-77-

Музейный дневник

 

 

1995

 

 

Важное:

Мартин Хайдеггер. Исток художественного творения

Лу Андреас-Соломе. С Райнером

А. К. Гаврилов. «Алкестида» Еврипида

Харджиев

 

Январь  ​​ ​​ ​​​​ 

 

1  ​​ ​​​​ Вот и утро первого января. Можно радоваться, а мы пустились выяснять, какое же любимое стихотворение.

Пришли к выводу, что Некрасова:

 

- Кушай тюрю, Саша.

Молочка-то нет.

- Где корова наша?

- Увели, мой свет.

Барин для приплоду

Взял ее домой.

Славно жить народу

На Руси святой.

 

Потом выпили кофе с тем же самодельным тортом.

 

Алкеева строфа - в стихах Барсику:

 

Вновь ты мощною лапой выю ласкаешь мою.

 

И впрямь, нашей взаимной любви нет конца.

 

Я создал рассказы, писал их, а теперь они создают меня.

2  ​​ ​​ ​​​​ Done - ​​ у Блума. В моем детстве мужики говорили «Я ее заделал» и «Я ей засадил». Меня на всю жизнь впечатлила экспрессивность этих похабных выражений.

Собственно, так и ​​ появилось для описания близких отношений лучшего глагола, чем «лобзать».

Забавно, но пушкинское

 

лобзать уста младых Армид

 

в ​​ детстве казалось извращенной, перегретой сексуальностью.

 

Еще бы! Секс в 60-ые был изгнан отовсюду; только классика еще хранила его. То, что для Пушкина было нормой, для меня было наглухо, навсегда закрыто.

 

Какие там «Армиды»! Проститутки?! Даже не представить. Такого, чтоб мои одноклассники жили вместе, нельзя было и вообразить, хоть нам было 15-17 лет!

3  ​​ ​​​​ Юдашкин, русский модельер, получил Гран при в Париже. ​​ 

У Олега очень острое зрение. Нашел какие-то деньги и сразу купил всей семье камбалы.

Люда считает, его должны посещать его друзья. Я это понимаю, но меня люди сводят с ума. Если кто-то, кроме близких, ​​ в квартире, мне сразу плохо.

4  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почему-то подавляющее большинство людей внушают мне кошмары. Стоит помнить, что и его дедушка, и папа, и дядя страдали от одиночества и - от насилия.

5 ​​ На что набрел в журналах:

 

Alberto Giacometti:

The human face is as strange to me as a countenance, which, the more one looks at it, the more it closes itself off and escapes by the steps of unknown stairways.

 

И фото: ​​ Alberto Giacometti arbeitet an einer Büste von Annette, Paris, 1962.

6 ​​ Поднимается новый суперпроект: постройка Храма Христа Спасителя. ​​ 

Идея обкатывается: опросы уже «доказывают», как храм «хотят».

 

Воспоминания Валерия Волкова.

- Мой голубой цвет – из моего детства.

Мы много ездили на арбе.

Арба была связана с тем голубым цветом волшебного озера, ​​ - но вот она вовсе ушла из повседневной жизни: ее не найдешь и в музее.

И того озера больше нет!

 

Воспоминания Валерия Волкова – это и «воспоминания» ​​ его отца Александра Волкова.

Говоря с ним, слышишь голос его отца.

7  ​​​​ Тут надо сказать что-то об НТВ.

Прежде всего, о Киселеве.

 

«В 1979 году с отличием окончил историко-филологический факультет Института стран Азии и Африки при МГУ им. М. В. Ломоносова по специальности «историк-востоковед», в 1977-1978 годах проходил стажировку в Иране.

В 1979-1981 годах проходил срочную службу в Афганистане, где работал переводчиком в Группе советских военных советников.

В 1981-1984 году преподавал персидский язык в Высшей школе КГБ СССР имени Ф. Э. Дзержинского.

В 1984 году начал работать сначала на радио, в Главной редакции вещания на страны Ближнего и Среднего Востока Гостелерадио СССР, а с 1987 года - на телевидении, в Главной редакции информации ЦТ (программа «Время»)».

 

Собственно, с этого момента его уже нельзя было не заметить.

 

«Вскоре стал одним из ведущих утренних информационных программ («90 минут» - «120 минут»), специальным корреспондентом, снимал репортажи для программ «Время», «До и после полуночи», «Семь дней», «Международной панорамы». В эпоху гласности стал первым советским журналистом, представившим целую серию репортажей из Израиля.

В 1991 году стал одним из создателей телепрограммы «Вести».

В январе 1992 года состоялся дебют авторской программы «Итоги» на первом канале РГТРК «Останкино».

С 1993 года программа «Итоги» выходила на канале НТВ».

Эту программу мы все обязательно смотрим.

 

«Летом 1993 года Евгений Киселёв вместе с Владимиром Гусинским, Игорем Малашенко, Олегом Добродеевым и другими стал соучредителем новой телекомпании НТВ. С осени того же года Киселёв - директор канала НТВ, вице-президент телекомпании НТВ, председатель совета директоров телекомпании НТВ».

Вот это биография!

8  ​​ ​​​​ Строительство военного мемориала на Поклонной горе.

