—1714) между Францией и коалицией, состоявшей из Австрии, Англии и Нидерландов.

21 Провозглашенному Французской буржуазной революцией XVIII в. «казенному», по выражению Достоевского, представлению о правах человека писатель противопоставлял «русское решение вопроса», основанное на «вечных», нерушимых нормах нравственности и совести (см., например: Дневник писателя. 1877. Февр. Гл. II. § 4).

22 Именно так Майков закончил «Клермонтский собор».

23 Об эволюции взглядов писателя на Петра I и его реформаторскую деятельность см.: ПСС. Т. XVIII. С. 26, 35—37, 104—107, 220—221, 297—299; Т. XIX. С. 18—19; Т. XX. С. 12—15; Т. XXIII. С. 46—47). Некоторый итог своим размышлениям о значении преобразований Петра для современной ему России Достоевский подвел в июньском выпуске «Дневника писателя» 1876 г., в гл. 2 «Утопическое понимание истории».

24 Боргезаны — представители родовитой итальянской фамилии Боргезе.

25 Очевидно, намек на Н. А. Добролюбова, Н. Г. Чернышевского и Г. З. Елисеева, которых в полемике с ними противники их неоднократно пренебрежительно именовали «семинаристами».

26 Возможно, намек на В. А. Соллогуба и Е. А. Салиаса де Турнемира.

27 О воззрениях Достоевского на исторические взаимоотношения России и Польши в XIX в. см.: ПСС. Т. XX. С. 97—101, 252—253, 316—318.

28 В письме от 12 апреля 1869 г. Майков писал: «Затеял я написать русскую историю в 10 или 12 рассказах для сельских и других первоначальных школ. <...> Я беру только капитальные эпохи, приурочивая их к известным для всех именам, и пишу живую историю, пишу чувством и воображением, чтобы заставить почувствовать и вообразить» (Майков А. Н. Письма к Достоевскому. С. 79).

29 Достоевский зорко подметил уже в 1869 г. появление в народной среде частушек — нового жанра, возникновение которого относится именно ко второй половине XIX в.

30 В письмах Майкова, на которые отвечает Достоевский, упоминаний о Ермаке нет. Но второй «рассказ из русской истории», опубликованный Майковым в «Заре» (1869. № 8), завершается повествованием о походе Ермака в Сибирь.

31 В письме от 12 апреля 1869 г. Майков писал: «... четыре рассказа, особенно 2-й, 3-й, 4-й, написаны поэтически и без вранья. Я уверен, что Вам бы понравилось» (Майков А. Н. Письма к Достоевскому. С. 79). Были ли высланы Достоевскому эти написанные «рассказы», неизвестно.

32 А. Г. Достоевская ожидала ребенка.

33 См. письмо 137, примеч. 30.

34 О замысле романа «Атеизм» см. письма 134, примеч. 11; 136, примеч. 6.

35 М. Г. Сватковская передала просьбу Достоевского H. H. Страхову. 25 июня 1869 г. Страхов ей сообщил: «По Вашему поручению я говорил с Базуновым; он решительно отказывается купить „Идиота”, а соглашается напечатать на таких условиях: сперва он выручит всё, что будет стоить издание, и, сверх того, 25 %; а затем остальная продажа совершается в пользу автора, за вычетом 30 %, которые идут Базунову» (Д. Письма. Т. 2. С. 456). Отдельной книгой роман был напечатан лишь в 1874 г. в издании самого Достоевского.

36 Имеется в виду флорентийская библиотека с читальным залом при ней (см.: Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 184).

37 От отношении Достоевского к книге Н. Я. Данилевского см. письма 134, примеч. 5; 135, примеч. 8.

38 Свое первоначальное мнение о пьесе Д. В. Аверкиева «Комедия о российском дворянине Фроле Скобееве» Достоевский высказал Страхову в письме от 6 (18) апреля 1869 г. (см. письмо 140).

(1) вместо: сколько припомню - было: кажется

(2) вместо: опять началась - было начато: про др<угое>

(3) было: поэта

(4) было: есть

(5) далее было начато: а пос<ле>

(6) вместо: бог - было начато: богом

(7) было: в душе

(8) было: сцена

(9) было: бедного

(10) вместо: кончать былины - было: останавливаться

(11) вместо: об котором... ... особенное - было: об котором могло бы быть

(12) вместо: и далее - было: и до бояр

(13) было: прошел далее

(14) далее было начато: в пись<ме>

(15) далее было: важно

(16) было: разойдется

(17) было: месяцев

(18) вместо: что я в отсутствии - было: что меня нет

(19) далее было начато: это за<йти?>

(20) было начато: начал<ся>

(21) было: через меня

(22) далее было: а нет, так <2 слова нрзб.>

(23) было: прежнюю просьбу

(24) далее было: Прошу Вас тоже очень

(25) было: напишите

(26) далее было: а в таком

(27) было: в редакции

(28) далее было: весь

Июнь ​​ 

7 ​​ Чехов пишет

И. Э. БРАЗУ

7 июня 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ. 7-VI-97

Многоуважаемый Иосиф Эммануилович, я приеду в Одессу в августе, если со мной не случится чего-нибудь особенного.

Теперь, после того как мы перебрали в письмах все города, позвольте пригласить Вас к себе в деревню. Приглашаю Вас тем смелее, что путь в Херсонскую губ<ернию> лежит через Лопасню, и скорый поезд останавливается на нашей станции. Ранее у меня не хватало смелости пригласить Вас, так как местность, в которой я живу, самая скучная во всей России и в моем доме нет ни одной хорошо освещенной комнаты. Есть одна комната с тремя сплошными окнами на север, в которой даже работали художники, но Вы едва ли одобрите ее, так как, насколько я понимаю, ее три окна освещают человеческое лицо не так, как это нужно для портретиста. И все-таки, несмотря на всякие неблагоприятные условия, я приглашаю Вас. Кто знает, доберусь ли я до Одессы, буду ли зимой в Петербурге, а тут, быть может, Вы взглянете на комнату с тремя окнами не так строго, как я, и, быть может, Вы согласитесь писать меня в соседней усадьбе, где в наше распоряжение отдадут громадную залу. Решайте, но, конечно, решайте, как для Вас удобнее, не забывая, что я свободнее Вас (у меня теперь нет никакой работы). Если решите окончательно в Одессу, то буду каждый вечер ложиться спать с мыслью, что мне нужно ехать в Одессу, - хотя, кстати сказать, это скучнейший город. Из Одессы поеду потом в Ялту.

Во всяком случае, если поедете в Херсонскую губ<ернию> на скором поезде, то телеграфируйте за 2 - 3 дня до отъезда (Лопасня, Чехову), я приеду на Лопасню, чтобы повидаться с Вами.

Позвольте пожелать Вам всего хорошего и пожать

руку.

А. Чехов.

Здоровье мое поправилось, физиономия приняла свой прежний вид.

13 ​​ Чехов пишет:

M. П. ЧЕХОВОЙ

12 - 13 июня 1897 г. Мелихово.

12 июня. Прохладно, ветер, небо безоблачно. Дождя не было и не похоже, что он скоро пойдет. Роман нанимает косарей для покоса. Старуха Макеичева принесла 3 рубля долгу. Решил открыть около того участка кирпичный завод. У Наташи, дочери пастуха Егора (бывшего лесного сторожа), дифтерит.

13. Косят около пруда 6 косарей (считая в том числе Романа). Татьяна Чуфарова явилась с претензией, говоря, что ты ей отдала косить место от пруда до Стружкина. Недоразумение. Что дать ей косить? Дождя нет, ветер. Приезжал Касторский, погода от этого не стала лучше, небо еще больше прочистило.

Всё благополучно.

Antonio.

С. И. ШАХОВСКОМУ

13 июня 1897 г. Мелихово.

Дорогой Сергей Иванович, если Вам понадобится кровельщик, то рекомендую Петра Иванова Ерленева. Он крыл, красил и вставлял стекла у меня в усадьбе и в обоих училищах - Талежском и Новоселковском. Работает он кропотливо, но прочно. Это почтенный человек с широкой бородой, честный и смирный; и мастера у него смирные и тихие, как хлыстовки. С ним покойно, можно быть уверенным, что ничего не пропадет. Ручаюсь вполне. Берет по 6 коп. за лист с его грунтовкой. 15 июня уеду, 21-го возвращусь, потом опять уеду - и так все лето, пока совсем не уеду куда-нибудь зимовать. Что у Вас нового? Освящение Нов<оселковской> школы в первое воскресенье после Петрова дня.

Ваш А. Чехов.

14  ​​ ​​​​ Чехов пишет

M. О. МЕНЬШИКОВУ

14 июня 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ.

Дорогой Михаил Осипович, будьте добры, пришлите мне, если сие возможно и не очень затруднит Вас, - адрес сотрудника «Недели» Федора Сологуба. Желательно знать его адрес и отчество.

Давно уже собираюсь написать Вам, написать длинно, обстоятельно, да все никак не соберусь. Лень хохлацкая. Перо не держится в руке. Ваша статья о «Мужиках» вызвала во мне много мыслей, подняла в моей душе много шуму, но я всё же не собрался написать Вам, решив, что в письме всего не напишешь, что нужно говорить, а не писать. Когда мы увидимся? Я еще не был в Ясной Поляне; буду там после 20 июня. Потом я уеду на Кавказ, вернусь в сентябре, чтобы побыть дома неделю и опять уехать. Не увидимся ли мы до 10-го июля в Мелихове, или не пожелаете Вы вместе проехаться на Кавказ (Военно-Грузинская дорога, Боржом, Батум)? Дорогой бы потолковали. Моя «истерия» за лето поуспокоилась, я отъелся, пополнел (в доказательство прилагаю портрет; снимал гость-художник); как-то дня два было прохладно, дуло с севера - и мои бациллы проснулись, и я теперь кашляю чаще, чем в мае. Но все же в общем здоровье мое не дурно и путешествовать я буду как совершенно здоровый.

У нас нет дождя, всё сохнет. Но в саду хорошо, мои розы цветут изумительно.

Кстати об «истерии». Неужели Владимир Тихонов опять пьет? Ведь он бросил и уверял, что уже никогда не станет пить. Водка может сгубить его нервную систему. «Истерии» у него нет и не было, но до алкогольного паралича дело может дойти в какие-нибудь пять-десять лет. Только Вы не говорите ему об этом, а то он понесет чепуху.

Когда же мы увидимся? По возвращении с Кавказа в сентябре я буду стараться попасть в Петербург хоть на неделю и тогда приеду к Вам в Ц<арское> С<ело>, но ведь Улита едет да когда-то будет, это на воде вилами писано. Право, приезжайте в Мелихово до 10 июля.

Нижайший поклон Вашему Яше и Лидии Ивановне. Желаю Вам всего хорошего и крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Мои Вам кланяются.

M. П. ЧЕХОВОЙ

13 - 14 июня 1897 г. Мелихово.

13-го июня вечером. Приехал Иваненко.

14-го. Хмурится. Пошел дождь, но не очень. Продолжает хмуриться. Приехал Глуховской. Получены два номера «Figaro Salon» и два номера «Royal Academy Pictures». Пришел «Новый русский базар» на имя Ольги Мартыновны, пришло из Ярославля письмо на имя Мих<аила> П<авловича> Ч<ехова>. Косить продолжают.

По саду бегают кошки. Цветет гвоздика. Жарко. Цветут все розы, буйно и красиво. Цветет лилейник. Нюка не унывает. Рожь поспевает.

Antonio.

Третий час дня. Опять пошел дождь.

На обороте:

Ялта.

Ее высокоблагородию

Марии Павловне Чеховой.

M. О. МЕНЬШИКОВУ

14 июня 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ.

Дорогой Михаил Осипович, будьте добры, пришлите мне, если сие возможно и не очень затруднит Вас, - адрес сотрудника «Недели» Федора Сологуба. Желательно знать его адрес и отчество.

Давно уже собираюсь написать Вам, написать длинно, обстоятельно, да все никак не соберусь. Лень хохлацкая. Перо не держится в руке. Ваша статья о «Мужиках» вызвала во мне много мыслей, подняла в моей душе много шуму, но я всё же не собрался написать Вам, решив, что в письме всего не напишешь, что нужно говорить, а не писать. Когда мы увидимся? Я еще не был в Ясной Поляне; буду там после 20 июня. Потом я уеду на Кавказ, вернусь в сентябре, чтобы побыть дома неделю и опять уехать. Не увидимся ли мы до 10-го июля в Мелихове, или не пожелаете Вы вместе проехаться на Кавказ (Военно-Грузинская дорога, Боржом, Батум)? Дорогой бы потолковали. Моя «истерия» за лето поуспокоилась, я отъелся, пополнел (в доказательство прилагаю портрет; снимал гость-художник); как-то дня два было прохладно, дуло с севера - и мои бациллы проснулись, и я теперь кашляю чаще, чем в мае. Но все же в общем здоровье мое не дурно и путешествовать я буду как совершенно здоровый.

У нас нет дождя, всё сохнет. Но в саду хорошо, мои розы цветут изумительно.

Кстати об «истерии». Неужели Владимир Тихонов опять пьет? Ведь он бросил и уверял, что уже никогда не станет пить. Водка может сгубить его нервную систему. «Истерии» у него нет и не было, но до алкогольного паралича дело может дойти в какие-нибудь пять-десять лет. Только Вы не говорите ему об этом, а то он понесет чепуху.

Когда же мы увидимся? По возвращении с Кавказа в сентябре я буду стараться попасть в Петербург хоть на неделю и тогда приеду к Вам в Ц<арское> С<ело>, но ведь Улита едет да когда-то будет, это на воде вилами писано. Право, приезжайте в Мелихово до 10 июля.

Нижайший поклон Вашему Яше и Лидии Ивановне. Желаю Вам всего хорошего и крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Мои Вам кланяются.

14-VI-97

15  ​​ ​​​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

15 июня 1897 г. Мелихово.

Воскресенье.

Милая Лика, я приеду в Москву 16-го, в полдень и тотчас же, заехав на минутку в «Русскую мысль», отправлюсь к Левитану, живущему у Морозова по М<осковско>-Брестской дороге. От Левитана по той же дороге поеду к Уварову покупать ослов. После ослов - к Вам, чтобы вместе ехать в Мелихово, где Вас так любят. Буду у Вас, говоря приблизительно, в среду; если не застану дома, то оставлю письмо.

Рецепта не нужно для собаки, спросите просто спирту Гебры на 20 коп. (Spiritus Hebrae). По рецепту выйдет втрое дороже.

Это письмо Вы должны получить после полудня 16-го июня в понедельник. Пожалуйста, заметьте день и час, в какие получите его. Это мне нужно. До свиданья!

Ваш Кушеткер.

M. П. ЧЕХОВОЙ

15 июня 1897 г. Мелихово.

15 июня. Вчера перед вечером прошел хороший дождь. Сегодня прохладно. Всё благополучно. Живется весело: вчера Иваненко ровно четверть часа рассказывал Глуховскому о том, как сапожник пришил к старым сапогам новые ушки и взял за это 20 коп.; потом полчаса говорил о конокрадах; потом наконец оба ушли во флигель и говорили там до 2 часов ночи.

Посылаю Мише письмо, полученное из Ярославля. Нового ничего нет.

Antonio.

Я послал уже Вам 5 открытых писем.

На обороте:

Ялта.

Ее высокоблагородию

Марии Павловне Чеховой.

Дача Витмер.

20 ​​ Чехов пишет

И. Э. БРАЗУ

20 июня 1897 г. Мелихово.

20 июня.

Многоуважаемый Иосиф Эммануилович, я живу по Московско-Курской дороге, в 11 верстах от ст. Лопасни. Эта станция между Подольском и Серпуховом; на ней останавливаются все поезда, кроме курьерского. Кроме скорого, почтового и пассажирского поездов, в Вашем распоряжении три дачных, или местных поезда, идущих от Москвы до Серпухова. Приезжайте на том, который выходит из Москвы в 9 час. утра, или на том, который выходит в 4 ч. 50 м. пополудни - это самые удобные поезда. Первый приходит на Лопасню к 12 час., а второй в 7 1/2 веч<ера>. Если же пожелаете проехать прямо на Лопасню, не останавливаясь в Москве, то приезжайте на скором (взявши в Боровичах билет прямо до Лопасни - билет этот годится для всех поездов и имеет силу, кажется, не менее 3 суток) и в Москве с Николаевского вокзала на Курский проедете на передаточном. Телеграфируйте ко мне так: «Лопасня Чехову». Я вышлю лошадей или сам выеду за Вами. Если выедете на утреннем, то телеграфируйте так: «Лопасня Чехову. Вторник утром». Это примерно. Или: «вторник скорым».

Итак, буду ожидать Вас. Третьего дня в Москве я был в Третьяковской галерее. Ваш дамский портрет - это один восторг. Он в репинской комнате, возле Грозного и баронессы Икскуль, но это соседство не мешает ему сиять.

К Вашему приезду поспеют вишни. Место у меня, в смысле пейзажа, необыкновенна скучно, сад небольшой, и я боюсь, что Вы будете у меня скучать - особенно после Боровичского уезда, где так красиво.

Итак, до свиданья! Жму руку и желаю всего хорошего.

Что еще в этот день? ​​ Помещение рижского молодежного театра возвращено религиозной общине.

Сам ТЮЗ пускается в скитания.

21  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

21 июня 1897 г. Мелихово.

21 июнь.

Здравствуйте! Я, нижеподписавшийся, всё время сижу дома, у себя в Мелихове, и постепенно обращаюсь в помещика Коробочку. Бываю в Москве, но всякий раз не надолго. На днях был в имении миллионера Морозова; дом, как Ватикан, лакеи в белых пикейных жилетах с золотыми цепями на животах, мебель безвкусная, вина от Леве, у хозяина никакого выражения на лице - и я сбежал. Вероятно, после 15-го июля поеду в Боржом, потому что, по-видимому, больше некуда ехать. Из Боржома в Аббас-Туман. Поехал бы за границу, да денег нет и одному ехать скучно.

С книгой («Мужики») вышла маленькая заминка. Первую корректуру прислали лишь 12-го июня, когда книга по-настоящему должна бы быть уже готова; прислали с рассказами, которые ничего общего с «Мужиками» не имеют (наприм<ер> «Дом с мезонином»). Я рассердился и написал в типографию, чтобы прекратили печатание. Но вчера пришло письмо от Константина Семеновича - и дело, по-видимому, уладилось.

У нас холодно; новостей нет и нескоро они будут. Живется скучно и глуповато, так как всё еще считаюсь больным, нахожусь под надзором и должен во многом себе отказывать. Если приедете в Россию (как Вы пишете), то телеграфируйте мне из Вержболова или из Границы (Лопасня Чехову); я встречу Вас. До отъезда на зимовку мне нужно повидаться с Вами и поговорить - не о делах, а так, кое о чем. Кстати попрошу Вас принять в Ваш театр актрису Шаврову (сестру писательницы), которая приезжала к нам в Серпухов играть и играла очень хорошо. Что-то есть в ней сюсюкающее, но не в голосе, а в выражении, в носе, кажется, но она интеллигентна, одевается с большим вкусом и играет, как актриса, по-настоящему. То, что она дебютировала у Вас в «Ганнеле» и неудачно, не должно идти в счет.

Урожай будет неважный; цена на хлеб и на сено растет. Болезней нет. Водку трескают отчаянно, и нечистоты нравственной и физической тоже отчаянно много. Прихожу всё более к заключению, что человеку порядочному и не пьяному можно жить в деревне только скрепя сердце, и блажен русский интеллигент, живущий не в деревне, а на даче.

Вы ничего мне не пишете об Анне Ивановне и о Насте. Что они поделывают, как поживают? С Вами ли Боря? Пожалуйста, поклонитесь и скажите им, что я вспоминаю о них каждый день. Поклонитесь и Эмили.

В Кисловодск я не поеду. Маша в Крыму.

Будьте здоровы и благополучны и, пожалуйста, не забывайте помещика Коробочку.

Ваш А. Чехов.

28  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

28 июня 1897 г. Мелихово.

28 июня.

Пишу тотчас же по получении от Вас телеграммы. Я здоров, здоровее, чем был. 4-го июля приедет ко мне в Мелихово художник, чтобы писать мой портрет. Позировать придется, вероятно, до 11 - 12 июля. Потом я могу приехать в Петербург, чтобы повидаться. Если к тому времени А<лексей> А<лексеевич> поправится, то я и Вы не поедем ли вместе в Стокгольм на выставку или куда-нибудь? После художника я буду совершенно свободен до будущего года. Освящение новой школы 6-го июля - и потом уж никаких событий.

Погода у нас очень теплая, здоровая. Я кашляю все меньше и меньше, благодаря теплу.

О здоровье А<лексея> А<лексеевича> напишите мне пожалуйста. Передайте ему, что я желаю ему поскорее отделаться от этой противной болезни. Течение ее неопределенно, выздоровление медленно и тоже неопределенно - и потому она противна. Если у А<лексея> А<лексеевича> она в легкой форме, то пройдет скоро, но если не в легкой, то продержит его в постели с месяц.

Желаю всего хорошего. Пишите и, если пожелаете, телеграфируйте. Теперь телеграммы доставляются скоро.

Ваш А. Чехов.

29  ​​ ​​​​ Мелани Вальдор, (Mélanie Villenave).

Нант, 29 июня 1796 - Париж, 14 октября 1871.

Французская писательница, поэтесса и драматург, любовница Александра Дюма (отца), хозяйка литературного салона на улице Rue de Vaugirard.

Dors à mes pieds!... Rêve d'amour

Mon souffle, comme une caresse,

Glissera sur le pur contour

De ce beau front qu'avec paresse

Tu reposes sur mes genoux.

Dors à mes pieds, tout fait silence,

Hors la branche qui se balance,

Souple et frêle, audessus de nous;

Dors à mes pieds, tout fait silence.

Sous mes baisers clos tes yeux noirs,

Tes yeux où brillent tant de flammes,

Qu'on les croirait les deux miroirs

Où se reflètent nos deux âmes.

Dors à mes pieds!... Rêve d'amour ;

Je suis jalouse de tes rêves,

Comme du temps que tu m'enlèves

Avec le monde chaque jour...

Je suis jalouse de tes rêves!...

Le soleil glisse à l'horizon.

Pas un souffle, pas un nuage...

Un rayon d'or, sur le gazon,

Reste comme un heureux présage!

Nos riches tapis ne sont pas

Aussi doux que ce lit de mousse

Où, folâtre, ta main repousse

Le brin d'herbe effleurant mon bras.

Dors sur l'herbe, les fleurs, la mousse...

Dors à mes pieds!... Rêve d'amour :

Mon souffle, comme une caresse,

Glissera sur le pur contour

De ce beau front qu'avec paresse

Tu reposes sur mes genoux.

Dors à mes pieds, tout fait silence,

Hors la branche qui se balance,

Souple et frêle, audessus de nous ;

Dors à mes pieds, tout fait silence.

Июль ​​ 

4 ​​ Чехов пишет

H. А. ЛЕЙКИНУ

4 июля 1897 г. Мелихово.

Дорогой Николай Александрович, около 15-го июля я буду в Петербурге и тогда на обратном пути постараюсь взять щенков; возьму их с удовольствием и с великой благодарностью, какой бы масти они ни были - белые или пестрые. Из Петербурга не мешало бы проехаться на выставку в Стокгольм, но, кажется, не поеду. На Стокгольм и на шведов хочется взглянуть, но выставка не улыбается мне. Все выставки одинаковы, и все они утомительны.

У меня гостей - хоть пруд пруди. Не хватает ни места, ни постельного белья, ни настроения, чтобы с ними разговаривать и казаться любезным хозяином. Я отъелся и уже поправился так, что считаюсь совершенно здоровым, и уже не пользуюсь удобствами больного человека, т. е. я уже не имею права уходить от гостей, когда хочу, и мне уже не запрещено много разговаривать.

В ожидании своего отъезда ничего не делаю, а только брожу по саду и ем вишни. Нарву штук 20 - и сразу все в рот. Этак вкуснее.

Суворин в Петербурге. Пишет, что литературно-артистический кружок снял Малый театр на пять лет. Сын Суворина Алексей болен брюшным тифом. В Москве нет никаких новостей, только упорно держится и носится слух, что я буду издавать газету. Хвалят нового городского голову. Известный издатель Сытин получил Станислава и купил большое имение.

Погода у нас чудесная. С покосом покончили, принимаются за рожь, которая уже созрела. Засуха много навредила, и дожди, которые теперь идут у нас почти каждый день, только освежают природу, но уже не в силах поправить того, что засушено.

Итак, до скорого свидания! Желаю Вам здоровья и благополучия, а Прасковье Никифоровне и Феде шлю низкий поклон.

5  ​​​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

5 июля 1897 г. Мелихово.

Милая Лика!

Посылаю Вам письмо, на каковой предмет расходую семикопеечную марку. Эти 7 коп. не трудитесь возвращать; пусть они идут в уплату нашего пари. Мы квиты.

У нас двое мальчиков, Миша с женой, Браз с двумя племянницами; и один родственник, содержащий в Курске зверинец, пишет, что на днях он уезжает в Крым лечиться, а свой зверинец присылает мне на время.

Теперь 5-е июля. Вы обещали приехать к нам 10-го. Значит, через 5 дней мы увидимся.

Будьте здоровы, милая Лика, крепко жму Вам руку.

Ваш Повсекакий Бумажкер.

6  ​​ ​​​​ «Государство» Платона поставлено Анатолием Васильевым.

Невозможно оторваться – так интересно.

Даже телевизор не охлаждает спор.

О нем не могу найти никаких материалов.

