Театральный дневник.

1988

Важное:

Письма Чехова за 1891, 1892 и 1902 год

Письма Чехова за 1902 год с 11 июня перенесены в дневник 1989 года

Мамардашвили. ​​ Метафизика Антонена Арто

Дневник Камю

Январь  ​​ ​​​​ 

1  ​​​​ Чехов пишет

К. Д. БАЛЬМОНТУ

1 января 1902 г. Ялта.

Милый Константин Дмитриевич, с новым годом, с новым счастьем, с новыми капризами молодой, красивой, сладострастной музы! Да хранит Вас небо!

При Вас я похварывал понемножку, крепился, но едва Вы уехали, как я заболел, стал плевать кровью, похудел, как Фофанов; не выходил из дому всё время; теперь меня кормят на убой, лечат, и я поздоровел.

Из Ваших книг у меня имеются: 1) "Под северным небом"; 2) Шелли, вып<уск> 2-й и 7-й (Ченчи); 3) "В безбрежности"; 4) "Тишина"; 5) Кальдерон, т. 1; 6) "Таинственные рассказы"; 7) По Эдгар, т. 1.

За книгу всей душой благодарю. Я теперь не работаю, а только читаю, и завтра-послезавтра примусь за Эдг. По.

В деревне скучаете? Нет? В Ялте чудесно, совершенно летняя погода, и это скверно. Всю ночь кричат коты, воют собаки, снятся могильные склепы, а днем ярко светит солнце и томят воспоминания, скучно по холоде, по северным людям.

Жена обещает приехать в конце января. Приехала сестра на праздники. У Толстого я не был, но на днях, впрочем, буду и спрошу и ответ его сообщу Вам. Пока слышал, что Вы произвели на него хорошее впечатление, ему было приятно говорить с Вами… Так я слышал.

Нового ничего нет. Всё по-старому. Будьте здоровы, счастливы, веселы и не забывайте, что в Ялте проживает человек, неравнодушный к Вам, и хоть изредка пишите.

Ваш душой А. Чехов.

Передайте Вашей жене мой привет и поздравление с новым годом.

Напишите Скорпионам, чтобы они непременно выслали мне книжку, когда выйдет.

2  ​​​​ Чехов пишет

H. В. АЛТУХОВУ

2 января 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый ​​ Николай Владимирович!

"Анатомию зубов" сегодня получил, приношу Вам сердечную благодарность. Теперь я у Вас в долгу. Поздравляю Вас с новым годом, с новым счастьем, желаю Вам от всей души здоровья, веселого настроения и исполнения Ваших желаний. Главное, чтобы Ваши почки перестали пошаливать, чтобы удельный вес был по крайней мере 1018.

А мое здравие становится всё лучше и лучше. Хотел было сегодня ехать к Толстому, да холодно, не пускает сестра.

Еще раз большое спасибо! Если не забудете Вашего обещания, пришлите мне из Москвы (как только вернетесь туда) и другие Ваши труды, то будет совсем хорошо. Будьте здоровы!

Ваш А. Чехов.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

2 января 1902 г. Ялта.

Милая, славная, бесподобная моя жена, вчера получил от тебя унылое письмо, а сегодня — ничего! Ты стала манкировать, очевидно загуляла на праздниках. Ах, как кисло без твоих писем! Третьего дня я послал в Художеств<енный> театр поздравительную телеграмму, с новым годом, длинную, но на имя Немировича, а так как Немирович, по газетным слухам, уехал за границу, то боюсь, моя телеграмма не получена. Узнай, дуся!

Отпустят ли тебя хитрецы в конце января? Ой, смотри, надуют! Роль в «Одиноких» отдай Роксановой, тогда у них будет больше пьес в твое отсутствие. Вообще ты очень часто играешь, без отдыха, а это нехорошо. Нездорово и для тела, и для души. Нужно бы играть не чаще 2 — 3 раз в неделю.

Дуся, красивая женщина, золотая моя, опиши мне спектакль, какой будет у вас для врачей. Читал, что будто врачи хотят дать вам обед, как бы в благодарность. Правда ли это? Постарайтесь, играйте получше, и пусть няньку Самарова играет.

Хотел сегодня пойти в город постричься и голову вчера помыл для этого, но холодно, всего три градуса тепла. Придется отложить.

Я каждый день, просыпаясь и ложась спать, думаю про свою жену. Думаю, думаю…

Целую тебя, обнимаю, ласкаю, целую руки, глажу тебя всю. Будь здорова, голубчик мой, пиши мне.

Твой муж Antoine.

3  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

3 января 1902 г. Ялта.

Сегодня пришло сразу два письма, дусик мой. Спасибо! И мать получила письмо от тебя. Только напрасно ты плачешься, ведь в Москве ты живешь не по своей воле, а потому что мы оба этого хотим. И мать нисколько на тебя не сердится и не дуется.

Сегодня я постригся! Был в городе в первый раз после болезни, был, несмотря на мороз ( — 2°), и остриг голову и бороду — это на случай твоего приезда. Ты ведь строгая, надо иметь приличный, благовоспитанный вид.

Маша наняла кухарку. Я, можно сказать, ничего не пишу, ровнехонько ничего! Не огорчайся, всё успеется. Ведь я написал уже 11 томов, шутка сказать. Когда мне будет 45 лет, тогда напишу еще 20 томов. Не сердись, дуся, жена моя! Я не пишу, но зато столько читаю, что скоро стану умным, как самый умный жид.

Теперь январь, у нас начнется отвратительная погода, с ветрами, с грязью, с холодом, а потом февраль с туманами. Положение женатого человека, у которого нет жены, в эти месяцы особенно достойно сожаления. Если бы ты приехала, как обещала, в конце января!

Горький в мрачном настроении, нездоров по-видимому. Сегодня придет ночевать.

Чувствуешь ли ты, собака, что я тебя люблю? Или тебе всё равно? А я жестоко люблю, так и знай. Ну, славная моя жена, немочка, актрисуля, будь здорова, богом хранима, покойна, неутомима, весела. Целую тебя и обнимаю.

Твой муж Антон.

4  ​​​​ Чехов пишет

К. С. АЛЕКСЕЕВУ (СТАНИСЛАВСКОМУ)

4 января 1902 г. Ялта.

Дорогой Константин Сергеевич, Таганрогская городская библиотека (она же музей) обратилась ко мне с просьбой — добыть и прислать ей Вашу фотографию, как учредителя и директора Художественного театра. Будьте добры, помогите мне исполнить эту просьбу. На фотографии (на лицевой стороне) Вы распишитесь — «К. Алексеев-Станиславский, Художественный театр, такого-то года и числа» — и затем пришлите мне, а я уже вышлю в Таганрог.

Вашу новогоднюю телеграмму получил, большое Вам спасибо! Я послал новогоднее поздравление Вашему театру, но боюсь, что оно не получено, так как послано на имя Владимира Ивановича. Горький был у меня, я отдал ему телеграмму, которая оказалась Вашею, потом долго мы говорили об его пьесе… Говорили о распределении ролей, которое прислал ему Немирович. Мне кажется, что Нил — это Ваша роль, что это чудесная роль, лучшая мужская роль во всей пьесе. А Тетерев, говорящий подолгу всё одно и то же, мне кажется, не захватит Вас. Он не живое, сочиненное лицо. Впрочем, быть может, и ошибаюсь.

Передайте Марии Петровне мой привет, поздравление с новым годом л сердечное пожелание здоровья и успехов. Я благодарен ей бесконечно, она и вообразить себе не может, как я ей благодарен и как я ее люблю.

Крепко жму Вам руку. Не забывайте меня пожалуйста.

Ваш А. Чехов.

Я был нездоров месяца полтора, теперь ничего.

5  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

5 января 1891 г. Москва.

5 янв.

С Новым годом, с новым счастьем, драгоценный мой. Желаю Вам здоровья, покоя и 6 миллионов рублей.

… Праздники я провел безобразно. Во-первых, были перебои; во-вторых, брат Иван приехал погостить и, бедняга, заболел тифом; в-третьих, после сахалинских трудов и тропиков моя московская жизнь кажется мне теперь до такой степени мещанскою и скучною, что я готов кусаться; в-четвертых, работа ради куска хлеба мешает мне заниматься Сахалином; в-пятых, надоедают знакомые. И т. д.

Был у меня два раза поэт Мережковский. Очень умный человек. Как жаль, что Вы не видели моего мангуса! Удивительное животное.

5  ​​​​ Чехов пишет

А. Л. ВИШНЕВСКОМУ

5 января 1902 г. Ялта.

Милый Александр Леонидович, деньги получил, большое Вам спасибо. Квитанцию дадут Вам только тогда, когда Вы скажете, какой номер у Вашей книжки. Ну-с, как Вы поживаете? Что у Вас новенького? Начались ли репетиции «Мещан»? Сели бы Вы за стол да написали бы мне обо всем подробно. Я был нездоров, скучал жестоко, а писем никто не присылал. И понятно: стар стал! Напишите, какое у вас в театре настроение, строите ли или арендуете новое помещение и проч. и проч. Будьте здоровы, с новым годом, с новым счастьем, с новыми шумными успехами, с новыми брюками и сапогами!

Ваш А. Чехов.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

5 января 1902 г. Ялта.

Дуся, Оля милая, сегодня от тебя нет письма. Мне кажется, что вы, актеры, не поняли «Мещан». Лужскому нельзя играть Нила; это роль главная, героическая, она совсем по таланту Станиславского. Тетерев же роль, из которой трудно сделать что-нибудь для четырех актов. Во всех актах Тет<ерев> один и тот же и говорит всё одно и то же, и к тому же это лицо не живое, а сочиненное.

Поздравь Эллю и Володю, от души желаю им счастья, здоровья, чтобы В<олодя>, ставши певцом, не изменял Элле, а если изменял, то незаметно; и чтобы Элла не полнела. Главное же, чтобы они жили вместе.

Ялта покрыта снегом. Это чёрт знает что. Даже Маша повесила нос и уже не хвалит Ялту, а помалкивает.

В какие места поехал Немирович? В Ниццу? Его адрес?

Наняли кухарку. Готовит, по-видимому, хорошо. Бабушка поладила с ней, это главное.

Ты мне снилась эту ночь. А когда я увижу тебя на самом деле, совсем неизвестно и представляется мне отдаленным. Ведь в конце января тебя не пустят! Пьеса Горького, то да се. Такая уж, значит, моя планида.

Ну, не стану тебя огорчать, моя жена хорошая, необыкновенная. Я тебя люблю и буду любить, хотя бы даже ты побила меня палкой. Нового, кроме снега и мороза, ничего нет, всё по-старому.

Обнимаю, целую, ласкаю мою подругу, мою жену; не забывай меня, не забывай, не отвыкай! Каплет с крыш, весенний шум, но взглянешь на окно, там зима. Приснись мне, дуся!

Твой муж Antoine.

Получила фотографию двух буров?

6  ​​​​ Плутарх:  ​​​​ 

У Менандра нет напыщенности, искусственности и грубости, свойственных Аристофану. Поэтому простолюдин и невежда, к кому обращается Аристофан, бывает пленен им, а образованному человеку это не нравится. Я имею в виду противопоставления, рифмы и каламбуры. Менандр ими пользуется кстати, умеренно и со смыслом, Аристофан невпопад, не зная меры и бессодержательно... И действительно, у него в сочетаниях слов есть трагическое, комическое, гордое, низменное, туманные общие места, возвышенное и величественное, вздор и тошнотворная болтовня. Речь, заключающая в себе такие несогласованности и несоответствия, не бывает характерной для каждого действующего лица в отдельности. Я утверждаю, что, например, царю приличен стиль высокий, оратору - выразительный, женщине - простой, человеку среднему - обыденный, участнику народного собрания - площадной.

Аристофан, словно по жребию, распределяет между действующими лицами случайно попавшиеся ему слова, и невозможно узнать, говорит ли сын или отец, крестьянин или бог, старуха или герой.

Речь Менандра так отполирована и обладает такой соразмерностью, что кажется однородной, хотя она сопутствует многим чувствам и нравам. В применении к различным действующим лицам она сохраняет ровность в употреблении обычных, ходовых слов. Если же случается, что по ходу действия нужно шутовство и громкие речи, звук флейт становится более резким, но скоро мягкими звуками он успокаивает голос и ставит его на место.

Менандр так использует речь, что она сообразуется со всяким характером, положением и возрастом. Притом, хотя Менандр начал писать еще юношей, а умер в расцвете сил и таланта, он, по свидетельству Аристотеля, в отношении языка делал огромные успехи по сравнению с другими писателями. И поэтому если кто-либо станет сравнивать первые произведения Менандра со средними и последними, он узнает, как много мог бы сделать поэт и прибавить к существующим сочинениям другие, если бы прожил дольше. ​​ Ведь одни из драматургов пишут для толпы, для черни, другие для немногих, а сказать нечто, составленное из обоих видов поэзии, то, что подходит всем и каждому, нелегко. Аристофан, конечно, неприятен толпе и невыносим для воспитанных людей. Его поэзия похожа на поэзию уличной девки в зрелом возрасте, подражающей замужней женщине. Самонадеянности ее не выносит толпа, а распущенность и порочность ее вызывают отвращение у почтенных людей. Менандр, напротив, представив поэзию в ее прелести, показал себя в высшей степени своеобразным и на сцене, и в школах, и во время пиршеств, очень близким к тому лучшему, что создала Греция в литературе, в науке и в искусстве спора. Он показал, что собой представляет в действительности искусство речи, являясь всюду с неопровержимой убедительностью, подчиняя себе всю славу и дух греческого языка. Ведь ради кого, как не ради Менандра, пойти в театр образованному человеку? Когда бывает переполнен театр, если показывают комедию? Кто более заслуживает, чтобы сотрапезнику уступали, а Дионис давал место за столом? Подобно тому, как живописцы, когда у них устают глаза, обращаются к пестрым и зеленым краскам, Менандр служит отдыхом для философов и ученых от их чрезмерно напряженных размышлений, словно он черпает свои мысли с цветущего луга, богатого тенью и полного благоуханий. ​​ Комедии Менандра содержат неиссякаемую и благодатную соль остроумия, как бы порожденную тем морем, из которого родилась Афродита. А соль Аристофана, горькая и шероховатая, обладает язвительной едкостью. И я не знаю, в чем выражается его трескучее остроумие: в словах или в действующих лицах. ​​ То, что он заимствует, он, безусловно, портит. Интрига у него не поднимается до изящества, а остается в рамках низости; деревенская угловатость не простая, а глупая; забавное вызывает не смех, а насмешку; любовные дела не веселы, а фривольны. Кажется, что этот человек не то, чтобы писал свои произведения для скромных людей: ​​ нет, он расточал свои гнусности и бесчинства для разнузданных, а свое злопыхательство и желчь для завистливых и негодных.

​​ 

Настолько важная цитата, что поместил ее было и в ​​ общий дневник. ​​ Но потом оттуда убрал.

7  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

7 января 1902 г. Ялта.

Беспутная жена моя, посиди дома хоть одну недельку и ложись спать вовремя! Ложиться каждый день в 3 — 6 часов утра — ведь этак скоро состаришься, станешь тощей, злой.

Передай Маше-кухарке, что я ее поздравляю с предстоящим браком и что скоро в Москву приедет Маша-хозяйка и окажет ей помощь, о которой она просит. О том, что Александр был шпионом у какого-то частного лица, болтали кухарки совершенно зря, и верить этому не годится. А что он вечно торчит в кухне, это нехорошо.

Праздники кончились, я очень рад. Быть может, что-нибудь сработаю. Здоровье мое великолепно, лучше и не надо. Ем за десятерых. Одна беда — жены нет, живу архимандритом. Писем получаю мало, даже д-р Членов (твой приятель) ничего не пишет.

Все-таки, несмотря на твое поведение, я люблю тебя, люблю и обнимаю мою дусю, и всегда буду любить, несмотря ни на что.

Можешь себе представить, в Ялте мороз в 5 1/2 градусов; вчера был сильнейший ветер, метель, шум. Маша очевидно разочаровалась и уже не славословит Ялты. В комнатах прохладно, внизу тепло. Я не выхожу из дому.

Как, однако, вы возитесь с «Мещанами»! Надо спешить, а то скоро сезон кончится. Лужский будет играть неважно отца. Это не его роль. А Судьбинин совсем изгадит Нила, роль центральную. Вероятно, мужские роли хлопнутся, пьеса выедет на женских.

Дуся милая, если только в «Дяде Ване» 11 янв<аря> будет играть няньку не Самарова, а кто-нибудь другая, то я навеки рассорюсь с театром. Не хватает, чтобы еще играла Мунт, ужаснейшая актриса.

Скучно без тебя. Но всё же я не тоскую, как ты пишешь, а уповаю. Я весел всё это время, и чем ближе весна, чем длиннее дни, тем я живее.

Жена моя хорошая, будь здорова, весела, не волнуйся, не хандри, береги себя. Христос с тобой! Я глажу тебя по плечу, беру за подбородок, целую в обе щеки. Не забывай меня.

Твой Antoine.

Вишневский прислал письмо, хвалит «В мечтах», хвалит себя в этой пьесе.

9  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

9 января 1902 г. Ялта.

Милый мой дусик, сегодня идет дождь, холодно, скверно, а третьего дня был мороз, который, как пишут в газете, достиг — 8. Я не выхожу, сижу у себя в кабинете, и кажется мне, что я в Камчатке уже 24 года. Ничего не пишу, занимаюсь пустяками. Вчера целый день были гости, болела голова, а сегодня — еще утро, неизвестно, будут ли гости, но голова не болит.

Пошел снег. Послезавтра у вас «Дядя Ваня» для докторов, ты опиши мне, как шла пьеса, как держали себя доктора и проч. и проч. Елпатьевский хороший малый, но в медицине он понимает мало; к тому же он выехал из Ялты, когда я еще был здоров. Насчет Альтшуллера я писал тебе: он не поехал в Москву.

От Самаровой я ничего не получал.

Наша новая кухарка, по-видимому, очень хорошая женщина, вчера заболела; думали, что тиф, потом оказалась лихорадка. Сегодня она на ногах, ест хинин.

Мы май и июнь проживем в Ялте, а июль — за границей, август в Ялте (вторую половину), сентябрь и октябрь в Москве. Можно май прожить в Москве, но сначала ты должна приехать за мной в Ялту. Летом жить в санатории не стоит, ничего не увидишь. С каким удовольствием я проехал бы с тобой куда-нибудь очень далеко, например на Байкал! Это чудеснейшее озеро; увидишь, всю жизнь будешь помнить.

Христос с тобой, мой светик. Представь, солнце выглянуло. Будь весела и здорова, не забывай. Прощай, балбесик мой милый, собака дивная, я тебя очень люблю.

Твой Antoine.

В. М. ЛАВРОВУ

9 января 1902 г. Ялта.

Милый друг Вукол Михайлович, большое тебе спасибо за письмо. И я тоже поздравляю тебя с новым годом, желаю здоровья, много подписчиков и хорошего настроения.

Я поправляюсь, стал много есть; скоро начну писать. Кровохарканья уже нет.

Будь другом, прикажи выслать мне словарь Брокгауза; последний том, какой у меня есть, это 62.

Крепко жму руку и низко кланяюсь тебе, Софье Федоровне и Виктору Александровичу.

Будь здоров!

Твой А. Чехов.

10  ​​​​ «Игроки» Гоголя в театре «Юго-Запад».

Белякович очень точен.

Дух Гоголя схвачен верно.

Приятно это ощущение зрительного зала, когда все чувствуют пьесу, все напряжённо ей внимают.

Полунин тоже добивался такой концентрации, но за счёт простоты эмоций, - а здесь Его Величество Текст: он и царствует, и правит - и Гоголь кажется близким. Без намёка на примитивность.

В 80-ые я не видел столь хороших спектаклей! ​​ 

Все самые сильные впечатления не простираются в 80ые - почему?

Видел «Юнону и авось» (гастроли Ленкома в Питере в 82ом) - это уже американские традиции, мюзикл!  ​​​​ 

11  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

11 января 1902 г. Ялта.

Милая моя актрисуля, будь ласкова с Куркиным, это хорошо, я не ревную. Он очень хороший человек, давний мой приятель; и он несравненно больше, чем кажется.

Я не писал тебе про встречу Нового года, потому что не встречал его, хотя и не спал в 12 час<ов>.

Завтра Маша уезжает, и я опять останусь один. Она кормила меня, так что я пополнел очень. Да и при ней порядка больше.

Сегодня мне нездоровится немножко. Но это случайно, между прочим; завтра опять буду здоров.

Как прошел спектакль с докторами? Подносили они что-нибудь? Я читал в газетах, будто они собираются поднести труппе мой портрет. А для чего портрет? Куда его?

Ах, актрисуля моя хорошая, когда же, когда мы увидимся? Мне так скучно без тебя, что я скоро начну караул кричать. Меня ничто в Ялте не интересует, я точно в ссылке, в городе Березове. Мне нужно жить в Москве, около тебя, нужно видеть и наблюдать жизнь, нужно жить в Москве и мечтать там о поездке в Крым, за границу.

Елпатьевскому, пишешь ты, понравились «Три сестры»? Ну, нет, извини, душа моя.

Пью молоко, по два стакана в день. Маша, впрочем, расскажет тебе про мою жизнь, буде захочет.

Ну, дусик мой, попугайчик, собака, актрисуля, будь здорова, богом хранима. Я тебя люблю, помни! Помни, собака!

Как идут репетиции «Мещан»? Выходит пьеса?

Кланяюсь в ножки.

Твой Antoine.

12  ​​ ​​​​ Актер Таганки Валерий Золотухин

Дневник

12 января 1988 года

Накануне до двух ночи сидел - писал заметку в «Советскую культуру» «Духовной жаждою томим…» - очень собой гордился, могу же заставить себя работать допоздна. Какая-то интересная пропозиция намечается. Собираюсь я в Америку. Вот позвонил мне Досталь, он все разузнал и радуется, будто сам едет - Лос-Анджелес, Чикаго, Сан-Франциско, Вашингтон и пр. Коммерческая поездка с песнями и плясками. Мы с Гурченко. Что мне, гитару брать, что ли? Да был бы я просто в голосе, а там разберемся. Ну что ж, Америка так Америка!

Завтра годовщина А. В. Эфроса. На художественном совете решили, что минуту молчания перед «Вишневым» объявит Дупак. Крымова просит, чтоб это сделал я. Дупак возмущен и обижен. «Я для Анатолия Васильевича и на Бронной, и здесь сделал гораздо больше, чем она. И пусть они кончают эти козни и интриги». Я считаю, что, конечно, директор это должен сделать. Пусть уж Наташа не обижается. Но звонить я ей по этому поводу не буду, тем более есть волевое слово Николая. Ни в коем случае, только директор.

12  ​​ ​​​​ Чехов пишет

Б. А. ЛАЗАРЕВСКОМУ

12 января 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Борис Александрович, Вы пишете, чтобы прилагаемое при сем письмо я отдал сестре для передачи Вам. По письмо Ваше пришло, когда сестра уже уехала.

Я виделся и говорил с Миролюбовым. Он нисколько на Вас не сердится, а, наоборот, расположен к Вам и, по-видимому, рад Вашему сотрудничеству.

Поклонитесь Вашей жене и Верочке, передайте им сердечное пожелание всего хорошего. Жму руку.

Ваш А. Чехов.

И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)

12 января 1903 г. Ялта.

С новым годом, с новым счастьем, милый Жан! С прошедшим днем ангела! Скоро и я именинник, и есть надежда, что Вы тоже, как я, по-стариковски, не вспомните об этом, не поздравите меня, и мы будем квиты, но всё же мне совестно! Простите!

Книгу Вашу благоволите выслать мне по адресу: Ялта. Это мой постоянный адрес, впредь до уведомления. Адрес Максима Горького: Кореиз Таврическ<ой> губ., Алексею Максимовичу Пешкову. Он, т. е. Горький, бывает у меня, будет, вероятно, скоро, дня через 3 — 4, и тогда я спрошу у него насчет «М. Г — ого», и если это был он, то напишу Вам.

Как часто я вспоминаю о Вас, милый Жан, и как мне хочется, чтобы Вы написали комедию! Комедия смешная, незлобивая, веселая, интеллигентная еще будет написана Вами, я убежден в этом! Сегодня в одной газете я читал, что «На горах Кавказа» комедия Гнедича, но я помню, чья это комедия, отлично помню, и высоко ценю ее автора.

Вас, что видно из Вашего письма, волнуют гг. Буренин и К°, но зачем, зачем Вы около них, т. е. зачем ставите себя в зависимое от них положение, отчего не уходите, если презираете? Не обижайте себя, милый Жан, не обижайте Вашего дарования, которое как никак все же от бога, будьте свободны, вырвитесь на волю!

Моя жена со мной не живет!!! Но не думайте, что я развелся или что мы разошлись. Она в Художественном театре, а я бью баклуши; весной опять будем вместе и вместе поедем куда-нибудь. Ваш поклон я пошлю ей в письме, выписав Ваши строчки; она велит мне поклониться Вам, что я и делаю теперь же.

Мать со мной в Ялте. Она умилилась и долго говорила о Вас. Сестра сегодня уехала в Москву, где она служит (в гимназии).

Будьте здоровы, голубчик, не забывайте, пишите хотя изредка. Если задумаете пьесу для Художественного театра, то напишите мне.

Крепко жму руку, желаю счастья.

Ваш А. Чехов.

Кстати, вот какие книги И. Щеглова имеются у меня в библиотеке: 1) Гордиев узел, 2) Театральный воробей, 3) Дачный муж, 4) Корделия, 5) Первое сражение, 6) Господа театралы, 7) Сквозь дымку смеха, 8) Русский мыслитель, 9) Первое сражение. Изд. «Посредник», 10) Убыль души, Около истины, 11) Веселый театр, 12) Пленный турок, 13) Солдатская любовь, 14) Мамаево нашествие, 15) На мирном положении.

Ведь это не всё? Чего еще нехватает?

Е. Я. ПОЛИТКОВСКОЙ

12 января 1902 г. Ялта.

Многоуважаемая Екатерина Яковлевна!

Насколько мне известно, в Ялтинской санатории кн. Барятинской и в доме Благотворительного общества все места заняты и уже записаны, так что неизвестно, когда будет вакансия. У кн. Барятинской берут, кажется, по 25 — 30 р. в месяц, а в доме Благотворительного общества — по 50 р. Больные, приезжающие в Ялту, проживают обыкновенно на частных квартирах, столуются где придется, у частных лиц. Жизнь обходится в зимнее время в 50 — 100 р. в месяц, а в летнее дороже. Если Ваш больной располагает 50 — 60 р. в месяц, то он может ехать в Ялту — когда угодно. За советом, как устроиться, пусть он, т. е. Ваш больной, приехав в Ялту, обратится к кому-либо из членов Благотворительного общества, например, к Софье Павловне Бонье, живущей в собств<енном> доме, кажется на Речной улице. Я живу не в Ялте, а за городом, в уезде, так что предложить своих услуг не могу.

Какие бы ни были погоды в Ялте, больной должен ехать сюда, раз он решил. Пароходы отходят из Севастополя во вторник, пятницу и воскресенье, в 12 час. дня.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренне Вас уважающий и преданный

А. Чехов.

Из Севастополя можно ехать и на лошадях, но зимою это скучно и для больного небезопасно, можно простудиться. Больной приедет в Ялту вечером; пусть он остановится в гостинице «Ялта», а на другой день отправится к г-же Бонье, с которой я поговорю предварительно. В первый месяц больным живется в Ялте невесело, но потом — превосходно; они, за немногими исключениями, поправляются здесь очень скоро.

M. П. ЧЕХОВОЙ

12 января 1902 г. Ялта.

Копии телеграмм, которые я сегодня получил: «Врачи-товарищи, члены VIII Пироговского съезда русских врачей, присутствующие сегодня в Художественном театре на представлении «Дяди Вани», шлют горячо любимому автору, своему дорогому товарищу, выражение глубокого уважения и пожелание здоровья». Следуют подписи.

Другая: «Земские врачи глухих углов России, видевшие в исполнении художников произведение врача-художника, приветствуют товарища и навсегда сохранят память об 11 января». Следуют подписи.

Надеюсь, что ты доехала благополучно. Дома всё хорошо. Поклон нижайший Оле, Ване, Соне, Вишневскому, которому не забудь передать квитанцию. Не забудь похлопотать насчет «Новостей дня». Скучно было в Севастополе ждать? А я получил длинное письмо от Лазаревского.

Будь здорова, пиши!

Твой Antoine.

На обороте: ​​ Москва. Марии Павловне Чеховой.

Неглинный пр., д. Гонецкой.

13  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

13 января 1902 г. Ялта.

Милая моя дуся, насколько можно понять из твоих последних писем, ты в Ялту теперь не приедешь. Идет «В мечтах», репетируются «Мещане». Я понимаю, дуся, и не претендую. Коли нельзя - значит, нельзя.

Маша вчера уехала; сегодня пасмурно, прохладно. Я здоров вполне, ем много, хотя и не вижу в этом ничего хорошего. Сегодня Елпатьевский говорил со мной по телефону; когда я сообщил ему, что ты беспокоишься и волнуешься насчет обеда, то он удивился и сказал, что он вовсе не обещал у тебя обедать… Он хлопотал в Петербурге за сына - и удачно, чему я очень рад, так как, помимо всего прочего, сын его славный малый.

Ты не перестаешь звать меня в Москву. Милая моя, я бы давно уехал, да не пускают. Альтшуллер не велит даже выходить в пасмурную погоду, хотя я и выходил сегодня, так как в комнатах надоело до отвращения.

Сегодня получил сразу два письма, а вчера - ни одного.

Ну, господь с тобой, будь здорова и весела. Поклонись своим. Не забывай.

Твой Antoine

П. И. КУРКИНУ

13 января 1902 г. Ялта.

Дорогой Петр Иванович, вчера я получил две телеграммы от членов съезда и сегодня одну - от Е. А. Осипова. Такой чести я не ожидал и не мог ожидать, и такую награду принимаю с радостью, хотя и сознаю, что она не по заслугам. Члены съезда уже разъехались по домам, но Е. А. Осипов в Москве; будьте добры, голубчик, повидайтесь с ним и скажите, что я благодарен ему бесконечно. Адреса его я не знаю, я не могу телеграфировать ему, остается одно - прибегнуть к Вам с просьбой - заменить меня.

Хорошо ли играли в Художеств<енном> театре?

Я один теперь, сестра уехала; скучно, и Москва представляется такою же далекою, как Австралия. Ничего не хочется делать, да и нездоровится.

Ваше письмо я получил, большое, сердечное Вам спасибо. Оля в восторге от Вас, я очень рад.

Нового у нас ничего нет. Л<ев> Н<иколаевич> по-прежнему, чувствует себя то очень хорошо, бодро, то киснет. Горький здоров. Пока всё обстоит благополучно.

Крепко жму Вам руку и низко кланяюсь. Будьте здоровы и счастливы.

Ваш А. Чехов.

На конверте:

Заказное. Здесь. Большая Грузинская, д. 32, кв. 8.

Е<го> в<ысоко>б<лагородию> Петру Ивановичу Куркину. ​​ От М. П. Чеховой. Долгоруковская, 29, кв. 18.

14  ​​ ​​​​ Чехов пишет

В ПРАВЛЕНИЕ МОСКОВСКОГО ЗООЛОГИЧЕСКОГО САДА

14 января 1892 г. Москва.

14 январь.

В Правление Зоологического сада

В прошлом году я привез с о. Цейлона самца-мангуса (по Брэму-mungo). Животное совершенно здорово и бодро. Уезжая надолго из Москвы и не имея возможности взять его с собой, я покорнейше прошу Правление принять от меня этого зверька и прислать за ним сегодня или завтра. Самый лучший способ доставки - небольшая корзинка с крышкой и одеяло. Животное ручное. Кормил я его мясом, рыбой и яйцами. Имею честь быть с почтением

А. Чехов.

15  ​​ ​​​​ Чехов пишет

И. А. БУНИНУ

15 января 1902 г. Ялта.

Милый Иван Алексеевич, здравствуйте! С новым годом, с новым счастьем! Желаю Вам прославиться навесь мир, сойтись с самой хорошенькой женщиной и выиграть 200 тысяч по всем трем займам.

Я хворал месяца полтора, теперь считаю себя здоровым, хотя покашливаю, почти ничего не делаю и всё жду чего-то, должно быть, весны.

Писал ли я Вам насчет «Сосен»? Во-первых, большое спасибо за присланный оттиск, во-вторых, «Сосны» - это очень ново, очень свежо и очень хорошо, только слишком компактно, вроде сгущенного бульона.

Итак, будем ждать Вас!! Приезжайте поскорее; буду рад очень. Крепко, крепко жму руку, желаю здравия.

Ваш А. Чехов.

На приглашение «Южн<ого> обозрения» я ответил, что ничего не имею против, но в настоящее время ничего не пишу, прошу извинить, а когда напишу, то пришлю. Я всем отвечаю так.

Э. А. ГОЛЛЕР

15 января 1902 г. Ялта.

Многоуважаемая Эльза Антоновна! Приношу Вам сердечную благодарность за письма и поздравление. Вы посылаете Ваши письма в Москву на Малую Дмитровку, между тем я живу в Ялте. Мой адрес: Ялта. А в мае и осенью я живу в Москве, и тогда адресуйтесь так: Москва, Неглинный, д. Гонецкой.

Вашу книгу, в которой одно стихотворение посвящено мне, я получил и писал Вам об этом. Очень, очень благодарен Вам! Будьте здоровы, желаю всего хорошего! Искренно преданный

А. Чехов.