 

Отделить поведение от образов: мое поведение от моих образов. Именно эта близость делает мою жизнь среди людей такой трудной. ​​ 

До 1991 все впечатления были от искусства, а жизнь представала однообразным кошмаром.

Ужас жизни повергал в экстатические состояния: я впадал в экстазы, в какой-то особый сон наяву.

Вот это уходит - и на прощанье пытаюсь понять, что же со мной происходило. Скорее всего, естественная эволюция выведет меня на приятную, активную деятельность, не противоречащую литературным занятиям.

9  ​​ ​​ ​​​​ А вот цитата из любимого романа Музиля:

 

«Ульрих вспомнил вдруг  один  сон,  который  видел,  вероятно,  недавно.  Он  ​​​​ принадлежал к тем, кто редко видит сны или, во всяком случае, никогда их  не ​​ помнит, и ему было странно  то,  как  это  воспоминание  вдруг открылось  и впустило его».

Это мой случай. Мои сны, случившись, уже не покидают реальность, но происходят ​​ с другими. Но для меня они остаются чужими: они притворяются чужими, чтобы меня пощадить: из жалости ко мне.

Например, опять стану охранником.

Или судьба забросит в сопровождение иностранцев? Этого было так много в начале перестройки. ​​ 

Куда все ушло, и вернется ли?  ​​​​ 

 

10  ​​​​ В 1491 Лойола рождается, ​​ в 1540 году основал орден. Впечатляют его духовные упражнения.

«Представ перед распятием, надо войти с ним в сердечную беседу».

Или такое:

«Представить огромные языки пламени... Услышать крики, плач и вопли». ​​ Упражнения, можно сказать, для писателей. Хороши именно упражнения, а не советы.

Так и системы Станиславского и Чехова поражают сухостью: только дилетантов, вроде меня. ​​ 

11 ​​ В прошлом году умерла Магдалина Брониславовна Вериго. ​​ 

Родилась в 1891, то есть жила 103 года! ​​ 

Она ​​ - русский, советский художник, живописец, график. Дочь русского биофизика Б. Ф. Вериго (1860-1925). ​​ Может, она как-то связана с Максимом: москвичом, который подарил мне «Человека без свойств» Музиля?

12  ​​ ​​​​ Библия. Выписки о божьем гневе на чешском. Как много значит для истории борьба.

 

«Против латинян»!

Такие вот лозунги и писания переполняют русскую историю. Бороться с католиками считалось доблестью.

Но теперь, после Византии, мне особенно неприятен этот неестественный раскол церквей.

15 ​​ В темноте - в нашем квартале отключили электричество на полчаса - я случайно коснулся рукой поверхности картины Слепышева - и меня приятно обрадовала шероховатость кожи этого древнего животного.

Так что начинаешь ценить кошмары другого человека, когда они освобождают от своих собственных.

Получился трогательный обряд: огромная свеча моих крестных из Веве - и эта мерцающая картина.

 

16 Платон:

-»Душа Энея, строителя Троянского коня, имеет вид художницы».

 

«Художник» для Платона.

 

«Стражи государства должны быть тщательнейшими художниками общественной свободы».

 

Спасибо, конечно, за идею, но как ее реализовать?

18 Выставка жены. Ретро, значимость отдельных художников советского времени.

Написал ей похвалу в Книгу отзывов. На английском и русском.

Я вижу только ее, а не ее художников. Приходится видеть в этом собственную бездарность.

Люду заставили стать начальником (иначе и ей, и ее подругам пришлось бы стать подчиненными очень неприятной женщины), но это «статус» только усложняет ее жизнь. Лишь больше ответственности.

 

Вечером говорим ​​ о том, о сем - и чаще всего она доказывает, что в своих суждениях о людях я излишне резок.

19 Misericordioso =  ​​​​ милосердный, милостивый, сострадательный.

Vierge de Misericorde. ​​ 

Так что Богоматерь и на Западе несет все эти значения.

 

Книга о Пьетро делла Франческа, изданная Фламмарионом.

20  ​​​​ Уж про мое поколение можно определенно сказать, что мы оказались между многих огней, мы испытали все возможные безумия.

Или еще кто-то сомневается, что брежневский застой убивал нас?

Или уже убил?

 

По-моему, именно эта война положит конец свободной прессе: уж очень мешает эта свобода.

Да и не похоже, чтобы наше русское общество ринулось бороться за эту свободу. ​​ 

Не будет оно отстаивать свои же общественные интересы.

 

21  ​​​​ Лосева читаю ​​ восхищением.

 

Платон:

 

Произведения искусства должны обладать устойчивой связностью. ​​ 

 

Иные философы уверены, что вся западная философия - примечание к Платону или даже лишь к его «Пармениду».

22 ​​ Огромное и ужасное событие для музея: умер от рака директор Василий Фролыч Нижегородов.

В довершение всех несчастий!

Теперь-то окончательно понимаю, что ​​ 1986 приехал в Новый Иерусалим, чтоб видеть закат и советской эпохи, и музея.

23 Смерть всеми любимого директора музея только подчеркивает тот страх, что готов сломить нас. Что мы можем изменить?