Неужели, как всегда, «мешает» именно то, что он живой?

7  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

7 июля 1807 г. Васькино.

7-VII-97

Художник уже заарестовал меня и пишет. Это кончится около 14 - 16 июля, и тогда я приеду к Вам в Петербург, чтобы повидаться; только боюсь, как бы Вы к тому времени не уехали куда-нибудь. Константин Семенович писал мне, что, по Вашему и его мнению, было бы лучше, если бы книга моя, которая теперь набирается, состояла только из двух рассказов - «Мужики» и «Моя жизнь». Я ответил так: если книга, состоящая из этих двух рассказов, будет иметь вид рублевой книги, то да будет по-Вашему, я не стою за остальные рассказы.

Пишу это, сидя в усадьбе Семенковича. Будьте добры, скажите, чтобы сделали расчет по квитанции, которую при сем прилагаю, и прислали бы деньги мне и поскорее. У нас с Семенковичем свои счеты, и деньги, которые ему приходятся за сочинения Фета, мне очень нужны.

У меня семь пятниц на неделе: решил зимовать в Неаполе. Нового ничего нет. Здоровье мое великолепно. Жара и засуха мне очень на пользу.

Итак, скоро увидимся. На сих днях еще раз буду писать Вам, а теперь некогда: в зале играют на рояле, зовут.

Будьте здоровы и покойны, дай бог Вам всего хорошего.

12  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

12 июля 1897 г. Мелихово.

12 июль.

Художник меня пишет и всё пишет, и не думаю, чтобы он кончил меня 14-го, как было обещано. Провозится еще, пожалуй, с неделю. Как бы ни было, я всё же поеду в Петербург; я решил это окончательно, и от поездки в Петербург меня может удержать только Ваше письмо, извещающее, что Вы опять уезжаете за границу.

Сегодня я возвращаю корректуру «Моей жизни». Итак, до сих пор мне не известно, на чем остановились, т. е. из каких рассказов будет состоять книга. Неупокоев на днях писал мне, по Вашему поручению, о корректуре; спрашивал, как мне ее высылать - в полосах и листах или только в полосах. Я рассчитываю прочесть и в полосах, и в листах (в сверстанном виде). Этак лучше.

Здоровье мое великолепно, ибо жара и засуха продолжаются.

Читаю Метерлинка. Прочел его «Les aveugles»*, «L'intruse»**, читаю «Agiavaine et Selysette»***. Все это странные, чудные штуки, но впечатление громадное, и если бы у меня был театр, то я непременно бы поставил «Les aveugles». Тут кстати же великолепная декорация с морем и маяком вдали. Публика наполовину идиотская, но провала пьесы можно избежать, написав на афише содержание пьесы, вкратце конечно; пьеса-де соч. Метерлинка, бельгийского писателя, декадента, и содержание ее в том, что старик проводник слепцов бесшумно умер, и слепые, не зная об этом, сидят и ждут его возвращения.

В «Мировых отголосках» читаю каждый день о «Новом времени», а в «Новом времени» об Яворской. Очевидно, она бывает гениальной ежедневно.

У меня тьма гостей. Александр подбросил мне своих мальчиков, не оставив ни белья, ни верхнего платья, они живут у меня, и неизвестно никому, когда они уедут; кажется, будут жить до конца лета и, быть может, даже останутся навсегда. Это очень любезно со стороны их родителей. Приехал с юга кузен.

Ежов (нефельетонист) пишет, что собирается ко мне, и т. д., и т. д.

Давно уже я не получал от Вас писем. Где Вы? Здоровы ли? Как себя чувствует Алексей Алексеевич?

Будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

* «Слепых» (франц.)

** «Непрошенную гостью» (франц.)

*** «Агловену и Селизету» (франц.)

19 ​​ ДР Герберта Маркузе

Противопоставление Государству Благополучия абстрактной идеи свободы вряд ли убедительно. Утрата экономических и политических прав и свобод, которые были реальным достижением двух предшествующих столетий, может показаться незначительным уроном для государства, способного сделать управляемую жизнь безопасной и комфортабельной. Если это управление обеспечивает наличие товаров и услуг, которые приносят индивидам удовлетворение, граничащее со счастьем, зачем им домогаться иных институтов для иного способа производства иных товаров и услуг? И если преформирование индивидов настолько глубоко, что в число товаров, несущих удовлетворение, входят также мысли, чувства, стремления, зачем же им хотеть мыслить, чувствовать и фантазировать самостоятельно?

27  ​​​​ Чехов пишет

Н. А. ЛЕЙКИНУ

27 июля 1897 г. Шлиссельбург.

Дорогой Николай Александрович, я обронил на пристани свое pince-nez (цилиндрическое, со шнурком). Если найдут его, то, пожалуйста, сберегите его. Оно стоит около 10 р., так как стекла заграничные.

Ваш А. Чехов.

Пароход «Рыбка».

30 ​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

30 июля 1897 г. Мелихово.

30 июля.

Вчера я был в Москве в Вашем магазине, и Бладасов упросил меня пойти и взглянуть на магазин, который он хочет нанять, и написать Вам. Я видел этот магазин. Это не в доме Ганецкой, где бани, а почти рядом с теперешним магазином, на той же стороне, в доме Депре. Помещение громадное. Одно гигантское окно. Я сказал Бладасову, чтобы он начертил план (показав размеры в шагах) и прислал мне, а я пошлю Вам. Магазин в доме Депре производит хорошее впечатление, он даже импонирует своими размерами и своим окном; и мне кажется, что в нем только один недостаток: если гигантское окно будет уставлено сплошь книгами, то в магазине будет сумеречно, так как других окон нет. Но зимой все равно сумеречно, имей хоть окно, хоть двадцать окон. Бладасов подчеркивает, что в случае, если Вы возьмете это помещение, экономии будет 1800 р. в год.

Ездил к Лейкину за собаками. Он сообщил мне, что ему удалось купить по случаю столовое серебро и серебр<яный> чайник. «Пейте молоко, - угощал он, - у меня три коровы». А после обеда: «Не хотите ли чаю? А впрочем, на пароходе за 20 копеек Вам дадут его пропасть». И показывая мне свое хозяйство, называл цену всякой вещи.

Нового ничего нет. Жарко. У нас опять засуха. В Москве я погулял немножко и теперь испытываю позыв к труду. После грехопадения у меня всегда бывает подъем духа и вдохновение.

Поклон нижайший и привет Анне Ивановне, Насте и Боре. Желаю всего хорошего.

Август ​​ 

8 ​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

8 августа 1897 г. Мелихово.

Милая Лика, Ваше письмо от 1-го августа, на которое Вы ждали ответа в понедельник, пришло лишь в среду 6-го авг. И зачем Вы спрашиваете, хочу ли я, чтобы Вы приехали, и какой Вам нужен ответ, если Вы сами обещали приехать во вторник и если мы каждый день ждем Вас с нетерпением? Все ждут Вас, а я не уезжаю, потому что всё жду и жду, и буду ждать еще очень долго, так как, вероятно, прежде чем приехать, Вы напишете еще 17 писем.

У нас жарко, сухо. Едим, пьем, спим. Каждый день у нас бывает художница Хотяинцева, которая пишет меня.

Приезжайте же, не будьте ракалией, милая Лика, не заставляйте Вас долго просить.

Ваш А. Чехов.

10  ​​​​ «Служанки» Виктюка.

Вроде бы, надо подпрыгнуть до неба: столь «авангардистский» спектакль показали по телику.

Что это? Продолжение традиций Мейерхольда?!

Играют полуголые мужчины, все движения томны, медленны.

И на самом деле, это – эстетика, а не просто прихоть, не просто игра в сексуальное меньшинство?

Есть ли этот шарм низости в оригинале, во французской пьесе?

Но все же Виктюк несет в театр свободу. ​​ 

Я понимаю идею: нежность выплеснута наружу, - но что-то в ней неискреннее, наигранное.

Не может быть, чтоб режиссер ставил целью такой наигрыш!

Виктюк очень талантливый, но его надо очень уж любить: настолько его театр «своеобразен».

18 ​​ Чехов пишет

В. С. ГЛУХОВСКОМУ

18 августа 1897 г. Мелихово.

18 авг.

Многоуважаемый Владимир Степанович, обращаюсь к Вам по страховому делу. У кр<естьянина> с<ела> Крюкова Ивана Филиппова Тарасова сегодня заболела лошадь, застрахованная у меня 13-го июля, - по-видимому, сиб<ирской> язвой. У Тарасова есть еще корова, недавно купленная, не застрахованная, и он поторопился с ней ко мне, чтобы застраховать ее; запряг больную лошадь и поехал в Мелихово вместе с женой, привязав корову к полку. Что лошадь серьезно больна и что она может скоро околеть, он, очевидно, знал, так как прежде, чем ехать ко мне, содрал с нее подковы. Пока он толкался у меня во дворе со своей коровой, лошадь издохла около трактира. И потом, несмотря на мое категорическое заявление в присутствии старосты, что лошадь издохла от сиб<ирской> язвы, Тарасов не спешил увозить падаль, а сидел в трактире и пил чай и водку - этак целый час; а около трактира находились здоровые лошади. Довожу об этом до Вашего сведения ввиду § 29 Устава (приказы 7,8 и 9) - быть может, прежде чем выдать страховое вознаграждение, Вы найдете нужным приказать сельским властям произвести дознание об обстоятельствах, при которых околела лошадь.

До 25-го авг<уста> я проживу в Мелихове, если не станет холодно. Приезжайте взглянуть на лаек, которых мне прислали из Петербурга.

Жму руку и желаю всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Перец (зеленый) и томаты с баклажанами ждут Вас.

19 ​​ Чехов пишет

В. M. СОБОЛЕВСКОМУ

19 августа 1897 г. Мелихово.

Лопасня, Моск. губ., 19-VIII-97

Дорогой Василий Михайлович, я искал Вашего адреса, чтобы повидаться с Вами и узнать, не поедете ли Вы в Ниццу - и если да, то не примете ли Вы меня в компанию. Вчера получил Ваше письмо, из которого узнал, что Вы в Биаррице. Превосходно, и я поеду в Биарриц. Выбраться из дому я могу не раньше конца августа (этак около 26 - 27), да и нет нужды спешить, так как погода у нас теплая, сухая. Пока что, будьте добры, напишите мне, на каком поезде лучше всего мне выехать из Москвы, на Берлин или на Вену, на каком поезде выехать из Парижа, в каком отеле Вы остановились… Прошу у Вас такого подробного маршрута, потому что я еще ни разу не был в Биаррице и потому что немножко робею. Ведь я говорю на всех языках, кроме иностранных; когда за границей я говорю по-немецки или по-французски, то кондуктора обыкновенно смеются, и в Париже добраться с одного вокзала на другой для меня это все равно, что играть в жмурки.

Рассчитываю прожить в Биаррице месяц, как и Вы, потом уеду куда-нибудь в другое место, в тепло.

До свиданья! В ожидании ответа жму Вашу руку и желаю всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Спасибо за письмо!

Сентябрь  ​​​​ 

5 ​​ Чехов пишет

М. П. ЧЕХОВОЙ

5 (17) сентября 1897 г. Париж.

5 сент. Париж.

Возьми, пожалуйста, у меня в шкафу «Рассказы» (где помещены «Степь», «Тина», «Поцелуй» и проч.) и пошли по адресу: Италия. Italia. Roma, S-re Ferraris, direttore della «Nuova Antologia». Напиши: «от автора».

Там же, т. е. в моем книжном шкафу, возьми «Рассказы», где «Мужики» и «Моя жизнь», в желтой обложке (в правой куче) и пошли: Франция. France. Paris, а M-er Jacques Merpert. 118, rue de la Pompe.

К каждой бандероли прилепи марок на 17 коп. и на каждой напиши «заказная - recommandee». Пошли в Лопасне. А как книга заделывается в бандероль, тебе известно.

До Берлина я проехал благополучно, в компании милых людей. От Берлина до Кельна немцы едва не задушили меня своими сигарами, от Кельна до Парижа спал. Всю дорогу пил изумительное пиво. Это не пиво, а блаженство. В Париж приехал вчера. Меня встретил Павловский. Тут Суворины. Оставили меня до понедельника, стало быть, раньше 8 сентября я не попаду в Биарриц.

Вчера весь день ходил по Парижу. Был с Настей в magasin du Louvre, купил себе фуфайку, палку, 2 галстука, сорочку. Вечером был в Moulin rouge, видел знаменитый danse du ventre*. В громадном слоне с красными глазами маленькая зрительная зала, куда нужно взбираться по узкой витой лестнице - здесь а проделывается эта danse du ventre при звоне бубнов и пианино, за которым сидит негритянка.

Погода пасмурная, но весело. Город любопытный и располагающий к себе. Кланяйся всем нашим, а также Лике, А. А. Хотяинцевой. Надеюсь, что дома всё благополучно и что все здоровы. Я забыл тебе сказать, что если кому-нибудь из крестьян понадобится защитник или ходатай по делам, то адресуйся к Михаилу Михайловичу Багриновскому, угол Хлебного и Мерзляковского пер., д. Шаган. Это прокурор, на днях вышедший в отставку; мой хороший знакомый. Теперь он хочет заниматься адвокатурой и нуждается в практике, просил обращаться к нему.

Я чувствую себя здорово. Сегодня иду покупать pantalon, ибо мои показывают уже пожар не в одной Арбатской части, а сбор всех частей.

Ну-с, будь здорова. Низко тебе кланяюсь и целую. Твой А. Чехов.

* танец живота (франц.)

7 ​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

7 (19) сентября 1897 г. Париж.

Воскресенье.

Выезжаю из Парижа в Биарриц. Всё благополучно. Погода хорошая, но прохладная, как у нас в конце сентября.

Передай А. А. Хотяинцевой, что если она в самом деле поедет в Париж, то ее здесь встретят на вокзале и в день ее приезда познакомят с здешними художниками и между прочим с одной русской художницей. И я тоже встречу, так как собираюсь прожить в Париже весь октябрь. Будь здорова. Кланяйся.

Твой А. Чехов.

10  ​​ ​​​​ Достоевский Ф. М. - Ивановой С. А.

29 августа (10 сентября) 1869. Дрезден

Наконец-то пишу Вам, милый и бесценный друг мой Сонечка. Что-то Вы думали о моем молчании? Пишу Вам, не зная Вашего адресса. А так как в Москве у меня нет никого, кому бы я мог поручить Вас отыскать, с тем чтоб передать Вам это письмо, то и рискнул адрессовать его в редакцию "Русского вестника" (где Вы, как сами писали мне, занимались переводами); вместе с тем пишу особо в редакцию с просьбой передать Вам это письмо, "для меня очень важное", или тогда, когда Вы сами явитесь в редакцию, или, если адресс Ваш уже известен редакции, переслав Вам письмо это на дом. Что-то будет из этого - не знаю; но другого способа переслать Вам мое письмо у меня нет: ибо из деревни вы, вероятно, уже все воротились; квартиру же прежнюю вы, как сами писали мне, - оставляете или уже оставили, так что, вероятнее всего, теперь на новой, которой я не знаю. Следственно, я не мог иначе сделать.

Вкратце дам Вам знать о себе; это письмо посылается, только чтобы как-нибудь разыскать Вас и завязать вновь сношения. Замечу только, что постоянно все вы, всё это время, были в моей памяти и в моих мыслях. Я и Аня об Вас чуть не каждый день говорим, вспоминая о России, а мы о России вспоминаем даже по нескольку раз на день. Засел я во Флоренции единственно потому, что всё не хватало денег на переезд. Из редакции же "Русского вестника" мне на мою усиленную просьбу о высылке денег месяца три с лишком ничего не отвечали (имею фактическое основание предполагать, говоря между нами, что у них лишних денег не было, а потому и молчали); наконец выслали 700 руб. (пять недель тому назад) во Флоренцию. Теперь прошу Вас, милый мой друг, прибегнуть к силе Вашего воображения и представить себе, каково нам было оставаться во Флоренции июнь, июль и 1/2 августа (нов<ого> стиля)! Я никогда еще в моей жизни ничему подобному не подвергался! В гидах объявлено, что Флоренция, по положению своему, зимой - один из самых холодных городов Италии (то есть настоящей Италии, разумеется буквально полуостров); летом же один из самых горячих пунктов всего полуострова и даже всего Средиземного моря, (1) и только разве некоторые пункты Сицилии и Алжира могут равняться с нею постоянством, упорством и размером жара. Ну вот это-то пекло мы и вынесли на себе, как русские люди, которые всё выносить способны. Прибавлю, что в последние полтора месяца во Флоренции наши финансы очень истощились. Правда, недостатка мы решительно ни в чем не терпели и, напротив, были всюду и во всем на прекрасной ноге; но квартира наша была довольно плоха. Мы прежнюю зимнюю нашу квартиру принуждены были оставить по одному независящему случаю в мае месяце и (ожидая скоро денег) переехали к одним знакомым хозяевам, где и заняли, на самое короткое время (то есть так рассчитывая), крошечное помещение. Но так как денег не присылали, то мы и принуждены были оставаться в этом крошечном помещении (в котором мы поймали двух подлейших тарантулов) три месяца. Окна наши выходили на рынок под портиками, с прекрасными гранитными колоннами и аркадами, и с городским фонтаном в виде исполинского бронзового кабана, из пасти которого бьет вода (классическое произведение, красоты необыкновенной); но представьте себе, что вся эта громадная масса камня и аркад, занимавшая почти весь рынок, накаливалась каждый день, как печка в бане (буквально), и в этом-то воздухе мы и жили. Настоящей жары, то есть пекла, мы захватили шесть недель (прежде еще можно было вынести), доходило до 34-х и до 35 градусов реомюра (!!) в тени, и это почти постоянно. К ночи сбывало до 28, к утру, к 4-м часам пополуночи, бывало и 26, а затем опять начинало подыматься. И представьте, в этакой жаре, без капли дождя, воздух, при всей своей сухости и накаленности, был чрезвычайно легок; зелень в садах (которых во Флоренции до безобразия мало - всё один камень), - зелень не увядала, не желтела, а напротив, казалось, еще пуще тучнела и зеленела; цветы и лимоны, казалось, только и ждали этого солнца. Но что для меня, арестованного во Флоренции обстоятельствами, было всего страннее, так это то, что шатающиеся иностранцы (а из них много народу очень богатого) наполовину остались во Флоренции и даже вновь приезжали; тогда как почти все, со всей Европы, хлынули с наступлением жаров на воды в Германию. Я не понимал, ходя по городу и встречая нарядных англичанок и даже француженок: как можно жить добровольно в таком аде, имея деньги на выезд. Всего больше мне было жаль мою бедную Аню. Она, бедная, была тогда на седьмом и на восьмом месяце; ей было ужасно тяжело в этой жаре. Кроме того, город всю ночь не спит и ужасно много поет песен. Окна у нас ночью, конечно, отворенные, а к утру, к 5 часам, кричит и стучит базар, кричат ослы, - так что нет возможности заснуть. Наконец мы выехали и сначала хотели поселиться в Праге. Но и до Праги из Флоренции далеко больше 1000 верст (через Венецию, через море и через Триест, - другой дороги нет), так что я ужасно трусил за Аню; но один знаменитый флорентийский доктор, Занетти, осмотрев ее, сказал, что никакой опасности и что можно ехать, - и сказал правду: путешествие обошлось отлично. Мы проехали через Венецию, в которой простояли два дня, и Аня только ахала и вскрикивала, смотря на площадь и на дворцы. В соборе S. Marc (удивительная вещь, несравненная!) она потеряла свой резной швейцарский веер, (2) которым ужасно дорожила (а у ней так мало драгоценностей!) - и боже мой, как она плакала. Понравилась нам и Вена; Вена решительно лучше Парижа. В Праге мы стояли три дня, три дня искали квартиру - и не нашли. В результате оказалось, что нам надо, если хотим жить в Праге, нанять квартиру - пустые стены, как в Москве или в Петербурге, по контракту; купить свою мебель, нанять свою прислугу, завести свою кухню и проч. и проч. Иначе нельзя. Это было не по карману, и мы оставили Прагу. Теперь мы в Дрездене уже три недели; Аня, можно сказать, на самых последних днях, основались мы недурно покамест; но я, я - решительно спасовал. Оказалось, что горячий, знойный и сухой воздух флорентийский был решительно целебен моему здоровью (да и Аня не жаловалась; напротив даже), главное нервам. Даже падучая уменьшилась и именно в самый жар; да и вообще во Флоренции припадки не имели большой силы. Теперь же я постоянно болен (может быть, с дороги). Не знаю, простудился ли я, или лихорадка моя от расстройства нервов. В три недели было уже два припадка - и оба злокачественные, тяжелые. Погода, впрочем, прекрасная. Я полагаю, что всё от резкой перемены климата, итальянского на немецкий; я и теперь в лихорадке и подозреваю, что и пишу лихорадочно, то есть бессвязно. Ну вот Вам отчет обо мне за всё время. Разумеется, это сотая доля; кроме болезни у меня столько тяготы на душе, что и объяснять нечего. Вот например: в "Русский вестник", к январской книжке, непременно нужно доставить хоть начало романа (они отнюдь не принуждают и не насилуют меня; они постоянно поступают со мною с удивительною деликатностию и, несмотря на то, что я много им остался должен, никогда не отказывают в деньгах; но я-то сам, по совести, чувствую себя связанным и обязанным и чувствую болезненно). Кроме того, я взял 300 рублей весной из "Зари", с тем чтоб нынешнего года выслать туда повесть, не менее как в два листа. Между тем я еще ничего не начинал, ни туда ни сюда; во Флоренции нельзя было работать в таком жару; контрактуя же себя, я именно рассчитывал, что еще весной выеду из Флоренции в Германию, где и примусь сейчас за работу. Что же делать, когда у меня три месяца оттягали неприсылкой денег? Между тем Аня, дней через десять, подарит мне, вероятно, мальчишку. Это тоже замедлит работу. К тому же сама будет больна, а стало быть, не будет мне помогать стенографией и перепиской. Про здоровье уж и не говорю. А наконец, и самая работа! Неужели портить, спеша на заказ! Есть у меня идея, которой я предан всецело; но я не могу, не должен приниматься за нее, потому что еще к ней не готов: не обдумал и нужны матерьялы. Надобно, стало быть, натуживаться, чтоб изобретать новые рассказы; это омерзительно. Что со мной будет теперь и как я улажу дела свои - понять не могу!

Жду, друг мой, от Вас немедленного и большого письма. Это письмо, которое адрессую к Вам, - пишу и ко всем вам. И потому пусть все отвечают, хоть через Вас. Хочу знать о мамаше (3) и о детях: как вы живете, что имеете в виду, - всё опишете. Вы одни со мной поступаете как родные и как друзья. Нет у вас у всех ни одного человека, который бы вас так любил, как я. Если я промолчал всё лето, так это потому, что руки не подымались писать от досады ожидания. А теперь приступаю к одному делу и прошу Вас, милый мой друг, помогите мне Вашим советом и разъяснением. Дело для меня очень любопытное.

И во-первых, - дело секретное, и потому умоляю, чтоб оно не вышло из Вашего дома никуда и ни к кому до времени.

Замечу Вам, что меня летом все оставили, никто ни строчки не написал ко мне. И вдруг на днях получаю два письма, от Майкова и от Страхова, - оба письма в одном конверте с назначением специальным и деловым: известить меня о смерти тетки. А свои родные, петербургские, которые мой адресс знали, ни слова. Признак, что, может быть, получили деньги по завещанию тетки. Дай-то им бог, я искренно этого желаю, и потому вот в чем моя просьба: 1) известите меня, когда скончалась тетка и при каких обстоятельствах? Как Вы сами узнали? Получили ли вы все что-нибудь? 2) Напишите мне всё, что знаете об завещании: кто были душеприказчиками и что кому досталось поименно. 3) Досталось ли что-нибудь петербургским нашим (Достоевским, Голеновским и проч.) и что именно?

Наконец и главное:

Майков и Страхов писали с целью. Кашпирев, издатель "Зари", - приятель с неким Владимиром Ивановичем Веселовским, который есть опекун Достоевских вместе с Николаем Михайловичем (моим братом и Вашим дядей). Этот Веселовский говорил с Кашпиревым, что по смерти тетки осталось завещание, отдающее 40000 в пользу "какого-то монастыря", но как она была уже не в своем уме, когда это завещание писала, то "можно легко его уничтожить". Далее: "Из всех Достоевских" (говорит Веселовский) "он особенно уважает меня", но думал, что я "столько же богатый, сколько и известный человек"; узнав же, что "пропорция обратная" (по выражению Майкова), он говорил что: "Если бы Фед<ор> Михайлович (то есть я) изъявил ему свое согласие, хотя бы письмом, то он бы готов был согласиться "начать хлопотать о нарушении завещания"". Он, Веселовский, прибавил, что если б я был в Петербурге, то он сам бы приехал ко мне из Москвы, чтобы переговорить о деле.

Известив меня обо всем этом, Майков прибавляет и горячо просит, чтоб я немедленно начал дело по нарушению завещания через Веселовского, выражаясь при этом, что нам всем (то есть семейству брата Миши, мне и братьям Андрею и Николаю) "достанется тогда почти по 10000 и что, например, хоть бы доставить эту часть (то есть 10000) семейству покойного брата Миши будет не менее богоугодное дело, как и на монастырь".

Затем умоляет меня вспомнить про мои расстроенные дела, здоровье и беременную жену и кончает советом "начинать, не думая долго".

Теперь выслушайте и мои соображения.

