Музейный дневник

1997

Важное:

Письма Достоевского 1857-58 годов

Лю́блинская у́́ния

Ферра́ро-Флоренти́йский собо́р

Бродский о Мандельштаме

Международная конфедерация Союзов художников

Январь

​​ 

1  ​​ ​​​​ Иосиф Бродский:

... Время от времени меня подмывает сесть на самолет и приехать в Россию. Но мне хватает здравого смысла остановиться. Куда мне возвращаться? Ведь это теперь уже другое государство, чем то, в котором я родился. Я по-прежнему думаю об этой стране в категориях Союза, не России, с этой страной меня связывает только прошлое. Прошлое, которое дало мне абсолютно все, дало понимание жизни...

Но возвратиться в прошлое нельзя и не нужно. У человека только одна жизнь, и когда справедливость торжествует на тридцать или сорок лет позже, чем хотелось бы, - человек уже не может этим воспользоваться. Поздно. К сожалению, поздно.

Я не хочу видеть, во что превратился тот город Ленинград, где я родился, не хочу видеть вывески на английском, не хочу возвращаться в страну, в которой я жил и которой больше нет.

Знаете, когда тебя выкидывают из страны - это одно, с этим приходится смириться, но когда твое Отечество перестает существовать - это сводит с ума...

2  ​​ ​​​​ Люда много раз говорила мне с восторгом о книге Муратова «Образы Италии». Читаю.

Ольга Осиповна Ройтенберг. Родилась в 1923. У нее много картин от наследников знаменитых советских художников.

3 ​​ Саллюстий. «Sed multi mortalеs. Но многие смертные». ​​ Собственно, в романе я мог бы больше использовать его материалы.

Умер в 35 году до н.э.

Тепло умерших людей не покидает меня. Они – рядом со мной.

7 На улице в снегу Олег нашел бутылку пушкинских времен. Поразительно, что попалась именно эта имитация.

Пастернак:

Из сада шел томящий дух

Озона, змей и розмарина…

Какой хороший сюр!

Так мой дедушка из «Эпоса» любит «детей, б-дей и тараканов».

9  ​​​​ Красота Петербурга особенно разворачивается в памяти, когда далеки все ужасы тамошней повседневной жизни.

По каким-то остаткам чувств догадываюсь, что во сне опять гулял по Эрмитажу.

Поединок Карпов-Топалов.

10 Важные смерти прошлого года:

 ​​ ​​​​ 13  ​​​​ января танцор Грей

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ 2  ​​​​ февраля Джим Келли

 ​​ ​​ ​​​​ 13 марта Кислевский

 ​​ ​​​​ 17 марта Рене Клеман

 ​​ ​​​​ 22 октября Мария Казаре'с. Ей - 74 года.

11  ​​​​ Достоевский - M. H. КАТКОВУ

11 января 1858. Семипалатинск

Милостивый государь,

Еще в августе получил я от Вашего сотрудника, А. Н. Плещеева, уведомление, что Вы не отказались бы напечатать в "Русском вестнике" что-нибудь моей работы. Я давно уже желал сделать Вам предложение - напечатать роман, которым я теперь занимаюсь. Но так как он был не кончен, то и предлагать было нечего. Мне именно хотелось, чтоб Вы прочли сначала роман мой и потом уже нашлось бы время вступить в переговоры. Мне случилось, лет девять назад, напечатать столько дурного, что теперь поневоле не хотелось действовать заочно. Но обстоятельства мои изменились, и я вынужден действовать не так, как предположил сначала. Позвольте мне объясниться.

Роман мой я задумал на досуге, (1) во время пребывания моего в г. Омске. Выехав из Омска, года три назад, я мог иметь бумагу и перо и тотчас же принялся за работу. Но работой я не торопился; мне приятнее было обдумывать всё, до последних подробностей, составлять и соразмерять части, записывать целиком отдельные сцены и главное - собирать материалы. В три года такой работы я не охладел к ней, а, напротив, пристрастился. Обстоятельства к тому же были такие, что систематически, усидчиво заниматься я решительно не мог. Но в мае м<еся>це прошлого (2) года я сел работать начисто. Начерно почти вся 1-я книга и часть 2-й были уже написаны. Несмотря на то, я до сих пор не успел еще кончить даже 1-ю книгу; но, впрочем, работа идет беспрерывно. Роман мой разделяется на три книги; но каждая книга (хотя и может делиться на части, но я отмечаю только главы) - но каждая книга есть сама по себе вещь совершенно отдельная. И потому предложить я Вам хотел сначала одну только книгу. 2-ю книгу я не могу, да и не желаю печатать в одном и том же году; равномерно и 3-ю. Но в три года все три книги могут быть напечатаны1. Прочтя 1-ю книгу, Вы сами увидите, что такое разделение совершенно возможно. Обстоятельства мои, в этом году, были такого рода, что я, при перемене образа жизни, стал крайне нуждаться в деньгах. Представив Вам мой роман (1-ю книгу) в рукописи, я намерен был просить у Вас денег до напечатания, и, может быть, Вы бы уважили мою просьбу. Для того я спешил его кончить. Но работа для денег и работа для искусства - для меня две вещи несовместные3. Все три года моей давнишней литературной деятельности в Петербурге я страдал через это. Лучшие идеи мои, лучшие планы повестей и романов я не хотел профанировать, работая поспешно и к сроку. Я так их любил, так желал создать их не наскоро, а с любовью, что, мне кажется, скорее бы умер, чем решился бы поступать с своими лучшими идеями не честно. Но, быв постоянно должен А. А. Краевскому (который, впрочем, никогда не вымогал из меня работу и всегда давал мне время), - я сам был связан по рукам и по ногам3. Зная наприм<ер>, что у него нет ничего для выхода книжки, я иногда 26 числа, то есть за 4 дня до выхода, принуждал себя выдумывать какую-нибудь повесть (3) и нередко выдумывал и писал в 4 дня4. Иногда выходило скверно, иной раз недурно, судя по крайней мере по отзывам других журналов. Конечно, я часто имел по нескольку месяцев времени, чтобы приготовить что-нибудь получше. Но дело было в том, что я сам никогда не знал, что у меня столько м<еся>цев впереди; потому что сам всегда поставлял себе сроку не более м<еся>ца; зная, что надобно было к следующему м<еся>цу выручать г-на Краевского. Но проходил месяц, проходило их пять, а я только мучился, как бы выдумать повесть получше, потому что дурное печатать тоже не хотелось, да было бы и нечестно перед г-ном Краевским. В то время я, вдобавок ко всему, был болен ипохондрией, и нередко в сильнейшей степени. Только молодость сделала то, что я не износил<ся>; (4) что не погибли во мне жар и любовь к литературе, да кроме молодости любовь к задушевным идеям задуманных романов, для которых я ждал время, чтоб начать и кончить. Те годы оставили на меня тяжелое впечатление, до того тяжелое, что теперь мысль спешить кончать 1-ю книгу моего романа, чтоб поскорее получить деньги, была для меня почти невыносима. Вот почему я и не торопился. К тому же разные хлопоты и болезнь несколько задержали меня. Несмотря на то, я хотел послать Вам в январе (то есть теперь) половину 1-й книги, а 2-ю половину не более как через месяц, так что в марте весь роман (то есть 1-я книга) был бы у Вас в руках. Но одно непредвиденное обстоятельство и тут остановило меня. (Кстати: Вы, вероятно, удивляетесь и, может быть, с улыбкой думаете, читая письмо мое: "К чему он пустился в такие подробности?" Но сделайте одолжение, дочтите меня до конца. Дело в том, что я имею к Вам огромнейшую просьбу и все эти подробности у места.) Обстоятельство, приостановившее в настоящую минуту мой роман, - вот какое: прошлого года я имел крайнюю нужду в деньгах и потому вошел в долги. Для расплаты их и для дальнейшего своего обеспечения мне крайне нужно было иметь к 1-му числу настоящего января месяца 1000 рублей серебр<ом>. Об этих деньгах я писал моему брату в Петербург. Две недели назад я получил от него письмо. Он пишет, что достал мне только 500 руб. серебр<ом>, войдя моим именем в некоторые литературные обязательства; а именно: один граф Кушелев задумал издавать с будущего (5) года журнал "Русское слово"5. Его factotum некто г-н Моллер пришел к брату и просил через него моего сотрудничества. Зная, что мне нужны деньги, брат мой, не зная намерений моих, но зная, что я пишу роман, вздумал продать его в будущее "Русское слово"6. Пятьсот рублей дали вперед и с обеих сторон написали и подписали условие. Что мне теперь делать? Деньги получаю с будущею почтою и вижу необходимость выручать брата, подписавшего условия. У меня был один роман, задуманный очень давно, который я очень любил и даже начал когда-то писать. Теперь я вынул его из ящика и решился продолжать и окончить, чтоб немедленно отослать брату. Роман очень небольшой; через два, много через два с половиною месяца надеюсь и кончить и отослать и тогда тотчас же принимаюсь за старую работу. Но так как я получил только 500 руб., а не 1000, которая мне необходимо нужна была, так как не только расплатиться окончательно с долгом, но даже обеспечить себя этими 500-ми я не могу, то я и решился на крайнюю меру: именно, обратиться к Вам с покорнейшею просьбою и предложить Вам, если угодно Вам будет иметь, для напечатания в этом году, мой роман, то не можете ли Вы мне выслать теперь же, вперед за роман, недостающие мне и крайне необходимые 300 руб., серебр<ом>. Я знаю, что предложение мое довольно эксцентричное; но всё дело в том, как Вы его примете. Одного не хотелось бы мне: чтоб Вы как-нибудь не подумали, что я так высоко ценю свои таланты, что мне нипочем подобные предложения. Поверьте, что меня заставила одна только крайность. Взамен этих 500 руб. (если Вы их вышлете) обязуюсь выслать Вам мою 1-ю книгу романа всю в продолжении лета, так что если захотите, то с сентября можете и печатать. В ней будет печатных листов четырнадцать или пятнадцать, так что она во всяком случае будет дороже стоить 500 руб. серебр<ом> и Вы, получа рукопись, разом воротите ту часть платы, которую теперь вышлете. Выслать роман в обещанный срок обязуюсь непременно (я нарочно взял срок побольше). Сверх того, так как Вы <мне> (6) выдадите деньги (если будет так) вперед, даже не поглядев на рукопись, то я обязуюсь с своей стороны, в случае если Вам мое сочинение не понравится, взять его назад и написать Вам как можно скорее другое. Ведь случалось же и мне когда-то между дурным писать и сносное. Может, и теперь удастся. В плате с листа мы уговоримся, когда Вы прочтете рукопись. Впрочем, Вы плату назначите сами, и я вполне на решение Ваше полагаюсь. (7) Кроме этих удостоверений, то есть кроме моего честного слова, я никаких обеспечении Вам более дать не могу, по крайней мере теперь. Впрочем, если Вам, угодно будет (8) потребовать еще какое-нибудь обеспечение - то я исполню. Наконец, для большего удостоверения скажу Вам, что роман, который я Вам обещаю, - самая задушевная работа моя, уже с давнего времени7. Я, впрочем, понимаю, что это тоже небольшое обеспечение, и случается так, что любимейшее произведение писателя бывает иногда прескверное, вследствие кое-каких причин. Во всяком случае, обязуюсь сделать как можно лучше.

Надеюсь, что Вы будете так добры, почтите меня во всяком случае хоть каким-нибудь уведомлением. (9) Теперь я подаю в отставку и надеюсь в конце лета, выхлопотав себе позволение, приехать жить в Москву8. Тогда я буду иметь удовольствие явиться к Вам лично. Теперь же адрес мой: в г. Семипалатинск, в Западной Сибири, Федору Михайловичу Достоевскому.

Простите за наружную небрежность письма моего, как-то за помарки и проч<ее>, и не сочтите за неуважение. Я, ей-богу, не умею писать лучше. Я адресую для верности на два адреса: в редакцию "Русского вестника" и в Вашу типографию.

Примите, милостивый государь, уверение в чувствах глубочайшего уважения, с которыми пребываю

Вашим покорнейшим слугою

Ф. Достоевский.

Р. S. Вы, может быть, спросите: почему я не отдаю роман, который пишу для "Русского вестника", в "Русское слово". Но во-1-х, я не знаю, что такое будет "Русское слово", ни редакции, ни направления - ничего. 2) Что им за высланные деньги (500 руб.) нужно как можно скорее прислать статью, а маленький роман, который я им назначаю, конечно, кончу скорее, чем большой, который пишу для "Русского вестника". Судьба моя, вероятно, работать из-за денег, в самом стеснительном смысле слова.

Д<остоевский>.

Примечания:

1 Достоевский пишет Каткову о работе над романом в трех книгах, желая заинтересовать его и добиться аванса, однако, как он сообщал брату, «весь роман, со всеми материалами, сложен теперь в ящик» (см. письмо 59). В апреле 1857 г. Достоевскому были возвращены права потомственного дворянина и тем самым дано разрешение печататься. С этого момента планы писателя приобрели более конкретный характер. К 1858 г. из ряда предварительных замыслов окончательно выделились два, получившие свое воплощение в повестях «Село Степанчиково и его обитатели» и «Дядюшкин сон».

2 Достоевский воспользовался словами Пушкина из «Моцарта и Сальери» (сцена II).

3 О тяжелом материальном положении, вынуждавшем Достоевского в 1840-е гг. работать спешно, «к сроку», и о взаимоотношениях с А. А. Краевским, к которому он испытывал острое чувство неприязни как к журналисту-дельцу, свидетельствует переписка писателя того времени, и в частности письмо к M. M. Достоевскому от 7 октября 1846 г.: «... система всегдашнего долга, которую так распространяет Краевский, есть система моего рабства и зависимости литературной» (ПСС. T. XXVIII1. С. 128). См. также: Виноградов В. В. Достоевский и А. А. Краевский // Достоевский и его время. С. 17—22.

4 Достоевский сообщал брату в письме от 16 ноября 1845 г., что «Роман в девяти письмах» был написан «в одну ночь. <...> Утром отнес к Некрасову и получил за него 125 руб. ассиг<нациями>» (см. письмо 23).

5 Журнал Г. А. Кушелева-Безбородко «Русское слово» начал выходить с 1859 г. (объявление об издании см.: СПбВед. 1858. 25 окт. № 233).

6 Речь идет о повести «Дядюшкин сон», замысел которой восходит к «комическому роману», начатому Достоевским еще в 1855 г. (см.: наст. изд. Т. 2. С. 579; Туниманов. С. 7—26).

7 Речь идет о повести «Село Степанчиково и его обитатели».

8 Приказ об отставке, ожидаемый Достоевским, вышел только 18 марта 1859 г. Жительство ни в Москве, ни в Петербурге ему разрешено не было (подробнее см. письмо 62, примеч. 3).

(1) было: еще на досуге

(2) было начато: ны<нешнего>

(3) вместо: какую-нибудь повесть - было: что-нибудь <нрзб.>

(4) край листа оторван

(5) было: с шестидесятого

(6) край листа оторван

(7) вместо: на решение Ваше полагаюсь - - было начато: на Вас по<лагаюсь>

(8) далее было начато: прибав<ить>

(9) далее было начато: Я покор<нейше>

Очень важное письмо.

11 Видео: музеи Мюнхена.

15  ​​​​ Люда вернулась из Москвы, буквально придушенная толпой.

Она здорова, а потому отбрасывает кошмары.

18  ​​​​ M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

18 января 1858. Семипалатинск

Три письма от тебя, дорогой мой друг, я получил; одно от 25 ноября, два другие от 17-го и 19-го декабря. Хотел было отвечать тотчас же на первое; но невозможно было. Ты писал о том, что вышлешь деньги, и о связях с "Русским словом". Не зная, вышлешь ли ты, я и не мог ничего написать тебе положительно. Вот почему переждал до получения денег. Теперь же отвечаю на всё. Но прежде всего позволь от всей души поблагодарить за присылку денег. Ты спас меня, и я теперь хоть на сколько-нибудь обеспечен. А без них я бы пропал; извернуться как-нибудь - не было ни единого способа.

Спешу отвечать тебе по порядку на твои письма, - в том порядке, как и что у тебя прежде написано.

Сигары я получил (не знаю, писал ли я тебе об этом). Но господин, для которого я выписывал, отказался от них, по причине весьма уважительной: для него они были слишком слабы. Он мне давал своих. Ten-Gate1 его надувает, но присылает ему очень крепких; а ему то и надо. Сигары твои я выкурил сам. Остаюсь тебе за них должен. Сквитаемся. Скажу еще, что твои сигары превосходны, но в дороге ужасно истерлись. Во всяком случае, я удивляюсь, почему они у тебя не шли. Далее: ты пишешь о "Русском слове". Положим, что идея барская хороша; что капитал для вспомоществования образуется. Но неужели деньгами можно создать редакцию? А без редакции и без оригинальности журнал вздор! Не знаю, кого-то он2 наймет в редакторы?3 Но я что-то плохо верю в успех "Русского слова". Как альманах журнал, может быть, некоторое время будет хорош.

Впрочем, покамест какое мне до этого дело? Дай бог успеха. Благодарю за то, друг Миша, мой неизменный друг, что ты завязал с "Русским словом" сношения и так мастерски обделал всё дело. Теперь слушай же про мои обстоятельства. Роман мой (большой) я оставляю до времени. Не могу кончать на срок! Он только бы измучил меня. Он уж и так меня измучил. Оставляю его до того времени, когда будет спокойствие в моей жизни и оседлость. Этот роман мне так дорог, так сросся со мною, что я ни за что не брошу его окончательно. Напротив, намерен из него сделать мой chef-d’euvre. Слишком хороша идея и слишком много он мне стоил, чтоб бросить его совсем. Теперь же вот что: у меня уже восемь лет назад составилась идея одного небольшого романа, в величину "Бедных людей". В последнее время (1) я, как будто знал, припомнил и создал его план вновь. Теперь всё это пригодилось. Сажусь за этот роман и пишу. Кончить надеюсь месяца в два. Кроме того: в большом романе моем есть эпизод, вполне законченный, сам по себе хороший, но вредящий целому. Я хочу отрезать его от романа. Величиной он тоже с "Бедных людей", только комического содержания. Есть характеры свежие4. В "Русское слово" дают сроку год. Итак, вот об чем я тебя прошу: напиши мне немедленно, если я, наприм<ер>, пришлю тебе роман в апреле для "Русского слова" и листов печатных (в сравнении с листами других журналов) будет в нем более 5 (так и будет), то пришлют ли мне из "Русского слова", за остальные листы, немедленно, в апреле же м<еся>це, деньги или будут ждать до будущего года, то есть до напечатания? Если пришлют, то я (2) тотчас же после твоего уведомления посылаю роман тебе, для "Русского слова". Если же не пришлют, то я решаю так: пусть "Русское слово" подождет до осени; (3) осенью я пришлю туда вещь оконченную (именно эпизод из большого романа, переделанный совершенно отдельно), - а тот роман, который будет готов в конце марта, пошлю Каткову в "Русский вестник". Расчет ясный: в "Русское слово" я не опоздаю; к выходу журнала статья будет, если даже доставлю и осенью. Но теперь надо спасать себя. Катков же через Плещеева сделал мне предложение. Получив от тебя 500 руб., а не 1000, я все-таки не знаю, что делать, потому что роздал почти все деньги, из присланных тобою 500, кредиторам. Сам остался почти без ничего и все-таки остался должен ровно 350 р. серебром. Вот почему я и выкинул такую штуку: с прошлою почтой написал Каткову, подробно и обстоятельно, что желаю участвовать в его журнале; предлагаю ему мой большой роман (который я теперь, на время, совсем решил оставить), уведомляю, что доставлю ему его в августе м<еся>це (не раньше) и прошу вперед, по затруднительным моим обстоятельствам, 500 руб. сереб<ром>, которые и прошу выслать немедленно по получении моего письма. Написав это, я рассудил так: "Ведь дают же в "Русском слове", ничего не видя, вперед, почему же бы не дать (4) и из "Русского вестника"?" Таким образом, мне в марте (в половине) могут прислать еще 500 р. сереб<ром> (я вообще думаю, что терять своего нечего; я восемь лет ничего не печатал и потому, может быть, я буду занимателен для публики как новинка! Редакторы это верно знают и потому, может быть, и дадут вперед, а мне же чего терять свое, да еще будучи в затруднительном положении?) Если Катков пришлет деньги, то я бы ему тотчас же и послал, не большой роман (который я оставил), но другой, небольшой, который пишу теперь, хотя я и писал ему о большом романе (тогда еще не знал, что его оставлю). Но ведь Каткову все равно, если только вещь будет хорошая. Если я пошлю Каткову, то тогда я наверно могу с него взять еще 500 руб. тотчас же, ибо роман и длиной выйдет листов в восемь; следовательно, взяв еще 500, я немного останусь должен. Катков, видя мою аккуратность и хороший роман (предполагая, что он будет хороший), вышлет еще 500 наверно. А это куды бы хорошо. Само собою разумеется, что "Русское слово" получит от меня тогда к сентябрю (именно лишний эпизод из большого романа). Я поступлю с "Русским словом" честно: доставлю к сроку и, кроме того, постараюсь сделать как можно лучше; потому что этот эпизод мне нравится самому по идее; да и вещь-то будет совершенно законченная. Итак, вот все мои распоряжения. Напиши, как ты обо всем этом думаешь?

Теперь еще: ты пишешь мне в первом письме, что (5) тебе нужна будет к будущему году моя повесть. Потом в других письмах упоминаешь, что у тебя до меня есть дело (вероятно, то же самое). Очень пеняю тебе, зачем ты не пишешь подробно, то есть что ты хочешь издавать, с кем и как?5 Насчет повести будь уверен: даю слово, будет. Развязавшись с большим романом, я как будто вновь окрылился: кончу для "Русского вестника", потом для "Слова" и времени будет еще много. Только напиши мне обо всем подробнее.

Узнай еще, брат, что я уже подал в отставку (на днях) по болезни. Ты знаешь мои планы. Если не позволят жить в Москве (что я прошу в просьбе об отставке), то я напишу письмо к государю; он милостив и разрешит, может быть, больному; ибо я буду проситься "для пользования советами столичных докторов"6. Если же и тут не позволят (но каким же образом Тол<л>ь и Пальм в Петербурге, если другим не позволяют? Может быть, действительно нашли нужным запретить въезд некоторым, но, вероятно, не всем), то тогда уеду в Одессу, где жить и хорошо и дешево и, вероятно, не навек. Государь милостив и разрешит со временем въезд в столицы. Вот таков мой план. Следовательно, я выеду, если всё уладится, не иначе как летом. У Плещеева я непременно думаю взять 1000 руб. Мы с ним сквитаемся, и я знаю, как сквитаться. Без его же денег мне нельзя тронуться с места. Вот почему у меня образовалась к тебе еще огромнейшая, настоятельнейшая просьба; обращаюсь еще раз к твоей доброте, которую...> (6)

Откровенное объяснение. Я хоть и написал о платье, но мне вдруг стало теперь совестно. Нет, брат! Я слишком без стыда тебя беспокою и потому вот что скажу: напиши откровенно, то есть если придется тебе заплатить деньги, то не высылай, я обернусь и так. Если же можно тебе, как купцу купить на кредит готовое платье, то купи, но единственно если можно на кредит; напиши мне тоже цены. Есть, кажется, и дешевле, а то меня будет мучить совесть. А на кредит, то и я успею выслать деньги. Летом деньги будут хорошие.

Плещеев женился7. Он об тебе часто вспоминает и тебе кланяется.

NВ. Не заботься о худой мерке. Покупай на свой рост. Твое платье я могу же носить. Разве скажи, чтоб капельку пошире да подлиннее, чем на тебя.

NB. Если же тебе придется заплатить за платье хоть копейку наличными, то не высылай.

Ты пишешь о портретах всей семьи. Я этому ужасно рад, а жена только и говорит об них. Присылай поскорее, ради бога. Жена кланяется и тебе и Эмилии Федоровне. Я тоже целую ручку у Эмилии Федоровны, а тебя обнимаю крепко, крепко. Поклонись всем, кому знаешь. Поцелуй брата Колю, если он в Петербурге.

Твой весь Ф. Достоевс<кий>.

Детей своих поцелуй всех до единого особенно. Помнят ли меня. Выслав портреты, приложи описание, чтоб я мог узнать каждого из них. (7)

Примечания:

1 Вероятно, название фирмы сигар.

2 Имеется в виду издатель «Русского слова» Г. А. Кушелев-Безбородко.

3 Журнал «Русское слово» начал выходить под редакцией самого Кушелева-Безбородко и приглашенных им в соредакторы Я. П. Полонского и Ап. Григорьева (см.: Соколов В. П. Боевые журналы бурной эпохи. 1. Начало «Русского слова» // Рус. библиофил. 1914. № 1. С. 79—83; Про хоров Г. Р. Начало «Русского слова» и Г. Е. Благосветлов // Звенья. Т. 1. С. 298—299).

4 Создававшееся по новому плану произведение — повесть «Село Степанчиково и его обитатели». Эпизод из большого романа для «Русского слова» — повесть «Дядюшкин сон».

5 M. M. Достоевский, вероятно, уже в это время обдумывал возможность издания собственного журнала, для которого ему была нужна повесть брата (см.: Нечаева. «Время». С. 30—31).

6 Речь идет о письме к Александру II (см. письмо 62).

7 См. письмо 59, примеч. 9.

(1) было: Теперь

(2) далее было начато: вме<сто>

(3) далее было: а роман

(4) вместо: почему... ... не дать - было: почему же не дадут

(5) было: о том что

(6) продолжение письма не сохранилось

(7) текст: Откровенное объяснение... ... каждого из них - написан на полях письма.

18 ​​ ДР Рубена Дарио

Rubén Darío

A Juan Ramón Jiménez

¿Tienes, joven amigo, ceñida la coraza

para empezar, valiente, la divina pelea?

¿Has visto si resiste el metal de tu idea

la furia del mandoble y el peso de la maza?

¿Te sientes con la sangre de la celeste raza

que vida con los números pitagóricos crea?

¿Y, como el fuerte Herakles al león de Nemea,

a los sangrientos tigres del mal darías caza?

¿Te enternece el azul de una noche tranquila?

¿Escuchas pensativo el sonar de la esquila

cuando el Ángelus dice el alma de la tarde?...

¿Tu corazón las voces ocultas interpreta?

Sigue, entonces, tu rumbo de amor. Eres poeta.

La belleza te cubra de luz y Dios te guarde

18 Выставка в Ганновере: Экспо-2000. Уже все нацелены на новое тысячелетие, словно б его приход что-то изменит. ​​ Новая виртуальная действительность - грядет!

Необычайная популярность маньяков.

Елена Борисовна Левина-Розенгольц наняла «своего» написать статью о ее матери - и тот это сделал. И Люда, и Юля Диденко ​​ как бы «случайно» забыты в угоду «своему».

Раствориться ​​ душах жены ​​ и сына - это художественная форма моего существования.

20 ​​ Кафка не разделил ни одной большой культуры, но примкнул ко многим. ​​ Уж не мой ли это путь?

Думаю, что нет: для меня идеал – русская культура.

26 Интересно, что Трутнева, глава НИМа, невольно пародирует стиль помещицы, управляющей собственным музеем. Я вот и не скажу, что этот феодализм так уж плох.

Переживет музей эту зиму? Денег на топливо нет.

Все члены царской семьи должны быть похоронены. Но еще не все отысканы.

Февраль  ​​ ​​ ​​​​ 

1 ​​ На музее появилась новая табличка: Ставропегиальный Воскресенский Новоиерусалимский Монастырь.

Ставропигия = монастырь, независимый от местной епархиальной власти и подчиненный непосредственно патриарху или синоду; ставропигиальный монастырь.

Для директрисы музея самое важное влиться в высший свет Истры. Временщица! Вот о чем думают дамы.

Татлин в Новой Третьяковке.

Сердечный разговор с Валерием Волковым.

Выставка  ​​​​ «(Александр) Волков и Ланской» как бы висит в воздухе. ​​ Валерий хорошо знает, что он наследует. Де Сталь!

2 ​​ ДР Джойса.

James Joyce

Sleep now, O sleep now,

O you unquiet heart!

A voice crying “Sleep now”

Is heard in my heart.

The voice of the winter

Is heard at the door.

O sleep, for the winter

Is crying “Sleep no more.”

My kiss will give peace now

And quiet to your heart -

Sleep on in peace now,

O you unquiet heart!

7 Как обычно, подолгу говорим с Людой о ее работе. Я бы не выдержал столь трудных отношений, какие складываются у нее.

Среди людей я превращаюсь в камень, а в музее оттаиваю.

Увы, не в ее музее.

Решение Думы: перемещенные в Россию предметы искусства становятся собственностью России навсегда.

Как компенсация.

Таково завершение второй мировой войны в моей стране.

9 Гросицкий и Мария Эльконина. Их живопись - предмет наших домашних разговоров.

Причем, она менее понятна, а Гросицкий влияет и сознательно, и бессознательно.

До нас донеслось, как она съездила в Париж: консьержка ей не открыла дверь, потому что было поздно.