 

Дюфи в ГМИИ.

24  ​​ ​​​​ Так много тяжелого снега.

 

Музей готовится к похоронам Василия Фролыча Нижегородова.

А потом?

Дадут функционера, что разрушит музей.

25 Похороны Нижегородова. ​​ 

 

Все служащие против отпевания, задуманного архимандритом Никитой.

известно, на каких ножах они были.

27 ​​ Люда боится, положение ее коллекции после смерти Фрола резко ухудшится: и она, и ее коллекция будут мешать церкви.

 

28 ​​ ХАРДЖИЕВ

 

Вышла в свет книга интервью Ирины Врубель-Голубкиной «Разговоры в зеркале». «Воздух» печатает знаменитую беседу с Николаем Харджиевым, историком русского авангарда, лично знавшим Малевича, Татлина, Филонова и вообще едва ли не всех ключевых героев русского искусства и литературы XX века.

Беседа состоялась в январе 1991 года в Москве, когда Харджиеву было 88 лет. Интервьюер - главный редактор русскоязычного израильского журнала «Зеркало». Харджиев умрет в 1996 году в Амстердаме, куда переедет в тщетной попытке сохранить архив: он будет разворован еще при жизни историка.

 

И.В.-Г.: Встречи и работа с какими людьми оказали на вас наибольшее влияние?

 

Н.Х.: На меня наибольшее влияние оказывали художники, а не поэты и филологи. Больше всего в понимании искусства я обязан Малевичу. С Татлиным я тоже очень дружил, причем скрывал это от Малевича. Они были врагами, и мне приходилось скрывать от каждого из них то, что я общаюсь с другим. К счастью, один из них жил в Москве, a другой - в Ленинграде. Татлин был человеком с чудовищным характером - маньяк, боялся, что у него украдут какие-нибудь профессиональные секреты. Однажды во время войны с Финляндией ко мне в Марьину Рощу приехала Ахматова. Квартира была коммунальная, она у меня жила, я в коридор выселился. Позвонил Татлин, и я сказал ему, что у меня Анна Андреевна, может быть, он нам покажет работы? Он нас пригласил к себе. Было затемнение, и мы в жуткую ночь, без электричества, в страшной грязи и слякоти добрались до Масловки. Я сначала поднялся в его мастерскую. Она находилась на последнем этаже, последняя дверь, чтобы мимо никто не проходил. Стучу - нет ответа. Анну Андреевну я оставил внизу, спустился, говорю: «Он, наверное, в квартире». Тогда я поднялся на шестой этаж, его квартира была в том же дворе, - тоже нет ответа. Я был в ярости, и мы поехали домой. Потом я решил, что он, вероятно, подумал, что Ахматова подсмотрит его профессиональные тайны. Я с ним прекратил знакомство. Кроме того, мы еще с ним работали над «Делом» Сухово-Кобылина. Он сделал один рисунок «Зал суда». Я не люблю театр, но чувствую его. Я сказал ему, что на рисунке скучно стоит стол, все будут видеть только спины. «Поставьте его по диагонали, как у Тинторетто». Он так и сделал, а потом уверовал в мои неслыханные способности. Я ему сказал: «Ну что вы, я же не занимался театром, вот Леонид Петрович Гроссман, он выпустил книгу и писал статьи по театру, и он будет очень хорошим консультантом». Через два дня звонок: «Что ты мне такое говно посоветовал?» Я говорю: «Как вам не стыдно, он уважаемый человек, профессор, во всяком случае не заслуживает такого отношения». - «Нет, он мне не нужен, плохой ты человек, не хочешь мне помогать». Мне пришлось расшифровывать ему символику «Дела», там ведь Варавин - исчадье ада, разбойник Варрава, которого выпустили вместо Христа. Работал с ним довольно долго. Он мне обещал, что со мной тоже заключат договор. Но, когда пришла комиссия и я там был, он про меня ничего не сказал. Я ушел и прекратил с ним знакомство. Проходит полгода - он лукавая бестия был, как дети, хитрец был дьявольский, - звонок по телефону - меня. Я чудно узнал этот голосок: «Говорит Т-а-а-тлин», - я молчу, тогда он произносит фразу: «Ну, знаешь, у тебя тоже характер». Я рассмеялся. Таким образом ссора прекратилась.

 

И.В.-Г.: Он завидовал Малевичу?

 

Н.Х.: Он его ненавидел лютой ненавистью и в какой-то мере завидовал. Они никак не могли поделить корону. Они оба были кандидатами на место директора Института художественной культуры. Малевич сказал: «Будь ты директором». Татлин: «Ну, если ты предлагаешь, тут что-то неладное». И отказался, хотя сам очень хотел быть там директором. Там всегда была распря, пока тот не уехал в Киев. Когда Малевич умер, его тело привезли кремировать в Москву. Татлин все-таки пошел посмотреть на мертвого. Посмотрел и сказал: «Притворяется».

 

И.В.-Г.: Когда вы познакомились с Малевичем?