Я без сомнения знаю (и оспорить этого нельзя), что тетка в последние три или даже четыре года своей жизни была в состоянии бессознательном. И если б я твердо узнал и убедился, что она распорядилась такими деньгами на монастырь, действительно будучи в этом состоянии, то не задумываясь начал бы. дело. Я бы мог начать его даже и как представитель Достоевских, зная ясно, что мы, Достоевские, юридически самые старшие и компетентные наследники тетки (на случай, если б она, н<а>пр<имер>, умерла без завещания). Но вот в чем для меня главная сущность дела.

Действительно ли эти 40000 включены (4) в завещание в этом бессознательном состоянии или это давнишнее, первоначальное желание и распоряжение тетки? Во втором случае кто же бы я; был и за кого бы сам считал себя, по совести, чтоб идти против воли и распоряжения тетки собственными своими деньгами, какова бы в сущности ни была эта воля и это распоряжение? Между тем Веселовскому, как назначенному опекуном по этому завещанию и, сверх того, очевидно компетентному юристу, дело должно быть хорошо известно, если так он говорит. Что же мне теперь делать?

И потому-то, в затруднении моем, я и обращаюсь собственно к Вам, бесценный друг мой Сонечка, к Вам одной (и опять-таки повторяю: сохраните глубочайший секрет. Если и сообщите о деле Вашим домашним, мамаше то есть, то с соблюдением глубочайшего секрета и отнюдь не сообщайте нашим петербургским, хотя бы и Феде или хоть кому-нибудь в Москве). Вас я олицетворяю как мою совесть: как Вы решите, так я и сделаю. Вот об чем я прошу, главное: сообщите мне всё, что Вы знаете о завещании и об этих 40.000, и можно ли действительно этот пункт завещания отнести к бессознательному состоянию? Как Вы сами смотрите на это? Если не знаете, то не можете ли узнать, под рукою: давнишнее ли это желание тетки, нормальное ли и вполне ли сознательное? В этом главное, в этом для меня суть. Узнав, напишите немедленно мне. Напишите тоже, если можете и знаете, что-нибудь об этом Веселовском: не слыхали ль? Не видали ль его? Если видели, то какое он на Вас произвел впечатление? Если можете справиться о нем, то справьтесь (кстати, его адресс: Владимир Иванович Веселовский, член окружного суда, в Москве, на Садовой, у церкви Ермолая, д<ом> Городецкого. Это на всякий случай).

С своей стороны, я уже написал Веселовскому, сейчас после письма Майкова, осторожное письмо. Я прошу объяснений, прошу сообщения фактов и выражаю всю ту суть дела, как я объяснил Вам выше. В сущности - ничем не связал себя.

Отвечайте же мне, бесценный друг мой. Я смотрю на Вас как на высшее существо, уважаю беспредельно, а люблю сами знаете как. Но надеюсь, что и еще впоследствии узнаете. Только бы мне капельку здоровья! В Россию явлюсь во всяком случае на будущий год наверно. Тогда вновь сойдемся и многое пойдет по-новому. Жена тоже любит и уважает Вас беспредельно. Хотела непременно приписать, но, кажется, ей не до пера. (Я так только сказал 10 дней, может, и раньше.) Обнимаю всех, кланяюсь всем. Целую Машеньку, Аня тоже. Обнимаю мамашу крепко; Аня просит меня засвидетельствовать ей особенное свое уважение и симпатии. "Именно в это время, в этом состоянии моем, мне особенно хочется напомнить им о себе". Так она мне сейчас говорила. (Она немного начинает бояться; мне очень, очень ее жаль, да и сам боюсь. Вообще время наше тяжелое.)

Ужасно теперь смущает меня мысль: как дойдет к Вам это письмо? Доставит ли его редакция "Русского вестника"? Я очень прошу и объясняю дело по возможности. Я прошу даже употребить труд и разыскать Вас, если редакция Вашего адресса не знает; на всякий случай напишите мне имя и отчество Любимова.

До свидания, милый друг. Напишите побольше о себе. Вообще побольше фактов.

Целую Вас.

Ваш весь всегдашний Федор Достоевский.

Адресс мой:

Allemagne, Saxe, Dresden, а М-r Theodore Dostoiewky, poste restante.

Примечания:

(1) вместо: Средиземного моря - было: побережья

(2) далее было: необыкно<венный?>

(3) было: Верочке

(4) было: назначены

10  ​​​​ А Гурьев!

Не постарел, все тот же.

Роль Лили в его жизни растет.

У Лили – как на конспиративной квартире: она запретила поднимать трубку телефона, ото всех скрывая, что живу у нее.

Прежде всего, приходится скрывать от Гурьева.

Живу у Лили – и она ​​ может прийти в любой момент: боится, что кого-то «приведу» (такой термин).

Любимый маршрут: от Лили до Гурьева – по набережной.

Ее только что сделали, так что чудесна.

Так ножки сами и несут.

Пройдешь Кресты и уж далече виден Смольный.

Северное кладбище, могила мамы Лили.

Мама моего друга и какого друга!

Бесценного.

11 ​​ Чехов пишет

А. И. СУВОРИНОЙ

11 (21) сентября 1897 г. Биарриц.

Лупит дождь. Холодно. Остановился в Victoria, во втором этаже. Номер не дурной (14 фр. с пенсионом), постель широкая, белая, но сосед тот же, что был в Hotel Vendome: день и ночь шум и плеск, точно купается купчиха. Несмотря на дурную погоду, на plage'e* кипит жизнь. Езда, крики, смех, трубные звуки. В общем приятно.

Низко кланяюсь и шлю тысячу пожеланий. Привет Ал<ексею> Сер<геевичу>, Боре и Конторе. Жду обещанного письма, на которое отвечу подробно и обстоятельно.

Ваш Antoine.

А. С. СУВОРИНУ

11 (23) сентября 1897 г. Биарриц.

11 сентябрь (четверг).

Сообщаю Вам подробности моего жития. В Бордо я застал теплое, яркое утро, но чем ближе к Биаррицу, тем все хуже и хуже. Меня встретили Соболевский и Морозова. Когда ехали с вокзала, шел дождь, дул осенний ветер. М<орозова> предлагала занять у нее комнату, но я отклонил сие любезное предложение и поселился в «Виктории». Погода в общем неважная, особенно по утрам, но стоит только выглянуть солнцу, как становится жарко и очень весело. Plage* интересен; хороша толпа, когда она бездельничает на песке. Я гуляю, слушаю слепых музыкантов; вчера ездил в Байону, был в Casino на «La belle Helene»**. Интересен город со своим рынком, где много кухарок с испанскими физиономиями. Жизнь здесь дешевая. За 14 франков мне дают комнату во втором этаже, Service и всё остальное. Кухня очень хорошая, изысканная, только одно не хорошо - приходится много есть. За завтраком и обедом, всё за ту же цену, подают вино, rouge et blanc***; есть хорошее пиво, хорошая Марсала - одним словом, тяжела ты, шапка Мономаха! Очень много женщин.

Погода, кажется, не станет лучше. Придется скоро покинуть эти милые места и отправиться куда-нибудь на юг, через Париж, конечно. Поеду на Ривьеру, потом, должно быть, в Алжир. Домой не хочется.

Здесь Поляков с семейством. Гевалт! Русских очень, очень много. Женщины еще туда-сюда, у русских же старичков и молодых людей физиономии мелкие, как у хорьков, и все они роста ниже среднего. Русские старики бледны, очевидно изнемогают по ночам около кокоток; ибо у кого импотенция, тому ничего больше не остается, как изнемогать. А кокотки здесь подлые, алчные, все они тут на виду - и человеку солидному, семейному, приехавшему сюда отдохнуть от трудов и суеты мирской, трудно удержаться, чтобы не пошалить. И Поляков бледен.

Пишу сии строки в 8 час. утра. Пасмурно. Напишите, как доехали и что нового. Анне Ивановне, Насте и Боре поклон и привет.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

* взморье (франц.)

** «Прекрасную Елену» (франц.)

*** красное и белое (франц.)

12  ​​ ​​​​ Луга. ​​ 

Сходил к Сан Санычу, отметили двухлетие со дня смерти Наташи.

Мне здесь даже хорошо, но это общество меня выталкивает вопреки своим же добрым интенциям: мне никогда не найти здесь работы, мне тут просто не прижиться.

Бедная Наташка!

Она так и не смогла простить мне умственного превосходства, она, как многие, старалась мне доказать, что я – дурак в обычной жизни.

Что тут доказывать?

Будто я сам этого не знаю.

Знаю, но ничего изменить не могу.

Стою на ее могиле, а плакать не могу: мы не любили друг друга, мы соперничали. Но она первая мне же и другим доказала, что могу создавать нечто драматургическое!

Ее дочь Инна унаследовала театр, но энергетически она не может собрать группу. Не может.

Дал ей мою пьесу «Золушка и Дон Жуан».

14 ​​ Чехов пишет

М. П. ЧЕХОВОЙ

14 (26) сентября 1897 г. Биарриц.

14 сентябрь. Погода теплая, как у нас в июле. Всё благополучно. Скажи дома, что «Мировые отголоски», которые высылает мне отец, я получаю аккуратно. Здесь живется очень дешево. Комнату, стол весьма обильный (кофе, завтрак, обед) я получаю за 14 франков в день - и это в лучшем отеле. Что касается белья, галстуков, чулков, шляп, то всё это в Париже поразительно дешево, и я очень рад, что всё свое добро оставил дома. Если б ты видела, какой у меня хорошенький цилиндр! Здесь всё так изящно и выглядит мило, и всё так дешево, что руки чешутся и лезут в карман за деньгами. Кланяйся всем.

Твой Antoine.

17  ​​ ​​​​ Достоевский Ф. М. - Майкову А. Н.

17 (29) сентября 1869. Дрезден

Бесценный и единственный друг Аполлон Николаевич, предполагаю, что переезд с дачи и первые дни вновь начавшейся городской жизни не дали Вам возможности исполнить доброе обещание Ваше - написать мне сейчас же по окончании дачной жизни. Не жалуюсь и не претендую; мы друг друга знаем (хотя и жду Вашего письма с самым крайним нетерпением), но одно сомнение меня очень мучает: так как все-таки ответа на мое письмо, уже более месяца тому назад к Вам посланное, я не получил, то и боюсь, во-1-х, что оно к Вам не дошло, 2-е) на той ли Вы квартире в Петербурге, что и прежде? Я Вам адрессовал на Садовую, дом Шеффера. Что, если Вы оставили квартиру? И потому, если б я был поскорее выведен из моих недоумений, было бы очень хорошо. Например, теперь: это письмо, которое теперь пишу к Вам, для меня самое экстренное и роковое; что, если не дойдет до Вас? Ответьте хоть на одной странице, хоть полстранички напишите, чтоб я, по крайней мере, знал, но только ответьте сейчас, иначе сил моих больше не хватит. Сейчас опишу Вам всё мое положение и в какой именно Вашей помощи я нуждаюсь, как утопающий.

Во-первых, три дня тому (14 сентября) родилась у меня дочь, ЛЮБОВЬ. Всё обошлось превосходно, и ребенок большой, здоровый и красавица. Мы с Аней счастливы. (Вспомните, что мы Вас зовем крестить; Аня просит Вас сложа руки и непременно Вас; дайте же ответ.) Но денег у нас меньше 10 талеров. Не вините меня в небрежности и непредвидении: тут никто не виноват. Рассчитывали во Флоренции, что денег, присланных "Р<усским> вестником", достанет на всё. Но как и при всех прочих расчетах - обочлись. Нечего пускаться в подробности, но дело в том, что хоть я и напишу деликатнейшему, добрейшему и благороднейшему Михаилу Никифоровичу, чтоб выручил, но писать сейчас, так недавно получивши от него, - ужасно стыдно и почти невозможно; руки не подымаются. Между тем ни бабке, ни доктору еще не заплачено, и хоть каждую копейку усчитываем, но в теперешнем положении невозможно без денег. Невозможно! Вследствие чего взял следующую меру.

Сегодня же, вместе с этим письмом к Вам, отправляю письмо к Кашпиреву, лично (так как знаю, что Страхова нет в Петербурге). В письме сначала описываю мое положение, упоминаю о переезде, о рождении ребенка (всё как следует), (1) солгал притом, что у меня осталось 15 талеров, тогда как нет и десяти, и кончаю просьбою о присылке мне вперед 200-т рублей на следующем основании.

Так как сижу в настоящую минуту за повестью в "Зарю" и довел работу уже до половины (всё это справедливо), то, во-1-х, вижу, что повесть будет объемом в 3 1/2 листа (печати "Р<усского> вестника") (то есть чуть ли не в 5 листов "Зари"). Это minimum. И так как я получил уже весной из "Зари" 300 руб., то все-таки по окончании повести мне придется дополучить почти за 1 1/2 листа (печати "Р<усского> вестника") еще. Хоть повесть еще не кончена, но в конце октября наверно будет выслана уже в "Зарю": это наверно. 2) Хоть я и не вправе просить на этих основаниях теперь вперед, но, по моему критическому положению, прошу его по-христиански меня выручить и выслать 200 руб. Но так как это, может быть, тяжело сделать сейчас, то прошу его выслать сейчас всего только 75 рублей (это чтоб спасти сейчас из воды и не дать провалиться). Затем через две недели от этой 1-й высылки прошу выслать еще 75 рублей и наконец, уже при этой второй высылке, выдать Вам (Ап<оллону> Николаевичу> Майкову) 50 руб. Таким образом и составится просимая сумма в 200 руб.

Не зная совершенно личности Кашпирева, пишу в усиленно-почтительном, хотя и в несколько настойчивом тоне (боюсь, чтоб не пикировался; ибо почтительность слишком усиленная. да и письмо, кажется, очень глупым слогом написано).

Затем в письме к Кашпиреву излагается и вторая, самая главная просьба моя. Именно: если он согласен будет исполнить мою просьбу о деньгах, то пусть вышлет первые 75 руб. сейчас, не медля нимало. Написал ему, что прибегаю ко всей деликатности его ума и сердца, чтоб он не обиделся за настойчивость о присылке сейчас и не медля нимало, но пусть вникнет и поймет, что для меня время и срок помощи чуть ли не важнее самих денег. Ибо равным образом его прошу: что если он не заблагорассудит помочь мне и откажет, то все-таки (2) пусть сейчас же известит меня об отказе, не медля нимало. Написал при этом, что для этого извещения об отказе достаточно для меня будет получить хоть две строчки рукою секретаря его редакции, но только сейчас, для того, чтоб я мог скорее принять последние меры, а не ждать праздно возможности присылки денег (тут я еще второй раз в письме к Кашпиреву солгал по поводу этих последних мер, объясняя ему, что я принужден буду тотчас же продать последние и необходимейшие вещи и за вещь, стоящую 100 талеров, взято 20, что, конечно, принужден буду сделать для спасения жизни трех существ, если он замедлит ответом, хотя бы и удовлетворительным. Что я через неделю стану продавать последние вещи, если не получу денег, то это правда полная; ибо иначе никак нельзя; но солгал я в том, что буду продавать сторублевые вещи. Две-три сторублевые вещи, у нас бывшие, уже давным-давно, сейчас же по приезде в Дрезден, заложены и действительно по оценке вместо 100 рублей - двадцатью. Но теперь придется продать белье, пальто и, пожалуй, сертук; ибо хоть и напишу (3) Каткову, но все-таки раньше месяца оттуда денег не будет, хотя и будут наверно).

Изложив Вам содержание письма к Кашпиреву, излагаю мою личную, особенную и чрезвычайную просьбу к Вам. Пособите по-христиански, дружески и по-товарищески! Не потяготитесь! Последний раз утруждаю Вас. Просьба же в следующем.

Так как Страхов писал мне, что Вы довольно близко знакомы с Кашпиревым, то съездите сейчас по получении этого письма и не отлагая к Кашпиреву и попросите его, чтобы он исполнил мою просьбу о немедленном ответе. Главное, чтоб был немедленный ответ. Ну вот и вся моя просьба к Вам. Но поймите, дорогой друг, до какой степени она важна для меня теперь в моем положении!

(Прибавлю еще, собственно для Вас, то есть между нами, что я прошу почти своего, что ведь повесть через месяц всё оплатит и что хоть я и не претендую на право взимания вперед, но что такие снисхождения последнему литератору делаются. Так что если мне откажут в "Заре" теперь, то я слишком пойму тот уровень, на который меня ставят там в литературном отношении. Боюсь еще, чтоб он не принял мой усиленно-почтительный тон в письме за иронический. Бог знает ведь какой человек; я об нем не имею никакого понятия лично. А просто-запросто я не умею писать к незнакомым о щекотливых предметах. Писал от руки, набело, и потом уже, перечтя письмо, увидал, что, кажется, уж слишком почтительно.)

Отвечайте же, друг мой. Пишу наскоро. Жена Вам кланяется. Мы в великой радости. У ней третьи сутки - то есть самые опасные. Мое здоровье в Дрездене крайне плохо: беспрерывно простужаюсь, чего почти никогда со мной не было, а в Швейцарии и Италии было немыслимо. Да и припадки в Дрездене увеличились; но это может быть только с приезда.

Работаю усиленно. Замыслил вещь в "Русский вестник", которая очень волнует меня, но боюсь усиленной работы. Много бы хотелось написать Вам об литературе, но не до литературы в эту минуту. О повести в "Зарю" ничего не скажу: одно знаю наверно, что будет довольно оригинальна, а что дальше выйдет, то сами увидите, если прочтете.

Главное, хоть двумя строками ответьте.

Наконец, последнее: я прошу, чтоб Вам Кашпирев выдал 50 руб. на руки. Это (простите меня, дорогой мой, за надоедание и исполните, ради Христа), это для того, чтоб 25 руб. выдать Эмилии Федоровне и 25 руб. Паше. Они имеют полное право негодовать на такую нищенскую помощь; но пусть, пусть даже обидятся, вправе будут, но так как 25 руб. все-таки что-нибудь и сколько-нибудь принесет им пользы, то выдайте. Так как они ни за что не поверят, в каком я сам положении и почему так нищенски помогаю, то и не говорите им ничего в извинение мое. Сделайте же, ради господа бога.

2-е) Напишите мне что-нибудь о Паше.

3-е) Что такое Вы мне написали тогда о тетке и Веселовском? Я написал ему тогда же, давно уже письмо, по Вашим словам; но в письме этом я просил только объяснении и говорил положительно, что не начну дела, если не буду убежден вполне, нравственно, в том, что это завещание монастырю сделано не по желанию тетки, а в бреду. Этот господин Веселовский даже двумя строчками не удостоил мне ответить. Мое письмо было очень приличное. Я теперь положительно знаю, из другого источника, что тетка жива. Пусть всё это бурда и ошибка; но со стороны Веселовского не ответить хоть 2-х строк, н<а>прим<ер>, хоть о том, что он ничего тут не понимает, - по-моему, совершенно невежливо. Я узнал, что он в дружеских отношениях с моим братом Андреем Михайловичем, который управляет имением тетки. Не вышло бы чего для меня щекотливого? Брат Андрей Михайлович довольно в далеких со мной отношениях (хотя и без малейших неприятностей). Но Веселовский уж наверно ему мое письмо показал. Итак, главное в том. что такое Веселовский, какой человек? Не напишете ли мне чего-нибудь об этом?

4) Получили ли Вы мое письмо из Флоренции, весной, в котором (4) я Вам писал об "Идиоте" и Базунове? Так как Вы ничего не упомянули на этот счет в Вашем письме пять недель назад, то боюсь, что Вы не получили.

Впрочем, я теперь других мнений об издании "Идиота". Не к тому и упоминаю. А главное: не пропадают ли мои и Ваши письма?

Обнимаю Вас крепко. Ваш неизменный

Федор Достоевский.

Есть и еще один предмет, который крайне тяготит меня, но в этом письме не говорю об нем. Я про долг мой Вам говорю. Друг мой, отдам скоро, скоро, верьте! Благодарю Вас за Вашу ангельскую снисходительность, но насчет денег у меня есть некоторые надежды. Напишу потом, до свидания.

Уведомьте же. Хоть 2 строки. Главное, уведомьте.

Адресс тот же.

Р. S. Чуть не забыл чрезвычайно важное.

Тогда они выслали мне 300 руб. из "Зари", и деньги тащились месяц. Я знаю эту штуку: это через какие-то конторы. Но главное в том, что Ник<олай> Ник<олаевич> Страхов написал мне потом, что иначе деньги и не высылаются. Стало быть, у них и понятия не имеют, как высылаются деньги, чтобы прийти так же скоро, как и письмо, то есть на третий день. Голубчик, помогите, посоветуйте им, иначе, если деньги замедлят, - я пропал. Высылаются же деньги таким образом, что надо поехать в Петербурге к какому-нибудь банкиру (хоть к Гинцбургу, или есть там и другой какой-то), внести им высылаемые деньги, получить от них вексель на три месяца (на имя Ротшильда, н<а>прим<ер>, так высылает "Русский вестник". Впрочем, всего лучше, изъяснив банкиру надобность скорой почтовой пересылки, - ввериться ему, и он сделает как знает. Они умеют; тем и занимаются). Затем этот полученный верный вексель (на почте это называется здесь и везде пересылкою valeur'ов (valeurs, то есть почти что деньги)) - этот вексель вложить в письмо ко мне, и застраховав на почте (это непременно, но "Русский вестник" хоть и страхует всегда, но никогда не обозначает на обертке пересылаемой суммы; ибо это valeur). Впрочем, как потребует почтамт: главное только застраховать, то есть положить 5 печатей. Об деньгах же почтамту и не упоминается. Я так пересылал из Петербурга за границу сам. Лучше всего, повторяю, расспросить Гинцбурга (или кого там), он научит. Но пусть переведут на талеры. Пересылать мне poste restante. Дойдет на третий день. Получив, я вынимаю вексель и иду к первому (или ко всякому) здешнему банкиру и меняю на золото, приплачивая за промен ничтожную сумму (на 1000 франков 10). Всё происходит в 20 минут. У Гинцбурга же (или где в другом месте) пусть переведут по курсу рубли на талеры. Умоляю, замолвите слово об этом. Ибо срок, время - для меня теперь всё, пуще денег!

Примечания:

(1) далее было: вывожу

(2) было: всё равно

(3) было: написать

(4) вместо: в котором - было: где я

17 ​​ Чехов пишет

А. А. ХОТЯИНЦЕВОЙ

17 (29) сентября 1897 г. Биарриц.

Вы, многоуважаемая художница, спрашиваете, тепло ли здесь. В первые дни, когда я приехал сюда, было холодно и сыро, теперь же мне жарко, как в моей духовой печке. Особенно жарко бывает после завтрака, который состоит из шести жирных блюд и целой бутылки белого вина. Самое интересное здесь - океан; он шумит даже в очень тихую погоду. С утра до вечера я сижу на grande plage'e*, глотаю газеты, и мимо меня пестрою толпою проходят министры, богатые жиды, Аделаиды, испанцы, пудели; платья, разноцветные зонтики, яркое солнце, масса воды, скалы, арфы, гитары, пение - все это вместе взятое уносит меня за сто тысяч верст от Мелихова.

Когда же Вы в Париж? Там хорошо теперь.

На днях в Байоне происходил бой коров. Пикадоры-испанцы сражались с коровами. Коровенки, сердитые и довольно ловкие, гонялись по арене за пикадорами, точно собаки. Публика неистовствовала.

Здесь К. Маковский. Пишет дам.

Будьте здоровы. Поклонитесь Вашей матушке и брату и поминайте меня в своих молитвах. Спасибо за письмо.

Ваш А. Чехов.

17 сент.

На конверте:

Russie. Moscou. Москва.

Сивцев Вражек,

<дом Са>рандинаки,

Александре Александровне Хотяинцевой.

* большом пляже (франц.)

18 ​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

18 (30) сентября 1897 г. Биарриц.

18 сент.

Милая Лика, Ваше письмо получил вчера и, конечно, был очень порадован. Вы спрашиваете, тепло ли мне здесь, весело ли. Пока мне хорошо. По целым дням я сижу на солнышке, думаю о Вас и о том, почему Вы так любите говорить и писать о кривобоких; и подумавши, я решаю, что это Вы оттого, по всей вероятности, что у Вас у самой бока не в порядке, Вы хотите дать понять это и понравиться.

Здесь очень тепло, жарко даже, но это будет продолжаться недолго, и не сегодня-завтра я почувствую себя как в Мелихове, т. е. не буду знать, куда мне уехать. Всем сердцем моим стремлюсь в Париж, но там скоро начнется сырая осень, меня погонят оттуда, и, должно быть, придется ехать в Ниццу или в Больо, что возле Ниццы. Если будут деньги, то из Ниццы через Марсель поеду в Алжир и в Египет, где я еще не был. А Вы когда же в Париж? Когда бы Вы ни приехали, во всяком случае дайте мне знать, я приеду на вокзал встретить Вас. Встречу Вас очень любезно и буду стараться не замечать Вашего кривого бока и, чтобы доставить Вам истинное удовольствие, буду говорить с Вами только о сыроварении.

Для упражнений на французском языке я завел себе здесь француженку, 19 лет. Зовут ее Марго. Извините меня за это, пожалуйста.

Вы правы, письма доставляют здесь немалую радость - и потому, прошу Вас, пишите мне побольше. Почтовые расходы я возвращу Вам, если Вы этого пожелаете. Верьте, что я ценю в женщинах не одну только Reinheit*, но также и доброту. До сих пор Вы, насколько мне известно, были очень добры: Вы писали моим друзьям нежные, длинные письма; распространите же и на меня эту Вашу доброту. У моих друзей, по прочтении Вашего письма, обыкновенно являлось неудержимое желание писать о сыроварении и купать детей в цинковой ванночке; не знаю, чем объяснить это! Что касается меня, то Ваше последнее письмо подействовало на меня самым облагораживающим образом: я почувствовал себя чистым.