На обороте: Mademoiselle Elsa Goller. ​​ Budweis Boheme. ​​ Австрия. Autriche.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

15 января 1902 г. Ялта.

Милая моя Олюша, пупсик мой, получил одно твое письмо от Долгополова, другое, в котором ты пишешь о сем докторе, - сегодня получил. Спасибо, родная, дай бог тебе здоровья и больших успехов.

От докторов я получил телеграмму, ты об этом уже знаешь. Весьма приятно, конечно. Но что очень неприятно, это то, что они, т. е. доктора, поднесли артистам портрет фабрикации Браза, ужаснейший портрет. Не могли они купить у Опитца! Впрочем, всё сие неважно.

Умер Соловцов. Мне даже не верится. Я от него получал громадные телеграммы, то поздравительные, то деловые, зарабатывал через него по крайней мере рублей 200 в год - и вдруг!

Сегодня впервые слышал весеннее пение птицы. Тепло, солнечно, тихо, и робкое, нерешительное чиликанье птички, которая в конце марта улетит в Россию. Сегодня ночью был пожар; горел белый дом, который стоит как раз против окон моего кабинета, по ту сторону реки, работы архитектора Шаповалова. Дымит до сих пор. Говорят, что ночью был звон, но я не слышал.

Напрасно заграничное письмо ты прислала в своем письме. Нужно было просто зачеркнуть адрес, написать - Ялта и опустить в почтовый ящик. Поняла?

Долгополов еще не был у меня, он придет и будет говорить много и долго - спасите нас, о неба херувимы! Будет он сегодня, по всей вероятности. Кстати сказать, жена у него сердитая, некрасивая, пожилая, но каждые 9-10 месяцев она дарит мир новым младенцем. Нифонт советовал тебе оставить театр - это совершенно зря; советовал, потому что язык во рту болтается.

Вчера не было от тебя письма, сегодня получил коротенькое, в котором ты пишешь о нездоровье. Боже тебя сохрани, не болей, а то будешь бита своим строгим мужем.

Ну, деточка моя, бог да хранит тебя. Целую тебя и обнимаю. Будь здорова, весела, будь в духе.

Твой Antoine.

Вчера был нездоров, вял, а сегодня чувствую себя прекрасно.

16  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

16 января 1902 г. Ялта.

Милый дусик, здравствуй! Завтра я именинник, честь имею вас поздравить. Сегодня был Долгополов, всё время молчал, но сидел долго.

Погода сегодня, как и вчера, расчудеснейшая, весенняя. Будь здорова, ангел мой, будь весела, не думай обо мне дурно - я ведь здоров. Люблю тебя отчаянно, дуся мой, попугайчик мой. Целую крепко.

Твой Antoine.

Пиши подробней о пьесе Горького. Он был у меня сегодня, и прочесть ему я ничего не мог.

M. П. ЧЕХОВОЙ

16 января 1902 г. Ялта.

Милая Маша, был печник, осматривал твою печь; он сказал, что она, т. е. печь, не повалится, что всё благополучно, а щели можно замазать.

Печник предлагает оштукатурить дом. Как ты думаешь насчет этого? Напиши.

Мать здорова, всё благополучно. Нового ничего нет. Будь здорова. Жму руку.

Твой А. Чехов.

16 янв. 1902.

На обороте: Москва. Марии Павловне Чеховой.

Неглинный пр., д. Гонецкой.

17  ​​ ​​​​ Чехов пишет

В. О. МИХНЕВИЧУ

17 января 1891 г. Петербург.

17 янв.

Уважаемый Владимир Осипович, до меня дошли слухи, что моя барашковая шапка (с проседью) находится у Вас. Будьте добры выдайте ее предъявителю сего. Ваша шапка при сем прилагается. ​​ Пролежала она в редакции «Нового времени» около трех суток; виноваты в этом Вы сами, так как Вы ушли от Свободина раньше, чем я. ​​ Желаю Вам всего хорошего. Уважающий Вас А. Чехов.

18  ​​ ​​​​ Дион Хризостом:  ​​ ​​​​ 

Эсхил характеризуется суровой простотой, монументальностью, величием и цельностью, отсутствием всяких бытовых и житейских деталей.  ​​​​ Еврипид - напротив, - удивительно тонкой и мастерской разработкой сюжета, показывающей его величайшую рассудительность, остроумие и изящество. Софокл занимает некое серединное место, его поэзия лишена и эсхиловской архаической простоты и суровости, и еврипидовского изящества и естественности, отличается благочестием, убедительностью и благородством.

19  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

19 января 1902 г. Ялта.

Дусик мой, если я часто писал тебе о погоде, то потому, что полагал, что это для тебя интересно. Прости, больше не буду. Затем еще ты сердишься, что я с тобой ничем не делюсь. Но чем делиться? Чем? У меня решительно нет ничего или по крайней мере кажется, что нет ничего. Новостей нет никаких, здоровье великолепно, не пишу. Третьего дня был у Толстого.

Скажи Маше, чтобы она купила 5 фунтов клеверу и выслала при случае в Ялту. Это нужно Арсению.

Будь здорова и счастлива. Спасибо за письма.

Забыл написать: был у меня д-р Зевакин. Он живет и будет жить в Ялте.

Целую тебя много раз.

Твой Antoine.

M. П. ЧЕХОВОЙ

19 января 1902 г. Ялта.

Милая Маша, мать волнуется, что ты ни слова не написала ей о своем приезде в Москву. Она велит написать тебе, что кухарка хороша, стряпает благополучно и со всеми живет ладно, так что ссор нет.

Купи 5 фунтов клеверу и пришли с кем-нибудь или, - если никого из едущих не встретишь, - привези сама в Великом посту.

Всё благополучно. Будь здорова.

Твой Antoine.

Пасмурно, идет дождь.

20  ​​​​ Вслед за «Игроками» на «Юго-западе» посмотрел ​​ Олби ​​ «Zoo-story. История в зоопарке» - хорошо!

У Беляковича нет блеска в игре, он просто работает, зато его мастерство убеждает именно сейчас, во время спектакля; он весь - в атмосфере спектакля.

Настоящее открытие театра – Авилов.  ​​​​ 

В «Женитьбе» Гоголя – ​​ спектакль идет более десяти лет - он переиграл все роли, ​​ а роль Питера в «Зоопарке» сыграна с нервом, точно, красиво.

20  ​​ ​​​​ Чехов пишет

К. С. АЛЕКСЕЕВУ (СТАНИСЛАВСКОМУ)

20 января 1902 г. Ялта.

Дорогой Константин Сергеевич, насколько мне известно (из писем), портреты писателей в Таганрогской библиотеке повешены все рядком в одной большой раме. Вероятно, и Вас хотят посадить в такую же большую раму, а потому, мне кажется, лучше всего без хлопот послать фотографию обыкновенного кабинетного формата, без рамы. Если же окажется впоследствии, что рама нужна, то можно будет потом послать и раму.

Когда я читал «Мещан», то роль Нила казалась мне центральной. Это не мужик, не мастеровой, а новый человек, обынтеллигентившийся рабочий. В пьесе он не дописан, как мне кажется, дописать его нетрудно и недолго, и жаль, ужасно жаль, что Горький лишен возможности бывать на репетициях.

Кстати сказать, четвертый акт сделан плохо (кроме конца), и так как Горький лишен возможности бывать на репетициях, то непоправимо плохо.

Крепко жму Вам руку и шлю сердечный привет Вам и Марии Петровне.

Ваш А. Чехов.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

20 января 1902 г. Ялта.

Какая ты глупая, дуся моя, какая дурёха! Что ты куксишь, о чем? Ты пишешь, что всё раздуто и ты полное ничтожество, что твои письма надоели мне, что ты с ужасом чувствуешь, как суживается твоя жизнь и т. д. и т. д.

Глупая ты! Я не писал тебе о будущей пьесе не потому, что у меня нет веры в тебя, как ты пишешь, а потому что нет еще веры в пьесу. Она чуть-чуть забрезжила в мозгу, как самый ранний рассвет, и я еще сам не понимаю, какая она, что из нее выйдет, и меняется она каждый день. Если бы мы увиделись, то я рассказал бы тебе, а писать нельзя, потому что ничего не напишешь, а только наболтаешь разного вздора и потом охладеешь к сюжету. Ты грозишь в своем письме, что никогда не будешь спрашивать меня ни о чем, не будешь ни во что вмешиваться; но за что это, дуся моя? Нет, ты добрая у меня, ты сменишь гнев на милость, когда опять увидишь, как я тебя люблю, как ты близка мне, как я не могу жить без тебя, моей дурочки. Брось хандрить, брось! Засмейся! Мне дозволяется хандрить, ибо я живу в пустыне, я без дела, не вижу людей, бываю болен почти каждую неделю, а ты? Твоя жизнь как-никак все-таки полна.

Получил письмо от Константина Сергеевича. Пишет много и мило. Намекает на то, что пьеса Горького, быть может, не пойдет в этом сезоне. Пишет про Омона, про «mesdames, ne vous decolletez pas trop».*

Кстати сказать, Горький собирается засесть за новую пьесу, пьесу из жизни ночлежников, хотя я и советую ему подождать этак годик-другой, не спешить. Писатель должен много писать, но не должен спешить. Не так ли, супруга моя?

17-го янв<аря> в день своих именин я был в отвратительном настроении, потому что нездоровилось и потому что то и дело трещал телефон, передавая мне поздравительные телеграммы. Даже ты и Маша не пощадили, прислали телеграмму!

Кстати: когда твой Geburtstag**?

Ты пишешь: не грусти - скоро увидимся. Что сие значит? Увидимся на Страстной неделе? Или раньше? Не волнуй меня, моя радость. Ты в декабре писала, что приедешь в январе, взбудоражила меня, взволновала, потом стала писать, что приедешь на Страстной неделе - и я велел своей душе успокоиться, сжался, а теперь ты опять вдруг поднимаешь бурю на Черном море. Зачем?

Смерть Соловцова, которому я посвятил своего «Медведя», была неприятнейшим событием в моей провинциальной жизни. Я его знал хорошо. В газетах я читал, что будто он внес поправки в «Иванова», что я как драматург слушался его, но это неправда.

Итак, жена моя, славная моя, хорошая, золотая, будь богом хранима, здорова, весела, вспоминай о своем муже хотя по вечерам, когда ложишься спать. Главное - не хандри. Ведь муж у тебя не пьяница, не мотыга, не буян, я совсем немецкий муж по своему поведению; даже хожу в теплых кальсонах…

Обнимаю сто один раз, целую без конца мою жену.

Твой Antoine.

Ты пишешь: «куда ни ткнусь - всё стенки». А ты куда ткнулась?

* «сударыни, не слишком декольтируйтесь» (франц.)

** день рождения (нем.)

H. Д. ТЕЛЕШОВУ

20 января 1902 г. Ялта.

Дорогой Николай Дмитриевич, увы! Увы - и больше ничего. Вы хотите для своей книги что-нибудь из того, что было уже напечатано, но всё мое, уже напечатанное, принадлежит Марксу, и по договору я имею право давать свои рассказы, еще не вошедшие в марксовское издание, только в благотворительные сборники, бесплатно.

Ваше издание - затея прекрасная, интересная, желаю полнейшего успеха и завидую Вам. Только едва ли это хорошо, что книжка будет иметь взболтанный вид, вид сборника, хотя, впрочем, она все-таки хорошо пойдет. Кстати, в «Новом журнале иностранной литературы» печатается теперь гетевский «Фауст» в прозаическом переводе Вейнберга; перевод чудесный. Вот заказали бы Вы тоже буквальные, прозаические переводы, прозаические, но великолепные переводы «Гамлета», «Отелло» и проч. и проч. и издали бы также по 20 к. Вот повидайтесь-ка и поговорите с Вейнбергом!

Желаю Вам всего хорошего, счастливого нового года, успехов. Будьте здоровы!

Ваш А. Чехов.

На конверте: Москва. ​​ Его высокоблагородию

Николаю Дмитриевичу Телешову.

Чистые пруды, д. Тереховой.

21  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

21 января 1902 г. Ялта.

Здоров, привет милой собаке.

Антоний.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

21 января 1902 г. Ялта.

Милая моя Олюха, сегодня от тебя нет письма. Сердишься на меня? Или вообще не в духе? Вчера вдруг получил от тебя телеграмму. Дуся моя, если я заболею, то непременно буду телеграфировать, не беспокойся. Если же от меня нет ничего о здоровье, то значит я здоров вполне, как бык.

Что за гадость наша мелкая пресса! Каждый день пишут обо мне, о Горьком - и ни слова правды. Противно.

Жаль, что ты запретила мне писать о погоде, между тем по этой части есть много интересного. Делать нечего, замолчу.

Вы репетируете только 2-й акт «Мещан», а теперь уже конец января, очевидно пьеса не пойдет в этом сезоне. Или успеете? Горький садится писать новую пьесу, как я уже докладывал тебе, а Чехов еще не садился.

Пришел Средин…

Дуся моя хорошая, умная, славная, будь милой, не скучай, не тоскуй и извиняй, если подчас мои письма не дают тебе ничего. Я не виноват или виноват только отчасти, но ты будь милостива, не казни меня, если иной раз я не угожу тебе письмом. Если б ты знала, как я тебя люблю, как мечтаю о тебе, то не писала бы мне ничего кисленького.

Обнимаю мою жену и целую, на что я имею полное право, так как венчался. Даже глажу тебя по твоей широкой спине. Ну, будь здорова и весела.

Твой муж в шерстяных кальсонах.

Немец Антон.

22  ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. И. КУПРИНУ

22 января 1902 г. Ялта.

Дорогой Александр Иванович, сим извещаю Вас, что Вашу повесть «В цирке» читал Л. Н. Толстой и что она ему очень понравилась. Будьте добры, пошлите ему Вашу книжку по адресу: Кореиз Таврич<еской> губ. и в заглавии подчеркните рассказы, которые Вы находите лучшими, чтобы он, читая, начал с них. Или книжку пришлите мне, а уж я передам ему.

Рассказ для «Журнала д<ля> в<сех>« пришлю, дайте только «очухаться» от болезни.

Ну-с, будьте здоровы, желаю Вам всего хорошего. Виктору Сергеевичу привет и нижайший поклон.

Ваш А. Чехов.

23  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

23 января 1902 г. Ялта.

Отчего ты, собака моя хорошая, стала такой сдержанной в своих ласках, отчего твои письма кажутся мне суховатыми? Ты рассердилась на меня? За что? Не скрывай, моя радость, и если в самом деле на душе у тебя нескладно, то напиши.

«Россию» я получал в этом году.

Ну, вчера приехал С<улержицкий> и привез от тебя конфекты и мармелад, и говорил много про тебя. Говорил, что ты похудела, истомилась. Он переночевал, а сегодня утром уехал в Олеиз к Г<орькому>. Сегодня получил от тебя письмо, в котором ты пишешь, что приедешь к первой неделе поста. Это для того, чтобы уехать в среду на той же неделе в Петербург? О, не мучь меня, моя милая, близкая моя, не пугай! Немирович не пустит тебя, а если пустит, то непременно схитрит в чем-нибудь, как-нибудь, так что твой выезд из Москвы окажется невозможным, иначе, мол-де, придется театр закрыть. Быть может, я и ошибаюсь, - не знаю!

Сегодня у меня были: С<улержицкий>, Балабан, А. Средин, Андрей Толстой. Балабан это чумной доктор, отличный чтец, актер. Он превосходно читает мои рассказы, играет на сцене, в «Грозе» и «Лесе» играл недавно. Он приходил проститься, так как уезжает в Петербург; будет в Москве, я дал ему твой адрес. Маша его знает.

Я привык спать рядом с тобой, и мне одному нехорошо, точно я путешествую, сплю в вагоне. Впрочем, ты этого не понимаешь!

Исполнь мою просьбу, дуся. Доктора поднесли вам мой поганый портрет, я не похож там, да и скверен он по воспоминаниям; попроси, чтобы его вынули из рамы и заменили фотографией от Опитца. Скажи об этом Членову, который главным образом распоряжался. Мне противен бразовский портрет.

Кланяйся мыши, которая живет в так называемом моем кабинете.

Откуда ты взяла, что я тоскую? Мне бывает скучно, это так, но до тоски еще далеко. Когда ты со мной, то конечно мне несравненно лучше, и ты это понимаешь очень хорошо, хотя ты и собака.

Позволь мне писать тебе о погоде!

Целую мою немочку и обнимаю. Будь здорова, веселись, обедай у Морозова, где хочешь, даю тебе полную свободу.

Когда вернется Немирович? Напиши.

Твой Antoine.

Д-ра Францена я знаю. И. И. Щукина тоже знаю. Первый, кажется, пустой человек, второй - интересен. У второго я обедаю всякий раз, когда бываю в Париже.

25  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

25 января 1902 г. Ялта.

Итак, я буду теперь писать тебе очень редко, так как ты скоро приедешь. Ты немка положительная, с характером, приедешь в понедельник на первой неделе, а уедешь в среду, или даже во вторник на той же неделе… Горе мне с тобой!

Вчера у меня бью московский доктор Щуровский, приехавший к Толстому. Был у меня он не доктором, а гостем. Толстому вчера было нехорошо, температура хватила до 39°, а пульс до 140, с перебоями. Главная болезнь - старость, а еще - перемежающаяся лихорадка, которую он схватил очень давно.

Вчера целый день были гости. Целый день! И когда ты приедешь, то будет полнехонько, и ничего ты не поделаешь.

Сулержицкий живет в Олеизе, он психически как-то опустился, утерял свежесть, а физически ничего, еще 50 лет проживет.

Говорить тебе, собака, что я тебя люблю, - я не стану. Довольно баловать тебя! Надо держать тебя в строгости, надо грозить тебе, иначе ты не приедешь вовсе или же приедешь только на полчаса.

Будь здорова, собака. Так и быть уж, обнимаю тебя и целую. Сейчас в телефон говорила со мной Татаринова.

Пиши!!

Твой Antoine.

В. С. КРИВЕНКО

25 января 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Василий Силович!

Я получил Вашу книгу «На окраинах», приношу Вам сердечную благодарность. Благодарю и за книгу, и за память.

Вам угодно было написать на книге: «Первейшему гражданину Ялты». Увы, я не первейший, не первый и даже не последний гражданин г. Ялты, так как живу не в Ялте, а в Ялтинском уезде.

Позвольте еще раз поблагодарить Вас, пожелать всего хорошего и пребыть искренно Вас уважающим и преданным.

А. Чехов.

M. П. ЧЕХОВОЙ

25 января 1902 г. Ялта.

Милая Маша, сообщи Реве-Хаве, что посылка ее уже отнесена Арсением Мамашевой. В Ялте холодно, погода неважная. Скажи Вишневскому, что 50 руб. я получил и что на днях он получит квитанцию. Большое ему спасибо.

Здесь д-р Щуровский. Вчера вечером старик почувствовал себя особенно нехорошо, и сегодня вечером (25 янв<аря>) Альтшуллер говорил в телефон, что дела плохи.

Ну, будь здорова. Мать чувствует себя хорошо, не жалуется, довольна. Желаю всего хорошего.

Твой Antoine.

Письмо твое получил, спасибо. Белый дом, что строил Шаповалов, что похож на наш, по ту сторону реки - сгорел.

26  ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. Ф. КОНИ

26 января 1891 г. Петербург.

Милостивый государь

Анатолий Федорович!

Я не спешил отвечать на Ваше письмо, потому что уезжаю из Петербурга не раньше субботы.

Я жалею, что не побывал у г-жи Нарышкиной, но мне кажется, лучше отложить визит к ней до выхода в свет моей книжки, когда я свободнее буду обращаться среди материала, который имею. Мое короткое сахалинское прошлое представляется мне таким громадным, что когда я хочу говорить о нем, то не знаю, с чего начать, и мне всякий раз кажется, что я говорю не то, что нужно.

Положение сахалинских детей и подростков я постараюсь описать подробно. Оно необычайно. Я видел голодных детей, видел тринадцатилетних содержанок, пятнадцатилетних беременных. Проституцией начинают заниматься девочки с 12 лет, иногда до наступления менструаций. Церковь и школа существуют только на бумаге, воспитывают же детей среда и каторжная обстановка. Между прочим, у меня записан разговор с одним десятилетним мальчиком. Я делал перепись в селении Верхнем Армудане; поселенцы все поголовно нищие и слывут за отчаянных игроков в штосе. Вхожу в одну избу: хозяев нет дома; на скамье сидит мальчик, беловолосый, сутулый, босой; о чем-то призадумался. Начинаем разговор:

Я. Как по отчеству величают твоего отца?

Он. Не знаю.

Я. Как же так? Живешь с отцом и не знаешь, как его зовут? Стыдно.

Он. Он у меня не настоящий отец.

Я. Как так - не настоящий?

Он. Он у мамки сожитель.

Я. Твоя мать замужняя или вдова?

Он. Вдова. Она за мужа пришла.

Я. Что значит - за мужа?

Он. Убила.

Я. Ты своего отца помнишь?

Он. Не помню. Я незаконный. Меня мамка на Каре родила.

Со мною на амурском пароходе ехал на Сахалин арестант в ножных кандалах, убивший свою жену. При нем находилась дочь, девочка лет шести, сиротка. Я замечал: когда отец с верхней палубы спускался вниз, где был ватерклозет, за ним шли конвойный и дочь; пока тот сидел в в<атер>клозете, солдат с ружьем и девочка стояли у двери. Когда арестант, возвращаясь назад, взбирался вверх по лестнице, за ним карабкалась девочка и держалась за его кандалы. Ночью девочка спала в одной куче с арестантами и солдатами.

Помнится, был я на Сахалине на похоронах. Хоронили жену поселенца, уехавшего в Николаевск. Около вырытой могилы стояли четыре каторжных носильщика - ex officio ((по обязанности (лат.))), я и казначей в качестве Гамлета и Горацио, бродивших по кладбищу, черкес - жилец покойницы - от нечего делать, и баба каторжная; эта была тут из жалости: привела двух детей покойницы - одного грудного и другого Алешку, мальчика лет 4 в бабьей кофте и в синих штанах с яркими латками на коленях. Холодно, сыро, в могиле вода, каторжные смеются… Видно море. Алешка с любопытством смотрит в могилу; хочет вытереть озябший нос, но мешают длинные рукава кофты. Когда закапывают могилу, я его спрашиваю:

- Алешка, где мать?

Он машет рукой, как проигравшийся помещик, смеется и говорит:

- Закопали!

Каторжные смеются; черкес обращается к нам и спрашивает, куда ему девать детей - он не обязан их кормить.

Инфекционных болезней я не встречал на Сахалине, врожденного сифилиса очень мало, но видел я слепых детей, грязных, покрытых сыпями, - все такие болезни, которые свидетельствуют о забросе.

Решать детского вопроса, конечно, я не буду. Я не знаю, что нужно делать. Но мне кажется, что благотворительностью и остатками от тюремных и иных сумм тут ничего не поделаешь; по-моему, ставить важное в зависимость от благотворительности, которая в России носит случайный характер, и от остатков, которых никогда не бывает, - вредно. Я предпочел бы государственное казначейство.

Мой московский адрес: Малая Дмитровка, д. Фирганг.

Позвольте мне поблагодарить Вас за радушие и за обещание побывать у меня и пребыть искренно уважающим и преданным.

А. Чехов.

27  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

27 января 1902 г. Ялта.

Милый мой пупсик, я телеграфировал тебе не «злая собака», а «милая собака»; очевидно, на телеграфе переврали.

Т<олстой> очень плох; у него была грудная жаба, потом плеврит и воспаление легкого. Вероятно, о смерти его услышишь раньше, чем получишь это письмо. Грустно, на душе пасмурно.

Сообщи, в какой день, какого числа ты выедешь. Если нельзя выехать, то и не надо, сиди дома, делай свое дело; увидимся на Страстной неделе. Я здоров.

Целую тебя, мою дусю, нежно и много раз. Пиши, сегодня нет от тебя письма.

Твой Antoine.

28  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

28 января 1902 г. Ялта.

Привези с собой «Детей Ванюшина» - эта пьеса у Маши. Слышишь?

Т<олстой> плох, очень плох. Воспаление легкого. Ну, будь здорова, моя радость. Веди себя хорошо.

Ты в течение трех дней не получала моих писем. Это неправда. Я пропускаю иногда два дня (и это было только раз), пропускаю по одному дню, но никогда не отдыхал от писем три дня. Мне кажется, что ты не приедешь. Это видно по письму Немировича. Не из письма, а именно по письму.

Если не приедешь, то «Детей Ванюшина» вышли бандеролью. Целую тебя и обнимаю.

Твой Antoine.

29  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

29 января 1902 г. Ялта.

Опять кутила, забулдыга! Ну, это хорошо, это славно, я люблю тебя за это, только не утомляйся очень.

Как это нескладно, что мне назначили Грибоедовскую премию! Это не даст мне ничего, кроме буренинской брани, да и уж стар я для сих поощрений.

Ты приедешь на два дня? Только? Это всё равно, что Таннеру, после сорокадневной голодовки, дать только чайную ложечку молочка. Это только разволнует нас, даст опять повод к разлуке - и, дуся моя, подумай, не лучше ли тебе отложить свой приезд до конца поста? Подумай. На два дня приезжать - это жестоко, пойми! Два дня - это милость Немировича, покорно благодарю!

Если я терпел до февраля, то потерплю и до конца поста, двух же дней хватит только на то, чтобы и тебя утомить поездкой, и меня взбаламутить ожиданием и тотчас же прощанием. Нет, нет, нет!

Последние твои письма очень хороши, моя дуся, я читал их больше, чем один раз.

Я тебя люблю, собака, ничего я с собой не поделаю.

Пиши мне, я буду писать исправно.

Твой Antoine.

Обнимаю мою забулдыгу.

Если не откажешься от намерения приехать в конце масленой, то знай, что я согласен на 5 дней - не меньше! 5 дней и 6 ночей.

31  ​​ ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

31 января 1902 г. Ялта.

Милая Маша, мать нездорова немножко. Всю ночь у нее было расстройство желудка, Марфуша водила ее в ватер, а я не спал, или спал дурно, и проснулся с кровохарканьем. Теперь мать поуспокоилась, а я кашляю уже без крови - очевидно, беда прошла.

Сегодня солнечно, а ночью был дождь. Хочет цвести миндаль; в городе он уже цветет. Словно как будто бы запахло весной.

Мать получила твое письмо, очень довольна. Пришли клеверу непременно; весь сад перекопан, нужно что-нибудь посеять.

Будь здорова и весела. Пиши, буде есть охота.

Целую тебя.

Твой Antoine.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

31 января 1903 г. Ялта.

Здравствуй, милая моя Олюша, как поживаешь? Я поживаю так себе, ибо жить иначе никак невозможно. Ты в восторге от пьесы Л<уначарского>, но ведь это пьеса дилетантская, написанная торжественным классическим языком, потому что автор не умеет писать просто, из русской жизни. Этот Л<уначарский>, кажется, давно уже пишет, и если порыться, то, пожалуй, можно отыскать у меня его письма. «Осенью» Бунина сделано несвободной, напряженной рукой, во всяком случае купринское «В цирке» гораздо выше. «В цирке» - это свободная, наивная, талантливая вещь, притом написанная несомненно знающим человеком. Ну, да бог с ними! Что это мы о литературе заговорили?

Передай Вишневскому квитанцию. Скажи, что деньги давно уже отданы казначею, а за распиской я послал лишь вчера. Кто это поднес ему мои книги?

Т<олстом>у вчера было лучше, появилась надежда.

Описание вечера и афиши получены, спасибо, дусик мой. Я много смеялся. Особенно насмешили меня борцы, штиблеты на Качалове, оркестр под управлением Москвина. Как тебе весело и как у меня здесь тускло!

ну, будь здорова, радость моя, да хранит тебя бог. Не забывай. Обнимаю тебя и целую.

Твой немец Antoine.

Скажи Маше, что мать уже ходит, выздоровела; это пишу я 31-го янв<аря>, после чаю, письмо же к ней писал утром. Всё благополучно.

Февраль  ​​​​ 

2  ​​​​ Чехов пишет:

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

2 февраля 1902 г. Ялта.

Милая пайщица, жена моя деловая, положительная, получил я сегодня письмо от Морозова, напишу ему, что я согласен, что даю на это дело 10 тыс., только в два срока: 1-го января и 1-го июля 1903 г. Видишь, как я размахнулся!

Посылаю тебе фотографию: на ней Т<олсты>е - старик и его жена С<офья> А<ндреевна>, в глубине дочь с Буланже (кажется), а на переднем плане твой супруг.

Боборыкин, который был у вас, взял да и обругал меня в «Вестн<ике> Европы». За «Трех сестер». У него в романе мою пьесу ругает Грязев, профессор, т. е. Тимирязев, человек, которого, кстати сказать, я очень уважаю и люблю.

Получил длиннеющее письмище от твоего друга д-ра Членова. Пишет, что он был у вас и слушал Луначарского и пришел в отчаяние.

Ты хочешь, чтобы я писал тебе про погоду? Как же, держи карман! Скажу только, что сегодня тихо, ярко светит солнце, цветет айва, цветут миндали, а больше ничего не скажу.

До свиданья, Оля, бог да хранит тебя от зол. Пиши мне ежедневно. А в то, что ты приедешь, я не верю.

Целую тебя, обнимаю и проч. и проч.

Твой Antoine.

С. Т. МОРОЗОВУ

2 февраля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Савва Тимофеевич!

На Ваше письмо я ответил телеграммой, в которой поставил цифру десять тысяч. Я могу идти и на три тысячи, и на шесть, а это я указал максимальную цифру, на какую могу решиться при моих капиталах. Так вот, решайте сами, каких размеров должен быть мой пай. Если три тысячи, то деньги я уплачу в июне; если шесть тысяч, то 1-го января 1903 г., если же десять тысяч, то 5 или 6 т<ысяч> в январе, а остальные в июле будущего года. Можно сделать и так, чтобы мой и женин паи вместе равнялись десяти тысячам (конечно, при условии, что доходы будут поступать мне, а убытки - жене).

Мне кажется, или точнее, я уверен, что дело в Лианозовском театре будет давать барыши, по крайней мере в первые годы - если всё останется по-старому, конечно, т. е. останутся та же энергия и та же любовь к делу.

Желаю Вам всего хорошего и сердечно благодарю.

Искренно преданный А. Чехов.

П. А. СЕРГЕЕНКО

2 февраля 1902 г. Ялта.

Милый Петр Алексеевич, вот подробности насчет Л<ьва> Н<иколаевича>. Он заболел вдруг, вечером. Началась грудная жаба, перебои сердечные, тоска. В этот вечер доктора, которые его лечат, сидели у меня. Их вызвали по телефону. Утром мне дали знать, что Т<олстом>у плохо, что он едва ли выживет, началось воспаление легкого, то самое воспаление, которое бывает у стариков обыкновенно перед смертью. Мучительное, выжидательное настроение продолжалось дня два, затем известие по телефону: «процесс в легких не идет дальше, появилась надежда».

Теперь Т<олстой> лежит на спине, чрезвычайно слабый, но пульс у него хороший. Надежда не ослабела. Лечат его превосходно, при нем московский врач Щуровский и ялтинский Альтшуллер. То, что Т<олстой> остался жив, что есть надежда, я, хотя бы наполовину, отдаю на долю этих двух докторов.

За фотографию спасибо. Нового ничего нет, всё пока благополучно. Будь здоров.

Твой А. Чехов.

Студенту гораздо лучше; очевидно, поправляется.

3  ​​​​ Чехов пишет:

M. П. АЛЕКСЕЕВОЙ (ЛИЛИНОЙ)

3 февраля 1902 г. Ялта.

Дорогая Мария Петровна, Вы очень добры, большое Вам спасибо за письмо. К сожалению, я не могу написать Вам ничего интересного, так как у нас в Ялте нет ничего ни нового, ни интересного, живем, как в Чухломе или Васильсурске, старимся, пьем декокт, ходим в валенках… Впрочем, есть одна новость, очень приятная - это выздоровление Льва Толстого. Граф был болен очень серьезно, у него началось воспаление легких, от которого старики такие, как он, обыкновенно не выздоравливают. Дня три мы ждали конца, и вдруг наш старик ожил, стал подавать надежды. В настоящее время, когда я пишу Вам это, надежда достаточно окрепла, и когда Вы будете читать письмо, то Л<ев> Н<иколаевич>, вероятно, будет уже здоров.

Что касается Горького, то он чувствует себя недурно, живет бодро, только скучает, и собирается засесть за новую пьесу, сюжет которой у него уже есть. Насколько я могу понять, лет через пять он будет писать превосходные пьесы; теперь же он всё как будто ищет.

То, что Вы по секрету сообщаете мне в Вашем письме о Константине Сергеевиче и моей супруге, чрезвычайно меня порадовало. Благодарю Вас, я теперь приму меры, постараюсь сегодня же начать хлопоты о разводе. Сегодня же посылаю в консисторию прошение, при чем прилагаю Ваше письмо, и думаю, что к маю я буду уже свободен; а до мая поучу маленько свою супругу. Она меня боится, я ведь с ней попросту - чего моя нога хочет!

Константину Сергеевичу поклон и сердечный привет. Поздравляю Вас и его с новым театром, в успех я верю. Низко Вам кланяюсь, целую руку и опять кланяюсь.

Искренно преданный А. Чехов.

На конверте: ​​ Москва. Ее высокоблагородию

Марии Петровне Алексеевой.