 

Н.Х.: В 1928 году на вечере ОБЭРИУ. Тогда я со всеми познакомился - с Хармсом, с Введенским. Там был Туфанов, старый заумник, который оказал на обэриутов некоторое влияние. Пожилой человек, калека, горбатый, нелепой наружности, но любопытный человек. <…> Я был с Эйхенбаумом. И Малевич сидел там - очень важный.

 

И.В.-Г.: Какие были у Малевича взаимоотношения с Богом?

 

Н.Х.: Конечно, у Малевича мистический элемент присутствует. Когда Ленина повесили вместо иконы, он сказал, что этому месту пустым оставаться нельзя. Еще он говорил: «Чем отличается моя беспредметность от их искусства?» - и сам отвечал: «Духовным содержанием, которого у них нет!» А Крученых говорил: «Бог - тайна, а не ноль. Не ноль, а тайна».

 

И.В.-Г.: О чем вы говорили в последние годы с Малевичем?

 

Н.Х.: На разные темы были разговоры, но, как всегда, об искусстве. Из русских художников он и Татлин больше всего любили Ларионова. Хотя они ссорились с ним, все ссорились. Малевич тоже поссорился с Ларионовым. Тем не менее они оба соглашались, что Ларионов - уникальный живописец. Я считаю, что после Сезанна такого живописца не было.

 

И.В.-Г.: Кто из поэтов был ближе всего Малевичу?

 

Н.Х.: Он все-таки Крученыха больше всего ценил. Он говорил Хлебникову: «Вы не заумник, вы умник». Нет, он очень ценил Хлебникова, но Крученыха считал параллельным себе - беспредметник и заумник.

 

И.В.-Г.: Как Малевич относился к тому, что происходило в 30-е годы?

 

Н.Х.: Хотя он очень бедствовал, но по натуре он был оптимист. Он пытался что-то делать, какие-то архитектурные проекты, какой-то соцгородок. И это где-то даже полуодобрялось, но из этого ничего не выходило. Он был очень волевой и настойчивый, хотя уже был болен тогда. Проект соцгородка он сделал на основе своих архитектонов. Даже хотел заняться утилитарной архитектурой, что не соответствовало его установкам. Он мне даже однажды сказал, что готов принять социалистический реализм, только с одной поправкой: чтобы это был художественный реализм: чтобы это было искусство. Он был готов даже сюжетную вещь сделать. Но тогда искусство было отдано людям неискусства, и поправка Малевича на «художественный соцреализм» не была приемлема. Это была куча бездарностей, рисовавших по фотографиям тематические картины.

 

И.В.-Г.: В 30-е годы атмосфера постоянного давления со стороны властей и ощущение «закрытия искусства» не заставили Малевича и Татлина сблизиться между собой?

 

Н.Х.: Татлин продолжал ненавидеть его жуткой ненавистью, а Малевич относился к нему как-то иронически. Они никак не могли поделить корону. Татлин все-таки как-то приспосабливался - в театре работал, оформлял спектакли. Он не гнушался никакими пьесами, пусть даже преуспевающего автора, лишь бы была работа. Оформил более 30 спектаклей и получил «заслуженного». А Малевич, когда еще закрыли Институт художественной культуры, был уже вполне «прокаженный». Он бездействовал, но ученики к нему приходили, и он по-прежнему был очень влиятельный. Но когда он умер и его хоронили любимые ученики Суетин, Рождественский и другие, так на их лицах была и некоторая радость освобождения, потому что он все-таки их очень держал. Его присутствие изменяло их жизнь и биографию. Они, конечно, очень горевали, но они были уже не дети, и это была свобода от него. На его похоронах было очень много народу, ученики руководили церемонией. Гроб, сделанный Суетиным, был доставлен из Ленинграда в Москву, потом была кремация, похороны. Могилу потом потеряли, хотя рядом жили родственники. <…>

 

И.В.-Г.: А как Малевич общался со своими учениками? Это была коммуна? Близкие отношения?

 

Н.Х.: Нет, нет. Они к нему приходили, он читал им лекции. В Витебске обстановка была цеховая, они ежедневно общались в школе, он их учил. Но в Ленинграде это уже было не так. Он жил в этой ужасной квартире, они приходили общаться с ним. Но они уже сами были с усами, всему, чему надо, научились в Витебске. Больше всех Малевич ценил Суетина: у них было духовное родство. Чашник - верный малевичеанец, неплохой художник, очень близкий, но более подражательный. Суетин оригинальнее. Он прошел через супрематизм и пришел к очень своеобразным вещам. Как бы абстрактные фигуры с овалами, идущие от иконы. У него была изумительная серия слонов и в живописной трактовке, и в супрематической. Это все пропало, жены растащили. В 20-х годах он делал скульптуроживопись с рельефами. Замечательный рисовальщик, человек с диапазоном, уверенный в том, что он делает, но запутавшийся в личных делах.

Он был любимым учеником, и Малевич о нем страшно заботился. Искал ему врачей. Мой друг Суетин был психопат, невыносимый человек с миллионом личных историй. Он меня этим изводил, приезжал ко мне на ночь, не давал спать, рассказывал об очередной трагедии. Когда он уже лежал в больнице, я пришел навещать его с рождественскими подарками. Меня не пускали, но я дал взятку, и его привели к нам в маленькую гостиную. Он подошел ко мне, потерся так и сказал виноватым голосом: «Ну, теперь я буду заниматься только искусством». А ему уже было пора умирать, уже было поздно.