Пишите же. Что нового? Что Сашечка Филе? Что Володя с бакенами (с у….ми) и со своей визгливо-хихикающей супругой? Бываете ли у Вашей подруги, пожирательницы молодых художников? Удивительно, как действует постоянное пребывание под каланчой! Очевидно, близость пожарной команды горячит кровь, и от увлечений не спасают даже седины. Лика, берегитесь каланчи! О. П. Кундасова может Вам порассказать кое-что на этот счет; она слышала кое-что от д-ра Флоринского.

Итак, позвольте ждать от Вас длинного, длинного письма. Кланяйтесь Маше, В<иктору> А<лександровичу>.

Жму Вашу руку и остаюсь Вашим неизменным почитателем и поклонником.

А. Чехов.

* чистота, невинность (нем.)

21  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

21 сентября (3 октября) 1897 г. Биарриц.

21 сент.

Дуют ветры, перепадают дожди. Такая погода установилась, по-видимому, надолго. Как бы ни было, завтра в понедельник я уезжаю в Ниццу, минуя Париж. Ранее я рассчитывал, что весь октябрь проживу в Париже, но у меня семь пятниц на неделе, и я решил отложить такое удовольствие, как житие в Париже, до декабря, когда будет, так сказать, разгар зимнего сезона. Итак, пишите мне, адресуясь в Nice.

Здоровье мое сносно. Становится немножко скучно - это от безделья. Деньги в кармане тают, как мороженое. Писем не получаю: никто не шлет.

Анне Ивановне, Насте и Боре кланяюсь низко и желаю им всяких благ, земных и небесных. Вам также. Не забывайте меня, пожалуйста, в своих молитвах.

Телеграмму насчет «Иванова» получил и был тронут Вашим вниманием. Теперь жду письма. Будьте здоровы!!

Ваш А. Чехов.

22  ​​​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

22 сентября (4 октября) 1897 г. Биарриц.

Милая Лика, я уезжаю в Ниццу. Теперь мой адрес такой: Nice, Pension Russe. Будьте добры, напишите этот мой адрес на клочке и пошлите д-ру П. И. Куркину, который живет тоже в «Гельсингфорсе».

Пишите, что нового. Если надумаете в Париж, то не откажите уведомить. Дела мои не важны - в том смысле, что, кажется, я уже начинаю тосковать по родине.

Буду ждать от Вас письма.

Ваш А. Чехов.

22 сент.

Ал. П. ЧЕХОВУ

22 сентября (4 октября) 1897 г. Биарриц.

Был всё время в Биаррице, теперь уезжаю в Ниццу. Буде пожелаешь черкнуть 2 - 3 строчки, то вот мой адрес: France. Nice, pension Russe.

Нового ничего нет. Из дома писем не получаю. Будь здоров и кланяйся своей фамилии.

Итак, буду ждать письма.

Твой Antoine.

25  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

25 сентября (7 октября) 1897 г. Ницца.

25 сентябрь.

Твое письмо от 17 сент<ября> мне прислали вчера из Биаррица в Ниццу. Оно меня огорчило, ибо я узнал, что ты без денег. Спешу сообщить, что во-1-х) каждое первое число ты будешь получать в Лопасне из кн<ижного> магазина Суворина 200 р., по почте и во-2) я говорил Иннокентию Федоровичу, что в случае, если ты придешь к нему за деньгами, то чтобы он выдавал тебе без формальностей. В книжный магазин я послал письмо из Биаррица.

В Ницце тепло; очаровательное море, пальмы, эвкалипты, но вот беда: кусаются комары. Если здешний комар укусит, то потом три дня шишка. Мой адрес для писем: France, Nice, Pension Russe. Этот пансион содержит русская дама, кухарка у нее русская, и щи вчера подавали русские, зеленые. Мне хорошо за границей, домой не тянет; но если не буду работать, то скоро вернусь в свой флигель. Праздность опротивела. Да и деньги тают, как безе.

Кланяйся своим подругам и будь здорова. Александре Александровне пора уже ехать в Париж. Твой Antoine.

Как здоровье Левитана? Напиши, пожалуйста

О. Г. и Мих. П. ЧЕХОВЫМ

25 сентября (7 октября) 1897 г. Ницца.

25 сент.

Очаровательной родственнице Ольге Германовне и ее супругу титулярному советнику шлю поклон из Ниццы. Мой адрес: France, Nice, Pension Russe, а M-r Antoine Tchekhov. Чина писать не нужно.

Здесь очень тепло и солнечно. Комары кусаются жестоко. Море. Пальмы. Эвкалипты. Олеандры. Женщины. Апельсины. Здоровье превосходно.

Поклон собаке с кривой лапой и со севрюжьей мордой. Напишите, нет ли чего нового, что и как Зоя Карповна, Гуща, хорош ли театр в Калуге, думаете ли скоро ехать в Мелихово и т. п. Одним словом, пишите, что хотите.

Ваш зять Antoine Tchekhov.

29 ​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

29 сентября (11 октября) 1897 г. Ницца.

Милая Маша, посылаю тебе выигрышный билет Всемирной выставки 1900 г. (серия 188, № 928). Попроси Александру Александровну перевести текст, и ты узнаешь, что этот билет предоставляет тебе на всё время выставки самые широкие права; кроме всего прочего, ты еще имеешь право на выигрыш 500 тыс. франков. Будет несколько тиражей (смотри liste des tirages)*, и всякий раз ты можешь выиграть. Первый тираж будет 25 октября (нов. стиля) 1897 г. и последний 25 октября 1900; стало быть, надеяться на выигрыш ты будешь 3 года; почти каждые два месяца тебе будет угрожать опасность стать очень богатой - и если в самом деле ты выиграешь, то не дашь ли мне взаймы хоть 1000 франков? Твой номер я записал и буду внимательно следить за тиражами, так что, по крайней мере, до весны ты не прозеваешь. Следующий после 25 окт. в этом году будет еще тираж 26 декабря, и затем в феврале один и в апреле один. Такой же билет посылается и Ивану. Нового ничего нет. В Ницце тепло, хожу без пальто, в соломенной шляпе. Познакомился с Максимом Ковалевским, живущим около Ниццы в Beaulieu, в своей вилле. Это тот самый М. Ковалевский, который был уволен из университета за вольнодумство и в которого, незадолго до своей смерти, была влюблена Софья Ковалевская. Это интересный, живой человек; ест очень много, много шутит, смеется заразительно - и с ним весело. Готовится к лекциям, которые будет читать в Париже и Брюсселе.

Комары по ночам мешают спать. Все письма, посланные в Биарриц, присланы мне в Ниццу. Сегодня получил письмо от папаши, в котором он пишет о том, что выпал снег и что лайки выросли.

Ну, будь здорова и благополучна. Пишу это 29-го сент., в понедельник, в 5 ч. пополудни; буду сегодня обедать с М. Ковалевским и художником Якоби (меню: борщ, poisson glace**, голуби, телятина, зелень, мороженое, фрукты). Якоби ругает всех; все у него мерзавцы и мошенники; говорит смешно.

Получила ли деньги из книжного магазина? Если выслали не вовремя, то напиши мне, я пошлю ругательное письмо.

Это письмо повезет тебе Соболевский, который уезжает послезавтра и будет в Москве не ранее 6 октября.

Поклон всем нашим, Лике, Левитану, Александре Александровне, Марии Тимофеевне.

Твой А. Чехов.

* тиражную таблицу (франц.)

** заливная рыба (франц.)

И. П. ЧЕХОВУ

29 сентября (11 октября) 1897 г. Ницца.

Посылаю тебе билет всемирной выставки 1900 г. Пусть Соня переведет, ты узнаешь, что пользуешься во всё время выставки большими правами и, кроме того, начиная с тиража 25 окт<ября> этого года (смотри liste des tirages)* до 25 окт<ября> 1900 года, ты по 6 раз в год будешь рисковать выиграть 100 или 500 тысяч франков. Это билеты солидные, гарантированные франц<узским> правительством. Твой номер я записал и буду следить и, если выиграешь хоть 100 франк<ов>, телеграфирую.

Посылаю кое-какие пустяки. Тебе галстуки и носки. Кнопки отдай Маше. О получении уведомь. Мой адрес: France, Nice, Pension Russe, а Mr. Antoine Tchekhoff.

Билета не потеряй. Помимо возможности выиграть и разных льгот на время выставки, он в 1900 г. будет стоить дорого.

Карты отдай мамаше.

Всё обстоит благополучно. Я здоров. Поклон Соне и Володе. Жму руку.

Твой А. Чехов.

* тиражную таблицу (франц.)

Октябрь

1 ​​ Чехов пишет

A. C. СУВОРИНУ

1 (13) октября 1897 г. Ницца.

1 окт.

Относительно Горева Вы не совсем правы. Из пяти раз один он играет очень хорошо, даже замечательно. У него нехорошая манера поднимать плечи и выстреливать фразы, но у него способность - иногда, в некоторых пьесах, возвышаться до такого нервного подъема, на какой неспособен ни один русский актер; бывает он хорош особенно при хорошем ансамбле, когда около него и другие играют хорошо.

В Ницце я живу в русском пансионе. Комната довольно просторная, с окнами на юг, с ковром во весь пол, с ложем, как у Клеопатры, с уборной; обильные завтраки и обеды, приготовляемые русской поварихой (борщ и пироги), такие же обильные, как в hotel Vendome, и такие же вкусные. Плачу по 11 фр<анков> в день. Здесь тепло; даже по вечерам не бывает похоже на осень. Море ласково, трогательно. Promenade des Anglais* весь оброс зеленью и сияет на солнце; я по утрам сижу в тени и читаю газету. Много гуляю. Познакомился с Максимом Ковалевским, бывшим моск<овским> профессором, уволенным по 3-му пункту. Это высокий, толстый, живой, добродушнейший человек. Он много ест, много шутит и очень много работает - и с ним легко и весело. Смех у него раскатистый, заразительный. Живет в Beaulieu в своей хорошенькой вилле. Тут же и художник Якоби, который Григоровича называет мерзавцем и мошенником, Айвазовского - сукиным сыном, Стасова - идиотом и т. д. Третьего дня обедали я, Ковалевский и Якоби и весь обед хохотали до боли в животе - к великому изумлению прислуги. Часто ем устриц.

Морозова пишет, что в Биаррице холодно; был даже мороз. В Париже прекрасная погода - судя по «Figaro». Если Вы поедете в Париж, то и я туда поеду. Только, по-моему, Вам следовало бы сначала приехать в Ниццу погреться, а потом уж вместе поехали бы в Париж. В Ницце, повторяю, тепло и очень хорошо. Сидеть на набережной, греться и смотреть на море - это такое наслаждение.

Поклон и привет от всего сердца Анне Ивановне, Насте и Боре. Всего хорошего! На странное ощущение в ногах не обращайте внимания. У Вас организм очень здоровый.

Nice, Pension Russe.

Ваш А. Чехов.

Скучно без русских газет и без писем.

* Английский бульвар (франц.)

2  ​​ ​​ ​​​​ Чехов пишет

И. П. ЧЕХОВУ

2 (14) октября 1897 г. Ницца.

2 окт.

Брате Иване, я просил В. А. Морозову, которая теперь в Париже, доставить тебе мое письмо с одним весьма интересным документом; и этак около 11 - 12 октября к тебе придут ее младшие дети или кто-нибудь из них. Если дети придут с гувернанткой, то в благодарность за исполненное поручение поводи их по классам и покажи им того жирафа, который стоит в шкафу.

Твое открытое письмо своевременно было доставлено мне из Биаррица. Соню и Володю благодарю за поклоны и в ответ кланяюсь им нижайше.

Нет ли чего нового?

Мне живется пока нескучно, еще не надоело. В Ницце тепло; хожу без пальто, в соломенной шляпе. Кусаются комары. Вообще недурно, но как-то совестно ничего не делать.

Жизнь здесь дешевая. Так, большая порция бифштекса или росбива стоит, на наши деньги считая, 37 коп., большой сифон зельтерской воды 10 коп., чашка кофе 10 коп., новые брюки около 3 руб.; на чай дают лакеям от 1 Ѕ до 5 коп. Одним словом, человек среднего достатка может прожить здесь месяц за сто рублей роскошно.

Ну, будьте здоровы и благополучны. Пиши. Мой адрес: France, Nice, Pension Russe, а M-r Antoine Tchekhoff. B Ницце я проживу долго; должно быть, не менее месяца.

Твой А. Чехов.

Вчера я видел, как около училища школьники играли в мяча, по-видимому, в беглого. С ними были учитель и поп. Игра была шумная, как когда-то в Таганроге, и поп бегал взапуски, не стесняясь присутствием посторонних.

За границей стоит пожить, чтобы поучиться здешней вежливости и деликатности в обращении. Горничная улыбается, не переставая; улыбается, как герцогиня на сцене, - и в то же время по лицу видно, что она утомлена работой. Входя в вагон, нужно поклониться; нельзя начать разговора с городовым или выйти из магазина, не сказавши «bonjour». В обращении даже с нищими нужно прибавлять «monsieur» и «madame».

3  ​​​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

3 (15) октября 1897 г. Ницца.

3 окт.

Бедный родственник! В то время как я живу в Западной Европе с аристократами и кушаю устриц и тюрбо, ты должен есть чечевицу и помнить, кто ты есть. Я в Ницце и проживу здесь, должно быть, долго, имея своим адресом Nice, pension Russe. Насчет Алжира еще ничего не решено и пока в нем не представляется надобности. В Ницце тепло, благорастворение, кусаются комары. Всё бы хорошо, но одолела праздность; ходишь-ходишь, сидишь-сидишь и поневоле начинаешь быть хорошего мнения о физическом труде. Много русских. Приходится много есть, много говорить.

Так как на казенной сцене идет мой «Иванов» (однофамилец <…> кактуса), то опять для тебя представляется возможность получить мои деньги и растратить их. Этак после 5 - 6 представлений я пришлю тебе доверенность, которую напишет здешний вице-консул, дряхлый старец, до того дряхлый, что на лысой голове его видны отчетливо швы черепа.

Ты пишешь, что Н<аталья> А<лександровна> мажет себе глотку иодом с глицерином. Имей в виду, что глотка очень чувствительный инструмент, она очень скоро привыкает к помазываниям и полосканиям. Лучшее средство от катара глотки это общее лечение, а также бросить курить, не пить горячего, не дышать воздухом, содержащим пыль, и говорить по возможности мало.

Из дома получаю письма. Пишут, что твой Николай был в Мелихове.

Пиши, буде охота. Если попадется на глаза номер газеты, который покажется почему-либо интересным, то пришли, прилепив к нему 2-х коп. марку. Здесь есть только «Нов<ое> вр<емя>« и Рус<ские> вед<омости>« - первое в читальне игорного дома Монте-Карло, вторые присылаются мне из Москвы.

Не приедешь ли на святках в Ниццу? В декабре здесь бывает летняя погода. Жизнь дешевая. Кстати же, ты еще ни разу не был за границей и не знаешь, какие здесь градоначальники и торговые депутаты.

Будь здоров и кланяйся Н<аталье> А<лександровне>, Антону и Мише. Не забывай моих благодеяний и пиши.

Твой А. Чехов.

4  ​​ ​​​​ Чехов пишет

E. Я. ЧЕХОВОЙ

4 (16) октября 1897 г. Ницца.

4 окт.

Дорогая мама, так как, по всей вероятности, Маши нет дома, то пишу Вам это деловое письмо.

Если Карл Вагнер из Риги пришлет тополи, то за поздним временем их не нужно сажать; нужно только положить их в саду и засыпать корни землей, а весной посадить. Если же тополи еще не получены, то, значит, их пришлют весной. Почтовая квитанция о посылке 10 рублей Вагнеру у меня в кабинете в корзине, среди других квитанций, которых не уничтожайте.

Я жив и здоров, ни в чем не нуждаюсь; много ем и много сплю. Здесь тепло, хожу без пальто. Живу я в русском пансионе, то есть в отеле, который содержит русская дама. У меня большая комната с камином, с ковром во весь пол и кроме того еще уборная, где я умываюсь. Кухарка у нас русская, Евгения; готовит она как повариха француженка (она в Ницце живет уже 30 лет), но иногда мы едим борщ, жареные рыжики. Кофе дают много, начиная с 7 часов утра. Около дома в нашем дворе растут апельсины, померанцы, пальмы и олеандры такие же высокие, как наши ляпы. Олеандры цветут. Собаки в намордниках, разных пород. На днях я видел такса с длинной шерстью; это продолговатая гадина, похожая на мохнатую гусеницу. Кухарки здесь в шляпках; домашние тележки возят ослы, которые здесь невелики, ростом с нашего Казачка. Прачки берут дешево и стирают очень хорошо.

Нижайший поклон папаше, Маше, Марьюшке и всем. Обо мне, пожалуйста, не беспокойтесь; пока всё обстоит благополучно и живу я в свое удовольствие. Денег у меня больше, чем у Деева.

Будьте здоровы, живите весело и мирно, ничтоже сумняся.

Ваш молитвенник

Иеромонах Антоний.

Nice, Pension Russe.

Когда увидите батюшку Николая Филипповича, то поклонитесь ему.

Марки с конверта отдайте Марии Тимофеевне.

М. П. ЧЕХОВОЙ

4 (16) октября 1897 г. Монте-Карло.

Награда за труды по устройству флигеля и сада уже послана, и ты получишь ее около 12 - 13 октября. Всё обстоит благополучно. Сегодня зван я на обед.

Когда увидишь князя С<ергея> И<вановича>, то попроси его устроить так, чтобы в собрании выразили благодарность С. Е. Кочеткову за кирпич, пожертвованный им для Новосельской школы, и а propos* ((кстати)) поклонись Сергею Ивановичу.

Что поделываешь? Видишь ли Володю и Сашечку Филе?

Корш присылал телеграмму, просил «Дядю Ваню», я отказал.

Будь здорова.

6  ​​​​ Чехов пишет

Л. А. АВИЛОВОЙ

6 (18) октября 1897 г. Ницца.

6 окт.

Ваше письмо пошло из Лопасни в Биарриц, оттуда прислали мне его в Ниццу. Вот мой адрес: France, Nice, Pension Russe. Фамилия моя пишется так: Antoine Tchekhoff. Пожалуйста, напишите мне еще что-нибудь; и если напечатали что-нибудь свое, то пришлите. Кстати сообщите Ваш адрес. Это письмо посылаю через Потапенко.

Вы сетуете, что герои мои мрачны. Увы, не моя в том вина! У меня выходит это невольно, и когда я пишу, то мне не кажется, что я пишу мрачно; во всяком случае, работая, я всегда бываю в хорошем настроении. Замечено, что мрачные люди, меланхолики пишут всегда весело, а жизнерадостные своими писаниями нагоняют тоску. А я человек жизнерадостный; по крайней мере первые 30 лет своей жизни прожил, как говорится, в свое удовольствие.

Здоровье мое сносно по утрам и великолепно по вечерам. Ничего не делаю, не пишу и не хочется писать. Ужасно обленился.

Будьте здоровы и счастливы. Жму Вам руку.

Ваш А. Чехов.

За границей проживу, вероятно, всю зиму.

В один день Чехов отсылает два письма сестре:

M. П. ЧЕХОВОЙ

6 (18) октября 1897 г. Ницца.

Только что получил твое письмо с перечислением расходов. Боясь, что у тебя не хватит денег в конце концов, я посылаю Александру доверенность, чтобы он получал за «Иванова» и высылал тебе. На первое время вышлет он, вероятно, 300 - 400 р., какую сумму пока можешь взять взаймы хотя бы в «Русск<ой> мысл<и>«. Получила ли за октябрь из «Нов<ого> вр<емени>«? В ноябре (2 или 3-го) опять получишь 200 р. Александр будет высылать тебе деньги по московскому адресу; так как для получения денег в почтамте теперь достаточно представления паспорта, то думаю, что получка не будет стеснять тебя очень. Если тяжело, то потерпи - что делать? За труды я буду присылать тебе награды. Теперь осень, дни короткие, землекопам достаточно по 80 к. в день. Егорышеву уплати, но скажи, что по условию он обязан был строить сарай за те же 500 р., к<ото>рые он получил за школу. Я здоров. Тепло. Кланяйся.

Твой А. Чехов.

Доверенность Александру посылаю завтра, самое позднее - послезавтра. Деньги у меня есть; пока ни в чем не нуждаюсь, и мне совестно, что я мало оставил дома.

M. П. ЧЕХОВОЙ

6 (18) октября 1897 г. Ницца.

Милая Маша, насчет денег я послал тебе открытое письмо в Москву, но в расчете, что после пятницы ты будешь дома, посылаю другое письмо в Лопасню. Так как, по-видимому, у тебя в настоящее время нет денег, то считаю нужным определить твое финансовое положение:

1) Каждое первое число книжный магазин «Нового времени» должен высылать тебе 200 р. Если он еще не выслал за октябрь, то не моя в том вина.

2) Александру посылается в Петербург доверенность на получение гонорара за «Иванова», каковой гонорар он будет высылать тебе, по мере получения, в Москву. Если же хочешь, чтобы он высылал в Лопасню, то напиши ему сама об этом. На первый раз он пришлет не менее 300 р.

3) Осенью получишь деньги от Общества драмат<ических> писателей от Кондратьева.

Думаю, что у тебя не будет недостатка, а останется даже излишек.

Скажи папаше, что «Мировые отголоски» я получаю весьма исправно, за что приношу ему мою сердечную благодарность. Когда «Отдел сельского хозяйства и статистики» пришлет отчет за 1896 г., то пусть папаша пришлет мне его заказною бандеролью; а также пришлите мне последний бланок «Отдела», декабрьский, где просят сообщить «итого»; я сам заполню его. Конверта не присылайте, а только сообщите в письме ответы, относящиеся к погоде, чтобы я мог вписать их.

Сегодня (6 окт<ября>) совсем летний день. Жарко. Папе, маме, Марьюшке и новому старосте Прокофию поклон. Всем поклон и пожелание всего хорошего. Будь здорова и благополучна.

Твой А. Чехов.

7  ​​​​ Чехов пишет

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

7 (19) октября 1897 г. Ницца.

7 октябрь.

«Dictionnaire universel» получил и уже пользуюсь им Большое спасибо!

Вчера был первый урок французского языка. Мы читали и потом играли в пикет и пили пиво в Taverne Gothique.

Погода продолжает быть чудесной. Небо совершенно чисто, в воздухе тихо. Москитов становится меньше.

В Монте-Карло уже открыли большую залу; теперь не так тесно и уютно, но зато торжественно.

Вчера у нас обедал Якоби.

Приехал Вас. И. Немирович-Данченко; остановился в Монте-Карло, hotel de Londres. Хочет прожить здесь всю зиму и написать большой роман. Мы вчера вместе были в Credit Lionnais:* ему дали 265 с сантимами на сто. Мои капиталы, хранящиеся на текущем счету, все еще in statu:** не истратил ни одного франка.

Это письмо № 2. Третьего дня было послано № 1.

Жму руку, желаю всего хорошего и кланяюсь.

Без Вас скучновато.

Ваш А. Чехов.

На обороте:

Василию Михайловичу Соболевскому.

Москва. Поварская, д. Гирш.

Russie. Moscou.

* «Лионском кредите» (франц.)

** в прежнем состоянии (лат.)

Ал. П. ЧЕХОВУ

7 (19) октября 1897 г. Ницца.

7 окт. Ницца.

Бедный родственник! Посылаю тебе доверенность на предмет получения гонорара за «Иванова». Так как, по твоему мнению, я недополучил за водевили, то дополучи кстати. Получив, пошли сестре Маше в Москву, Сухаревская-Садовая, д. Кирхгоф, кв. 17. Послать через контору Волкова - это дешевле. Если же Маша захочет, чтобы ты выслал деньги в Лопасню, тогда - почтой.

Итак, получай из Конторы по мере накопления и посылай Маше, ибо папаше и мамаше кушать нада.

У меня сидит вице-консул. Буду писать тебе еще раз завтра или послезавтра. Будь здоров.

Твой А. Чехов.

10  ​​​​ Петербург. NADA, ​​ французский театр. «Ubu. Убю» Жарри.

Предтеча сюрреализма Жарри создал спектакль, провидящий 20 век.

Давно я не знал такого хорошего, театрального волнения!

Изумительная постановка, хоть, конечно, не дотягивает до Жарри: он мог быть еще ослепительней, еще весомей.

Альфред Жарри Alfred Jarry.

8 сентября 1873, Лаваль (Майенн) - 1 ноября 1907, Париж.

Французский ​​ поэт, прозаик, драматург.

Родился в Бретани, в семье торговца.

В 1879 родители разошлись, дети остались с матерью. Учился в Ренне, затем в лицее Генриха IV в Париже (среди его преподавателей был Анри Бергсон, а среди однокашников - будущий поэт Леон-Поль Фарг и будущий филолог Альбер Тибоде).

Провалился на экзаменах в Эколь Нормаль, затем в Сорбонну, так никогда и не получил высшего образования.

Вошел в круг столичного издательства «Меркюр де Франс», познакомился с Марселем Швобом, Реми де Гурмоном, постоянно бывал в доме влиятельной писательницы Рашильд. Здесь в 1894 и была впервые прочитана гротескная кукольная драма «Король Убю».

В 1896 ее поставил известный режиссер Орельен Люнье-По, на представлении разразился общественный скандал (его сравнивают с историческим скандалом на премьере драмы Виктора Гюго «Эрнани»).

Жарри переводил стихи Кольриджа и Стивенсона, переделал комедию Х. Д. Граббе «Шутка, сатира, ирония».