16 ​​ Выставка Валерия Волкова.

Фильмы словно почувствовали, как легко им утонуть в небытии, превратиться в застывшие музейные экспонаты.

Это в лучшем случае.

Я-то и в кинематографе хожу только в музей: гоняюсь за шедеврами.

А то попросту задохнешься в этом наглом вареве.

Выставка Валерия Волкова. Картины, среди которых радостно.

Почему тут, на большой выставке, картины расцвели столь ярко?

Что висит дома? ​​ Слепышев. «Куст» Ульянова.

«Лагуна» Купряшина.

21 Уже третья картина подарена Слепышевым Люде. Прекрасно.

23 В прошлом году Кипр посетили 100.000 русских.

27 ​​ Слепышев дал миллион на банкет, полагающийся для его же выставки. ​​ Еще подарил Люде две картины. Просто чудо. Вот и смотрим его работы. Благодаря ему у нас дома есть музей.

Поразительно, что меня в Праге ничто не увело от России. Более того, мне показался таким жалким их выстраданный уют.

Да, выстраданный, а все равно жалкий.

Почему я нигде не нахожу россыпей духа?

Об Эрмитаже:

Здесь моя юность всюду сторожит меня, чутко прислушиваюсь к ней. В Эрмитаже ее особенно много.

После ужаса пустых университетских аудиторий, холодных и необитаемых, уводящих в какую-то свою веру, мне неблизкую и непонятную, - вдруг эта вечная сияющая красота.

Идешь по залам – и видна собственная ​​ тень на Дворцовом мосту.

Когда я пришел в первый раз в Эрмитаж? Где-то в 15, а домом он стал для меня только с 22х.

Здесь я работал! Вдоль вагонов иду до Обводного канала. Здесь, в этих вагонах, жил, когда в 23 работал проводником почтовых вагонов.

Март  ​​ ​​​​ 

1 ​​ Фильм о Мис ван дер Рое. Не его это «Интурист» в центре Москвы?

Еще фильм в Гете-институте: «Взгляд на современную немецкую живопись».

2  ​​​​ Достоевский - АЛЕКСАНДРУ II

Начало марта 1858. Семипалатинск

Всепресветлейший, державнейший,

великий государь император

Александр Николаевич,

самодержец всероссийский,

государь всемилостивейший!((а))

Просит Сибирского линейного батальона

№ 7-го прапорщик Федор Михайлов

сын Достоевский о нижеследующем.

​​ 

В службу Вашего императорского величества поступил я, из дворян С. -Петербургской губернии, кондуктором <1>838 <года> января 16, в кондукторскую роту Главного инженерного училища, <с> соизволения его императорского высочества генерал-инспектора инженерной части, за хорошее поведение и знание фронтовой службы произведен в унтер-офицеры <1>840 <года> ноября 29-го, по высочайшему повелению переименован в портупей-юнкера <1>840 <года> декабря 27-го в оной же роте. Произведен по экзамену в полевые инженер-прапорщики тысяча восемьсот сорок первого года августа пятого дня, имея от роду девятнадцать лет, с оставлением в Главном инженерном училище для продолжения полного курса наук в верхнем офицерском классе, на действительную службу в инженерный корпус — <1>843-го <года> августа 12-го, зачислен при С. -Петербургской инженерной команде с употреблением при чертежной Инженерного департамента <1>843 <года> августа 23-го, высочайшим приказом уволен за болезнью от службы с чином поручика <1>844 <года> октября 19, из списков С. -Петербургской инженерной команды исключен <1>844 <года> декабря 17, по высочайшему повелению разжалован <1>849 <года> декабря 19 с отсылкою в каторжную работу в крепостях. По окончании срока рядовым <1>854 <года> марта 2-го, в сей Сибирский линейный батальон № 7 по высочайшему повелению произведен в унтер-офицеры <1>856 <года> января 15, по высочайшему повелению за отличие по службе произведен в прапорщики 1856 года октября 1-го, в оном же батальоне, по выборам дворянства не служил. В продолжение сей моей службы в походах и в делах против неприятеля не находился. Особых поручений по высочайшим Вашего императорского величества повелениям и от своего начальства не имел Орденами и знаками отличия награждаем не был, высочайших благоволений, всемилостивейших рескриптов и наград не получал. В штрафах находился по высочайше утвержденной конфирмации, состоявшейся в 19 день декабря 1849 года, последовавшей на всеподданнейшем докладе генерал-аудиториата за принятие участия в преступных замыслах, распространение письма литератора Белинского, наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти, и покушение вместе с прочими к распространению сочинений против правительства посредством домашней литографии. Лишен чина поручика, всех прав состояния с ссылкою в каторжную работу в крепостях на четыре года. Но по высочайшему Вашего императорского величества повелению, сообщенному г-ном военным министром от 18-го апреля 1857 года за № 2468 к г-ну командиру отдельного Сибирского корпуса, объявлено мне и законным детям даровать прежние права по происхождению, но без права на прежнее имущество. В отпуску был 1843 года с 21 июня на 28 дней и на срок явился. Обучался в главном Инженерном училище. Женат на вдове губернского секретаря Исаева Марье Дмитриевой, детей не имею. Православного исповедания, находится при мне. За мною, родителями моими и женою имения родового и благоприобретенного не состоит. От роду мне ныне 35 лет.

Ныне, по расстроенному совершенно на службе здоровью, чувствую общую слабость сил в организме, при истощенном телосложении, и частовременно ((писалось вместе!)) страдаю нервною болью лица, вследствие органического страдания головного мозга, я не могу далее продолжать службу Вашего императорского величества, о чем прилагаю у сего за подписью прикомандированного к Сибирскому линейному батальону № 7 лекаря Ермакова свидетельство за № 26-м, учиненное в присутствии оного № 7 батальона штабс-капитана Бахирева.1 А потому всеподданнейше прошу.

Дабы повелено было сие прошение принять и меня, поименованного, по вышепрописанным болезням, означенным, в свидетельстве за № 26-м, от воинской службы на основании 469 ст. 1-го продолжения 11 копии II части Свода военных постановлений уволить с повышением чина, за что я после отставки ни о каком другом казенном содержании просить не буду, прилагаю у сего мой реверс января 16-го дня 1858 года,2 к поданию надлежит командиру Сибирского линейного батальона № 7-го. Сие прошение набело переписывал Сибирского линейного батальона № 7-го унтер-офицер Андрей Андреев сын Шилицын, а сочинял сам проситель.

К сему прошению Сибирского линейного батальона № 7 прапорщик Федор Михайлов сын Достоевский руку приложил.

Жительство иметь буду в столичном городе Москве.б,3

Примечания:

Прошение Достоевского на высочайшее имя об отставке находится в делах Военного министерства. Оформлено на официальном бланке писарской рукой; текст обращения к императору напечатан. Проходящая через все три листа документа (разбитая на части) роспись: «К сему прошению ~ в столичном городе Москве» — автограф Достоевского. Командир отдельного Сибирского корпуса Г. X. Гасфорт, представляя прошение, приложил его к своему рапорту, датированному 8 марта 1858 г. (см.: ЛН. Т. 22—24. С. 727).

1 В приложенном к прошению «свидетельстве» лекаря Ермакова о здоровье Достоевского от 21 декабря 1857 г. сообщается: «Свидетельствовал я совместно с штабс-капитаном сего батальона Бахиревым прапорщика того же батальона Федора Михайловича Достоевского, причем оказалось: лет ему от роду 35, телосложение посредственное, в 1850 году в первый раз подвергся припадку падучей болезни (Epilepsia), которая обнаруживалась: вскрикиванием, потерею сознания, судорогами конечностей и лица, пеною перед ртом, хрипучим дыханием, с малым, скорым сокращенным пульсом. Припадок продолжался 15 минут. Затем следовала общая слабость и возврат сознания. В 1853 году этот припадок повторился и с тех пор является в конце каждого месяца.

В настоящее время г-н Достоевский чувствует общую слабость сил в организме при истощенном телосложении и часто временно страдает нервною болью лица вследствие органического страдания головного мозга.

Хотя г-н Достоевский пользовался от падучей болезни почти постоянно в течение четырех лет, но облегчения не получил, а потому службы его величества продолжать не может» (ЛН. Т. 22—24. С. 729).

2 Реверс — прошение об отставке с обязательством об отказе от обращения в казну за денежной помощью. См.: ПСС. Т. XXVIII1. С. 382.

3 В ответ на это прошение высочайший приказ об увольнении Достоевского в отставку по болезни с награждением следующим чином подпоручика был издан после дополнительных запросов только 18 марта 1859 г. Жительство ему было разрешено в Твери, без права выезда в С. -Петербургскую и Московскую губернии, с установлением за ним секретного надзора (см.: ЛН. Т. 22—24. С. 726—736).

а Написано писарской рукой на официальном бланке с напечатанным текстом обращения.

б Проходящая через все три листа документа (разбитая на части) запись: К сему прошению в столичном городе Москве. — автограф Достоевского.

2 С Машей в музее дарвинизма.

3 ​​ Из письма Ильи Репина Владимиру Стасову:

Искусство я люблю больше добродетели, больше, чем людей, чем близких, чем друзей, больше, чем всякое счастье и радости жизни нашей. Люблю тайно, ревниво, как старый пьяница, - неизлечимо. Где бы я ни был, чем бы я ни развлекался, кем бы ни восхищался, чем бы ни наслаждался, оно всегда и везде в моей голове, в моем сердце, в моих желаниях, лучших, сокровеннейших. Часы утра, которые я посвящаю ему, - лучшие часы моей жизни. И радости, и горести - радости до счастья, горести до смерти - все в этих часах, которые лучами освещают или омрачают все прочие эпизоды моей жизни. Вот почему Париж или Парголово, Мадрид или Москва - все второстепенно по важности в моей жизни - важно утро от 0 до 12 перед картиной.

1899

4 Некий художник пририсовал портрету Малевича - доллар! Заплатил штраф: 15.000 гульденов.

Как меня поразило, что Петя Ванечек, мой пражский знакомый, испачкал свою телефонную книжку собственным г-ном - и с гордостью ее показывал. Он называл себя «актуальным художником».

Боже, как я ему благодарен: он меня пожалел, он мне помог!!

5 ​​ Якоб Беме:

-Абсолютный дух ради самосознания вызывает к жизни природу, свой противообраз.

И Дума, и Совет Федераций еще раз решили, что все трофейное искусство: 200.000 экспонатов - принадлежит России.

Как изменилось время! Кажется, теперь ​​ думать именно так - естественно, - а недавно это не было столь очевидным.

Вернуть все немцам - значит, не желать добра России.

Даже я в этом уверен.

6 ​​ Пришлось из фондов Люды вместе с ней переносить картины Слепышева в выставочное пространство. Больше некому.

Лотман по ТВ - каждый день.

7  ​​​​ Все же как-то, да отмечают Международный женский день в музее: Люда пошла на сабантуй в лучшем платье.

9  ​​​​ M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

9 марта 1857. Семипалатинск

Вот уже две недели, бесценный, дорогой брат, как я воротился с женою из Кузнецка, а только теперь нашел минутку, чтоб написать тебе. Дорогой мой, милый мой, ради бога, не сердись на меня, что я не с первой же почтой по прибытии пишу тебе. Ты у меня всегда в уме и в сердце. Я люблю тебя, как только можно любить. Но конечно ты, зная жизнь, поверишь мне, что у меня с новым порядком вещей завелось столько хлопот, забот и дел, что и не знаю, как голова не треснет. Однако я все-таки успел написать дяде и сестре (по ее же просьбе немедленно). Дядя помог мне, и на время я обеспечен, а там буду надеяться на милость божию. Сам же не оплошаю, буду работать еще с большею ревностью. Но ты, вероятно, потребуешь подробного описания, как уладились мои дела. Не пускаясь в большие подробности, скажу вообще, что всё кончилось (1) благополучно. Мой добрый знакомый, на которого я надеялся в ожидании помощи от дяди, помог мне и дал мне 600 руб. сер<ебром> на годичной срок (и даже более)1. Вообще скажу тебе, друг мой, что не этот один человек, а многие еще и кроме него принимали во мне искреннее участие2. Двое еще, н<а>прим<ер>, хотели непременно, чтоб я взял у них денег (без всякого срока) - хотели рассориться со мной, если я не приму их дружеских услуг. Я принужден был занять сверх 600 руб. еще 200 руб. сереб<ром>, итого 800, которые, возвратясь в Семипалатинск, истратил почти все, то есть истратил ровно 700 руб. сереб<ром> в общем и окончательном итоге. Может быть, ты удивишься, брат, куда я мог девать такую сумму? Я бы и сам не предполагал, что столько истрачу; но не было никакой возможности истратить меньше. Сборы в дорогу, экипировка моя и ее (ибо у ней было насчет всего необходимого не очень богато) - но самая необходимая экипировка, можно сказать бедная, путешествие в 1500 верст, в закрытом экипаже (она слабого здоровья, (2) морозы и дурные дороги - иначе нельзя) - где я платил круглым счетом за четыре лошади, свадьба в Кузнецке, хотя и самая скромная, наем квартиры, обзаведенье, хоть какая-нибудь мебель, посуда в доме и на кухне3 - всё это взяло столько, что и понять нельзя. В Кузнецке я почти никого не знал. Но там она сама меня познакомила с теми, кто получше и которые все ее уважали. Посаженным отцом был у меня тамошний исправник с исправницей, шаферами тоже порядочные довольно люди, простые и добрые, и если включить священника да еще два семейства ее знакомых, то вот и все гости на ее свадьбе4. В обратный путь (через Барнаул) я остановился в Барнауле у одного моего доброго знакомого5. Тут меня посетило несчастье: совсем неожиданно случился со мной припадок эпилепсии, перепугавший до смерти жену, а меня наполнивший грустью и унынием. Доктор (ученый и дельный) сказал мне, вопреки всем прежним отзывам докторов, что у меня настоящая падучая и что я в один из этих припадков должен ожидать, что задохнусь от горловой спазмы и умру не иначе, как от этого. Я сам выпросил подробную откровенность у доктора, заклиная его именем честного человека. Вообще он мне советовал остерегаться новолуний. (Теперь подходит новолуние, и я жду припадка.)6 Теперь пойми, друг мой, какие отчаянные мысли бродят у меня в голове. Но что об этом говорить! Еще, может быть, и неверно, что у меня настоящая падучая. Женясь, я совершенно верил докторам, которые уверяли, что это просто нервные припадки, которые могут пройти с переменою образа жизни. Если б я наверно знал, что у меня настоящая падучая, я бы не женился. Для спокойствия моего и для того, чтоб посоветоваться с настоящими докторами и принять меры, мне необходимо выйти как можно скорее в отставку и переехать в Россию, но как это сделать? Одна надежда! Позволят печатать, получу денег и тогда перееду. Наконец, и кроме того меня пугает, если припадок случится в отправлении службы. В карауле, н<а>прим<ер>, затянутый в узкий мундир - я задохнусь непременно, судя по рассказам свидетелей припадка, которые видели, что делается с моей грудью и с моим дыханием. Но бог милостив, только повторяю тебе в 10-й раз: пойми, как важна для меня возможность печатать. В Семипалатинск я привез жену захворавшую. Хотя я, уезжая, заготовил всё по возможности, но по неопытности моей и половины не было сделано из того, что нужно, и потому у нас было две недели постоянных хлопот. На этот случай приехал бригадный командир. Смотр, служба - одним словом, я совсем замотался - и потому прости, что не написал сейчас же по прибытии. Жена моя теперь оправилась. Она просит тебя простить ее, что не пишет тебе теперь ничего. Она напишет и скоро. Она уверяет меня, что не приготовилась. Всех вас она бесконечно любит. Она вас всех любила и прежде, когда я (в 54-м году) читал ей всякое письмо ваше, и знала о вас все подробности. По рассказам моим, она тебя чрезвычайно уважает и всё мне ставит тебя в пример. Это доброе и нежное создание, немного быстрая, скорая, сильно впечатлительная; прошлая жизнь ее оставила на ее душе (3) болезненные следы. Переходы в ее ощущениях быстры до невозможности; но никогда она не перестает быть доброю и благородною. Я ее очень люблю, она меня, и покамест всё идет порядочно. Получив деньги от дяди (которого я благодарю от всего сердца), я уплатил часть долга; теперь у меня рублей 250 сереб<ром> есть в комоде; но ведь надо прожить по крайней мере до тех пор, пока получу позволенье печатать, и потому я рад, что хоть на это время (4) обеспечен. В будущее же я как-то слепо верую. Только бы дал бог здоровья. Удивительное дело: из тяжкого несчастья и опыта я вынес какую-то необыкновенную бодрость и самоуверенность. Может быть, это и худо. Дай бог, чтоб у меня достало столько благоразумия, чтоб не быть излишне самоуверенным. Но не беспокойся и не тоскуй обо мне. Всё пойдет хорошо. Но вот о тебе я сильно тоскую, бесценный, дорогой друг мой, добрый, благородный мой брат! Письмо твое я получил, благодарю за твои посылки, они еще не пришли, но, друг мой, мне так тяжело было, читая о тягости твоих обстоятельств, что ты на нас истратился!7 Благодарю тебя 1000 раз, а жена не знает как и благодарить тебя. Но, ангел мой, твои дела всё еще не поправляются! Они решительно пугают меня. Ты надеешься на сигары; что если они не пойдут! а ведь это как легко может случиться. Мне кажется, что важнейшее неудобство - высокая цена твоих сигар. Но в этом я не знаю толку. Дай бог, дай бог тебе! Переживи этот кризис - и, ради Христа, не рискуй больше; не забирайся много, а помаленьку это крепче. Но какова же сестра Саша? За что она нас всех заставляет краснеть? Именно краснеть! Ибо все в семействе нашем благородны и великодушны. В кого она так грубо развита? Я давно удивлялся, что она, младшая сестра, не хотела никогда написать мне строчки. Не оттого ли, что она подполковница? Но ведь это смешно и глупо. Напиши мне, ради бога, об ней побольше и подробнее. Жаль, что я спешу, я бы и сам написал тебе больше и подробнее. Теперь задам тебе вопрос. Я, милый мой, спрашивал тебя об участи "Детской сказки". Скажи мне положительно (и умоляю тебя в том), хотели ли ее серьезно печатать? Если хотели, то пробовали иль нет, а если не пробовали, то почему именно? Ради бога, напиши мне это всё. Эта просьба моя будет ответом на твое предположение, что мне не запрещено печатать. Согласись, что судьба этой вещицы "Детской сказки" для меня интересна во многих отношениях.8

Друг мой, как мне жаль бедного Буткова! И так умереть! Да что же вы-то глядели, что дали ему умереть в больнице! Как это грустно!9

Прощай, ангел мой. Кланяйся всем, кто меня помнит, я всех помню и кого любил - люблю по-прежнему. Я виноват перед Верочкой и ее мужем - давно не писал им, скоро всем напишу. Перецелуй детей и особенно напомни обо мне Эмилии Федоровне. Дай бог ей всякого счастья!

Жена даже не приписывает тебе. На мое приглашение она отвечала, что напишет тебе сама, особое письмо, равно и к Вареньке. Но просила тебе и Эмилии Федоровне передать ее искренний поклон и пожелание всего лучшего. Я свидетель - что от искреннего сердца. Прощай.

Твой брат Ф. Дост<оевский>.

Примечания:

1 Достоевский пишет брату о H. H. Ковригине.

2 А. Е. Врангелю Достоевский сообщал, что одолжил деньги также у своего бригадного командира M. M. Хоментовского.

3 После свадьбы Достоевские наняли в Семипалатинске квартиру на Крепостной улице в доме почтальона Ляпухина. По воспоминаниям З. А. Сытиной, квартира состояла из четырех комнат, меблированных «просто, но очень удобно» (ИВ. 1885. № 1. С. 125—126).

4 В «брачном обыске» Достоевского сказано, что «поручителями по невесте» были исправник И. М. Катанаев, в доме которого М. Д. Исаева была своим человеком (см.: Герасимов Г. Материалы к пребыванию Ф. М. Достоевского в Семипалатинске // Сибирская летопись. 1916. № 11 — 12. С. 567), и крестьянин М. Д. Дмитриев: «поручителями по женихе» — чиновник П. Сапожников и учитель Н. Б. Вертунов; венчал Достоевских священник Е. Тюменцев. См. также: Кушникова M. M. Черный человек сочинителя Достоевского: Загадки и толкования. Новокузнецк. 1992. С. 23—24.

5 Достоевский останавливался в Барнауле у П. П. Семенова, но не на две недели, как вспоминает мемуарист (см.: Достоевский в воспоминаниях. Т. 1. С. 220), а на четыре дня.

6 Судя по отметкам Достоевского в записных тетрадях, в дальнейшем припадки у него часто совпадали с новолуниями и с полнолуниями (см. записи припадков: ПСС. Т. XXVII. С. 102—112).

7 M. M. Достоевский выслал по просьбе брата подарки для Исаевой.

8 См. письмо 53, примеч. 7.

9 О последних годах жизни Я. П. Буткова почти ничего не известно. Напечатав в 1849 г. в «Отечественных записках» повесть «Странная история», он на много лет замолчал и только в год смерти опубликовал повесть «Степная идиллия» (СПб., 1856. Ч. 1—2). Умер писатель 28 ноября 1856 г. всеми забытый, в страшной бедности (см.: Чистова И. С. Достоевский и Бутков // РЛ. 1971. № 7. С. 98—111).

(1) было: окончилось

(2) вместо: слабого здоровья - было: больная.

(3) было: на ней

(4) вместо: на это время - было: теперь

Об Исаевой как-то мало сведений, а вот про Анну Григорьевну – много.

9 «История эстетики» Гегеля.

10 ​​ Чувство любви абстрактно, но не до конца: ты все же чувствуешь, куда несешь тепло.

11 ​​ Марка падает - и немцы стали ​​ меньше ездить.

1 д = 1.71 нем. марка.

12 Немецкие историки о перевороте 1761 года.

Довольно прямолинейно. Но я узнал, что Петр Третий страдал геморроем.

Геморрой ​​ = болезнь, характеризующаяся расширением вен нижней части прямой кишки в виде узлов, часто кровоточащих, воспаляющихся и ущемляющихся в заднем проходе.

разг.-сниж. Большие неприятности, чрезмерные сложности.

Расширение вен! А я думал, «раздражение седалищных нервов». Думал, что хотел.

16 ​​ Сын Арманда Хаммера.

17 Вера Судейкина в Европе. 1931.

Мандельштам:

И от красавиц тогдашних -

От тех европеянок нежных

Столько я принял смущенья, надсады и горя!

Они все-таки они - нежные, эти европеянки!

17 ​​ «Сцена. Buehne», №1 за 1997: первое появление картин «эксцентричного» Бэкона в Вене.

Жил: 1909-92. Огромная жизнь!

18  ​​​​ Про музей: было бы болото, а черти будут.

19 ​​ Помню Тбилиси, плато на горе Мтацминда. Смотрю сверху. Словно музей, а не город. ​​ И хрупкость необычайная.

Впечатление, что тема расширения НАТО музеифицируется.

Люда поздно вернулась из Подольска, куда была приглашена как эксперт.

21 ​​ Как плохо, что я работаю в музее! Для Люды это погибель. Меня втягивают в забастовку, Люда кричит, что ей не нужны скандалы - и тут мы неожиданно оказываемся по разные стороны баррикад. Такой вот кошмар.

К счастью, из Сибири от тещи приходит письмо - и Люда успокаивается.

Ганслик:

Музыка - движущиеся звуковые формы, движущаяся архитектура.

22 ​​ Я сам ​​ сознательно ​​ добавляю легкости своей мрачной душе.

23 Олег весь день провел в музее. У него есть среда! Я таким в его возрасте похвастать не мог.

24 «Разговоры с Гете» Эккермана.

Гете:

- Демоны - духовные создания, не до конца очеловеченные и потому ничем не омраченные.

- Уберегите нашу природу от засилья демонов.

- Есть демоны торможения...

Таково ужасное Fratzenhaftige у Гете.

29 ​​ В море грустных лиц.

В какой-то момент ты отрекаешься от русского авангарда за его бьющую ключом «европеистость», - но потом возвращаешься к себе.

30 ​​ Промозгло. В музее никого. Уже отошли споры по поводу переезда Новоиерусалимского музея: федеральное Министерство культуры не ​​ хочет бороться за музей.

Могли бы дать, к примеру, ​​ статус заповедной зоны. Да мало ли решений!

Проще отмахнуться.

Сюжет:

Русские женщины в эмиграции.

Невольно возвращаюсь к судьбам этих женщин, одна из которых могла бы быть моей бабушкой. Они держались за Россию до конца: до 1924 года, когда выяснилось, что станет ещё хуже, что смерть Ленина узаконивает насилие, опробованное и легализованное уже при нём.

Один из этих смутных образов - Судейкина, перебравшаяся сначала в Берлин, а потом в Париж. Она жила в тридцатых в Сен Клу, на тогдашней окраине центра мировой культуры; она ещё дожила до конца войны, когда взошла звезда Нью-Йорка - и культурный мир стремительно превратился во многополярный.

Я чувствую отчаяние и горечь этих бабушек и хотел бы написать о них что-нибудь достойное.

Сюжет:

Образ отменяют. Законодательным путём. Все покинуты на самих себя, все сидят без образов.

Как же нас воспринимать? - говорят. - Мы совсем померкли.

Тут-то все и догадались, что образы – материал не только для воодушевления, но и для простых мыслей.

Сюжет:

Он мучим страхом, ищет человека, кто бы его от страха освободил.

Но освобождает только Бог, именно Он.

Сюжет:

Братство самоубийц.

Философы, что возомнили, будто их жизнь принадлежит им. И Моцарт, и Шиллер брошены в общие ямы, потому что не думали, что умрут.

И они на самом деле живы.

А эти ложные философы решили, что их жизнь принадлежит только им; они только тем и занимались, что готовили себя к смерти.

Апрель  ​​​​ 

4 ​​ Приснилось, что веду экскурсию каким-то французам.

6 Третьяковка: иконы, - и выставка коллекции Костаки: Татлин, Малевич, Попова и др.

Памятник на могиле Джойса преследует мое воображение. Этот Джойс говорит со мной, именно этот. Странный знак поселился в моем воображении навсегда - ​​ и мне это приятно. И опять я, как ​​ во сне, вижу, что и от моей смерти остается только знак. Он умер 13 января 1941 года в самом преддверии наших чудовищных кошмаров.

Два новых огромных памятника в Москве: Петр Первый и ХХС. Еще нужно привыкнуть!

Пока мучает горечь, что несметные деньги ухнуты, как всегда, в государство, а не на людей. Скоро это забудется - и памятники станут независимыми, сами по себе.

8 Сопровождаю немцев в музей. Хенни и Карл подарили три книги: «Америку» ​​ Кафки, Бернхарда и Крауса.

10 Еще три работы Слепышева и одна Владимирова ​​ - у нас дома. Наша квартирка - минимузей. Теперь на месте Klappbett складная кровать: на шкафу.

11  ​​​​ Люда преподает в музее истринским девушкам.

Общий курс истории искусства. ​​ 

Что-то такое.

На каких основаниях, никак не выведать.

Она держит свои книги дома ​​ в живописном беспорядке - и упаси боже сунуться на ее полку!

12 ​​ Церковь в ​​ Турино сгорела, но плащаница - цела!

13 Коллекция Костаки.

Моя мама была красива ​​ и завещала мне ее красоту.

Мама, будь красивой.

Так и ты приобщила меня к красоте.

15  ​​​​ ЦДХ, коллекция Костаки.

Попова, Малевич, Экстер, Татлин. Какова огромность моего культурного и исторического прошлого!

На выставке ​​ уже второй раз с Машей, приятной маленькой лунатичкой.

Коллекция государственного Амстердамского музея.

«Эстетика» Гегеля.

Гегель:

«Нельзя сказать, что греки понимали смерть. Ни природное, как таковое, ни непосредственность духа в его единстве с телесным не считалось чем-то в самом себе отрицательным, поэтому смерть была для них лишь абстрактным исчезновением, протекающим без страха и ужаса».

Нет дня, чтоб я не лежал какое-то время чуть не в обмороке.  ​​​​ Состояния привычные и все-таки трудные.

17 ​​ Четыре ночи. «Эстетика» Гегеля.

Смутные боги из набросков теогоний.

Далекие, каменные боги, выглядывающие из вечности.

18 ​​ Норберт и местные девчата.  ​​​​ Пытаются закрутить немецкого «паренька».

19 Увлеченные люди всегда одиноки. Так и моя ​​ жена, и я.

Что касается про проблемы «перемещенного» искусства, Ельцин на встрече с Колем предложил создать некий «фонд». ​​ Короче, замутил воду.