 

И.В.-Г.: Процент евреев в художественно-литературной среде был тогда очень велик?

 

Н.Х.: Конечно, почти все ученики Малевича были евреями. Кроме нескольких, таких как Санников, Носков. Они очень способные были и исчезли неизвестно куда. Так у нас исчезали люди, ничего не оставалось. Посмотрите на эту знаменитую фотографию из художественной школы в Витебске с Пэном посередине (он был хороший художник, пленерист, он не был академиком. Бедный старик - его потом убили, такой кроткий, симпатичный еврей). Все на этой фотографии - евреи, вот Нина Коган, как всегда, блаженно улыбается. Только одна Ермолаева здесь русская, аристократка, у них было громадное поместье. Она была чудная женщина, ее потом расстреляли за религиозные убеждения, так хромую и повели на расстрел.

И.В.-Г.: Это был самый интернациональный период русского искусства?

 

Н.Х.: Ну, Малевичу вообще было наплевать - он никаких национальностей не признавал. Ему было важно - художник или не художник. Жена его, мать Уны, Рафалович, была еврейка или полуеврейка. <…> Вообще на эту тему никто тогда не задумывался, у меня гимназические приятели были евреи, никто на это тогда не обращал внимания. У Александра Бенуа были предки евреи - какой-то портняжка, они скрывали, конечно, но предок его был французский еврей, я это где-то прочел.

Да, когда к Малевичу перебежали от Шагала все эти еврейские мальчики, ну, Суетин был, правда, дворянин, скандал был на весь Витебск. Ида мне сама рассказывала, что отец ненавидел Малевича и был зол на нее за то, что Малевич ей нравится. У Шагала характер был дай боже. Малевич был все-таки относительно с юмором, а этот был страшно злопамятный. Он из-за этого в Париж уехал, что в результате оказалось ему на руку. Все равно он не мог простить Малевичу Витебска. Но Малевич был не виноват - все ученики сами сразу к нему перешли. Да и чему их мог научить Шагал - он был совсем не учитель. Они подражали его летающим евреям. Даже Лисицкий был сначала под влиянием Шагала. Но Малевич его оценил сразу. Он извлек из Лисицкого его архитектурную основу и предложил ему заняться объемным супрематизмом. Сам он делал опыты в этом направлении, но по-настоящему этим почти не занимался. В идиотской статье Хан-Магомедова написано, что это Лисицкий на него повлиял. Ничего подобного, это он дал эту задачу Лисицкому. Сам он попробовал, но этим не занимался. Его самого плоскостные формы вполне устраивали, они у него работали как объемные, движение света давало эту иллюзию. А Лисицкий был изумительный график, феноменальный, и колоризировал он очень умело, хотя и не был живописцем. Ранних, шагаловских, живописных работ Лисицкого здесь почти не сохранилось, он ведь уехал за границу. Уехал он еще из-за того, что влюбился в художницу Хентову. Она выставлялась с «Миром искусства» и в других местах. Невероятно красивая женщина - ослепительная блондинка, еврейка без национальных признаков. Она была модница, прекрасно одевалась, вся в мехах, не знаю, откуда брала средства. У меня есть фотография - она вся в мехах стоит около работы Лисицкого. Это было в Германии, примерно во время выпуска «Веши». Она бы и сейчас была прелестна - такие белокурые локоны. Он был в нее безумно влюблен, а она к нему совершенно равнодушна, может быть, только ценила как художника. Она сама была художницей. Он из-за нее стрелялся, прострелил себе легкое и потом из-за этого болел всю жизнь. Об этом никто не знает, мне это рассказала жена Лисицкого Софья Кюпперс. Хентову трудно было представить женой Лисицкого, он маленький, а она шикарная женщина. Я с Лисицким встретился только один раз. У нее здесь остался брат, журналист, писал под псевдонимом Генри, человек темный и, вероятно, стукач. Тогда люди были другие, о Маяковском написала очень хорошие воспоминания жена художника-лефовца, кажется, Нивицкого, истеричка, но что-то в ней было. Он ей страшно изменял, и она пожаловалась Маяковскому, считая, что это влияние ЛЕФа и Бриков. На что Маяковский сказал: «Старомодные мы, Лиля, с тобой люди».

 

И.В.-Г.: Николай Иванович! Что такое «искусство 20-х годов»?

 

Н.Х.: Это такой же миф, как поэзия Серебряного века. Никакого искусства 20-х годов не было. Это было искусство дореволюционное, все течения уже были созданы. Просто были еще живы художники-новаторы, они еще были не старые в момент революции. Пунин был изокомиссаром и покровительствовал левым. Он мне говорил, что про него написали тогда: «Честные и старые интеллигенты перешли на сторону революции», - а мне (Пунину) тогда было 29 лет». Все, что было сделано, было создано до революции, даже последнее, супрематизм, был уже в 1915 году. В начале 20-х годов они еще могли что-то делать, а когда кончилась Гражданская война, их сразу прекратили.