Пытался издавать журнал, увлекался велосипедным спортом. Исчерпал наследство, бедствовал, некоторое время жил у Таможенника Руссо.

Его роман «Деяния и суждения доктора Фаустролля, патафизика» был отвергнут издательством «Меркюр де Франс» и другими издателями.

Жарри, всегда отличавшийся резкостью в поведении, перессорился со всеми, голодал, болел, пьянствовал, употреблял наркотики (эфир).

Был парализован, умер в больнице.

Творчество Жарри заново открыли Аполлинер и сюрреалисты.

В 1926 Антонен Арто вместе с Роже Витраком и Робером Ароном создал «Театр Альфреда Жарри».

Жарри стал культовой фигурой литературного и театрального авангарда Европы, США и Латинской Америки, в частности - своего рода символическим покровителем группы УЛИПО.

В Лавале ему установлен памятник работы Осипа Цадкина. По фарсам о короле Убю написан балет Б. А. Циммермана (1966).

В 1948 организован шутовской Коллеж патафизики, в 1979 - Общество друзей Альфреда Жарри.

Основные произведения:

Minutes de sable mémorial (1894, стихи)

Ubu Roi (1894, пост. 1896)

Les Jours et les Nuits (1897, роман)

Ubu enchaîné (1900)

Le Surmâle (1902, роман)

Ubu sur la Butte (1906)

Gestes et opinions du docteur Faustroll, pataphysicien, 1911.

Феноменальная личность.

Что-то прожигающее насквозь в его образах.

Как красив этот ужас жизни!

Я – на спектакле Жарри!

В зале встречаю знакомого режиссера, того самого, что просил фиктивно жениться на его знакомой актрисе.

Ни слова!!

Как будто и не было скотства.

Я так легко мог бы увязнуть именно в таком Питере: жалком, беспощадном, низком.

Вынесло!

Что значит любить искусство и доверяться ему!

Я б прописал эту девушку, она б, чего доброго, не от меня родила – и платил бы алименты на еще одного ребенка.

11 ​​ Чехов пишет

Г. М. ЧЕХОВУ

11 (23) октября 1897 г. Ницца.

11 окт. Nice, Pension Russe.

Милый Жоржик, отвечаю по пунктам на твое последнее письмо:

1) Устав «Таганр<огского> музыкальн<о->др<аматического> о-ва» получил и благодарю. На будущее время имей в виду, что заграничные бандероли так же, как и внутренние (т. е. посылаемые в Россию), оплачиваются по 2 коп. за каждые 4 лота. Ты прилепил лишнюю марку.

2) «Приазовского края» не получаю.

3) Отцу протоиерею Покровскому вместе с глубоким поклоном и сердечным приветом, которые я ему посылаю, передай, что я уже состою попечителем двух земских школ и состою также, по так называемой 41 статье, помощником серпуховск<ого> уездного предводителя дворянства по наблюдению за народным образованием в уезде. Но от чести послужить родному городу я не отказываюсь. Чем богат, тем и рад и, если буду жив и здоров, сделаю всё, что в моих средствах - материальных и духовных.

5) Портрет, написанный Бразом, не удался. Такого же мнения и Володя, который видел портрет. Придется писать другой.

6) Свою маму поблагодари за синенькие и скажи ей, что на Рождестве (это очень возможно) я буду в Мелихове и тогда воздам им должное.

Вот и все пункты. В Ницце я пробуду еще не менее месяца. Здесь тепло; хожу в соломенной шляпе и только вечером надеваю летнее пальто. Стал работать понемножку и, быть может, привыкну к чужому письменному столу. Здоровье мое ничего себе.

Кланяйся тете, сестрам и Марфочке. Будь здоров и счастлив.

Твой А. Чехов.

Поклон Иринушке.

12 ​​ Чехов пишет

Я. Л. БАРСКОВУ

12 (24) октября 1897 г. Ницца.

12 окт.

Многоуважаемый Яков Лазаревич, немножко я запаздываю ответом на Ваше письмо, так как оно должно было пропутешествовать из Биаррица в Ниццу, где я теперь пребываю.

Не знаю, как мне благодарить Вас. На Ваше доброе, милое письмо - искренно говоря, мною совершенно незаслуженное - отвечаю Вам одну сущую правду: во-первых, Вы обязали меня Вашим участием на всю жизнь, и во-вторых, нет надобности присылать мне деньги, так как в настоящее время я имею в своем распоряжении более 7 тысяч франков. Этого мне хватит, тем более, что у меня расходы не бог весть какие, а главное - я теперь в таком настроении, что могу работать и, по всей вероятности, это настроение не мимолетно. Мне хочется писать. Стало быть, если бы, представьте, у меня украли те 7 тысяч, то все-таки я не остался бы на бобах.

Вместо денег пришлите мне что-нибудь интересное почитать, какую-нибудь брошюрку. И пишите мне хоть один раз в месяц, только, пожалуйста, не посылайте писем заказными: здесь за ними надо ходить на почту, а почта далеко от меня. Кстати, мой адрес: Nice, Pension Russe.

Погода здесь чудесная. Тепло, живем на летнем положении. Не скучно, так как поблизости живет Максим Ковалевский, с которым я видаюсь почти каждый день и играю в пикет; здесь, кроме М. К<овалевского>, есть еще интересные русские, и между прочим Вас. Немирович-Данченко, художник Якоби, с которым я тоже играю в пикет.

Крепко жму Вам руку и желаю всего хорошего.

Большое спасибо!

Душевно Ваш А. Чехов.

15 ​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

15 (27) октября 1897 г. Ницца.

15 окт.

Chere Marie,* если Александра Александровна, как ты пишешь, в самом деле приедет в Париж в конце октября, то пусть она до отъезда напишет или телеграфирует в Париж, чтобы ее там встретили. Если она выедет из Москвы в понедельник в 6 ч<асов> веч<ера>, то в Париже будет в четверг утром - пусть рассчитает и даст знать о дне своего прибытия по адресу: «M. Souvorine, В-d (т. е. бульвар) Pereire 142». Суворин Мих. Алекс. вот уже второй год живет в Париже и учится живописи. О том, что А. А. приедет в Париж, он уже извещен и изъявил готовность оказать великой русской художнице всякое содействие. Он добрый малый, скучает и будет рад приехать на вокзал. Засим, 5-го ноября по новому стилю Максим Ковалевский начнет читать лекции в Париже. Это добродушнейший и интересный человек, пусть А. А. познакомится с ним. Адрес его я пришлю ей в Париж своевременно. Он будет рад знакомству с ней и расскажет ей много интересного; Париж он знает превосходно. Не пишу всего этого А. А., потому что не знаю, где она теперь; она писала мне, что до Парижа поедет в Петербург.

«Русских вед<омостей>« мне не присылай. За «Одесские новости» спасибо. Получила деньги? Я думаю, что они не будут лишними.

Я уже привык к месту, освоился, осмотрелся и нахожу, что я превосходно сделал, что не купил участка в Ялте. Здесь и теплей, и интересней, и жизнь гораздо дешевле, и если бы понадобилось купить участок, то это здесь удалось бы сделать и скорее и выгоднее. За превосходную комнату с коврами, с камином и проч. и проч. и с отдельной уборной, с правом сидеть и принимать своих гостей в салоне, за завтрак, обед (по качеству и количеству не уступающий ничем 2-х рублевому обеду в Эрмитаже), кофе и проч. и проч. я плачу 70 франков в неделю, т. е. 100 р. в месяц. Стало быть, холостой человек, зарабатывающий 2500 - 3000 р. в год, может прожить здесь прекрасно. Приходится много расходовать на мелочи - на газеты, которые я читаю в изобилии, глотаю, и на певцов и музыкантов, которые то и дело приходят во двор и задают концерты под окнами. А здешние уличные певцы, которым платишь по 10 сантимов, поют из опер, поют гораздо лучше, чем в мамонтовской опере, и я думаю, что здешний уличный тенор, во всяком случае, более талантливый и более изящный, чем, например, Петруша Мельников, получал бы у Мамонтова по 500 р. в месяц. Я не преувеличиваю и с каждым днем всё убеждаюсь, что петь в опере не дело русских. Русские могут быть разве только басами, и их дело торговать, писать, пахать, а не в Милан ездить.

Лаек надо драть.

О здоровье ничего не могу сказать дурного. В Ницце у меня ни разу не показывалась кровь, и здешние мои знакомые кашляют гораздо чаще, чем я. Мне всё разрешено; советуют только не ехать в Париж в ноябре, когда там слякоть. А обидно, что А<лександра> А<лександровна> увидит заграницу в дурную погоду и получит о ней превратное понятие. У нас в Ницце жарко, небо голубое, ходим по-летнему. Кругом зелень.

Я нашел средство от комаров. Это свечи, которые называются «Fidibus» (Фидибюс). Привезу их с собой в Мелихово. Но, быть может, их можно достать у Феррейна или Келлера. Вот узнай-ка. Если нельзя, то я привезу 10 коробок, чтобы хватило на всё лето.

Где Саша Селиванова? Что слышно про Наташу Линтвареву?

Здесь сиамский король. Он очень похож на Иваненку. Ну, будь здорова. Некогда писать, я засел за работу. Встаю в 7-м часу, ложусь в 11 ч. По утрам в 7 час. мне подают громадную чашку кофе, и горничная, улыбаясь, говорит: bonjour, monsieur!

Всем кланяюсь. Вчера я выиграл в пикет у М. Ковалевского 1 1/2 франка.

Твой Antoine.

* дорогая Маша (франц.)

17  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

17 (29) октября 1897 г. Ницца.

17/29 окт.

Какими судьбами Вы в Париже? Как? Почему? Во всяком случае это приятная новость, и я очень рад. Я ответил на Вашу телеграмму, что я bien portant*, но приехать в Париж я не могу, так <как> меня не пускают и поездку туда называют безумием. Вот что: не приедете ли Вы в Ниццу? Ведь это круг не большой, проедете лишних каких-нибудь 15 часов, зато здесь тепло, солнце светит ярко, морс шумит приветливо; в кафе играет музыка, кофе вкусное… Право, приезжайте! Если согласитесь доставить мне это громадное удовольствие, то телеграфируйте, пожалуйста. Выйду Вас встретить, если обозначите в телеграмме час отъезда из Парижа. Пожалуйста, приезжайте! Кроме удовольствия ничего не получите, так как тепло Вы любите.

Буду ожидать с нетерпением. Нового ничего нет. Поклон Михаилу Алексеевичу и Павловскому.

Ваш А. Чехов.

Привезите пьесу «Lena», переделка с английского романа Филипса «As in a looking glass».** Пьеса французская.

Привезите журнал «Le rire»*** с портретом Гумберта, если попадется на глаза.

* здоров (франц.)

** «Как в зеркале» (англ.)

*** «Смех» (франц.)

18 ​​ Чехов пишет

М. П. ЧЕХОВОЙ

18 (30) октября 1897 г. Ницца.

У меня в шкафу есть пачка старых пакетов с сургучными печатями. Пожалуйста, поройся и узнай, сколько я получил в этом году из Конторы имп<ераторских> петерб<ургских> театров, и напиши Александру поскорее в открытом письме. Получил я, кажется, 700 с чем-то. На пакете написано, а по штемпелю виден год и месяц; быть может, внутри уцелела бумага из Конторы, тогда пошли ее Александру.

Все благополучно. Погода чудесная. Нового ничего нет. Кланяйся всем и будь здорова. Получаю «Мировые отголоски». Пиши.

Твой Antoine.

23  ​​​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

23 октября (4 ноября) 1897 г. Ницца.

Чтобы проехаться в Ниццу, надо не много денег и не мало, а посредственно. З<аграничный> паспорт стоит около 13 р., дорога в Ниццу и обратно N руб.; жизнь в Ницце, т. е. квартира, чай или кофе утром, завтрак и обед, 30 руб. в неделю. Прочие расходы - 20 фр., т. е. 7 1/2 руб., в неделю. Если же супруга твоя преподаст тебе надлежащее наставление, то обойдешься и без этих прочих расходов. Необходимо взять с собой летнее пальто, так как здесь не климат, а акклиматизация, и здесь очищают воздух не мухи, а москиты.

Возле Ниццы в Villefranche есть зоологическая станция, русская; хватит материала на полфельетона. Острова здесь есть, но их не продают, потому что это тебе не Финляндия!

Получил от Суворина из Парижа письмо и телеграмму, но еще не виделся с ним. Получаю «Мировые отголоски» и читаю походные статьи против нововременцев (кактусов). Кланяйся своему семейству и за обедом не попрекай расходами.

23 октября.

Погода летняя. Здоровье ничего себе. Нового ничего нет. Сколько я получил из Конторы денег? На сей вопрос ответит тебе Маша.

Твой благодетель и покровитель

А. Чехов.

25 ​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

25 октября (6 ноября) 1897 г. Ницца.

Суббота.

Ваше письмо меня неприятно ошеломило. Я ждал Вас с таким нетерпением, хотелось повидаться, поговорить, и в сущности Вы так мне нужны! Для разговоров я приготовил целый короб, приготовил для Вас чудесную, совсем жаркую погоду - и вдруг это письмо. Ужасно досадно!

В Pension Russe этажом ниже живет Немирович, который тоже ожидал Вас.

Вы с театром, а у меня своя забота. Опять дышит на ладан журнал «Хирургия», и опять я должен спасать его, во что бы то ни стало, так как среди врачей я единственный человек, который имею знакомства и связи в литературном и печатном мире. Журнал, в научном отношении, превосходный, совсем европейский.

Посоветуйте: как выхлопотать субсидию в 3 - 4 тысячи в год? Если бы для этого понадобилось назваться издателем, то я назвался бы и потом неделю простоял бы перед домом Витте босиком, с непокрытой головой и со свечой в руке. Вы только посоветуйте, а прошение подам я сам или подаст редактор.

Опять было кровохарканье, 3 - 4 дня, теперь ничего, прыгаю и чувствую себя прекрасно. Написал 2 рассказа и уже послал.

Если раздумаете и захотите в Ниццу, то телеграфируйте, выйду встретить. Во всяком случае в день выезда из Парижа, куда бы то ни было, телеграфируйте мне, чтобы я знал, куда писать Вам и в каком Вы настроении. Мне хочется, чтобы Вам не было грустно.

Будьте здоровы. Поклон нижайший и привет Михаилу Алексеевичу и Павловскому.

Сегодня весь день светло, жарко и тихо. Вот страна!

Ваш А. Чехов.

В Ницце буду жить каждую зиму.

26  ​​​​ Чехов пишет

М. Г. ВЕЧЕСЛОВУ

26 октября (7 ноября) 1897 г. Ницца.

7 ноября. Nice, Pension Russe.

Милостивый государь! Когда повесть «Моя жизнь» печаталась в «Приложениях «Нивы»«, то цензура обрезала ее в нескольких местах; в книгу же («Рассказы: 1) Мужики, 2) Моя жизнь») она вошла вся. Понятно, что повесть, даже напечатанная in toto*, должна производить впечатление урезанной, так как когда я писал ее, то не забывал ни на минуту, что пишу для подцензурного журнала.

Рукопись уничтожена.

Переводить мою повесть разрешаю и, конечно, с большим удовольствием; что же касается условий - о них Вы пишете, - то, право, не знаю, что ответить Вам. У нас конвенции нет, и условия определяются не авторами, а переводчиками. на случай, если Ваш знакомый пожелает прислать мне на память свой напечатанный перевод, благоволите сообщить ему мой адрес: Лопасня, Моск<овской> губ<ернии>, А. П. Чехову. В Ницце я пробуду до января. Извините, что пишу на открытом бланке. У меня нет марки, а идти за ней поздно: воскресенье, вечер, и почта заперта.

Желаю Вам всего хорошего.

А. Чехов.

На обороте:

Monsieur Studeranden M. Wetschesloff.

Universitet Upsala. Suеde.

* полностью (лат.)

27  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

27 октября (8 ноября) 1897 г. Ницца.

27 окт.

Милая Маша, я уже писал, что высылать «Мировые отголоски» не нужно, так как они здесь получаются. Мне высылаются «Русские ведомости» и «Русское слово».

Когда А. А. Хотяинцева поедет в Париж, дайте мне знать письмом дня за три; нужно распорядиться, чтобы ее встретили в Париже. Суворин в Париже, но в Ниццу не приедет; пишет, что нужно торопиться в Петербург.

Погода чудесная; так светло и тепло, что даже невероятно. Лето, самое настоящее лето.

А вот тебе на закуску урок французского языка. На адресе принято писать «Monsieur Antoine Tchekhoff», a не «а M-r Ant. Tchekhoff». Надо писать «recommandee»,* а не «recommendee». Французский язык очень вежливый и тонный язык, ни одна фраза, даже в разговоре с прислугой, с городовым или с извозчиком, не обходится без monsieur, madame и без «я вас прошу» и «будьте добры». Нельзя сказать «дайте воды», а «будьте добры дать мне воды» или «дайте воды, я вас прошу». Но эта фраза, т. е. «я вас прошу», не должна быть «je vous en prie» (же ву зан при), как говорят в России, а непременно «s'il vous plaоt» (если вам нравится) или, для разнообразия, «ayez la bonte de donner»… (имейте доброту дать), «veuiliez donner» (вёйЕ) - пожелали бы вы дать. Если кто в магазине говорит «je vous en prie», то так уж и знай, что это русский. Русские же слово «les gens» в смысле «прислуга» произносят как «жанс», но это неверно, надо говорить «жан»… Слово «oui» - да - надо произносить не «вуй», как у нас, а «уий», чтобы слышалось и. Желая доброго пути, русские говорят: «bon voyage - бон вуайаш», сильно слышится ш, надо же произносить - воайажж… Voisinage**… вуазинажжж.., а не вуазинаш… Также «treize» (13) и «quatorze» (14) надо произносить не трэс и не каторс, как Аделаида, а трэззз… каторззз… чтобы звучало в конце слова з. Слово «sens» - чувство - произносится санс, слово «soit» в смысле «пусть» - суатт. Слово «ailleurs» - в другом месте - и «d' ailleurs» - впрочем - произносятся альор и дальор, причем о приближается к ё.

Ну, на первый раз довольно. Нового ничего нет, здоровье мое не дурно. Что Лика? Хочет в Милан?

Будь здорова. Всем нижайший поклон.

Да, еще одно замечание: русские узнаются еще здесь потому, что часто употребляют «donc» и «dejа»***. Это не хорошо звучит, тривиально. Они также говорят «Се n'est pas vrai» - «это не правда». Но для француза такое выражение слишком грубо, это не выражение сомнения или недоверия, как у нас, а ругательство. Когда хочешь выразить сомнение или недоверие, то должна говорить: c'est impossible, monsieur.****

Я кое-что пописываю.

Получила ли мамаша карты? Если хочешь, чтобы я привез или при случае прислал тебе косметик или художественных принадлежностей, то напиши, что тебе нужно. Я могу привезти целый ящик с красками, без пошлины, - здесь все это великолепно и не дорого.

Agrеez l'assurance de ma parfaite considеration.*****

Antoine Tchekhoff.

Марки отдай Марии Тимофеевне.

* заказная (франц.)

** соседство (франц.)

*** следовательно и уже (франц.)

**** не может быть, сударь (франц.)

***** Примите уверения в моем совершенном почтении (франц.)

29  ​​​​ Чехов пишет

E. M. ШАВРОВОЙ-ЮСТ

29 октября (10 ноября) 1897 г. Ницца.

29 окт.

Многоуважаемая коллега, письмо Ваше пришло вчера. Благодарю за память и за ласковое слово. Да, я в Ницце. Был сначала в Биаррице, потом переехал сюда и благодушествую здесь уже давно, давно… Мой адрес пишется так:

Франция

Monsieur

Antoine Tchekhoff

9 rue Gounod

Nice.

Извините, что криво. «а Monsieur» французы не пишут. Просто «Monsieur», без предлога.

Здесь очень тепло, тихо. Окна настежь. Хожу без пальто, в соломенной шляпе. Помещение у меня светлое, целый день солнце; кормят хорошо, берут недорого… Одним словом, домой не собираюсь. Вернусь к пенатам, вероятно, не раньше апреля.

Ваша сестра поступила на сцену? Как это хорошо! Я рад за Таганрог. В самом деле, это недурной город, там любят театр и понимают, и если там теперь хорошая погода (едва ли!), то он не должен казаться Ольге Михайловне очень противным. Сообщите мне, под какой фамилией она играет, я напишу в Таганрог, чтобы ее угостили пирогом. Там мои тетушки пекут превкусные пироги. А тамошние борщи и соусы - это сплошное блаженство.

Что пописываете, коллега? Я кое-что делаю, но лишь кое-что, на три су, не больше. Здоровье мое настолько хорошо, что я его не чувствую. Бывает временами кровохарканье, но это не имеет никакого отношения к самочувствию, и я прыгаю, как теленок, которого еще не женили. Прыгаю - и больше ничего.

О, какое счастье, что я еще не женат! Какое это удобство!

Однако я впадаю в сантиментализм. Будьте здоровы и пишите, пожалуйста. Здесь скучно без писем, без этого дыма отечества. Я Вам желаю здоровья и всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

31  ​​​​ Чехов пишет

П. Ф. ИОРДАНОВУ

31 октября (12 ноября) 1897 г. Ницца.

12 ноябрь - 31 окт. - Nice, Pension Russe.

Многоуважаемый Павел Федорович, в Париже я виделся с Павловским и с уроженцем Таганрога проф. Белелюбским, инженером; был разговор о библиотеке, о будущем музее - и оба обещали много хорошего. У Павловского уже собрано кое-что, и кроме автографов, рисунков и т. п. есть даже пауки-птицеяды, которых я у него видел. Белелюбский может прислать коллекции. Что касается доставки через Марсель, то по этой части всё уже устроено Павловским, доставка будет бесплатная и, если я и он похлопочем, беспошлинная. Видите, какие всё соблазны! Теперь остановка за помещением. Начать собирать вещи можно теперь же, а открыть музей в день юбилея.

Вы пишете, что когда будете в Петербурге, то пойдете к корифеям. Увы! всё, что можно было взять у корифеев, уже взято давно, и они с раздражением относятся к сборникам, музеям, читальням, - так как им то и дело приходится давать свои произведения gratis*. Вы побывайте не у корифеев, а у таганрогских уроженцев и внушите им любовь к отечеству. Например, Нотович - эта жирная, богатая скотина - мог бы сделать для Таганрога то, чего не в силах сделать ни я, ни Вы, так как у нас нет своей газеты и своего дома в Петербурге. Побывайте у певца Чернова, это добрый человек. Адрес Белелюбского сообщу Вам особо.

Из неземляков, пожалуй, кое-что может сделать для нас государств<енный> контролер Тертий Филиппов. В его сборнике есть статья о поэте Щербине (таганрожце) и во-1) можно попросить у него оригинал этой статьи (рукопись), 2) спросить, где можно добыть хороший портрет Щербины и 3) вообще поговорить о Щербине и отобрать от него автографы поэта, буде они у него имеются.

У моей тетушки Марфы Ивановны Морозовой, живущей в доме И. И. Лободы (гласного), есть картина, писанная масл<яными> красками, изображающая открытие памятника Александру I в Таганроге. Картина хоть и неважная, но всё же для музея годится; имя художника, таганрожца, в семье Лободы еще не забыто.

Есть лубочная картина «Бомбандирование Таганрога».

Вы спрашиваете о моем здоровье. Благодарю Вас. Самочувствие прекрасно, всё, по-видимому, обстоит благополучно, но кровохаркания все-таки бывают.

Желаю Вам всего хорошего. Когда Вы будете в Петербурге? Остановитесь ли в Москве? Ответьте на последний вопрос. Если да, то не довезете ли с собой несколько книг, которые Вам вручили бы в Москве?

Будьте здоровы. Жму руку.

Ваш А. Чехов.

Ноябрь

1  ​​ ​​ ​​​​ Сергей Довлатов

Соло на ундервуде

Как-то Сашу Гениса обсчитали в ​​ бухгалтерии русскоязычной ​​ нью-йоркской газеты. Долларов на пятнадцать. Генис пошел выяснять недоразумение. ​​ Обратился к главному редактору. ​​ Тот укоризненно произнес:

- Ну что для вас пятнадцать долларов?.. ​​ А для нашей корпорации это солидные деньги.

Генис от потрясения извинился.

Загадочный религиозный деятель Лемкус говорил:

- Вы, Сергей, постоянно шутите надо мной. Высмеиваете мою ​​ религиозную и общественную деятельность. А вот незнакомые люди ​​ полностью мне доверяют.

Загадочный религиозный деятель Лемкус был еще ​​ и ​​ писателем. Как-то он написал:

«Розовый утренний закат напоминал грудь ​​ молоденькой ​​ девушки».

Говорю ему:

- Гриша, опомнись. Какой же закат по утрам?!

- Разве это важно? - откликнулся Лемкус.

У того же Лемкуса в одной заметке было сказано:

«Как замечательно говорил Иисус Христос - возлюби ближнего своего!»

Похвалил талантливого автора.

Знакомый режиссер ​​ поставвил ​​ спектакль ​​ в ​​ Нью-Йорке.

Если не ошибаюсь, ​​ «Сирано де Бержерак». ​​ Очень гордился своим достижением.

Я спросил Изю Шапиро:

- Ты видел спектакль? Много было народу?

Изя ответил:

- Сначала было мало. Пришли мы с женой, стало вдвое больше.

Изя Шапиро часто ездил в командировки по Америке. Оказавшись в незнакомом городе, первым делом искал телефонную книгу.

Узнавал, сколько ​​ людей по фамилии Шапиро живет в этом городе.