Садовая. У Красных ворот, собств. дом.

В. М. ЛАВРОВУ

3 февраля 1902 г. Ялта.

Милый друг Вукол Михайлович, Корфу подождет, а пока в самом деле приезжай в Ялту. Умоляю! Весна в этом году, по-видимому, будет ранняя; уже цветут миндаль и айва, и уже начались работы в саду.

Напиши, какого числа приблизительно ждать тебя. Если собираешься приехать на масленицу, то повидайся с моей супружницей О<льгой> Л<еонардовной>, - быть может, она поедет с тобой вместе. Толстому гораздо лучше, вероятно выздоровеет. У него было воспаление легких. Лечат его Щуровский из Москвы и ялтинский Альтшуллер, которого, вероятно, ты помнишь.

Ну, желаю тебе здравия и душевного благорасположения. Софии Федоровне привет и нижайший поклон.

Жму руку и целую тебя.

Твой А. Чехов.

Б. А. ЛАЗАРЕВСКОМУ

3 февраля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Борис Александрович, здоровье Л. Н. Толстого в самом деле было плохо, всё ждали конца, теперь же, по-видимому, дело обошлось, и опять всё обстоит благополучно.

Желаю Вам всего хорошего, жму руку.

Ваш А. Чехов.

Миролюбова я получил и передал Горькому.

4  ​​​​ Чехов пишет:

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

4 февраля 1902 г. Ялта.

Дусик мой, mein lieber Hund,* когда увидишь Сытина, то скажи ему, чтобы он купил мне 20 рогож и прислал малою скоростью, а ты ему уплати деньги. У меня нет рогожек, а купить здесь негде.

У меня гости. Средин, Сулержицкий и проч. Я люблю тебя, супруга моя хорошая.

Целую руку, лоб, щеки и проч., обнимаю. Пиши!

Все здоровы.

Твой А. Чех немец.

* собака моя любимая (нем.)

5  ​​​​ Чехов пишет:

А. С. СУВОРИНУ

5 февраля 1891 г. Москва.

5 февраль.

Мой мангус выздоровел и уже преисправно бьет посуду.

Я пишу, пишу! Признаться, я боялся, что сахалинская поездка отучила меня писать, теперь же вижу, что ничего. Написал я много, пишу пространно, a la Ясинский. Хочу тысячу целковых сцапать.

Скоро начну ждать Вас. Поедем в Италию или нет? Надо бы.

В Петербурге я ночи не сплю, пью и шатаюсь, но чувствую себя неизмеримо здоровее, чем в Москве. Чёрт его знает, отчего это так.

Не скучаю, ибо во-1-х) пишу и 2-х) чувствуется близость лета, которое я люблю паче всего. Хочется приготовлять удочки.

Поклон Анне Ивановне, Александре Сергеевне и детям.

Будто здоровы.

Ваш А. Чехов.

6  ​​​​ Чехов пишет:

П. Ф. ИОРДАНОВУ

6 февраля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Павел Федорович, посылаю Вам накладную на книги, которые дня через 2-3 будут уже в Таганроге.

Недавно я читал в газетах, будто Вы получили из Акад<емии> художеств бумагу, в которой Вам предлагалось иметь сторожа для музея и проч. и проч. Я не знаю, какие вещи или картины могла бы прислать в Ваш музей академия. Всё то, что она в настоящее время прислала бы, для Таганрога не нужно. Картины собираются не сразу, не в один год, а столетиями, и потому, мне кажется, с отказом академии не всё потеряно; будут у Таганрога со временем свои знаменитые художники, будут уроженцы, знатоки и любители, которые будут завещать городу картины.

Всю зиму я покашливал да изредка поплевывал кровью, но особенно пожаловаться не на что. Здоровье Толстого вот в каком положении: началась пневмония, сначала одно легкое, потом и другое, три дня ждали смерти, а потом вдруг судьба улыбнулась, старику полегчало, и теперь идет разрешение. Он слаб, лежит, но всё же есть надежда. Лечит его московский врач Щуровский, которого я ставлю высоко; лечит еще и другой местный врач, очень порядочный и много знающий. Живет Толстой в Гаспре, в 10 верстах от Ялты; ниже, в Олеизе живет Горький, находящийся ныне под надзором полиции, под гласным надзором. Для библиотеки, кстати сказать, я сохраню несколько фотографий Толстого, снятых в Гаспре; есть фотографии, где изображены Толстой и я. Есть - Толстой с семьей и проч.

Ну, желаю Вам всего хорошего, будьте здоровы; и семье Вашей желаю главным образом здоровья. Если случится с Т<олстым> что-нибудь особенное, то напишу. Пока же, повторяю, всё благополучно.

Ваш А. Чехов.

На конверте: Таганрог. Его высокоблагородию

Павлу Федоровичу Иорданову.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

6 февраля 1902 г. Ялта.

Дусик мой, собака, Олюша моя, здравствуй! О здоровье Т<олстого> я уже писал тебе и нe однажды. Было очень плохо, а теперь можно с уверенностью сказать, что развязка отодвинулась куда-то вглубь, больному лучше и что будет - неизвестно. Если бы он умер, то я бы тебе телеграфировал так: старика нет.

Итак, ты решила приехать. Смилостивилась. Влад<имир> Ив<анович> телеграфирует, что ты выедешь 22-го, а 2-го должна уже быть в Петербурге. Очевидно, чтобы успеть увидеться с тобой, я должен не терять мгновений, даже поцеловаться с тобой не успею, а о чем-нибудь другом и думать не смей.

Я вчера писал тебе насчет рогож. Скажи Маше, что пусть она не хлопочет, в мае я сам куплю, когда буду в Москве.

В Ялте очень тепло, всё распускается, айва цветет, миндаль цветет, и все боятся; морозы еще будут и непременно побьют всё это. Вчера и сегодня я обрезал розы и - увы! - после каждого куста пришлось отдыхать; здоровье мое, очевидно, за эту зиму сильно сплоховало.

На именины получил азалию, она теперь цветет. Читаю корректуру «Сахалина».

Ну, женщина, будь здорова. Обнимаю тебя. Вчера весь день у меня были гости, весь день сильно болела голова. Сегодня благополучно.

Все-таки мне не верится, что ты приедешь. Ах, зачем я не бил тебя, когда жил в Москве! Вот теперь и плачься.

Господь сохранит тебя, мою жену. Целую.

Твой Antoine.

Г. И. РОССОЛИМО

6 февраля 1902 г. Ялта.

Дорогой Григорий Иванович, я послал д-ру Данилову деньги и тоже не получил ответа. Ни слуху ни духу. Вероятно, случилось что-нибудь, и по всей вероятности недоброе. Нет ли у Вас знакомых в Калуге, например знакомого врача, который мог бы навести справки на месте?

Я живу в Ялте, скучаю здесь, как в бессрочной ссылке, и изредка похварываю. В эту зиму у меня несколько раз было кровохарканье, приходилось лежать, прерывать работу, потом начинать сначала - одним словом, неважно.

Очень был рад получить от Вас хоть деловое письмо. Весной рассчитываю быть в Москве, там у меня хорошая квартира; со Спиридоновки переехал на Неглинный пр., д. Гонецкой.

Крепко жму руку, желаю отличного настроения и здоровья.

Ваш А. Чехов.

Если получите ответ от Данилова или о Данилове, то сообщите пожалуйста.

7 ​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

7 февраля 1902 г. Ялта.

Здравствуй, пупсик! Сегодня дрянная погода, снег чуть не по колена. Но ты скоро приедешь, значит, всё хорошо, всё великолепно. В Севастополе с вокзала поезжай прямо на почтовый двор, садись в экипаж, окутайся - и валяй. Или, быть может, ты выедешь из Симферополя? Это новее для тебя и, кажется, ближе, да и раньше домой попадешь. Маша объяснит тебе.

Т<олстой>, вероятно, не выживет; сегодня Альтшуллер говорил по телефону, что сердце у старика работает плохо.

Какое это уныние - смотреть в окна! Не погода, а гадость.

Сегодня письма от тебя нет. Видишь, а я пишу. Значит, я хороший муж, заботливый.

Мармеладу не привози. Если захочешь привезти абрикосовских конфект, то знай, что ананасов и фруктов не нужно, я не ем. Привези беловской колбасы вареной. Икры не нужно.

Ну, до свиданья, пупсик! Целую тебя в плечи, в лоб, в щеки. Читала или слыхала, что я телеграфировал Морозову?

Если ты и разлюбила меня, то все-таки пиши. Всё равно.

Скоро ко мне приедет Олюша.

Твой Антон Актрисын.

M. П. ЧЕХОВОЙ

7 февраля 1902 г. Ялта.

Деньги из Кассы взаимопомощи литераторов и ученых завещаны мною Таганрогской городской библиотеке; они будут выданы Городской управе по востребованию.

А. Чехов.

А. И. ЭРТЕЛЮ

7 февраля 1902 г. Ялта.

Милый Александр Иванович, в начале января в ответ на твое письмо я послал тебе бумажищу - условие, заключенное мною с Марксом. Ответа до сих пор нет, и я начинаю побаиваться - не пропало ли мое послание. Послал я не заказным, а простым, так как думал (и продолжаю думать), что на ст. Веселое почтового отделения нет.

Напиши, получил ли. Если не получил, то придется посыпать пеплом главу.

Будь здоров и богом храним. Желаю тебе всего хорошего.

Твой А. Чехов.

На конверте: Ст. Веселое Сыз.-Вяз. д. Его высокоблагородию ​​ Александру Ивановичу Эртелю.

8 ​​ Чехов пишет

А. Ф. МАРКСУ

8 февраля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Адольф Федорович! Карту, которую Вы прислали мне, я давно знаю, она у меня уже была. Эта карта для моей книги совсем не годится. Издана она в 1885 г. и уже в 1890 г., когда я был на Сахалине, считалась старою; по крайней мере ею никто не пользовался, и командиры судов плавали по своим собственным картам, которые чертили сами, так как все существовавшие тогда карты (в том числе и присланная теперь Вами) были неудовлетворительны. В моей книге идет речь о небольших районах, северном и южном, и если помещать карту, то не всего Сахалина, а лишь этих небольших приречных равнин. Но в настоящее время жизнь в этих районах уже совсем не та, что была при мне в 1890 г., и карта моя была бы скучна и неинтересна.

Таково мое мнение, которое я считаю своим долгом высказать Вам.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий А. Чехов.

M. П. ЧЕХОВОЙ

8 февраля 1902 г. Ялта.

Милая Маша, сегодня мороз, снег, и, вероятно, погибло всё, что поверило весне и зацвело. «Новости дня» получаем, благодарим. Здоровье мое недурно, кровохарканья нет, ем, пишу. Ты пишешь, что в театре масса недовольных по поводу перемены; и это понятно, нельзя обижать одних и гладить по головке других, когда нет поводов к тому. Надо было делать пайщиком всякого желающего из тех, кто служит в театре с самого начала. Мать получила твое письмо. Она здорова вполне, как и я. Куприн женится на m-lle Давыдовой, дочери «Мира божьего». Женится и приедет в Ялту. Клевер пусть привезет Ольга. Здоровье дедушки неважно, Альтшуллер глядит пессимистически. Д-ру Членову скажи, что он человек молодой, что всё устроится при настойчивости, не надо только падать духом и хныкать. Ведь ему еще 30 лет! Скажи Ольге, чтобы, когда будет на Кузнецком, взяла у Мюра 1 бутылку чернил, так называемых «антраценовых», и привезла бы с собой. Если же она не будет на Кузнецком, то не нужно, обойдусь. Уж больше месяца, как я не был в городе. Сегодня 8 февраля, а на дворе конец декабря. Будущую зиму не буду сидеть в Ялте, уеду в кругосветное плавание, куда-нибудь очень далеко.

Будь здорова, благополучна. Отчего бок болит? Береги себя. Мать кланяется. Целую тебя и кланяюсь низко.

Твой Antoine.

На обороте: Москва. Марии Павловне Чеховой.

Неглинный пр., д. Гонецкой.

9 ​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

9 февраля 1902 г. Ялта.

Оля милая, собака, писал ли я тебе, чтобы ты привезла «Детей Ванюшина»? Возьми у Маши, кстати прочтешь дорогой. Поезжай на лошадях из Симферополя, найми почтовых с кем-нибудь пополам или приезжай одна, только поскорей приезжай; будет холодно, имей это в виду, окутайся хорошенько, иначе будешь бита.

Снег, холодно, противно.

Вчера сообщили по телефону, что здоровье Толстого совсем хорошо. Был кризис, температура теперь нормальная.

Дуся моя хорошая, обнимаю тебя и целую. Зачем вы играете пьесу Горького на о? Что вы делаете?!! Это такая же подлость, как то, что Дарский говорил с еврейским акцентом в Шейлоке. В «Мещанах» все говорят как мы с тобой.

Скоро же ты приедешь? Я жду, жду, жду… А погода скверная, скверная…

Еще раз целую мою жену немочку, пайщицу.

Твой муж А. Актрисин.

10 ​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

10 февраля 1902 г. Ялта.

Зюзик, собака, если выедешь 20-го, как обещаешь, то из Севастополя можешь выехать на пароходе (это будет пятница). На лошадях ехать теперь мучительно, на пароходе же пообедаешь, поспишь; качки, по всей вероятности, не будет, а если будет, то маленькая. Так вот, дусик мой, умоляю, сделай так, чтобы выехать 20-го! Умоляю!

Немировичу я написал, что театр на паях - это хорошо, но устав их ни к чёрту не годится. Почему пайщиками Стахович, я, а нет Мейерхольда, Санина, Раевской? Нужны тут не имена, а правила; нужно установить, чтобы пайщиком делался всякий, прослуживший не менее 3 или 5 лет, всякий, получивший жалованья не меньше такой-то цифры. Повторяю, нужны не имена, а правила, иначе все полетит.

Сегодня задержали около нашего почтового ящика грека, который вытаскивал письма. И я, признаюсь, обрадовался: теперь, когда ты станешь бранить меня за то, что я-де редко пишу тебе, то я буду ссылаться на этого грека.

Дуся моя, родная, светик, красавица, умоляю тебя, в ножки кланяюсь, выезжай из Москвы 20-го, чтобы быть здесь в пятницу! Исполни мою просьбу! Докажи, что ты добрая жена. Попроси барина Владимира Ивановича, он отпустит.

У нас кухарка хорошая теперь, душеспасительная; завела в кухне тишину и спокойствие. Очень религиозна.

У нас возмутительная погода. Снег.

Прочел в двух газетах, будто ваш театр не поедет в Петербург. Правда ли это?

Ну, целую, обнимаю, будь здоровехонька.

Твой Antoine.

Это письмо посылаю 11-го февр<аля>.

Тут ходят разные слухи о Петербурге, о Москве. Смотри, если что случится, напиши.

В. Н. СЕМЕНКОВИЧУ

10 февраля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Владимир Николаевич!

Прежде всего, большое Вам спасибо за письмо, за то, что вспомнили. Что касается ста рублей, то я ничего не имею против, но только позволю себе сделать маленькую оговорку. Я подписывал сто рублей лишь за то шоссе, которое пойдет через мелиховские болота (Залив св. Вареника). Был разговор, что шоссе пойдет до Васькина, а потом через Мелихово (до выезда на Бершовскую дорогу) и что когда начнут его строить до Мелихова, тогда и возьмут с меня деньги. Потом же пошли слухи, которые держатся до сих пор, - слухи, что шоссе закончится в Васькине, а в Мелихове его не будет, ибо-де мелиховская дорога теперь не нужна, по ней никто не ездит, так как через Хотунь прошла железная дорога. Я напишу в земск<ую> управу (губ.), дам слово выслать сто рублей, как только решат провести дорогу через Мелихово, как ранее говорилось.

Весной я буду в Москве, быть может увидимся и потолкуем. Евгении Михайловне и детям, не исключая и новорожденного, мой нижайший поклон и привет. Желаю Вам всего хорошего.

Искренно преданный А. Чехов.

10  ​​ ​​​​ В Питере.

Две пьесы Дублинского Национального Театра: «Великий голод» и «Поле».

12 ​​ Помню ли еще моего «кумира»?

Какое-то время я смотрел на Полунина как на бога: я впервые видел знаменитость столь близко.

Мне нравилось, что он любил дискутировать свою работу, он казался открытым и простым.

Потом это ушло - и ушло столь быстро, что я остался совершенно потрясен. ​​ 

Его сухое, некрасивое лицо начинало выражать и значить только на сцене, но меня потряс сам факт, ​​ как легко я был им приглашен в их лицедейскую компанию.

Но на этом «сердечность» и кончилась.

Заплатить Полунин не мог, мне нужно было делать курсовые в университете (теперь, наверно, ​​ ЛГУ уже стал СПБУ).

Когда я захотел сердечности, Полунин понял это как атаку, - и мне объявили, что я должен гордиться тем, то что-то делаю для такого мастера.

Это было столь же примитивно, сколь и неприлично.

13  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

13 февраля 1902 г. Ялта.

Дусик, собака! Нa пристань я не приду встречать тебя, так как, вероятно, будет прохладно. Не беспокойся. Встречу тебя в кабинете, потом будем ужинать вместе, потом долго разговаривать.

Вчера неожиданно вдруг получил письмо от Суворина. Это после трехлетнего молчания. В письме бранит театр, хвалит тебя, так как неловко было бы и тебя бранить.

Екатерина Павловна, кажется, уже уехала в Москву. Если не будет спектакля, то она увидит по крайней мере репетицию, будет иметь понятие.

Членову скажи, что я на сих днях напишу ему непременно, обязательно. Не о чем писать, а то давно бы написал.

Письма доходят в Ялту не через 3, а через 5 дней. Это письмо, которое я посылаю 13 февр<аля), ты получишь 17-18 февр<аля>. Вот увидишь! Стало быть, напишу тебе завтра еще одно письмишко, а затем - шабаш! Затем, немного погодя, вступаю в свои супружеские обязанности.

Когда приедешь, пожалуйста, ничего не говори мне об еде. Это скучно, особенно в Ялте. После того, как Маша уехала, всё перевернулось и идет по-старому, как до приезда Маши, и иначе невозможно.

Читаю Тургенева. После этого писателя останется 1/8 или 1/10 из того, что он написал, все же остальное через 25-35 лет уйдет в архив. Неужели будильницкий художник Чичагов тебе когда-нибудь нравился? Ой, ой!

Зачем, зачем Морозов Савва пускает к себе аристократов? Ведь они наедятся, а потом, выйдя от него, хохочут над ним, как над якутом. Я бы этих скотов палкой гнал.

У меня духи есть, но мало. И одеколону мало.

Целую мою дусю, жену мою ненаглядную, и жду ее с нетерпением. Сегодня пасмурно, не тепло, скучно, и если бы не мысли о тебе, о твоем приезде, то кажется бы запил.

Ну, обнимаю немочку мою.

Твой Antoine.

M. А. ЧЛЕНОВУ

13 февраля 1902 г. Ялта.

Дорогой Михаил Александрович, Вы сердитесь? Вы браните меня за то, что ничего не пишу? Право, писать решительно не о чем. Толстой, слава богу, уже выздоровел, воспаление легких кончилось, весна, по-видимому, еще не начинается, интересных людей не видаю и ни нового, ни интересного ничего не слышу.

Будем писать о прошлом. Прежде всего, большое, сердечное Вам спасибо за письмо и за хлопоты на съезде. Во время съезда я чувствовал себя принцем, телеграммы поднимали меня на высоту, о какой я никогда не мечтал. Только вот одно: зачем, зачем портрет работы Браза? Ведь это плохой, это ужасный портрет, особенно на фотографии. Я снимался весной у Опитца на Петровке, он снял с меня несколько портретов, есть удачные, и во всяком случае лучше бразовского. Ах, если бы Вы знали, как Браз мучил меня, когда писал этот портрет! Писал один портрет 30 дней - не удалось; потом приехал ко мне в Ниццу, стал писать другой, писал и до обеда и после обеда, 30 дней - и вот если я стал пессимистом и пишу мрачные рассказы, то виноват в этом портрет мой.

Напишите мне, что нового в Москве, что происходит, о чем слышно, о чем мечтают. А я Вам буду отвечать, конечно, неинтересными письмами. Разве уж случится землетрясение, ну тогда другое дело, напишу Вам длинное письмо, со всеми подробностями.

Здоровье мое как будто ничего. Кровохарканья нет.

Напишите мне, что Леонид Андреев. Правда ли, что он собирается в Крым.

После Пасхи приеду в Москву, хотя бы мне дали миллион. В Москве буду жить весь май.

Крепко жму Вам руку и еще раз благодарю сердечно и, верьте мне, искренно. Пишите, голубчик.

Ваш А. Чехов.

14  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

14 февраля 1902 г. Ялта.

Оля моя милая, ты еще в Москве? Вот что я хочу преподать тебе, пупсик мой: если застанешь в Севастополе сильный ветер, если на вокзале будут говорить про бурю на море, то с вокзала поезжай прямо на почтовый двор и найми там колясочку, конечно крытую, еще лучше карету. Но это только в случае крайней необходимости; помни, что плыть теперь гораздо удобнее, чем ехать, даже и не в особенно хорошую погоду.

Сегодня был у меня д-р Щуровский. Был Горький, говорил, что «Мещане» не пойдут в Москве в этом сезоне, пойдут в Петербурге. Была Надежда Ивановна, смеялась над своей невесткой. Были Елпатьевский и д-р Средин. Видишь, как много гостей! Вот когда ты приедешь, так к нам будут ходить с утра до ночи.

Ну, бабуся, жду тебя в пятницу. Смотри же, не обмани! Если опоздаешь хоть на один день, то разведусь!! Будь здорова, помни обо мне.

Твой Antoine.

А. Н. МОШИНУ

14 февраля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Алексей Николаевич!

Я, по получении от Вас письма, наводил справки насчет какого-нибудь доброго дела в память покойного Г. А. Мачтета и теперь могу сообщить Вам следующее. В Ялте существует Благотворительное общество, помогающее больным, главным образом чахоточным (между прочим, оно содержит дачу «Яузлар», в которой живут небогатые больные), и вот это общество собирает капитал имени покойного Г<ригория> А<лександровича>, чтобы помогать литераторам, которые больны чахоткой и нуждаются. Пожертвования принимает Сергеи Яковлевич Елпатьевский, живущий в Ялте, в собств<енном> доме. Состоит он в обществе членом правления. К нему и адресуйтесь. Благотворительное общество делает много добра.

Приношу Вам сердечную благодарность за фотографию и за рассказ «Оценка жизни», который я прочел с удовольствием, и остаюсь уважающий Вас и готовый к услугам

А. Чехов.

Если понадобятся Вам еще какие-либо справки, то, пожалуйста, не стесняйтесь и пишите, я готов служить.

На конверте: Ст. Шевцово Рязанско-Уральской ж. д.

Его высокоблагородию Алексею Николаевичу Мошину.

17  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

17 февраля 1902 г. Ялта.

Милая Маша, сегодня я получил от О. М. Соловьевой (Березиной) телеграмму из Петербурга: «Убедительная просьба не отказать оставить для меня в Художественном театре в Петербурге на все представления третьего абонемента одно кресло четвертого ряда и шесть стульев второго яруса». Я написал об этом Вишневскому. Справься, получил ли он мое письмо. Если не получил, то скажи ему про Соловьеву и ее желание.

Погода у нас как будто бы и весенняя, но все-таки холодновато. Мать здоровехонька. От С. Малкиель получил книгу для детей. Она забыла детей прислать, иначе кому же книгу ее читать. А Художеств<енный> театр напрасно не сделал пайщиками Мейерхольда и Санина. За что их обижать? Чем они как артисты хуже других? Ведь чем больше пайщиков, тем лучше. Зачем забаллотировали Роксанову? Надо делать пайщиками всех более или менее видных актеров, служащих с самого основания театра. Ой, боюсь, что эти баллотировки подорвут дело в самом корне. Ну, будь здорова и благополучна.

Твой Antoine.

18  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

18 февраля 1902 г. Ялта.

Возьми сколько хочешь. Жду. Антуан.

К. К. РОМАНОВУ

18 февраля 1902 г. Ялта.

Ваше императорское высочество августейший президент!

Я имел счастье получить «Стихотворения» и «Трагедию о Гамлете, принце датском», книги, которые я давно знаю и люблю и к которым питаю глубокое уважение. Позвольте мне, Ваше императорское высочество, почтительнейше просить Вас принять от меня это письмо, как выражение моей безграничной благодарности.

С чувством глубочайшего уважения имею честь пребыть Вашего императорского высочества всепреданнейший

Антон Чехов.

19  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

19 февраля 1902 г. Ялта.

Привези сюртук.

20  ​​​​ Чехов пишет

В. С. МИРОЛЮБОВУ

20 февраля 1902 г. Ялта.

Дорогой Виктор Сергеевич, простите, что так долго тянул сию музыку. Рассказ давно кончил, но переписывать его было трудновато; всё нездоровится… Нездоровится, хоть плюнь.

Корректуру мне непременно пришлите. Я прибавлю еще фразочки две-три в конце.

Цензуре не уступаю ни одного слова, имейте сие в виду. Если цензура выбросит хоть слово, то рассказ возвратите мне, а я пришлю Вам другой в мае.

Ну-с, да хранит Вас царь небесный. Напишите мне письмишко.

Будьте здоровы и счастливы.

Ваш А. Чехов.

22  ​​​​ Чехов пишет

В. А. ТИХОНОВУ

22 февраля 1892 г. Москва.

22 февраль.

… ​​ Вам нужна моя биография? Вот она. Родился я в Таганроге в 1860 г. В 1879 г. кончил курс в Таганрогской гимназии. В 1884 г. кончил курс в Московском университете по медицинскому факультету. В 1888 г. получил Пушкинскую премию. В 1890 г. совершил путешествие на Сахалин через Сибирь и обратно морем. В 1891 г. совершил турне по Европе, где пил прекрасное вино и ел устриц. В 1892 г. гулял на именинах с В. А. Тихоновым. Писать начал в 1879 г. в «Стрекозе». Сборники мои суть: «Пестрые рассказы», «В сумерках», «Рассказы», «Хмурые люди» и повесть «Дуэль». Грешил и по драматической части, хотя и умеренно. Переведен на все языки, за исключением иностранных. Впрочем, давно уже переведен немцами. Чехи и сербы также одобряют. И французы не чужды взаимности. Тайны любви постиг я, будучи 13 лет. С товарищами, как врачами, так равно и литераторами, пребываю в отличнейших отношениях. Холост. Желал бы получать пенсию. Медициной занимаюсь и даже настолько, что, случается, летом произвожу судебно-медицинские вскрытия, коих не совершал уже года 2 - 3. Из писателей предпочитаю Толстого, а из врачей - Захарьина.

Однако всё это вздор.

H. В. АЛТУХОВУ

22 февраля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Николай Владимирович, всё собираюсь написать Вам, да, видно, моя повивальная бабка имела дело сначала с ленью, а потом уже со мной. Прежде всего большое Вам спасибо за книги, и позвольте мне тоже выслать Вам единую из моих книжиц, которая теперь печатается и выйдет недели через две-три. Я непременно вышлю, и в случае если Вы покинете Москву, поедете в Феодосию, то напишите мне.

Теперь позвольте затруднить Вас маленькой, притом неинтересной, скучной просьбой. В Ялте с первых чисел января проживает некий Гриневич, который выдает себя за студента-медика Московского университета и ходит в мундире, между тем ни один из проживающих здесь студентов не знает его; называет он себя студентом V курса, а знает меньше, чем первокурсник, и проч., и проч. Зародились подозрения у студентов, пошли толки о шпионстве. Будьте добры, наведите в канцелярии справки, был ли в Московском университете в 1896-1900 гг. такой студент, который носил бы фамилию Гриневича? Студенты местные взволнованы, да и Гриневич тоже плохо стал спать, у него же, помимо всего прочего, чахотка. Наведите справки и черкните мне две строчки и простите за беспокойство.

В Ялте ничего нового, ничего хорошего, живем, как в Рузе или в Волоколамске.

Будьте здоровы и благополучны, желаю Вам всего хорошего.

Искренно преданный

А. Чехов.

27  ​​​​ Чехов пишет

А. В. АМФИТЕАТРОВУ

27 февраля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Александр Валентинович, я только что узнал, что Вы в Минусинске. Будьте добры, напишите мне в Ялту, не нужно ли Вам чего-нибудь, не могу ли я быть полезен и проч. и проч.

Новостей литературных нет никаких. Л. Н. Толстой выздоравливает, М. Горький здравствует, оба, кажется, ничего не пишут теперь. Пьеса Горького «Мещане» пойдет в Петербурге, на второй неделе поста. Я кашляю помаленьку.

Итак, буду ждать от Вас письма.

Желаю Вам всего хорошего и крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

28  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

28 февраля 1902 г. Ялта.

Жена моя, Олюша милая, как доехала? Я беспокоюсь, душа не на месте. Твои мозоли, затем эта погода лютая отравили мне сегодня весь день, и я не успокоюсь, пока не получу от тебя письма. Как? Что? Ради бога, пиши, дуся, подробно. Пиши, милая. Погода продолжает быть холодной, скверной, и я рисую, как ты в настоящее время подъезжаешь к Байдарам, скрюченная от холода и сердитая.

Приезжай, дуся, поскорей. Я не могу без жены.

Напиши поподробней, как и что в Петербурге, имеете ли вы успех, что нового, что слышно и проч. и проч. Если увидишь Миролюбова, то поклонись ему, скажи, что телеграмму получил от него сегодня.

Сегодня узнал, что умер сын харьков<ского> профессора Гиршмана, с которым я был знаком в Ницце.

Идет снег. Когда станет теплее, пойду исполню твое приказание, постригусь. А вот как мне быть с баней - совсем не знаю. Должно быть, придется ехать в Москву, чтобы помыться. Кстати, напиши: как горели бани и что горело?

После твоего отъезда приходил Лавров.

Мне всё кажется, что дорогою ты растеряешь деньги и останешься без копейки. Говорю тебе раз навсегда: бери у Немировича сколько нужно, не спрашиваясь у меня. Не делай долгов и не будь скрягой.

Когда станет грустно, то вспомни, что у тебя есть муж, покорный и любящий свою жену-цацу. Если, не дай бог, заболеешь, то немедленно кати ко мне, я за тобой буду ухаживать.

Ну, целую тебя, обнимаю мою собаку, почесываю тебе обе ноги и бока. Помни обо мне.

Твой иеромонах Антоний.

А. С. СУВОРИНУ

28 февраля 1898 г. Москва.

28 февр.

Третьего дня я был в имении, которое покупаю. Впечатление ничего себе. Дорога от станции до имения всё время идет лесом. Расстояние такое, как от Боброва до Коршева. Само имение симпатично. Дом новый, крепкий, с затеями. Мой кабинет прекрасно освещен сплошными итальянскими окнами и просторнее московского. Но в общем будет тесно. Амбары и проч<ие> постройки новы. Сад и парк хороши. Инвентарь, если не считать рояля, никуда не годен. Парники хороши. Оранжереи нет.

Покупать имение скучно. Это раздражающая пошлость. Всё время, после того как мы расстались, я делал глупости и среди пошляков чувствовал себя непрактическим дураком, который берется не за свое дело. Я рыскал по всякого рода паразитным учреждениям и платил вдвое больше, чем рассчитывал… Формальности по покупке обошлись мне дороже тысячи рублей. Художник, продающий мне имение, шалый человек, из страха, что я могу отлынуть, всё время лгал мне и в крупном, и в мелочах, так что каждый день я делал открытия. Имение его оказалось всё в долгах, и я должен был платить эти долги, причем брал ничего не стоящие расписки; если старший нотариус не утвердит купчей, то деньги мои пропадут.

Утверждение должно последовать в понедельник. Во вторник я еду в имение и буду жить там до июня. Потом удеру в Феодосию и на Кавказ, потом в Петербург. Слава богу, за квартиру и за дрова уже не платить. Лесу у меня 160 десятин, и дров хватит.

Вещи уже уложены. Вчера отправил 60 пудов багажа, что обошлось дешевле 6 рублей. Миша был в Тапканове. Говорит, что там только 10 комнат. Комнаты велики, но все-таки для вас тесно. Когда мы поедем? Можно поехать на лошадях, прямо из Лопасни…

Мой день рождения.

Год 1892 был високосным!

Чехов пишет

Н. Н. ОБОЛОНСКОМУ

29 февраля 1892 г. Москва.

29 февр.

Милый, драгоценный Николай Николаевич, не предавайте меня огню и мечу! Сегодня мне нельзя у Вас обедать, хотя кулебяка с семгой снилась мне всю ночь. Мне необходимо быть в пяти местах по чужим делам. Простите великодушно без вины виноватого.

А. Чехов.

Март  ​​ ​​​​ 

2  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

2 марта 1902 г. Ялта.

Милая моя собака, сегодня на дворе отвратительно: мороз, сильный ветер, снег, одним словом - тьфу!!

Я занят, читаю корректуру, но всё же чувствую скуку и злюсь. В комнатах холодище.

С нетерпением жду от тебя письма из Петербурга. Напиши всё подробно, не поленись; не заставляй меня колотить тебя каждый день за леность и нерадение. Умоляю тебя, пиши!

Моя комната и моя постель похожи теперь на дачи, покинутые постояльцами.

Целую мою жену бесподобную и обнимаю.

Твой немец Антон.

П. А. СЕРГЕЕНКО

2 марта 1902 г. Ялта.