20  ​​​​ Достоевский ​​ - Д. С. КОНСТАНТУ

20 апреля 1857. Семипалатинск

Многоуважаемый Дмитрий Степанович,

С чувством глубочайшего уваженья и искренней, настоящей преданности к Вам и всему семейству Вашему, осмеливаюсь рекомендовать себя Вам как родственника. Бог исполнил наконец самое горячее желанье мое, и я, два месяца назад, стал мужем Вашей дочери. Еще давно, еще при жизни Александра Ивановича, она так много и так часто говорила мне о Вас, с таким чувством и нередко со слезами, вспоминала свою прежнюю жизнь в Астрахани, что я еще тогда научился Вас любить и уважать. Она всегда упоминала о Вас с искреннею любовью, и я не мог не сочувствовать ей.

Я познакомился с Марьей Дмитриевной в 54 году, когда, по прибытии моем в Семипалатинск, был здесь еще всем чужой. Покойный Александр Иванович, о котором я не могу вспоминать до сих пор без особого чувства, принял меня в свой дом как родного брата. Это была прекрасная, благородная душа. Несчастья по службе несколько расстроили его характер и здоровье. Получив место в Кузнецке, он заболел и скончался, так неожиданно для всех любивших его, что никто не мог подумать о его судьбе хладнокровно. Я же не мог представить себе, что станется с бедной Марьей Дмитриевной, одной, в глуши, без опоры, с малолетним сыном? Но бог устроил всё. Не знаю, в состоянье ли я буду исполнить то, что положил в своем сердце; но уверяю Вас, что во мне твердое, непоколебимое желанье составить счастье жены моей и устроить судьбу бедного Паши. Я люблю его как родного; я так любил его отца, что не могу не быть другом и сыну.

Вас буду просить я, многоуважаемый Дмитрий Степанович, - рекомендуйте меня семейству Вашему и передайте мой поклон и мое искреннее уважение сестрицам Марьи Дмитриевны. Может быть, Вы когда-нибудь узнаете меня лично. Во всяком случае, поверьте мне, я надеюсь заслужить доброе мнение Ваше и оказаться достойным иметь честь быть близким к Вашей фамилии. А теперь примите еще раз уверенье в чувствах наиглубочайшего уваженья и позвольте мне пребыть искренно любящим Вас и преданнейшим Вашим слугою.

Ф. Достоевский.

21 Мак Квин, английский модельер. Скинхед дома, в Париже - гений.

Россияне («Дорогие россияне», - по выражению Ельцина) остаются советскими, особенно пожилые. Уровень жизни упал - и они бредят о прошлом.

25 ​​ Увлечение Малаховым ​​ - всеобщее! «Полное самоочищение», и прочие «книги». Ученые дамы читают не Адорно, но его.

Генна́дий Петро́вич Мала́хов.

Родился 20 сентября 1954, Каменск-Шахтинский, Ростовская область.

Российский писатель, разработчик и популяризатор нетрадиционных методов ведения здорового образа жизни, автор неакадемических (лженаучных) публикаций о способах оздоровления организма, участник и ведущий ряда специальных телепрограмм, уринотерапевт.

27 ​​ Третий раз сходил на выставку Костаки. Все не насытиться.

Гернику разбомбили ровно 60 лет назад.

29 ​​ Выставка в Кельне: Ястер Джонс.

Май  ​​​​ 

1 Черемушки. Небоскреб Газпрома.

Церквушка Бориса и Глеба 17 века.

2  ​​​​ ДР Новалиса

Гимны к ночи

Еще будишь усталых ты, Свет, ради урочной работы, еще вливаешь в меня отрадную жизнь - однако замшелый памятник воспоминанья уже не отпустит меня в тенета к тебе. Готов я мои прилежные руки тебе предоставить, готов успевать я повсюду, где ты меня ждешь, - прославить всю роскошь твою в сиянье твоем, усердно прослеживать всю несравненную слаженность, мысль в созиданье твоем ухищренном, любоваться осмысленным ходом твоих сверкающих мощных часов, постигать соразмерность начал твоих, правила твоей чудной игры в неисчислимых мирах с временами своими. Однако владеет моим сокровенным сердцем одна только Ночь со своей дочерью, животворящей Любовью. Ты можешь явить мне сердце, верное вечно? Где у твоего солнца приветливые очи, узнающие меня? Замечают ли твои звезды мою простертую руку? Отвечают ли они мне рукопожатьем, нежным и ласковым словом? Ты ли Ночи даруешь оттенки, облик воздушный, или, напротив, она наделила твое убранство более тонким и сладостным смыслом? Чем твоя жизнь соблазнит, чем прельстит она тех, кто изведал восторги смерти? Разве не все, что нас восхищает, окрашено цветом Ночи? Ты выношен в чреве ее материнском, и все твое великолепие от нее. Ты улетучился бы в себе самом, истощился бы ты в бесконечном пространстве, когда бы она не пленила тебя, сжимая в объятьях, чтобы ты согрелся и, пламенея, зачал мир. Поистине был я прежде тебя, мать послала меня с моими сородичами твой мир заселять, любовью целить его, дабы созерцанию вечному памятник-мир завещать, мир, возделанный нами цветник, увяданию чуждый. Еще не созрели они, эти мысли божественные, еще редки приметы нашего прозрения. Однажды твои часы покажут скончание века, и ты, приобщенный к нашему лику, погаснешь, преставишься ты. Я в себе самом ощутил завершение твоих начинаний, небесную волю, отрадный возврат. В дикой скорби постиг я разлуку твою с нашей отчизной, весь твой разлад с нашим древним дивным небом. Тщетен твой гнев, тщетно буйство твое. Не истлеет водруженный навеки крест - победная хоругвь нашего рода.

2  ​​ ​​​​ Сьюзен Зонтаг (Susan Sontag):

«Наша дружба ((с Бродским)) была очень бурной, потому что, во-первых, я, как и многие другие женщины, привязалась к нему всем сердцем. Понятно, что к концу наших отношений мне было особенно тяжело, как это всегда бывает.

Кроме того, в его характере было что-то, что мне очень не нравилось. Мне не нравилось то, как зло и презрительно он порой относился к людям. Он мог быть очень жесток, особенно по отношению к молодым. Помню, как однажды мы буквально поссорились.

Я была у него в гостях, на Мортон-стрит. Среди гостей была одна молодая женщина, лет двадцати пяти. Была весна или лето, и мы сидели в саду. Иосиф обратился к этой молодой женщине и спросил: «Так чем вы занимаетесь?» Она ответила: «Ну я писатель». Тогда Иосиф взорвался: «А кто вам сказал, что у вас есть к этому способности?» Это было очень жестоко, ведь он практически ничего не знал об этой молодой особе. Она заплакала. Если бы кто-нибудь рассказал что-нибудь подобное ему самому, он бы ответил: «Бог».

А эта женщина не могла ничего ответить, она просто чувствовала себя так, словно ее избили, избил этот человек.

Когда все ушли, мы поссорились. Я спросила у него, как он мог так обойтись с этой несчастной женщиной.

Он, который вот-вот получит Нобелевскую премию, упивается, мучая сущее дитя! Я хотела сказать: ты, ты, такой большой, ты должен быть добрее.

Конечно, в этой ссоре я играла традиционную женскую роль: уговаривала большого, грубого мужчину быть подобрее. Он и был таким взрослым, грубым малым. Это одна сторона его характера.

Никто, не исключая самого Иосифа, не взялся бы утверждать, что у него хороший характер. Порой он и сам любил говорить, что у него плохой характер. Разумеется, я не первая, кто вам об этом рассказывает.

А если у тебя плохой характер, то, по-видимому, время от времени его нужно показывать, демонстрировать, подтверждать».

Мне никогда не узнать точно, когда это было написано, ноя точно знаю, что оно написано. ​​ Да, как и всех, люди в больших дозах раздражали Иосифа – это, как и всех.

3 Еще раз Костаки. У меня бесплатный вход: как музейному работнику. Да, я работаю дворником, но по чувству - музейщик. Потому так много хожу по музеям.

ЦДХ, коллекция Костаки. Какой уже раз! Так огромно звучит эпоха.

Чудо-выставка в ГМИИ. Миро, Пикассо, Дали - по десять картин. Ужасно волнует Дали, но то, что я уже видел в альбомах, делает мое восхищение привычным.

Я хорошо помню, сколько сил требовало восхищение! Кажется, организм просто экономит силы.

Только Дега передает то, как человек смотрит. Обычно художник показывает, как именно он смотрит, а мне это не так близко. ​​ У Дали взгляд человека, который только чудом не сошел с ума.

Рисунки Лотрека не вспомнить: они не запечатлевают определенного состояния.

4  ​​​​ Утренний поход по музеям.

Музей Частных коллекций.

Пушкинский музей изящных искусств.

Царство чистого духа.

6 ​​ Люда считает, что директриса использует деньги музея для своих собственных целей: отправляет мужа на учебу и в санаторий, и пр.

7  ​​​​ Ну, и день! Переполнен видениями.

«Пьяный в березовой роще». Чудится, это ​​ моя картина и несу ее на суд суровой жене.

И еще: кто-то мертвый объясняет мне, что я хочу любить и люблю.

Какой-то человек в черном костюме и черной шляпе поднимается на эшафот.

8  ​​​​ Достоевский - M. H. КАТКОВУ

8 мая 1858. Семипалатинск

Милостивый государь Михаил Никифорович,

Приятное для меня письмо Ваше я получил уже очень давно, и если не отвечал на него тотчас же, то единственно потому, что ждал обещанных денег, полагая, что они придут немедленно после письма.

Мне хотелось за одним разом уведомить Вас и о получении. И потому не сердитесь на меня за долгое молчание. Позвольте, в<о>-1х, поблагодарить Вас за присылку пятисот рублей, а во-2-х, за письмо Ваше, полное участия и одобрения. Оно мне принесло чрезвычайное удовольствие. Очень, очень благодарен Вам, многоуважаемый Михаил Никифорович.

Постараюсь во всем последовать Вашим советам, но статью все-таки постараюсь доставить ранее. Я подал в отставку уже давно. Жду ее с часу на час. Так как у меня в Омском остроге родилась (1) падучая болезнь, продолжающаяся до сих пор усиленно и которую я выношу очень плохо, то я и просил позволения жить в Москве, для пользования советами московских докторов. Не думаю, чтоб милосердный и благородный наш император отказал бедному больному, тем более, что мне давно уже всё возвращено. И потому крепко надеюсь поселиться в Москве. Вы не поверите, как мне нужно возвратиться в Россию для успеха литературных занятий моих. Поверите ли, что у меня давно уже начат один роман, который давно уже оставлен мною, единственно за недостатком некоторых материалов и впечатлений, которые нужно собрать самому, лично, с натуры. А этот роман я писал с любовью, и мне было тяжело оставлять его. Да это ли одно! Не говоря уже о том, что одни книги еще не жизнь, что провинциальная жизнь, (2) в которую поневоле втягиваешься, расходится со всеми моими потребностями, и не увидишь сам, как во всем рождается однообразие мысли и исключительность. Но ведь это трудно описать. Можете представить, как мне приятны были Ваши слова и обещание, что мне будет тепло между вами.

О романе моем теперь Вам ничего не пишу, хотя и чувствую потребность поговорить о нем. Но слишком много надобно говорить и потому промолчу до времени. Скажу одно: постараюсь удовлетворить Ваше желание, чтоб роман не разбивался на несколько лет. (3) Надеюсь еще уведомить Вас о себе, до тех пор как приеду в Москву. Надеюсь тоже, что и Вы не оставите меня Вашими советами, в которых я, может быть, буду нуждаться.

Приймите искренние уверения в моем почтении и преданности.

Федор Достоевский.

Прилагаю расписку в получении денег, которую просила у меня редакция "Русского вестника".

Примечания:

(1) было: нажилась

(2) далее было: и ее потребности

(3) вместо: на несколько лет - было: на части

8  ​​​​ В этот день 8 мая 1944 года Набоков пишет Мстиславу Добужинскому:

Cambridge

Дорогой Мстислав Валерьянович,

вдруг захотелось вам написать два слова, сказать вам, что помню вас и люблю. Быть может, буду в Нью-Йорке в конце месяца, и если вы там, а не в Вашингтоне, страшно буду рад повидать вас;

Мне чрезвычайно понравились воспоминания Мих. Чехова - и особенно строки о вас. В скором времени у меня выходит книжка о Гоголе - и вы там упоминаетесь тоже.*

Я собственноручно сделал 450 рисунков тушью и около 50 цветными карандашами для моей обширной работы о бабочках (которая отнимает у меня гораздо больше времени, чем дозволяет карман, т. е. было бы все гораздо лучше, если бы больше занимался литературой).

Напишите мне о себе. На буфете у нас стоят кучера, у толстого фиолетовые рукавицы за поясом, а у другого на руке с кнутом клетчатая варежка (знаменитый «центр» Добужинского), «повторенная» клетчатыми окнами в стене дома. **

Обнимаю вас.

Ваш В. Набоков.

Жена шлет вам обоим привет.

*В конце книги о Гоголе автор, спорящий с издателем, в ответ на требование снабдить ее портретом Гоголя предлагает поместить лишь изображение его носа в исполнении Добужинского: «Я могу попросить Добужинского, этого неподражаемого мастера рисунка…»

** Упоминаемые работы хранятся ныне в Монтрё у Д. В. Набокова. «Центр Добужинского» - отмечаемый художественными критиками излюбленный прием художника, выделявшего, чаще всего цветом, какую-то деталь, которая составляла таким образом центр композиционного решения.

8  ​​​​ Виктор Умнов.

9  ​​​​ Немцы называют шантажом претензии евреев на получение компенсаций. Но какими деньгами можно ​​ заплатить за все унижения и насилия?

10 ГМИИ. Миро, Дали, Пикассо. Пожалуйста, смотри. В честь визита Хуана Карлоса, испанского короля.

Базель, первое августа 1991, петарды, потомок Голициных и я.

12 ​​ Мои московские знакомые очень меня утомляют: духовной близости так и не складывается. Так что один брожу по Оружейке.

Здорово было бы кому-то на ​​ иностранном рассказать об этой красоте.

14  ​​ ​​​​ Совет Федераций преодолевает вето президента: столь остро стоит вопрос перемещенного искусства.  ​​​​ Ельцин обещает перенести этот вопрос в Конституционный Суд.

15  ​​​​ Якобы в Германии нашли часть Янтарной Комнаты! ​​ Сколько можно этой трепологии?

Проблемы парка: активность грунтовых вод и грязь. Читаю на берегу и думаю, как скоро поеду в Питер.

Выясняется, что неделю назад Л-ла Г-на, коллега Люды, ​​ упала на пол: обморок. Разрыв яичников! ​​ Смогла доползти до двери.

На день рождения жены коллеги, по обыкновению, надарили ей много.

17 Гегель:

«В римском искусстве мы видим конец скульптуры».

Так не мог думать древний римлянин, но и для Гегеля стоило б заметить Микельанджело.

Мне больше нравится классическое искусство, чем романтизм, но при этом римское искусство, думаю, не назовешь классическим: оно - стандарта. Как сейчас Америка диктует стандарт, так было и с Римом.

18 ​​ День Музеев

Международная конфедерация Союзов художников

Январь 1992 года - внеочередной съезд Союзов художников СССР принимает решение о прекращении деятельности Союза художников СССР.

Апрель 1992 года - на учредительном Конгрессе объявлено о создании новой организации - Международной конфедерации Союзов художников (МКСХ). Учредителями МКСХ становятся Союзы художников, входившие в СХ СССР (кроме Союзов художников прибалтийских стран).

Международная конфедерация Союзов художников, в основном, состоит из правопреемников Союза художников СССР:

Ассоциация общественных объединений «Международная конфедерация союзов художников» («МКСХ») образована в 1992 году, вместо прекратившего свою деятельность Союза художников СССР. Её учредителями являются союзы художников, входившие в состав Союза художников СССР, и объявленные на последнем (VIII) съезде его правопреемниками: Союз художников Азербайджана, Союз художников Армении, Белорусский союз художников, Союз художников Грузии, Союз художников Республики Казахстан, Союз художников Кыргызской Республики, Союз художников Республики Молдова, Союз художников России, Союз художников Таджикистана, Союз художников Туркменистана, Творческое объединение художников Узбекистана, Национальный Союз художников Украины, Киевская организация Национального Союза художников Украины, Московский союз художников, Санкт-Петербургский союз художников. МКСХ связана двусторонними отношениями с союзами художников Латвии, Литвы, Эстонии.

- Международная конфедерация союзов художников

Деятельность

Существование и успешное функционирование МКСХ возможно благодаря сохранению значительной части материально-технического потенциала Союза художников СССР (московский Центральный Дом художника, Дом Творчества, Подольский комбинат художественных материалов и другие активы). Это позволяет МКСХ вести самостоятельную художественную политику, направленную на развитие изобразительного искусства и совершенствование выставочной деятельности в РФ и странах СНГ. В основе художественной политики МКСХ лежит принцип широкой и объективной оценки творческих тенденций, свободной от политических и идеологических ограничений. Возможность выставляться предоставляется всем на равных основаниях.

МКСХ располагает собственными финансовыми возможностями для организации и поддержки некоммерческих творческих проектов. Ежегодно МКСХ финансирует не менее 30 выставок, а также осуществляет долевое финансирование проектов национальных Союзов художников.

Такие заметные ежегодные мероприятия, как «Арт - Москва», «Арх - Москва», «Антикварный салон», проводятся под эгидой МКСХ. Также ежегодно в Центральном Доме художника проходят «Московские международные художественные салоны». Осуществляется регулярный показ творческих достижений членов творческих союзов - участников Конфедерации. МКСХ осуществляет образовательную и издательскую деятельность.

Поддерживая культурные инициативы на постоянной основе, МКСХ ведёт деятельность большого культурологического значения, пытаясь решать общекультурные и культурно-просветительские задачи, важные для межнациональной и общегражданской среды.

Структура и руководство

В МКСХ входят Союзы художников всех 12 стран СНГ, Московский Союз художников и Санкт-Петербургский Союз художников. Все члены Конфедерации имеют равные права и обязанности и сохраняют в своей деятельности полную самостоятельность.

Президент МКСХ - Почётный Председатель Союза художников России, Народный художник СССР, лауреат Государственной премии СССР, Государственной премии РСФСР им. И. Репина и Государственной премии Российской Федерации, член Президиума Российской Академии художеств, профессор Сидоров Валентин Михайлович.

Председатель Исполкома МКСХ - Почётный член Российской Академии художеств, живописец, монументалист Фаткулин Масут Махмудович.

Правление МКСХ расположено в Москве. Адрес: ул. Крымский Вал, дом 10.

Надо ж, какая организация! Что с ней будет? Посмотрим.

С Женей обсуждаем проблемы музея. И она считает, что его судьба решается где-то в верхах и решение не будет в пользу работников музея, но ​​ - в пользу государства.

19 Мы не чувствуем, что в этот день рождения как-то особенно ​​ ущемлены. Пьем то же шампанское.

20 ​​ Любить самому и позволять себя любить. ​​ Любить и желать любви. Мне нравится второе, потому что у меня только одна жизнь.

Пастернак:

«И есть искусство. Оно интересуется не человеком, а образом человека. Образ же человека, как оказывается, - больше его... И вот в искусстве человеку зажат рот. В искусстве человек смолкает и заговаривает образ».

Неверно! Тут писатель «заговаривает» свою несвободу. Якобы Джойса интересует не весь Блум, а только его образ? Глупо.

21 ​​ Гегель:

«Восточная форма сознания в целом поэтичнее, чем западная… Нераспавшееся, ​​ прочное, единое, субстанциональное ​​ всегда главенствует на Востоке, и такое созерцание по природе своей наиболее цельно, хотя оно и не достигает свободы идеала».

Ну, здорово! ​​ Гегель очень весомо анализирует античность в своей «Эстетике».

22 Гегеля воодушевляет только античность. Так и для Неверова вся современность - только большая грязная дыра. Отсюда и такая грубость человека.

Финансовая благонадежность - вот что теперь нужно европейцу, который решится пригласить русского. А русский должен иметь 50 нем. марок на день и обратный билет на Москву!

24 «Феноменология духа» Гегеля.

«Господин мира имеет действительное сознание того, что' он есть» и т.д.

Херотень, хоть и неглупая.

«Его мощь не есть духовное единодушие, в котором отдельные ​​ лица узнавали бы свое собственное самосознание...».

Нет, не могу.

Реальна философия, да наша жизнь - ирреальна. В моей жизни слишком мало реального - и я не в силах «нарастить» этой позитивности.

25 ​​ В этот день 25 мая 1917 года Николай Рерих пишет Александру Бенуа:

Дорогой Александр Николаевич, привет от Карельских голубых озёр, от Ладоги, такой широкой, такой богатой высокими ш[х]ерами, что, кажется, я изменю моему Новгороду. Понимаю, отчего север Ладоги издавна привлекал Новгородцев и викингов. Как-то особенно привольно здесь. Радуют и финны. Как осмысленно у них на хуторах! Отчего и малые дети уже могут работать? Отчего сын нашего дворника, оканчивая лицей, сидит на козлах, проезжает по городу, раскланивается со студентами? Есть достоинство в этом. Пусть нас давили долго, но и финнов угнетали. Отчего же у них такое достоинство и спокойствие. Землевладельцы не тревожатся стачками рабочих, ибо запросы не будут чрезмерны и они знают, что сговорятся. Плохо только с нашим рублём, курс уже 185. Но отчего ему улучшиться, если Россия не может быть полезной для Финляндии. Жалуются на солдат, на матросов, говорят, что не знают, что такое «свобода». Жалуются на Петербуржцев, поднимающих цены. Наехало много. Всё занято. За дачи платят по 7000 марок. В гостинице тоже всё полно.

Где Ты решил провести лето? Право, уезжай из города, надо к земле прикоснуться. На расстоянии опять веришь, что всё будет хорошо. Если народ, темнотою, неосведомлённостью затрудняет дело. Если многие живут ещё вчерашним днём, если вылезли тёмные и нелепые, то всё же такой этап пройден, что все тяготы оправдаются. Читал Твои два фельетона (газеты сюда плоховато доходят). Дай Бог Зилоти твёрдо и сознательно осветить дело театра; пусть выдержит.

Первое лето я поехал без заданий (кроме двух эскизов) - хотелось работать этюды. Набрать свежего материала. Ведь здесь мои горы, мои леса, камни с разноцветными мхами.

Напиши, куда едешь? Анне Карловне привет от нас.

Искренно Твой

Н. Рерих

26 ​​ Художник ​​ Андрей ​​ Волков ​​ выразил желание ​​ почитать мои рассказы, ​​ - но прочтет ли он их?

Моя искренняя дань клану Волковых. ​​ 

Они обходительны из чувства приоритета, а это очень неприятно, хоть их приоритет слишком очевиден.  ​​​​ «Обходительно» сказать «Я вас почитаю», а потом можно и не читать.  ​​​​ 

То же и во всем окружении Клер: одни условности, одни обозначения действий, - но не сами дела.

Что ж, я остаюсь мужем нужного человека.

Но тут нет унижения, а только обычная реальность.

Кот поднимает усы, когда пьет воду.

Истрь - древнее название Дуная.

30 ​​ В Эрмитаже.  ​​​​ Едва нашел силы от Лили дойти сюда пешком. ​​ Знак старости. Но пока можно – хожу: раскрывается город как подлинный музей.

Когда-то Васильевский остров звали Лосиным.

В ​​ этом красивом городе было столько крика, столько разрывов линий! Но всех и все примирял Эрмитаж.

Некрасов:

Нет! в юности моей, мятежной и суровой,

Отрадного душе воспоминанья нет.

31  ​​ ​​​​ M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

31 мая 1858. Семипалатинск

Спешу тебе отвечать, любезный друг, с первой же почтой. Удивляюсь тому, что мои письма так медленно до тебя доходят. А между тем я писать не ленив. Если ты обо мне беспокоился, то и я о тебе тоже. Особенно в последнее время. Я так и решил, что с тобой что-нибудь случилось, а главное - что ты болен. Известие о твоей потере (3000 руб.) меня очень огорчило. Ты говоришь, что не потеря денег тебя огорчала, а критическое положение и проч. Нет, брат, можно пожалеть и о деньгах. У тебя дети растут, а 3000 не скоро достанешь. Неужели нет никакой надежды воротить их? Мне досадно, друг мой, что я, как нарочно, подвернулся тут с моими комиссиями и просьбами. Но что делать! Ты пишешь, что скоро вышлешь. Благодарю тебя, брат. Надеюсь, что это в последний раз я тебя беспокою. Хотел было подождать вещей и тут. ((пусть точка останется: виднее, что, как всегда, писал в спешке)) и отвечать. Но вещи еще могут замедлить. Пишешь, что вышлешь фрак и одни брюки. По-моему, лучше бы сюртук. Ведь он всегда полезнее. Как-нибудь сколочусь и сделаю здесь, хотя в деньгах у меня большая крайность. Ты пишешь, друг мой, чтоб я присылал тебе написанное. Не помню (вообще у меня память стала очень плоха) - не помню, писал ли я тебе, что я открыл сношения с Катковым ("Русский вестник") и послал ему письмо, в котором предложил ему участвовать в его журнале, и обещал повесть в этом году, если он мне пришлет сейчас 500 руб. серебр<ом>. Эти 500 руб. я получил от него назад тему с месяц или недель пять, при весьма умном и любезном письме. Он пишет, что очень рад моему участию, немедленно исполняет мое требование (500 руб.) и просит как можно менее стеснять себя, работать не спеша, то есть не на срок. Это прекрасно. Я сижу теперь за работой в "Русский вестник" (большая повесть)1; но только то беда, что я не уговорился с Катковым о плате с листа, написав, что полагаюсь в этом (1) случае на его справедливость. В "Русское слово" тоже пришлю в этом году; это я надеюсь. Но не роман мой, а повесть2. Роман же я отложил писать до возвращения в Россию. Это я сделал по необходимости. В нем идея довольно счастливая, характер новый, еще нигде не являвшийся. Но так как этот характер, вероятно, теперь в России в большом ходу, в действительной жизни, особенно теперь, судя по движению (2) и идеям, которыми все полны, то я уверен, что я обогащу мой роман новыми наблюдениями, возвратясь в Россию. Торопиться, милый друг мой, не надо, а надо стараться сделать хорошо. Ты пишешь, дорогой мой, что я, вероятно, самолюбив и теперь желаю явиться с чем-нибудь очень хорошим и потому сижу и высиживаю это очень хорошее на яйцах. Положим, что так; но так как я уже отложил попечение явиться с романом, а пишу две повести, которые будут только что сносны (и то дай бог), то и высиживания во мне теперь нет. Но что у тебя за теория, друг мой, что картина должна быть написана сразу и проч. и проч.? (3) Когда ты в этом убедился? Поверь, что везде нужен труд, и огромный. Поверь, что легкое, изящное стихотворение Пушкина, в несколько строчек, потому и кажется написанным сразу, что оно слишком долго клеилось и перемарывалось у Пушкина3. Это факты. Гоголь восемь лет писал "Мертвые души"4. Всё, что написано сразу - всё было незрелое. У Шекспира, говорят, не было помарок в рукописях. Оттого-то у него так много чудовищностей и безвкусия, а работал бы - так было бы лучше5. Ты явно смешиваешь вдохновение, то есть первое, мгновенное создание картины или движения в душе (что всегда так и делается), с работой. Я, наприм<ер>, сцену тотчас же и записываю, так как она мне явилась впервые, и рад ей; но потом целые месяцы, год обрабатываю ее, вдохновляюсь ею по нескольку раз, а не один (потому что люблю эту сцену) и несколько раз прибавлю к ней или убавлю что-нибудь, как уже и было у меня, и поверь, что выходило гораздо лучше. Было бы вдохновение. Без вдохновения, конечно, ничего не будет.

Правда, у вас теперь дают большую плату. Значит, Писемский получил за "1000 душ" 200 или 250 руб. с листа. Этак можно жить и работать, не торопясь. Но неужели ты считаешь роман. Писемского прекрасным? Это только посредственность, и хотя золотая, но только все-таки посредственность. Есть ли хоть один новый характер, созданный, никогда не являвшийся? Всё это уже было и явилось давно у наших писателей-новаторов, особенно у Гоголя. Это всё старые темы на новый лад6. Превосходная клейка по чужим образцам, Сазиковская работа по рисункам Бенвенуто Челлини7. Правда, я прочел только две части; журналы поздно доходят к нам. Окончание 2-й части решительно неправдоподобно и совершенно испорчено. Калинович, обманывающий сознательно, - невозможен. Калинович по тому, как показал нам автор прежде, должен был принести жертву, предложить жениться, покрасоваться, насладиться в душе своим благородством и быть уверенным, что он не обманет. Калинович так самолюбив, что не может себя даже и про себя считать подлецом. Конечно, он насладится всем этим, переночует с Настенькой и потом, конечно, надует, но это потом, когда действительность велит, и, конечно, сам себя утешит, скажет и тут, что поступил благородно. Но Калинович, надувающий сознательно и ночующий с Настенькой, - отвратителен и невозможен, то есть возможен, только не Калинович. Но довольно об этих пустяках.