Если таковых было много, ​​ город Изе нравился. ​​ Если мало, ​​ Изю ​​ охватывала тревога. ​​ 

В одном техасском городке, ​​ представляясь

хозяину фирмы, Изя Шапиро сказал:

- Я - Израиль Шапиро!

- Что это значит? -  ​​​​ удивился хозяин.

Братьев Шапиро пригласили на ужин ветхозаветные армянские ​​ соседи. Все было очень чинно. Разговоры по большей части шли о величии армянской нации. ​​ О драматической истории армянского народа.

Наконец хозяйка спросила:

- Не желаете ли по чашечке кофе?

Соломон Шапиро, желая быть изысканным, уточнил:

- Кофе по-турецки?

У хозяев вытянулись физиономии.

Изя Шапиро сказал про мою жену, возившуюся на кухне:

«И все-таки она вертится!...» ((Коперник))

Звонит приятель Изе Шапиро:

- Слушай! ​​ У меня родился сын. ​​ Придумай имя - ​​ скромное,

короткое, распространенное и запоминающееся.

Изя посоветовал:

- Назови его - Рекс. ((царь))

Нью-Йорк. Магазин западногерманского кухонного и бытового ​​ оборудования. Продавщица ​​ с заметным немецким акцентом говорит ​​ моему другу Изе Шапиро:

- Рекомендую вот эти «гэс овенс» (газовые печки). ​​ ((Gasoffen)) В Мюнхине производятся отличные газовые печи.

- Знаю, слышал, - с невеселой улыбкой отозвался Изя Шапиро. ((первый концлагерь – под Мюнхеном))

Мать говорила ​​ про ​​ величественного и одновременно беззащитного Леву Халифа:

- Даже не верится, что еврей.

Лев Халиф - помесь тореадора с быком.

Одна знакомая поехала на дачу к Вознесенским. ​​ Было это в

середине зимы. Жена Вознесенского, Зоя, встретила ее очень радушно. Хозяин не появился.

- Где же Андрей?

- Сидит в чулане. В дубленке на голое тело.

- С чего это вдруг?

- Из чулана вид хороший на дорогу. А к нам должны приехать западные журналисты. Андрюша и решил: как появится машина - дубленку в сторону! Выбежит на задний двор и будет обсыпаться снегом. Журналисты увидят - русский медведь купается в снегу. Колоритно и впечатляюще! Андрюша их заметит, смутится. Затем, прикрывая срам, убежит. А статьи в западных газетах будут

начинаться так:

«Гениального русского поэта мы застали купающимся в ​​ снегу...».

Может, они даже сфотографируют его. Представляешь – бежит Андрюша с голым задом, а кругом российские снега.

Какой-то американский литературный клуб ​​ пригласил Андрея Вознесенского. Тот ​​ читал стихи. ​​ Затем говорил о перестройке.

Предваряя чуть ли не каждое стихотворение, указывал:

«Тут упоминается ​​ мой ​​ друг Аллен Гинсберг, ​​ который присутствует в этом зале!»

Или:

«Тут упоминается Артур Миллер, ​​ который здесь присутствует!»

Или:

«Тут упоминается ​​ Норман ​​ Мейлер, ​​ который сидит в задних

рядах!».

Кончились стихи. Начался серьезный политический разговор.

Вознесенский предложил - спрашивайте. Задавайте вопросы.

Все молчат. Вопросов не задают.

Тот снова предлагает - задавайте вопросы. Тишина. Наконец

поднимается бледный американский юноша. ​​ Вознесенский с готовностью к нему поворачивается:

- Прошу вас. Задавайте любые, самые острые вопросы. Я вам

отвечу честно, смело и подробно.

Юноша поправил очки и тихо спросил:

- Простите, где именно сидит Норман Мейлер?

Приехал из ​​ Германии ​​ Войнович. ​​ Поселился в гостинице на

Бродвее. Понадобилось ему сделать копии. ​​ Зашли они с женой ​​ в специальную контору. ​​ Протянули копировщику несколько страниц.

Тот спрашивает:

- Ван оф ич? (Каждую по одной?)

Войнович говорит жене:

- Ирка, ​​ ты слышала? ​​ Он спросил: «Войнович?» Он меня узнал! Ты представляешь? Вот она популярность!

Молодой Андрей Седых употребил в газетной корреспонденции такой оборот:

- ...Из храма вынесли огромный ПОРТРЕТ богородицы...

Андрей Седых при встрече интересовался:

- Скажите, как поживает ваша жена? Она всегда такая бледная. Мы все за нее так переживаем. Как она?

Я отвечал:

- С тех пор, как вы ее уволили, она живет нормально.

2  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

31 октября - 2 ноября (12 - 14 ноября) 1897 г. Ницца.

31 окт., вечер.

Chere Macha, не помню, ответил ли я тебе насчет 30 р., которые должны Черевину за дрова. Если должны, надо заплатить. За благоустройство флигеля благодарю. Портмоне пришлю или привезу. Зинаиде Васильевне передай, что я благодарю за поклон. Она хочет, чтобы я прислал ей что-нибудь. С удовольствием, но пусть напишет, что прислать.

Всё благополучно. Нового ничего нет, всё по-старому.

Передай папаше, что «Таганрогский вестник» по прочтении я всякий раз отдаю здесь одному доктору, тоже таганрожцу. Скажи, что я благодарю. Из письма его узнал, что у Маши Цыплаковой родилась дочь; поздравь Машу и скажи ей, что если она пожелает, чтобы ее дщерь жила у нас, при ней, то с моей стороны препятствий не будет.

Имей в виду, что в течение зимы у мамаши может повториться воспаление вен на ногах. Как только она начнет жаловаться на ноги, тотчас же уложи ее в постель и запрети ходить, затем пригласи Гершельмана или И. Г. Витте. Болезнь эта при недосмотре может стать серьезной.

М. Ковалевский уехал в Париж. Он будет ждать Хотяинцеву. Суворин уехал в Петербург, не побывавши в Ницце.

Здесь начинается сезон. Большой съезд публики со всех концов света, даже с Сандвичевых островов. Много русских. Здесь всё хорошо, но не во всем, однако, Франция опередила Россию. Спички, сахар, папиросы, обувь и аптеки в России несравненно лучше. Здешний сахар не сладок, а конфекты в сравнении с нашими ничего не стоят.

Будь здорова.

Agrеez mes salutations sincеres*.

Antoine.

Марки на конверте принадлежат M. T. Дроздовой. Так будет и впредь.

Вот уже 2-е ноября, а письмо всё еще не послано. Что мальвы? Они покрыты на зиму?

* Примите мои искренние приветствия (франц.)

Л. С. МИЗИНОВОЙ

2 (14) ноября 1897 г. Ницца.

2 ноябрь, Pension Russe, Nice.

Милая Лика, Вы напрасно сердитесь. Вы писали мне, что скоро уезжаете из Москвы, и я не знал, где Вы. Ну-с, я всё еще в Ницце, никуда не собираюсь, ничего не жду и почти ничего не делаю. Погода обыкновенно бывает чудесной, летней, сегодня же лупит дождь и Ницца похожа на Петербург в конце августа. Margot приехала из Биаррица в Ниццу, но исчезла с горизонта, и я ее не вижу.

Как Вы поживаете? Что нового? Куда собираетесь и когда думаете покинуть Москву с ее скукой и юбилеями? Кстати, читал, что скоро юбилей Златовратского. Вы, конечно, были на этом юбилее; напишите, кого видели, что слышали. Филе только обещается написать, но никогда не пишет, и Ваше сообщение, что он на днях пришлет мне письмо, не принесло мне особенных радостей. Кстати, кто теперь ухаживает за Вами?

Теперь то, что, надеюсь, останется между нами. Получил от Барскова длинное заказное письмо, за которым пришлось идти на почту пять верст. Он пишет, что купцы не дают денег, и бранит этих купцов, говорит о том, какой я хороший писатель, и обещает, буде я изъявлю согласие, изредка высылать мне на расходы свои собственные деньги. Лика, милая Лика, зачем я поддался Вашим убеждениям и написал тогда Кундасовой? Вы лишили меня моей Reinheit*; если бы не Ваши настоятельные требования, то, уверяю, я ни за что бы не написал того письма, которое теперь желтым пятном лежит на моей гордости.

У меня, благодаря главным образом О<льге> П<етровн>е, может развиться мания преследования. Не успел очнуться от письма Барскова, как получил две тысячи рублей от левитановского Морозова. Я не просил этих денег, не хочу их и прошу у Левитана позволения возвратить их в такой, конечно, форме, чтобы никого не обидеть. Левитан не хочет этого. Но я все же отошлю их назад. Погожу еще 1/2 - 1 месяц и возвращу при благодарственном письме. Деньги у меня есть.

Все это, повторяю, пусть останется между нами. Напишите мне о чем-нибудь, сообщите какие-нибудь факты. У меня ничего нет нового, всё благополучно.

Ваш А. Чехов.

Что Варя? Бываете ли в опере?

Жму руку.

* чистота (нем.)

3  ​​​​ Чехов пишет

Л. А. АВИЛОВОЙ

3 (15) ноября 1897 г. Ницца.

3 ноябрь, Pension Russe, Nice.

Ах, Лидия Алексеевна, с каким удовольствием я прочитал Ваши «Забытые письма». Это хорошая, умная, изящная вещь. Это маленькая, куцая вещь, но в ней пропасть искусства и таланта, и я не понимаю, почему Вы не продолжаете именно в этом роде. Письма - это неудачная, скучная форма, и притом легкая, но я говорю про тон, искреннее, почти страстное чувство, изящную фразу… Гольцев был прав, когда говорил, что у Вас симпатичный талант, и если Вы до сих пор не верите этому, то потому, что сами виноваты. Вы работаете очень мало, лениво. Я тоже ленивый хохол, но ведь в сравнении с Вами я написал целые горы! Кроме «Забытых писем», во всех рассказах так и прут между строк неопытность, неуверенность, лень. Вы до сих пор еще не набили себе руку, как говорится, и работаете, как начинающая, точно барышня, пишущая по фарфору. Пейзаж Вы чувствуете, он у Вас хорош, но Вы не умеете экономить, и то и дело он попадается на глаза, когда не нужно, и даже один рассказ совсем исчезает под массой пейзажных обломков, которые грудой навалены на всем протяжении от начала рассказа до (почти) его середины. Затем, Вы не работаете над фразой; ее надо делать - в этом искусство. Надо выбрасывать лишнее, очищать фразу от «по мере того», «при помощи», надо заботиться об ее музыкальности и не допускать в одной фразе почти рядом «стала» и «перестала». Голубушка, ведь такие словечки, как «Безупречная», «На изломе», «В лабиринте» - ведь это одно оскорбление. Я допускаю еще рядом «казался» и «касался», но «безупречная» - это шероховато, неловко и годится только для разговорного языка, и шероховатость Вы должны чувствовать, так как Вы музыкальны и чутки, чему свидетели - «Забытые письма». Газеты с Вашими рассказами сохраню и пришлю Вам при оказии, а Вы, не обращая внимания на мою критику, соберите еще кое-что и пришлите мне.

Пока была хорошая погода, все было благополучно; теперь же, когда идет дождь и посуровело, опять першит, опять показалась кровь, такая подлость.

Я пишу, но пустячки. Уже послал в «Русские ведомости» два рассказа.

Будьте здоровы. Крепко жму Вам руку.

Ваш А. Чехов.

4  ​​ ​​ ​​​​ Дом Мейерхольда по ТВ.

10  ​​​​ Чехов пишет

А. И. СУВОРИНОЙ

10 (22) ноября 1897 г. Ницца.

10 ноябрь, Pension Russe, Nice.

Милая Анна Ивановна, большое Вам спасибо за письмо. Прочитал его и тотчас же сажусь писать ответ. Вы спрашиваете насчет здоровья. Самочувствие у меня прекрасное, наружно (как мне кажется) я здоров совершенно, но вот беда моя - кровохарканья. Кровь идет помалу, но подолгу, и последнее кровотечение, которое продолжается и сегодня, началось недели три назад. Благодаря ему я должен подвергать себя разным лишениям; я не выхожу из дому после 3 час. пополудни, не пью ровно ничего, не ем горячего, не хожу быстро, нигде, кроме улицы, не бываю, одним словом, не живу, а прозябаю. И это меня раздражает, я не в духе, и мне всё время кажется, что русские за обедом говорят глупости и пошлости, и я делаю над собою усилие, чтобы не говорить им дерзостей.

Только, ради создателя, никому не говорите про кровохарканья, это между нами. Домой я пишу, что я совершенно здоров, и иначе писать нет смысла, так как я чувствую себя прекрасно - и если дома узнают, что у меня все еще идет кровь, то возопиют.

Теперь насчет интрижки, о которой Вы спрашиваете. В Биаррице я завел себе для французского языка Margot, девицу 19 лет; когда мы прощались, она говорила, что непременно приедет в Ниццу. И, вероятно, она здесь, в Ницце, но я никак не могу ее найти и… и не говорю по-французски.

Погода здесь райская. Жарко, тихо, ласково. Начались музыкальные конкурсы. По улицам ходят оркестры, шум, танцы, смех. Гляжу на всё это и думаю: как глупо я делал раньше, что не живал подолгу за границей. Теперь мне кажется, что, если буду жив, я уже не стану зимовать в Москве ни за какие пряники. Как октябрь, так и вон из России. Природа здешняя меня не трогает, она мне чужда, но я страстно люблю тепло, люблю культуру… А культура прет здесь из каждого магазинного окошка, из каждого лукошка; от каждой собаки пахнет цивилизацией.

Что Настя? Что Боря? Привет им сердечный и нижайший поклон. Не будьте горды и величественны, пишите мне почаще. Я нуждаюсь в письмах. Целую Вам руку 100 Х 100 раз и желаю счастья, и еще раз благодарю.

Ваш душой и сердцем

А. Чехов.

Конст<антину> Сем<енович>у поклонитесь.

ТКК. Куски из пьес Васильева по ТВ – чудесно.

12  ​​​​ Чехов пишет

М. П. ЧЕХОВОЙ

12 (24) ноября 1897 г. Ницца.

Милая Маша, чек на 400 р. получил. Mille remercоments ((Remerciements! Тыща благодарностей)). Лике и Левитану я отвечал на письма, от Ольги же Петровны я ничего не получал; так и передай ей. Платить Ладыженскому, конечно, нельзя, но написать ему нужно; кажется, он теперь в Петербурге. О выборах узнай и напиши. Кто председатель? За «Иванова» ты опять получишь.

Теперь о здоровье. Все благополучно. Je suis bien portant. По-французски здоровый - sain, но это относится только к пище, воде, климату, про себя же люди говорят - bien portant от «se porter bien» - хорошо носить себя, быть здоровым. Поздоровавшись, ты говоришь: «Je suis charme de vous voir bien portant» - я рад видеть вас в добром здоровье. После charme и вообще слов, означающих душевную деятельность и деятельность наших пяти чувств, памяти, глагол, как дополнение, обыкновенно следует с предлогом de. Haприм<ер>: j'oublie de vous donner de l'argent- я забываю дать вам денег. Bien значит хорошо и употребляется также в смысле очень. Vous etes bien bon - вы очень добры. Зa me semble bien cher - мне это кажется очень дорого. Je vous remercie bien**. Учиться по-французски в наши годы трудно, очень даже, но добиться кое-чего можно. Не учись у О<льги> П<етровны>, а читай что-нибудь со словарем, по 5 - 10 строк в день, и выучивай по одному выражению в день. Например, сегодня выучи значение la piece (вещь, штука). Тебя спрашивают: сколько вам нужно книг, монет, комнат? Ты отвечаешь trois pieces, sept pieces. А завтра выучи слово monier ((что за слово?!)) или descendre****. Учи по словарю Макарова. И так в месяц выучишь 30 слов в их французском, часто употребляемом значении. Говорю я дурно, но читаю уже хорошо и могу писать письма по-французски. Будь здорова. Ты так вкусно описала флигель, что мне захотелось домой.

Твой А. Чехов.

12 ноябрь.

14  ​​​​ Чехов пишет

А. А. ХОТЯИНЦЕВОЙ

14 (26) ноября 1897 г. Ницца.

Итак, Вы приехали, великая художница земли русской! Париж очень хороший город, и очень жаль, что благодаря туману и холоду Вы на первых порах получили впечатление большой, серой, немножко суровой массы. И жаль, что Вы поселились на такой неинтересной улице, как rue Jacob. Впрочем, всё это пустяки; пройдет неделя-другая, Вы войдете во вкус - и Париж станет Вам нравиться.

Я живу всё там же. Погода здесь очаровательная, тепло, солнечно, тихо; исключение составляет один только нынешний день: дует неприятный ветер. Здоровье мое ничего себе; прыгаю помаленьку, Вашими молитвами, и не жалуюсь. Третьего дня прекратилось кровохарканье, которое продолжалось 3 недели - шутка сказать! - кровь шла понемногу, но подолгу, самочувствие же было великолепное, так что я махнул рукой на кровь и вполне искренно писал домой, что я здоров вполне. (Не пишите Вы туда ничего о моем здоровье, кстати сказать.) Я гуляю, читаю, немножко пишу и много беседую с Немировичем-Данченко и с художником Якоби, который теперь здесь и в честь которого названа rue Jacob. M. M. Ковалевский уже уехал; он теперь в Париже, читает лекции. Повидайтесь с ним, пожалуйста; это большой человек во всех смыслах и интересный, да <и> будет не бесполезен для Вас, так как Париж он знает превосходно. Его адрес: Hotel Foyot, rue de Tournon. Поклонитесь ему, пожалуйста, и скажите ему, что без него мы скучаем.

Немирович-Данченко (Василий) проездом будет у Вас.

Маша пишет, что моя духовая печь приняла благообразный вид; и меня после ее письма потянуло домой, в духовую печь. Давно уже я там не был!

Когда начнете скучать в Париже, приезжайте в Ниццу погреться. Серьезно. Приехав в Ниццу, оставьте вещи на вокзале (там есть такое место для хранения вещей) и пешком идите на rue Gounod. Как раз против вокзала спуск по лестнице; спуститесь, идите прямо по улице, потом поверните направо, потом налево увидите узенькую уличку, по которой не проедешь на паре: это и есть rue Gounod. Ищите № 9, тут Pension Russe, где я и устрою Вас в лучшем виде, по 6 фр. в день (квартира, обед и завтрак). Спасибо за письмо!! Будьте здоровы, не скупайте.

Ваш А. Чехов.

Пятница.

15 ​​ В этот день 15 ноября 1963 года Мишель Чоран занес в записную книжку:

Глоток кофе и сигаретная затяжка - вот мои настоящие родители. Теперь я не курю, не пью кофе и чувствую себя сиротой. Я отказался от всего, что имел: от яда, того яда, который давал мне силу работать.

Позвонить кому-то и вдруг, от страха, что услышишь его голос, повесить трубку. Так, в конечном счете, и выглядят мои отношения с миром. Отшельничество, подкрашенное общительностью.

Вспоминая Лорку, Хорхе Гильен говорит об интеллектуальном возбуждении, охватившем Испанию к 1933 году. Три года спустя дело кончилось катастрофой. Любая интеллектуально плодоносная эпоха предвещает исторический катаклизм. Никогда противоборство идей, жаркие споры, охватившие целое поколение, не ограничиваются областью духа: такое кипение не сулит ничего хорошего. Революции и войны - это дух, пошедший в разгон, иными словами, победа и окончательный упадок духа.

20  ​​​​ Чехов пишет

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

20 ноября (2 декабря) 1897 г. Ницца.

20 ноябрь.

Дорогой Василий Михайлович, Вы такими мрачными красками изобразили Москву с ее погодой, юбилеями, похоронами; я не могу ответить Вам тем же, так <как> у нас в Ницце юбилеев нет, Златовратского не читают, все живы и погода изумительная, райская. Немирович уложил чемоданы и, по-видимому, уедет сегодня, Якоби каждый день приходит обедать и ругать Стасова, Юрасов, добрый, кроткий человечек, иногда наведывается; Ковалевский читает в Париже и имеет успех.

Я живу не там, а уже этажом ниже. Перебрался во время кровохарканья, которое было и уже прошло.

Корректуру я читаю не для того, чтобы исправлять внешность рассказа; обыкновенно в ней я заканчиваю рассказ и исправляю его, так сказать, с музыкальной стороны. Но если в самом деле Вам неудобно высылать корректуру, то да будь по-Вашему! Что делать! Только, пожалуйста, всякий раз, получив от меня рассказ, берите открытое письмо и пишите только два слова: «Рассказ получен». Второй рассказ я послал через 8 дней после первого, между тем Вы получили его раньше! Пожалуйста, не оставляйте меня в неизвестности.

От Варвары Алексеевны в конце октября я получил письмо и ответил ей. Скоро еще буду ей писать, а пока поклонитесь и скажите, что я ото всего сердца шлю ей пожелания - и здоровья, и счастья. Детям тоже поклон и благодарность за то, что они вспоминают обо мне.

«Русские ведомости» получаю.

После Вашего отъезда точно зарок дал: нигде, кроме как дома, не обедаю и ничего не пью.

Будьте здоровы!! Не забывайте.

Ваш А. Чехов.

E. Я. ЧЕХОВОЙ

20 ноября (2 декабря) 1897 г. Ницца.

Милая мама, я здоров, всё обстоит благополучно. Сегодня получил я от папаши письмо, из которого узнал, что у нас околела лошадь. Какая? Уж не А<нна> ли П<етровна>?

Здесь великолепная, теплая погода. Ходим по-летнему.

Поклон папаше, Марьюшке и всем.

Ваш А. Чехов.

Четверг / 20 ноябрь.

Благодарю за письмо!

24  ​​ ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

24 ноября (6 декабря) 1897 г. Ницца.

Я совершенно здоров, и мое привилегированное положение праздного и довольного человека начинает наскучивать мне, и минутами - хочется на снег. Здесь работать можно, но чего-то не хватает, и когда работаешь, то испытываешь неудобство, точно повешен за одну ногу.

Ковалевский произвел на Вас хорошее, здоровое впечатление? Я ожидал этого. Он на целых пять голов выше нашей столичной передовой интеллигенции, ежедневно справляющей юбилеи. Теперь он в Париже, в январе поедем вместе в Африку.

Я читаю Charles Bahaut, бывшего министра-панамиста, «Impressions cellulaires». Вот если бы Вы велели кому-нибудь перевести и издали или дали бы в извлечениях, поместив 3 - 4 фельетона, как это Вы когда-то делали с романами. Сколько тут слез, ужаса, скорбных эпизодических фигур (жена), и в то же время сколько тщеславия, постороннего пафоса и мещанства. Человек философствует, приносит великую жертву и в то же время унижается до мелких мещанских попреков; то и дело попрекает своих бывших друзей куском хлеба: вы-де обедали у меня часто и потом покинули меня в несчастье. В общем же такое впечатление: как страдает, как расплачивается за всех этот народ, идущий впереди всех и задающий тон европ<ейской> культуре. Это народ, который умеет пользоваться своими ошибками и которому не проходят даром его ошибки. Читаете ли Вы новую газету «L'Aurore»? Это интересная газета. Рошфор надоел жестоко; его приятно почитать 2 - 3 раза, а потом он приедается, как рокфор. Тоже и «La libre parole».

Немирович уехал, и я один среди киргизов и самоедов, населяющих Pension Russe. Один из самоедов, действ<ительный> стат<ский> советник, уехал на днях в Петербург, и я послал Вам с ним книжку, которую, пожалуйста, велите передать брату Александру.

Осенью я написал Кондратьеву, что отдал Вашему театру свой водевиль «Трагик поневоле» на целый год. Если Михайлова у Вас нет, водевили играть некому; надо выпустить его, т. е. водевиль, на волю, написав Кондратьеву. Но прежде чем я напишу ему, Вы черкните мне 2 - 3 слова; быть может, Михайлов еще вернется.

Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон. Всего хорошего.

25  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

25 ноября (7 декабря) 1897 г. Ницца.

Chere Marie, с каждым русским, уезжающим в Россию, я стараюсь послать что-нибудь. Так, с одним варшавским молодым человеком я послал посылку, которую Вы еще не получили, потому что сей молодой человек, по-видимому, застрял в Париже. С Немировичем я послал тоже кое-что на имя Александра; когда получишь из Петербурга, то повесть Тихонова и пакеты со старыми письмами положи у меня на столе, а остальное положи, куда хочешь. С пензенским адвокатом Львовым я послал пакет со старыми письмами, который ты получила в гимназии. Так как я не знал, что у Феррейна есть «Fidibus», то две коробки его послал с одним харьковцем; не распечатывая, спрячь до весны. Это надежное средство от комаров; здесь коробка стоит 18 коп. Узнай у Феррейна цену, если у него не дороже 50 к., конечно, я ни привозить, ни присылать не стану.

Теперь о «благодарности» в чиновничьем смысле. Узнай, как зовут жену нашего почтмейстера Благовещенского (кажется, Александра Ивановна), и прикажи выслать по ее адресу «Ниву», внеся в какой-нибудь книжный магазин или в контору Печковской 7 р., или сколько нужно. Оная жена уже получает «Ниву». Только сделай всё негласно, не говоря никому ни слова. Мы почтмейстеру ничего не даем, между тем корреспонденция не маленькая.

Деньги, 100 фр., полученные из Парижа, положи на мою книжку, на вечные времена, так как это редкие и весьма ценные деньги. Книжка моя у Забавина.