 

И.В.-Г.: Но всех этих людей привлекала возможность социального преобразования мира?

 

Н.Х.: Но в России это все не состоялось. Нет, конечно, футуристы в быту хотели все изменить, но это же была утопия. Малевич вначале пытался заниматься оформлением, но тогда было не до этого, Россия издыхала с голоду, он сам издыхал с голоду в Витебске. Организовать жизнь по законам искусства - это нереально. Правда, на Западе есть целые города и кварталы левой архитектуры. Но для кого это? Корбюзье строил виллы для богатых людей. Градостроительство изменилось, но жизни это не изменило. Я давно говорил, что любая социальная формация на Западе ближе к тому, что мы считаем социализмом. Индивидуум стал гораздо более свободным и защищенным, но никакой феерии в жизни создать все-таки не удалось. Кроме того, к авангардистам обратились, потому что монументальные работы, оформление улиц, не могли быть выполнены старыми методами. Это могли только левые сделать, поэтому они и были мобилизованы.

 

И.В.-Г.: Вы считаете, что русские художники были оторваны от общего мирового процесса?

 

Н.Х.: Искусство было интернациональным, как никогда, но все-таки национальный акцент был. Был русский примитив, на Западе это не так принято. Вот Ларионов - это примитив, лубок, икона. Так, как вывеску оценили в России, ее нигде не оценили.

 

И.В.-Г.: Почему был такой рывок в русском искусстве?

 

Н.Х.: Поиски национальных истоков, корней. Ларионов первый понял важность народного искусства и примитива. До него этого не воспринимали как искусство, описывали просто, как Ровинский, ничего в этом не понимая, не воспринимая это как искусство.

 

И.В.-Г.: Я сейчас посмотрела иконы
 в Третьяковке - это не примитив,
а интеллектуальное искусство высокого класса.

 

Н.Х.: Нет, это не примитив, но это монументальные и в общем упрощенные формы. Икона невероятно монументальна. Русские идут от греков, но все-таки создали свою икону, которая очень отличается от греческой и гораздо выше ее. Это тот случай, когда ученики превзошли учителей, но и учителя были недурные.

 

И.В.-Г.: Вы считаете, что примитив и лубок, войдя 
в интеллектуальное искусство, и создали этот прорыв начала века?

 

Н.Х.: И расчистка икон очень повлияла. Чекрыгин был совершенно помешан на «Троице» Рублева. Он говорил, что там такой голубой, которого не было в мировом искусстве. Икона и примитив изменили западное влияние, это столкнулось с кубизмом и в результате появилось новое русское искусство, не эпигонское, а своеобразное. Малевич мне как-то сказал: «Ну, пусть я и слабее Пикассо, но фактура у меня русская». А оказался не слабее! Сейчас он вообще идет номером первым в мировом искусстве. У него был и гонор, но в то же время и какая-то скромность, он цену себе знал. Это был уже новый язык искусства, и новые системы в искусстве были интернациональные. Малевич сейчас в Париже имел громадный успех, несмотря что он не живописец, Маркаде привез мне огромный каталог с огромным количеством ошибок. А Филонов провалился.

 

И.В.-Г.: Был ли какой-то комплекс неполноценности у русских художников по отношению к западным?

 

Н.Х.: Ну, Малевич и Ларионов прекрасно знали себе цену, ничуть себя не принижали. Даже Гончарова себе цену знала, ей, конечно, до Ларионова далеко, но как женщина она феноменальна, и Розанова знала себе цену, великолепно была уверена в том, что делает, большая художница. Остальные дамы были уже не то - Попова, Удальцова, Степанова, - куда им! Попова очень жесткая.

 

И.В.-Г.: А Родченко?

 

Н.Х.: Вообще дрянь и ничтожество полное. Нуль. Он появился в 1916 году, когда все уже состоялось, даже супрематизм. Попова и Удальцова все-таки появились в 1913-м, Розанова в 1911 году. А он пришел на все готовое и ничего не понял. Он ненавидел всех и всем завидовал. Дрянь был человек невероятная. Малевич и Татлин относились к нему с иронией и презрительно - он для них был комической фигурой. Лисицкий о нем ничего не высказывал, но тоже относился к нему презрительно, а Родченко ему страшно завидовал и ненавидел. Родченко сделал Маяковскому кучу чертежных обложек, а Лисицкий сделал одну (вторая плохая) для «Голоса» - разве у Родченко есть что-то подобное? Малевич сделал белый квадрат на белом фоне, а этот сразу черный квадрат на черном фоне - это сажа, сапоги. Когда он начал заниматься фотографией и фотомонтажом, на Западе уже были замечательные мастера - Ман Рей и др. Лисицкий уже следовал за Ман Реем, но не хуже. То художники были, а у этого фотографии - сверху, снизу - просто ерунда. Я считаю, что такого художника не было. Его раздули у нас и на аукционах. Семья его всячески раздувает - дочь, муж дочери. Внук, искусствовед под фамилией Лаврентьев, восхищается дедушкой - это семейная лавочка.

 

И.В.-Г.: Каково место Филонова в русском искусстве?