Друг мой, жду отставки и не дождусь. Прямо жить в Москве я не просился, а прямо написано в просьбе об отставке, так как требует форма: жительство иметь буду в городе Москве. Если не возразят, то я и поеду. Поеду, но с чем? Денег, до окончания повести, у меня не будет. Чем я жить буду через два месяца? - не знаю. Потому что через два месяца и денег не будет. Из 500, присланных Катковым, немедленно уплачено было 400 руб. сереб<ром> долгу. Я издерживаю в месяц 40 руб. серебром, но экстренные расходы не оставляют меня. Вот уж 1 1/2 года беспрерывно то да се и всё непредвиденное. Одна надежда на Плещеева. Он обещал мне 1000 руб., но он может сам не получить или получить через два года. Что тогда будет со мною до окончания года, когда я получу за свою работу? (За работу я раньше не получу). Не знаю, голова трещит. Теперь и занять здесь не у кого. Но не беспокойся обо мне очень; всё как-нибудь уладится.

Плещеев приедет в Москву и в Петербург8. Он едет в мае. Прими его хорошенько и познакомься с женой его. Сейчас получил посылку Милюкова (его книгу). Завозил какой-то офицер; но я офицера не видал9. Может быть, заедет. Кланяйся Милюкову и всем.

Что с нашими родными? с Варенькой, с Верочкой? Ни слова, ни слова до сих пор. Где брат Андрей, где Коля?

Прощай! Обнимаю тебя. Кланяйся Эмилии Федоровне, целуй детей! Жена вам всем кланяется. Прощай.

Твой Ф. Достоевский.

Напишу еще по получении вещей и отставки. Уведомлю о моем положении. Но, ради бога, не затягивай и пиши сам, ради бога!

Примечания:

1 Имеется в виду «Село Степанчиково и его обитатели».

2 В «Русское слово» Достоевский писал повесть «Дядюшкин сон».

3 Сведения о пушкинской манере работы над стихом Достоевский мог получить из присланной ему Е. И. Якушкиным книги П. В. Анненкова «Материалы для биографии А. С. Пушкина» (Пушкин А. С. Сочинения. СПб., 1855. Т. 1). К тому приложены семь снимков из тетради с черновыми набросками «Полтавы» с многочисленной правкой Пушкина.

4 Над «Мертвыми душами» Гоголь начал работать в 1835 г. Т. 1 было публикован в 1842 г.

5 Об отношении Достоевского к Шекспиру в целом см. письмо 10, примеч. 3.

6 Роман А. Ф. Писемского «Тысяча душ» был напечатан в «Отечественных записках» (1858. № 1—6). Плещеев писал о нем Достоевскому: «Читаете ли Вы „1000 душ” Писемского в „Отеч<ественных> зап<исках>”? По-моему, это такая вещь, перед которой вся нынешняя пишущая братия бледнеет. Сколько правды и знания русской действительности! Здесь характеры есть» (Д. Материалы и исследования. С. 441).

7 Петербургский фабрикант и серебряных дел мастер И. П. Сазиков выполнял ювелирные работы по рисункам различных авторов. Достоевский сравнивает работу Сазикова, дело которого состояло только в точном выполнении готовых рисунков, с работами знаменитого скульптора, медальера, золотых дел мастера XVI в. Б. Челлини (таков же смысл противопоставления Гоголя Писемскому).

8 В начале 1858 г. А. Н. Плещеев получил разрешение на «временное жительство» в столицах. Об этом он сообщил Достоевскому в письме от 10 апреля (см.: Д. Материалы и исследования. С. 439).

9 Имеется в виду книга А. П. Милюкова «Очерк истории русской поэзии» (2-е изд., доп. СПб., 1858). Сохранился вырванный из этой книги шмуцтитул с дарственной надписью автора Достоевскому (см.: ЛН. Т. 86. С. 29). С кем была передана книга Милюкова Достоевскому, неизвестно.

(1) было: в таком

(2) было: по некоторому движению

(3) далее было начато: где это ты

Июнь

1 ​​ «Прага в фотографиях Карела Плички».

Я вхожу в Эрмитаж - и преображаюсь: мечты о подлинной, красивой, настоящей жизни преследуют меня. Так хотел реализоваться в этом музее. Почему ничего не получилось?

2 Парадные портреты в Инженерном Замке.

Строгановские иконы.

Скандал в Израиле.

Музыкант в пивной нарисовал Гитлера и заявил:

- Он оплатит мое пиво!

3  ​​ ​​​​ Природа в Музее, Его Величестве.

Зал Матисса.

Говорливая, рассеянная пара в Эрмитаже заставила задержаться в зале Матисса. И вот я один на один в пустом зале с ​​ его «Танцем». Прекрасно.

Стою рядом с Шарденом и смотрю на Дворцовую площадь. «Молитва перед обедом» меня воодушевляет, хоть ​​ этой картине и далеко до его натюрмортов.

Но что же все мои путешествия, как не побег в свои мечты?

Так вернешься в Питер и встретишь свое детство. Как будто не прошла вся жизнь!

В пути свобода разрастается, ты летишь.

Но лететь - трудно.

Поэтому безграничное ощущение свободы всегда заполнял конкретной работой. Инстинктивно.

4  ​​​​ Рано утром - в Царское Село.

Какая давка на этой линии метро! Мне-то зато так легко сигануть до Невского, а там уже и Эрмитаж близко.

Район вокруг Пионерской стремительно разрастается.

Бедная Лиля! Конечно, ей страшно сунуться в такое столпотворение.

Только приехал в Пушкин, сразу купил теплые сапоги. Брожу весь день своими юношескими тропками.

Мне чуждо рациональное упорство Толстого, его позитивизм, кажущийся столь поверхностным! Нет, я лишь, как поэт, собираю прозрения. Я хочу писать о свете, потому что знаю тьму.

В Питере мои когдатошние сны столь плотно обступили меня, что не могу писать. Густой лес видений.

5 ​​ ДР Лорки

Federico García Lorca

Balada interior

El corazón,

que tenía en la escuela

donde estuvo pintada

la cartilla primera,

¿está en ti,

noche negra?

(Frío, frío,

como el agua

del río.)

El primer beso

que supo a beso y fue

para mis labios niños

como la lluvia fresca,

¿está en ti,

noche negra?

(Frío, frío

como el agua

del río.)

Mi primer verso.

la niña de las trenzas

que miraba de frente

¿está en ti,

noche negra?

(Frío, frío,

como el agua

del río.)

Pero mi corazón

roído de culebras,

el que estuvo colgado

del árbol de la ciencia,

¿está en ti,

noche negra?

(Caliente, caliente,

como el agua

de la fuente.)

Mi amor errante,

castillo sin firmeza,

de sombras enmohecidas,

¿está en ti,

noche negra?

(Caliente, caliente,

como el agua

de la fuente.)

¡Oh, gran dolor!

Admites en tu cueva

nada más que la sombra.

¿Es cierto,

noche negra?

(Caliente, caliente,

como el agua

de la fuente.)

¡Oh, corazón perdido!

¡Réquiem aeternam!

5 Дворец Меншикова.

Эрмитаж, многоколонный зал с вазами.

Странно, что в улицах Питера столько знакомых линий, словно б сошедших с полотен моих любимых художников. Каждый раз, когда еду или иду по ним, теряется ощущение реальности.

Я поэтому и уехал из этого Града, что он не давал мне реальности.

Тут я никак не мог воплотиться, все оставался тенью.

Здесь я начал понимать, что проблема не в городе, а в моем сознании, переполненном страхами. Мне стало везти, когда вырвался из Питера, моей несостоявшейся детской мечты.

6 ​​ «На качелях. La Balanceuse» Ватто.

Гротески Пиранези.

7  ​​​​ Лихие 90-ые тяжелы для гидов! Если он в поезде (гиды чаще всего девушки), то вынужден запирать двери купе на все задвижки, заматывать их полотенцами, - а под рычажок в левой верхней части двери засовывать спичечный коробок, чтоб подгулявшие мужики не опустили рычажок, просунув в щель тонкий нож, и не проникли в купе, предварительно напустив туда отравляющих газов!!

8  ​​​​ Музеи Петергофа. Что-то неотразимое во всем этом месте. Как жаль, что мне не стать членом социума! Для других людей это сущий пустяк.

Неверов о множественности, неустойчивости образа Геракла. «Его прессует время». То же было и с Христом, но нежелательные материалы уничтожались - и это убивало неустойчивость образа.

ГРМ.

В обаянии портретов Пименова - ничего советского: дух ушел, - а красота осталась. Его картина, где изображены двое в машине в центре Москвы, несет и щемящую нежность, и скромное обаяние советской буржуазии. Я увидел полотно еще в мои десять лет в журнале «Работница» и был удивлен, что машина может быть своя, а не государственная.

Вот такой невероятный сон, а не жизнь. А где жизнь? Ее не нужно. Правда не нужна.

Так в моей душе зарождался культ Москвы.

Эрмитаж близок, как никогда. Теперь мне весь мир - музей, но Эрмитаж остается в центре.

Альбом-каталог в Альянс-Франсез: «30-ые годы в Европе». Вот и в Питере есть общественная организация, готовая просветить меня бесплатно.

Мраморный Дворец.

Г. Хельнвайн.

Ужасающая, вывернутая божественность. Мне важно, что художник угадывает иные мои ​​ состояния. Я вижу этот взметенный мир - и отражаюсь в нем, и - живу дальше.

Ланской и Валерий Волков.

Я вижу не только красоту Питера, но и себя в этой красоте.

9 Русский Музей.

Мраморный Дворец.

Бейс и Уорхол. Энди восхищает: он прозревает - в г-не! Бодлер это делал в грязи, но тут уровень понижен.

Сколько хожу! ​​ Эти оргии ходьбы не проходят и со старостью. ​​ Сейчас я уже не могу идти десять часов подряд, но на пару часов меня хватит.

Только б мои питерские скитания не выродились в болезнь!

Вот иду в сияние дня и думаю:

- Зачем ты сюда приехал? Разве тебе не надоело быть никем?

Вернуться сюда, в старые обиды – зачем? Здесь они сильнее меня.

Надо найти себя в Москве, найти любой ценой. ​​ 

Теперь, чудится, я приезжаю сюда только тайком: лишь для того, чтоб заглянуть в свою юность.

Я сам становлюсь юным – и повторяю мои пути шаг в шаг. ​​ 

Тут-то и вижу, что так делают миллионы, что души всех нас обречены всегда блуждать в городах, которые любили в юности.

10 ​​ Я стал музейщиком. Бесконечные хождения по музеям доставляют огромное удовольствие - на это не жаль ни сил, ни времени.

Музей - это форма моего общения с миром.

Эрмитаж: «Спящий Силен». 1-2 век до н.э. Как бы я жил тогда?

Это город ветра: ветер создает изумительные краски воздуха, нагоняет и изгоняет тучи.

Откуда этот ветер?

Не из моих ли ярких, пустых снов?

Он уносит не только гарь заводов, но и, хочется верить, мою глупость.

Да, я что-то такое придумал о Питере, а потом о Париже – и разве города виноваты в фантазии мальчика?

Ветер из глубины Вселенной, из твоей души несет чудесные, спасительные краски – и тебе остается лишь преклониться пред красотой.

Это город юности! Той самой, о которой мечтал.

Ее ​​ не было, ​​ ее ​​ не могло быть.

Со спектакля, еще переполненный снами искусства, пересекаю эту слякоть.

Надвигается гроза, Нева тускнеет, тяжкие тучи несутся за мной.

11 ​​ Образ, ставший обыденным: девушки на лошадях.

Образ юности.

12 ​​ Jacques Prévert

La révolution est quelquefois un rêve, la religion, toujours un cauchemar.

13 Вполне отеческий разговор с ​​ Неверовым.

Теперь между нами мой античный роман, так что долгожданные приличия обеспечены.

Он стареет, седеет и - приятневеет.

14 ​​ В этом месяце умерли еще два выдающихся человека: спортивный комментатор Озеров и скульптор Аникушин.

Так советская эпоха теряет последние перья.

15  ​​​​ Ораниенбаум. Китайский дворец.

Второй раз в этот приезд я здесь. Эта красота в сочетании со свежим воздухом чуть не заставляет упасть в обморок.

Но, как и в юности, все сходит благополучно.

Шарлетта, как ​​ все французы, любит Петербург. Она, кстати, звонила и обещала приехать в июле в Россию.

16  ​​​​ Сюжет:

Ленин, Маркс и Николаша (Николай Второй) бессмысленно, горько напиваются в ожидании, чтоб кто-то поверил в их реальность.

​​ 

- Эксклюзив! - заливисто кричала бабуся.

Ее старенькое пальтишко беззвучно колыхалась на ветру.

Василий Петрович поправил свой ленинский ​​ красный значок и задумчиво закурил.

17 Воспоминание: в 1991-ом, в Мюнхене, в Старой Пинакотеке, встречаю тень «Боиньки» Бугаева.

Белый в Париже.

«... Здесь стены глядят на тебя срамным шиком; за ними ж в постели катаются: скрипы и выкрики (стены сквозные)».

18 ​​ Эрмитаж. Римская скульптура.

Это прошлое - не мое, но все же оно прекрасно напоминает мое византийское прошлое.

Может ли человек вписаться в мировую историю, почувствовать себя в ней?

То, что я пытаюсь сделать.

19 Мраморный Дворец. Образ европеизированной турчанки.

Приятный треугольник: Русский музей - Инженерный замок - Мраморный Дворец.

20 ​​ Раушенберг в Эрмитаже.

А вот и «лары» русского человека. Кресты наперсные (= на перси), складень, иконка-дробница.

Встречаю Неверова:

- Геннадий! Ты все пышешь здоровьем.

Мне нравится его игра в жизнь. Будучи склонным к черной меланхолии, он наглядно пытается из нее выбраться.

- Пойдем в столовую! Вскрытие покажет, что мы съели.

О, мой дорогой Олег Яковлевич! Так приятно вас видеть, восхищаться вашим умом.

22 Все-то заглядываю в Мраморный Дворец на выставку Хельнвейна. Картины и фотографии говорят со мной, - особенно когда солнце входит в залы через огромные окна.

Конечно, по такому солнцу к Лиле возвращаюсь пешком: так оно вдохновляет меня. ​​ И жить, и идти, и радоваться.

Эрмитаж. Искусство Византии.

Бодлер, «Салон 1846 года»:

«Тот, кто ​​ говорит «романтическое искусство», подразумевает ​​ его современное понимание: ​​ интимность, духовность, стремление ​​ к бесконечному…

Если  ​​​​ они выражены ​​ всеми средствами, доступными современному искусству».

«Араба, седлающего коня» Делакруа я видел уже в 12 лет в советских журналах.

23 ​​ Неожиданно моросит. Это столь естественно, словно б дождь пролился из души.

24 ​​ Взгляд на город с высоты Исаакия.

27 ​​ Бодлер считает, что иногда Делакруа неловок, но в основном он - художник essentiellement createur.

Мне нравится у Делакруа вдохновенный порыв, заставляющий не замечать детали.

Последний раз в Эрмитаже. Наверно, с год не увижу это чудо.

Павловск.

Опять идешь по знакомым, залитым солнцем дорожкам парка – и вся твоя юность встает пред тобой.

Попробуй тут не помечтай!

Когда-то, в мои 25, решил, наконец, хорошо знать немецкий и стал учить наизусть «Фауст» Гете.

В Царском Селе – память об Екатерине Второй, на взморье – о Финляндии, в Павловске – о дворе Павла.

В начале века съездить в Финляндию было откровением, а теперь уже ничто не напоминает об особом духе свободы, о вольнице.

Неужели это мое призвание: пройти по руинам когда-то столь доступного мира?

28  ​​ ​​​​ Лю́блинская у́́ния (польск. Unia lubelska) - государственный союз (уния) между Королевством Польским и Великим княжеством Литовским, положивший начало федеративному государству, известному как Речь Посполитая. ​​ Акт унии был заключён 28 июня 1569 года и 1 июля того же года утверждён раздельно польскими и литовскими депутатами на общем сейме в Люблине.

4 июля уния была ратифицирована королём польским и великим князем литовским Сигизмундом II Августом. ​​ Сейм начался в январе и продолжался с перерывами до августа из-за борьбы польской шляхты за доминирование, литовских вельмож - за сохранение самостоятельности.

Заключение унии объясняется необходимостью укрепления позиций Великого княжества Литовского, стоявшего на грани военной и политической катастрофы в Ливонской войне и воспринимавшего унию как вынужденную меру, вызванную главным образом «московской угрозой». Королевству Польскому по условиям Люблинской унии были переданы обширные территории современной Украины и Подляшье, ранее принадлежавшие Великому княжеству Литовскому.

Июль  ​​​​ 

2  ​​​​ Вот я мечтал работать в Эрмитаже, - а смог бы? Ира А-ская предпочитает быть гидом, хоть могла бы сидеть в бюро. ​​ Отсиживаться ей еще тяжелей. ​​ Но Ирочка просто не уверена, что ей вообще нужна эта работа. ​​ Но куда слинять?  ​​​​ 

Ей страшно зависеть от мужа, а Эрмитаж обрекает ее на нищету.

3 ​​ Есть новые русские, но есть и новые православные. Пришли в ​​ музей, а делают вид, что его просто нет.

Москва - это город, где ​​ ясно выражен хаос.

Как удивительно найти в нем тепло и привет!

Мелькнет церквушка, идут целые кварталы хрущоб, и вдруг – целый роскошный комплекс «Газпрома» - и в этом не столько красоты, сколько вызывающей роскоши этого государства в государстве.

Вот это мешанина!

Все эпохи представлены зримо, вся русская история!

Чуть завернешь в переулок, из начала прошлого века осторожно выглянет церквушка.

Уцелела!

Слепые, высокие здания сгрудились вокруг нее, но она все равно – со своим голосом.

Идешь вдоль тяжкой кремлевской стены и чувствуешь, как ее мощь хранит историю России.

Москва, перестав быть столицей империи, покрасивела.

Долго казалось, в Москве запросто растворишься, уйдешь дымкой в воздух: так долго она была чужой, бесформенной, нелепой.

И словно что-то произошло, чудо снизошло в мою душу: я почувствовал этот город как никакой.

Или просто понял, что в каком-то одном городе да надо оставить свою душу?

Почему божество этого города снизошло до меня?

Почему этого не было в других городах?

4  ​​​​ АСС (Слепышев) подарил Люде пятую картину. Трогательно.

Эти картины согревают наше утлое жилье.

Люду как эксперта приглашают в Черноголовку.

Там в местной газете печатается кто не лень. Странно, что для меня все это закрыто, что я не чувствую потребности заявить о себе любой ценой.

Будь что будет.

Люде предложили работать в одной из муниципальных галерей Москвы. Она, конечно, испугалась.

Да, выбор всегда ужасен.

Если б она предпочла только свою коллекцию! Она еще и предпочла нищету.

5 Все по поводу вчерашнего.

Меня ​​ Слепышев не пригласил, так что Люда рассказала, как было дело.

Мастерской у него больше нет, а по квартире ​​ он бродит в трусах, - но для нее натягивает брюки.

Даже он не решился остаться в Париже, хоть его работы покупались!

Не посмел соваться в эту «новую» жизнь, потому что, как я, ничего особенного во французах не увидел.

Но для меня остается священным само знание этой огромной культуры.

Ну и что, что они пишут доносы!

И кто их не пишет?

При чем тут вечность и культура?

У спонсора и «друга» (так говорят) художника свой ресторан в Париже, он дарит Слепышеву вино «Сирано», произведенное Депардье.

Главное, что Люда возвращается счастливой после встречи с этими людьми: спонсором, художником и его женой.

Может, я должен молить об этой встрече, напрашиваться изо всех сил?

Ничего подобного.

Да ну их!

Куда бы их подальше.

Если пойдешь к Валерию Волкову, то он с восторгом будет часами рассказывать о самом себе.

Спасибо большое.

Так и Слепышев дал понять, что какие-то сближения с ним невозможны.

И слава богу.

9 ​​ Забавно, что в разговорах со всеми много критикую себя. Иным эта манера нравится.

Сейчас я более остро чувствую, как внешний мир входит в меня. Но мне не описать этот процесс.

Мне от многого приходится отказаться: настолько мои силы ограничены.

10 Может, мне мешает воспитывать сына факт, что я все время вижу его разным.

Мне не понять, какой образ воспитывать.

Потом, я слишком хорошо знаю жизнь: ей противостоять невозможно.

11 Я и Олег идем в музей на выставку Люды «Русский интерьер 19 века».

Кублановский трогает мало, хоть и очень знающий человек. Часто это культура лубка, в которой и открывать-то нечего. Узоры какие-то. Это грамотно, культурно, - но где тут прозрения? Почему этот поэтический порыв так легко дается Цветаевой, а у других его надо выискивать?

И, тем не менее, стихи современного поэта - это современная культура России.

Надо расширить контекст, выйти из литературы, чтоб понять их значение.

Эрмитаж, мой восторг перед эмалями.

Cloisonnement  ​​​​ 

1) разгораживание; разделение на отсеки

2) перен. изолированность, расчленённость, распыление; разобщённость.

Бердяев:

«Божество может раскрыть себя только символически».

«Символы суть действительная естественная реальность, понятая в связи с ее сверхестественным значением».

Выставка в ЦДХ: Екатерина Вторая.

Век пышных стилизаций, но приятно, когда из них выглядывают человеческие лица. Принять ту культуру было ничуть не проще, чем современную.

Принято скрывать чувства, облекать страдания в общепринятую безразличную форму.

13  ​​​​ Мне предстоит быть одному. Но так мне нужна эта «свобода»?

Свобода нужна тому, кто хочет работать и молиться. Скорее всего, свобода убьет, потому что состояние молитвы и работы противостоит повседневности, пошлости нашего мира.

15 ГМИИ: ​​ одна из выставок посвящена отцу Цветаевой, заложившему сам музей.

ГМИИ и ЦДХ: хорошие выставки по эпохе Екатерины Второй.

Смерть Версачи - почему? Сразу чудится похожесть с убийством Пазолини. А мы - мы смеем хоть что-то знать?

Джа́нни Верса́че Gianni Versace.

2 декабря 1946 - 15 июля 1997.

Итальянский модельер и дизайнер, основатель модного дома Gianni Versace (1978).

16 ​​ Тревожит, что в самом искусстве техника все больше вытесняет искусство. Еще быстрее это происходит в сознании: скоро технарю не докажешь, что он занимается не искусством, а чем-то совсем другим.

Европа отворачивается от меня. То есть там такие изменения, что Европа станет чужой для самой Европы.

А тем паче для меня.

16 ​​ ДР Роденбаха

Georges Rodenbach

Dégoût

L’Héroïsme, la foi, l’enthousiasme fier,

Tous ces riches métaux qui dormaient dans mon âme,

Je ne les aurai pas chauffés de rouge flamme

Pour en battre au soleil des armures d’or clair

Les songes sont éteints qui hantaient ma mémoire:

Les noces, les berceaux balancés, les enfants,

Et le peuple escortant, par les soirs triomphants

Les poètes pensifs qui marchent dans leur gloire!

Car la foule a fermé ses yeux aux vers si beaux

Comme des yeux d’aveugle aux étoiles tranquilles,

Pour voir les histrions publics, maîtres des villes,

Qui taillent leurs habits de clowns dans nos drapeaux.

Mais laissons la Bêtise écumer sur la plage!

Bien qu’un temps soit tragique où les Cœurs, les Esprits,

N’ont que l’activité du rêve et du mépris

Et planent, dédaigneux de s’ouvrir un sillage!

Ce sont les goélands, songe blanc de la mer,

Vers qui cherche à monter l’insulte des écumes;

Mais dans leur vol épars la chute de leurs plumes

Tombe comme un pardon sur l’océan amer.

Жорж Роденбах Georges Rodenbach.

16 июля 1855, Турне, Бельгия - 25 декабря 1898, Париж.

Бельгийский франкоязычный писатель.

17 ​​ Мир высокой моды потрясен убийством Версачи, но информации просто никакой. Странно, что такие простые вещи так трудны для нашего ТВ.

18 Якобы Версачи убит юной б-ью, которая уже укокошила какого-то медика. Замутили воду.

Искусство так много делает, чтоб наша семья была настоящей семьей,  ​​​​ а ​​ никому из людей и в голову не приходит.

19 Больше не говорят «Искусство кончилось», - но «Пришло современное искусство».

Такому никогда не кончиться, потому что и твоя кака попадает в орбиту этого «искусства».

Но как художнику разделить этот процесс? Он должен доказать свою «элитарность» любой ценой.

Стали говорить о Софрино, этой индустрии при церкви. Неужели и внешняя торговая деятельность - без пошлин? Все скрыто!

Создание механизмов художественного рынка. Но мы-то здесь причем? Нам объявят, что Кабаков - гений, - вот и все.

Культурное пространство стремительно меняется.

20 Но каково же немецким туристам, если их марка упала за какую-то неделю к доллару от 1.4 до 1.8!

Ровно 53 года назад: неудачное покушение на Гитлера.

Странная мечта жить среди любимых людей и любимых картин так и не оставляет меня.

А коль мечта не сбылась, то живу в аду.

Искусствоведение пришло в мою жизнь из живого созерцания экспонатов, то есть из хождений по музеям.

Яков Бурхард:

«Мощная религия разворачивается во всех вещах жизни, она окрашивает движение духа и каждый элемент культуры».

22 Культура радиостанций, культура Радио.

23 Я вспомнил, как в столь желанной Третьяковке было столь душно и тесно, что у меня кружилась голова.

И все равно я восхищался этими картинами передвижников. Как же!

Это - русская история!

Почему-то столь простые вещи потрясают меня с огромной силой, как если б я был десятилетним ребенком.

24 Только восстановили дворец Шайо Chaillot, как он опять сгорел.

Божович. Традиции и взаимодействие искусств. М. 1987. Выплеск советских знаний. Недостаточно быть образованным человеком!

Муратова. Мастера французской готики. М. 1988.

Нет интимности знания, а «просто» знания недостаточно.

25 ​​ Данте: 25 марта 1300.

Джойс: 16 июня 1906.

Папа: 10 октября.

Мама: 28 мая 1975.

Какие-то даты (совсем не обязательно трагичные) пронизывают мое сознание - и я не всегда могу их «артикулировать».

То же – и с «родственными» связями.

Лермонтов - далекий друг. Иннокентий Анненский - дядя.

26 Блок о Матиссе сказал во время своего путешествия по Европе: ​​ «Французик из Бордо».

Грибоедовские ассоциации! Как и Бунин, не принимал современного. Недооценивал свою современность!

27 ​​ Бодлер, 1855:

- Картина, прежде всего, должна воспроизводить интимную мысль артиста.

- Часто мне приходит в голову оценить картину только по тому, какие мысли и мечтания она вызывает.

28 Ницше:

- Смотреть на искусство из жизни.

- С оптикой жизни.

- Философия - это тоже воля к власти.

29  ​​ ​​​​ Очень важный день в истории России! ​​ Собор закончил работу 29 июля 1445 года – и потому ставлю на этот день ровно 552 года назад.

Ферра́ро-Флоренти́йский собо́р - собор христианских церквей (1438-1445).

В 1438-1439 проходил в Ферраре, в 1439-1442 - во Флоренции, в 1443-1445 - в Риме.

В Католической церкви считается XVII Вселенским собором. Православными церквями решения Собора отвергаются.

Ферраро-Флорентийский собор явился продолжением Базельского собора и начался с осуждения его участников. Собор был созван папой Евгением IV и утверждён византийским императором Иоанном VIII Палеологом. На Соборе присутствовал также Константинопольский патриарх Иосиф II, полномочные представители Патриархов Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского, митрополиты Валашско-Молдавский и Киевский и всея Руси Исидор, два представителя Грузинской Православной Церкви (епископ и племянник грузинского царя Александра), епископы Эфеса, Трапезунда, Ираклии, Кизика, Сард, Никомидии, Никеи, Тырнова, Монемвасии, Лакедемона, Амасии, Митилины, Ставрополя, Молдовлахии, Родоса, Маленика, Драмы, Ганка, Драстры, Анхиала и богословы, всего около 700 человек.

На Соборе подробно рассматривались разногласия между западной (католической) и восточными церквами. Особенный упор делался на различия в догматах, в частности, на так называемом филиокве (filioque «и сын») - добавлении, сделанном Римской церковью в Символ веры. Рассматривались и другие догматические вопросы - о чистилище, главенстве папы римского во Вселенской Церкви, совершении таинства Евхаристии.

Собор был объявлен Вселенским. Уже в начале соборных заседаний латиняне не исполнили уговора о своевременном содержании византийской делегации, так что православным приходилось закладывать и продавать свои вещи ради пропитания. Перенос собора из Феррары дальше от границы, во Флоренцию, не был связан с чумой (которая закончилась за два месяца до этого как это было объявлено официально, но патриарх, император и папа хотели не допустить побега представителей православной делегации в Византию до завершения заседаний. На внутреннем заседании византийской делегации император аргументировал переезд во Флоренцию отсутствием у папы средств и готовностью флорентийцев ему их предоставить.