Милый Петр Алексеевич, ко мне то и дело приходят студенты с просьбой объяснить им, что за человек студент Г<риневич>, которого ты прислал. По справкам оказалось, что студентом он никогда не был, хотя и называет себя студентом-медиком V курса и даже показывает телеграмму, в которой его приглашают занять место врача с 300 р. жалованья в месяц. Несет он чепуху, над которой посмеялся бы даже первокурсник, не знает решительно ничего, не может назвать ни одного профессора, ни одного предмета, чтобы тут же не налгать с три короба, и проч. и проч. Студенты справлялись у одесских и бессарабских врачей, у которых он, по его словам, служил, и от некоторых пришел ответ, который ошеломил студентов. И они теперь не знают, как быть, как держать себя с Г<риневичем>, который, как нарочно, состоя в числе устроителей студенческого концерта, истратил 42 руб. «на извозчика»; начинают поговаривать о шпионстве. Убедительно прошу тебя написать мне возможно подробнее, кто этот Г<риневич>, откуда он, почему он носит студенческий мундир и проч. и проч. Здесь все с нетерпением ждут от тебя ответа. Напиши пожалуйста.

Нового ничего нет. Л<ев> Н<иколаевич> опять было прихворнул, начался у него плеврит, но теперь ничего.

Будь здоров, желаю тебе всего хорошего.

Твой А. Чехов.

Написать это письмо поручил мне также и Г<риневич>, который уверяет, что ты прекрасно знаешь, кто он, и можешь доказать, что он был студентом-медиком.

M. П. ЧЕХОВОЙ

2 марта 1902 г. Ялта.

Милая Маша, сегодня холодно, ночью мороз, теперь днем - 1, холодный ветер. Весны нет. Руки замерзли, писать неудобно. Мать вполне здорова, я тоже здоров, только кашель беспокоит днем и ночью. Когда будешь ехать в Ялту, то не забудь захватить доверенность, чтобы иметь право присутствовать при вводе во владение.

Пошел снег. Марфа просится в Новый Афон, Арсений говел сегодня, новая кухарка оказалась хорошей женщиной. Роман прислал письмо, просится в Ялту, но Марьюшка не хочет. Миндаль и айва стали было цвести, да мешает холодная погода. Мать просит тебя привезти фунта два сухих грибов; те, что прислал Сытин, уже все съедены господами постниками. Здесь Вукол, ходит ко мне через день. Спасибо за клевер. Посеем его, как только пойдет дождь. Напиши, как живешь, как Иван, что слышно. Будь здорова, весела. M-me Синани всё благодарит тебя за портрет. Кланяйся Марии Тимофеевне Упрудиус. Всего хорошего!

Твой А. Чехов.

3  ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

3 марта 1892 г. Москва.

3 февр.

… ​​ Я каждый день делаю открытия. Что за ужас иметь дело со лгунами! Продавец художник лжет и лжет, лжет без надобности, глупо - в результате ежедневные разочарования. Каждую минуту ожидаешь новых обманов, отсюда раздражение. Привыкли писать и говорить, что только купцы обмеривают да обвешивают, а поглядели бы на дворян! Глядеть гнусно. Это не люди, а обыкновенные кулаки, даже хуже кулаков, ибо мужик-кулак берет и работает, а мой художник берет и только жрет да бранится с прислугой. Можете себе представить, с самого лета лошади не видали ни одного зерна овса, ни клочка сена, а жуют одну только солому, хотя работают за десятерых. Корова не дает молока, потому что голодна. Жена и любовница живут под одной крышей. Дети грязны и оборваны. Вонь от кошек. Клопы и громадные тараканы. Художник делает вид, что предан мне всей душой, и в то же время учит мужиков обманывать меня. Так как трудно на глаз понять, где моя земля и где мой лес, то мужики научены были показывать мне крупный лес, принадлежащий церкви. Но мужики не послушались. Вообще, чепуха и пошлость. Гадко, что вся эта голодная и грязная сволочь думает, что и я так же дрожу над копейкой, как она, и что я тоже не прочь надуть. Мужики забиты, запуганы и раздражены.

4  ​​ ​​​​ Чехов пишет

П. Ф. ИОРДАНОВУ

4 марта 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Павел Федорович, третьего дня я послал Вам фотографии. Из директоров Художественного театра, фотографии которых Вы желали иметь, Вы получите пока одного только Алексеева-Станиславского. Карточку Вл. Немировича-Данченко вышлю, когда получу ее сам, что случится, вероятно, скоро. Фотографии Толстого, те самые, которые я посылаю, получены мною от М. Горького, который посылал в Нижний Новгород имеющиеся у нас маленькие фотографии для переснимка. Они не распространены, их нигде нет, и хорошо бы, если бы не упоминалось о них в «Приазовском крае» и в «Таг<анрогском> вестнике». Снимала гр. С. А. Толстая.

Погода здесь прескверная. Идет снег, мороз. Я кашляю. «Таганрогского вестника» я не читаю как следует, по крайней мере не читал того, что печаталось о библиотеке. Если нужно, чтобы я прочел, то пришлите, прочту.

Кстати о фотографиях. В прошлом году я снимался с М. Горьким - на одной фотографии. Не помню, прислал ли я в библиотеку.

Будьте здоровы, желаю Вам всего хорошего и низко кланяюсь.

Ваш А. Чехов.

5  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

5 марта 1902 г. Ялта.

Вторник.

Дусик мой необыкновенный, ты телеграфируешь - Кирпичная 8, между тем в Петербурге, насколько мне известно, Кирпичной улицы нет, есть Кирпичный пер. Не наврал ли телеграф? Быть может, Кирочная, а не Кирпичная? Я беспокоюсь, ангел мой, очень.

Погода была подлейшая, теперь опять солнце, но все-таки не тепло. Я здоров, злюсь.

Как сошел ваш первый спектакль? Ничего не знаю.

Жду письма с адресом; теперь же не хочется писать, всё кажется, что мое письмо не дойдет. Ел бы много, но нет аппетита, сегодня по крайней мере. Подождем лета.

Не утомляйся, отдыхай возможно больше.

Если, положим, на второй неделе я захотел бы получить гонорар за московские спектакли, то к кому и куда я должен обратиться? Справься, мамуся.

Целую и обнимаю тысячу шестьсот раз.

Твой старый немец Антон.

Пиши!!!! Умоляю.

M. П. ЧЕХОВОЙ

5 марта 1902 г. Ялта.

Милая Маша, сегодня утром Арсений отнес окорок к Альтшуллеру. Мархфа уезжает домой, к себе в деревню. Была холодная, зимняя, отвратительная погода, сегодня же выглянуло солнце, потеплело.

Поздравляю с успехами по скульптуре. Это хорошо. Насчет процентных бумаг справься в банке, я ведь ничего не знаю и мало понимаю в этих делах.

Будь здорова, богом хранима. Поклон Ивану и его семье.

Твой Antoine.

5  ​​​​ Тележурналист Урмас Отт ​​ ведет ​​ передачу «Телевизионное знакомство» на советском Центральном телевидении. ​​ Он берет интервью у известных ​​ людей.

6  ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. Н. МОШИНУ

6 марта 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый ​​ Алексей Николаевич!

Присланную Вами фотографию подписал и возвращаю с большою благодарностью. Здоровье Л. Н. Толстого поправляется; и то, что сообщается в газетах вообще об его здоровье, не расходится с истиной.

Желаю Вам всего хорошего и еще раз благодарю.

Искренно Вас уважающий А. Чехов.

M. П. ЧЕХОВОЙ

6-7 марта 1902 г. Ялта.

Милая Маша, не забудь привезти гигантской конопли. Теперь теплее стало, но всё же еще не весна; у роз и миндаля, который цвел, обмороженный вид.

Продолжаю на другой день. Погода лучше, но всё же не теплая. Привези пшена и гречневой крупы хоть по три фунта, здесь в лавке держат старую крупу, каша получается горькая.

Сегодня Арсений сеет клевер. Нового ничего нет, всё по-старому. Ничего не слышно про Художеств<енный> театр в Петербурге, телеграмм и писем не получаю; должно быть, утеряли прелесть новизны.

Кланяюсь низко, Твой Antoine.

7  ​​ ​​​​ Чехов пишет

П. Ф. ИОРДАНОВУ

7 марта 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Павел Федорович!

Не выписывайте для библиотеки «Крестьянина» фон Поленца, я пришлю скоро. Если еще не выписаны «Записки врача» Вересаева, то напишите, я пришлю вместе с ф<он> Поленцом.

Желаю Вам всего хорошего, будьте здоровы.

Преданный А. Чехов.

8  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

8 марта 1902 г. Ялта.

Жена моя жестокая, вот уже пятница, а я ничего не знаю о вашем театре, как он в Петербурге и что. Очевидно, или театр провалился, или жена мне изменила. Немировичу жаль денег и времени, это я понимаю, но мне-то скучно, и я интересуюсь судьбами вашего театра так же, как и вы все.

Погода стала лучше, но холодно, не глядел бы ни на что. Я ем помногу; вчера был Альтшуллер, выслушивал меня, велел поставить мушку, что я и исполнил. Кашляю меньше. Получил от Миролюбова корректуру своего рассказа и теперь хлопочу, чтобы сей рассказ не печатался, так как цензура сильно его попортила. Начну хлопотать о разводе, если узнаю, что моя жена ведет себя дурно, мало отдыхает.

Ах, собака, собака!

Пиши мне каждый день, пиши подробно, обстоятельно; ведь как-никак я у тебя один, и кроме меня у тебя нет ни души на этом свете. Помни сие.

Перестал писать это письмо. Опять начал, прочитав газеты. В московских газетах прочел телеграмму, что Худож<ественный> театр имел «колоссальный» успех.

Поздравляю, дуся! Все-таки желательно было бы знать подробности.

Обнимаю тебя, зузуля, и целую. Храни тебя бог.

Твой Antoine.

Я остригся. Писал ли тебе об этом?

В. С. МИРОЛЮБОВУ

8 марта 1902 г. Ялта.

Дорогой Виктор Сергеевич, сегодня я получил корректуру и сегодня же хотел прочитать и отправить, но, во-1), Ваш корректор все точки превратил в восклицательные знаки и наставил кавычки там, где им не надлежит быть («Синтаксис») и, во-2), много пропусков, приходится вставлять: (наприм<ер> «Демьян-Змеевидец»). И хочется кое-что вставить - это помимо всего прочего. Стало быть, корректуру получите на другой день после этого письма или в тот же день, если успею кончить к вечеру, к 7 час.

Простите, мой милый, я еще раз прошу: если цензура зачеркнет хоть одно слово, то не печатайте. Я пришлю другой рассказ. И так уж для цензуры я много выкинул и сокращал, когда писал.

Помните сию мою просьбу, прошу Вас.

Теперь Художеств<енный> театр в Петербурге. Как там и что, я не знаю, мне ничего не пишут. Вяло, должно быть? Уныло? Впрочем, ничего не разберешь на этом свете, в том числе и публику.

За телеграмму об академике большое Вам спасибо, голубчик. Дай бог Вам всего хорошего, живите весело и во здравии. Черкните строчки две-три.

Ваш А. Чехов.

9  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

9 марта 1902 г. Ялта.

Дуся моя насекомая, сегодня читал в газетах о ваших подвигах, о том, как шли «В мечтах», читал телеграмму о «Трех сестрах». Читал наконец твое письмо, которое меня опечалило. По всему видно, что в конце поста приедет ко мне хромая жена. Получил пачку газет из Петербурга, адрес написан не тобой, одна 2-х копеечная марка. Пишут, что в пьесе «В мечтах» видно чеховское влияние. Какой вздорище!

Погода солнечная, нет дождей. Я еще не решил, куда нам поехать летом. На кумыс не хочется. Кстати же, кашель у меня теперь уменьшился, здоровье поправилось. Я бы с удовольствием двинул теперь к Северному полюсу, куда-нибудь на Новую Землю, на Шпицберген.

Как только ты уехала, в тот же день привалили бабы. И женская гимназия, и Бонье, и Надежда Ивановна. И у всех одинаковая улыбочка: не хотели беспокоить! Точно все пять дней мы с тобой сидели нагишом и занимались только любовью.

Поклонись, дуся, нашей кумысной знакомой Андр<еевск>ой. Мише с семейством тоже поклонись. И попроси Вишневского, чтобы он написал мне хоть одну строчку.

У нас в кухне душеспасительное настроение, тишина и порядок, но всё же я охотно бы обедал не дома. Не делают мне супа с рисом - хоть ты что! А другие супы мне бывают не по желудку.

Что за свинство, что за подлость! Не прислать ни одной телеграммы!! Неужели Немирович так уж занят? Я ведь интересуюсь, живо интересуюсь, наконец я пайщик, чёрт возьми.

Ты полагала, что Горький откажется от почетного академика? Откуда ты это взяла? Напротив, по-видимому, он был рад.

Если не получу завтра письма, то расшибу.

Ну, супружница моя балованная, будь здорова, целую и обнимаю тебя миллион раз.

Твой муж немец Антон.

10  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

10 марта 1902 г. Ялта.

Оля моя, жена моя, здравствуй! Пишу тебе от нечего делать и от скуки, и не знаю, о чем написать. Здоровье мое сегодня превосходно, как давно уже не было; кашля совсем мало, самочувствие отменное, и это я объясняю погодой, солнечной и почти теплой. Если бы совсем поправиться, чтобы можно было жить в Москве! Дачу для нас уже ищут на Волге; мои условия: усадьба, мебель, отсутствие ветра и близость пристани, лучше же всего флигель в чьем-нибудь имении, чтобы я мог ухаживать за барышнями. Хорошо бы флигелек, в котором бы ты хозяйничала, а я бы над тобой командовал и взыскивал бы.

Писать рецензии, да еще в «Новом времени» - это не дело Миши.

Сейчас принесли для прочтения драмищу - в 5 актах!! Ведь это разбой.

Ну, целую тебя, ласкаю и обнимаю. Поклонись Тихомирову, скажи, чтобы он высылал газеты, даже те рецензии, которые кажутся ему пустяшными. Я от скуки все прочту.

Твой немецкий муж в протертых назади брюках.

Антон.

Д. М. РАТГАУЗУ

10 марта 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Даниил Максимович! Простите, до сих пор я не ответил на Ваше письмо. Всё нездоровилось! Теперь погода в Крыму изменилась, стала прекрасной, а с погодой и здоровье тоже улучшилось. С Вашими стихами я давно уже знаком, у меня уже есть Ваш первый сборник, знаю я прекрасно и очень люблю также романс Чайковского «Снова, как прежде, один» - короче, Вы мой уже давний знакомый. Большое, сердечное Вам спасибо за «Песни», я прочел с большим удовольствием. И мне совестно, что на Ваше желание получить от меня теперь фотографическую карточку я должен ответить отказом или почти отказом. У меня теперь нет ни одной карточки, которую можно было бы послать; есть, да нехорошие. В мае я буду в Москве, оттуда и вышлю Вам. Если в мае Вы уже не будете в Киеве, то напишите, куда выслать.

Желаю Вам всего хорошего и еще раз благодарю.

Искренно Вас уважающий А. Чехов.

На конверте: Киев. ​​ Е<го> в<ысокоблагородию>

Даниилу Максимовичу Ратгаузу.

Институтская, 3.

M. П. ЧЕХОВОЙ

10 марта 1902 г. Ялта.

Милая Маша, сегодня настоящая весенняя погода, только жаль - дождей нет, воды мало. Здоровье мое превосходно, как давно уже не было. Дома все здоровы, благополучны.

Поклонись Ивану, Соне и Володе и госпоже Упрудиус, которую я благодарю за письмо, но которой я не отвечаю, так как скоро она приедет в Ялту.

Будь здорова. Пиши пожалуйста.

Твой А. Чехов.

10 ​​ Да, моего литературного взлета не будет: надо просто работать.

Да, среде живых людей у меня нет ни учителей, ни покровителей.

Так и буду жить. ​​ 

11  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

11 марта 1902 г. Ялта.

Жена, здравствуй! Будь добра, поблагодари И. А. Тихомирова за газеты и скажи ему, чтобы «Нового времени» он не высылал, я получаю сию газету. Также дай ему двухкопеечных марок, а то он приклеивает только одну марку, и мне приходится платить штраф.

Как жаль, что не играет Лилина, что вместо нее моя любимица Мунт!

Сегодня от тебя нет письма. Это неблагородно. Напиши, будет ли играть Лилина, что она и как. Поклонись всем, в том числе Немировичу; скажи ему, что фотографию его я получил, merci.

Сегодня в газетах любопытная телеграмма насчет Горького.

Ну, дуська моя, будь здорова и счастлива. Я тебя люблю и буду любить, хотя бы ты из собаки сделалась крокодилом. Целую мою голубку тысячу раз.

Твой Antoine.

12  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

12 марта 1902 г. Ялта.

Милый мой, славный дусик, зачем такое кислое, хмурое письмо? И у меня тоже сегодня здоровье неважное, гораздо хуже вчерашнего; вероятно, погода изменится. Хорошая моя, не унывай, не скучай, ведь скоро мы опять будем вместе, и я постараюсь, чтобы тебе было хорошо.

Отчего ты не получаешь моих писем? Я посылаю по адресу - Кирпичная, такой улицы нет, и я боюсь, что мои письма тобой не получены. Уж телеграфировала бы, что ли.

Лику я давно знаю, она, как бы ни было, хорошая девушка, умная и порядочная. Ей с С<аниным> будет нехорошо, она не полюбит его, а главное - будет не ладить с его сестрой и, вероятно, через год уже будет иметь широкого младенца, а через полтора года начнет изменять своему супругу. Ну, да это всё от судьбы.

Пиши мне подробнее, я без тебя скучаю. Ты пишешь, что тебе надоел театр, что ты играешь без возбуждения, со скукой. Это ты утомилась.

Сегодня погода похуже, но я все-таки весь день сидел в саду.

Я, пишешь ты, не писал тебе уже два дня, и пишешь ты об этом таким тоном, как будто я тебя уже бросил. Дуся моя! Хотя бы я не писал тебе 200 дней, знай, что я не могу тебя бросить и не брошу, что бы там ни было. Обнимаю тебя, деточка, и целую.

Твой немец Антон.

13  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

13 марта 1902 г. Ялта.

Наконец-то ты, крокодил, жулик мой милый, получила мое письмо. Я пишу тебе каждый день, так и знай. Хоть понемногу, а пишу.

Сегодня мое здоровье лучше, чем было вчера, и хуже, чем позавчера. Барометр падает, похоже на дождь. Весна или похоже на весну.

Мише я не стану писать. Он любит Суворина, и если Суворин похвалил его, то это для него важнее всего. И Буренина он тоже высоко ценит и, кажется, побаивается. Пусть пишет про театр что хочет, не волнуйся, дуся моя. То, что нет Лилиной, - это гораздо хуже всяких рецензий, это зарез для театра или по крайней мере для сезона.

Средин Леонид заболел, у него более 39. Говорил мне об этом в телефон Алексин. Дед поправляется, уже сидит, весел. Читала ты «Крестьянина» с его предисловием? Особенного ничего нет, но хорошо, кроме предисловия, которое показалось мне грубоватым и неуместно придирчивым. Летом я дам тебе прочесть.

Я бы хотел повидаться с Мейерхольдом и поговорить с ним, поддержать его настроение; ведь в Херсонском театре ему будет нелегко! Там нет публики для пьес, там нужен еще балаган. Ведь Херсон - не Россия и не Европа.

Ищу дачу на Волге. Писал я тебе об этом? Ищу флигелек в усадьбе. Хорошо бы так, чтобы не есть готового обеда, хозяйского, а самим бы стряпать. Мне хочется, чтобы ты была сытая, довольная.

Ну, целую мою дусю. Бог с тобой, спи хорошо, думай обо мне, о лете. Обнимаю тебя крепко-крепко, жду писем. Будь доброй, хорошей, не хандри. Пойдет ли у вас «Дядя Ваня»? Нет?

Твой немец, строгий муж Antoine.

M. П. ЧЕХОВОЙ

13 марта 1902 г. Ялта.

Милая Маша, уже становится тепло, дождей нет, приходится даже поливать деревья. Все наши здоровы, мать и бабушка говеют. Сегодня говорили мне в телефон, что заболел Л. Средин; у него больше 39. Около нас шумит локомобиль, утаптывающий мостовую. В Петербурге вместо Лилиной всё время играет Мунт; значит, репутация театра должна пошатнуться. Море тихое, как летом; уже в Гурзуф ходит катер. Журавли здравствуют, часто танцуют. Каштан жиреет.

Ну, будь здорова и благополучна. На какой неделе приедешь, в какой день? Напиши. Барометр падает, но на дождь не похоже.

Твой Antoine.

14  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

14 марта 1902 г. Ялта.

Ты, дусик, пишешь, что за всё время, пока ты в Петербурге, ты получила от меня только два письма. Я пишу тебе каждый день по адресу Кирпичная 8, № 30. Теперь не знаю, как тебе писать, да и писать ли? Письма мои, очевидно, пропали. Не справишься ли ты как-нибудь на почте? Впрочем, они, мои письма, уже устарели, и в них мало интересного.

От тебя я получаю письма каждый день (кроме одного дня). Сегодня туман. Здоровье мое лучше вчерашнего, чувствую себя хорошо.

Будь здорова, голубка моя. Храни тебя господь. Целую и обнимаю.

Твой иеромонах Антоний.

Сообщи твой адрес; очевидно, Кирпичная 8 - это неверно.

16  ​​​​ Чехов пишет

П. Ф. ИОРДАНОВУ

16 марта 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Павел Федорович!

Художественный театр на Святой неделе уже не играет. Он кончает свой сезон на масленице, затем, от нечего делать, уезжает в Петербург, где проводит пост, до конца шестой недели. О том, что он продает свои спектакли, я не слышал; да и едва ли это верно, так как сегодня же я получил письмо, в котором сообщают мне, что в Художеств<енном> театре был благотворительный спектакль (в пользу фельдшериц) и что он, театр, понес убытку 700 р. Весной я поговорю с Немировичем, узнаю, как и что, и напишу Вам, хотя едва ли можно будет сделать что-нибудь, так как денежная часть в руках не тех, кто играет и заведует игрой, а тех, кто ведает хозяйство.

А сколько Вам нужно, чтобы начать постройку? Желаю Вам всего хорошего, крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Павловский не обманул. У него теперь тяжелые обстоятельства. А с Антокольским нужно повидаться.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

16 марта 1902 г. Ялта.

Милый мой, глупенький пупсик, злая моя, нехорошая жена, вчера я не получил от тебя письма. Кроме вчерашнего дня, я писал тебе ежедневно; очевидно, письма не доходят, с чем тебя и поздравляю.

Ну, дуся, сегодня идет прекрасный весенний дождь. Это первый за всю весну. Мать сегодня приобщалась. У Арсения душеспасительное лицо. Мое здоровье хорошо, кашель меньше, настроение порядочное. Пьесу не пишу и писать ее не хочется, так как очень уж много теперь драмописцев и занятие это становится скучноватым, обыденным. Ставить вам нужно прежде всего «Ревизора», Станиславский - городничий, Качалов - Хлестаков. Это для воскресений. А ты бы была великолепная городничиха. Затем - «Плоды просвещения», тоже для воскресений и на запас. Только вам необходимо еще прибавить двух-трех порядочных актрис и столько же актеров, тоже порядочных. Если главные роли будут, хотя бы случайно, исполняться такими, как Мунт, и даже такими, как Литовцева, то театр ваш погибнет через 2-3 сезона.

У меня никто не бывает. Впрочем, вчера была Мария Ивановна Водовозова, которая, очевидно, - и это очень жаль! - помирилась со мной. Несносная, глупая бабенка, которая каждую минуту суется не в свое дело.

Как идет IV акт «Мещан»? Ты довольна? Напиши мне, дуся.

Отчего я не получил ни одной телеграммы? Я каждый вечер жду. Очевидно, Немирович пал или падает духом, его заедают рецензии. А ты, дурочка, не верь этим пошлым, глупым, сытым рецензиям нелепых людей. Они пишут не то, что прочувствовано ими или велит им совесть, а то, что наиболее подходит к их настроению. Там, в Петербурге, рецензиями занимаются одни только сытые евреи неврастеники, ни одного нет настоящего, чистого человека.

Вот уже четвертая неделя поста! Скоро ты приедешь. Тебе я отдаю ту комнату, где стоит пианино, и ту, что внизу, где ты жила в прошлом году. Значит, две комнаты. Дам даже три комнаты, только не уходи к Суворину за 1000 р. в месяц.

Пиши, дуська, не ленись, будь порядочной женой. Обнимаю тебя и крепко целую. Пиши, родная! Подлиннее пиши, в письмах ты умная.

Твой муж под башмаком

Antoine.

Кланяйся Андреевской, той самой, что на кумысе познакомились.

Третьего дня, прочитав твое письмо, где ты пишешь, что не получаешь моих писем, я послал тебе письмо в Панаевский театр.

M. П. ЧЕХОВОЙ

16 марта 1902 г. Ялта.

Милая Маша, сегодня с раннего утра идет дождь, настоящий, весенний. Погода тихая. Сегодня мать приобщалась, бабушка тоже. Все здоровы. Мое здоровье гораздо лучше, чем было. Вчера получены из Одессы деревья (пирамидальные шелковицы и таковые же акации) и вчера же были посажены. Больше нет ничего нового. Будь здорова и благополучна, всего хорошего!

Твой Antoine.

Писал ли я тебе, что Марфа уехала домой?

17  ​​​​ Чехов пишет

М. П. ЧЕХОВОЙ

17 марта 1891 г. Петербург.

16 март. 12 ч. ночи.

Сейчас я видел итальянскую актрису Дузе в шекспировской «Клеопатре». Я по-итальянски не понимаю, но она так хорошо играла, что мне казалось, что я понимаю каждое слово. Замечательная актриса. Никогда ранее не видал ничего подобного. Я смотрел на эту Дузе и меня разбирала тоска от мысли, что свой темперамент и вкусы мы должны воспитывать на таких деревянных актрисах, как Ермолова и ей подобных, которых мы оттого, что не видали лучших, называем великими. Глядя на Дузе, я понимал, отчего в русском театре скучно.

17  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

17 марта 1902 г. Ялта.

Милый мой крокодил, сегодня получил от тебя два письма; одно из них написано 11 марта, а почтовый штемпель - 13-го, очевидно, кто-нибудь таскал письмо в кармане.

У меня кашель всё слабее. Видишь, дуся, какой я. Сегодня ветер и весеннее настроение, после дождя всё зацвело и стало распускаться.

Если увидишь еще раз А. А. Потехина, то кланяйся ему и скажи, что я его очень уважаю. Гонорар пусть получит Маша, напиши Боткину или ей - как знаешь, о собака.

Значит, скоро ты сделаешься знаменитой актрисой? Саррой Бернар? Значит, тогда прогонишь меня? Или будешь брать меня с собой в качестве кассира? Дуся моя, нет ничего лучше, как сидеть на зеленом бережку и удить рыбу или гулять по полю*.

Я ем хорошо. Можешь не беспокоиться. Ты получила от меня, как пишешь, только 3 письма, а между тем я послал их тебе по крайней мере 12.

Мать очень обрадовалась почему-то, когда узнала, что ты была у Миши и что он был у тебя с О<льгой> Г<ермановной>.

Итак, стало быть, «Дядя Ваня» не пойдет? О, как это нехорошо!

До свиданья, пупсик мой, целую тебя горячо. Будь здорова и весела.

Твой строгий муж

Antoine.

* Я ничего не имею против того, чтобы ты была знаменитой и получала тысяч 25-40, только сначала постарайся насчет Памфила.

19  ​​​​ Чехов пишет

П. Ф. ИОРДАНОВУ

19 марта 1902 г. Ялта.

Книги, которые в скором времени будут высланы мною в библиотеку:

1) И. Бунин. Рассказы. (2 экз.)

2) Леонид Андреев. Рассказы. Изд. 2-е.

3) Скиталец. Рассказы и песни. (2 экз.)

4) Максим Горький. Мещане. (2 экз.)

Перев. Мережковского. Издание Т-ва «Знание»:

5) Эсхил. Скованный Прометей.

6) Софокл. Эдип в Колоне.

7) Эврипид. Ипполит.

8) Софокл. Эдип-царь.

9) Софокл. Антигона.

10) Эврипид. Медея.

А. Чехов.

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

19 марта 1902 г. Ялта.

Милый мой, удивительный дусик, вчера я не писал тебе - и только вчера, а ты то и дело оставляешь меня без письма. Например, сегодня. Как же после этого не бить тебя?

Я здоров, как бык. Погода порядочная. Почти всё время сижу вне дома. Вчера вечером был у меня Леонид Андреев с женой, и она, т. е. его жена, показалась мне очень неинтересной; от такой я бы непременно ушел. Сегодня приходила m-me Корш, жена голубы Корша. Что еще написать тебе? О чем? Ну, хоть о том, что мною замечено, а именно: «Новое время» стало иначе относиться к вашему театру, очевидно, сменило гнев на милость. Что за сукины сыны!

Скоро, скоро я начну поджидать тебя, моя немочка золотая. Тихомирова благодарю и благодарю.

А Вишневский мне ничего не пишет, между тем мне очень хотелось бы знать, каковы его петербургские впечатления.

Целую собаку мою, обнимаю миллион раз.

Твой деспот

Antoine.

Л. Средину легче; было воспаление легких. Л<ьву> Н<иколаевичу> совсем легче.

20  ​​​​ Чехов пишет

ЧЕХОВЫМ

20 марта (1 апреля) 1891 г. Вена.

20 март. Вена.

Друзья мои чехи! Пишу вам из Вены, куда я приехал вчера в 4 часа пополудни. В дороге всё было благополучно. От Варшавы до Вены я ехал, как железнодорожная Нана, в роскошном вагоне «Интернационального общества спальных вагонов»: постели, зеркала, громадные окна, ковры и проч.

Ах, друзья мои тунгусы, если бы вы знали, как хороша Вена! Ее нельзя сравнить ни с одним из тех городов, какие я видел в своей жизни. Улицы широкие, изящно вымощенные, масса бульваров и скверов, дома все 6- и 7-этажные, а магазины - это не магазины, а сплошное головокружение, мечта! Одних галстухов в окнах миллиарды! Какие изумительные вещи из бронзы, фарфора, кожи! Церкви громадные, но они не давят своею громадою, а ласкают глаза, потому что кажется, что они сотканы из кружев. Особенно хороши собор св. Стефана и Votiv-Kirche. Это не постройки, а печенья к чаю. Великолепны парламент, дума, университет… всё великолепно, и я только вчера и сегодня как следует понял, что архитектура в самом деле искусство. И здесь это искусство попадается не кусочками, как у нас, а тянется полосами в несколько верст. Много памятников. В каждом переулке непременно книжный магазин. На окнах книжных магазинов попадаются и русские книги, но увы! это сочинения не Альбова, не Баранцевича и не Чехова, а всяких анонимов, пишущих и печатающих за границей. Видел я «Ренана», «Тайны зимнего дворца» и т. п. Странно, что здесь можно всё читать и говорить, о чем хочешь.

Разумейте, языцы, какие здесь извозчики, чёрт бы их взял. Пролеток нет, а всё новенькие, хорошенькие кареты в одну и чаще в две лошади. Лошади прекрасные. На козлах сидят франты в пиджаках и в цилиндрах, читают газеты. Вежливость и предупредительность.

Обеды хорошие. Водки нет, а пьют пиво и недурное вино. Одно скверно: берут деньги за хлеб. Когда подают счет, то спрашивают: «Wieviel Broedchen?», т. е. сколько слопал булочек? И берут за всякую булочку.

Женщины красивы и изящны. Да вообще всё чертовски изящно.

Я не совсем забыл немецкий язык. И я понимаю, и меня понимают.

Когда переехали границу, шел снег, в Вене же снега нет, но все-таки холодно.

20  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

20 марта 1902 г. Ялта.

Милый дусик, ты спрашиваешь, почему я не беру денег за переводы моих произведений. А потому что не дают. Твой друг Чумиков полгода назад написал мне, что кто-то вышлет мне за его переводы 100 марок, но этот «кто-то» не торопится. Хорошо бы ты сделала, если бы не принимала этого Чумикова. Насчет Маркса и ​​ 300000 он тебе врет. Гр. Толстая и не думала торговаться с Марксом, всё это ложь.

Я нарочно хожу в протертых брюках, чтобы все видели и чувствовали, как ты меня разоряешь. Погоди, скоро я буду без брюк ходить!

Еще одно слово о Чумикове. Ведь я дал ему авторизацию, он переводит меня уже давно, и он же смеет еще говорить, что я отказываюсь от гонорара! Что за животное.

У нас всё расцвело. Твоя комната с пианино ждет тебя. Скоро уже ты должна приехать. Мы поживем немножко в Ялте, потом поедем в Москву, потом на Волгу. В Москве мне хочется посмотреть на вашу квартиру; говорят, очень хорошая.

Кланяется тебе старуха Средина* с младшим фисом**. Знаешь? А хорошо бы мне будущей зимой пуститься путешествовать, хотя бы по Нилу. Как ты думаешь? Я бы писал тебе длинные письма из Африки. Дуся моя!!

Ну, будь счастлива. Дай бог тебе здоровья и всего самого лучшего. Обнимаю тебя.

Твой свирепый муж

Antoine.

* Она была только что, и сын ее был, говорил тихим, кротким голосом. (Прим. А. П. Чехова)

** сыном (франц. fils) (Прим. ред.)

21  ​​​​ Чехов пишет

И. А. БЕЛОУСОВУ

21 марта 1902 г. Ялта.