 

Н.Х.: Он не живописец, поэтому и провалился в Париже. Лисицкий тоже не живописец, но его космические построения заставили парижан отнестись к нему милостиво. А Филонов для них, наверно, что-то немецкое - экспрессионизм. Он феноменальный рисовальщик - невероятный. У него была такая маленькая работа, два мальчика в Гренобле, он потом ее раскрасил и испортил. Он вообще раскрашивал, он считал: главное - нарисовать, остальное приложится. Там были изображены два маленьких заморыша с чахоточными ножками. Гольбейн так бы не нарисовал. Он был маньяк, безумное существо, считал, что главное нарисовать, остальное все приложится.

 

И.В.-Г.: Вы с ним общались?

 

Н.Х.: Он даже написал обо мне в своем дневнике, о том, как мы с ним разговаривали. Я помню, последняя встреча была очень страшная. Его жену разбил паралич, она не выносила света. Они жили в общежитии на Макартовке. Мы стояли в коридоре и разговаривали, и вдруг она закричала диким голосом, и он пошел к ней. И, представляете, он умер от голода в блокаду, а она пережила его. Он сам себя изнурил голодом. Его жена была старше его на 25 лет - рыжеватая, милая, опрятная и очень гостеприимная женщина. Я пришел к ним, она спекла какой-то пирожок к чаю. Филонов сидит, не ест. Я ему говорю: «Павел Николаевич, что же вы?» - а он: «Я не хочу сбиваться с режима». Кроме того, была клюква с сахаром, она тогда стоила очень дешево и считалась немыслимым витамином. Он сказал: «Никому не говорите, что это целебная штука. Сразу все расхватают» - какой благоразумный! А у него на табак и на черный хлеб только и было - так он и жил. Сам был похож на своих персонажей: руки костистые, глаза маниакальные, очень слабый такой, волевое, одержимое существо. Сумасшедший, безумный маньяк. У него был один рисунок, почти беспредметный, колесообразные формы и конструкции. Даже невероятно, что человеческая рука такое могла сделать.

Филонов ценил Крученыха, хотя он был ему чужой. Крученых заказал ему рисунки к Хлебникову, и Хлебникову эти рисунки очень понравились. Вообще Филонов был любимым художником Хлебникова. Он написал портрет Хлебникова, и этот портрет пропал. Он, вероятно, отвез его семье в Астрахань, а там не ценили нового искусства. Семья Хлебникова все время жаловалась, что ему каждый месяц надо посылать деньги. Жуткая семья была, ничего не понимали, не ценили его, ни с каким Рембо не сравнить. Было такое его стихотворение, у меня полный текст выписан, рукопись, которую я видел у Митурича, он мне показывал, пропала. А он мог только писать. Это был такой вулкан, этот небывалый гений с того света, сравнивать с ним кого-нибудь просто смешно, человек с космическим сознанием.

 

И.В.-Г.: А как возник Филонов?

Н.Х.: Он учился в Академии художеств и был там чужой совершенно. Совершил долгое путешествие по Европе - пешком, денег у него не было. Был во многих музеях. Ранние его вещи были странные, символические, сновидческие. Рисовал он в Академии так, что старик Чистяков обратил на него внимание. Он у него не учился, но тот приходил в его класс и спрашивал: «Что нарисовал этот сумасшедший Гольбейн?» Его работы были в Русском музее, а потом их отдали сестрам. У них были две маленькие комнаты, а работы огромные, накрученные на валики. Ходить там было негде, а музей брать не хочет. Тогда я пошел на страшную аферу. Я сговорился с ЦГАЛИ, чтобы они забрали все вещи, и они согласились. Тогда я пришел в администрацию Русского музея и сказал: «Через день работы уедут в Москву. Как это глупо, художник всю жизнь был связан с Ленинградом. Почему его надо отдавать в архив, где его заморозят, никто его никогда не увидит, а потом вам же это отдадут на хранение». В общем, я их уговорил, и работы не уехали в Москву.

Я взял несколько вещей, устроил выставку в Музее Маяковского, а потом вернул. У него были две сестры. Старшая, хорошая, умерла, и осталась страшная дрянь и ханжа Евдокия Николаевна. Она написала потом воспоминания, где обо мне нет ни одного слова. Но у меня есть ее письмо, где она пишет, что я смог устроить выставку тогда, а она думала, что выставку Павла Николаевича удастся устроить только через 50 лет. Потом часть вещей эта сестра продала иностранцам и Костаки - эта чудная, верная сестра. В Финляндию должны были быть вывезены 15 вещей, которые могли быть куплены только у нее. Картины разрезали на мелкие части, чтобы потом склеить. Но их накрыли, и это не удалось. Я сказал Евдокии Николаевне, что она торговка и дрянь, и она меня круто возненавидела.

 

И.В.-Г.: Николай Иванович, вы считаете Кандинского русским художником?