В ходе собора большинство представителей византийской делегации, пять месяцев не получая денег на пропитание, обещанных как условие присутствия делегации на соборе еще в Константинополе, и под давлением императора и патриарха 5 июля 1439 года (второго индикта 6947 г.), подписали орос собора («Флорентийская уния») ((!!)). Среди не подписавших были: митрополит Марк Эфесский (при помощи брата императора, который был против унии), митрополит Иверский Григорий из Грузии (притворился сумасшедшим), митрополит Нитрийский Исаакий, митрополит Газский Софроний и епископ Ставропольский Исаия (тайно бежал из Флоренции и позднее получил защиту брата императора). Уния состояла в признании нововведений Римской церкви, имеющими основание в св. Писании и св. Предании, то есть правомочными, но с оговоркой, что Восточные церкви, признавая правильным всё содержание вероучения Римской церкви, не станут вводить у себя латинские литургические и церковные обычаи.

Константипольский патриарх не дожил до подписания ороса и умер через 8 дней после своего письменного одобрения филиокве на внутреннем заседании византийской делегации.

Символ Веры ни с прибавлением ни без него в оросе собора написан не был. Из-за отсутствия в оросе решений по спорным вопросам, обсуждавшимся на соборе, английские послы, направляющиеся к папе, отвергли унию.

Участник собора, Сильвестр Сиропул так описывает его итог:

Греки знали, что орос подписан императором, подписали и они. Знали и латиняне, что он подписан греками и папой, подписали и они. При этом большинство даже не знало, что в нем написано. Ведь кроме немногих из латинян и греков, которые изучили орос, или тех, кто оказался рядом, когда его писали, большинство не знало о его содержании. И когда собирались подписывать, ни среди греков орос не был прочитан ни перед подписанием, ни сразу после, ни среди латинян. Так был составлен орос, и таким было знание епископов о его содержании, и таковы были хитрости и интриги для достижения этого. Пусть желающие решат, нужно ли считать такой орос постановлением Вселенского собора, и нужно ли таким образом совершившееся объединение принимать как истинное и безусловное единство, и противоречат ли соборному решению те, кто не принимает объединение и орос.

Возвращение византийской делегации в Константинополь произошло 1 февраля третьего индикта, в понедельник масленицы. Духовенство церкви святой Софии не хотело сослужить с теми, кто подписал орос собора, также и народ почти не посещал их службы. За службой в кафедральном соборе Константинополя (церкви святой Софии) орос собора прочитан не был. Константинопольское духовенство прекратило поминовение императора за богослужением, народ не хотел посещать службы тех, кто впал в латинство. По прошествии трех месяцев император по необходимости пожелал, чтобы был поставлен новый патриарх. Тогда митрополит Ираклийский принес собравшемуся синоду публичное покаяние за подписание ороса и вопреки многим уговорам отказался от патриаршества по причине одобрения членами синода унии. Другой кандидат, митрополит Трапезундский, также отказался от патриаршества по причине многого волнения в Церкви и порицания им унии. В итоге 4 мая на патриарший престол был избран митрополит Кизический Митрофан, одобрявший унию. Избрание происходило по жребию между митрополитами Трапезундским и Кизическим, некоторые утверждают, что на обоих жребиях было указание на митрополита Кизического. Святитель Марк Ефесский и митрополит Ираклийский отказались сослужить с новым патриархом на Пятидесятницу, в этот же день они тайно покинули Константинополь. 12 декабря 1452 года уния все-таки была провозглашена в Святой Софии митрополитом Исидором Киевским в присутствии императора, епископата и мирян. В то же время существовала неопределенность, является ли это провозглашение временной мерой, призванной предотвратить падение Константинополя, наступившее шесть месяцев спустя

Уния оказалась непрочной и на деле просуществовала недолго. Уже через несколько лет многие присутствовавшие на Соборе епископы и митрополиты стали открыто отрицать своё согласие с Собором или утверждать, что решения Собора были вызваны подкупом и угрозами со стороны латинского духовенства. Таким образом, уния была отвергнута большинством восточных церквей.

Помимо унии с Греческой церковью, были подписаны буллы об униях с Армянской церковью (1439), Яковитской церковью (1441); далее Собор был переведен в Рим (25 апреля 1442), где были подписаны буллы об униях с сирийцами Месопотамии, халдеями, маронитами Кипра. Собор закончил работу 29 июля 1445 года.

Вести об этом соборе – еще из 80-ых: тогда, лет десять назад, читал историка Сергея Соловьева.

Сама Флорентийская уния ​​ была подписана ​​ в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре в 1439 году.

Нам «повезло» познать, что же такое хаос на самом деле. ​​ Освобождается мир от хаоса или он продлится всю нашу жизнь?

В Европе - Биеннале. ​​ Такие мощные выставки стали частью туризма.

30 ​​ Я просто иду по лесу, но моя жизнь кажется мне необычайно красивой.

Сюжеты:

Движение ​​ кисти ​​ Пикассо угадывает мои душевные порывы. ​​ 

Нет-нет, да и почувствуешь себя подхваченным ветром искусства, когда ходишь среди его картин.

- Но почему это так? - спросил я себя и взял книгу о нём.

С войной 1914-го, когда ушёл Брак, он чувствует себя одиноким. Убиты и некоторые другие, близкие по духу.

1916: выживает Дада.

Круг Пикассо. Их картины таковы, что чувствуешь движения рук этих творцов.

Август ​​ 

1  ​​​​ Созерцание минералов.

Я уверен, в моих отношениях даже с художниками Люды много моей неадекватности. Я, например, не могу понять, кто как ко мне относится – и на всякий случай ни с кем не общаюсь.

Чтоб не повредить Люде.

Пришел коллега Люды, грязный и усталый.

Так неловок, что опрокинул стакан с водой на стол.

РС «Свобода»: поэтика масскульта и лагерной литературы.

3  ​​​​ Эссе И. Бродского об О. Мандельштаме

Сын цивилизации

По некоей странной причине выражение «смерть поэта» всегда звучит ​​ как-то более конкретно, чем «жизнь поэта». Возможно, потому, что слова ​​ «жизнь» и «поэт» практически синонимичны в своей положительной ​​ неопределенности. Тогда как «смерть» - даже само слово - почти столь же

определенна, сколь собственное поэта произведение, то есть стихотворение, ​​ где основной признак - последняя строчка. Вне зависимости от смысла произведение стремится к концу, который придает ему форму и отрицает воскресение. За последней строкой не следует ничего, кроме разве ​​ литературной критики. Таким образом, читая поэта, мы соучаствуем в смерти ​​ его или его стихов. В случае Мандельштама мы соучаствуем дважды.

Произведение искусства всегда претендует на то, чтобы пережить своего ​​ создателя. Перефразируя философа, можно сказать, что сочинительство стихов тоже есть упражнение в умирании. Но кроме чисто языковой необходимости побуждает писать не беспокойство о тленной плоти, а потребность освободить ​​ от чего-то свой мир, свою личную цивилизацию, свой несемантический континуум. Искусство - это не лучшее, а альтернативное существование; не попытка избежать реальности, но, наоборот, попытка оживить ее. Это дух, ​​ ищущий плоть, но находящий слова. В случае Мандельштама ими оказались слова русского языка.

Для духа, возможно, не существует лучшего пристанища: русский язык с ​​ развитой системой флексий. Это означает, что существительное запросто может располагаться в конце предложения, и окончание этого существительного (или

прилагательного, или глагола) меняется в зависимости от рода, числа и ​​ падежа. Все это снабжает любое данное высказывание стереоскопическим качеством самого восприятия и часто обостряет и развивает последнее. Лучшей иллюстрацией этого является разработка Мандельштамом одной из основных тем его поэзии, темы времени.

Чрезвычайно странно применять аналитический метод к синтетическому явлению: например, писать по-английски о русском поэте. Применение этого метода по-русски не намного облегчило бы, однако, подход к Мандельштаму.

Поэзия есть высшее достижение языка, и анализировать ее - лишь размывать фокус. Это тем более справедливо в отношении Мандельштама, который представляет собой крайне одинокую фигуру в контексте русской поэзии, именно резкость его фокуса объясняет обособленность. Литературная критика имеет ​​ смысл лишь на том же уровне и психологического, и языкового восприятия. Как

представляется теперь, Мандельштам обречен на критику «снизу» на обоих языках.

Бессилие анализа начинается с самого понятия темы, будь то тема ​​ времени, любви или смерти. Поэзия есть, прежде всего, искусство ассоциаций, намеков, языковых и метафорических параллелей. Существует огромная пропасть между Homo sapiens и Homo scribens, ибо писателю понятие темы представляется результатом взаимодействия методов и приемов, если представляется вообще.

Писание буквально бытийный процесс: оно использует мышление для своих целей, поглощает идеи, темы и т. д., не наоборот. Именно язык диктует стихотворение, и то, что в просторечии именуется Музой, или вдохновением,

есть на самом деле диктат языка. И лучше, следовательно, говорить не о теме ​​ времени в поэзии Мандельштама, а о присутствии самого времени как реальности и темы одновременно, хотя бы уже потому, что оно так или иначе гнездится в ​​ стихотворении: в цезуре.

Именно потому, что нам это доподлинно известно, Мандельштам, в отличие ​​ от Гете, не восклицает: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!», но просто

пытается длить цезуру. Более того, он делает это не потому, что мгновение прекрасно или недостаточно прекрасно; его интерес (и, следовательно, метод) иной. Именно чувство перенасыщенного существования молодой Мандельштам пытался выразить в своих первых двух сборниках, и он избрал описание перегруженного времени своим материалом. Используя все фонетические и аллюзивные возможности самих слов, стих Мандельштама этого периода передает медленное, тягучее ощущение хода времени. Поскольку он достигает цели (что случается с ним всегда), эффект таков, что читатель осознает: слова, даже их звуки - гласные в особенности, - почти осязаемые сосуды времени.

С другой стороны, ему совсем не свойственны эти поиски минувших дней на ощупь, в неотвязной, как наваждение, попытке вернуть и переосмыслить прошлое. Мандельштам в стихе редко оглядывается; он весь в настоящем, в том мгновении, которое он заставляет длиться и медлить сверх естественного предела. О прошлом, как личном, так и историческом, позаботилась сама этимология слов. Но несмотря на непрустовскую трактовку времени, плотность

его стиха несколько сродни прозе великого француза. В каком-то смысле здесь ​​ та же тотальная война, та же лобовая атака, но в этом случае атакуют настоящее и иными средствами. Крайне важно отметить, например, что почти всегда, когда Мандельштаму случается обращаться к теме времени, он прибегает к довольно тяжело цезурированному стиху, который подражает гекзаметру размером либо содержанием. Обычно это ямбический пентаметр, сбивающийся на ​​ александрийский стих, и в стихотворении всегда присутствует парафраз или прямая ссылка на одну из гомеровских поэм. Как правило, такого рода

стихотворение слагается где-нибудь у моря, поздним летом, что прямо или ​​ косвенно порождает древнегреческий антураж. Так происходит отчасти из-за традиционного отношения русской поэзии к Крыму и Черному морю как к единственному доступному приближению мира Греции, для которого эти места - ​​ Таврида и Понт Эвксинский - всегда были окраиной. Возьмите, например, такие стихи: «Золотистого меда струя из бутылки текла...», «Бессонница. Гомер. Тугие паруса...» и «Есть иволги в лесах, и гласных долгота...», с такими строчками:

Но только раз в году бывает разлита

В природе длительность, как в метрике Гомера.

Как бы цезурою зияет этот день...

Значение этого греческого отголоска множественно. Сие может показаться ​​ чисто техническим вопросом, но дело в том, что александрийский стих ближайший родственник гекзаметра, хотя бы только с точки зрения использования цезуры. Коль скоро речь зашла о родне, матерью всех муз была Мнемозина, муза памяти, и стихотворение (небольшое или эпос, все равно) должно быть выучено, чтобы сохраниться. Гекзаметр был замечательным

мнемоническим устройством, в частности, по причине своей тяжеловесности и ​​ отличия от разговорной речи любого круга, включая Гомеров. Поэтому, ​​ обращаясь к этому средству памяти внутри другого - то есть внутри александрийского стиха, - Мандельштам наряду с тем, что создает почти ​​ физическое ощущение тоннеля времени, создает эффект игры в игре, цезуры в цезуре, паузы в паузе. Что есть, в конечном счете, форма времени, если не его значение: если время не остановлено этим, оно по крайней мере фокусируется.

Не то чтобы Мандельштам делает это сознательно, умышленно. Или в этом его главная цель при написании стихотворения. Он делает это походя, придаточными, покуда пишет (часто о чем-нибудь другом); никогда не пишет,

чтобы заострить это. Его поэзия не является тематической. Русская поэзия в ​​ целом не слишком тематическая. Ее основной метод - это хождение вокруг да около, приближение к теме под разными углами. Четкая разработка темы, столь ​​ характерная для английской поэзии, практикуется обычно в пределах строчки, от случая к случаю, после чего поэт движется дальше, в направлении чего-то ​​ другого; она редко наполняет стихотворение целиком. Темы и идеи, независимо от их важности, подобно словам, всего лишь материал, и они всегда под рукой.

Язык имеет имена для всех них, и поэт есть тот, кто подчиняет себе язык.

Всегда под рукой была Греция, как и Рим, и всегда библейская Иудея и Христианство. Краеугольные камни нашей культуры, они трактуются поэзией Мандельштама приблизительно так, как само время обошлось бы с ними: как единство - и в единстве. Провозгласить Мандельштама адептом какой бы то ни ​​ было идеологии (и особенно последней) значит не только умалить его, но исказить его историческую перспективу или, точнее, его исторический пейзаж.

Тематически поэзия Мандельштама повторяет развитие нашей цивилизации: она ​​ течет к северу, причем параллельные струи в этом течении смешиваются с самого начала. К двадцатым годам римские темы постепенно оттеснили греческие ​​ и библейские мотивы в большой мере из-за возросшего осознания им архетипической драмы «поэт против империи». Однако помимо чисто политических сторон ситуации того времени позицию такого рода создала собственная оценка Мандельштамом отношения его произведений к остальной современной литературе, а также к моральному климату и к интеллектуальной озабоченности нации.

Именно нравственная и умственная деградация последней обусловливала такой имперский масштаб. И все же тема только возникла, полностью не завладев им.

Даже в «TRISTIA», самом римском стихотворении, где автор очевидно цитирует изгнанного Овидия, можно услышать определенную гесиодовскую патриархальную ноту, подразумевающую, что ситуация в целом рассматривалась им отчасти через призму Греции.

TRISTIA

Я изучил науку расставанья

В простоволосых жалобах ночных.

Жуют волы, и длится ожиданье,

Последний час вигилий городских;

И чту обряд той петушиной ночи,

Когда, подняв дорожной скорби груз,

Глядели в даль заплаканные очи

И женский плач мешался с пеньем муз.

Кто может знать при слове «расставанье» -

Какая нам разлука предстоит?

Что нам сулит петушье восклицанье,

Когда огонь в акрополе горит?

И на заре какой-то новой жизни,

Когда в сенях лениво вол жует,

Зачем петух, глашатай новой жизни,

На городской стене крылами бьет?

И я люблю обыкновенье пряжи:

Снует челнок, веретено жужжит.

Смотри: навстречу, словно пух лебяжий,

Уже босая Делия летит!

О, нашей жизни скудная основа,

Куда как беден радости язык!

Все было встарь, все повторится снова,

И сладок нам лишь узнаванья миг.

Да будет так: прозрачная фигурка

На чистом блюде глиняном лежит,

Как беличья распластанная шкурка,

Склонясь над воском, девушка глядит.

Не нам гадать о греческом Эребе,

Для женщин воск что для мужчины медь.

Нам только в битвах выпадает жребий,

А им дано, гадая, умереть.

Позднее, в тридцатые годы, во время, известное как воронежский период, ​​ когда все эти темы - Рим и Христианство включая - отступили перед «темой»

неприкрытого экзистенциального ужаса и устрашающего ускорения души, узор взаимодействия, взаимозависимости между этими сферами становится еще более очевидным и густым.

Не то чтобы Мандельштам был «культурным» поэтом, он был скорее поэтом ​​ цивилизации и для цивилизации. Однажды, когда его попросили определить акмеизм - литературное движение, к которому он принадлежал, - он ответил: «Тоска по мировой культуре». Это понятие о мировой культуре является отличительно русским. По причине своего положения (ни восток, ни запад) и ущербной истории Россия всегда страдала от комплекса культурной неполноценности, по крайней мере по отношению к Западу. Из этой неполноценности произрастал идеал определенного культурного единства «там» и, как следствие, - интеллектуальный аппетит ко всему поступающему с той стороны. Это, в известном смысле, русская версия эллинизма, и мандельштамовское замечание об «эллинистической бледности» Пушкина не было праздным.

Средоточием русского эллинизма был Санкт-Петербург, Вероятно, лучшей ​​ эмблемой мандельштамовского отношения к этой, так сказать, мировой культуре мог бы быть строго классический портик санкт-петербургского адмиралтейства, украшенный изображениями трубящих ангелов и увенчанный золотым шпилем с очертанием клипера на конце. С тем чтобы понять его поэзию лучше, ​​ англоязычному читателю, вероятно, должно представлять, что Мандельштам был евреем, живущим в столице имперской России, где господствующей религией являлось православие, где политическое устройство было прирожденно ​​ византийским и чей алфавит придуман двумя греческими монахами. В историческом смысле эта органическая смесь сильнее всего ощущалась в Петербурге, который стал для Мандельштама «знакомой до слез» эсхатологической нишей на остаток его недолгой жизни.

Достаточно долгой, однако, для того, чтобы увековечить город, и если ​​ его поэзию называли иногда «петербургской», то причин рассматривать это определение как одновременно точное и лестное больше чем одна. Точное - потому что, будучи административной столицей империи, Петербург являлся ​​ также духовным центром оной, и в начале века эти струи смешивались там так ​​ же, как и в стихах Мандельштама. Лестное - потому что и поэт, и город выиграли в значительности от их сопоставления. Если Запад был Афинами, то ​​ Петербург десятых годов был Александрией. Это «окно в Европу», как прозвали Петербург добрые люди в эпоху Просвещения, этот «самый умышленный город в мире», как позднее определил его Достоевский, лежащий на широте Ванкувера, в устье реки, равной по ширине Гудзону между Манхеттеном и Нью-Джерси, был и ​​ есть прекрасен тем типом красоты, что бывает вызвана безумием – или попыткой это безумие сокрыть. Классицизм никогда не осваивал таких пространств, и итальянские архитекторы, постоянно приглашавшиеся ​​ сменяющимися русскими монархами, отлично это понимали. Гигантские бесконечные вертикальные плоты белых колонн плывут от фасадов дворцов - ​​ владения царя, его семьи, аристократии, посольств и нуворишей - по зеркалу реки в Балтику. На главной улице империи - Невском проспекте - есть церкви всех вероисповеданий. Бесчисленные широкие улицы наполнены кабриолетами, ​​ недавно вошедшими в употребление автомобилями, праздными, хорошо одетыми толпами, первоклассными лавками, кондитерскими и т. д. Огромные площади с ​​ конными статуями бывших правителей и триумфальными колоннами повыше Нельсоновой. Изобилие издательств, журналов, газет, политических партий (больше, чем в современной Америке), театров, ресторанов, цыган. Все это окружено кирпичным Бирнамским лесом дымящих заводских труб и окутано влажным, серым, широко раскинувшимся покрывалом северного неба. Одна война проиграна, другая - мировая война - предстоит, а вы - маленький еврейский ​​ мальчик с сердцем, полным русских пятистопных ямбов.

В этом гигантском воплощении совершенного порядка вещей ямбический ​​ размер так же естественен, как булыжная мостовая, Петербург является колыбелью русской поэзии и, более того, стихосложения. Идея благородной структуры вне зависимости от содержания (иногда именно вопреки его качеству, что создает необычайное ощущение несоразмерности и указывает не столь на авторскую, сколь на собственную стиха оценку описанного явления) -

специфически местная. Традиция эта возникла век назад, и обращение к строгим ​​ размерам в первой книге Мандельштама «Камень» отчетливо напоминает Пушкина и его плеяду. И опять-таки это не результат сознательного выбора и не знак того, что стиль Мандельштама предопределен предшествующим или современным ему развитием русской поэзии.

Наличие эха - первая особенность хорошей акустики, и Мандельштам всего лишь создал громадный купол для своих предшественников. Под ним отчетливее всего различимы голоса, принадлежащие Державину, Баратынскому и Батюшкову. В значительной степени, однако, работа его имела самобытный характер, не

обусловленный существующей поэтикой - того времени в особенности. Ему дано было выразить слишком многое, чтобы еще заботиться о стилистической оригинальности. Но именно эта перегруженность его в остальном традиционного

стиха и сделала его оригинальным.

На первый взгляд, его стихи не выглядели столь уж отличными от лирики ​​ символистов, господствовавших на литературной сцене: он использовал довольно регулярные рифмы, привычную строфную композицию, и длина его стихотворений ​​ вполне обычна - от шестнадцати до двадцати четырех строк. Но, используя эти скромные средства передвижения, он уводил своего читателя много дальше, чем любой из уютных - ибо смутных - метафизиков, называвших себя русскими ​​ символистами. Как течение символизм был, несомненно, последним из великих (и не только в России); однако поэзия - искусство крайне индивидуалистическое, оно негодует на -измы. Поэтические творения символистского искусства такие же объемистые и серафические, какими были ряды последователей и постулаты ​​ этого движения. Это парение в вышине было так беспочвенно, что искушение испытывали студенты-выпускники, армейские кадеты и клерки, и к рубежу веков

жанр был скомпрометирован до степени словесной инфляции. Нечто подобное произошло со свободным стихом в сегодняшней Америке. Затем непременно как реакция последовала девальвация в обличий футуризма, конструктивизма, ​​ имажинизма и т. д. То были -измы, воюющие с -измами, литературные приемы с литературными приемами. Только два поэта, Мандельштам и Цветаева, создали качественно новое содержание, и судьба их ужасающим образом отразила степень их духовной автономии.

В поэзии, как и везде, духовное превосходство всегда оспаривается на ​​ физическом уровне. Невольно возникает мысль, что именно разрыв с символистами (тут не обошлось без их антисемитизма) содержал ростки будущего

Мандельштама. Я имею в виду не столько глумление Георгия Иванова над ​​ стихотворением Мандельштама в 1917 году, чему затем вторили официальные гонения тридцатых, сколько растущее разобщение Мандельштама с любыми формами ​​ массового производства, особенно языкового и психологического. Результатом был эффект, при котором чем яснее голос, тем резче диссонанс. Нет хора, которому бы это понравилось, и эстетическая обособленность приобретает физические параметры. Как только человек создает собственный мир, он ​​ становится инородным телом, в которое метят все законы: тяготения, сжатия, отторжения, уничтожения.

Мир Мандельштама был достаточно велик, чтобы навлечь их все. Я не ​​ думаю, что, избери Россия другой исторический путь, его судьба уж так бы изменилась. Его мир был слишком автономен, чтобы раствориться. Кроме того, ​​ Россия пошла путем, которым пошла, и для Мандельштама, чье поэтическое ​​ развитие было стремительным само по себе, это направление могло означать только одно - ошеломительное ускорение. Это ускорение повлияло прежде всего на характер его стиха. Его величественное, задумчивое цезурированное течение ​​ сменилось быстрым, резким, бормочущим движением. Мандельштаму сделалась свойственна поэзия высокой скорости и оголенных нервов, иногда загадочная, с

многочисленными перепрыгиваниями через самоочевидное, поэзия как бы с ​​ усеченным синтаксисом. И все же на этом пути она стала подобной песне не барда, а птицы с пронзительными непредсказуемыми переливами и тонами, чем-то ​​ наподобие тремоло щегла.

И как птица эта, он оказался мишенью для любого вида камней, щедро швыряемых в него Отчизной. Не то чтобы Мандельштам возражал против происходивших в России политических изменений. Его чувство меры и ирония были достаточными для признания эпического характера всего происходящего.

Кроме того, он был язычески жизнерадостным человеком, и, с другой стороны, ​​ ноющие интонации были полностью узурпированы символистами. К тому же с ​​ начала века воздух полнился досужими разговорами о переделе мира, так что с ​​ приходом революции почти все приняли случившееся за желанное. Ответ Мандельштама был, возможно, единственной трезвой реакцией на события, которые потрясли мир и вскружили премного светлых голов:

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,

Скрипучий поворот руля.

(Из «Сумерек свободы»)

Но камни уже летели, и птица тоже. Их взаимные траектории исчерпывающе описаны в воспоминаниях вдовы поэта, и они заняли два тома. Эти книги не только введение в его поэзию, хотя и введение тоже. Но каждый поэт, сколько бы он ни писал, передает в своем стихе, выражаясь физически или

статистически, самое большее - одну десятую собственной жизненной ​​ реальности. Остальное обычно окутано тьмой. Если какие свидетельства современников и сохраняются, они содержат зияющие пробелы, не говоря об иных углах зрения, искажающих предмет.

Воспоминания вдовы Осипа Мандельштама посвящены именно этому, этим ​​ девяти десятым. Они рассеивают тьму, восполняют пробелы, устраняют искажения. Суммарный результат близок к воскрешению, с той только разницей,

что все, погубившее этого человека, пережившее его и продолжающее ​​ существовать и приобретать популярность, также перевоплотилось, разыгравшись вновь на этих страницах. Вследствие смертоносной силы материала вдова поэта ​​ воссоздает эти составные части с осторожностью, с какой обезвреживают бомбу.

Благодаря такой аккуратности и оттого, что его поэзией, самим актом его смерти и качеством его жизни была создана великая проза, можно тотчас понять - даже не зная ни одной строчки Мандельштама, - что на этих страницах вспоминают о действительно большом поэте: ввиду количества и силы зла, ​​ направленного против него.

И все же важно отметить, что отношение Мандельштама к новой исторической ситуации вовсе не было однозначно враждебным. В целом он рассматривают ее как более жестокую форму жизненной реальности, как качественно новый вызов. От романтиков осталось представление о поэте,

бросающем перчатку тирану. Если когда-то и было такое время, то сегодня ​​ подобный образ действия - полный вздор: тираны уже давно сделались недосягаемы для тет-а-тет такого рода. Дистанция между нами и нашими властителями может быть сокращена только последними, что случается редко.

Поэт попадает в беду по причине своего языкового и, следовательно, ​​ психологического превосходства - чаще, чем из-за политических убеждений.

Песнь есть форма языкового неповиновения, и ее звучание ставит под сомнение ​​ много большее, чем конкретную политическую систему: оно колеблет весь жизненный уклад. И число врагов растет пропорционально.

Было бы упрощением полагать, что именно стихотворение против Сталина ​​ навлекло погибель на Мандельштама. Это стихотворение при всей его уничтожающей силе было для Мандельштама только побочным продуктом разработки темы этой не столь уж новой эры. По сему поводу есть в стихотворении ​​ «Ариост», написанном ранее ​​ в том же году (1933), гораздо более разящая строчка: «Власть отвратительна, как руки брадобрея...». Были также и многие ​​ другие. И все же я думаю, что сами по себе эти пощечины не привели бы в ​​ действие закон уничтожения. Железная метла, гулявшая по России, могла бы миновать его, будь он гражданский поэт или лирический, там и сям сующийся в политику. В конце концов, он получил предупреждение и мог бы внять ему ​​ подобно многим другим. Однако он этого не сделал потому, что инстинкт самосохранения давно отступил перед эстетикой. Именно замечательная интенсивность лиризма поэзии Мандельштама отделяла его от современников и ​​ сделала его сиротой века, «бездомным всесоюзного масштаба». Ибо лиризм есть этика языка, и превосходство этого лиризма над всем достижимым в сфере

людского взаимодействия всех типов и мастей и есть то, что создает ​​ произведение искусства и позволяет ему уцелеть. Вот почему железная метла, ​​ чьей задачей было кастрировать духовно целую нацию, не могла пропустить его.

Это был случай чистейшей поляризации. Песнь есть, в конечном счете, ​​ реорганизованное время, по отношению к которому немое пространство внутренне враждебно. Первое олицетворялось Мандельштамом, второе сделало своим орудием ​​ государство. Есть некая ужасающая логика в местоположении концлагеря, где погиб Осип Мандельштам в 1938 году: под Владивостоком, в тайниках подчиненного государству пространства. Из Петербурга в глубь России дальше ​​ двигаться некуда.

Но вот как высоко можно подняться поэту в смысле лиризма - ​​ стихотворение памяти женщины, Ольги Ваксель, по слухам, умершей в Швеции.

Оно написано в то время, когда Мандельштам жил в Воронеже, куда после нервного срыва был переведен из предыдущего места ссылки неподалеку от Уральских гор. Только четыре строки:

...И твердые ласточки круглых бровей

Из гроба ко мне прилетели

Сказать, что они отлежались в своей

Холодной стокгольмской постели...

Вообразите четырехстопный амфибрахий с чередующимися (abab) рифмами.