Дорогой Иван Алексеевич, позвольте и мне поздравить Вас, крепко-крепко пожать руку и от всей души пожалеть, что меня нет с Вами.

Примите мое сердечное пожелание счастья, успехов, и дай бог Вам дожить (и нам вместе с Вами) до того вечера, когда мы могли бы собраться и отпраздновать сорокалетие Вашей деятельности, тихой, скромной и прекрасной. Крепко жму руку еще раз и обнимаю милого юбиляра.

Ваш А. Чехов.

H. Д. ТЕЛЕШОВУ

21 марта 1902 г. Ялта.

Дорогой Николай Дмитриевич, сегодня я получил Ваше письмо и сегодня же отвечаю. Боюсь, как бы мое поздравление не запоздало. Да, Иван Алексеевич настоящий юбиляр: и писатель в своем роде единственный, и человек очень хороший,

Шлю Вам сердечные пожелания и жму руку. После Пасхи буду в Москве - к великому моему удовольствию.

Ваш А. Чехов.

На конверте: Москва. ​​ Его высокоблагородию

Николаю Дмитриевичу Телешову. Чистые пруды, д. Тереховой.

22  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

22 марта 1902 г. Ялта.

Милая моя жена, для нас ищут дачу с мебелью, с полной обстановкой, так что горшков тебе не придется везти с собой, не бойся. Анну Егоровну нельзя брать, боже тебя сохрани - это значит лишить себя свободы, надеть цепи, так сказать. Пароходы из Севастополя идут во вторник, среду, пятницу и воскресенье.

В Финляндию можно поехать, но не больше как на неделю и как можно подальше и поглуше, чтобы никто не мог приехать к нам, ни одна душа.

Сегодня был у меня Куперник, отец Татьяны, вчера был Кашкин, был Зевакин, была m-me Корш.

Средину лучше. Дашу Озаровскую, бывш<ую> Мусину-Пушкину, быв<шую> Глебову, нельзя считать актрисой серьезно. Это пустяки одни, а не женщина.

Погода весенняя, но нет дождя, сухо.

Чтобы не возиться с сундуком, ты напиши в Москву, чтобы выслали на Николаевский вокзал кого-нибудь встретить тебя. Ты сдашь посланному сундук, а сама поедешь дальше, на Курский вокзал, потом на юг.

Иду к зубному врачу! Будь здорова, дуся, Христос с тобой. Обнимаю тебя.

Твой Antoine.

23  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

23 марта 1902 г. Ялта.

Милая Собака моя, мне теперь не до писем, хожу каждый день к доктору, починяю зубы. Каждый день пломбировка и прочее. Рисунок Муратовой великолепен. Раевской книгу пришлю, когда она вернется в Москву и когда я буду знать ее адрес.

Дуся моя, я готов ехать и в Швейцарию, только ведь там нельзя удить рыбу! А мне ужасно хочется. Надо бы под Москвой купить дешевенькое именьишко, чтобы можно было жить лето и удить рыбу. Только под Москвой гости бы ездили.

Ну, деточка, господь тебя благословит. Не скучай, пиши мне. Я целую тебя любвеобильно, мою славную.

Твой суровый муж Антон.

24  ​​​​ Чехов пишет

И. П. ЧЕХОВУ

24 марта (5 апреля) 1891 г. Венеция.

24 марта. Венеция.

Я теперь в Венеции, куда приехал третьего дня из Вены. Одно могу сказать: замечательнее Венеции я в своей жизни городов не видел. Это сплошное очарование, блеск, радость жизни. Вместо улиц и переулков каналы, вместо извозчиков гондолы, архитектура изумительная, и нет того местечка, которое не возбуждало бы исторического или художественного интереса. Плывешь в гондоле и видишь дворцы дожей, дом, где жила Дездемона, дома знаменитых художников, храмы… А в храмах скульптура и живопись, какие нам и во сне не снились. Одним словом, очарование.

Весь день от утра до вечера я сижу в гондоле и плаваю по улицам или же брожу по знаменитой площади святого Марка. Площадь гладка и чиста, как паркет. Здесь собор святого Марка - нечто такое, что описать нельзя, дворец дожей и такие здания, по которым я чувствую подобно тому, как по нотам поют, чувствую изумительную красоту и наслаждаюсь.

А вечер! Боже ты мой господи! Вечером с непривычки можно умереть. Едешь ты на гондоле… Тепло, тихо, звезды… Лошадей в Венеции нет, и потому тишина здесь, как в поле. Вокруг снуют гондолы… Вот плывет гондола, увешанная фонариками. В ней сидят контрабас, скрипки, гитара, мандолина и корнет-а-пистон, две-три барыни, несколько мужчин - и ты слышишь пение и музыку. Поют из опер. Какие голоса! Проехал немного, а там опять лодка с певцами, а там опять, и до самой полночи в воздухе стоит смесь теноров, скрипок и всяких за душу берущих звуков.

Мережковский, которого я встретил здесь, с ума сошел от восторга. Русскому человеку, бедному и приниженному, здесь в мире красоты, богатства и свободы не трудно сойти с ума. Хочется здесь навеки остаться, а когда стоишь в церкви и слушаешь орган, то хочется принять католичество.

Великолепны усыпальницы Кановы и Тициана. Здесь великих художников хоронят, как королей, в церквах; здесь не презирают искусства, как у нас: церкви дают приют статуям и картинам, как бы голы они ни были.

Во дворце дожей есть картина, на которой изображено около 10 тысяч человеческих фигур.

Сегодня воскресенье. На площади Марка будет играть музыка.

24  ​​ ​​​​ Чехов пишет

П. А. СЕРГЕЕНКО

24 марта 1902 г. Ялта.

Дорогой Петр Алексеевич, с Г<риневичем> уже всё кончено: он умер, дня за 3-4 до получения мною твоего последнего письма. Он болел дня три, поставлен был диагноз - заворот кишок, ему делали операцию, вскрыли живот - и он умер. Нашли у него бугорчатку брюшины, между прочим. Что он за человек, так и осталось тайной для всех, знавших его в Ялте.

Здоровье Л<ьва> Н<иколаевича> поправляется. Воспаление легких давно уже кончилось, осталась одна только слабость.

Погода в Ялте очень хорошая, уже весенняя; и здоровье мое стало лучше. Всю зиму здоровье было скверное, ничего не делал.

Будь здоров и благополучен.

Твой А. Чехов.

25  ​​ ​​​​ Чехов пишет

ЧЕХОВЫМ

25 марта (6 апреля) 1891 г. Венеция.

25 март.

Восхитительная голубоглазая Венеция шлет всем вам привет. Ах, синьоры и синьорины, что за чудный город эта Венеция! Представьте вы себе город, состоящий из домов и церквей, каких вы никогда не видели: архитектура упоительная, всё грациозно и легко, как птицеподобная гондола. Такие дома и церкви могут строить только люди, обладающие громадным художественным и музыкальным вкусом и одаренные львиным темпераментом. Теперь представьте, что на улицах и в переулках вместо мостовых вода, представьте, что во всем городе нет ни одной лошади, что вместо извозчиков вы видите гондольеров на их удивительных лодках, легких, нежных, носатых птицах, которые едва касаются воды и вздрагивают при малейшей волне. И всё от неба до земли залито солнцем.

Есть улицы широкие, как Невский, и есть такие, где, растопырив руки, можно загородить всю улицу. Центр города - это площадь св. Марка с знаменитым собором того же имени. Собор великолепен, особенно снаружи. Рядом с ним - дворец дожей, где Отелло объяснялся перед дожем и сенаторами.

Вообще говоря, нет местечка, которое не возбуждало бы воспоминаний и не было бы трогательно. Например, домик, где жила Дездемона, производит впечатление, от которого трудно отделаться.

Самое лучшее время в Венеции - это вечер. Во-первых, звезды, во-вторых, длинные каналы, в которых отражаются огни и звезды, в-третьих, гондолы, гондолы и гондолы; когда темно, они кажутся живыми. В-четвертых, хочется плакать, потому что со всех концов слышатся музыка и превосходное пение. Вот плывет гондола, увешанная разноцветными фонариками; света достаточно, чтобы разглядеть контрабас, гитару, мандолину, скрипку… Вот другая такая же гондола… Поют мужчины и женщины и как поют! Совсем опера.

В-пятых, тепло…

Одним словом, дурак тот, кто не едет в Венецию. Жизнь здесь дешева. Квартира и стол в неделю стоят 18 франков, т. е. 6 рублей с человека, а в месяц 25 р., гондольер за час берет 1 франк, т. е. 30 коп. В музеи, академию и проч. пускают даром. В десять раз дешевле Крыма, а ведь Крым перед Венецией - это каракатица и кит.

Я боюсь, что папаша сердит на меня за то, что я с ним не простился. Прошу извинения.

Какое здесь стекло, какие зеркала! Зачем я не миллионер?

Папаше, мамаше, податному, тёте с Алешей, златокудрой Лике, Семашечке с супругою, Ленским, красивому Левитану и Кувшинниковым нижайший поклон.

В будущем году поедем все на дачу в Венецию.

В воздухе стоит гул от звона. Друзья мои тунгусы, давайте примем католичество! Если бы вы знали, как хороши в церквах органы, какая здесь скульптура, какие итальяночки, стоящие на коленях с молитвенниками!

Однако будьте здоровы и не забывайте меня, многогрешного.

От Вены до Венеции ведет красивая дорога, о которой раньше мне много говорили. Но я разочаровался в этой дороге. Горы, пропасти и снеговые вершины, которые я видел на Кавказе и на Цейлоне, гораздо внушительнее, чем здесь. Addio!

Ваш А. Чехов.

В тот же день Чехов пишет

М. Е. ЧЕХОВУ

25 марта (6 апреля) 1891 г. Венеция.

25 март. Венеция.

Дорогой Дядя, шлю Вам привет из прекрасной Венеции и вместе с ним посылаю изображение церкви св. Марка. Эта церковь так же стара, как Венеция, и красива так же, как она. Фотография не может передать всей красоты ее. К сожалению, она дурно раскрашена.

Три мачты, стоящие перед церковью, высоки; они сделаны из бронзы; на них когда-то выкидывались флаги Венецианской республики, теперь же по воскресеньям развеваются громадные итальянские флаги. Над главными дверями четыре коня из бронзы больше, чем в натуральную величину. Множество скульптурных украшений самой высокой стоимости. Весь храм до такой степени великолепен, что оценить его на деньги невозможно; он выше всякой цены, и местные горожане говорят, что их город не имеет смысла без этого храма и если бы, положим, неприятели захотели уничтожить город, то для этого достаточно было бы только разрушить один храм.

Венеция, как Вам известно, знаменита тем, что здесь вместо мостовых вода и вода, вместо извозчиков гондолы. Здесь нет ни одной лошади.

Кроме церкви св. Марка, есть еще много великолепных церквей, поражающих своим богатством. Замечательно, что все здешние статуи и картины не имеют цены; оценка их вне человеческой власти, и потому понятно, почему, например, из-за бронзовых коней или картины Веронеза ссорились целые государства. И понятно также, почему здесь знаменитым художникам воздают такую же честь, как королям; их погребают в храмах, как королей, и украшают их могилы такими памятниками, что голова кружится от восторга. Например, в одной из знаменитейших церквей у усыпальницы скульптора Кановы лежит просто чудо: лев положил голову на протянутые передние лапы, и у него такое грустное, печальное, человеческое выражение, какого нельзя передать на словах.

Отсюда я поеду в Милан, во Флоренцию, Рим, Неаполь и Сицилию. Тепло.

25  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

25 марта 1902 г. Ялта.

Сегодня, дусик мой, опять ходил к зубному врачу и, представь, не застал его дома. Завтра опять пойду, потом послезавтра опять - и так целую неделю.

Собака, дождя нет! Здоровье мое прекрасно, лучше и не надо. Н. Котляревского я знаю очень хорошо, виделся с ним не один раз. С Ф. Батюшковым был в переписке. Эти два - и Котляревский, и Батюшков - народ очень хороший и нужный, только суховатый, и в обоих есть что-то напоминающее И. И. Иванова, московского.

Что новенького? Напиши, дуся. А еще лучше поскорей оканчивай свой сезон и приезжай в объятия мужа.

Ну, господь тебя благословит. Целую дусю мою.

Твой супруг Antoine.

27  ​​ ​​​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

27 марта 1892 г. Мелихово.

92, III, 27.

Лика, лютый мороз на дворе и в моем сердце, а потому я не пишу Вам длинного письма, какое Вы хотели получить.

Ну, как Вы решили дачный вопрос? Вы врунья, и я не верю Вам: Вы вовсе не хотите жить около нас. Ваша дача в Мясницкой части под каланчой - там Вы душой и сердцем. Мы же для Вас ничто. Мы прошлогодние скворцы, пение которых давно уже забыто.

У нас два дня гостил А. И. Смагин. Сегодня приходил урядник. Ртуть в термометре ушла к -10. Все ругательные слова, начинающиеся с буквы с, я пускаю по адресу этой ртути и в ответ получаю от нее холодный блеск глаз… Когда же весна? Лика, когда весна?

Последний вопрос понимайте буквально, а не ищите в нем скрытого смысла. Увы, я уже старый молодой человек, любовь моя не солнце и не делает весны ни для меня, ни для той птицы, которую я люблю. Лика, не тебя так пылко я люблю! Люблю в тебе я прошлые страданья и молодость погибшую мою.

27  ​​ ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

27 марта 1902 г. Ялта.

Здравствуй, жена! Здоровье мое поправилось совершенно, и остановка теперь только за зубами, которые я починяю каждый день. Ты в последнем письме спрашиваешь, считаю ли я тебя умной не в одних только письмах. Дуся моя, золото, собачка, я считаю тебя глупенькой, но скрываю это ото всех. Ты, однако, раскутилась в Питере, у тебя много знакомых - завидую тебе! Ты каждый день встречаешься с m-me Чюминой… Правду ли говорят, что у нее роман с вашим Вишневским? Если правда, то желаю им обоим всего хорошего.

Получил телеграмму насчет «Мещан». Теперь буду ждать подробностей от тебя.

Сегодня, можешь себе представить, идет дождь!! Писать больше не о чем, дайте мне мою жену! Надоело писать.

Уже весна настоящая, хожу в весеннем пальто и без калош.

Ну, приезжай поскорей! Вот тебе расписание пароходов:

понед<ельник> «Батум»

вторник «Пушкин»

среда «Ялта»

пятница «В. к. Ксения»

воскресенье «В. к. Алексий»

понед<ельник> «Севастополь».

Это дни, в которые выходят пароходы из Севастополя в Ялту.

До свиданья, актрисуля, хранит тебя бог! Обнимаю тебя и целую.

Твой Antoine.

И. M. КОНДРАТЬЕВУ

27 марта 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Иван Максимович!

Будьте добры, сделайте распоряжение о высылке мне гонорара по адресу: Ялта. В прошлый раз мне был выслан гонорар по телеграфу через Общество взаимного кредита. Если и на этот раз благоволите выслать переводом, то лучше устроить это через Государственный банк (в Ялте казначейство), переводом не по телеграфу, а по почте. Это несравненно дешевле.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

28  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

28 марта 1902 г. Ялта.

Здравствуй, кутила! Сегодня пасмурно, хочет идти дождь, холодновато. Зубов еще нe кончил пломбировать, но скоро кончу. Приезжают на днях Бунин и Нилус, который будет писать с меня портрет.

Гриша Глинка - это сын баронессы Икс<куль>. Я с ним плыл от Владивостока, вспоминаю о нем с удовольствием, мальчик хороший. Если Острогорский, который провозгласил за ужином мое здоровье, редактирует «Образование», то это нехороший Острогорский, репутация у него неважная. Он напечатал в своем журнале костомаровскую сказку, которую выдал за толстовскую.

Ты мне нужна, моя немочка, приезжай поскорей. Хочется поскорее попутешествовать и с тобой насчет этого посоветоваться.

Ты пишешь, что расстроила себе желудок. А ты не пей шампанского.

Бог с тобой, моя милюся, да хранят тебя ангелы святые. Не забывай своего мужа, вспоминай о нем хоть раз в сутки.

Обнимаю тебя, мою пьяницу.

Твой муж в протертых брюках, но не пьющий

Antoine.

31  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

31 марта 1902 г. Ялта.

Милая дуся, сейчас уезжаю к Толстому. Погода чудесная. А тебе надоело в Питере? Скучно? Холодно?

Насчет почетных академиков ничего еще не решено, ничего не известно; мне никто ничего не пишет, и я не знаю, как мне поступить. Поговорю сегодня с Л<ьвом> Н<иколаевичем>.

Пьеса Горького имела успех? Молодцы!!

Итак, до свиданья, дуся моя! Если что понадобится, то буду телеграфировать, письмо же это последнее, если не напишу еще завтра.

Я здоров совершенно, зубы кончу пломбировать завтра. В среду начнет писать меня Нилус, художник, друг Бунина.

Итак, жена, до свиданья! Сойдемся, и потом нас не разорвет никакая собака до самого сентября или октября.

Обнимаю тебя, целую миллион раз.

«Дикая утка» осрамилась?

Твой верный муж Antoine.

Сегодня от тебя нет письма.

Апрель

2  ​​​​ Чехов пишет

H. П. КОНДАКОВУ

2 апреля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый и дорогой Никодим Павлович, я не знаю, вернулись ли Вы в Петербург (Вы писали, да и из газет видно, что Вы в Москве), но всё же позвольте напомнить Вам о своем существовании. Начну с того, что в Ялте уже настоящая весна, зеленеют деревья, отцветают персики, тепло, актер Сазонов в собственном имении пьет чай не иначе, как на чистом воздухе. Здоровье мое в феврале и в начале марта было плохо, я похудел и много кашлял, теперь же дела мои очевидно пошли на поправку, чувствую себя очень хорошо.

Очень бы хотелось повидаться с Вами и поговорить, узнать подробности о последних академических выборах. До сих пор для меня еще многое не ясно, по крайней мере я не знаю, что мне делать, оставаться мне в поч<етных> академиках или уходить.

Л. Н. Толстому лучше, это несомненно, болезнь (воспаление легких) миновала, но всё же он слаб, очень слаб, только недавно стал сидеть в кресле, а то всё лежал. Ходить будет еще нескоро. Я был у него третьего дня, и он показался мне выздоравливающим, но очень старым, почти дряхлым. Много читает, голова ясная, глаза необыкновенно умные. Писать конечно нельзя, но всё же есть кое-что новое, им написанное; об этом, впрочем, поговорю при свидании.

А когда мы увидимся? Напишите пожалуйста. Мне, повторяю, очень хочется поговорить с Вами, и хочется, и очень нужно.

Желаю Вам всего хорошего, низко кланяюсь Вам и Вашей семье. Будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

3  ​​​​ Чехов пишет

П. Ф. ИОРДАНОВУ

3 апреля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Павел Федорович, посылаю Вам книги - большою скоростью… Они, вероятно, уже в Таганроге, их можно получить.

Желаю Вам всего хорошего.

Преданный А. Чехов.

V и VI томы соч<инений> Екатерины II еще не готовы; когда получу, то пришлю.

5  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

5 апреля 1902 г. Ялта.

Телеграфируй подробно здоровие.

На бланке: П<етер>б<ур>г. Кирпичный 8.

Чеховой.

6  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

6 апреля 1902 г. Ялта.

Сердечно благодарю Евгению Михайловну, Константина Сергеевича. Беспокоюсь, телеграфируй ежедневно, умоляю.

Антон.

8  ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

8 апреля 1892 г. Мелихово.

8 апрель.

В Москве я буду в среду и в четверг на Фоминой неделе. Это непременно. Едучи в Москву, телеграфируйте: «Москва, Тверская застава, Миусское училище, Чехову». Это адрес Ивана. Я бы и раньше приехал, но рассказ еще не готов. С пятницы Страстной до сегодня у меня гости, гости, гости… и я не написал ни одной строки.

Если бы Шапиро подарил мне гигантскую фотографию, о которой Вы пишете, то я не знал бы, что с нею делать. Громоздкий подарок. Вы говорите, что я был моложе. Да, представьте! Как это ни странно, мне уже давно перевалило за 30, и я уже чувствую близость 40. Постарел я не только телесно, но и душевно. Я как-то глупо оравнодушел ко всему на свете и почему-то начало этого оравнодушения совпало с поездкой за границу. Я встаю с постели и ложусь с таким чувством, как будто у меня иссяк интерес к жизни. Это или болезнь, именуемая в газетах переутомлением, или же неуловимая сознанием душевная работа, именуемая в романах душевным переворотом; если последнее, то всё, значит, к лучшему.

Вчера и сегодня головная боль, начавшаяся мельканьем в глазу, - болезнь, которую я получил в наследство от маменьки.

У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа; сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одёжа. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: «Голубчик, ударь его головкой по ложу…». Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушаться Левитана и убить его. Одним красивым, влюбленным созданием стало меньше, а два дурака вернулись домой и сели ужинать.

10  ​​​​ Чехов пишет

О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ

10 апреля 1902 г. Ялта.

Приехал Немирович. Акушерку бери до Севастополя, приезжай одна, телеграфируй. Жду нетерпением.

Ал. П. ЧЕХОВУ

10 апреля 1902 г. Ялта.

Милый Сашечка, достолюбезный братт! Поздравляю тебя и твое семейство с праздником и шлю тьму пожеланий всего хорошего. Христос воскрес!

Все здравствуют. Иван у меня. Зиму я провел скверно, теперь же поздоровел опять и чувствую себя весьма сносно.

Будь здрав и будь благомыслен. Напиши хоть две строчки.

Твой А. Чехов.

Среда.

11  ​​​​ Чехов пишет

К. Д. НОСИЛОВУ

11 апреля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Константин Дмитриевич, Вы писали мне как-то, что собираетесь издать свои сочинения. Если Вы еще не решили окончательно, в какой именно типографии будете печатать Вашу книгу, то, приехав в Петербург, побывайте у представителя книжной фирмы «Знание» Константина Петровича Пятницкого. Я уже говорил с ним о Вас. Это фирма, как мне кажется, для Вас подходящая. Она издала много хорошего, между прочим Горького.

Желаю Вам всего хорошего, поздравляю с праздником. Искренно преданный

А. Чехов.

В «Знании» верховодят очень порядочные люди. Книга Ваша пойдет прекрасно.

13  ​​​​ Чехов пишет

ЧЕХОВЫМ

1 (13) апреля 1891 г. Рим.

1-го апреля. Рим.

Приехавши в Рим, пошел на почту и не нашел там ни одного письма. Суворины получили по нескольку писем. Я решил отвечать вам тем же, т. е. не писать вам вовсе, но бог с вами! Я до писем не охотник, но в путешествии нет ничего хуже, как неизвестность. Как вы решили дачный вопрос? Жив ли мангус? и проч. и проч.

Был я в храме Петра, в Капитолии, в Колизее, на Форуме, был даже в кафешантане, но не получил того наслаждения, на какое рассчитывал. Мешает погода. Идет дождь. В осеннем пальто жарко, а в летнем холодно.

Путешествие очень дешево. Можно съездить в Италию, имея только 400 руб., и вернуться домой с покупками. Если бы я путешествовал один или, положим, с Иваном, то привез бы домой убеждение, что в Италию съездить гораздо дешевле, чем на Кавказ. Но, увы, я с Сувориным… В Венеции мы жили в лучшем отеле, как дожи, здесь, в Риме, живем, как кардиналы, потому что занимаем Salon в бывшем дворце кардинала Конти, а ныне в отеле «Minerva»; две больших гостиных, люстры, ковры, камины и всякая ненужная чепуха, стоящая нам 40 франков в сутки.

От хождения болит спина и горят подошвы. Ужас, сколько ходим!

Мне странно, что Левитану не понравилась Италия. Это очаровательная страна. Если бы я был одиноким художником и имел деньги, то жил бы здесь зимою. Ведь Италия, не говоря уж о природе ее и тепле, единственная страна, где убеждаешься, что искусство в самом деле есть царь всего, а такое убеждение дает бодрость.

Я здоров. Будьте и вы здоровы. Всем кланяюсь.

Ваш А. Чехов.

В тот же день Чехов пишет

ЧЕХОВЫМ

13 (25) апреля 1891 г. Монте-Карло.

Апрель 13 (?). 91.

Пишу Вам из Монте-Карло, из самого того места, где играют в рулетку.

Чёрт знает, какая зажигательная игра. Я сначала выиграл 80 франков, потом проиграл, потом опять выиграл и в конце концов остался в проигрыше франков на сорок. Осталось в запасе 20 франков, пойду еще попытаю счастья. Я здесь с утра, а теперь двенадцатый час ночи. Если бы лишние деньги, то, кажется, целый год играл бы да ходил по великолепным залам казино! Интересно смотреть на дам, которые проигрывают тысячи. Утром одна девица проиграла 5000 франков. Интересны столы с кучами золота. Одним словом, чёрт знает что. Это милое Монте-Карло очень похоже на хорошенький… разбойничий вертеп. Самоубийства проигравшихся - явление заурядное.

Суворин-фис ((fils сын)) проиграл 300 франков.

Скоро увидимся. Я соскучился шататься по белу свету. Пора и честь знать, а то пятки болят.

Низко всем кланяюсь и желаю счастья.

Ваш А. Чехов.

Пасмурно.

15  ​​ ​​ ​​​​ Чехов пишет

ЧЕХОВЫМ

15 (27) апреля 1891 г. Ницца.

Ницца. Понедельник Страстной недели. 91 г.

Вчера прислали мне из Рима открытое письмо от Папаши; из сего письма я узнал, что дача уже нанята. Ну, и слава богу. Очень рад за вас и за себя. Переезжайте с богом помаленьку. Подпишитесь на «Русские вед<омости>« и «Новости дня» и перемените адрес в «Нов<ом> врем<ени>« и «Осколках», а в «Историч<еский> вестн<ик>« и в «Сев<ерный> вестник» напишу я сам.

Живем в Ницце, на берегу моря. Солнце светит, тепло, зелено, пахнет, но ветер. На расстоянии одного часа езды от Ниццы находится знаменитое Монако; здесь есть местечко Монте-Карло, в котором играют в рулетку. Вообразите себе залы Благородного собрания, красивые, высокие и более широкие. В залах большие столы, на столах рулетка, которую я опишу Вам, когда приеду. Третьего дня я ездил туда и проиграл. Игра завлекает страшно. После проигрыша я с Сувориным-фисом ((сыном)) стал думать, думал и придумал систему игры, при которой непременно выиграешь. Поехали вчера, взявши по 500 франков; с первой же ставки я выиграл пару золотых, потом еще и еще, жилетные карманы мои отвисли от золота; были у меня в руках монеты французские даже 1808 года, бельгийские, итальянские, греческие, австрийские… Никогда в другое время я не видел столько золота и серебра. Начал я играть в 5 часов, а к 10 часам у меня в кармане не было уже ни одного франка, и у меня осталось только одно: удовольствие от мысли, что я купил себе обратный билет в Ниццу. Вот как, судари мои! Вы, конечно, скажете: «Какая подлость! Мы бедствуем, а он там в рулетку играет». Совершенно справедливо, и я разрешаю Вам зарезать меня. Но я лично очень доволен собой. По крайней мере я могу теперь говорить своим внукам, что я в рулетку играл и знаком с тем чувством, какое возбуждается этой игрою.

Около казино с рулеткой есть другая рулетка - это рестораны. Дерут здесь страшно и кормят великолепно. Что ни порция, то целая композиция, перед которой в благоговении нужно преклонять колена, но отнюдь не осмеливаться есть ее. Всякий кусочек изобильно уснащен артишоками, трюфлями, всякими соловьиными языками… И, боже ты мой господи, до какой степени презренна и мерзка эта жизнь с ее артишоками, пальмами, запахом померанцев! Я люблю роскошь и богатство, но здешняя рулеточная роскошь производит на меня впечатление роскошного ватерклозета. В воздухе висит что-то такое, что, Вы чувствуете, оскорбляет вашу порядочность, опошляет природу, шум моря, луну.

Был я вчера в воскресенье в здешней русской церкви. Особенности: вместо вербы - пальмовые ветви, вместо мальчиков в хоре поют дамы, отчего пение приобретает оперный оттенок, на тарелочку кладут иностранную монету, староста и сторожа церковные говорят по-французски и т. п. Великолепно пели «Херувимскую» № 7 Бортн<янского> и простое «Отче наш».

Из всех мест, в каких я был доселе, самое светлое воспоминание оставила во мне Венеция. Рим похож в общем на Харьков, а Неаполь грязен. Море же не прельщает меня, так как оно надоело мне еще в ноябре и декабре. Чёрт знает, что, оказывается, что я непрерывно путешествую целый год. Не успел вернуться из Сахалина, как уехал в Питер, а потом опять в Питер и в Италию…

16  ​​ ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. Ф. МАРКСУ

16 апреля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Адольф Федорович!

В апрельской книжке «Журнала для всех» напечатан «Архиерей», мой новый рассказ, который прошу Вас вырезать и хранить для XI тома.

Поздравляю Вас с праздником и желаю всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

19  ​​ ​​ ​​​​ Чехов пишет

В. Г. КОРОЛЕНКО

19 апреля 1902 г. Ялта.

Дорогой Владимир Галактионович, жена моя приехала из Петербурга с 39°, совсем слабая, с сильною болью; ходить она не может, с парохода переносили ее на руках… Теперь, кажется, немножко лучше.

Толстому передавать заявление я не стану. Когда я заговорил с ним о Горьком и об академии, то он проговорил: «я не считаю себя академиком» - и уткнулся в книгу. Горькому один экземпляр передал, письмо Ваше прочел ему. Мне почему-то кажется, что 25 мая собрания в академии не будет, так как в начале мая все академики уже разъедутся. Мне кажется также, что Горького во второй раз не выберут, ему накладут черняков. Мне бы ужасно хотелось повидаться с Вами, поговорить. Не приедете ли Вы в Ялту? Здесь я буду до 15 мая. Я бы поехал к Вам в Полтаву, да вот жена расхворалась и пролежит еще, вероятно, недели три. Или увидимся после 15 мая в Москве, на Волге, за границей? Напишите.

Крепко жму Вам руку и желаю всего хорошего. Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

Жена кланяется Вам.

20  ​​​​ Мераб Мамардашвили

Метафизика Антонена Арто

Доклад в Тбилисском университете 20 апреля 1988 года

Моя тема - очень трудная, потому что приходится говорить об очень сложных вещах и в то же время очень простых. И надо выбирать простой язык, когда речь идет о вещах сложных, окутанных уже в бесчисленные и утонченные культурные ассоциации, образы. Есть определенная традиция, в весьма драматических красках изображающая так называемое модерное искусство, к которому, безусловно, относится Арто. И я сегодня буду говорить о театре Арто и метафизике Арто.

Я не специалист по театру, а что касается метафизики, то никто не может сказать о себе, что он специалист в метафизике, даже если всю жизнь ею занимался. Может быть, понятней будет, если я поясню, где и почему я встретился с Антоненом Арто как философ. Встретился я с ним в той вещи, которая сегодня всеми испытывается очень остро, а именно положение мыслителя в современной культуре.

Под мыслью я понимаю любую форму или любое состояние понимания человеком чего бы то ни было и исполнение им самого себя, или реализацию человеком самого себя, в том, что он понял, то есть под мыслью я имею в виду такое состояние, в котором мы, во-первых, чувствуем и знаем себя живыми, во-вторых, чувствуем, что мы осуществились во всей полноте наших сил и потенций. Вот это я буду называть мыслью. Следовательно, я не отличаю мысль от образа, от чувственности, или чувства, и так далее.

Фактически тем самым я говорю очень странную вещь: мысль - это что-то, что невозможно. Поясню это так. Была такой философ и религиозный мыслитель во Франции - Симона Вайль, которая пережила драму, сходную с драмой Арто. И стержнем переживания этой драмы было то, что она назвала невозможностью жизни. По-философски это можно выразить так: жизнь как таковая, жизнь в чистом виде, есть что-то невозможное, или это есть некоторая возможная невозможность, жизнь, предполагающая, что в ту секунду, в которую ты живешь, ты живешь всеми частями своего существа; что все вокруг тебя, все вещи и события, где есть, закрепились какие-то крошечки, частички твоей души, с которыми ты хочешь соединиться, – все это должно сойтись, быть, как говорил Монтень, a propos, то есть быть кстати. Мы ведь знаем, что, например, можно быть умным некстати, можно любить то, что достойно любви и тебя должны были бы любить, но все некстати, в неподходящий момент – встал с утра с левой ноги. Две родные части, по какой-то траектории устремленные друг к другу, прошли мимо друг друга и не узнали, а должны были бы узнать. Иными словами, каждый раз необходимо какое-то должное соединение, такое, чтобы через эти точки, которые встретились, прошел бы ток жизни, чтобы в одной точке чувствовать себя живым и в следующей точке тоже чувствовать себя живым. Но для этого должен пройти ток, должно все сойтись. Греки не случайно в каждую свою трагедию вводили какой-то кульминационный пункт, который можно обозначить так: в нем в конце концов все сходится, но все сходится тогда, когда герой умирает. Он своей смертью сводит все смыслы, которые должны были бы сойтись: должный смысл всего, что есть вокруг, осуществляется, а герой умирает. Но мертвый уже не может обладать тем смыслом, который свершился, то есть полностью есть и реализовался в знании. Смерть дает такую конечную очевидность, которой в то же время мы не можем владеть и тем более поделиться с другими, ибо нет никакой обратной связи. Мы не можем войти обратно в жизнь, будучи полностью, казалось бы, живыми. Это Симона Вайль и ощутила как то, что она назвала невозможностью жизни. В действительности жизнь есть невозможная вещь, если под жизнью понимать то, что я сейчас говорил, – она возможная невозможность.