Я здоров. Работаю, к великой своей досаде, недостаточно много и недостаточно хорошо, ибо работать на чужой стороне за чужим столом неудобно; чувствуешь себя так, точно повешен за одну ногу вниз головой. Работаю мало, быть может, и оттого, что много ем. Встаю я в 7 час. утра, в 7 1/2 съедаю 2 яйца, 2 подковки и выпиваю большую чашку кофе. В 12 ч. завтрак; яичница, бифштекс, какой-нибудь соус, сыр, фрукты. В 2 1/2 ч. большая чашка шоколада, который я привык здесь пить. В 6? ч. обед: суп или борщ, рыба, какой-нибудь соус или котлеты, птица, до нее зелень (цветная капуста чаще всего), фрукты. Вечером иногда чай в компании, с бисквитами. И кажется, что ешь непрерывно, для писания же нужно прежде всего избегать сытости.

Передай Лике, что я писал ей и ответа от нее не получал. Не увлеклась ли она Сашечкой Филе?

Фотографии привезу. Но их лучше приобретать в Италии.

Получил известие, что Хотяинцева в Париже.

Погода опять очень хорошая.

В начале января внеси в банк проценты за имение, и если в твоей книжке набралось 100 р., то и эти 100 р. в уплату капитального долга.

Не забудь: на Рождестве сотскому Григорию дать 1 рубль, священнику, когда приходит с крестом, не давать меньше 3 р. (ведь мы, кроме денег, ничего не даем!); узнай, сколько в Талежской школе мальчиков и девочек, и, посоветовавшись с Ваней, купи для них подарков к Рождеству. Беднейшим валенки; у меня в гардеробе есть шарфы, оставшиеся от прошлого года, можно и их пустить в дело. Девочкам что-нибудь поцветистее; конфект не нужно.

Ну, будь здорова и благополучна. Кланяйся.

Твой А. Чехов.

25/XI.

Книги «Хмурые люди» и «Палата № 6» пошли recommandee по адресу: Nice, Monsieur N. Yourassoff, 11, rue Bianqui. Прибавь еще «Пестрые рассказы». Все это есть у меня в шкафу (Юрасов - это наш консул). Пока я пишу это, внизу перед окном три бродячих музыканта играют на скрипке и гитарах и поют «Si tu m'aimais».

26  ​​​​ Чехов пишет

А. А. ХОТЯИНЦЕВОЙ

26 ноября (8 декабря) 1897 г. Ницца.

Цветы! Но, я думаю, Немирович уже так вскружил Вам голову, что Вы не в состоянии оценить этой моей галантности…

Я здоров и, в самом деле, ленюсь. Ленюсь гениально. Но это хорошо. Я заметил, что чем больше я пишу, тем меньше у меня денег. Подметил я и еще один закон природы: чем веселее мне живется, тем мрачнее выходят мои рассказы.

Вчера и сегодня тепло. Скажите Вас. Ив., что у нас в Pension Russe поселилась молоденькая баронесса, которая поет и играет.

Нового ничего нет. Будьте здоровы и не забывайте преданного Вам Niсois*.

А. Чехов.

Среда.

Право, недурно бы Вам приехать в Ниццу, повидать море. Маша пишет: Браз прислал письмо, просит, чтобы я приехал в Петербург опять писаться.

Собирайте заграничные марки, пожалуйста. Нужно.

* жителя Ниццы (франц.)

Г. М. ЧЕХОВУ

26 ноября (8 декабря) 1897 г. Ницца.

26/XI. Nice, Pension Russe.

Милый Жоржик, в настоящее время в Таганроге подвизается артистка Оленина. Будь добр, напиши мне, имеет ли она успех, а главное, познакомься с ней и передай, что я ей низко кланяюсь. Это барышня из хорошей, даже немножко аристократической семьи, дочь тайного советника; зовут ее Ольгой Михайловной и настоящая фамилия ее - Шаврова. Пошла она на сцену по страстной любви к искусству, после долгой войны с аристократкой maman. Если ей не нравится Таганрог, то ты ее успокой, наговори ей турусы на колесах и вообще будь кавалером. Если она дурно питается, то посоветуй ей что-нибудь. О том, что она Шаврова, а не Оленина, никому не говори; это держится в секрете.

Я все еще в Ницце; привык, обжился и так въехал в местные интересы, что даже не прочь был бы баллотироваться в здешние городские головы. Ницца у моря, такой же величины, как Таганрог. Погода здесь чудесная, совершенное лето, и нет нужды ни в пальто, ни в калошах. Солнце как у нас в апреле - сладко греет, но не жжет.

Что пишет Володя? Как семья? Что нового? Твоей маме, Сане, Леле и тете Марфочке, а также Иринушке привет и поклон.

Будь здоров и благополучен. Но забывай.

Твой А. Чехов.

Французы пишут адрес на конверте в таком порядке:

Monsieur Antoine Tchekhoff, Pension Russe, Nice. Так и ты пиши.

На конверте:

Таганрог.

Декабрь  ​​​​ 

3 ​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

3 (15) декабря 1897 г. Ницца.

3 дек.

Ma chere et bien aimable Marie,* если тебе принесут или пришлют какую-нибудь вещь, ничего не стоящую, то не удивляйся и не говори, что не стоило-де за тридевять земель посылать такую дрянь. Дело в том, что посылать приходится вдруг; о том, что кто-нибудь уезжает в Россию, узнаешь обыкновенно случайно и посылаешь то, что успеешь схватить со стола - лупу, дрянную ручку… На будущей неделе тебя отыщет некая Зензинова, дочь чайного торговца Зензинова, девица. Она принесет тебе кое-что, но ты, пожалуйста, не развертывай при ней пакета, ибо если она увидит, что везла так далеко не драгоценные вещи, то ей станет обидно. Зензиновы стояли в Pension Russe, поили меня по вечерам чаем. Это семья, по взглядам и по вкусам и наружно, вроде Линтваревых. Ты девицу прими ласково, т. е. поблагодари ее за гостеприимство, которым я у ее семьи пользовался в Ницце, скажи ей каких-нибудь приятных 2 - 3 слова, а за это ее папаша пришлет тебе 1/4 ф. чаю.

Лупу положи у меня на столе.

Посмотри во флигеле, каких томов словаря Брокгауза не хватает, и напиши мне; я распоряжусь, чтобы дослали.

Была у меня с визитом генеральша Шанявская, золотопромышленница. Завтра иду отдавать ей визит. Лучше бы вместо нее пришел ко мне с визитом мешок с золотом.

Сними лаек и пришли мне фотографию. Ведь у тебя, кажется, есть фотогр<афический> аппарат. Здесь интересуются и всё спрашивают, что это за звери. Лаек здесь нет.

В географ<ическом> атласе Ларусса (Larousse) будет изображен весь свет. Всего выйдет около 50 выпусков.

Поклон нижайший всем. Будь здорова. Нового ничего, всё благополучно.

Твой А. Чехов.

Твое заказное письмо пришло. В посылке была стопка марок для М. Т. Дроздовой. Получила она? Перчатки куплю. Хотяинцева пишет, что ей весело и что она уже писала тебе.

Ее адрес: 27 rue Jacob, Paris.

Я здоров.

* Дорогая и любезная Мари (франц.)

4 ​​ Чехов пишет

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

4 (16) декабря 1897 г. Ницца.

4 дек.

Дорогой Василий Михайлович, отвечаю на Ваше письмо по пунктам. Перебрался я этажом ниже, потому что я то и дело спускаюсь вниз, а подниматься мне не легко. Как-то было у меня кровохаркание (небольшое, но продолжавшееся три недели), и мы, эскулапы, общим советом решили, что форсированное хождение по лестнице, в моем положении, скорее вредно, чем полезно, - и я перебрался. Солнце у меня бывает с 7 1/2 час. утра до захода, плачу я столько же (10 фр.), как и наверху, а обстановка в среднем этаже богаче, чем в верхнем. Перебираться в другой отель, пожалуй, было бы уже поздно; ведь в январе мы поедем в Алжир, а январь уже на носу. Да и привык я в Pens Russe. Тихо, кормят хорошо, прислуга добрая и честная, и комары уже перекочевали в Египет.

Пишу я здесь гораздо меньше, чем рассчитывал. Писать в номере, за чужим столом, писать после завтрака или обеда (мне кажется, что я ем весь день непрерывно), и в хорошую погоду, когда хочется вон из комнаты, - это трудно, очень трудно. Здесь нужно читать, а не писать. Но как бы ни было, я все-таки пишу.

У меня была г<оспо>жа Шанявская. Сегодня я буду у нее.

Я целый день читаю газеты, изучаю дело Дрейфуса. По-моему, Дрейфус не виноват.

Я писал Вам насчет корреспондентского бланка. Во время карнавала и в Алжире он мог бы мне пригодиться.

Сегодня св. Варвары. Поздравляю Вас с именинницей. Если и Варя также именинница, то поздравляю, стало быть, вдвойне.

Погода всё еще чудесная, лучше и не нужно. Не приедете ли Вы? Поехали бы вместе в Монте-Карло, в Корсику, в Алжир. Подумайте-ка!

Ну-с, будьте здоровы и благополучны, не забывайте.

Жму крепко руку.

5 ​​ Степанова – это чудесно.

Какой неотразимой она была в «Сладкоголосой птице юности» Уильямса!

Осколок старой культуры.

Почему-то Терехову она назвала с оттенком пренебрежения «звездой».

7  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

7 (19) декабря 1897 г. Ницца.

Chere Marie, одна барыня, у которой я лечил дочь, дала мне этот конвертик - и я пишу на нем, чтобы ты знала, какие здесь billets doux. Она же, т. е. барыня, подарила мне маленькую дорожную кухню, в которой можно приготовить на спирту чай, кофе, суп, жаркое и все что хочешь; она состоит из 7 - 8 принадлежностей, помещающихся в 2 кастрюльках, связанных вместе ремешком. Эту кухню я пришлю при оказии или привезу.

Нового ничего нет. Погода превосходна, но это не ново. Пошлите на станцию 23 и 24 декабря к почтовому поезду; я, быть может, пришлю к тому времени письмо или какую-нибудь книжку. Сообщайте всякий раз о том, что получаете; когда не знаешь, дошла ли посылка благополучно, то нет охоты посылать. Получила ли 200 р. за декабрь?

У Вас уже стали увеличиваться дни. Это приятно, поздравляю.

Только что принесли кипу «Биржевых ведомостей».

Повторяю, здесь очень дешево жить. Я трачу очень мало, особенно сравнительно с тем, что тратил в Большой мос<ковской> гостинице. Здесь франк (37 к.) то же, что у нас рубль, и если порция мяса или рыбы стоит 1 фр., то это считается дорого. За хранение платья, на чай лакеям, уличным тенорам здесь дают по 10 сант., т. е. по 3 7/10 коп., - и это никого не шокирует. Французы бережливы, и оттого они богаты, так богаты, что даже ропщут на судьбу: некуда девать капиталы. Золота здесь очень много, и оно в большем ходу, чем бумажки. Поклон всем. Больше писать не о чем. Будь здорова и весела.

Твой Antoine.

8  ​​ ​​​​ Достоевский:

«Идиот»

Аглае нравилась именно вся ​​ эта аффектация, с которою она начинала церемонию чтения стихов ​​ ((«Бедного рыцаря» Пушкина))...

​​ Всю ​​ первоначальную ​​ аффектацию ​​ и ​​ напыщенность,  ​​​​ с  ​​​​ которою ​​ она  ​​​​ выступила ​​ читать, ​​ она ​​ прикрыла  ​​​​ такою серьезностью и таким проникновением в дух и смысл поэтического произведения, ​​ с ​​ таким смыслом произносила каждое слово стихов, с ​​ такою высшею простотой ​​ проговаривала их, что в конце чтения не только увлекла всеобщее внимание, но ​​ передачей высокого духа баллады ​​ как ​​ бы ​​ и ​​ оправдала отчасти ту ​​ усиленную аффектированную ​​ важность, с которою она так ​​ торжественно вышла ​​ на средину террасы.

В этой ​​ важности можно было ​​ видеть теперь только безграничность и, ​​ пожалуй, даже наивность ее уважения к тому, что она взяла на себя ​​ передать.

10  ​​​​ Чехов пишет

В. M. СОБОЛЕВСКОМУ

10 (22) декабря 1897 г. Ницца.

10-XII-97

Дорогой Василий Михайлович, здравствуйте! Я остриг корректуру, чтобы сделать ее легче. Алексеева вычеркнул; в этом месте рассказа должен быть короткий разговор, - а о чем, это всё равно. К воскресенью рассказ не успеет; но это не беда, читатели не рассердятся. Нового ничего нет. Погода чудесная по-прежнему; третьего дня в Монте-Карло 29 вышло 4 раза подряд и один господин выиграл 90 тысяч. Якоби уезжает в Россию, кажется послезавтра. Серьезно болеет доктор Любимов; у него двусторонний плеврит и эндокардит. Юрасов часто бывает у меня и беседует. Это превосходный человек, доброты образцовой и энергии неутомимой. Его сын, служащий в Credit Lionnais, верзила и силач, тоже добрый парень; однажды на горах он увидел солдата, который тащил на спине ношу и выбивался из сил; захотелось помочь, он взял солдата на руки и понес его вместе с его багажом. Шанявские не показались мне интересными, Ковалевский всё еще в Париже и имеет там успех. Сладкий еврей Розанов встречает меня всякий раз с обворожительной улыбкой и распластывает передо мной всю свою душу, очень деликатную и чувствительную. Жена его больна, и я лечу ее.

Завтраки и обеды по-прежнему хорошие. С хозяйкой живем мирно, прислуга отличная, и всё было бы великолепно в Pension Russe, если бы не улица, узкая, как щель, и вонючая. Барыни стесняются жить здесь, говоря, что стыдно приглашать знакомых на такую улицу.

Я работаю, но очень, очень мало. Обленился и избаловался, и день мне кажется коротким, я не успеваю ни гулять, ни писать, хотя ничего не делаю. Отчего Вы не напишете ничего о Михаиле Алексеевиче? Где он? Не нужно ли ему билетов на Парижскую выставку, пока они дешевы? Я бы мог купить и прислать.

Получил от Варвары Алексеевны телеграмму в ответ на телеграмму, посланную мною за два дня до именин. У меня в голове перепутались числа и второе показалось мне четвертым. Первого слова в телеграмме В<арвары> А<лексеевны> я никак не мог разобрать, хотя бился долго.

Желаю всего хорошего и жму руку. Когда приедете? Quatre premier и устрицы ждут Вас.

Здоровье мое хорошо.

12 ​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

12 (24) декабря 1897 г. Ницца.

12 дек.

Ну, нашивай лубок, куда следует, недостойный брат: опять поручения! Во-первых, на днях приедет в Петербург проф. Якоби, который передаст посылки: два места на имя Суворина для передачи тебе, одно место («La lettre а la jeunesse» и альманах «La famille») - на твое имя. Сии посылки, не медля, ревностно и с молитвой, возьми и, по примеру прочих, отправь в Лопасню Маше. Надо слушаться. Во-вторых, сбегай в книжный магазин «Н<ового> в<ремени>« и спроси, хорошо ли они торгуют и отчего они не шлют мне «Календарь для врачей», давно уже мною заказанный. В-третьих, когда будешь получать у девицы гонорар за пьесы, то имей в виду, что в этом сезоне, кроме «Иванова», шел еще «Медведь».

Погода чудесная, тепло, клопов нет, но начинаю все-таки поскучивать; трудно здесь работать и не с кого взыскивать, - и время течет бесплодно.

На праздниках жду от тебя поздравительного письма, а засим, пожелав вам и вашему семейству, остаюсь Ваш брат и благодетель

А. Чехов.

Нового ничего нет.

13  ​​​​ Интересный автор: Pirandello. Пиранделло.

Это он душе присудил запор: la constipazione della anima.

14  ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

14 (26) декабря 1897 г. Ницца.

14/XII.

Сегодня уезжает отсюда в Петербург худ<ожник> Якоби. Я дал ему посылку, он доставит ее Вам, а Вы, пожалуйста, передайте брату Александру. Я всё покупаю французские альманахи и календари. Что это за прелесть! За франк дают целую книжищу, полную карикатур и всяких полезных сведений и анекдотов. Издают дешево и сердито.

Нового ничего нет. Не помню, писал ли я Вам о болезни доктора Любимова, которого Вы знаете. У него двусторонний плеврит и воспаление сердца. Положение серьезное. Что же касается моего здоровья, то болезнь моя идет crescendo и уже, очевидно, неизлечима: я говорю о лени. Лень изумительная. Во всем же остальном я здоров, как бык. Накопилось много работы, сюжеты перепутались в мозгу, но работать в хорошую погоду, за чужим столом, с полным желудком - это не работа, а каторжная работа, и я всячески уклоняюсь от нее.

Получаю «Новое время», спасибо от всей души. Только зачем, зачем Жан Щеглов пишет эти фельетоны? Он увяз, совершенно увяз.

Не пора ли мне домой? Все жду Ковалевского, поедем вместе в Африку. Постараюсь заехать как можно дальше, и чтобы это мое путешествие, хотя немного, походило на труд, а то, право, становится уже совестно. Смотрю я на русских барынь, живущих в Pension Russe, - рожи, скучны, праздны, себялюбиво праздны, и я боюсь походить на них, и всё мне кажется, что лечиться, как лечимся здесь мы (т. е. я и эти барыни), - это препротивный эгоизм.

То, что писалось и говорилось по поводу смерти Додэ, умно и изящно. Даже Рошфор написал хорошо. Да, великие мы таланты, мы всечеловеки и из нас «прет», но умри Лев Толстой, и написать статью некому. Напишут публицисты, а беллетристы, с Григоровичем и с Боборыкиным во главе, только почешутся. Надо бы молодых литераторов командировать за границу учиться, ей-ей надо бы.

Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон. Будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

М. П. ЧЕХОВОЙ

14 (26) декабря 1897 г. Ницца.

14/XII.

Кое-кто поехал в Россию, и я послал кое-что в «Новое время» для передачи тебе. Вещи, на которых найдешь литеры П. Н. С. (положить на столе), развернув, положи у меня на столе. Туда же положи брошюру Э. Зола в желтой обложке. Между прочим, на праздниках, получишь портрет А. Додэ - небольшая гравюра, изд. «Illustration». Это такой хороший портрет, что, право, его стоит в рамочку и ко мне в кабинет. Пожалуйста, когда поедешь в Москву, закажи темную раму со стеклом и вставь портрет, если и тебе он так же понравится, как мне.

Обо всем, что будете получать, сообщай мне, а то, повторяю, скучно посылать, когда находишься в неизвестности. Перчатки пришлю при первой возможности; вообще буду вести себя так, что в один прекрасный день все вы скажете: «Как приятно иметь родственника, живущего за границей».

Живется недурно, погода всё та же, т. е. тепло и тихо, но нет розы без шипов. Дамы, живущие в Pension Russe, русские дамы - это такие гады, дуры. Рожа на роже, злоба и сплетни, чёрт бы их подрал совсем. Что великолепно в Ницце, так это цветы, которыми здесь запружены все рынки. Масса цветов и дешевизна необычайная. И цветы удивительно выносливые, не вянущие. Как бы ни завял цветок, но стоит только обрезать внизу кончик стебелька и поставить ненадолго в теплую воду - и оживает цветок.

Много сюжетов, которые киснут в мозгу, хочется писать, но писать не дома - сущая каторга, точно на чужой швейной машине шьешь. Получил я от Алек<сея> С<ергеевича> и М<арии> В<ладимировны> Киселевых по письму. Милые, добрые люди, но M<ария> В<ладимировна> пишет о том, что она стала ясновидящей, философствует, отвечать же на такие письма я не умею серьезно, и меня томит мысль, что я еще не ответил.

Получил письмо и от Н. И. Забавина. Он в восторге от школы и от своей квартиры. Сегодня уезжает худ<ожник> Якоби, к присутствию которого я тут так привык, - и я остаюсь в Ницце почти один. Это тот самый Якоби, картины которого давала «Нива» в премию («Дорогой гость»), автор «Ледяного дома». Он пришлет в Мелихово акварель своей (кстати сказать, неважной) работы. Поклон всем, будь здорова и благополучна. На днях буду писать еще.

Твой А. Чехов.

15  ​​​​ Чехов пишет

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

15 (27) декабря 1897 г. Ницца.

15/27 дек.

Многоуважаемый Федор Дмитриевич, для телеграммы достаточно такого адреса: Nice, 9 Gounod, Tchekhoff.

Я пишу рассказ для «Cosmopolis'a», пишу туго, урывками. Обыкновенно я пишу медленно, с напряжением, здесь же, в номере, за чужим столом, в хорошую погоду, когда тянет наружу, пишется еще хуже, - а потому пообещать Вам рассказ раньше, как через две недели, не могу. Пришлю до первого января, затем Вы будете добры, пришлете мне корректуру, которой я не продержу у себя дольше одного дня, и таким образом можете рассчитывать на февральскую книжку, не раньше. Видите, какой я хохол.

Спасибо за 200 р. Вы очень добры. В настоящее время я в деньгах не очень нуждаюсь и 200 р. пошли в Credit Lionnais, где будут хранить их до востребования. Чтобы не возвращаться больше к вопросу о гонораре, вот 2 примечания: 1) впредь высылайте не по почте, а через Credit Lionnais, простым переводом; т. е. в С. L. Вам дадут вексель, а Вы пришлете его мне заказным письмом*, 2) впредь авансов мне не присылайте, пока не будет на то моего прошения. Вот и всё. Повторяю - благодарю, я был очень тронут Вашим вниманием.

Думаю, что ничто мне не помешает кончить и выслать рассказ своевременно, т. е. до 1-го января, как я сказал выше. Будьте здоровы, желаю Вам успеха. Журнал получил, благодарю. Еще не читал, а когда прочту, напишу Вам. Ковалевскому написал то, что нужно. Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

Вы выразили желание в одном из Ваших писем, чтобы я прислал интернациональный рассказ, взявши сюжетом что-нибудь из местной жизни. Такой рассказ я могу написать только в России, по воспоминаниям. Я умею писать только по воспоминаниям и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично.

На конверте:

Петербург.

Федору Дмитриевичу Батюшкову.

Литейная 15.

Petersbourg. Russie.

* Это дешевле и проще.

Шантаж известных людей.

Жену депутата Травкина посадили в машину, покатали, но потом отпустили.

Все беззащитны: вот в чем мы все равны.

16  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

16 (28) декабря 1897 г. Ницца.

16 дек.

«Хирургия» спасена! Деньги найдены. Вы как-то писали, что если «Хирургия» погибает, то, значит, она никому не нужна, туда ей и дорога. Но если у нас не читают книг и журналов, то это не значит, что они не нужны. Я очень рад и пою богу хвалу.

Я сглазил свое здоровье. Вчера и сегодня у меня опять кровь идет.

В своем последнем письме я забыл ответить Вам насчет Орленева. Для моего водевиля «Трагик поневоле» Орленев еще молод, в нем нет солидности дачного мужа - и потому лучше отложить до будущего года.

Вы похвалили меня за письмо к Эмили, но во французском языке я преуспеваю туго. Говорю немного, но дурно понимаю, когда говорят другие.

По случаю крови сижу дома, как под арестом, и вот пишу Вам и придумываю, о чем бы еще написать. Скучно и грустно мне жить одинокому.

Письмо Анны Ивановны с адресом «Nice, Антону Павловичу» получил и сел писать ей ответ в виде драматического диалога, но не кончил; что-то помешало. Пожалуйста, передайте ей поклон и мой привет от всей души.

Видели Немировича-Данченко? Проф. Якоби, уезжая, говорил, что очень хочет познакомиться с Вами; он в восторге от Ваших художественных рецензий, которые Вы писали в разное время. Особенно он доволен статьей о Маковском.

Кланяюсь Вам и желаю здравия. Не забывайте, поминайте меня в своих святых молитвах.

Ваш А. Чехов.

17 ​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

17 (29) декабря 1897 г. Ницца.

У меня в столе, налево, кажется, в среднем ящике, под фотографиями, или ниже, в большом конверте хранятся вырезки писчей бумаги с кусочками начатой, но оставленной повести; действующие лица, помнится, называются Алеша, Маша, мать; есть описание комнаты, в которую со всего дома снесена симпатичная мебель. Поищи и пришли мне эти вырезки в письме, переписав их, если они не длинны, на листе бумаги тонкой; если же длинны, то заказною бандеролью. Если, впрочем, они весят не больше двух лотов, то пришли их прямо в заказном письме, не переписывая. Вырезки имеют вид полосок, вырезанных ножницами из четвертушек. Ни одной нет целой четвертушки.

Всё благополучно, нового ничего нет. Как твое горло? Если заболит и будет налёт на миндалинах, то смазывай лимонным соком и раза 4 - 5 в день глотай лимонный сок по чайной ложке или ешь лимон.

«Meme» значит «даже»; «de meme» - «также». «Moi meme» - «я сам». «J'ai les memes livres, que vous» - «у меня те же книги, что и у вас». «Также» переводится еще иначе. Ма soeur ne veut pas, et moi non plus - моя сестра не хочет, и я также. Это при отрицании.

Будь здорова. Кланяйся.

Твой Antoine.

Ал. П. ЧЕХОВУ

17 (29) декабря 1897 г. Ницца.

Господин Шекспир! Так как ты создал «Платона Андреича» и, очевидно, желаешь вкусить всю сладость авторского чувства, то перед тем, как публика воздаст тебе должное, считаю нелишним преподать тебе нижеследующее:

1) Необходимо возможно скорее записаться в члены Общества драматич<еских> писателей, а для этого нужно обратиться или к петербургскому агенту, или еще лучше к секретарю общества, Москва, Его Превосх<одительству> Ивану Максимовичу Кондратьеву, Канцелярия Ген<ерал-> Губернатора, приложив к письму 25 руб. и афишу, а также список пьес, тобою написанных; и сообщи также, что ты не только носишь фамилию отца своего, но ты еще А. Седой. Агенты должны знать псевдонимы.