Эта строфа является апофеозом реорганизации времени. С одной стороны, язык сам по себе - результат прошлого. Возвращение тех твердых ласточек предполагает повторяющийся характер их присутствия и, одновременно, самого ​​ сравнения в скрытой мысли или в высказанной фразе. К тому же «...ко мне прилетели» наводит на мысль о весне, о повторяющихся временах года.

«Сказать, что они отлежались в своей» тоже предполагает прошедшее ​​ несовершенное, ибо непосещенное. И затем последняя строка замыкает цикл, ​​ поскольку прилагательное «стокгольмской» обнаруживает скрытый намек на детскую сказку Ханса Кристиана Андерсена о раненой ласточке, зимующей в ​​ кротовой норе, впоследствии выздоровевшей и улетевшей домой. Каждый школьник в России знает эту сказку. Сознательный процесс вспоминания оказывается в большой мере коренящимся в подсознательной памяти и создает ощущение печали такой пронзительной, как если бы мы слышали не страдающего человека, но самый голос его раненой души. Такой голос несомненно приходит в столкновение ​​ со всем на свете, даже с жизнью своего посредника, то есть поэта. Так Одиссей привязывает себя к мачте вопреки зову души. Это - а не только то, что Мандельштам человек женатый, - объясняет такую эллиптичность.

Он трудился в русской поэзии тридцать лет, и созданное им сохранится, ​​ покуда существует русский язык. И, конечно же, переживет нынешний и любой последующий режим в этой стране благодаря лиризму и глубине. Если честно, я не знаю ничего в мировой поэзии, что может сравниться с откровением четырех ​​ строк из «Стихов о неизвестном солдате», написанных за год до смерти:

Аравийское месиво, крошево,

Свет размолотых в луч скоростей -

И своими косыми подошвами

Луч стоит на сетчатке моей...

Грамматика почти отсутствует, но это не модернистский прием, а результат невероятного душевного ускорения, которое в другие времена отвечало откровениям Иова и Иеремии. Этот размол скоростей является в той же мере автопортретом, как и невероятным астрофизическим прозрением. За спиной ​​ Мандельштам ощущал отнюдь не близящуюся «крылатую колесницу», но свой «век-волкодав», и он бежал, пока оставалось пространство. Когда пространство ​​ кончилось, он настиг время.

То есть нас. Это местоимение представляет не только русских, но также ​​ его англоязычных читателей. Возможно, более, чем кто-либо в этом столетии, он был поэтом цивилизации: он обогатил то, что вдохновляло его. Можно утверждать, что он стал ее частью задолго до того, как встретил смерть.

Разумеется, он был русским, но не в большей степени, чем Джотто - итальянцем. Цивилизация есть суммарный итог различных культур, оживляемых общим духовным числителем, и основным ее проводником – выражаясь одновременно метафизически и буквально - является перевод. Перенос ​​ греческого портика на широту тундры - это перевод.

Его жизнь, его смерть были результатом этой цивилизации. Когда дело ​​ касается поэта, этические воззрения, даже самый темперамент закладываются и формируются эстетически. Именно вследствие этого поэты неизбежно оказываются не в ладах с социальной действительностью, причем показатель их смертности ​​ отражает дистанцию, которую эта действительность блюдет между собой и цивилизацией. Так же отражает ее и качество перевода.

Сын цивилизации, основанной на принципах порядка и жертвенности, ​​ Мандельштам воплотил и то и другое; и будет справедливо требовать от его переводчиков по меньшей мере подобия равенства. Трудности, сопряженные с созданием подобия, хотя на вид и грандиозные, сами по себе - дань уважения ​​ к тоске по мировой культуре, двигавшей и создававшей оригинал. Формальные стороны стиха Мандельштама не есть продукт какой-либо отошедшей поэтики, но, ​​ по сути, колонны упомянутого портика. Не сохранить их значит не только ​​ сводить собственную «архитектуру» к нагромождению камней и возведению лачуг: это значит оболгать то, ради чего жил и за что умер поэт.

Перевод суть поиски эквивалента, а не суррогата. Он требует ​​ стилистической, если не психологической, конгениальности. Например, при ​​ переводе Мандельштама может использоваться поэтический стиль, характерный для позднего Йейтса (с которым, кстати, и тематически у него много общего).

Беда, конечно, в том, что тот, кто может овладеть подобной стилистикой - если такой человек существует, - без сомнения предпочтет писать собственные стихи, а не ломать голову над переводом (каковой к тому же дело неблагодарное). Но кроме технического мастерства и даже психологической

конгениальности переводчику Мандельштама важнее всего обладать или ​​ проникнуться сходным отношением к цивилизации.

Мандельштам является поэтом формы в самом высоком смысле слова. Для ​​ него стихотворение начинается звуком, «звучащим слепком формы», как он сам называл его. Отсутствие этого представления низводит даже самую точную ​​ передачу мандельштамовской системы образов до будоражащего воображение чтива. «Я один в России работаю с голосу, а вокруг густопсовая сволочь пишет», - говорит Мандельштам в «Четвертой прозе». Это сказано с яростью и величием поэта, понимавшего, что источником творчества определяется метод.

Было бы тщетно и необоснованно ожидать от переводчика имитации: голос, с которого и посредством которого работаешь, должен быть неподражаем. Однако тембр, тон и темп, отраженные в метре стиха, передаваемы. Следует помнить, ​​ что стихотворные размеры сами по себе духовные величины и у них нет эквивалентов. Они не могут подменяться даже друг другом, тем более свободным

стихом. Несоответствие размеров - это несовпадение в дыхании и в ​​ сокращениях сердечной мышцы. Несоответствие в системе рифмовки - несовпадение мозговых функций. Бесцеремонное обращение с этими вещами есть в ​​ лучшем случае кощунство; в худшем же - увечье или убийство. Так или иначе, это преступление мысли, за которое виновный - в особенности если он не пойман - расплачивается умственной деградацией. Что же до читателей, то они ​​ покупаются на фальшивку.

И все же трудности, сопряженные с созданием приличествующего эха, ​​ слишком велики. Они чрезмерно сковывают личность. Призывы настраивать ​​ «поэтический инструмент созвучно современности» чересчур назойливы. И переводчики кидаются на поиски эрзацев. Так происходит в основном из-за ​​ того, что переводчики эти сами обычно являются поэтами и собственная индивидуальность им дороже всего. Ее понимание попросту исключает для них

возможность жертвы, каковая есть первый признак зрелой личности (и также ​​ первое условие любого - даже технического - перевода). Суммарный результат таков, что мандельштамовское стихотворение и видом, и фактурой делается ​​ похожим не то на безмозглую вещицу Неруды, не то на перевод с урду или суахили. Если оно и сохраняется, то благодаря странности образов или их яркости, приобретая в глазах читателя определенную этнографическую ценность.

«Не понимаю, почему Мандельштам считается большим поэтом, - сказал покойный У. X. Оден. - Переводы, которые я видел, не убеждают в этом».

Ничего удивительного. В существующих переводах встречаешь полностью ​​ безликий продукт, некий общий знаменатель нынешней изящной словесности. Будь это просто скверные переводы, дело обстояло бы не так плохо. Ибо скверные ​​ переводы, именно благодаря своей скверности, подстегивают воображение читателя и вызывают желание продраться сквозь текст или же, наоборот, от него абстрагироваться: они пришпоривают интуицию. Но тут такая возможность исключается: переводы эти несут отпечаток самоуверенного, невыносимого

стилистического провинциализма; и единственное оптимистическое замечание, ​​ уместное по их адресу, - что столь низкопробное искусство является бесспорным признаком культуры, крайне далекой от декаданса.

Русская поэзия вообще и Мандельштам в частности не заслуживают того, ​​ чтобы с ними обходились как с бедными родственниками. Язык и литература, в особенности поэзия, есть лучшее, что страна имеет. Но не беспокойство за престиж Мандельштама или России заставляет содрогаться от содеянного с его строками на английском: скорее - расхищение англоязычной культуры, упадок ее мерил, уклонение от духовного вызова. «Ну да, - молодой поэт или читатель ​​ в Америке может заключить, изучив эти тома, - то же происходит и в России».

Но происходит там отнюдь не то же самое. Помимо метафор русская поэзия дала пример нравственной чистоты и моральной стойкости, что выразилось более всего в ее приверженности к так называемым классическим формам без всякого ​​ ущерба для содержания. В этом коренится ее отличие от западных сестер, однако никоим образом не пристало судить, в чью оно пользу. Но все же это - отличие; и по причинам хотя бы чисто этнографическим качество сие следует ​​ сохранить в переводе, а не втискивать в общую изложницу.

Стихотворение есть результат известной необходимости: оно неизбежно, и форма его неизбежна тоже. «Необходимость, - пишет вдова поэта, Надежда Мандельштам, в «Моцарте и Сальери» (непременное чтение для всякого, кто

интересуется психологией творчества), - это не принуждение и не проклятие ​​ детерминизма, но она является связью между временами, если факел, унаследованный от предков, не был попран». Необходимости, конечно же, не могут копироваться; но небрежение переводчика к формам, кои суть освящены и освещены временем, есть именно затаптывание этого факела. Единственное достоинство теорий, выдвигаемых в оправдание такой практики, это то, что их ​​ авторам оплачивают изложение взглядов в печати.

Будто осознавая бренность и вероломство способностей и разума, ​​ стихотворение взывает к человеческой памяти. С этой целью оно использует форму, каковая есть главным образом мнемонический прием, позволяющий мозгу запомнить мир и упрощающий задачу памяти, когда все прочие способности ​​ человеку изменяют. Память обычно уходит последней, как бы пытаясь запечатлеть сам уход. Стихотворение, таким образом, может быть последним, что слетит с пузырящихся губ. Никто не ожидает от англоязычного читателя бормотанья стихов русского поэта в эти минуты. Но, прошептав что-нибудь из Одена, Йейтса или Фроста, он будет ближе к мандельштамовскому подлиннику,

чем современные переводчики.

!!! ​​ Прекрасно. Просто прекрасно. ​​ В этом дневнике будет много Иосифа.

5  ​​ ​​ ​​​​ ДР Джакетты Хокс.

«Every age has the Stongehenge it deserves - or desires»

Celebrating the birth of Jacquetta Hawkes (5 August 1910 – 18 March 1996) British archaeologist, poet, writer and educator. Dorothy Garrod was the first woman to hold a professorship at the University of Cambridge when she was elected as Disney Professor of Archaeology in 1939 (beating Oxford by almost 10 years). She was a pioneer of Paleolithic archaeology and led excavations in Gibraltar, Palestine, Southern Kurdistan, Turkey, and Bulgaria.

8  ​​ ​​​​ Женщины в моей жизни столь часто оставались призраками! Что певица, что первая жена - одинаково. Одна ​​ своим пустым блеском, другая - своей глупостью, - но обе ранили меня. Неужели тиски прошлого так и не ослабнут? Так мало меня это трогает, что обидно. Зато то, что из детства, - бесценно. Все в мыслях бегаю по лесу.

13 ​​ DW ​​ прислало адреса дешевых отелей для юных – по всей Европе.  ​​​​ Идея еще раз прокатиться по Европе жжет мою душу. ​​ Куда ехать: в Испанию или в Бельгию?  ​​​​ Но практически меня не пустят туда: я уверен, все эти привилегии – для жителей Европы.

Сразу написал письмо в Бельгию.

15  ​​ ​​​​ ДР Наполеона.

Его высказывания, ​​ ставшие афоризмами:

Если поставить баранов во главе львов, то львы баранеют, а наоборот - то даже баран будет иметь львиное сердце.

Искусство управления состоит в том, чтобы не позволять людям состариться в своей должности.

Те, кто готовы взяться за управление, должны быть готовы к тому, что их захотят умертвить.

Лидер - это торговец надеждой.

Нужно сперва ввязаться в бой, а там видно будет.

Общество без религии - как корабль без компаса. Без религии человек ходит во тьме. Только религия указывает человеку на его начало и конец. Христос полезен государству.

Солдаты - цифры, которыми разрешаются политические задачи.

Штыками можно сделать всё что угодно; только нельзя на них сидеть.

В России нет дорог - только направления.

Военных сил недостаточно для защиты страны, между тем как страна, защищаемая народом, непобедима.

Для ведения войны мне необходимы три вещи: во-первых - деньги, во-вторых - деньги и в-третьих - деньги.

Остановиться можно при подъёме, но не при падении.

Воображение правит миром.

История соткана из лжи, в которую все верят.

Слава изнашивается.

16 В ​​ прошлом году на путешествия за границу россияне истратили 12 млрд. д.

18 Странно, что ​​ от страха меня спасает только свежий воздух.

21 ​​ Все нации отказались не просто от идеального, но от человеческого имиджа: теперь еврей стреляет в израильского президента, чеченец пытает русскую девушку - и это стало нормой.

22 Массовая культура изо дня в день порождается самими массами.

24 ​​ Так удивительно, что любовь находит меня. Я не могу понять, кого и что я люблю, но то, что я люблю, несомненно.

Аполлинер и статуэтки. Была эта кража? Странности и бедствия артистов.

26  ​​​​ Люда в ночи печатает статью для своей ближайшей выставки. ​​ Конечно, желателен каталог, но придется обойтись простой напечатанной страничкой. ​​ Кажется всем, что это так естественно – что она одна делает выставки и пишет для них.

Ее встреча с Ниной Молевой, преследуемой из-за ее коллекции.  ​​​​ Ее муж был диссидентом, а теперь сам Его Сиятельство Лужков претендует на их коллекцию.

27 ​​ ДР Гегеля

Человек есть эта ночь, это пустое ничто, которое содержит все в своей простоте (Einfachheit): богатство бесконечно многих представлений, образов, из которых ни один не приходит ему на ум, или же [скажем] которые не представляются ему налично (gegenwartig). Это — ночь, внутреннее (Innere) природы, здесь существующее — чистая самость. Исполненная видениями она окутывает мраком все вокруг: там вдруг явится отрубленная голова, там — белая фигура (Gestalt), и исчезнет столь же внезапно. Эта ночь видна, если заглянуть человеку в глаза, [тогда погружаешься] в глубь ночи, которая пугает (furchtbar), ибо над тобой нависла (hangt entgegen) ночь мира. ​​ Сила (Macht), изымающая образы из этой ночи или позволяющая им кануть в ней, — это самополагание (Selbst- setzer) [т. е. свободное созидание], внутреннее сознание, действование (Тип), раздвоение. Сущее (das Seiende) укрылось в этой ночи, но и движение [диалектическое] этой силы тоже положено.

27 ​​ Мысленно много гуляю по Павловскому парку.

28 ​​ Директриса Петропавловского музея назначена Ельциным министром культуры. Понять нелегко.  ​​​​ Наверно, это делается в честь Петербурга: все понимают, что город достоин больших вложений, большего внимания.

30 ​​ В музее все на ушах: должен приехать Алексий. ​​ Этот приезд патриарха может разом решить многое. ​​ В глубине души Люда уверена, что это – вопрос только времени: чуть позже или чуть раньше, но музей выгонят из монастыря.

Столкновения федеральной и московской собственности. ​​ Обычно это подковерная борьба.

Сентябрь ​​ 

1 ​​ Трепет и дрожание московских чиновников от культуры в ожидании приезда петербурженки.

Привыкайте, господа!

То ли еще будет.

Поговаривают, она какая-то родственница Чубайса.

Весь мир обуян любовью к Диане. Прекрасный, ослепительный образ!

И мне так хорошо, что я люблю Дианушку.

3  ​​​​ День рождения Довлатова.

Иосиф Бродский

О СЕРЕЖЕ ДОВЛАТОВЕ

«МИР УРОДЛИВ, И ЛЮДИ ГРУСТНЫ»

За год, прошедший со дня его смерти, можно, казалось бы, немного привыкнуть к его отсутствию. Тем более, что виделись мы с ним не так уж часто: в Нью-Йорке, во всяком случае. В родном городе еще можно столкнуться с человеком на улице, в очереди перед кинотеатром, в одном из двух-трех приличных кафе. Что и происходило, не говоря уже о квартирах знакомых, общих подругах, помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали. В родном городе, включая его окраины, топография литератора была постижимой, и, полагаю, три четверти адресов и телефонных номеров в записных книжках у наг совпадали. В Новом Свете, при всех наших взаимных усилиях, совпадала в лучшем случае одна десятая. Тем не менее к отсутствию его привыкнуть все еще не удается.

Может быть, я не так уж привык к его присутствию - особенно принимая во внимание выплеска занное? ((что сие значит?)) ​​ Склонность подозревать за собой худшее может заставить ответить на этот вопрос утвердительно. У солипсизма есть, однако, свои пределы; жизнь человека даже близкого может их и избежать; смерть заставляет вас опомниться. Представить, что он все еще существует, только не звонит и не пишет, при всей своей привлекательности и даже доказательности - ибо его книги до сих пор продолжают выходить - немыслимо: я знал его до того, как он стал писателем.

Писатели, особенно замечательные, в конце концов не умирают; они забываются, выходят из моды, переиздаются. Постольку, поскольку книга существует, писатель для читателя всегда присутствует. В момент чтения читатель становится тем, что он читает, и ему, в принципе безразлично, где находится автор, каковы его обстоятельства. Ему приятно узнать, разумеется, что автор является его современником, но его не особенно огорчит, если это не так. Писателей, даже замечательных, на душу населения приходится довольно много. Больше, во всяком случае, чем людей, которые вам действительно дороги. Люди, однако, умирают.

Можно подойти к полке и снять с нее одну из его книг. На обложке стоит его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным именем не зовут; писатель - это всегда фамилия, а если он классик - то еще и имя, и отчество. Лет через десять-двадцать так это и будет, но я - я никогда не знал его отчества. Тридцать лет назад, когда мы познакомились, ни об обложках, ни о литературе вообще речи не было. Мы были Сережей и Иосифом; сверх того, мы обращались друг к другу на «вы», и изменить эту возвышенно-ироническую, слегка отстраненную - от самих себя - форму общения и обращения оказалось не под силу ни алкоголю, ни нелепым прыжкам судьбы. Теперь ее уже не изменит ничто.

Мы познакомились в квартире на пятом этаже около Финляндского вокзала. Хозяин был студентом филологического факультета ЛГУ - ныне он профессор того же факультета в маленьком городке в Германии. Квартира была небольшая, но алкоголя в ней было много. Это была зима то ли 1959-го, то ли 1960 года, и мы осаждали тогда одну и ту же коротко стриженную, миловидную крепость, расположенную где-то на Песках. По причинам слишком диковинным, чтоб их тут перечислять, осаду эту мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала.

Мне всегда казалось, что при гигантском его росте отношения с нашей приземистой белобрысой реальностью должны были складываться у него довольно своеобразным образом. Он всегда был заметен издалека, особенно учитывая безупречные перспективы родного города, и невольно оказывался центром внимания в любом его помещении. Думаю, что это его несколько тяготило, особенно в юности, и его манерам и речи была свойственна некая ироническая предупредительность, как бы оправдывавшая и извинявшая его физическую избыточность. Думаю, что отчасти поэтому он и взялся впоследствии за перо: ощущение граничащей с абсурдом парадоксальности всего происходящего - как вовне, так и внутри его сознания - присуще практически всему, из-под пера его вышедшему.

С другой стороны, исключительность его облика избавляла его от чрезмерных забот о своей наружности. Всю жизнь, сколько я его помню, он проходил с одной и той же прической: я не помню его ни длинновласым, ни бородатым. В его массе была определенная законченность, более присущая, как правило, брюнетам, чем блондинам; темноволосый человек всегда более конкретен, даже в зеркале. Филологические девушки называли его «наш араб» - из-за отдаленного сходства Сережи с появившимся тогда впервые на наших экранах Омаром Шарифом. Мне же он всегда смутно напоминал императора Петра - хотя лицо его начисто было лишено петровской кошачести, - ибо перспективы родного города (как мне представлялось) хранят память об этой неугомонной шагающей версте, и кто-то должен время от времени заполнять оставленный ею в воздухе вакуум.

Потом он исчез с улицы, потому что загремел в армию. Вернулся он оттуда, как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде. Почему он притащил их мне, было не очень понятно, поскольку я писал стихи. С другой стороны, я был на пару лет старше, а в молодости разница в два года весьма значительна: сказывается инерция средней школы, комплекс старшеклассника; если вы пишете стихи, вы еще и в большей мере старшеклассник по отношению к прозаику. Следуя этой инерции, показывал он рассказы свои еще и Найману, который был еще в большей мере старшеклассник. От обоих нас тогда ему сильно досталось: показывать их нам он, однако, не перестал, поскольку не прекращал их сочинять.

Это отношение к пишущим стихи сохранилось у него на всю жизнь. Не берусь гадать, какая от наших, в те годы преимущественно снисходительно-иронических, оценок и рассуждений была ему польза. Безусловно одно - двигало им вполне бессознательное ощущение, что проза должна мериться стихом. За этим стояло, безусловно, нечто большее: представление о существовании душ более совершенных, нежели его собственная. Неважно, годились ли мы на эту роль или нет, - скорей всего, что нет; важно, что представление это существовало; в итоге, думаю, никто не оказался внакладе.

Оглядываясь теперь назад, ясно, что он стремился на бумаге к лаконичности, к лапидарности, присущей поэтической речи: к предельной емкости выражения. Выражающийся таким образом по-русски всегда дорого расплачивается за свою стилистику. Мы - нация многословная и многосложная; мы - люди придаточного предложения, завихряющихся прилагательных. Говорящий кратко, тем более - кратко пишущий, обескураживает и как бы компрометирует словесную нашу избыточность. Собеседник, отношения с людьми вообще начинают восприниматься балластом, мертвым грузом - и сам собеседник первый, кто это чувствует. Даже если он и настраивается на вашу частоту, хватает его ненадолго.

Зависимость реальности от стандартов, предлагаемых литературой, - явление чрезвычайно редкое. Стремление реальности навязать себя литературе - куда более распространенное. Все обходится благополучно, если писатель - просто повествователь, рассказывающий истории, случаи из жизни и т.п. Из такого повествования всегда можно выкинуть кусок, подрезать фабулу, переставить события, изменить имена героев и место действия. Если же писатель - стилист, неизбежна катастрофа: не только с его произведениями, но и житейская.

Сережа был прежде всего замечательным стилистом. Рассказы его держатся более всего на ритме фразы; на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта - большая редкость. Собеседник начинает чувствовать, что у него - каша во рту, и так это на деле и оказывается. Жизнь превращается действительно в соло на ундервуде, ибо рано или поздно человек в писателе впадает в зависимость от писателя в человеке, не от сюжета, но от стиля.

При всей его природной мягкости и добросердечности несовместимость его с окружающей средой, прежде всего - с литературной, была неизбежной и очевидной. Писатель в том смысле творец, что он создает тип сознания, тип мироощущения, дотоле не существовавший или не описанный. Он отражает действительность, но не как зеркало, а как объект, на который она нападает; Сережа при этом еще и улыбался. Образ человека, возникающий из его рассказов, - образ с русской литературной традицией не совпадающий и, конечно же, весьма автобиографический. Это - человек, не оправдывающий действительность или себя самого; это человек, от нее отмахивающийся: выходящий из помещения, нежели пытающийся навести в нем порядок или усмотреть в его загаженности глубинный смысл, руку провидения.

Куда он из помещения этого выходит - в распивочную, на край света, за тридевять земель - дело десятое. Этот писатель не устраивает из происходящего с ним драмы, ибо драма его не устраивает: ни физическая, ни психологическая. Он замечателен в первую очередь именно отказом от трагической традиции (что есть всегда благородное имя инерции) русской литературы, равно как и от ее утешительного пафоса. Тональность его прозы - насмешливо-сдержанная, при всей отчаянности существования, им описываемого. Разговоры о его литературных корнях, влияниях и т. п. бессмысленны, ибо писатель - то дерево, которое отталкивается от почвы. Скажу только, что одним из самых любимых его авторов всегда был Шервуд Андерсон, «Историю рассказчика» которого Сережа берег пуще всего на свете.

Читать его легко. Он как бы не требует к себе внимания, не настаивает на своих умозаключениях или наблюдениях над человеческой природой, не навязывает себя читателю. Я проглатывал его книги в среднем за три-четыре часа непрерывного чтения: потому что именно от этой ненавязчивости его тона трудно было оторваться. Неизменная реакция на его рассказы и повести - признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце. Тон его речи воспитывает в читателе сдержанность и действует отрезвляюще: вы становитесь им, и это лучшая терапия, которая может быть предложена современнику, не говоря - потомку.

Неуспех его в отечестве не случаен, хотя, полагаю, временен. Успех его у американского читателя в равной мере естественен и, думается, непреходящ. Его оказалось сравнительно легко переводить, ибо синтаксис его не ставит палок в колеса переводчику. Решающую роль, однако, сыграла, конечно, узнаваемая любым членом демократического общества тональность - отдельного человека, не позволяющего навязать себе статус жертвы, свободного от комплекса исключительности. Этот человек говорит, как равный с равными о равных: он смотрит на людей не снизу вверх, не сверху вниз, но как бы со стороны. Произведениям его - если они когда-нибудь выйдут полным собранием, можно будет с полным правом предпослать в качестве эпиграфа строчку замечательного американского поэта Уоллеса Стивенса: «Мир уродлив, и люди грустны». Это подходит к ним по содержанию, это и звучит по-Сережиному.

Не следует думать, будто он стремился стать американским писателем, что был «подвержен влияниям», что нашел в Америке себя и свое место. Это было далеко не так, и дело тут совсем в другом. Дело в том, что Сережа принадлежал к поколению, которое восприняло идею индивидуализма и принцип автономности человеческого существования более всерьез, чем это было сделано кем-либо и где-либо. Я говорю об этом со знанием дела, ибо имею честь - великую и грустную честь - к этому поколению принадлежать. Нигде идея эта не была выражена более полно и внятно, чем в литературе американской, начиная с Мелвилла и Уитмена и кончая Фолкнером и Фростом. Кто хочет, может к этому добавить еще и американский кинематограф. Другие вправе также объяснить эту нашу приверженность удушливым климатом коллективизма, в котором мы возросли. Это прозвучит убедительно, но соответствовать действительности не будет.

Идея индивидуализма, человека самого по себе, на отшибе и в чистом виде, была нашей собственной. Возможность физического ее осуществления была ничтожной, если не отсутствовала вообще. О перемещении в пространстве, тем более - в те пределы, откуда Мелвилл, Уитмен, Фолкнер и Фрост к нам явились, не было и речи. Когда же это оказалось осуществимым, для многих из нас осуществлять это было поздно: в физической реализации этой идеи мы больше не нуждались. Ибо идея индивидуализма к тому времени стала для нас действительно идеей - абстрактной, метафизической, если угодно, категорией. В этом смысле мы достигли в сознании и на бумаге куда большей автономии, чем она осуществима во плоти где бы то ни было. В этом смысле мы оказались «американцами» в куда большей степени, чем большинство населения США; в лучшем случае, нам оставалось узнавать себя «в лицо» в принципах и институтах того общества, в котором волею судьбы мы оказались.

В свою очередь, общество это до определенной степени узнало себя и в нас, и этим и объясняется успех Сережиных книг у американского читателя. «Успех», впрочем, термин не самый точный; слишком часто ему и его семейству не удавалось свести концы с концами. Он жил литературной поденщиной, всегда скверно оплачиваемой, а в эмиграции и тем более. Под «успехом» я подразумеваю то, что переводы его переводов печатались в лучших журналах и издательствах страны, а не контракты с Голливудом и объем недвижимости. Тем не менее это была подлинная, честная, страшная в конце концов жизнь профессионального литератора, и жалоб я от него никогда не слышал. Не думаю, чтоб он сильно горевал по отсутствию контрактов с Голливудом - не больше, чем по отсутствию оных с Мосфильмом.

Когда человек умирает так рано, возникают предположения о допущенной им или окружающими ошибке. Это - естественная попытка защититься от горя, от чудовищной боли, вызванной утратой. Я не думаю, что от горя следует защищаться, что защита может быть успешной. Рассуждения о других вариантах существования в конце концов унизительны для того, у кого вариантов этих не оказалось. Не думаю, что Сережина жизнь могла быть прожита иначе; думаю только, что конец ее мог быть иным, менее ужасным. Столь кошмарного конца - в удушливый летний день в машине «скорой помощи» в Бруклине, с хлынувшей горлом кровью и двумя пуэрториканскими придурками в качестве санитаров - он бы сам никогда не написал: не потому, что не предвидел, но потому, что питал неприязнь к чересчур сильным эффектам.

От горя, повторяю, защищаться бессмысленно. Может быть, даже лучше дать ему полностью вас раздавить - это будет, по крайней мере, хоть как-то пропорционально случившемуся. Если вам впоследствии удастся подняться и распрямиться, распрямится и память о том, кого вы утратили. Сама память о нем и поможет вам распрямиться. Тем, кто знал Сережу только как писателя, сделать это, наверно, будет легче, чем тем, кто знал и писателя, и человека, ибо мы потеряли обоих. Но если нам удастся это сделать, то и помнить его мы будем дольше - как того, кто больше дал жизни, чем у нее взял.