И нечто, что таким образом я описывал, прилагая это к жизни, так же трудно и по отношению к мысли. Мысль тоже есть что-то, что является возможной невозможностью или невозможной возможностью. Тогда, когда у нас есть случай - греки называли это кайросом, - он каким-то очень легким прикосновением проходит мимо нас, и мы именно тогда, когда он нас зовет и мимо нас проходит, перед лицом этого случая – не в полноте своих жизненных сил. В принципе мы что-то умеем, но тогда, когда это нужно, мы – без нашего умения. Это, я бы сказал, проблема размещения человеческой души в некотором пространстве и времени. Она очень похожа на обыденные случаи, которые с нами бывают. Например, у меня достаточно сил и мускулов, кроме моей любви к другу и желания его спасти, чтобы, протянув руку, вытащить его из ямы. Но почему-то, каким-то стечением обстоятельств я оказываюсь в такой точке, из которой не могу протянуть руку: я не на один метр от моего друга, а на пять метров от него. И могу спасти его, и не могу. Эта ситуация подобна, скажем, описанной Прустом как неудачное свидание с самим собой, испытывающим самые любовные чувства (он часто эту ситуацию описывал, и в литературе это описано). Именно тогда, например, когда ты полон любви к другому человеку, хотя бы к своим родителям, и в этот момент полностью этой любовью владеешь и ее чувствуешь, хочешь ее передать, отец или мать в это время в другом месте, или из-за усталости или забот твоя бескорыстная любовь разбивается о стенку и не доходит до них. Мопассан описывал самый точный или надежный случай, как можно любую любовь разрушить, – это когда у мужа на руках поленья дров, он сгибается под их тяжестью перед камином, чтобы зажечь его, и в это время жена бросается к нему, вешается на шею с объятиями и объяснениями в любви. Конечно, в ответ на такую любовь может возникнуть только раздражение и ненависть.

Вот эти-то ситуации прохождения и непрохождения и человеческая способность или неспособность быть a propos (быть кстати) и есть трудность жизни в том случае, о котором я говорил, а у Арто она испытывалась как трудность мысли; более того, это всеобщее свойство мысли (я ведь даже пример из греческой трагедии приводил). Но бывают такие социальные, культурные ситуации, когда для некоторых чувствительных душ аналогичная трудность удесятеряется и обостряется. Такие души можно было бы назвать мучениками мысли или мучениками духа. В конце XIX и в XX веке таких было несколько. В каком-то смысле Арто можно поставить в один ряд с Ницше - это в европейской культуре, а в русской культуре, более близкой нам, Достоевский, очевидно, был таким мучеником исполнения мысли.

Оказалось (и всю проблему к этому можно свести), то, что мы мыслим, не само собой разумеется. Нам всегда кажется, что раз у нас есть такая психическая функция, то ее реализация состоит просто в ее упражнении: у одних она развита, у других нет, одни умные, другие глупые. И достаточно просто иметь терпение и время сесть хотя бы за стол или задуматься, и начинается процесс мысли. Между тем, для того чтобы была мысль, существуют какие-то скрытые предпосылки, скрытые условия, которые должны быть выполнены. Они не само собой разумеющееся, так же как не само собой разумеется, что дважды два – четыре. Дважды два – четыре - это аналитическая истина, но есть дважды два – четыре как содержание, получаемое по связи терминов, а есть дважды два – четыре как акт мысли, который, оказывается, очень трудно совершить (я имею в виду думать так, чтобы мыслилось все время дважды два – четыре). Человек почти не способен на такую операцию, на такое мышление.

У Арто за этим стояло чудовищное физическое испытание, и поэтому, собственно, он, наверное, обращался к театру. Сначала поясню две вещи. Я сказал «чудовищное физическое испытание» и сказал «театр». Например, я сейчас перед вами и рассказываю о том, что мне близко, что мною переживалось и что я пытаюсь передать, не употребляя никаких специальных философских терминов, не пользуясь философским аппаратом. То, о чем я говорю, можно описать в терминах тождества бытия и мышления, в терминах субстанции, в терминах субъекта, ввести декартовский принцип cogito ergo sum, ввести онтологическое доказательство существования Божьего как гарантию нашего мышления, то есть гарантию того, что мы можем осуществить тот трудный акт мысли, о котором я говорил, и так далее. Но я ничего этого не делаю, а пытаюсь просто взять тот непосредственный, изначальный смысл, из которого исходят философские понятия, но в которых этот смысл очень часто теряется для непосвященного человека, не имеющего тренировки в оперировании этим аппаратом. Значит я беру простейший опыт, то, что мне близко, и не покрываю его никакими специальными понятиями.

Но перед вами в моем лице случай, очень отличный от случая Арто. Я переживаю это, но переживаю все-таки в актах мысли, а Арто переживал это на актах своего телесного существования. То, что для меня предмет размышления, пускай даже самого интенсивного и наполненного жизненным чувственным опытом, для Арто было событием его собственного тела. И он воспринимал возможную и невозможную мысль (я ведь назвал мысль возможной невозможностью – могло бы быть или должно было бы быть, но нет, невозможно, разве что каким-то чудом) как существование или несуществование каких-то коагуляций в своей собственной психике, в своем собственном физически натуральном состоянии. И это просто раздирало его психическое и физическое тело, и в этом смысле он как бы мученик мысли. И то, что я могу испытывать на поставленных мною мысленных экспериментах, которые, в общем-то, никакими болезнями в моем теле не откладываются, Арто проделывал всем телом, мыслью и чувством (так он был устроен); это как тело без кожи, полностью обнаженное для ударов окружающего мира, для любых впечатлений (представьте себе – все время жить с содранной кожей). Вот так жил Арто.

Кстати, так же жил и Ницше. В одном из писем своему корреспонденту он написал очень интересную фразу и сделал интересную подпись. Они позволят мне перейти к другой стороне дела - к вопросу о театре (почему именно театр). Он пишет человеку, который, очевидно, обратился к нему с письмом, или состоялся какой-то разговор перед этим, в котором было что-то сказано, и тот наконец-то понял Ницше и тем самым приобрел: «Вы наконец-то нашли меня, теперь вся проблема состоит в том, чтобы меня потерять» (пока вы меня нашли, обрели, а еще нужно меня потерять), и подписался - Der Gekreuzigte, что означает «распятый».

Появляется образ крестовой муки, распятия на мысли или на том, что могло бы быть мыслью; распятый на том, что могло бы быть, если бы было а рrороs, то есть кстати (но «кстати» - это плохой перевод, лучше брать а рrороs), однако, не было а рrороs. Нет, не сошлось, закружился мир так, что все точки, которые должны были бы сойтись, оказались на недостижимых в данный момент расстояниях и временны́́х отдалениях, недостижимых для тех сил, которыми мы располагаем. Или вещи разбросаны, неполны; к примеру, нам нужно пять частей вещи, для того чтобы что-то соединилось, а их налицо только четыре. Но даже если и все пять, мы должны быть еще при полноте наших сил в данный момент, в момент кайроса, а мы забыли, что знали или что могли; в этот момент, когда нужно, не помним, не знаем. Это, так сказать, крестовая мука.

И здесь есть один очень интересный момент. Ницше говорил своему корреспонденту: ты нашел меня, но теперь задача меня потерять. (Меня заносит далеко, у меня тоже, может быть, процесс мысли переходит в физически неконтролируемое событие моего собственного тела, как это происходило и у Арто.) Следовательно то, о чем мы говорим (мысль, или состояние понимания), мало того что это возможная невозможность, это еще и – даже если в конце концов все сошлось, а в конце концов все сходится, – фигура греческого трагического героя, то есть символ того, что в конце все сходится, но даже сошедшееся нельзя иметь в том смысле, что это нельзя, раз получив, положить в карман и тем самым иметь и потом, когда тебе надо, по надобности, к этому снова обращаться (положим, я что-то знаю и значит имею: завтра мне понадобилось, я оглянулся или залез рукой в карман и вынул - вот я знаю). Как стало очевидным, те состояния, которые мы называем мыслью, они, даже если есть, не поддаются владению или удержанию, то есть они обладают следующим признаком: в них нужно каждый раз снова впадать. Слово «впадать» здесь применено в смысле «впадать в ересь», как Пастернак в стихотворном обороте говорил: «Впадать, как в ересь, в неслыханную простоту»:

В родстве со всем, что есть, изверясь

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту

Теперь о театре. Давайте совершим очень простой акт рефлексии как простой мыслительный акт (а Арто на своем собственном теле его совершал). Что происходит в театре? Что такое театр? Я не вторгаюсь в вашу область (если тут есть театроведы) и не собираюсь дать дефиницию, просто попытаюсь выразить какой-то мой личный опыт общения с театром, но тот, который есть не только у меня. Существует пьеса, в ней написаны все слова, произносимые на сцене, но, может быть, режиссер добавил еще какие-то слова, или, наоборот, сократил. Пьесы Шекспира не ставятся как правило в полном объеме шекспировского текста, но все равно то, что ставится, – это написано, и мы знаем это. Зачем нужно еще показывать? Зачем слово, которое мы можем прочитать, нужно еще и произносить (с ужимками актера к тому же)? Зачем все это?

Странность того, что вообще спектакли ставятся, можно понять только так - мы играем в театр, театр есть физическая машина, посредством которой мы снова впадаем в то, что знаем, но чего знать нельзя в смысле владения. Ибо театр восстанавливает смысл, или понимание, потенциально содержащиеся в словах и жестах, в пространственных расположениях фигур на сцене, которые могут быть заданы заранее, но именно сейчас, в данный момент, физически производимый уникальный эффект способен сделать так, чтобы мы снова впали в то, что как будто бы знали раньше. Потому что то, что знали, нельзя знать в смысле «знать и положить в карман», владеть, или обладать этим как константой своей мыслительной способности или способности восприятия, к которой мы надежным образом могли бы в любое время произвольно обращаться. Таким образом, речь идет о чем-то, что мы не можем произвольным усилием или произвольной экзерсицией делать: захотел, произвольно сконцентрировал волю и внимание и сделал. Нет, нужна еще целая специальная организация пространства и культурного времени, звуков, света, чтобы случилось то, что, казалось бы, должен был просто знать, читая текст пьесы, случилось на данный момент и в данный же момент умерло.

Известно, что театральные спектакли живут очень ограниченной жизнью. Живут и умирают. Что же умирает? Умирает та комбинация многочисленных вещей, которая способна своим мгновенным здесь-и-теперь-действием, то есть здешним, присутствующим действием, совершить впадение моей души в понимание. Следовательно, понимание не содержится аналитически в значении слов или мыслей, одетых в словесную оболочку.

Оказывается, читая и слыша слова, мы не имеем мыслей – вот в чем драма. Сами по себе значения всех наших письменных и звуковых записей не содержат состояний понимания и мысли, поэтому, собственно, становятся необходимыми изображения изображений. Вы берете какой-либо текст, какую-нибудь фразу того же самого Арто или вы слышите реплику, произнесенную со сцены, и прекрасно знаете, что возможно следующее. Вы можете повторить эту фразу; скажем, герой сказал то-то, вы повторяете и тем самым, казалось бы, говорите то же самое, что сказал он, и как будто понимаете. В действительности же это чистая механика, автоматика, потому что если вы поняли в действительности, то не можете в принципе повторить то, что было сказано, – то, что вы скажете про себя как воспринятое извне, будет всегда ново, всегда другое. Значит нельзя помыслить то, что есть, не помыслив это иначе, – это абсолютный закон нашей духовной жизни. Ведь этим человек отличается от попугая. Пожалуйста, попугай может повторить фразу. Казалось бы, он сказал, повторил то же самое, что было сказано, но это попугай, это механика.

Вот что было проблемой Арто. И я сказал, что он ее пытался разрешить прежде всего в театре. Почему в театре? Я скажу очень парадоксальную вещь и тем самым закончу мою попытку псевдоопределения театра. Итак, мы установили следующее: мы что-то понимаем, видим не путем переноса в нашу голову содержаний и значений письменного текста или устной речи, а лишь при условии, что в нас произошел какой-то новый сознательный опыт, опыт сознания как такового, в котором родилось что-то, что есть то, что было, что уже сказано, но это должно родиться, чтобы быть понятым (это парадокс). Я перед вами в качестве иллюстрации своих собственных мыслей: то, что я говорю – я этого не знаю, я снова пытаюсь сейчас знать то, что знал, то есть снова пытаюсь впасть в то, что я знаю, чтобы было понятно, о чем идет речь, чтобы была понятна эта парадоксальная вещь, что лишь родившись в том, что можно назвать некоторым сознательным опытом, нечто может быть тем, что уже есть. В этом опыте имеют место какие-то вещи, которые можно назвать эмердженциями ((emerge – выясняться)): вспыхивают акты рождения, понимания как рождения, а в родившемся, казалось бы, ничего нового нет, есть то, что думал и говорил Шекспир. Но если случается акт понимания, или мысли, то случается парадоксальное рождение того, что уже есть. И этот сознательный опыт и называется игрой. В случае Арто - это театральная игра, то есть театр есть физическая организация. Поэтому Арто был противником театра диалога, психологического театра, так как прекрасно понимал, что не происходит перехода состояний из уст актера на сцене, из содержания слов, которые он говорит, в голову, в слух сидящего в зале зрителя, что совсем не об этом идет речь. И поэтому дальнейшие психологические изыскания, чисто литературные диалогические ухищрения самого текста пьесы не путь театра. Это ничего не дает. Поэтому иногда в тексте «Театр и его двойник» Арто вдруг неожиданным образом дает театру чисто пространственные определения, словно вся проблема в том, как актеры стоят и двигаются относительно друг друга на сцене, чего мы сразу, конечно, не понимаем. Но здесь имеются в виду те вещи, о которых я говорил, а не простые обыденные значения.

Так вот, эта игра - грозная. Арто на себе знал, и мы тоже можем знать, что создание ситуации, в которой может что-то рождаться (а то, что есть, может быть только снова рождаясь), похоже на то, что происходит в грозовой атмосфере, в каком-то медиуме, в какой-то среде, насыщенной электрическими разрядами, силами, которые вообще несовместимы с физическими способностями человеческого существа, опасны для него, могут его разрывать, раздирать его тело, наносить ему кровоточащие раны. Мысль есть нечто рождаемое в грозе, мысль - событие, а не дедуцируемое и логически получаемое содержание. Здесь я совершенно не имею в виду проблему соотношения рационального и иррационального. Все эти различения для нас не имеют никакого смысла, просто я беру и рассматриваю мысль как органическое образование (как это делал Арто и Ницше на себе ощущал). Мысли, очевидно, есть некоторые духовные организмы, распадающиеся и вновь складывающиеся в той ситуации, которую я и называю грозой.

Тем самым театр - всегда театр театра. В каком смысле? Я даю парадоксальное определение. Есть классическая фраза, в XVI-XVII веках даже ходовая, – «жизнь есть театр», «жизнь есть игра» (более того – «жизнь есть космос»). Даже на одном из портретов Декарта имеется тому подтверждение: есть один его известный портрет, написанный Хальсом, а другой, менее известный - тоже голландского художника, но менее известного (где у Декарта в отличие от хальсовского портрета довольно мягкое лицо), и там подпись, явно выражающая суть декартовского отношения к миру: mundus est fabula - «мир это сказка» (правда, там не добавлено, что это сказка, рассказываемая идиотом). Mundus est fabula, мир - это сказка. А то, что говорится о мире, если, конечно, что-то дельное, – это сказка сказки, в нашем случае - театр театра. Что это значит? Когда я говорил о невозможности мысли, об этих состояниях, которые нельзя иметь, в которые нужно впадать, и что для этого впадения есть специальные машины, или специальная техника (применительно к Арто такая техника - это театр), то имел в виду следующее: в каждом случае речь идет о разоблачении чего-то в качестве изображения или чего-то как изображающего нечто, что вообще не может быть изображено.

Как это сказать? Начнем сначала, попробуем впасть в то, что нельзя иметь формулой. Ведь не существует театра без театральности, не существует такой игры, которая не указывала бы сама на то, что это игра. Очень часто говорят о реализме театра, о том, что актеры что-то изображают, что элемент актерства максимально должен быть стерт, передо мной должно быть то, что он изображает. Это не театр, это все чушь и ерунда. Не существует театра без специальной театральности, без показа того, что то, что есть, - это только актер, изображающий то, что не может быть изображено, что может только быть, что есть, то есть это всегда другое по отношению к изображению. И изображение должно, пытаясь якобы изобразить это, в то же время указывать на самоe себя как лишь изображение того, что нельзя изобразить. Поэтому у Арто всегда lе theatre est son double театр это его двойник, то есть его другое. И в этом смысле мы все актеры в самой жизни, ведь мы все время что-то изображаем, мы не есть, а то, как мы есть, можно лишь показать изображением изображения, то есть только театром театра; тогда происходит катарсис.

Мысль - это то, что невозможно (возможная невозможность), то, что нельзя удержать, нельзя иметь, если случилась (так же как почти что невозможна жизнь как таковая), в это можно снова новым сознательным опытом впасть, и так бесконечно. Так это же не поддается изображению. Возможна такая культура, в которой может существовать запрет даже на попытку изображения неизобразимого. Как вы знаете, в мусульманской культуре существует запрет на изображение. И тогда парадоксальным образом я утверждаю, что европейский театр есть театр, доказывающий невозможность театра, то есть театральные изображения доказывают невозможность изображения того, о чем мы говорим. Вот это было (так я понимаю) то, что внес Арто, тот опыт, который он внес в театр. Я описываю фактически метафизический театр. Но это не интеллектуальный театр. Чем отличается, скажем, поэзия Арто - поэзия, а не только его театр, - от так называемого интеллектуального театра или интеллектуальной поэзии? У Арто нету интеллектуальных тем. То, что происходит или должно было бы происходить на сцене Арто, - это обычные человеческие страсти: кровь, любовь, убийства, понимание, непонимание друг друга, движения каких-то человеческих астероидов, которые сталкиваются с большим скрежетом между собой.

Я сказал, что это как бы прямо с обратной стороны, чем запрет на изображение; допустим, воспрещались изображения Бога, в еврейской культуре, в исламе (в Европе наоборот, казалось бы) запрещены вообще изображения определенного рода. Но интересно, что в смысле мыслительной техники за этим стоит одна и та же идея: есть вообще что-то неизобразимое, и мы в нашем обыденной жизни лишь марионетки чего-то другого. Чтобы показать это, можно устроить театр, театр театра, который позволяет нам впасть (и впадать) по мере самого акта театра сейчас и теперь, а не навсегда, в то, что неизобразимо, чем нельзя владеть и что является чистым состоянием понимания, или мысли.

Если я так мыслю, то, во-первых, мыслю о мысли, о чем-то незримом, и тогда существую. Иными словами, человеческое существование реализуется, исполняется в точках мысли, eсли под мыслью понимать те состояния, о которых я говорил. Значит, с одной стороны, мы мыслим то, что есть, а не изображено, а с другой, мыслить то, что есть, а не изображено, и означает существовать, самому войти в историческое существование, пребыть, стать, а не остаться на полдороге. У Арто хронически появляется мысль о a mi-chemin (в переводе – «на полдороге»). Это одна мысль. А вторая мысль страшная (он ведь на себе все испытывал) – это мысль об avortement. В уродливом переводе на русский язык это «абортивные рождения». Аборты бытия, аборты мысли; в данном случае – естественные аборты (есть искусственные, а это - естественные). L’existence avortee - «абортированное существование», полумысль, полужелание, или, как выражались, velleite (в переводе – «робкая попытка, поползновение»).

В прошлый раз в связи с Прустом я рассказывал об этом velleite. И эту ситуацию физически на себе испытываемой невозможности мысли Арто очень часто описывает как скрежет столкновения абортов (сказать по-русски это не получается, по-грузински - тоже), heurt indescriptible des avortements – «неописуемое столкновение абортов». Представьте абортивных уродов, которые сталкиваются, одна половина мысли сталкивается с другой половиной мысли; они вообще-то родственные, должны были бы как-то соединиться, но – не a propos, и они, обе абортивные, сталкиваются одна с другой. Это и есть то, с чего я начал другими словами, к чему снова выхожу.

Это как бы современное сознание высшей миссии художника. Оно может быть выражено следующими словами: высшая миссия художника (а он есть лишь просто крайний, предельный случай любого человека, любой человеческой миссии, миссии любого человека как ответственного существа) это существовать (речь идет не о длении физического существования, конечно), существовать в смысле бытия. И это сознание распространилось в культуре XX века, потому что это культура, которая знает о смерти, то есть о смертности цивилизации, она знает, что мысль не сама собой разумеется. (Это никогда не разумелось само собой, но не всегда было знание культуры об этом.) И поэтому, к примеру, такой человек, как Мандельштам, мог сказать такую интересную фразу, что существовать - высшее честолюбие художника. В данном случае актом слова, актом краски, актом театрального жеста и постановки пребыть, ввести через себя в полноценное жизненное историческое существование все то, что просит родиться, что стучится в двери бытия, но может остаться на полдороге, может не пребыть и, как говорил тот же Мандельштам, «в чертог теней вернется».

А чертог теней - вещь очень опасная. В литературе это звучит красиво, а в нашей реальной жизни, где мы это еще больше испытываем, может быть просто страшно, хотя мы связи одного с другим не узнаем. Ведь мы в нашей, в данном случае русско-грузинской культуре (поскольку Грузия составляет часть Российской империи), живем жизнью теней, то есть жизнью недородившихся людей, у которых все осталось на уровне полусуществования: у нас ведь не честь, а намерение чести – velleite; у нас ведь не свобода, а намерение свободы; у нас ведь не искренность, а намерение искренности; у нас ведь не мысль, а намерение мысли. Я вращаю вас в лоне очень существенного различения, с которого и начал, хотя в других словах. Возьмем это на примере мысли. Есть две разные вещи: намерение мысли, мысль как она же сама в виде намерения, а есть мысль - событие.

Все осуществления в отличие от полусуществования опосредованы или связаны с определенным искусством, или с техникой, с техносами. В этом смысле, например, искренность есть не психологическое человеческое состояние (оно фальшиво, как мы уже знаем, ибо изображает что-то), а искренность есть искусство: быть искренним можно только посредством труда и искусства. То же самое касается правды, истины. Еще поэт Уильям Блейк говорил в одном из своих мистических прозрений: ни один человек не может прямо от сердца говорить правду. А мы ведь считаем, что «прямо от сердца», и нам достаточно: если есть намерение любви - значит мы любим, если у нас есть позыв искренности - значит мы искренни, если у нас есть позыв чести – значит у нас есть честь.

Ничего этого нет, это все недосуществование. И Арто осознавал, как трудно от досуществования, которое набито этими позывами, перейти в существование. И нам это должно быть ясно, ведь все мы - голоса из лимба неродившихся душ. Термин «лимб» не переводим ни на какой язык, а книжка Арто – на себе физически пережившего эту проблему, сейчас описываемую мною чисто интеллектуально, – которую я принес c cобой, не случайно так и называется, «L’ombilic des Limbes». Кстати, один способ описания не хуже другого, просто Арто можно пожалеть, что он распял себя на кресте этого перехода из лимба в существование. Но как перейти? L’ombilic des Limbes, то есть пуповина лимба. Эта пуповина все-таки соединяет тебя с лимбом, даже когда ты уже вышел из него, особенно потому, что нужно все время впадать, нельзя раз и навсегда выйти, всегда приходится заново впадать в состояние вышедшего из лимба. Значит, есть пуповина, и этот лимб – неродившиеся души, стучащиеся в двери бытия. Я описываю проблему Арто, она у него как бы двойная: с одной стороны, это проблема лирики человеческой души, с другой, - исторического существования, то есть вхождения того, что есть в лирике человеческой души, в историческое существование.

Возьмем лирику человеческой души. В чем здесь дело? Французы говорят «personne ne veut rendre son ame» (это тоже непереводимо ни на грузинский, ни на русский язык) – «никто не хочет отдать свою душу». «Отдать» - уже плохое слово, во французском это, скорее, обнажить, показать, выставить для всеобщего владения и обозрения свою душу. Никто не хочет отдать свою душу. Почему? Из стыдливости? Нет. Почему? По одной простой причине: потому что моя душа – это то, чего я и сам не знаю, и с чем только я, один на один, имею дело, и могу только сам своим трудом в себе кристаллизовать, если мне удастся. Как же я могу тем, чего я сам не имею, поделиться с другими? Невозможно, поэтому никто не хочет отдать свою душу: это его собственный интимный счет перед самим собой, перед тем, чего он сам не знает и что он еще должен ввести в существование, дать форму, дать родиться. Это есть лирика, это лирическая нота нашей души. А с другой стороны, уникальная ответственность есть ответственность, разрешающаяся тем, что это получает существование, входит и полноценно стоит на ногах в мире, на пыльной площади. Представьте себе босую мысль на пыльной площади. Такой была сократовская мысль: жизнеспособная, хоть и босая, стояла она на площади. Но на этом переходе возникает вопрос.

Мы ведь не только лирики в том смысле, что есть что-то, чего мы не можем отдать другим или показать другим, обнажиться перед другими, просто потому, что мы сами перед этим бессильны, беспомощны и еще не знаем, сами должны узнать. И в этом, кстати, состоит и крах любой гуманистической демократической фразеологии по отношению к культуре. Она вся строится на предположении (особенно в ее социалистическом варианте), что культура есть что-то, чем можно владеть, и что, следовательно, раз владеешь этим как предметом потребления, это можно делить и желательно поровну. Так ведь? А действительная культура, или действительно аристократичный дух в глубоком смысле этого слова, в духовном смысле этого слова, означает, что нельзя поровну поделить (и вообще поделить) то, чего нету и что может быть только завоевано или не завоевано с большим риском и опасностью в том интимном отношении, которое никто из нас на всеобщее обозрение изнутри самого себя не выставит (никто не хочет отдать свою душу).

Чему мы можем на этом переходе доверить это состояние? Письму, слову, жесту? Это проблема, потому что можно доказать и показать, что доверить ничему нельзя (Платон говорил: как можно вообще говорить то, что думаешь?). То, что должно быть а propos, то сложное состояние (которое я описывал) – вот если это подумаешь, – чему можно было бы доверить? Слову? Нельзя. Письму? Тем более нельзя (Платон говорил: как можно вообще что-то писать?). Жесту? Как? Жест ведь тоже изображение, а изображение неуместно. Но посмотрите, до чего мы дошли в этих состояниях. Ведь дело в том, что наша жизнь - российская жизнь и грузинская тоже - не поддается классическому театральному изображению, потому что там есть еще ряд фантомов, через которые надо пройти, чтобы был театр театра, то есть чтобы разрушить театральным показом изображенность чего-то и показать на минуту то, что нельзя было изобразить. Ведь театральная постановка есть разрушение изображения того, что не должно было быть изображено, и шанс для неизобразимого случится на сцене, поскольку реальность - это всегда другое по отношению к сцене, или сцена есть какие-то фигуры другого, разыгрываемого на наших глазах. Но они должны быть построены так, чтобы другое собственнолично выступило перед нами. Вот задача театра Арто, и почему она больше доверяла крику и жесту, причем сильному жесту, чем словам или сообщению чего-то содержанием слов.

Насколько мы театральны! У нас это в квадрате. Скажем, в грузинской или в русской пьесе невозможно изобразить вора по одной простой причине: потому что в самой жизни вор играет вора. Вы прекрасно знаете тип блатного. Возьмите его мимику, этого не существует в Европе, там воры - профессионалы, они воруют, а не играют воров. А русский блатарь или ჩვენი რამკიანი ქურდი - посмотрите на его мимику, как он играет вора. Это не исключает того, что он реально вор, нет. Я говорю о другом. И попробуйте теперь в пьесе изобразить вора, который играет вора. Он уже играет. Значит, ваша изобразительная задача - другая, вы не можете воспроизводить характер. Какие воровские характеры вы можете ввести в грузинский спектакль? Не можете. Американского гангстера можно ввести, французского бандита тоже. Я видел несколько прекрасных фильмов с Аленом Делоном. Мельвиль сделал немного фильмов, из них - несколько полицейских. Один из них – «Самурай» - в жестком американском стиле черного детектива, где одинокий герой стоит перед лицом враждебных сил и разыгрывается, как по нотам, почти что греческая трагедия. Он профессионал, он не играет вора или бандита. Он бандит.

Вернусь к проблеме. Чему мы можем доверить это состояние: письму, слову, жесту? Ницше, cходя с ума, подписывался ​​ «Распятый на кресте» - Der Gekreuzigte, а все тексты уже в безумии написанные Арто, а он десять лет пробыл в психиатрической клинике и лежал в психиатрической клинике, когда случилось то, что он предсказывал – на улицы Парижа вошли немецкие войска…

Вернусь к сценическим механизмам изображения: Арто фактически имел в виду, что нужна сильно сбитая, сильно структурированная, сильно сцепленная машина, чтобы вообще могло случиться состояние понимания в голове человека - в голове актера и в голове зрителя. Это театр насилия, или театр жестокости, потому что только жестокость может до конца изгнать изображения того, что нельзя изображать. Только жестокость. Но Арто добавлял все время - ни в коем случае не в реальности, тогда теряется весь смысл. Вся кровь и насилие есть кровь и насилие в построении изображения, разрушающего изображение, а если мы этого не сделаем, не пройдем через эти катарсисы в наших собственных культурах, то в реальности все случится реально, то есть все это произойдет буквально. Он предупреждал об этом в тридцатых годах, еще до фашизма. И потом все это случилось: в Париж вошли немецкие войска.

Ведь немецкие мифы, в частности немецкий расовый миф, или советский социальный миф, - все они разыгрались в реальности. Немцы вкатились в свой расовый миф, причем со всеми атрибутами театра, который только театр: факельные шествия, драматические изображения сжигания книг. Каких только театральных знаков у них не было! Тайные ложи СС с очень возвышенной идеологией; символическое восхождение на Эльбрус, совершенно бессмысленное в военном отношении, но абсолютно значимое символически; водружение свастики на Эльбрусе как символа воссоединения немцев со своей исконной родиной, потому что, как известно, вся белая раса произошла с Кавказа. И в американском языке в отличие от английского caucasian означает «белый», человек белой расы.

У нас же по линии социального мифа (какая разница, расовое или социальное превосходство, то есть деление на группы, структура абсолютно та же самая) вкатились в состоянии хронической гражданской войны. Ведь чем характеризуется сегодняшний день? Тем, что если у одного из французских авторов было название «Троянской войны не будет», то возможна какая-то советская пьеса под названием «Гражданская война продолжается». У нас гражданская война, со всей театральной атрибутикой, со всеми соответствующими позами и так далее, сменила гражданское состояние людей.

Так вот, я говорю, что бедный Арто уже сидел в сумасшедшем доме, а на улицы Парижа вошли призраки его собственных предсказаний и предвидений. Повторяю: или вы разыграете все это в своем воображении и справитесь тем самым с определенными силами, или эти силы - кровь и насилие - будут не в театре, а в реальности. Так оно и случилось. И вот это – ощущение разницы между миром полноценных существований и миром несуществования на пороге изображения, который отделяет один мир от другого; чтобы нечто, имеющее порыв к существованию, стало не абортом, не просто лирикой, а стало бы на ноги, вошло бы в историческое существование, нужна техника, аппарат. Такими аппаратами являются искусство, философия, мысль и тому подобное. Есть такие аппараты, аппараты таких событий, но это аппараты событий, а не просто сумма знаний. Возьмем философию. Она не есть сумма знаний, вообще мысль не может быть суммой, которую можно передать кому-нибудь другому. Это что-то, с чем можно работать – его собственная сила, крепко сцепленная машина может породить, индуцировать в голове какой-то переход, какой-то опыт, какое-то наше впадение в мысль, в понимание, в любовь, в чувство и так далее. Ведь нельзя иметь чувство само по себе – захотел волноваться и заволновался. Невозможно. Иногда как пень стоишь перед тем, что, абстрактно говоря, должно было бы тебя волновать, но не волнует. Почему? А другого волнует. Почему? Один и тот же предмет. Видимо, здесь вся причинная структура универсума действует иначе.

Эта нота различения промелькнула и в русской литературе. Она началась у Гоголя и уже в современности завершилась - эту ноту продолжил Набоков. Набоков очень чувствителен к голосам неродившихся душ и к условиям, выполняя которые, такие души могли бы рождаться, переходить из лимба в рождение. Поэтому он очень чувствителен к фантасмагориям Гоголя, у которого впервые появляется потусторонняя лирика недоделанных людей - неродившихся или уже умерших, начинающих жить после смерти. И в двадцатые годы в советской литературе чисто литературную линию (то есть достойную линию, когда люди действительно работают со словом, чтобы решать какие-то задачи) продолжала, например, так называемая школа обэриутов: Введенский, Хармс, Бахтерев, Заболоцкий частично, с другой стороны, Платонов, Булгаков, Зощенко и другие. Они через язык дали запись (некоторые из них даже в абсурдном театре; первая попытка театра абсурда была у Хармса, например) голосов душ, оставшихся в лимбе, голосов того, что нам говорит из лимба неродившихся душ. Так Платонов следовал одному только гению языка, сам лично ничего особенно не понимая. Когда ему приходилось рефлексивно говорить о себе и о своем творчестве, это был обычный советский человек с той же степенью тупости и непонимания, как и любой другой. А в языке, то есть в творчестве, следуя гению и стихии языка, он показывал, давал понять страшную картину потустороннего мира, в котором живут, казалось бы, люди, но они получеловеки. Они человечны в попытке, в позыве к человечности и живут в языке. В «Чевенгуре» лошадь, на которой едет герой, зовется «Пролетарская революция», а на груди и в сердце он носит портрет Розы Люксембург, – это означает возвышенную любовь. Это идиоты возвышенного; не просто идиоты, это категория идиотов возвышенного.