2) И постарайся в этом сезоне больше не писать пьес, а то поседеешь еще больше, а главное - ни невинности не соблюдешь, ни капитала не приобретешь.

3) Один экземпляр своей пьесы пришли мне, дабы я мог презрительно улыбнуться.

4) Пьесы (бесплатно) издает в Москве Рассохин. Подробности узнаешь у В. Тихонова.

Автор классических пьес, твой брат и благодетель, доктор медицины А. Чехов.

19  ​​​​ Чехов пишет

А. А. ХОТЯИНЦЕВОЙ

19 (31) декабря 1897 г. Ницца.

19/31 дек.

Итак, я буду ожидать Вас к новому году. Буду ожидать с нетерпением. Только, пожалуйста, напишите мне, какого числа Вы рассчитываете приехать. Это нужно для того, чтобы приготовить для Вас квартиру. Сезон уже начался, публика съезжается и все chambres* нарасхват, и я боюсь, как бы нам не пришлось бродить по Ницце и искать, «где оскорбленному есть чувству уголок». Пока в Pension Russe есть помещение, и чем раньше Вы приедете, тем больше шансов, что это помещение останется за Вами. Русский пансион имеет два очень важных неудобства: 1) плохая улица и 2) несимпатичные русские. Но здесь покойно, недурная прислуга, недорого и хорошо кормят зверей.

Погода всё время была чудесная, но вот уже вторые сутки лупит неистовый дождь (а verse)** с крупой, холодно, грязно. Если Ницца не оправдает моей рекомендации и при Вас будет такая же ужасная погода, то я пущу себе пулю в лоб.

Итак, Вы должны написать, какого числа Вы намерены приехать в Ниццу. Затем Вы телеграфируете (Tchekhoff, Pension Russe, Nice), в котором часу Вы приедете в Ниццу или на каком поезде Вы выехали из Парижа - это для того, чтобы я мог Вас встретить на вокзале. Выбирая поезд, имейте в виду, что если Вы приедете в Ниццу в промежутке между 3 1/2 и 6 час. пополудни, то я не выйду Вас встретить, так как в эти часы (заход солнца) мне запрещено выходить из дому.

Вы богатая, приезжайте на одном из rapide'ов***. Из express'ов хорош тот, который выходит из Парижа в 11 утра и приходит в Ниццу в полдень.

Итак, пишите поскорее.

Agrйez l'assurance de ma considйration distinguеe.****

А. Чехов.

* комнаты (франц.)

** проливной (франц.)

*** скорых поездов (франц.)

*** Примите уверение в моем глубоком почтении (франц.)

20  ​​​​ Остаюсь шокированным семьей Тильманов.

В хорошем смысле.

Зигрид, увы, искала более существенных приключений, чем просто катания на машине.

Одна мысль, что мог бы сразу жить и с мамой, и с ее сыном, совершенно убивает меня.

Во мне нет этого: не люблю плоть до такой степени.

Так хорошо несу это в себе, пишу об этом, но не толкаю в жизнь: литература должна остаться на бумаге. Она даже нарочно заплыла за буй в надежде, что поцелую.

Нет уж! Такого театра в жизни мне не надо.

25  ​​​​ Чехов пишет

M. В. КИСЕЛЕВОЙ

25 декабря 1897 г. (6 января 1898 г.) Ницца.

25 дек. Pension Russe, Nice.

Многоуважаемая Мария Владимировна, Ваше письмо меня глубоко порадовало, оно было для меня приятнейшим сюрпризом, и, признаюсь, первым моим желанием, по прочтении, было тотчас же послать Вам из Ниццы цветов, но как вспомнил я, какие этапы пришлось бы пройти им и какие теперь у Вас морозы, то ограничился одним только желанием - и посылку цветов отложил до апреля, когда будет теплей.

Ну-с, надо начинать с поздравления, так как сегодня Рождество и скоро новый год. Поздравляю Вас, Алексея Сергеевича, Сережу и приснопамятную Василису Пантелевну, которая, надеюсь, меня еще не забыла и которая хорошо сделала, что не вышла замуж за человека, который, как Вы пишете, ни ей, ни Вам не нравился. (Всем женихам надо говорить, как гоголевская невеста: «Пошли вон, дураки!») Желаю Вам счастья, здоровья, покоя, доброго настроения, а Сереже особо, кроме того, желаю успехов по службе, большого жалованья и побольше хладнокровия. Последнее необходимо на службе по театральному ведомству.

Здесь тепло, тихо, ни одного облачка; ходим по-летнему, окна у нас настежь. Я вспоминаю Ваши рассказы про Ниццу и Ментону, и мне ясно представляетесь Вы и Алексей Сергеевич. Здесь очень хорошо, но тем не менее все-таки я с удовольствием провел бы Рождество не здесь, а в Бабкине, которое мне так мило и дорого по воспоминаниям.

Здоровье мое ничего себе. В марте у меня шла кровь из легких, лежал в клиниках, потом летом ничего не делал, «отдыхал»; теперь живу в Ницце и тоже ничего не делаю. Вообще говоря, считаться больным - это большое удовольствие.

Еще раз благодарю и крепко целую Вам руку.

Алексею Сергеевичу буду писать особо.

Ваш А. Чехов.

В конце января поеду в Африку - не лечиться, а путешествовать.

M. П. ЧЕХОВОЙ

25 декабря 1897 г. (6 января 1898 г.) Ницца.

25/XII.

Милая Маша, чтобы не сбиться, пишу тебе по пунктам:

1) Двести рублей за январь ты получишь не полностью, а минус 17 р. 35 к., которые магазин Суворина удержит в счет моего долга (за присланные в Ниццу книги).

2) Пошли нашему почтмейстеру А. В. Благовещенскому 5 руб. с просьбой, чтобы он послал эти деньги переводом по почте Василию Михайловичу Соболевскому, Москва, Поварская, д. Гирш, и написал бы на бланке следующее: «По поручению вице-консула Н. И. Юрасова для передачи Г. А. Джаншиеву за присланный экземпляр «Братской помощи». Пересылка переводом по почте стоит 15 коп.

3) Попроси папашу, чтобы он вырезал из последней книжки «Недели» статью «Миллионер в ссылке» и прислал бы мне ее с газетами.

Сегодня Рождество (Noel russe)*, но это здесь не чувствуется. Поздравляю тебя и всех с новым годом, с новым счастьем.

Получил письмо от А. А. Хотяинцевой. Пишет, что завтра, в пятницу, приедет в Ниццу - погреться и взглянуть на море. А как нарочно, погода меняется к худшему, становится холодно, как у нас в апреле. Утром было жарко.

Суворин пишет, что приедет в Ниццу в конце января или февраля, когда я вернусь из Алжира. О времени своего отъезда в Алжир сообщу своевременно. Поеду в Марсейль, потом морем в Африку, увижу там наших скворцов, которые, быть может, и узнают меня, но не скажут.

Сегодня я завтракал у некиих Шанявских (генерал с супругой), москвичей. Скучно сие.

Всюду телеграммы о смерти Захарьина.

Напиши, не нуждаешься ли ты в деньгах. А затем будь здорова, поклонись всем и поминай меня в своих святых молитвах.

Твой А. Чехов.

Где Иваненко? Поклон ему нижайший. И Марии Тимофеевне тоже поклон и поздравление с новым годом. Лика где?

* русское Рождество (франц.)

27 ​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

27 декабря 1897 г. (8 января 1898 г.) Ницца.

27 дек.

Милая Лика, Вашу идею - открыть мастерскую - я могу только приветствовать, и не потому только, что, приходя к Вам обедать и не заставая Вас по обыкновению, я буду ухаживать за хорошенькими модисточками, но потому, главным образом, что эта идея вообще хороша. Я не стану читать Вам морали, скажу только, что труд, каким бы скромным он ни казался со стороны - будь то мастерская или лавочка, даст Вам независимое положение, успокоение и уверенность в завтрашнем дне. Я бы сам тоже с удовольствием открыл что-нибудь, чтобы бороться за существование изо дня в день, как все. Привилегированное положение праздного человека в конце концов утомляет и наскучает адски.

А я всё еще в Ницце. В конце января или в начало февраля поеду в Алжир, Тунис, а пока гуляю и дышу чистым воздухом и отмахиваюсь от комаров, которые здесь больно кусаются. Начались дожди. Много русских, но с ними, извините, скучно.

Всё обстоит благополучно. Апельсины поспевают; крыжовника здесь нет.

Теперь в Москве Новый год, новое счастье. Поздравляю Вас, желаю всего самого лучшего, здоровья, денег, жениха с усами и отличного настроения. При Вашем дурном характере последнее необходимо, как воздух, иначе от Вашей мастерской полетят одни только перья.

Где Варя? Как она ведет себя без мужа? Из Вашего письма я понял так, что она уже не служит у многоуважаемого Саввы Ивановича. Почему? Напишите мне поподробнее.

С Павловской я когда-то был знаком, встречался с ней, так что, буде пожелаете, можете поклониться ей. В свое время она и пела, и играла хорошо. Если бы она в молодости поступила на драм<атическую> сцену, то из нее вышла бы отличная актриса.

Вашего кузена, женившегося на другой без развода, поздравляю. Уж не на Вас ли он женился. Во всяком случае уйти от старой жены это так же приятно, как вылезти из глубокого колодезя.

Пишите мне, милая Лика, не церемоньтесь и не считайтесь визитами, умоляю Вас. Я каждый день всё спрашиваю себя, отчего это от Вас нет писем. Пишите подлиннее. Будьте здоровы и не хандрите. Не будьте кислы, как клюква. Будьте рахат-лукумом.

Ваш А. Чехов.

28 ​​ Достоевский Ф. М. - Достоевскому А. М.

16 (28) декабря 1869. Дрезден

Милый и дорогой брат мой Андрей Михайлович,

Письмо твое, обозначенное тобою от 30 сент<ября>, но, по почтовому штемпелю судя, отосланное двенадцатого октября, получил я здесь первого ноября здешнего счисления, то есть 19 октября нашего счисления. Все-таки ужасно долго тебе не ответил. Но это единственно потому, что был буквально день и ночь занят срочной работой, которую теперь только окончил и отослал. Когда же я занят срочной работой, то никому не могу отвечать на письма иначе это меня на три дня расстроит и отобьет от работы. (1)

Ты напрасно стыдишь меня за то, что я не отозвался на твой привет, когда я женился. Если я и не ответил, то это потому, что тогда было много кой-каких особенных хлопот и день за день отлагалось. Кончилось тем, что я уж и не знал наконец, куда тебе ответить. Соглашаюсь, что во всяком случае это было с моей стороны непростительно; но одно скажу верно: если не ответил тогда, то не от равнодушия. Я искренно тебя люблю и ценю, и жена моя уже много знает и о тебе и о семействе твоем из моих рассказов и непременно желает познакомиться лично и искренно по-дружески с тобой и с твоей супругой. Благодарю тебя очень за письма твои и за прежнее и за теперешнее. В чувствах же моих к тебе будь всегда уверен. А за то, что не ответил, повторяю - виноват.

Прежде всего прямо к делу.

Если ты мне написал: "Стыдно тебе, что не отвечал мне на приветствие мое", - то взамен напишу тебе: Стыдно тебе, что предположил во мне сутягу и стяжателя, что я и заключил по окончанию твоего письма, в том месте, где ты, выставляя мне на вид фактами невыгоду и невозможность уничтожить завещание тетки, тем самым как бы и предполагаешь во мне это желание, то есть не более и не менее как отнять у множества других, бедных дальних родственников наших то, что они ожидают получить по завещанию тетки. Лучше всего изложу тебе вкратце историю дела.

В сентябре в начале я получаю от А. Н. Майкова, человека чрезвычайно дружественно ко мне расположенного и в высшей степени солидного и не празднословца, письмо, в котором он пишет мне (NB - он ничего не знал (2) о нашем семействе, об тетке и об делах), что знает от Кашпирева, который друг с Веселовским, что тетка наша умерла, что по завещанию ее 40000 р. идут на монастырь; что Веселовский (?), душеприказчик тетки, говорил Кашпиреву, что "из всех Достоевских он уважает всех больше меня и, если знал мой адресс, то наверно обратился бы ко мне, чтоб начать дело по завещанию тетки, оставившей сорок тысяч монастырю, будучи не в рассудке". А. Н. Майков горячо убеждал меня вступиться в это дело, чтоб спасти интересы наследников и, между прочим, семейства брата Миши, находящегося в большой бедности (и об котором я же, по мере сил, заботился). Повторяю, Майков ничего никогда не знал ни об тетке, ни об завещании, ни о каких бы там ни было наших семейных делах. Естественно, стало быть, что все эти известия (то есть о завещании, о тетке, о 40.000-х, о Веселовском) он получил от Кашпирева, с которым, как я знаю верно, он знаком дружески. Кто тут соврал, или приврал, или приумножил от своего сердца чье-нибудь первоначальное вранье - не могу до сих пор понять; тем более что на запросы (3) мои потом мне отвечали уклончиво, как бы со стыдом (что это какой-то глупый слух, обман и проч.). Но согласись сам, дорогой брат мой, что я, три года уже не бывший в Москве и не знающий, стало быть, что там делается, - по получении таких точных известий (то есть о смерти, о 40.000-х монастырю, о собственных словах Веселовского, сказанных не более не менее как другу Веселовского Кашпиреву) - естественно и, по крайней мере, должен был спросить объяснений. Я написал к Веселовскому, и письмо это, как ты пишешь, в твоих руках. Помню, что я в нем прошу у Веселовского, во-1-х, точнейших известий, а во-вторых, что если надо начать иск, то я готов, но опять-таки прошу предварительных объяснений.

Сообрази следующее: я имел довольно точное понятие о завещании тетки еще в 1865 году. Я положительно знал, что в нем нет ни единого слова о 40 тысячах монастырю. С другой стороны, сообразил и то, что не мог же и Александр Павлович при жизни своей уговорить тетку о переделке завещания в пользу монастыря - что было бы нелепостью, ибо не мог же Александр Павлович действовать в ущерб собственным выгодам. Стало быть, переделка завещания в пользу монастыря последовала (я предполагал по полученным от Майкова известиям) уже после Александра Павловича. Всё это было чудно, но не невозможно, ибо я знаю, что тетка не в своем уме, и если попалась на удочку каким-нибудь монахам, то могла переделать завещание. (Заметь себе, что я уже без малого три года не получал о тетке никаких сведений, стало быть, совершенно не знал, что там произошло.) Но если, думал я, явилась действительно в завещании покойной тетки статья о 40000-х монастырю, то непременно через чье-нибудь мошенничество: ибо положительно знаю об умственном расстройстве тетки. В таком случае, после таких определительных известий (о словах Веселовского, например) я и написал Веселовскому.

Но так как письмо у тебя в руках, то ты без сомнения можешь (и мог, и должен был) заметить в нем фразу, смысл которой (ибо слово в слово не помню) таков: если тетка завещала 40000 монастырю в своем уме, если это было и прежде в ее завещании (я хоть и слышал о завещании, но никогда не читал его)

- одним словом, если это действительно ее воля, - то "кто же я, чтоб идти против ее воли"? Если же завещание сделано не в своем уме, то... и т. д. Повторяю: слов моего письма буквально не помню, но за смысл ручаюсь; и уже по этому одному ты мог бы, любезный брат, рассудить, что я не пойду против действительной воли тетки. Ты же мне как бы приписываешь намерение вообще восстать против завещания тетки и кассировать его в нашу (то есть в свою) пользу! Да поверишь ли ты, что я только из твоего письма в первый раз в жизни заключил и догадался, что это было бы для нас, Достоевских, выгодно! Никогда и мысли такой у меня в голове не было - уж по тому одному, что я в 1864 году получил от тетки (по смерти брата Миши) всё, что мне следовало получить по завещанию, то есть 10.000, - и даже, по совести моей, сознаюсь, что должен ей за эти 10.000 проценты, о которых она просила меня в случае успеха журнала. (Я брал на журнал покойного брата - "Эпоху".) Вот тебе, опекуну, на всякий случай, мое сознание о долге тетке процентов с 10.000, мне выданных.

В заключение скажу, что здесь, за границей, я совершенно отчудил себя от всех дел подобных, об завещании же теткином никогда и не представлял себе как о какой-нибудь для меня выгоде, зная вполне, что я ломоть отрезанный и получил всё, что мне следовало. Только эти чудные и точные известия понудили меня написать это письмо к Веселовскому (на суде, н<а>пример, свидетельство очевидца считается точным свидетельством; как же мне не считать было точным свидетельство Кашпирева о собственных словах Веселовского). Известия эти были чудные, как я написал выше; но чудные известия, если подтверждаются положительно, кажутся всегда, (4) именно через чудность свою, наиболее достоверными.

Во всяком случае, очень жалею о бесчисленных слухах и толках, вероятно, поднявшихся между наследниками тетки, по поводу моего письма к Веселовскому (всё должно быть всем известно). Мне противно всё это, хотя вижу опять, что не мог же я не написать этого письма к Веселовскому. Прибавлю одно: что 10.000, взятые мною от тетки в 1864 году, сейчас по смерти брата, были мною тотчас же употреблены все до копейки для уплаты самых беспокойных долгов брата и на поддержку братниного журнала, которого я сам собственником не был ни с какой стороны. Деньги же отдал безо всяких документов. А между тем эти деньги - были вся надежда моя в жизни. Ведь ты знаешь, что у меня ровно ничего нет, а живу я своим трудом. Отдав эти 10.000 в пользу семейства брата, я отдал им и мое здоровье: я целый год работал как редактор день и ночь. Расчет был ясный: если удастся подписка в будущем году, то, во-1-х, все долги брата заплачены, а во-2-х, останется и на журнал и даже на основание капитала семейству брата. Продержав же еще год журнал, при следующей подписке, образовался бы капитал в 30.000 для семейства. Журнал всегда имел 4000 подписчиков, половина денег употреблялась на издание его, а другая оставалась в руках у брата (я у покойника работал как сотрудник и только). Если же, рассчитывал я, взяв 10.000 у тетки, не поддерживать журнал, то у семейства останется 0 имения, тысяч 18 по долгам брата и журнал, который не на что было продолжать. Журнал с недоданными восемью книгами и без копейки средств ничего не стоит. Итак, я решился убить тогда эти 10000 на чужое дело, не взяв никакой расписки или документов. Но журнал лопнул (хотя и оказалось 2000 подписчиков, но деньги подписки ушли на уплату долгов, а мне не у кого уже было достать денег) - и я продолжал платить за долги и брата и журнала, принадлежавшего не мне, а семейству. Я выплатил наличными (кроме 10000 теткиных) еще до одиннадцати тысяч из своих денег. Тогда я "Преступление и наказание", мой роман, продал вторым изданием за 7000 р., да 2000 р. из полученных за Полное собрание сочинений моих пошли в уплату же по журналу и братниных долгов, да с Каткова получил тогда 6000 р. за первое издание (в его журнале) "Преступления и наказания". Кончилось тем, что я и теперь еще 4000 должен по векселям за журнал и за долги брата (и рискую сидеть в тюрьме, если не исправятся мои обстоятельства). Мог бы я сказать и еще, куда я истратил много денег, безо всякой для себя пользы, а единственно на пользу других, тоже через смерть брата - но умолчу; всё, что я говорил сейчас, и без того похоже на похвальбу. Но не осуждай и размысли - я не хвалюсь, а оправдываюсь. Ну какой я стяжатель и можно ли меня-то уж назвать стяжателем! Всё же, что я рассказывал о том, как истощил себя и здоровье мое, платя чужие долги, есть истина, ибо всему этому сто свидетелей.

Я уже три года без малого женат и очень счастлив, потому что лучше жены, как моя, и не может быть для меня. Я нашел и искреннюю, самую преданную любовь, которая и до сих пор продолжается. Жене моей теперь 23 года, а мне 48 - разница большая; а между тем эта разница в летах нимало не повлияла до сих пор на наше счастье.

Как мы выехали за границу, то лето пробыли в Германии, а осенью поселились в Женеве: жена забеременела. К весне бог дал дочь, Софью, и мы благословляли бога и были бесконечно рады. Радость недолго продолжалась; сами мы не сумели сберечь ребенка, здоровенького и сильного. Доктора тоже порядочно испортили дело, не узнав болезни (ах, друг мой, славны бубны за горами; наши доктора в России и внимательнее да, может, и лучше), что оказалось потом и в чем один из них сам сознавался. Соня умерла трех месяцев. Мы переехали на Женевское озеро, в Вевей, а к зиме в Италию, в Милан; к новому же году во Флоренцию, где и прожили месяцев восемь. Тут жена опять стала беременна; наконец я получил средства, и через Венецию и Вену мы перебрались сюда в Дрезден, в августе, чтоб быть все-таки поближе к России. 14-го сентября (ровно 3 месяца назад) родилась у меня опять дочь, Любовь, и кажется, здоровенький ребенок. Опять мы теперь радуемся. Одно худо - что не в России мы. Такая тоска нам обоим, что и представить не можешь. Но возвратиться в Россию мешали до сих пор долги по векселям. Выезжая за границу, я думал следующим сочинением добыть эти деньги, заплатить долги и воротиться гораздо раньше. Но до сих пор это не удалось, тем более что за личным отсутствием не мог продать с выгодой второго издания моего сочинения, здесь написанного.

В настоящую минуту имею некоторые надежды повернуть мои дела повыгоднее, чем до сих пор. Но так или этак, - а я решил во всяком случае будущим летом воротиться в Россию. Тогда, может быть, и увидимся скоро. Вот тебе краткий отчет о моих делах и странствованиях. А теперь повторю тебе, что я тебя люблю искренно-и по последним встречам нашим и по воспоминаниям. Жена искренно желает сойтись с вами и полюбить вас, и это - не праздное слово с ее стороны. Она много раз напоминала мне о том, что я тебе не ответил, и пеняла мне. Повторяю - виноват пред тобой. Адресс мой тот же надолго. Напиши мне; это мне доставит большое удовольствие, слишком. Передай мой поклон и горячее уважение мое твоей жене. Поздравляю вас с наступающим праздником, а вместе и с Новым годом. Обнимаю тебя и целую. Искренно любящий тебя брат твой

Федор Достоевский.

Здоровье мое ни хуже ни лучше, чем прежде. Припадки падучей с некоторого времени реже. Но в Италии все-таки было для меня здоровее, чем здесь в Дрездене.

Жена сейчас напомнила, что ты просил у меня издания моих сочинений. В настоящее время, здесь, и сам не имею. Ворочусь в Россию - тотчас вышлю. Карточки нет, а то бы послал. Благодарю, что свою выслал.

Примечания:

(1) вместо: от работы - было: от дела

(2) вместо: не знал - было: не знает

(3) было: расспросы

(4) вместо: кажутся всегда - было: имеют

28 ​​ Чехов пишет

Ал. П. ЧЕХОВУ

28 декабря 1897 г. (9 января 1898 г.) Ницца.

28 дек.

Завистник и интриган!

Мой «Медведь» лучше твоего «Спиридона Матвеича», и если твою пьесу поставили, то это не потому, что она имеет (будто бы) достоинства, а потому вероятно, что ты в Суворинском театре сошелся с какой-нибудь актрисой.

Ты уже должен был давно получить сверток от д-ра Вальтера, сверток от Немировича и Бедеккера. Почему ты до сих пор не послал всего этого Маше? Какое ты имеешь право не слушаться?

Календарь для врачей получил.

Суворин пишет: «Пьеска Александра Павл<овича> очень милая вещь». Еще пишет сей старец, что в феврале он приедет в Ниццу и что его театру разрешено давать спектакли в Великом посту и в субботы.

Передай своему семейству, что я поздравляю его с новым годом, с новым счастьем; у нас за границей давно уже был Новый год, Вы же отстали. Мне даже стыдно за вас.

В конце января или, вернее всего, в начале февраля поеду в Алжир и Тунис.

Ариведерч!

Твой брат и благодетель, известный драматург

31  ​​ ​​ ​​​​ Чехов пишет

E. M. ШАВРОВОЙ-ЮСТ

31 декабря 1897 г. (12 января 1898 е.) Ницца.

31 дек.

Я не отвечаю аккуратно на Ваши письма, многоуважаемая коллега, потому что Вы очень добры. Людям сердитым, сухим, немилосердным я отвечаю быстро, но раз только я рассчитываю на снисхождение и прощение, то хохлацкая лень берет верх над всеми моими чувствами и я стараюсь подольше не браться за перо, которое мне надоело и так портит мою жизнь.

С новым годом, с новым счастьем! Здоровья, денег и славы, которой Вы так хотите, побольше славы! И по возможности такой славы, которая бы чувствовалась.

Я всё еще в Ницце. В конце января или в начале февраля (ст. ст.) поеду в Африку, оттуда опять в Ниццу, потом в Париж и Россию.

Рукопись непременно пришлите, жду; оттиск «Жены цезаря» с подобающей моему чину надписью пошлите в Лопасню теперь же, на мое имя. Там бережно сохранят его. Нельзя ли сделать так, чтобы, прочитавши рукопись, я не возвращал Вам ее? Здесь такая возня с бандеролями, а русских книг, посылаемых в Россию, не принимают вовсе на почте.

Буду ждать от Вас письма. Не ленитесь. Будьте здоровы и благополучны. Сегодня в Ницце великолепная, чисто летняя погода.

Ваш А. Чехов.

Здесь ялтинский Зильбергрош с супругой.