4 Люда делает выставку в галерее «Нагорной» в Москве, ее не было два дня. Выставка посвящена 850-летию Москвы.

Не ​​ сказать, что Люда восхищается атмосферой в этой галерее. Ну да, везде свои проблемы.

5  ​​ ​​​​ Диана, мать Тереза, Мерилин Монро - близость образов, ​​ если не их объединение.

Диана погибла под мостом Альма на скорости 196 км в час. Она жила во враждебной среде.

Я учился писать, читая. Возникали чувства - и мне требовалось описать их, чтоб понять, что они - мои.

7  ​​​​ Средневековая латынь: Mationes cementarii. «Могильные камни»? ​​ Отсюда и французское «масон».

8  ​​ ​​​​ Лужков воссоздает русский стиль, столь принятый в Москве век назад. И, конечно, те деятели искусства, кого считает единомышленниками, продвинуты тоже. Это массовое искусство, но уже как бы под священным покровом и покровительством истории самой матушки-Москвы. Что ж, стоит оценить эти чувства. Тут уж не удивительно, что певец Кобзон, влиятельный в каких-то тайных кругах, становится депутатом Госдумы и советником мэра.

Советником? Собственно, мы не очень понимаем, что происходит в стоящей у трона толпе.

9  ​​​​ Кандинский: «схватить внутреннее переживание в форме искусства. Масштаб внешней красоты не подходит».

24 года назад я впервые прочел стихи Блока:

Таясь, проходит Саломея

С моей кровавой головой...

Но ведь это стало картиной музея моей души!

Но в каком цвете Саломея проходит?

Думаю, это сумеречный лиловый свет. «Лиловые миры» Блока!

Именно оттуда пришла моя любовь к этому цвету.

Потому и «Сирень» Врубеля, и видения Борисова-Мусатова так близки.

10 Даже не видя картины Рафаэля, ты знаешь, что она есть, ты невольно видишь ее в душе.

Может, и хорошо, что мне сияет именно Рафаэль, а не мои родители, родственники или любимые!

11  ​​ ​​ ​​​​ С выставки в Баку украли 12 картин из Бременской коллекции. Шесть найдено: в Нью-Йорке арестован японец.

Зел-ую опять взяли в музей и - сотрудницей в отдел Люды. ​​ Но зачем? Не для противостояния с Людой? Разве не ясно, что она пришла от церкви, в пику музею? ​​ Так Трутнева сколотила свою коалицию: Наталью и З-ую. ​​ 

Недалеко от меня - картина Слепышева, ее жесткая, зовущая поверхность. Так краска зовет.

13 ​​ Прохожу через центр Москвы: ​​ европейский город.

18 ​​ Андре Мальро «Голоса молчания».  ​​​​ Путает природу искусства с удовольствием ​​ от искусства.

Искусство - это страсть, а не удовольствие.

20 ​​ Урсула Юнгст недовольна своей выставкой в музее.  ​​​​ А ведь я уже не могу вспомнить ни одной из ее картин! Зато хорошо помню, как Люде пришлось делать ее выставке, спущенную сверху. Не первый раз город вот так запросто плюет в музей, использует его, чтоб потом сказать, что музей вовсе не нужен, что он только присосался к монастырю.

22 ​​ Есть масса, ком ненависти, правящий миром, - и он готов раздавить меня.

24 ​​ Ты не должен думать, что твоя бездарность разрушает твою жизнь.

25 ​​ Художники едут в Америку, но иногда им приятно возвращаться и сюда. Так они набирают лишние степени свободы.

27 ​​ Землетрясение в центральной Италии! ​​ Места ​​ Франчески Ассизского.

Парк сегодня предстал подлинной помойкой. ​​ Это очень часто. ​​ Так мы воспринимаем места общего пользования.

С другой стороны, почему не проконтролировать? Чтобы не контролировать, не блюсти самих себя, то есть обладателей, мы вовсе отказываемся от контроля.

Странно, что церковь, которая объявила себя собственником, не хочет помочь этой самой собственности.

29 ​​ Блок в Александровском саду:

Упоительно встать в ранний час,

Легкий след на песке увидать…

А где же там песок?!

Там, ребята, могила Неизвестного солдата.

Неужели Москва так много потеряла? ​​ Была большая, милая деревня, а стала несокрушимая столица.

30 ​​ Невероятно, но факт: ближайший год музей устраивает выставку в Польше – и Люда туда поедет.  ​​​​ Обещала взять и нас. ​​ Собственно, по ее словам, с Голландией не получилось потому, что сына было оставить не с кем: я укатил в Питер, - но теперь-то я не сделаю такой ошибки.

Октябрь  ​​ ​​​​ 

1 ​​ Умер Рой Лихтенштейн. 73 года. Воспаление легких.

Как ни ужасно это массовое искусство, оно легко побеждает.

3 ​​ Люда сделала выставку в Москве, но важно объявить, что она сделана от имени музея. Важно стушеваться перед государством, зачеркнуть свое имя во имя учреждения. Не помешает лишний раз растереть себя в пыль перед нашим всесильным Государством.

Орловский важен русским, а Гаварни - французам. Так посредственные художники, тем не менее, очень важны.

Хранят менталитет!

«Бери, Орловский, карандаш» Пушкина \\ «Гаварни, поэт хлороза» Бодлера.

Хлороз =  ​​​​ одна из форм малокровия, характеризующаяся недостаточным содержанием в организме железа ​​ + заболевание растений, вызванное недостаточным содержанием в почве железа.

5  ​​​​ Польша. Мои бесконечно теплые воспоминания о Кракове.

За последние годы в Польшу ​​ въехало 90 млн человек! Одних вьетнамцев - 50 тыщ. Рост черного рынка.

8 ​​ Люда на выставке Андрея Гросицкого. Андрей - с затаенной ноткой ужаса. Он очень мил в свой увесистости. Его гайка - знамение времени.

9 ​​ Для Люды музей - призвание, для меня - торжество Красоты. В общем, у нас много общего.

А в жизни? Весь день паковала картины на выставку. Конечно, это не ее работа хранителя, но ​​ кроме нее, это сделать некому.

10 ​​ Люда моет окна в школе сына. Кто же, кроме родителей? Музейному работнику всегда полно работы.

Все ждут национальную идею. Нужен Платон и его «Государство»! Броситься в объятия идее! Или великодержавность еще в духе нынешней России?

11 Лебедев Евгений, физик по образованию, поклонник Жени Кравченко, хочет снять фильм о Люде.

1991. Страсбург - это уже Эльзас. В соборе ангелы на колоннах, астрономические часы. Я так много насмотрелся за время этого путешествия, что теперь листать альбомы и узнавать то, что видел, должно стать моей жизнью.

12  ​​ ​​​​ Журнал «Огонёк» №40 от 12.10.1997. Хранители

Директорами музеев Московского Кремля с 1806 года являлись представители сильной половины человечества. И только в 1987 году эту исторически сложившуюся традицию переломила Ирина РОДИМЦЕВА, нынешний директор Государственного историко-культурного музея-заповедника «Московский Кремль».

- Вы начинали с должности экскурсовода?

- Да, я пришла сюда сразу после окончания Московского университета.

- Как вы полагаете, фамилия сыграла определенную роль в том, что вас пригласили работать в Кремль?

- Фамилия была достаточно известная, особенно в послевоенные годы. Но на работу в музеи Кремля приняли не только меня, а двенадцать человек с нашего курса.

В книге полководца Жукова рассказывается о том, что перелом в Сталинградской битве был совершен дивизией А.И. Родимцева (извлеченной из резерва Ставки). Александр Родимцев - дважды Герой Советского Союза, отец Ирины Родимцевой.

- Он, кстати, тоже кремлевский. Из кремлевских курсантов. Вторая мировая война началась для него в Испании, в 1937 году он получил первую Золотую звезду Героя Советского Союза. Когда после войны он окончил Академию Генштаба, ему предложили поехать во Францию военным атташе. Но для него было гораздо важнее восстанавливать наши города. Так он оказался в Калинине, курировал местное суворовское училище и военную академию.

Вообще послевоенный опыт показывает, что боевые генералы не очень-то охотно оставались в управленческих структурах.

- Вы помните свой первый приход в Кремль?

- Помню до войны мы с папой пришли смотреть парад на Красной площади. Тогда мне было столько же лет, сколько сейчас моему внуку Артему - шесть. А на территорию Кремля я впервые попала, когда после смерти Сталина он открылся для посетителей.

...Когда стала работать в Кремле, папа этим очень гордился. Он был депутатом, приходил сюда на сессии Верховного Совета. Иногда мы вместе с ним гуляли по территории Кремля, и если его спрашивали: «Кто это молодая особа рядом с вами?», он гордо отвечал: «Это моя дочь, она здесь работает».

...Десять лет я проработала экскурсоводом, потом была назначена хранителем и создавала новый музей в Патриаршем дворце. Стала первым ученым секретарем музея в послевоенное время. Затем два года в Париже занималась выставочной деятельностью. А по возвращении, в 1977 году, заведовала Оружейной палатой. Потом в Министерстве культуры семь лет проработала начальником Управления музеев СССР. Это стало моим вторым университетом.

Но мне всегда хотелось вернуться в Кремль. Тогда как раз наступило время выборных директоров, и меня выбрали директором Музеев Московского Кремля.

- Совсем недавно Кремль приобрел статус «музея-

заповедника». Что это значит?

- У нас очень сложное название - Государственный историко-культурный музей-заповедник «Московский Кремль». В 1990 году Московский Кремль, Красная площадь и Александровский сад первыми вошли в Список всемирного культурного и природного наследия ЮНЕСКО.

- Что происходило в кремлевских соборах в период, когда они не являлись музеями?

- Последняя служба в Успенском соборе прошла в 1918 году. На Пасху. Затем храмы закрыли на реставрацию. И часть икон, в том числе главную святыню Кремля и России - икону «Богоматерь Владимирская» - передали на реставрацию, а затем и на хранение в Третьяковскую галерею. Это был не самый плохой вариант, ведь чтобы сохранить сокровища для потомков, необходимы определенные условия. В Кремлевских храмах тогда режим температур не поддерживался, и эти святыни могли быть очень сильно испорчены. Во всем мире выдающиеся памятники духовной культуры хранятся в экспозициях музеев, и никого это не шокирует. Кроме того, во многих странах мира в музеях хранятся подлинники, а для храма специально делаются и освящаются копии.

- В какое-то время в Кремле находились сокровища из других музеев России?

- Да, это произошло в 1914 году с началом первой мировой войны. По распоряжению императора Николая II все ценности из прифронтовых дворцов перевезли в Московский Кремль. Размещали их в Оружейной палате, в Большом Кремлевском дворце, частично в Историческом музее. А после февральской революции в Кремль перевезли ценности из Эрмитажа (в том числе и из Государственной Бриллиантовой кладовой), Русского музея...

- А потом все это вернулось обратно?

- В 20-х годах в Петроград вывезли то, что принадлежало его музеям. Потом была создана специальная комиссия при Наркомпросе по перераспределению ценностей: предметы русского искусства отошли Третьяковской галерее, западноевропейского искусства - Музею изобразительных искусств имени Пушкина, фарфор - музею в Кускове...

А в конце 20-х и особенно в 30-х годах кремлевская коллекция, как и собрания других крупных отечественных музеев, понесла невосполнимые потери - часть ценностей была распродана, и многое переплавлено. Этими делами ведал тогдашний Гохран.

- Часто ли сокровища Кремля рассматривались просто

как материальные ценности?

- К сожалению, довольно часто. Это было и на моей памяти. При Хрущеве, например, из Кремля продали шикарный дворцовый фарфоровый сервиз...

Но это характерно для истории многих государств. Например, англичане, при Кромвеле, переплавили сокровища в монеты, французы во время революции, и немцы... Парадоксально, но, на мой взгляд, лучше продавать или обменивать, - по крайней мере тогда ценности сохраняются для человечества.

- То, что было когда-то продано, вернулось на «историческую родину»?

- Нет. Нам ничего не возвращено.

- А как вы лично относитесь к проблеме реституции?

- Я и все мои коллеги за рубежом считаем, что сейчас спустя 50 лет после второй мировой войны перераздел ценностей просто нереален. И судьбу каждого исторического объекта надо решать индивидуально.

- Когда Кремль открылся для всех желающих?

- В 1955 году. Тогда все: охрана территории и сохранение памятников - находилось в ведении военной кремлевской комендатуры. В 1960 году наши музеи перешли в ведомство Министерства культуры СССР.

С комендатурой Кремля у нас очень хорошие отношения. Ведь на протяжении веков коменданты Кремля отвечали за реставрацию, новое строительство, охрану памятников и хранящихся в них ценностей. И именно коменданты в героические 1812 и 1941 годы руководили эвакуацией сокровищ из Московского Кремля. И сегодня комендатура ведает охраной не только резиденции президента, но и Кремля как национальной сокровищницы.

- Скажите, пожалуйста, есть ли в мире коллекция, сравнимая с кремлевской?

- Есть знаменитые коллекции - Метрополитен-музей, Лувр... Но эти и многие другие коллекции целенаправленно собирались. А наша складывалась исторически.

Согласитесь, ведь Кремль - не совсем обычный музей. Приходя сюда, вы попадаете на территорию крепости XV века, где на протяжении более пяти столетий была сосредоточена государственная и духовная власть страны, возводились палаты, дворцы и храмы, хранились общерусские святыни. По сути, это был целый город-крепость, из которого выросла Москва. Поэтому Кремль, безусловно, уникален. И по архитектуре, и по истории, и по ценности своих коллекций.

- Каким образом уживаются в Кремле Власть и Искусство?

- Тут очень много разных тонкостей: Московский Кремль является резиденцией президента России, поэтому Большой Кремлевский дворец, Сенат и Арсенал находятся под протекторатом правительства. Все музеи-соборы являются совместным владением - за их сохранность и реставрацию отвечают наши специалисты, а по своему изначальному предназначению они относятся к Московской патриархии. Патриарх Всея Руси Алексий II имеет здесь свою резиденцию и ведет торжественные службы в кремлевских соборах.

- У ваших музеев, наверное, нет проблем с посещаемостью?

- Проблем-то нет, но сейчас, по сравнению с 70 - 80 годами, посетителей стало гораздо меньше. Причин тут много. Одна из них в том, что количество российских туристов значительно уменьшилось. Но в этом году наши музеи активно посещали школьники по программе «москвоведение». И молодые семьи «новых русских» в выходные дни все чаще приходят к нам. Видимо, посещать музеи Кремля стало опять престижно.

- Коллекции кремлевских музеев пополняются?

- Да. Частично за счет археологических раскопок. Например, несколько лет назад при реконструкции жилого дома на Солянке был найден клад изделий фирмы Фаберже, который передали нам из Гохрана. Кроме того, нам делают подарки, и музеи с благодарностью их принимают.

Музейные специалисты всегда очень внимательно следят за аукционами, стараясь выявить произведения, достойные наших музеев. Основное финансирование по приобретению новых экспонатов идет через Министерство культуры РФ. Покупаем иногда и у частных лиц.

Мы являемся музеем, который хранит сокровища, и стараемся продолжать эту традицию. Но сегодня это очень сложно. Драгоценные изделия отечественных мастеров высокого класса - явление очень редкое, хотя бы потому, что с 1918 по 1970-е годы просто не делали уникальных предметов из драгоценных металлов и камней. Правда, когда отмечалось 500-летие Благовещенского собора, нам подарили роскошную бриллиантовую корону, выполненную на отечественном заводе - это был последний дар уходящего «развитого социализма».

(Во время нашего разговора в кабинет вошла секретарь Родимцевой:

- Ирина Александровна, к вам представители Златоустовского завода, привезли подарки к 850-летию Москвы.

...Подарками оказались два офицерских кортика ручной работы, с золочеными рукоятями, инкрустированные золотом и серебром.

- Вот так и пополняются наши коллекции.) ((знак ) означает улыбку))

- Ирина Александровна, а вы можете назвать наиболее замечательный экспонат из последних поступлений?

- Трудно выбрать... Очень необычен «Одуванчик» работы Фаберже, который мы приобрели у частного лица. Определить его подлинность помогло не только клеймо (кстати, клейма Фаберже уже научились замечательно подделывать), но и футляр. Он был в своем настоящем футляре, что встречается крайне редко. Самое удивительное, что у него натуральный пух: мы обращались к специалистам-ботаникам за подтверждением. Пушинки собраны небольшими пучками и закреплены тончайшей золотой проволочкой с крошечными бриллиантиками на концах. Это и есть последний «Фаберже», поступивший к нам. Возможно, кому-то покажется, что это мелочь, пустячок, но такие «пустячки» очень важны для истории.

Мы очень надеемся, что к 850-летию Москвы найдутся мастера, которые захотят, чтобы их произведения хранились в национальной сокровищнице.

- Какая самая большая головная боль у директора?

- Вроде бы мы «кремлевские», но это всего лишь местонахождение, а проблемы у нас такие же, как и у других музеев страны. Жаловаться нам, конечно, грешно, но сейчас времена далеко не самые легкие. Моя головная боль: строительство культурно-реставрационного центра.

- Где будет находиться этот центр?

- За пределами Кремля - на Боровицкой площади. Создание центра включает как реконструкцию усадьбы, так и строительство выставочного зала для музея XXI века и гостиницы.

- Я слышала, что к юбилею Москвы вы готовились открыть новый музей в колокольне Ивана Великого?

- Пространство внутри колокольни мы освободили, но открыть там музей к юбилею не получается - финансово не вытягиваем. Конечно, мы намерены продолжать этим заниматься, но там предстоят очень большие реставрационные работы.

...Уже закончилось время для посетителей, сотрудники музеев разошлись по домам. В административной части Оружейной палаты кроме охраны остались трое

- Ирина Родимцева, ее водитель и я.

- Сегодня такой длинный день, - вздыхает Ирина Александровна. - Давайте выпьем кофейку.

- Вы любите сладкое?

- Когда-то любила очень. Сейчас меньше. Раньше если мы с друзьями собирались компанией, то сладости обязательно были за мной.

- А чем вы любите заниматься дома?

- Читаю. А до недавних пор писала очередную книжку про Кремль.

- Она скоро выйдет?

- Спонсоров пока нет. Еще очень люблю заниматься с внуками. Их у меня четверо - две внучки и два внука - дети моего сына. Самая старшая внучка в этом году поступила в Педагогический университет, будет преподавателем младших классов.

- Вы человек верующий?

- Да. А о том, что крещена с рождения, я узнала только в 60-х годах.

- Каким же образом в 30-е годы крестили дочь видного военного?

- Представьте себе, тайно от всех, даже мамы и папы. Меня крестила тетя, которая приезжала к нам погостить из деревни. И никому она об этом не рассказывала до самой смерти. А на похоронах ее мне сказали: «Перед смертью тетя просила тебе передать, что ты крещеная».

Ольга ЛУНЬКОВА

13 ​​ Игорь Купряшин умер на Покров 20 лет назад. Музей стал сборищем стареющих, странных дам, так что такой печальный юбилей нельзя не отметить.

Так получилось, что Игорь умер в самом начале формирования коллекции современной живописи.

Олег по-прежнему много и странно рисует. ​​ 

Pochades ​​ farfeflues - странные наброски.

Чудится, курит принцесса - и этот запах настигает меня. Я озадачен. Папа курил «Беломор» - и это пахло ужасно: ты - будто в общественном туалете, - а этот запах принцессы… но где она? Оглядываюсь – ее нет.

14 В средние века жизнь в боге стала бы для меня подобием диктатуры: слишком большая регламентация ​​ страшна для меня.

Не все ли равно, какая диктатура, на каком основании?

15 ​​ Поминки по Купряшину. Очень душевно. Как приятно посетить такой вечер, почуять, что все мы связаны Искусством.

16 Уже третий день восстановленная «Даная» выставлена в Эрмитаже. Неверов считает, что это уже не прежняя «Даная», но какой-то новый ее вариант.

Я принес в музей большую агаву.

17 ​​ Уже ясно, что существование музея в монастыре всегда будет под вопросом, что директорами будут люди, равнодушные к искусству. Просто потому, что такие нужны власти.

Нынешняя директриса очень болезненно воспринимает все, что не входит в пространство ее воображаемого «двора». Если ей не подойти к ее ручке, не прийти на поклон или не сказать «Здравствуйте», она вся встревожена. Ее интересует не работа, но именно такое придворное.

Вот ​​ она создала «экспозиционный отдел». Теперь три ее приближенные дамы решают, что выставлять.

18  ​​​​ Белизна в природе отсылает к белому в искусстве. Вейсберг.

Я, наконец, не могу разделять всех горестей жены: так их много. Музей, будучи госучреждением, и не может быть сколько-то идеальным. ​​ Надо радоваться уже тому, что эта телега, хоть и громыхает, но едет.

Так Быков сказал о Маяковском:

- Эта ​​ телега слишком громыхает!

Охранник обвинил мою жену в излишней суровости.

19 Дочь Левиной-Розенгольц часто посещает Люду. ​​ Люда написала статью о ее матери еще десять лет назад. Пригодится ли ее работа?

Наверно, отношения людей в художественной сфере не могут переходить определенные рамки. Я это чувствую на своей шкуре. Ты должен постоянно контролировать свои эмоции, чтобы кого-то не задеть.  ​​​​ 

21 ​​ Состояние русского общества ужасно. ​​ Вполне музейный факт. ​​ Зато оно более правдиво.

26  ​​​​ Где-то тут двадцатилетний юбилей начала собрания современной живописи в нашем музее. ​​ 

Миллиарды людей сдвинуты, огромные миграции, - а в искусстве прорыва нет. Огромность социальных ​​ потрясений часто ничего не дает искусству.

Шестидесятники созданы социалистическим реализмом и противостоянием этому стилю, - а что новое, мое поколение? Бесстилевое. Собственно, это поколение ничем ее потрясло меня.

27 ​​ Прежде мысли о смерти переполняли все мое существование, но вот она в результате моих занятий искусством стала такой художественной, такой красивой, что просто надоела.  ​​​​ 

28 ​​ В 1965-ом мой брат говорит маме:

- Мама, запрети Генке так много  ​​​​ учиться. ​​ 

Я спросил маму, что такое мнимое число «i», - и она ответила!

Что будет с отдельными странами в большой Европе? Не потеряют они самобытность?

29 ​​ Невольно выискиваю, что бы такое мог вспомнить в Луге. Нужна такая красивая ложь, которая б помогла посещать - хотя бы иногда - родной город.

30 ​​ В октябре 1917 русские женщины защищали Эрмитаж. Многие были убиты или изнасилованы. ​​ Насажены на штыки! ​​ Всегда помнишь, как много этой ненависти. А в сущности, что отделяло солдата от такой женщины? Оба – беднота.

31 ​​ Греция требует компенсации от Германии: 600 млн. долларов.

Ноябрь  ​​​​ 

1  ​​ ​​​​ Теперь можно смотреть канал «Культура».

Чтение «Ста лет одиночества»  ​​ ​​​​ формирует мое представление об испанской культуре. Я говорю с этой культурой через эту книгу.

2  ​​ ​​​​ Чернова, хранительница тканей, подчиненная Люды, умоляет поспособствовать принятию ее сына на работу в музей. Но у Люды и нет таких полномочий! Сын - с большими слабостями.

Но что было двадцать лет назад? ​​ Эти чувства всплыли.

Ужас предстал смыслом жизни. ​​ Живопись ужасного – воображаемая.  ​​​​ И вчера писал до изнеможения восемь часов подряд. Все высказал и этому ужасу, и этой жизни – и полнота высказанности опустошила меня.

3  ​​​​ M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

3 ноября 1857. Семипалатинск

Любезный друг и брат, получив твое маленькое письмецо, в котором ты уведомлял меня о твоей заграничной поездке, или, лучше сказать, о твоем наскоке на Европу, я не отвечал тебе. тотчас, ожидая обещанной присылки сигар, (так как ты обещал их выслать с следующей почтой) и тут же разом отвечать тебе. Но ни сигар, ни письма - не было, и потому пишу, не дождавшись, во-первых, чтоб поскорей с тобой побеседовать, а во-вторых, изложить перед тобой кое-что из настоящих обстоятельств моих. Во-1-х, о моей частной жизни. Живем мы кое-как, ни худо, ни хорошо. Я служу, хотя намерен в скором времени просить отставку, потому что считаю за грех запускать болезнь мою без излечения. И сама совесть говорит мне: так ли служат; когда я сам сознаю и чувствую, что, по причине болезни, едва могу исполнить самые легкие обязанности. Лучше уступить место другому и посторониться. Я же, и в отставке и в болезни, найду случай быть полезным занятиями литературными. Всякая ненормальность, всякая противуестественность, наконец, отмстит за себя. Жить упорно в Семипалатинске, усиливая болезнь и запуская ее, - по-моему, повторяю, грех.

Надеюсь на высочайшую милость превосходного монарха нашего, уже даровавшего мне столько. Он призрит меня, несчастного больного, и, может быть, позволит возвратиться мне в Москву, для пользования советами, докторов и для излечения болезни. Кроме того, где я достану себе пропитание, как не в Москве, где теперь столько журналов и где, верно, меня примут в сотрудники. Ты понять не можешь, брат, что значит переговариваться хотя об литературных делах заочно, писать - и не иметь даже необходимейших книг и журналов под рукой. Хотел было я, под рубрикой "писем из провинции", начать ряд сочинений о современной литературе. У меня много созревшего на этот счет, много записанного, и знаю, что я обратил бы на себя внимание. И что же: за недостатком материалов, то есть журналов за последнее десятилетие, - остановился1. И вот так-то погибает у меня все, и литературные идеи и карьера моя литературная.

Ты пишешь мне, дорогой мой, о моем романе и просишь меня прислать прямо к тебе; но вот что я скажу тебе на это: я давно уже получил предложение из "Русского вестника", бесспорно первого русского журнала в настоящее время2, и уже завел переписку в Москве через превосходных знакомых моих и через Плещеева, который теперь в Оренбурге (1) и вот уже год работает для "Вестника".

Что же касается до моего романа, то со мной и с ним случилась история неприятная, и вот отчего: я положил и поклялся, что теперь ничего необдуманного, ничего незрелого, ничего на срок (как прежде) из-за денег не напечатаю, что художественным произведением шутить нельзя, что надобно работать честно и что если я напишу дурно, что вероятно и случится много раз, то потому, что талантишка нет, а не от небрежности и легкомыслия. Вот почему, видя, что мой роман принимает размеры огромные, что сложился он превосходно, а надобно, непременно надобно (для денег) кончать его скоро я призадумался. Ничего нет грустнее этого раздумья во время работы. Охота, воля, энергия - всё гаснет. Я увидел себя в необходимости испортить мысль, которую три года обдумывал, к которой собрал бездну материалов (с которыми даже и не справлюсь - так их много) и которую уже отчасти исполнил, записав бездну отдельных сцен и глав. Более половины работы было готово вчерне. Но я видел, что я не кончу и половины к тому сроку, когда мне деньги будут нужны до зарезу. Я было думал (и уверил себя), что можно писать и печатать по частям, ибо каждая часть имела вид отдельности, но сомнение всё более меня мучило. Я давно положил за правило, что если закрадывается сомнение, то бросать работу, потому что работа, при сомнении, никуда не годится. Но жаль было бросать. Твое письмо, в котором ты говоришь, что по частям никто не возьмет, заставило меня окончательно бросить работу. Два соображения были тому причиною. "Что же будет? - думал я, - или писать хорошо, но тогда я и через год не получу денег, потому труд мой бесполезен, или кончать как-нибудь и испортить всё, то есть поступить бесчестно; да и не в силах я был это сделать". И потому весь роман, со всеми материалами, сложен теперь в ящик3. Я взял писать повесть, небольшую (впрочем, листов в 6 печатных)4. Кончив ее, напишу роман из петербургского быта, вроде "Бедных людей" (а мысль еще лучше "Бедных людей")5, обе эти вещи были давно мною начаты и частию написаны, трудностей не представляют, работа идет прекрасно, и 15-го декабря я высылаю в "Вестник" мою 1-ю повесть6. Там дадут вперед и дадут не мало. Буду с деньгами. Но вот беда: к 1-му генварю не буду иметь совсем денег, и так как, начиная это письмо, я решил объяснить тебе все мои обстоятельства и просить кой о чем, то и приступаю к этому делу.