Кстати эта категория началась с Достоевского. К упомянутым мною героям и мученикам - Арто и Ницше - нужно добавить и его. Интересно, что он первым пометил то, что в дальнейшем должно было развиться, - появление типа неописуемого человека, которого он сначала пытался писать, как Дон-Кихота. Но логика языка привела его к тому, что у него вдруг получился тот, кто поначалу носил фамилию Картузов в набросках к повести, потом уже в романе «Бесы» этот тип получил фамилию Лебядкин. В варианте Картузова он, любящая красоту полудуша в лимбе, в лимбе прекрасного, возвышенного, влюбился в проехавшую мимо него на лошади великолепную даму, амазонку на лошади. И потом по любви возвышенной, но любви неродившегося человека Лебядкин уже получил и право (он заимел его актом своей любви) на предмет любви: я люблю - значит мне уже полагается. Например, советский человек любит Испанию, она ему полагается, потому что он Испанию лучше понимает, чем сами испанцы. Вы знаете этот феномен российской любви ко всему миру. Скоро во всей вселенной не уцелеет ни один предмет от этой всеразрушающей любви. Такой вот любовью любит Картузов в восьмидесятые годы прошлого века. (Потом эта дама упала с лошади и сломала ногу, и он написал: «Краса красот сломала член».) Эта та лирика, которую потом развили (вы, наверное, помните абсурдные стихи о тараканах) обэриуты в русской поэзии.

Давайте на этом и закончим. Я завершил, по-моему, круг.

20  ​​ ​​ ​​​​ Чехов пишет

В. Г. КОРОЛЕНКО

20 апреля 1902 г. Ялта.

Дорогой Владимир Галактионович, жена моя всё еще больна, и я никак не подберу своих мыслей, чтобы написать Вам как следует. Во вчерашнем письме я спрашивал Вас, не увидимся ли мы в апреле или начале мая. Мне кажется, что нам удобнее действовать сообща, и надо сговориться. Мнение Ваше, изложенное в письме к А. Н. Веселовскому, я разделяю вполне, и мне кажется, что на заседании 15 мая, если только оно будет. Вы могли бы сказать слова два-три и от моего имени. Если до 15 мая мы не увидимся, тогда придется списаться.

У моей жены высокая температура, лежит на спине, похудела. О чем Вы говорили с ней в Петербурге? Она горько жалуется, что всё позабыла.

Крепко жму руку. Будьте здоровы и благополучны.

Ваш А. Чехов.

21  ​​​​ Чехов пишет

ЧЕХОВЫМ

21 апреля (3 мая) 1891 г. Париж.

21 апрель. Париж.

Сегодня Пасха. Стало быть, Христос воскрес! Это первая Пасха, которую провожу я не дома.

Приехал я в Париж в пятницу утром и тотчас же поехал на выставку. Да, Эйфелева башня очень, очень высока. Остальные выставочные постройки я видел только снаружи, так как внутри находилась кавалерия, приготовленная на случай беспорядков. В пятницу ожидались волнения. Народ толпами ходил по улицам, кричал, свистал, волновался, а полицейские разгоняли его. Чтобы разогнать большую толпу, здесь достаточно десятка полицейских. Полицейские делают дружный натиск, и толпа бежит, как сумасшедшая. В один из натисков и я сподобился: полицейский схватил меня за лопатку и стал толкать вперед себя.

Масса движения. Улицы роятся и кипят. Что ни улица, то Терек бурный. Шум, гвалт. Тротуары заняты столиками, за столиками - французы, которые на улице чувствуют себя, как дома. Превосходный народ. Впрочем, Парижа не опишешь, отложу его описание до моего приезда.

25  ​​​​ Чехов пишет

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

25 апреля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Федор Дмитриевич!

Простите, немного запаздываю ответом на Ваше письмо. Причин тому много, главная - болезнь жены. Здесь, в Ялте, она заболела по-настоящему, температура доходила до 39, были боли, не дававшие ей спать в течение целой ночи; теперь ей полегчало, но все же с постели она не встает и лежит на спине. Очень похудела.

На Ваше приглашение - сотрудничать в «Мире божием» - отвечаю полным моим согласием. Буду у Вас сотрудничать с удовольствием, и остановка только за здоровьем. Уж очень я раскис в последнее время; никогда я так не болел, как в минувшую зиму, и только недавно стал поправляться, хотя за последние 4-5 дней кашель мой опять усилился. Ну, авось обойдется. Если всё будет благополучно, то в сентябре напишу Вам, начал ли я работать или нет.

Вы писали мне про Э. Л. Радлова. Я каждый день поджидал его - и не дождался. Вероятно, он слышал в Ялте, что у меня в доме больная, и постеснялся. Если так, то очень жаль.

Позвольте пожелать Вам всего хорошего. Жена кланяется и шлет привет.

Искренно преданный А. Чехов.

Чехов пишет

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

25 апреля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Федор Дмитриевич!

Простите, немного запаздываю ответом на Ваше письмо. Причин тому много, главная - болезнь жены. Здесь, в Ялте, она заболела по-настоящему, температура доходила до 39, были боли, не дававшие ей спать в течение целой ночи; теперь ей полегчало, но все же с постели она не встает и лежит на спине. Очень похудела.

На Ваше приглашение - сотрудничать в «Мире божием» - отвечаю полным моим согласием. Буду у Вас сотрудничать с удовольствием, и остановка только за здоровьем. Уж очень я раскис в последнее время; никогда я так не болел, как в минувшую зиму, и только недавно стал поправляться, хотя за последние 4-5 дней кашель мой опять усилился. Ну, авось обойдется. Если всё будет благополучно, то в сентябре напишу Вам, начал ли я работать или нет.

Вы писали мне про Э. Л. Радлова. Я каждый день поджидал его - и не дождался. Вероятно, он слышал в Ялте, что у меня в доме больная, и постеснялся. Если так, то очень жаль.

Позвольте пожелать Вам всего хорошего. Жена кланяется и шлет привет.

Искренно преданный А. Чехов.

M. П. ЧЕХОВОЙ

25 апреля 1902 г. Ялта.

Милая Маша, сейчас говорил в телефон гурзуфский учитель: дача для Фейгина считается с 1 мая.

Ольге гораздо лучше, она ожила, и есть надежда, что завтра или самое позднее - послезавтра доктор позволит ей ходить. Температура нормальная, ест много.

Нового ничего нет. Будь здорова.

Твой А. Чехов.

Это письмо повезет в Москву Константин Сергеевич.

29  ​​​​ Чехов пишет

Л. А. АВИЛОВОЙ

29 апреля 1892 г. Мелихово.

29 апр. Ст. Лопасня.

Уважаемая Лидия Алексеевна, отродясь я не писал стихов. Впрочем, раз только написал в альбом одной девочке басню, но это было очень, очень давно. Басня жива еще до сих пор, многие знают ее наизусть, но девочке уже 20 лет, и сам я, покорный общему закону, изображаю уже из себя старую литературную собаку, смотрящую на стихоплетство свысока и с зевотой. Вероятно, под моей вывеской пишет однофамилец или самозванец. Чеховых много.

Да, в деревне теперь хорошо. Не только хорошо, но даже изумительно. Весна настоящая, деревья распускаются, жарко. Поют соловьи и кричат на разные голоса лягушки. У меня ни гроша, но я рассуждаю так: богат не тот, у кого много денег, а тот, кто имеет средства жить теперь в роскошной обстановке, какую дает ранняя весна. Вчера я был в Москве, но едва не задохнулся там от скуки и всяких напастей. Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине моей «Попрыгуньи» («Север» № 1 и 2), и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика - внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор и живет она с художником.

Кончаю повесть, очень скучную, так как в ней совершенно отсутствуют женщина и элемент любви. Терпеть не могу таких повестей, написал же как-то нечаянно, по легкомыслию. Могу прислать Вам оттиск, если буду знать Ваш адрес после июня.

Хочется написать и комедию, но мешает сахалинская работа.

Желаю Вам всего хорошего; главное - будьте здоровы.

Да! Как-то писал я Вам, что надо быть равнодушным, когда пишешь жалостные рассказы. И Вы меня не поняли. Над рассказами можно и плакать, и стенать, можно страдать заодно со своими героями, но, полагаю, нужно это делать так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее выходит впечатление. Вот что я хотел сказать.

Искренно преданный

А. Чехов.

29  ​​​​ Чехов пишет

А. Ф. МАРКСУ

29 апреля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Адольф Федорович!

Я получил 200 р. за «Архиерея», приношу Вам сердечную благодарность. Подписанное условие при сем возвращаю.

Желаю Вам всего хорошего.

Искренно Вас уважающий

А. Чехов.

К. П. ПЯТНИЦКОМУ

29 апреля 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Константин Петрович!

Г-жа Мачтет была у меня на днях и просила написать Вам, что в середине мая она побывает у Вас, чтобы попросить совета насчет издания сочинений покойного Григория Александровича.

Желаю Вам всего хорошего, крепко жму руку.

Преданный А. Чехов.

В Ялте теперь тепло и зелено.

Май

1  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

1 мая 1902 г. Ялта.

Милая Маша, дача для Ф<ейгина> считается с 1 мая, и я уже дал 30 руб. задатка.

Ольга чувствует себя лучше, сегодня уже сидела в кресле. Л. А. уезжает в пятницу.

В понедельник есть пароход, тот самый, на котором ты уехала. Привези колбасы, икры, мармеладу, конфект и еще чего-нибудь.

Сегодня ночью был пожар: сгорел дом немножко повыше того дома, который строил Шаповалов и который тоже горел. Дождей нет. Всё благополучно. Мать здорова.

Желаю тебе всего хорошего.

Твой Antoine.

4  ​​​​ Чехов пишет

И. А. БУНИНУ

4 мая 1902 г. Ялта.

Милый Иван Алексеевич, простите, голубчик, нечаянно распечатал письмо на Ваше имя, полагая, что оно адресовано мне. Простите! Не моя в том вина. Я виноват только в том, что отклеил марки.

Нового ничего нет. Жена поправляется. После 20-го приеду в Москву. Дождей нет, пылища гнусная.

Получил от Бальмонта письмо.

Крепко жму руку и еще раз прошу прощения.

Ваш А. Чехов.

5  ​​​​ Чехов пишет

В. Г. КОРОЛЕНКО

5 мая 1902 г. Ялта.

Ольга Леонардовна больна, приехать нельзя. Телеграфируйте из Петербурга.

Чехов.

7  ​​​​ Чехов пишет

К. Д. БАЛЬМОНТУ

7 мая 1902 г. Ялта.

Дорогой Константин Дмитриевич, за Ваше милое письмо да благословят Вас небеса! Я жив, почти здоров, но всё еще сижу в Ялте и буду сидеть долго, так как больна моя жена. «Горящие здания» и второй том Кальдерона получил и благодарю Вас безгранично. Вы знаете, я люблю Ваш талант, и каждая Ваша книжка доставляет мне немало удовольствия и волнения. Это, быть может, оттого, что я консерватор.

Пьесу в переводе Вашей жены тоже получил, уже давно, и переслал в Художественный театр. Пьеса мне понравилась, она современна, но только излишне, деланно сурова; и, пожалуй, ее не пустит цензура.

Я завидую Вам. Живите себе подольше в милом Оксфорде, работайте, утешайтесь и изредка вспоминайте про нас, живущих серо, вяло и скучно.

Будьте здоровы, да хранят Вас херувимы и серафимы. Пишите мне еще, хоть одну строчку.

Ваш А. Чехов.

О. Р. ВАСИЛЬЕВОЙ

7 мая 1902 г. Ялта.

Наконец-то Вы прислали письмо, многоуважаемая Ольга Родионовна! Теперь больна моя жена, и раньше 20 мая мне не удастся выбраться в Москву; но как только я попаду туда, то тотчас же поговорю обстоятельно с П. И. Куркиным и напишу Вам. А было бы еще лучше, если бы и Вы около 25-28 мая были в Москве. Мы бы вместе потолковали с докторами и решили бы окончательно, что Вам надлежит предпринять, можно ли или нужно еще ждать и т. д. Во всяком случае напишите мне еще в Ялту, когда Вы будете в Москве и ждать ли мне Вас.

Моя мать очень любит Вас и часто вспоминает. Она была бы рада повидаться с Вами.

Как Ваши дела, как успехи? Желаю Вам всего хорошего, главное здоровья - Вам и Вашим милым девочкам. В Москве я буду жить на Неглинном проезде, д. Гонецкой. Это там, где бани. Не подумайте, что я поступил в банщики.

Крепко жму руку. Ваш А. Чехов.

ИЗДАТЕЛЯМ «REVUE BLANCHE»

7 мая 1902 г. Ялта.

Yalta, 7/20 mai, 1902.

A Messieurs les Editeurs de la «Revue blanche»

Messieurs,

J'apprends avec plaisir que vous allez publier en francais quatre de mes nouvelles: «Un Meurtre», «Paysans», «L'Etudiant» et «Maitresse d'ecole» dans la traduction de Mademoiselle Claire Ducreux.

Cette traduction m'a ete soumise et j'ai pu en apprecier les tres rares merites de sobre elegance et de fidelite scrupuleuse.

Je suis heureux de vous envoyer ma pleine et entiere approbation.

Veuillez agreer l'assurance de mon profond respect.

Anton Tchekhov.

ПЕРЕВОД:

Издателям «Ревю бланш»

Милостивые государи, я с удовольствием узнал, что вы собираетесь издать на французском языке четыре моих рассказа: «Убийство», «Мужики», «Студент» и «Учительница» в переводе мадемуазель Клэр Дюкре.

Этот перевод был мне вручен, и я смог оценить его чрезвычайно редкие качества - строгое изящество и исключительную точность.

Я счастлив передать Вам мое полное одобрение. Примите уверение в моем глубоком уважении.

Антон Чехов.

10  ​​ ​​ ​​​​ Ещё одно событие: Фархад Агамалиев, друг жены (его жена Лена - университетская подруга Люды), решил мне помочь и пригласил в редакцию журнала «Театр».

Конечно, это не тот журнал, где, к примеру, печатается Швыдкой со своими огромными, прекрасными статьями (я вижу, что они лучше других статей).

Тот журнал «Театр» обожаю, потому что когда-то мечтал посвятить театру всю жизнь.

​​ А то почему же припёрся в университетскую театральную студию?

Жаждал сцены, да ещё как жаждал-то!

Бывалоча, из театра без слёз не выходил.

Попробовать себя в журналистике!

Вот уж эксперимент!

Фархад много лет работал в «Известиях», сценарист, и я даже не знаю, кто он ещё, потому что у него необычайный нюх на то, каким надо быть, чтобы зарабатывать деньги.

Надо ли говорить, что прочих людей он просто презирает?

А тут ещё армяно-азербайджанский вопрос, так он ещё и армян не любит.

Так вот смотришь на людей вблизи и понимаешь, как много в их жизни значит неприязнь и социальная борьба.

Я бы предпочёл нейтралитет, но раз Фархад настаивает, то армяне мне всё-таки ближе как единоверцы.

Буча вокруг этой свары древних племён мне не очень понятна.

Я даже уверен, что не могу её понимать: кишка тонка.

Я мало знаю, и я не могу знать много!

Неужели все «нацмены» такие?

О русских всегда говорит с неприязнью, как будто его чем обидели.

«Русские думают, что мы им обязаны всем! Даже писать сидя - и тому они нас научили!».

Всех обозлил и разделил армянский геноцид.

Теперь, уважая армян, нельзя почитать турок, а значит, и их родственников из Азербайджана.

11  ​​​​ Чехов пишет

П. Ф. ИОРДАНОВУ

11 мая 1902 г. Ялта.

Многоуважаемый Павел Федорович, посылаю немного книг для библиотеки. Они, вероятно, уже пришли в Таганрог.

Родился я в доме Болотова (так говорит моя мать) или Гнутова, около Третьякова В. Н., на Полицейской улице, в маленьком флигеле во дворе. Дома этого, вероятно, уже нет.

С книгами посылаю Вам две фотографии Леонида Андреева, беллетриста.

Если бы в Таганроге была вода или если бы я не привык к водопроводу, то переехал бы на житье в Таганрог. Здесь в Ялте томительно скучно, от Москвы далеко, и трудно ходить пешком, так как, куда ни пойдешь, везде горы. Когда в Таганроге устроится водопровод, тогда я продам ялтинский дом и куплю себе какое-нибудь логовище на Большой или Греческой улице.

Желаю Вам всего хорошего, крепко жму руку. У меня не всё благополучно: заболела в Петербурге жена, ее привезли в первый день Пасхи, сносили с парохода на руках - и только теперь она стала поправляться. Дождей в Ялте нет и, вероятно, не будет. У Толстого, по-видимому, брюшной тиф.

Будьте благополучны.

Ваш А. Чехов.

24  ​​​​ Чехов пишет

О. М. СОЛОВЬЕВОЙ

24 мая 1902 г. Ялта.

Многоуважаемая Ольга Михайловна!

Завтра я уезжаю в Москву. Посылаю Вам проект письма; если Вы одобрите, то перепишите и пришлите мне по адресу; Москва, Неглинный проезд, д. Гонецкой, а я передам его Умову. О том, что скажет мне президент, я сообщу Вам тотчас же.

Будьте здоровы и веселы, желаю Вам чудесного лета, здоровья и хорошего расположения духа.

Преданный А. Чехов.

Возвращусь в июле.

«Его превосходительству господину президенту императорского Московского Общества испытателей природы Николаю Алексеевичу Умову.

Господин президент!

Обращаюсь через Ваше посредство в императорское Московское Общество испытателей природы со следующим предложением. Желая увековечить память действительного статского советника инженера Владимира Ильича Березина каким-либо полезным для науки учреждением, я остановилась на мысли устроить в своем имении близ Гурзуфа на берегу Черного моря Биологическую станцию, в которой бы находили приют и могли заниматься наукой приблизительно 20-30 лиц, окончивших курс в высших учебных заведениях и затем избравших себе специально научную карьеру.

Я желала бы, чтобы Биологическая станция имени Березина была широко открыта для всех лиц, посвятивших себя научной деятельности, и чтобы занимающиеся находили на станции не только все необходимые научно-вспомогательные пособия, но также имели бы там и квартиры.

С этою целью я намереваюсь построить станцию и при ней квартиры для занимающихся и снабдить станцию всем необходимым для занятий и предлагаю императорскому Московскому Обществу испытателей природы, как старейшему русскому обществу натуралистов, выработать план постройки станции, составить устав, ходатайствовать перед правительством о разрешении открыть станцию и присвоить ей имя В. И. Березина, а затем принять станцию в свое полное заведование.

Помимо постройки и оборудования станции я ассигную триста тысяч рублей на ее содержание.

Ольга Соловьева.

Мой адрес: Гурзуф, Таврич. губ.».

25  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

25 мая 1902 г. Севастополь.

Милая Маша, возьми у меня в рукомойнике белом голубую плевальницу и отдай ее Альтшуллеру с просьбой довезти до Москвы и передать мне. Затем, накануне моего отъезда принесли окладные листы, кажется, на 6 руб. и на 9 коп., оба они у меня на столе; присоедини их к тем листам, что у тебя есть, и пошли в казначейство. Еще одно: Ольга просит тебя взять у матери на столе ее бинокль и отдать Альтшуллеру, чтобы довез. Всё благополучно. Будь здорова.

Твой Антон.

29  ​​​​ Чехов пишет

H. И. КОРОБОВУ

29 мая 1902 г. Москва.

Милый Николай Иванович, я в Москве; пробуду здесь недели три. Адрес: Неглинный проезд, д. Гонецкой, кв. 21 (вход со Звонарского пер.). Очень бы хотелось повидать тебя.

Твой А. Чехов.

M. П. ЧЕХОВОЙ

29 мая 1902 г. Москва.

М. П. Чеховой.

Милая Маша, в Москве очень жарко, жарче, чем в Ялте. Квартира мне понравилась, всё хорошо, за исключением венков с лентами и картин. Гости одолевают.

Вчера был доктор Варнек, осматривал Ольгу и приказал оставаться три недели в Москве, лежать, а затем ехать во Франценсбад.

Простые письма прикажи опускать в почтовый ящик, как я уже говорил тебе, а заказные пусть Арсений возвращает почтовому чиновнику с просьбой отсылать в Москву; пусть он говорит на почте, что я скоро возвращусь. Присылай только письма, газеты же и книги удерживай в Ялте; посылки, буде они будут получены, тоже удерживай.

Жду плевальницу.

Ну, будь здорова. Я, вероятно, не поеду во Франценсбад, не хочу. Вернусь в Ялту.

Поклон и привет мамаше и всем. Ваня уехал на Унжу. Приходил Членов.

Твой Антон.

31  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

31 мая 1902 г. Москва.

Милая Маша, пишу это в столовой перед ужином. В гостиной Немирович и Вишневский читают пьесу, Ольга лежит и слушает, я не знаю пьесы, и потому мне скучно.

15 или 16-го июня, если всё будет благополучно, я поеду с Саввой Морозовым в Пермь - это путь по Волге и по Каме. Ольга уедет во Франценсбад, где пробудет 4-6 недель. Теперь она лежит с утра до вечера, жалуется на боли в животе.

Сегодня получил от тебя 500 р. и письмо. Ты пишешь, что по вечерам качаешь насос; пожалуйста, делай это осторожно, становись всякий раз на доску; я боюсь, как бы земля не обвалилась, ведь бревна, которыми покрыта яма, уже не свежи, пожалуй сгнили.

Письма продолжай высылать в Москву, пока не напишу. И после 15-го высылай.

Ну, будь здорова и благополучна. В Ялту едут Лика и Санин, ее муж. Поклонись мамаше и Марьюшке, Поле и всем прочим.

Твой Antoine.

Июнь

1  ​​​​ Чехов пишет

А. Л. ВИШНЕВСКОМУ

1 июня 1902 г. Москва.

Александр Леонидович, голубчик, Ольга заболела, приходите к нам поскорей.

Ваш А. Чехов.

А. И. КНИППЕР

1 июня 1902 г. Москва.

Милая Мама, у Ольги разболелся живот, она плачет. Нельзя ли сегодня пригласить Штрауха или какого-нибудь другого тебе известного врача?

Желаю всего хорошего.

Твой Антон.

2  ​​​​ Чехов пишет

A. M. ПЕШКОВУ (M. ГОРЬКОМУ)

2 июня 1902 г. Москва.

Милый Алексей Максимович, Ваше письмо получил я в Москве, где живу уже 6-й день. Приехать в Арзамас никак нельзя, ибо жена моя Ольга очень больна. Последнюю ночь она мучилась сама, около нее мучились другие; завтра отправляю ее в лечебницу Штрауха, потом во Франценсбад.

Напишите мне, голубчик, еще хоть строчку. Адрес: Москва, Неглинный пр., д. Гонецкой. На днях я виделся с одним господином, который знаком с Плеве и знает его; говорил он, что скоро Вас освободят от надзора. Насколько это верно, судить не берусь, но думаю, что если в Арзамасе есть речка, есть сад, то можно и с надзором помириться.

Екатерине Павловне, Максимке и девочке нижайший поклон и сердечный привет. Крепко жму Вам руку и обнимаю Вас. Вчера был у меня бывший певчий, сегодня придет обедать. Он очень хороший человек, очень талантливый и интересный.

Накануне моего отъезда из Ялты был у меня Короленко. Мы совещались и, вероятно, на сих днях будем писать в Петербург, подаем в отставку.

Еще раз кланяюсь низко.

Ваш А. Чехов.

M. П. ЧЕХОВОЙ

2 июня 1902 г. Москва.

Милая Маша, у нас опять беда. Вчера под Троицу, в 10 час. вечера, Ольга почувствовала сильные боли в животе (более сильные, чем у нее были в Ялте), начались стоны, крики, плач, доктора все разъехались по дачам (накануне Троицы), все знакомые тоже разъехались… Спасибо, Вишневский явился в полночь и стал бегать по докторам… Всю ночь промучилась Ольга, сегодня утром был доктор; решено уложить ее в лечебницу Штрауха. В одну ночь она сильно осунулась и похудела.

Вчера был у меня священник Петров, известный петербургский. Видел С<киталь>ца, того, что был у нас в Ялте, ужинал - в пенсне. В Москве очень жарко.

Ваня уехал на Унжу.

Как я теперь буду, куда поеду и когда выеду из Москвы - неизвестно. Всё перевернулось.

Анна Ивановна почему-то чувствует себя виноватой, у нее такое выражение. Всю ночь она разыскивала докторов.

Буду писать. А пока будь здорова. Поклон мамаше.

Твой Antoine.

У Ольги всё та же болезнь, которая протянется, вероятно, года два.

3  ​​​​ Чехов пишет

П. И. СТЕФАНОВСКОМУ

3 июня 1902 г. Москва.

Многоуважаемый Павел Иванович, я в Москве. Если Вы тоже в Москве, то не найдете ли возможным пожаловать ко мне? Мой адрес: Неглинный проезд, д. Гонецкой, кв. 21 (вход со Звонарского пер.).

Желаю Вам всего хорошего.

Уважающий Вас А. Чехов.

3 июнь 1902.

На обороте: Здесь. Его высокоблагородию

Павлу Ивановичу Стефановскому. Уг. Рождественки и Варсонофьевского, д. Прибылова, кв. 3.

M. П. ЧЕХОВОЙ

3 июня 1902 г. Москва.

Милая Маша, Ольге легче, но лежать ей придется еще немало. Как бы ни было, около 15-го июня или около 20-го я уеду с Саввой Морозовым по Волге и по Каме до Перми и обратно. Ольга, когда ей станет лучше, поедет во Франценсбад.

Будь здорова, поклонись мамаше. Буду писать тебе почти каждый день.

Твой Antoine.

3 июнь, Понедельник.

4  ​​​​ Чехов пишет

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

4 июня 1902 г. Москва.

Многоуважаемый Федор Дмитриевич, обращаюсь к Вам с большой и очень скучной просьбой. Максим Горький послал в «Мир божий» «Историю одного поручения» - повесть Петрова. Будьте добры, напишите мне, принята ли эта повесть, будет ли она напечатана. У меня сегодня был автор (земский врач) и просил навести справки. Кстати сказать, Петров не новичок в литературе, он печатался уже.

Я в Москве. Приехал сюда с женой, рассчитывая прокатиться по Волге, но вышло что-то совсем неожиданное и несообразное: жена О<льга> Л<еонардовна> вдруг опять заболела. Она лежит, неизвестно, когда встанет, а когда встанет, ее пошлют во Франценсбад. Таким образом лето мое можно считать если не испорченным, то сильно попорченным.

Короленко был у меня в Ялте; мы поговорили и пришли к решению, к сожалению неизбежному - уйти.

Крепко жму руку и шлю сердечные пожелания.

Искренно преданный А. Чехов.

П. Ф. ИОРДАНОВУ

4 июня 1902 г. Москва.

Многоуважаемый Павел Федорович, Ваше письмо я получил в Москве, где проживаю в настоящее время. У меня больна жена, я сижу дома и потому, к сожалению, не могу сам в скором времени побывать в лучших местных библиотеках и познакомиться с каталогами; пока я поручил это одному здешнему профессору. Пока скажу Вам только одно: отдел «Театральные пьесы» не нужен, он должен войти в «Словесность». Для театральных пьес в библиотеке должен находиться особый каталог, в котором произведения указаны не по авторам, а по своим названиям. Такой каталог я пришлю Вам (от Общества драматических писателей), Вы прикажете подчеркнуть в нем синим карандашом те пьесы, какие у Вас в библиотеке имеются, вот и всё. Кстати замечу, что каждую пьесу нужно переплетать отдельно или совсем не переплетать.

Мой московский адрес: Неглинный пр., д. Гонецкой. Желаю Вам всего хорошего, крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

В Москве жарко.

5  ​​​​ Чехов пишет

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

5 июня 1902 г. Москва.

Милый Виктор Александрович, жена больна, лежит, не могу прийти к тебе, а очень хочется повидаться. Не завернешь ли как-нибудь ко мне мимоходом? Я на Неглинной в доме Гонецкой. Если жене полегчает и если ничто не помешает, то завтра вечером поеду в Сокольники - там, говорят, устраиваются недурные гулянья. Ольга шлет тебе поклон.

Будь здоров. Ответь мне на сие письмо, как живешь и проч.

Твой А. Чехов.

Среда, 5 июня.

На обороте: Здесь. Виктору Александровичу Гольцеву. ​​ Редакция «Русской мысли».

Ваганьковский пер., д. Аплаксина.

Л. В. СРЕДИНУ

5 июня 1902 г. Москва.

Дорогой Леонид Валентинович, в Липецк мы не поедем, не поедем и в Старую Руссу. Супруга моя опять заболела. У нее начались сильные боли, продолжались они всю ночь (под Троицу), когда в Москве нельзя было отыскать ни одного доктора. Боли ужасные. Теперь она лежит на спине, бледная и тощая. Доктора решили, что ей необходимо ехать во Франценсбад, но ехать раньше, чем позволит здоровье, никак нельзя, и потому сроки нашего московского ареста определению не поддаются.

В магазине Суворина побываю и, если можно будет, исполню Ваши поручения.

В Москве нет ничего нового, все по-старому. Очень жарко и душно. Передайте мой поклон и привет Анатолию и Соколовым. Крепко жму руку и шлю сердечные пожелания.

Ваш А. Чехов.

Если случится быть в Москве, то не забудьте о нас грешных. Мы около самых Сандуновских бань на Неглинном.

На конверте: Графская Коз. - Ворон. ж. д.

Ее высокоблагородию Зинаиде Сергеевне Соколовой,

для передачи Л. В. Средину.

Е. Я. ЧЕХОВОЙ

5 июня 1902 г. Москва.

Милая мама, я жив и здоров. Ольга лежит, похудела очень, но чувствует себя лучше. В Москве очень жарко, жарче, чем в Ялте.

Ваня поехал на Унжу, потом, по всей вероятности, поедет в Ялту.

Нового ничего нет. Будьте здоровы и благополучны, кланяйтесь Маше.

Ваш Антон.

6  ​​​​ Чехов пишет

M. П. ЧЕХОВОЙ

6 июня 1902 г. Москва.

Милая Маша, пишу по пунктам:

1) Ввод во владение советовал мне произвести член окружного суда Глоба ввиду того, что татары считают часть владения спорною. Если татарин опять продаст наш участок, то мы должны будем подавать в суд, судиться и проч., если же нас введут во владение, тогда не мы подаем в суд, а новый покупатель, которому будет отказано. И пока не введут нас во владение, до тех пор, мне кажется, не следует делать забора.

2) Ольга лежит. Очень похудела. Мать ее сегодня уезжает на дачу, куда-то далеко.

3) Вышли мне поскорее посылкой плевальницу, новые платки и 3 - 4 воротничка.

У меня много таких воротников. Напиши на посылке так: Ценная на два (2) рубля. С доставкой. Москва, Неглинный пр., д. Гонецкой, О. Л. Чеховой. От М. Чеховой. Постарайся, чтобы в посылке было не более двух фунтов и чтобы плевальница не разбилась. Так помни, воротнички должны быть такие:

Посылку вышли тотчас же, чтобы не было задержки. 15 или 16 я, по всей вероятности, поеду с С. Морозовым в Пермь. Ольга остается в Москве, потом отправится во Франценсбад лечиться.

4) Отопри мой стол, и если в передней части ящика найдется осьмушка бумаги (или 1/2 листа почтовой бумаги), исписанной мелко для будущей пьесы, то пришли ее мне в письме. На этом листке записано, между прочим, много фамилий. Если нет, то и не нужно. Бумажка эта не в письмах, лежит свободно.

Будь здорова. Нового ничего нет. Сегодня опять был в бане. Поклон мамаше и Марьюшке.

Твой Antoine.

Немирович носит уже не бакены, а бороду. Деньги получил. Лика уже замужем, она в Ялте. Станиславский очень добрый человек, это правда. Ольга в Ялту в этом году не успеет. Теперь лежит, потом Франценсбад, потом репетиции.

Волкову ничего не говори, а просто подай прошение или, впрочем, как хочешь, как найдешь удобнее.

8  ​​​​ Чехов пишет

С. П. БОНЬЕ

8 июня 1902 г. Москва.

Многоуважаемая Софья Павловна, будьте добры, передайте Ольге Михайловне (если она дома), что накануне отъезда из Ялты я писал ей, что я здесь, в Москве, долго ждал ответа и ответа не получил. Теперь думаю, что письмо мое не получено. До 20 июня я буду в Москве - Неглинный пр., д. Гонецкой, потом уеду на Волгу, потом опять в Москве. Жена моя больна, уезжает во Франценсбад.

Желаю всего хорошего. Напишите или телеграфируйте. Уважающий Вас

А. Чехов.

В. Г. КОРОЛЕНКО

8 июня 1902 г. Москва.

Дорогой Владимир Галактионович, я в Москве и буду здесь до 20 июня. От Вас ничего еще не получил. Жена моя опять заболела серьезно, лежит, после 20-го июня уедет во Франценсбад. Я остаюсь на севере. Поеду по Волге и по Каме, потом засяду где-нибудь на даче и, если позволит здоровье, буду работать.

Напишите пожалуйста. Крепко жму руку.

Ваш А. Чехов.

Неглинный проезд, д. Гонецкой, Москва.

Этот адрес остается и после 20-го июня.

На обороте: Полтава. Владимиру Галактионовичу Короленко. ​​ Александровская, д. Старицкого.

9  ​​​​ Чехов пишет

Ф. Д. БАТЮШКОВУ

9 июня 1902 г. Москва.

Многоуважаемый Федор Дмитриевич, сообщаю Вам адрес автора «Истории одного поручения» - Ст<анция> Кудиново, доктору Петрову. Имени и отчества его я не знаю. Жена моя всё еще лежит. Из Москвы я выеду на Волгу, вероятно, около 20-22 июня или же на всё лето останусь в Москве. Строки из «Ариадны» возьмите, пожалуйста; этим Вы ничего не доставите мне, кроме большого удовольствия, не говорю уж о том, как бы мне хотелось самому участвовать в сборнике.

Желаю Вам всего хорошего. Ольга шлет Вам поклон и привет.

Преданный А. Чехов.

На конверте: Петербург. Его высокоблагородию

Федору Дмитриевичу Батюшкову. Литейная, 15.

10  ​​​​ Чехов пишет

А. И. КНИППЕР

10 июня 1902 г. Москва.

Сегодня был доктор Штраух. Всё благополучно. Оля шлет поклон и привет, а я кланяюсь и целую руку.

Твой А. Чехов.

Оля и я шлем сердечные пожелания дяде Карлу Ивановичу и Николаю Николаевичу.

На обороте: Успенское Владимирской губ.

Ее высокоблагородию Анне Ивановне Книппер.

M. П. ЧЕХОВОЙ

10 июня 1902 г. Москва.

Милая Маша, Ольга всё еще лежит, а когда встанет - неизвестно. В лечебницу Штрауха она не ляжет, но во Франценсбад поедет. За границей она пробудет месяца полтора. В Ялту ей нельзя.

Я около 20-го июня поеду в Пермь вместе с Саввой Морозовым, потом вернусь в Москву и буду здесь жить нa даче у Алексеева, около Москвы. Буду жить совершенно один, так как Алексеевы за границей.

Анна Ивановна на даче. У Ольги каждый день боли. Немирович бывает ежедневно с 12 час. до 6, потом вечером. Он уезжает сегодня.

Жду от тебя посылки, о которой писал тебе. Я уеду в Пермь, но адрес мой остается прежний.

Зиму я буду жить за границей.

В московской квартире есть клопы. Купил себе пальто и шляпу.

Здесь Комиссаржевская. Вчера она была у нас. Играет она в «Аквариуме». С ней ведут переговоры о переходе ее в Художественный театр, но она едва ли согласится.

Привет Мамаше и Марьюшке. Будь здорова.

Твой Antoine.

11 ​​ Дневник Валерия Золотухина:

Суббота

Таганские премьеры в «Вечерке», обзорная статейка - хроника, так сказать, нашей жизни. Замечательный предпремьерный материал.

Готовы ли вы к премьере, Валерий Сергеевич? Я по натуре трус, и ни о чем ни говорить, ни прогнозировать не хочу. Слишком счастливые мгновения пережил я 18-го, чтоб сейчас быть спокойным. Я много авансов получил… Что я завтра вспомню из наставлений Мастера? Куда поведут меня память и талант мой? И просто проявится ли он завтра? Спросил у Сережи:

- Сынок, как я буду завтра играть?

- Ты будешь играть, как репетицию «На дне».

- Это хорошо или плохо?

- Это хорошо…

- Очень хорошо или хорошо?

- Нет, хорошо, но не очень, потому что я ничего не понял.

Вот и пойми, как я завтра буду играть. На все положить драму России. Николай прав - о Боже! Кто будет нами править? А вообще надо про все забыть и помнить - кто ты! И зачем тебя мать на свет родила, был ли в моей жизни более ответственный день? Были дни, но они были защищены спиной Любимова, на которого и списывалось все. Завтра будет ясно: выиграем ли это сражение мы без него. Хотя ведь написано, что «вся театральная Москва присутствовала на репетиции».

20  ​​ ​​​​ Чехов пишет

Н. М. ЛИНТВАРЕВОЙ

20 июня 1892 г. Мелихово.

20 июнь. Прекрасное Мелихово.

Спешу Вас обрадовать, уважаемая Наталия Михайловна: нож от второго плуга нашелся, и мы уже препроводили сей плуг в Сумы, доказательством чего служит прилагаемая квитанция. На тебе, убоже, що нам не гоже. Господин главный управляющий не распорядился заплатить за пересылку плуга - вините его, а не меня.

Ну-с, после Вашего отъезда дождя у нас не было и вершковый овес выбросил уже колосья. Мы погибли: овса не будет. Зато хвощ растет на славу. Вчера побрызгал дождик, но так скупо, что даже пыли не прибил. Кормовая свекла еще не взошла.

Гусак, извините за выраженье, ухватил бабу Федосью за платок и повис на ней. Кухарка Дарья, находясь в сильно тверезом состоянии, повыбрасывала из-под гусынь яйца, так что вылупилось только три врага. Поросенок кусается и ест в саду кукурузу. Милые лошадки ночью поели цветную капусту. Купили за 6 р. телушку, которая от утра до ночи поет густым баритоном. Дарья свирепствует. Постники продолжают во время обеда и ужина блистать своим благочестием. В пруде завелись саламандры и зеленые чёртики. Одним словом, царю Мидийскому остается только издать дикий воинственный крик и бежать куда-нибудь в пустыню.

Покосы сдали с половины. Ездим каждый день во второй участок, где косят 10 человек. Там я чувствую себя прекрасно. Если бы моя воля, то я переселился бы туда, а Мидию продал бы за три гроша Вареникову. Кстати сказать, сей последний возле своей конюшни, то есть почти в нашем саду, воздвиг замок для сомневающихся людей вроде графа Ланского. Господин главный управляющий вскипел и пошел объясняться. Результат: замок перенесен к нашему четырехугольнику. C'est savon ((=мыло, нагоняй, головоломка. Что имел в виду Чехов? Думаю, он слышал что-то похожее, но ошибся в написании))

Плотники пошли чай пить.

Приезжала Канталупа и уехала. Опять приехала гр. Мамуна; в настоящий момент она играет на рояли, а возле нее те, кому это нужно, делают карьеру. Прекрасная дочь Израиля то громко хохочет, то плачет.

Маша и Мамуна собираются к Вам, я же не могу приехать на Луку раньше августа. Во-первых, занят по горло и, во-вторых, нет денег.

Июль

16  ​​ ​​​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

16 июля 1892 г. Мелихово.

16 июль.

Вы, Лика, придира. В каждой букве моего письма Вы видите иронию или ехидство. Прекрасный у Вас характер, нечего сказать. Напрасно Вы думаете, что будете старой девой. Держу пари, что со временем из Вас выработается злая, крикливая и визгливая баба, которая будет давать деньги под проценты и рвать уши соседским мальчишкам. Несчастный титулярный советник в рыжем халатишке, который будет иметь честь называть Вас своею супругою, то и дело будет красть у Вас настойку и запивать ею горечь семейной жизни. Я часто воображаю, как две почтенные особы - Вы и Сафо сидите за столиком и дуете настойку, вспоминая прошлое, а в соседней комнате около печки с робким и виноватым видом сидят и играют в шашки Ваш титулярный советник и еврейчик с большой лысиной, фамилии которого я не хочу называть.

…  ​​​​ Ну, будьте здоровы. Не пишу Вам на этот раз никаких нежностей, потому что Вы увидите в них только иронию. И, конечно, не подпишу своей фамилии. Из упрямства не подпишу.

Р. S. Одна моя знакомая, некрасивая, но симпатичная барышня бросила курить, во, но слухам, опять начала. Этакая упрямая бестия! Пишите мне. Слышите? Умоляю на коленях.

Август ​​ 

5  ​​ ​​​​ Вернулся Юрий Любимов. Воскресит ли Таганку?

Родился в 1917, как мой папа.  ​​​​ Оксфордовская «История театра».

Что я лично знаю о нем?

Юрий Петрович Любимов ​​ родился 30 сентября 1917 года в ​​ Ярославле.

1934: студию МХАТ-2.

1936: ​​ Театральное училище при Театре им. Евгения Вахтангова.

Кстати, я не знал, что такое училище есть.

В БДТ тоже набирали сначала с каких-то курсов. ​​ Копелян пришел оттуда.

1941-1946: Ансамбля песни и пляски НКВД.

Он что, плясал там?! Или пел?

1946-1964: ​​ артист Театра им. Вахтангова.

Первая постановка: 1959: ​​ Галич на вахтанговской сцене!

Пьеса ​​ А. Галича «Много ли человеку надо».

Была и такая!

Любимов ​​ - преподаватель Театрального училища им. Б. Щукина (= «Щуки»)!!!

Это кажется невероятным.

Чтоб хороший актер оказался еще и хорошим преподавателем!

1963: «Добрый человек из Сезуана» Б. Брехта.

С этого спектакля началась история Театра на Таганке.

Этот спектакль, дата рождения Таганки, 23 апреля 1964 – рождение прекрасного мифа моей юности.

Я только краем уха слышал о нем.

Что я видел?

Члены художественного совета ​​ Таганки:

П. Капица,

Н. Эрдман,

Ю. Трифонов,

Б. Можаев,

Ф. Абрамов,

Ф. Искандер,

А. Вознесенский,

Е. Евтушенко,

Б. Ахмадулина,

Б. Окуджава.

Все светила нашего искусства!!

Ни фига себе.

Композиторы:

Шостакович:

«Павшие и живые»,

«Жизнь Галилея»,

А. Шнитке:

«Ревизская сказка» Н.Гоголя,

«Турандот или Конгресс победителей» Б. Брехта,

«Пир во время чумы» А. Пушкина,

«Живаго» Б. Пастернака,

Э. Денисов: ​​ 

«Послушайте» В. Маяковского,

«Обмен» и

«Дом на набережной» Ю. Трифонова,

«Мастер и Маргарита» М. Булгакова,

«Три сестры» А. Чехова,

«Преступление и наказание»

и «Подросток» Ф. Достоевского,

С. Губайдулина:

«Перекресток» В.Быкова,

«Электра» Софокла.

Художники:

Д. Боровский:

«Балет» В. Шекспира,

«А зори здесь тихие» Б. Васильева,

«Живой» Б. Можаева,

«Обмен»

и «Дом на набережной» Ю. Трифонова,

«Преступление и наказание» Ф. Достоевского.

Э. Кочергин:

«Ревизская сказка» по Н. Гоголю.

Какое потрясение! Быть причастным этому театру означало быть причастным к русской культуре.

Неужели ничего из этого богатства мне не достанется?

Похоже, что так.

Я видел только «Павшие и живые» и спектакль по Пушкину.

Другая легенда – Высоцкий, его «Гамлет».

Сентябрь

16 ​​ Чехов пишет

Е. М. ШАВРОВОЙ

16 сентября 1891 г. Москва.

16 сент.

Мы, старые холостяки, пахнем, как собаки? Пусть так. Но насчет того, что врачи по женским болезням в душе селадоны и циники, позвольте поспорить. Гинекологи имеют дело с неистовой прозой, которая Вам даже не снилась и которой Вы, быть может, если б знали ее, со свирепостью, свойственною Вашему воображению, придали бы запах хуже, чем собачий. Кто постоянно плавает в море, тот любит сушу; кто вечно погружен в прозу, тот страстно тоскует по поэзии. Все гинекологи идеалисты. Ваш доктор читает стихи - чутье подсказало Вам правду; я бы прибавил, что он большой либерал, немножко мистик и мечтает о жене во вкусе некрасовской русской женщины. Известный Снегирев говорит о «русской женщине» не иначе, как с дрожью в голосе. Другой гинеколог, которого я знаю, влюблен в какую-то таинственную незнакомку под вуалью, которую он видел издали. Третий ходит в театр на все первые представления и потом громко бранится около вешалок, уверяя, что авторы обязаны изображать одних только идеальных женщин и т. д. Вы упустили также из виду, что хорошим гинекологом не может быть глупый человек или посредственность. Ум, хотя бы семинарский, блестит ярче, чем лысина, а Вы лысину заметили и подчеркнули, а ум бросили за борт. Вы заметили также и подчеркнули, что толстый человек - бррр! - выделяет из себя какой-то жир, но совершенно упустили из виду, что он профессор, т. е. что он несколько лет думал и делал что-то такое, что поставило его выше миллионов людей, выше всех верочек и таганрогских гречанок, выше всяких обедов и вин. У Ноя было три сына: Сим, Хам и, кажется, Афет. Хам заметил только, что отец его пьяница, и совершенно упустил из виду, что Ной гениален, что он построил ковчег и спас мир. Пишущие не должны подражать Хаму. Намотайте это себе на ус. Я не смею просить Вас, чтобы Вы любили гинеколога и профессора, но смею напомнить о справедливости, которая для объективного писателя нужнее воздуха.

Октябрь

15 ​​ ДР Лермонтова

Ахматова:

Все было подвластно ему

Это было странное, загадочное существо - царскосельский лейб-гусар, живший на Колпинской улице и ездивший в Петербург верхом, потому что бабушке казалась опасной железная дорога, хотя не казались опасными передовые позиции, где, кстати говоря, поручик Лермонтов был представлен к награде за храбрость. Он не увидел царские парки с их растреллиями, камеронами, лжеготикой, зато заметил, как "сквозь туман кремнистый путь блестит". Он оставил без внимания знаменитые петергофские фонтаны, чтобы, глядя на Маркизову Лужу, задумчиво произнести: "Белеет парус одинокий..."

 ​​ ​​ ​​​​ Он, может быть, много и недослушал, но твердо запомнил, что "пела русалка над синей рекой, полна непонятной тоской..."

 ​​ ​​ ​​​​ Он подражал в стихах Пушкину и Байрону и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему. Но совершенно очевидно, что это невозможно, ибо он владеет тем, что у актера называют "сотой интонацией". Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира.

 ​​ ​​ ​​​​ Это так неожиданно, так просто и так бездонно:

Есть речи - значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

 ​​ ​​ ​​​​ Если бы он написал только это стихотворение, он был бы уже великим поэтом.

 ​​ ​​ ​​​​ Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза - достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков - театр, - ему было подвластно.

 ​​ ​​ ​​​​ ...До сих пор не только могила, но и место его гибели полны памяти о нем. Кажется, что над Кавказом витает его дух, перекликаясь с духом другого великого поэта:

Здесь Пушкина изгнанье началось

И Лермонтова кончилось изгнанье...

1964

16  ​​​​ В этот день месяца 16 октября 1882 года, 106 лет назад, Семен Надсон написал стих?

Всё это было, - но было как будто во сне:

Были и нежные ласки, и тайные встречи...

Личико девушки кротко склонялось ко мне,

Тонкие, бледные ручки ложились на плечи...

В сумерках вечера глухо рыдала рояль,

Лампа светила на книгу родного поэта...

Как хороша была даже печаль,

Как тогда верилось в ясную даль,

В близость блаженства, в победу желанного света!..

О, мне не больно, что жизнь мне солгала: она

Всем, кто ее обещаньям поверил, солгала!

Пусть она будет, как прежде, темна и душна, -

Лишь бы вдали не угаснул маяк идеала.

Если он светит, - что значит холодная мгла,

Буйные волны и ветер? Пловец утомленный,

Светом его озаренный,

Малодушно не бросит весла!..

Но мне мучительно больно, мне стыдно до жгучей тоски,

Что мое сердце мне лгало... Прости мне, моя дорогая,

Лживые слезы, на мрамор могильной доски

Тяжко упавшие, память твою оскорбляя.

Нету любви, если годы похитить могли

Чистый твой образ из сердца! Без вечности чувства -

Смысла в нем нет!.. Если ж нету любви, - нет искусства,

Правды, добра, красоты, - нет души у земли!..

27 ​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

27 октября 1892 г. Мелихово.

27 октябрь.

Покачивания, пошатывания с потемнением в глазах и даже с потерей сознания на несколько секунд, а также чувство ветра и вихря в голове - явление почти обычное у людей ваших лет, у женщин и у дурно питающейся молодежи. С этим надо мириться и, памятуя о своих летах, быстро не ходить, когда голова работает и когда надета на Вас тяжелая шуба. Меня самого пошатывало, когда я был студентом 2-го курса, и это мучило меня, теперь же у отца бывают головокружения с потерей сознания на 10 - 20 секунд, и это меня нисколько не беспокоит. У крестьян-стариков это обыкновенная болезнь, и я лечу ее тем, что велю не пугаться, не менять образа жизни и, буде не лень, пить валериановые капли по десяти 4 раза в день. Последнее при слабом и среднем пульсе. Впрочем, каждый случай приходится индивидуализировать, но во всех случаях не бывает надобности лгать больному, как это случается, когда лечишь рак или чахотку. Вам теперь, пожалуй, месяц или два, пока не привыкнете, всё будет казаться, что Вы сейчас упадете, и Вы нарочно будете ходить по-под забором, чтоб было за что ухватиться, но Вы не позволяйте себе этого, а напротив, когда приходит охота упасть, говорите себе: «Падай, падай»… Не упадете. Народу по улице много ходит, но никто не падает. А главное не мешайте себе ездить в театр и куда угодно. Когда бываете на выставках, то берите с собой легкий складной стул, похожий на букву Х и стоящий 90 коп. Через каждые 2 - 3 картины садитесь и сидите. От долгого разговора, требующего усиленного прилива к легким, а стало быть, отлива от головы, бывает утомление мозга, а посему помалкивайте. Хорошо также, чтоб запоров не было. Если бы Вы не были похожи на Анну Ивановну и верили в мой медицинский гений, то я прислал бы Вам хороший рецепт - пилюли от запоров. Но Вы в этом деле считаете меня «мужичонкой» и даже не хитрым. Аллах Вам судья! Кстати о моем гении… За это лето я так насобачился лечить поносы, рвоты и всякие холерины, что даже сам прихожу в восторг: утром начну, а к вечеру уж готово - больной жрать просит. Толстой вот величает нас мерзавцами, а я положительно убежден, что без нашего брата пришлось бы круто. В 30 верстах от меня заболело холерой 16 человек и умерло только 4, т. е. 25%. Такой малый процент я объясняю прямо-таки тем, что дело не обошлось без вмешательства моих коллег Петра Иваныча и Ивана Корниловича, с которыми, кстати сказать, 29-го я буду обедать. Даем торжественный обед серпуховскому доктору и его жене, которые летом во время санитарных советов кормили нас обедами.

Ноябрь ​​ 

10  ​​​​ «Король Лир» Питера Брука.

22  ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

22 ноября 1892 г. Мелихово.

22 ноябрь.

Передайте Анне Ивановне, что не присылал я ей до сих пор своей новой повести, потому что не отдавал еще в набор последней главы, которую исправляю. Повесть, или, как выражается Анна Ивановна, «труд», выйдет в свет в марте.

Передайте Алексею Алексеевичу, что я послал ему письмо насчет статьи д-ра Святловского и нетерпеливо жду ответа. Статья хорошая, и я боюсь, как бы Алексей Алексеевич не охладел к ней.

Днем валит снег, а ночью во всю ивановскую светит луна, роскошная, изумительная луна. Великолепно. Но тем не менее все-таки я удивляюсь выносливости помещиков, которые поневоле живут зимою в деревне. Зимою в деревне до такой степени мало дела, что если кто не причастен так или иначе к умственному труду, тот неизбежно должен сделаться обжорой и пьяницей или тургеневским Пегасовым. Однообразие сугробов и голых деревьев, длинные ночи, лунный свет, гробовая тишина днем и ночью, бабы, старухи - всё это располагает к лени, равнодушию и к большой печени. Если Вам когда-нибудь случится в своих «маленьких письмах» посылать интеллигенцию в деревню, то ставьте непременным условием, чтобы люди, не умеющие писать, читать, лечить, работать на фабрике, учить в школе или, как покойный Голохвастов, копаться в истории, оставались бы в городе, иначе они очутятся в дураках. Один мой сосед, молодой интеллигент, сознавался мне, что он очень любит читать, но не в состоянии дочитать книгу до конца. Что он делает в зимние вечера, для меня непостижимо.

Как Ваши головокружения? Если Вы уже забыли о них, то слава небесам. Пишите роман! Пишите роман! Пусть у Вас кружится голова, но пишите романы и пьесы.

Мережковский ничего не писал мне о журнале. Литературный журнал составляет теперь гвоздь его мечтаний, и, очевидно, он согласен со мной, что я не гожусь в редакторы. Сотрудником и советником я был бы охотно, и охотно отдал бы 4 - 5 зимних месяцев новому делу, если бы оно обещало быть серьезным.

«Дон-Жуан» в прозе - волшебная штука. В этой громадине всё есть: и Пушкин, и Толстой, и даже Буренин, похищавший у Байрона каламбуры. «Манфред» эффектен по обстановке, но в сравнении с гётевским «Фаустом» совсем жидок. Я видел «Манфреда» на сцене Большого театра, когда в Москве был Поссарт, и тогда он произвел на меня сильное впечатление.

Из Петербурга в последний раз я ехал в спальном вагоне III класса. Сосед курил вонючую сигару, спать пришлось наверху, рядом с полкой, которая всю ночь резала мне бок. У меня были деньги на курьерский поезд, и почему мне пришла охота разыграть из себя скрягу, не могу понять.

25  ​​ ​​​​ Чехов пишет

А. С. СУВОРИНУ

25 ноября 1892 г. Мелихово.

25 ноябрь.

Вас нетрудно понять, и Вы напрасно браните себя за то, что неясно выражаетесь. Вы горький пьяница, а я угостил Вас сладким лимонадом, и Вы, отдавая должное лимонаду, справедливо замечаете, что в нем нет спирта. В наших произведениях нет именно алкоголя, который бы пьянил и порабощал, и это Вы хорошо даете понять. Отчего нет? Оставляя в стороне «Палату № 6» и меня самого, будем говорить вообще, ибо это интересней. Будем говорить об общих причинах, коли Вам не скучно, и давайте захватим целую эпоху. Скажите по совести, кто из моих сверстников, т. е. людей в возрасте 30 - 45 лет дал миру хотя одну каплю алкоголя? Разве Короленко, Надсон и все нынешние драматурги не лимонад? Разве картины Репина или Шишкина кружили Вам голову? Мило, талантливо, Вы восхищаетесь и в то же время никак не можете забыть, что Вам хочется курить. Наука и техника переживают теперь великое время, для нашего же брата это время рыхлое, кислое, скучное, сами мы кислы и скучны, умеем рождать только гуттаперчевых мальчиков, и не видит этого только Стасов, которому природа дала редкую способность пьянеть даже от помоев. Причины тут не в глупости нашей, не в бездарности и не в наглости, как думает Буренин, а в болезни, которая для художника хуже сифилиса и полового истощения. У нас нет «чего-то», это справедливо, и это значит, что поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение. У одних, смотря по калибру, цели ближайшие - крепостное право, освобождение родины, политика, красота или просто водка, как у Дениса Давыдова, у других цели отдаленные - бог, загробная жизнь, счастье человечества и т. п. Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какая она есть, но оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели, Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете еще ту жизнь, какая должна быть, и это пленяет Вас. А мы? Мы! Мы пишем жизнь такою, какая она есть, а дальше - ни тпрру ни ну… Дальше хоть плетями нас стегайте. У нас нет ни ближайших, ни отдаленных целей, и в нашей душе хоть шаром покати. Политики у нас нет, в революцию мы не верим, бога нет, привидений не боимся, а я лично даже смерти и слепоты не боюсь. Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником. Болезнь это или нет - дело не в названии, но сознаться надо, что положение наше хуже губернаторского. Не знаю, что будет с нами через 10 - 20 лет, тогда, быть может, изменятся обстоятельства, но пока было бы опрометчиво ожидать от нас чего-нибудь действительно путного, независимо от того, талантливы мы или нет. Пишем мы машинально, только подчиняясь тому давно заведенному порядку, по которому одни служат, другие торгуют, третьи пишут… Вы и Григорович находите, что я умен. Да, я умен по крайней мере настолько, чтобы не скрывать от себя своей болезни и не лгать себе и не прикрывать своей пустоты чужими лоскутьями вроде идей 60-х годов и т. п. Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее. Не я виноват в своей болезни, в не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром… Недаром, недаром она с гусаром!

Ну-с, теперь об уме. Григорович думает, что ум может пересилить талант. Байрон был умен, как сто чертей, однако же талант его уцелел. Если мне скажут, что Икс понес чепуху оттого, что ум у него пересилил талант, или наоборот, то я скажу: это значит, что у Икса не было ни ума, ни таланта.

29  ​​​​ В этот день 29 ноября 1911 года «Газетные старости» напечатали:

ДРАМА АРТИСТКИ

Хорошо знакомая Москве М. В. Дальская*, нашумевшая своей бурной карьерой, переходившая с эстрады кафе-шантана в драму, а из драмы к цыганским песням и оперетке, умирает теперь от чахотки в Чите. Вероятно, еще не забыта последняя трагедия ее жизни, когда она в Чите стреляла в одного купца и убила молодого актера. Ее посадили в тюрьму, и хотя у нее в Москве есть муж, никто из близких не взял ее на поруки. Нашелся случайный добрый человек в самой Чите, какой-то подрядчик, который внес за нее залог. С ней в Чите живут ее два сына, и все они буквально без всяких средств. Когда-то сильная, могучая натура надломлена, чахотка у нее в последних градусах. Играть она не может, помощи нет, и вот женщина, еще недавно блиставшая, имевшая свои особняки, ослепительные бриллианты, рысаков и автомобили, умирает в голоде и холоде, в последней стадии злейшего и неизлечимого недуга.

7 марта (23 февраля) 1912 года «Петербургская газета» известила, что «в далекой Чите скончалась от чахотки известная артистка Магдалина Викторовна Дальская»:

«Скончалась одинокая, забытая, находясь под следствием за убийство служившего с ней в одной труппе актёра Бартеньева. Москва хорошо знала покойную. Здесь прошла почти вся её бурная и блестящая карьера… Покойная жгла жизнь и деньги, точно находясь в каком-то угаре. О её безумствах и расточительности ходили легенды….

М.В. Дальская ​​ оказалась в скромной маленькой драматической труппе в глухой, заброшенной сибирской тайге - в Чите. Здесь она убила своего товарища по сцене и ее посадили. Судебный следователь, поставил условием её временного освобождения залог в 2000 рублей, но у М. В. таких денег не было. В читинской тюрьме её болезнь развилась.

Московские друзья перевели ей в Читу требуемый следователем залог, но было уже поздно: М.В. осталось жить всего несколько месяцев. Последние дни М.В. Дальская жила в страшной нужде вместе со своими двумя малолетними детьми, пока смерть-освободительница не избавила её от земного ужаса».

Поклонники актрисы позже вздыхали: «Вовремя ушла, не узнав ни о гибели брата в 1918-м, ни о расстреле большевиками обоих своих сыновей».

О сценическом таланте Магдалины Дальской известно мало, зато на её стихи создавали романсы.

Удивительный романс «Расставаясь, она говорила…», написанный на стихи актрисы Пётром Петровичем Булаховым, русским композитором, автором восьмидесяти популярных романсов, мелодически привлекательных, широко популярных, близких городскому фольклору эпохи, нередко звучит в и исполнении современных музыкантов.

30  ​​ ​​​​ Чехов пишет

Л. С. МИЗИНОВОЙ

Ноябрь 1892 г. Мелихово.

Трофим!

Если ты, сукин сын, не перестанешь ухаживать за Ликой, то я тебе, сволочь этакая, воткну штопор в то место, которое рифмуется с Европой. Ах ты, пакость этакая! Разве ты не знаешь, что Л<ика> принадлежит мне и что у нас уже есть двое детей? Свинячая морда! Сморчок! Сходи на двор и освежись в луже, а то ты сошел с ума, сукин сын! Мать твою корми и почитай ее, а девушек оставь. Скотина!!!

Ликин любовник.

Из пьесы:

1-я дама. Это ваш сын?

2-я дама. Нет, наоборот; это сын Аглаи Ивановны.

1-я дама. Виновата… Вы девушка?

2-я дама. Нет, наоборот. Я замужем.

1-я дама. Не хотите ли закусить?

2-я дама. Нет, наоборот.

(Занавес)

Декабрь

1  ​​ ​​ ​​​​ В этот день 1 декабря 19218 года Цветаева написала стих:

На́ смех и на́ зло:

Здравому смыслу,

Ясному солнцу,

Белому снегу -

Я полюбила:

Мутную полночь,

Льстивую флейту,

Праздные мысли.

Этому сердцу

Родина - Спарта.

Помнишь лисёнка,

Сердце спартанца?

- Легче лисёнка

Скрыть под одеждой,

Чем утаить вас,

Ревность и нежность!

Сегодня же, но в 1928 году Ахматова написала стихотворение:

Если плещется лунная жуть,

Город весь в ядовитом растворе.

Без малейшей надежды заснуть

Вижу я сквозь зеленую муть

И не детство мое, и не море,

И не бабочек брачный полет

Над грядой белоснежных нарциссов

В тот какой-то шестнадцатый год...

А застывший навек хоровод

Надмогильных твоих кипарисов.

Анненский чувствуется

2  ​​ ​​ ​​​​ В этот день 2 декабря 1954 года Камю записал в дневнике:

Бывают города - такие, как Флоренция, небольшие тосканские или испанские городки, - которые сами носят того, кто в них попадает, поддерживают на каждом шагу, даже походку делают более легкой. Другие наоборот, сразу наваливаются, подавляют - как Нью-Йорк, - так что приходится заново учиться ходить прямо и видеть.

Рим из тех, что давят, но груз этот не тяжелый, а просто ощутимый, его носишь на сердце как некое целое, состоящее из фонтанов, садов, куполов, и от всего этого чувствуешь и стеснение в груди, и какое-то непонятное счастье. Этот город, не такой уж и большой, - хотя здесь за каждым углом может вдруг открыться захватывающая дух перспектива, - это чуткое замкнутое пространство дышит, живет не само по себе, но вместе с тобой.

Переехал из гостиницы в пансион на виллу Боргезе. Тут у меня есть терраса, которая нависает над садами и с которой открывается такой вид, что у меня от него каждый раз щемит сердце. После стольких лет, проведенных в городе, где нет света, где по утрам вечно туман, где кругом одни стены, я просто наглядеться не могу на эту линию деревьев на фоне неба между Порта Пинчана и Тринита-деи-Монти, за которой уже Рим раскручивает свои купола и свой беспорядок.

Каждое утро, выходя на террасу, еще не совсем очнувшись от сна, я с удивлением слышу пение птиц, оно настигает меня в сонных глубинах и попадает точно в то самое место, откуда вдруг высвобождается какая-то таинственная радость. Вот уже два дня стоит прекрасная погода, и в чудном сиянии декабрьского солнца передо мной вырисовываются кипарисы и пинии... Здесь мне становится жаль тех глупых и мрачных лет, что я прожил в Париже. Это было веление сердца, но я его больше не слушаюсь: для других проку от него никакого, а меня самого оно едва не погубило.

Позавчера на форуме, в его по-настоящему разрушенной части (возле Колизея), а не посреди той несуразной мешанины из вычурных колонн, расположившейся под Кампидольо, - затем на восхитительном Палатинском холме с его безлюдной тишиной, покоем, в окружении вечно рождающегося и вечно совершенного мира, ко мне начала возвращаться уверенность. Величественные картины прошлого - там, где природа смогла вобрать их в себя и приглушить их затаенный шум, - служат именно этому: укреплять силы, сердца, чтобы затем успешнее служить настоящему и будущему. Особенно это чувствуется на Аппиевой дороге, куда я добрался уже почти к вечеру, но гуляя по которой я ощутил, что сердце мое переполнено настолько, что мне придется вот-вот проститься с жизнью. Однако я знал, что она наверняка продолжится, что есть во мне сила, влекущая вперед, и что даже та остановка еще послужит этому продвижению вперед. (Год, в течение которого я не работал, был не в состоянии работать, хотя сюжетов было с десяток, один лучше другого, это точно, но я ни к чему не смог подступиться. Год уже прошел с того времени, я до сих пор не свихнулся). Неплохо было бы пожить в этом монастыре, в комнате, где умер Тассо.

Римские площади. Пьяцца Навона. Сант-Иньяцио, другие. Все они желтые. Розоватые бассейны фонтанов под барочным извержением воды и камней. Когда все уже посмотрел или, по крайней мере, увидел все, что мог увидеть, какое счастье просто пройтись, не ставя себе цели что-то узнать.

Вчера ночью возле Сан-Пьетро-ди-Монторио Рим в блеске огней был похож на порт, суета и шум которого замирали у того берега тишины, где мы стояли.

Странно и невыносимо - знать наверняка, что красота в монументальном искусстве неизбежно предполагает рабство, что она тем не менее остается красотой, что красоту нельзя не желать и что невозможно желать рабства; рабство от этого не становится более приемлемым. Возможно, поэтому я превыше всего ставлю красоту пейзажа: она не оплачена никакой несправедливостью, и оттого на сердце ничто не давит.

3  ​​ ​​​​ Antonin Artaud:

Je suis celui qui a le mieux senti le désarroi stupéfiant de sa langue dans ses relations avec la pensée. Je suis celui qui a le mieux repéré la minute de ses plus intimes, de ses plus insoupçonnables glissements. Je me perds dans ma pensée en vérité comme on rêve, comme on rentre subitement dans sa pensée. Je suis celui qui connaît les recoins de la perte.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​