В феврале, когда я женился, я занял здесь денег 650 р. серебр<ом>. Занял я у одного господина, человека очень порядочного, но странного. (2) Я был с ним в отношениях близких. Это человек лет 50-ти, давая мне деньги (он человек богатый), он сказал мне: "Не только на год, но даже на два, не стесняйте себя, у меня есть, я рад Вам помочь", и даже не хотел взять заемного письма7. Потом, приехав из Кузнецка, я получил из Москвы, от дяди 600 руб. сереб<ром> и даже потом еще 100. Из всего имения у меня, кроме моего мундира, были только подушка и тюфяк. Всё, до последней мелочи, нужно было завести вновь, кроме того: в продолжение года я ездил раза четыре в Кузнецк и обратно, истратил много на дела моей жены, тогда еще невесты, заплатил долги, за три года сделанные Хоментовскому и еще кой-кому до 300 р. сереб<ром> (ибо мне нужны были деньги, когда у нее муж умер), и т. д., и т. д. Семипалатинск же самый дорогой город в свете. Здесь как будто необитаемый остров, где Робинзон находил самородки золота и ни за какие деньги не мог купить нужной вещи8. С открытием области здесь всё вздорожало. Я, например, плачу 8 р. сереб<ром> в месяц за квартиру, без дров и без воды. Хотел бы найти квартиру меньше и дешевле, да нет таких, ибо всё занято, 3 года назад наехало до 100 чиновников, и ни один до сих пор не выстроил дома. По провинциальному обычаю, кто ни придет, надо подать закуску; знай, что фунт самого гадкого русского сыру стоит до рубля серебр<ом>. Здесь 150 купцов, но торговля азиатская. Европейским товаром (то есть панским) торгуют купца три, четыре. Привезут брак московских фабрик и продают за цену неимоверную, за цену, которую может назначить только один горячешный в бреду и в сумасшествии. Попробуй заказать мундир или штаны; за сукно, стоящее 2 руб. сереб<ром> в Москве, берут до 5-ти. Одним словом, это самый дорогой городишка в мире. И потому неудивительно, что дороги, поездки, свадьба, отдача долгов, покупка всего самого необходимого для устройства первоначального и жизнь - съели все наши деньги. К 1-му декабря у меня ни рубля не останется. А между тем всего только три месяца после моей свадьбы господин, давший мне денег, начал напоминать о них. Это меня удивило; я именно говорил ему: "Если можете ждать год на мне, то дайте, если же не можете, не давайте". В ответ он именно сказал: "Хоть два года". Я поспешил дать ему заемное письмо, сроком до 1-го января наступающего года. Я надеялся получить деньги за роман. Теперь все надежды рушились; по крайней мере рушились на 1-е января. Между прочим, этот господин женился, неизвестно за что на меня сердится и - тут началась такая история, что я и не рад, что связался. Всё деликатно - но я знаю, что он намерен к 1-му января протестовать... Не пишу тебе всего, но мое положение слишком тяжелое. Одним словом, 1-е января я должен уплатить во что бы то ни стало. Между прочим, мне пришла неожиданная помощь, которая будет иметь влияние и на будущее. Эта помощь - Плещеев. Я с ним уже давно в переписке. Это та же симпатическая, благородная, нежная душа, как и прежде. Он в статской службе, в Оренбурге, потому не едет в Россию, что влюбился и женится на 16-летней бедной, но образованной девушке (в настоящую минуту - может быть, даже женат9; я жду от него письма, а мы переписываемся очень часто). Месяца 2 назад он уведомляет меня, что получает наследство. Родственник, об котором он и не думал, умер в Москве. Наследников много; на его долю, по завещанию, приходится ровно 50000 руб. сереб<ром>. Плещеев тотчас же пишет ко мне, что если мне надо денег, то он даст мне сколько угодно, даже до пяти тысяч руб. сереб<ром>10. Но наследство свое он раньше не получит, как в апреле будущего (58-го года). Он пишет, что если. удастся нам сойтись в Москве, то мы уже не разлучимся, и говорит, что готов употребить капитал на какое-нибудь верное литературное предприятие, причем пишет, что, конечно, главным лицом буду я (то есть я). Я отвечал, что возьму у него 1000 руб. сереб<ром>. Эта тысяча, вместе с деньгами, которые я получу за 2 мои повести, помогут мне заплатить долги, выйти в отставку и в июне 58 года приехать в Россию. За 1-ю повесть, которая (если считать по 75 руб. с листа) будет стоить 500 р. сереб<ром>, я получу деньги около февраля. Но я буду просить вперед руб<лей> 300 и потому получу до 800 р. сереб<ром>. Обе мои повести будут стоить до 1000. Итак: в феврале я получаю деньги наверно, в апреле от Плещеева тоже наверно, но что мне делать к 1 января 58 года? Мало того; что мне делать в декабре этого года? К 1-му декабря у меня выйдет последний оставшийся рубль; чем жить? Занять теперь не у кого! Тех людей нет, у которых я решился бы занять. Продать нечего. Жалование вперед я взять не могу (у нас новый командир11, да и сумма вперед всегда выдается хлопотливо). Наконец, этот долг, который терзает, мучит меня. Вот почему, любезный друг, я обращаюсь к тебе в последний раз: помоги мне в последний раз. Пришли мне 650 р. сереб<ом>, если только можешь, всего на каких-нибудь три месяца. Две гарантии тебе, что я отдам непременно, наверно: если не веришь, что в феврале я получу наверно за свою работу деньги, то в апреле я получу от Плещеева наверняка. В феврале же, тотчас же вышлю тебе, в марте получишь. Клянусь тебе! И потому если можешь пожертвовать 650 р. на три месяца, то спаси меня в последний раз, как 1000 раз спасал. Будь еще раз. мне благодетелем, поверь, друг мой, что ни за что в мире я бы не решился употребить во зло твою доверенность, в марте получишь - клянусь всем, что есть свято! Помоги, друг и брат. Этот долг до того нравственно терзает меня, что никогда в жизни я не был в таком двусмысленном, грубом положении. Я всего тебе не пишу, но эпизод для романа будет великолепный из моей истории. Прощай, голубчик брат. Знай, что вся моя надежда на тебя. Я бы спросил у Плещеева, но у него теперь нет, к тому же он женится. Умоляю тебя об одном: не тяни своего ответа и отвечай тотчас, по получении моего письма, ибо я с крайним нетерпением и тоской буду ждать его.

Жена тебе кланяется. Она писала Вареньке и Верочке, ни одна не ответила. Это ей очень горько. Она говорит, что вы, значит, все на нее сердитесь и не хотите ее в свою родню. Я разуверяю, но бесполезно. Она вас не знает лично. Ей очень грустно.

Моего пасынка Пашечку приняли в Омский кадетский корпус, по просьбе матери, поданной еще полтора года назад. Мы его отправили. Корпус прекрасный, инспектор высокой души человек. Я знаю его лично12. Но мне жаль маленького мальчика, только 10 лет, а я его так полюбил. Но приняли, отказаться было нельзя, да и смешно.

Ради бога, брат, отвечай немедленно, не тяни ответа. Пойми, сколько это для меня значит!

Примечания:

1 Неосуществленный замысел Достоевского «Письма из провинции» был, возможно подсказан жанром печатавшихся в конце 1840—начале1850-х гг. в «Современнике» без подписи статей А. В. Дружинина «Письма Иногороднего подписчика в редакцию „Современника”». Цикл статей Дружинина был написан от лица просвещенного помещика, живущего в своей деревне и внимательно читающего столичные журналы. Достоевский в повести «Село Степанчиково и его обитатели», однако, говорит о «пустословии» его «писем» (см.: наст. изд. Т. 3. С. 84).

2 Во второй половине 1850-х гг. успех журнала «Русский вестник» стремительно возрастал. Число его подписчиков увеличивалось. Е. А. Мельгунов писал А. И. Герцену 28 февраля 1857 г.: «Успех „Русского вестника” невероятный, небывалый» (ЛН. Т. 62. С. 364) — и даже в пору острой полемики с редакцией журнала считал, что «Русский вестник» «стоит читать» (наст. изд. Т. 11. С. 163).

3 О замысле неосуществленного романа Достоевского см. письмо 58, примеч. 3.

4 Имеется в виду «Село Степанчиково и его обитатели».

5 Речь идет, вероятно, о романе «Униженные и оскорбленные».

6 Работа над повестью «Село Степанчиково...», которую Достоевский, как видно из письма, предполагал опубликовать в «Русском вестнике», сильно затянулась. Она была завершена лишь в начале 1859 г.

7 Достоевский пишет об H. H. Ковригине.

8 Достоевский имеет в виду следующие строки из романа Д. Дефо «Робинзон Крузо»: «... всё свое золото я бы охотно отдал за три-четыре пары английских башмаков и чулок» (Дефо Д. Жизнь и приключения Робинзона Крузо. М., 1982. С. 203).

9 Речь идет о Е. А. Рудневой. Свадьба ее с Плещеевым состоялась осенью 1857 г.

10 Получив в дальнейшем от Плещеева 1000 руб., Достоевский выплачивал долг частями до 1880 г.

11 После смерти совершившего растрату и застрелившегося командира батальона Велихова командовать Сибирским линейным № 7 батальоном стал майор Скоробогатов (см.: Врангель. С. 216).

12 Речь идет об И. В. Ждан-Пушкине.

(1) было: в Петерб<урге>

(2) далее было начато: Давая

4 Блок:

«История тех лет, что русские художники ​​ провели между двумя революциями, есть, в сущности, история одиноких, восторженных состояний».

Я тоже тут чувствую азарт полемики, этакое духовное лихачество, - но при этом ничего «восторженного». Это пражское впечатление так и живет во мне.

Блок приводит конкретный пример:

Мы \\ Блок и Леонид Андреев \\ встречались и перекликались независимо от личного знакомства - чаще в «хаосе», реже - в «одиноких, восторженных состояниях».

6 Событие: выставка Люды.

НИМ: 7 выставок за год, пять из них – Люды.

Вячеслав Ратнер: декоративизм, передающий становление; прорастание линий.  ​​​​ 

Фото Люды рядом с его «Распятием» - кредо и Люды, и художника: оно в обоих открывает слишком многое.

Игорь Купряшин живописует свои видения, а может, и свои сны. ​​ Благодаря художнику я стал различать видения и сны.

Монастырская трапеза в музее.

7 «Черная книга коммунизма». 65 млн жертв - Китай.

Не могут в России составить понятие «плагиата». ​​ Поэтому все воруется. ​​ Мне самому еще предстоит пройти через это унижение.

Бодлер изводит себя страхами: вот его мертвую любимую точат черви, вот его оскопляют и пр.

Радиостанция «Свобода» поведала, что Кюстин - гомосексуалист. Поправка к его мыслям о России. Все бы и ничего, но ведь и Достоевский там назван «скрытым» гомиком. Волосы дыбом.

Так получится, что мы все – с гомическим оттенком. Вот я. Да, я социально неопределенен, но это не значит, что я склонен к гомосексуализму. Неверов ту просто глуп. Меня ужасало его равнодушие к моему творчеству. Он не скрывал, что хотел только мое тело, а не мою душу - и выходит, он попросту склонял меня к проституции.

И все равно я благодарен ему как носителю великой культуры.

Так я благодарен и отцу, хоть он отравил меня своими кошмарами.

7  ​​​​ Сейчас 1997 год, а Люда вспомнила 1967-ой: тридцать лет назад. ​​ Ей помниться, что тогда к пятидесятилетию Октября во всем чувствовалось напряжения: все ждали войны со Штатами. А еще Люда впервые с подругами выпила бутылку сухого белого вместе с подругами: первый раз в жизни.

10 Клер вернулась из Парижа и привезла Олегу ​​ игрушечного динозавра.

В школе увольняется учитель рисования - и Олег рад.

12 «Московские новости»: «Искусствоведы в рясах» - о патриархах русской церкви. Религиозные идеологемы. Критика традиционности нашей церкви.

Областное Министерство Культуры неожиданно находит деньги на картины! Как в советское время.

14 Ты ищешь счастье - и находишь его в чужой культуре. А для русской культуры счастья не надо: его и колом не выломать изо льда повседневной жизни.

14 Мой интерес к Франции спадает, но не интерес к этой культуре. Сейчас я в трех культурах: русской, французской и немецкой.

17 «Немецкая волна» ​​ о пластической хирургии.

Расстрел экскурсионной группы в Египте.

18 Только Клер вернулась из Парижа, как спросила Люду:

- А что, Гена не работает?

Так сказать, событие в музейном мире.

Может, она так заговаривает боль в ногах? Мужественная женщина.

Я езжу к умирающей Иде - и это воспринимается как измена Люде. Неужели кому-то можно изменить с человеком при смерти

20 Москва мне кажется адекватным городом: он переполнен несообразностями ​​ и контрастами, как моя душа.

Люда хорошо знает политику - и много мне объясняет. Но уж очень строго!

22 Прошлое не просто довлеет надо мной, но оно сильнее настоящего.

23 Третьяковка.

Интересно, когда Ларионов приближается к декоративности. ​​ «Закат после дождя».  ​​​​ Он уловил переходность – и это трогает.

Иной раз у Ратнера есть мощь, которой нет у самого Леже.

24 Видно, какие-то проблемы во Франции, если сокращают персонал Культурного центра. Моей знакомой больше нет.

В середине будущего года мы все трое поедем в Европу.  ​​​​ Такие вот огромные мечтанья.

Но почему нет?

26  ​​ ​​​​ Священик Георгий Чистяков:

Семь лет назад умер Мераб Мамардашвили

26 ноября 1997 г., газета «Русская мысль», N4199

Путешествие души

В книге Мераба Мамардашвили «Лекции по античной философии» многие увидели восполнение того пробела, который, несомненно, имеется в нашей литературе по греческой философии, - что-то вроде современного варианта книги С.Трубецкого или учебника В.Асмуса. Но ошиблись. И вместе с тем эта парадоксальная книга по большому счету как раз таким введением является. Не в том смысле, что здесь сообщается о том, кто когда родился и что именно написал, но по совсем другой причине: она вводит читателя в ту атмосферу, в которой греческие мыслители открыли для самих себя - а в конечном итоге для нас, - что такое философия.

Мамардашвили всегда предлагал свои книги слушателям в сущности в уже готовом виде прямо в аудитории. Он готовился к лекциям чрезвычайно напряженно, перечитывал тексты античных и новых авторов, делал какие-то наброски, теперь частично опубликованные (например, в книге «Необходимость себя»), а затем приходил к студентам и начинал думать вслух. Мамардашвили любил подчеркивать, что философии научить нельзя, ибо она не содержит никакой суммы и системы знаний. «Только самому (и из собственного источника), мысля и упражняясь в способности независимо спрашивать и различать, - говорил он, - человеку удается открыть для себя философию». Снова и снова пересказывал он своим студентам историю о Сократе и мальчике-рабе, «в которой Сократ, беседуя с мальчиком, выуживает из глубин его души лежавшее там знание теоремы Пифагора», о существовании которой тот якобы и не подозревал.

Мамардашвили-профессор стремился именно к тому, что делает в этой притче Сократ. Он будил в своем слушателе философа, говоря с ним о том, что волнует и задевает его самого, думая вслух и зачастую мучительно подбирая нужные слова. Многократно повторяясь и, на первый взгляд, возвращаясь к тому, что уже было сказано, он приближался наконец к максимально точному выражению того, что в невербализованном виде, без помощи слов, уже сформулировано им где-то в глубинах его «я». Он просто не мог быть кратким. «Человек не может выскочить из мира, но на край мира он может себя поставить», - говорил Мамардашвили, для которого задача философа заключалась преже всего в том, чтобы посмотреть на мир не при помощи одного из пяти чувств, но глазами души. «Нет такой точки, - восклицал он, - с которой можно посмотреть на мир и на себя в нем. А философы говорят - трансценденция. Это и есть та лазейка, в которой мы можем оказаться на грани себя и мира и можем, тем не менее, прорвать нашу человеческую пелену и мыслить не обыденно-человечески, а независимым образом, независимым от человеческой ограниченности». Философ, как видел его Мамардашвили, походит на странника с китайской гравюры, который, стоя где-то совсем близко к ее краю, смотрит на открывающийся перед его глазами мир или на почти обязательного для живописи К.-Д. Фридриха путника - чей затылок вы с легкостью можете обнаружить примерно там, где стоял бы зритель, если бы он оказался в месте, изображенном на картине.

Задача греческого философа, как показывает Мамардашвили, заключалась в том, чтобы описать мир «как он есть, вне человека», поскольку человек есть «существо частное и случайное в смысле его психической, нервной организации». Греческая, да и всякая философская мысль, настойчиво подчеркивал Мамардашвили, выявляет «законы понимания мира в той мере, в какой его можно понимать независимо от человека и человечества». Но это не значит, что философия изгоняет человека из мира. Философия немыслима без нашего «участия в окружающем». «Здесь, сейчас, в этом мире - сделай что-то, а не уходи в леса». С точки зрения Мамардашвили, «возвращение в мир из путешествия души - это обязанность для философа». Только его задача состоит не в том, чтобы изменить мир, как призывал Маркс в тезисах о Фейербахе, а в другом: в работе человека над собой. Душа, вернувшаяся из путешествия, будет смотреть на все по-другому, ибо она обнаружит «наличие внутреннего голоса в человеке, на который человек, стоя перед миром один на один, может и должен ориентироваться, слушать его, идти, повинуясь этому внутреннему образу и голосу без каких-либо внешних авторитетов, внешних указаний...»

Через два года после смерти Натальи Савко, хранительницы фарфора, ее мать объявилась и через суд получила квартиру дочери.

А при жизни они избегали друг друга.

Мать сразу продает квартиру и исчезает.

27 Трутнева трудоустраивает Зеленскую. Наверно, по наводке церкви! Якобы вырабатывать «концепцию» музея. Ну да, она «выработает», но «концепцию» уничтожения музея.

28 ​​ Люда считает, что атмосфера в Москве – тяжелая: слишком многие из нашего поколения уверены, что они не в силах улучшить свою жизнь.  ​​​​ По мне, просто всюду хаос: и в экономике, и в политике, и в душах.  ​​​​ Ельцин ясно показал, что ничего изменить не может.

Люди злы, потому что они не понимают, что происходит. ​​ Кстати, Ельцин вовсе этим не занимается: он все пустил на самотек. А с толпой надо возиться, каждый день ей объяснять, что же происходит.

30 ​​ ДР Сомова

Константин Андреевич Сомов

Зима. Каток. 1915

Холст, масло. 49x58 см

Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Часто воспроизводится. Великолепный пейзаж: да, в Петербурге зимой можно увидеть и такое золотистое небо, какое изображено в картине, и узор темных ветвей высоких деревьев, создающий декоративный эффект дымчатого кружева на золотом фоне неба. Картина построена в виде триптиха, - к такой композиции Сомов обращался и в более ранних работах. Действие открывается в левой части, где мы видим степенно шествующих кавалера и даму в красной одежде, с муфтой из белого меха и в высоком белом головном уборе. Ее облик четко выделяется на фоне силуэта идущего рядом с ней спутника. На первом плане сидит на скамье отвергнутый любовник, который, с жестом отчаяния, подчеркнуто отворачивается от этой пары. В центральной части - беззаботно скользят по льду дама и кавалер, а справа, как это часто встречается в произведениях Сомова, уходит в глубину картины пустынная аллея, далекая перспектива которой будит воображение и зовет вдаль (в других работах - это аллея парка, лужайка или поляна). На катке, в этой части своеобразного триптиха, изображен упавший конькобежец, он лежит в смешной и нелепой позе. Сомов не может обойтись без некоторой лукавой насмешки над своими героями.

Декабрь  ​​ ​​​​ 

1  ​​​​ Кажется, мне лучше не ходить больше в эту семью местной бабушки, потому что эти семейные проблемы слишком дискутируются в музее. Лучше не становиться притчей во языцех.

2 Объявлено, что у Третьяковки нет денег на милицию. С первог января они снимают дежурство.

3 Решили, что Люда не будет менять фамилию. Пусть остается со своей: я признаю' в ней творческого человека.

4 Национальный символ страны Горбачев так и заявил:

- Чтоб заработать для моего Фонда, я готов рекламировать пиццу.

К счастью, до этого дело не доходит.

Врубель! Он всегда в душе, так что посещать его выставку – просто получше узнать себя же.

Лиловость той эпохи – она есть и в плавности созерцаний.

5 Стало известно, что приедет представитель патриарха - и музей прибирают. Все это сокращает место музея в монастыре.

После смерти Фролыча в музее нет коллектива: человеческие связи или распались, или безнадежно искорежены.

Весь вечер говорили о жене Горбатова. Почему она покончила самоубийством?

Июнь 1945. Мы смотрели материалы следствия и - ужасались.

7 ​​ Просмотр слайдов Ферапонтова монастыря. Фрески.

Есть аппарат, а слайды бродят по музею. Люда показывает сыну диафильмы по искусству.

10 Даже Олег к Новому году получил подарки из Европы: игру Лего и шоколадного новогоднего человечка.

11 Инженерный корпус: английские художники в России. Вид Новоиерусалимского монастыря. Портрет прекрасной Завадовской.  ​​​​ 

Жаль, это ​​ не станет постоянной экспозицией.

Пушкинский музей изящных искусств: Менцель, Фридрих, Беклин.

Новая Третьяковская Галерея: Врубель.

Такая встреча с красотой Москвы и ее музеев.

Правительство предлагает поставить пределы моей мысли. Предел моим запросам. А может, и не надо духовных запросов? Похоронить себя социальной жизни, ​​ любой ценой вписаться в нее - и не делать большего.

12 Клер ​​ задает неприличные вопросы:

- Где ночуете?

и прочее.

Умнов и Любовь Григорьевна осудили мою маму, что обрекла меня на скитания, оставив квартиру брату. Я должен похоронить эти семейные разборки.

13  ​​ ​​​​ M. M. ДОСТОЕВСКОМУ

13 декабря 1858. Семипалатинск

Хочу и тебе написать что-нибудь, мой милый брат. Что это ты всё молчишь? Никогда я от тебя не дождусь письма. Да и какие твои письма? Несколько строк. А в моей глуши мне и получение письма целое счастье, за неимением другого. Вот Плещеев отвечает на мои письма всегда тотчас. Ты говоришь, мой милый друг, что у тебя дела и заботы. Очень верно. Но ведь на письмо надобно всего пять минут, никак не более. Как не выгадать пяти минут в месяц? Не понимаю. Впрочем, между нами этот пункт давным-давно уже спорный вопрос. Я знаю, милый мой, что ты меня очень любишь, более, может быть, чем я стою. А между тем на письма ты скуп, очень скуп. Но бог с тобой.

Уведомлял я тебя в октябре, что 8-го ноября непременно вышлю тебе повесть. Но вот уже декабрь, а моя повесть не кончена. Многие причины помешали. И болезненное состояние и нерасположенье духа и провинциальное отупение, а главное, отвращение от самой повести. Не нравится мне она, и грустно мне, что принужден вновь являться в публику так не хорошо. Грустнее всего то, что я принужден так являться. Есть и у меня в голове (и частию на бумаге) вещи, которыми я очень дорожу и которые, право, сразу бы мне составили имя. Но что делать. Это мой большой роман, который я, по разным обстоятельствам, не могу здесь писать, да и не хочу писать на заказ. Хочется оставить по себе хоть одно произведение безукоризненное. Но что делать? Нельзя то писать, что хочется писать, а пиши то, о чем, если б не надобны деньги, и думать бы не захотел. И для денег я должен нарочно выдумывать повести. А ведь это ух как тяжело! Скверное ремесло бедного литератора. Повесть моя растянулась в шесть листов, и, кажется, скоро пошлю к тебе ее.

Друг мой, я тебя просил о деньгах из редакции "Русского слова" (1000 руб.); хоть бы ты уведомил меня, возможно ли это? Ты не поверишь, как я дрожу от мысли, что эта надежда оборвется. Мне тогда решительно не с чем будет подняться отсюда. И 1000-то рублей едва-едва станет на переезд; приеду в Москву без копейки. (Но уж лучше быть без копейки в Москве, чем тратить силы и проживаться в Семипалатинске.) По получении моей повести, во что бы то ни стало, хлопочи об этом займе. Скажи, что я им всегдашний буду работник, а надеяться они на меня могут, потому что я первое условие выполнил. Без этих денег я пропал. А главное, надо мне их выслать как можно скорее, по получении моей повести. К тому времени наверно выйдет отставка, ив Семипалатинске я и лишнего дня не хочу сидеть. Пойми, брат, как я нуждаюсь во всем этом и, ради бога, действуй сообразно с этим. Ради бога, покажи себя братом, добрым, какой ты и был и есть в самом деле. Отставка моя пошла вот уже год и до сих пор - никакого решения. Но теперь, я думаю, скоро кончат, как бы, брат, тебе справиться и уведомить меня об этом! Как бы я был тебе благодарен! Но и просить не смею.

Есть у меня еще до тебя просьба, очень для меня важная, а тебе может показаться смешною. Я давно уже просил тебя о платье и о белье. Время приближается, а у меня его нет. Конечно мне очень совестно просить тебя, чтоб ты всё покупал в долг, тогда как я получаю деньги (но деньги мои все пошли на долги, на хозяйство и текут как вода). Теперь я решил, что сертук и брюки я сам себе как-нибудь сделаю, - насчет белья тоже ничего не знаю, а у меня штатского белья нет. В Москве оборванцем ходить нельзя, хоть я вовсе не хочу щеголять. Но вот о чем прошу тебя убедительно: пришли мне два жилета, которые можешь купить хоть готовыми. Сертук, например, я изношу еще до приезда в Москву, всё равно придется в Москве делать новый. Но жилеты можно носить три года, делать их здесь дорого, да и сошьют гадко, следовательно, их бы пришлось бросить в, Москве, а мне хочется сэкономить и их не бросать. И потому пришли мне два жилета, хорошенькие, и пришли, если можешь, сейчас по получении этого письма. Деньги же за них вычтешь себе, когда получишь 1000 руб. с Кушелева. Во всяком случае, деньги будут, потому что моя повесть в 6 листов, следовательно, во всяком случае я тебе заплачу.

О рубашках не смею просить; но если б ты выслал мне 3 рубашки (не более) и, сверх того, порядочные - как бы ты одолжил меня! Деньги вычти.

Прощай, мой друг, обнимаю тебя крепко. Жизнь моя тяжела и горька. Не пишу тебе об ней ни слова. Может быть, скоро увидимся.

Прощай! Поцелуй детей и ручку у Эмилии Федоровны. Я всех вас бесконечно люблю.

Твой Ф. Достоев<ский>.

16  ​​​​ Датская звезда designer! Сегодня день рождения, а умер год назад:

Piet Hein (16 December 1905 – 17 April 1996) was a Danish scientist, mathematician, inventor, designer, author, and poet, often writing under the Old Norse pseudonym «Kumbel» meaning «tombstone». His short poems, known as gruks or grooks (Danish: gruk), first started to appear in the daily newspaper «Politiken» shortly after the Nazi occupation in April 1940 under the pseudonym «Kumbel Kumbell»

Художник Александр Александрович Поманский. Его картина - подарок Люде от вдовы.

17 ​​ Как ни груб цвет телевизора, он все же эмоционально более ярко раскрашивает твою душу.

Зато и засилье раскрашенных посредственностей - невыносимо. Прежде ты хотя бы не видел работу грима.

Рассвет искусства Лены Селиной.

Где-то там тайком мелькает и явно процвела. Знает, с кем тусоваться.

Но почему государство столь щедро спонсирует это «искусство»?

Это ведь и концептуализм, но еще более – его отрицание.

Искусство отрицает само себя, держится на финансовых подачках сверху.

И что все эти Биеннале без денежек?

22 В полях. Спасаюсь красотой природы.

Сосед сверху хочет закончить ремонт к Новому году, так что с 8 утра до 10 вечера невообразимый шум.

Неожиданно он продолжает работу и в полночь - и тут уж всем приходится призадуматься, а что же такое «судьба».

Будь в этом хоть что-то новое, это не предстало б столь откровенным насилием.

23 ​​ В ​​ России сложилась олигархия. Что это для искусства?

Чистота ужаса – его важное качество.

24 ​​ Доказано, что Наполеон был отравлен. ​​ Цианистый калий.

Папа, Его «Городу и миру».

25  ​​​​ Бродский:

Я помню, когда меня арестовывали, сажали, когда я сидел в клетке, я каким–то образом на это внимания не обращал, о Марине я больше думал, чем о том, где нахожусь и что со мной происходит. Два лучших момента моей жизни, той жизни, это когда один раз она появилась в том отделении милиции, где я сидел неделю или дней десять. Там был такой внутренний дворик, и вдруг я услышал мяуканье - она во дворик проникла и стала мяукать за решеткой. А второй раз, когда я сидел в сумасшедшем доме, и меня вели колоть чем–то через двор в малахае с завязанными рукавами, - я увидел только, что она стоит во дворе… И это для меня тогда было важнее и интересней, чем все остальное. И это меня до известной степени и спасло…

Кстати, эта Марина звонила Люде, наверно, желая продать картины отца

29 Хорст Поль - прекрасный представитель немецкой культуры. Ничто не сравнится с сердечностью наших отношений.

30 ​​ Современная «живопись»!!  ​​​​ Художник выдавливает по капле свою кровь в подготовленную форму самого себя – и выставляет себя из своей крови в холодильнике.

Что от вас ждать, ребятушки?!

И Бусе, и Ане я безумно благодарен за житейское открытие Москвы.

Ведь в Питере у меня не нашлось таких Макарычевой и Бусятской.

Если ​​ б не Лиля, Питер просто б забылся мною, как совсем чужой город!

Чужой океан с излюбленным островом под названием Эрмитаж. Да, и Буся, и Аня мне не близки, но спасибо им за человечность.