 

Н.Х.: Немецкий, абсолютно ничего общего не имеющий с русским искусством. Его ранние лубки мог нарисовать только иностранец, с полным непониманием. Но это ранние вещи, а как живописец он сформировался в Германии под влиянием Шенберга. Это музыкальная стихия, аморфная, а русское искусство конструктивно. Поздний Кандинский конструктивен, но он потерял себя, он хорош именно музыкальный, аморфный. Кандинские были поляки и Россию ненавидели. Он родился здесь, и мать его была русская. Но дома разговаривали по-немецки - лепет его был немецкий. Недаром он уехал в Германию еще в XIX веке. Он был там главой общества художников, а потом, после Blaue Reiter, стал совсем сверхгенералом. А в Россию он приехал во время Первой мировой войны, а потом застрял надолго в Швеции. Он не хотел оставаться в Германии, которая воевала с его родиной. Он был благороднейшим человеком. Но здесь он был абсолютно чужой, и все левые совсем не замечали его присутствия. У него не было здесь учеников. Он был здесь иностранец. Малевич мне про него кисло сказал: «Да, но он все-таки беспредметник». Больше того, он первый беспредметник был, но он ведь весь вылез из фовизма, через кубизм он не прошел, поэтому он не конструктивен и не имеет ничего общего с русским искусством. Возьмите кусок живописи фовизма (Ван Донгена, раннего Брака, кого хотите), отрешитесь от предмета, и вы увидите, что все эти яркие контрастные гаммы Кандинского, вся эта цветовая система идет от фовизма.

 

И.В.-Г.: Николай Иванович, что для вас сейчас самое главное в искусстве XX века?

 

Н.Х.: Величайший Хлебников - это такое уникальное явление, равного которому нет в литературе ни одного народа, такие поэты рождаются раз в тысячу лет. В искусстве одного назвать невозможно, как живописца я больше всего люблю Ларионова. Малевич, конечно, цветописец. Татлин все-таки вышел из искусства, в живописи он не может состязаться с Ларионовым, все-таки не дотягивал. У него одна вещь висела в квартире - «Яблоневый сад» Ларионова. Он мне говорил: «Видишь?» - «Вижу». Ну, конечно, Ларионов, Татлин, Малевич - главная тройка русская.

 

И.В.-Г.: Николай Иванович, а как вы пришли к Хлебникову?

 

Н.Х.: Я был лефовец, был связан с футуристами. Хлебников был для нас первым номером. Потом он очень плохо издан был. Я был занят текстологией, мне хотелось перевести его на русский язык. Он так искажен в пятитомнике, что там нет ни одного правильного текста. Моя цель была собрать неизданные тексты и дать установку для будущего полного собрания сочинений, которое, кстати, до сих пор не издано. Вышел сейчас толстый том - это ужасный хлам, чудовищная работа. Там такой Парнис, этот аферист вовлек в эту историю все-таки лингвиста Григорьева, который опозорил себя, потому что это чудовищное издание вышло через много лет после пятитомника Степанова, но через столько лет надо было приступить к изданию во всеоружии, умея и имея возможность исправить все ошибки Степанова. А они их повторили. Они пишут в предисловии, что это дело будущего. Но сейчас, через шестьдесят лет после издания, будущее уже настало. Так что это спекуляция на юбилее. К юбилею, кроме этого тома, вышло еще несколько мелких книжек Хлебникова, все они никуда не годятся. Это все спекуляция.

 

И.В.-Г.: Почему это происходит?

 

Н.Х.: Это требует адской текстологической работы, кроме меня ее никто не в силах сделать. Я работаю над этим много лет, но мне не дали возможности издать. Издательства не шли на мои условия, хотели издать что-то для читателя, а я хотел, чтобы вся моя текстологическая работа была видна. У меня готова вся хлебниковская текстология. Вы видите все эти папки - это все хлебниковская текстология. Не установлены правильные тексты, текстологическая работа требует громадного знания материала. Но я боюсь, что мне не суждено это увидеть изданным. «Хлебников, он такой сложный, в нем есть всё», - сказал мне Мандельштам, прощаясь, когда он уезжал от меня в последний дом отдыха, где его арестовали. Я ему тогда дал почитать том Хлебникова. Потом, в 60-х годах, мне попалась книга Веберна о Бахе, где он сказал: «В Бахе есть всё». Это, конечно, разобщено во времени, но правильно.

 

И.В.-Г.: Тогда были такие духовные величины, как Хлебников, Маяковский, Пастернак. Как произошло, что взяли Ахматову, эту прекрасную эстетическую камерную поэтессу, и канонизировали ее?

 

Н.Х.: Но она все-таки большой поэт, хотя я ее не люблю. Когда мы с ней познакомились и подружились, она мне сказала: «Я всегда мечтала дружить с человеком, который не любит моих стихов». А потом эта наша любовь к классикам, юбилярное литературоведение, канонизация - это возникло только в наше время, раньше такого не было. Наука тоже подгоняется. Юбилеи, симпозиумы, книги издаются. Создают такой олимп культуры. И характерно то, что это в период страшного одичания, - раньше так с культурой не возились. А Мандельштам - камерный поэт, его называют великим не по чину. Он гениальный человек, но не великий поэт. Признак великого поэта - диапазон, которым Мандельштам не обладал. Хлебников и Маяковский - вот великие поэты.

 

И.В.-Г.: Но канонизировали именно Мандельштама?

 

Н.Х.: Да. Называют великим поэтом совершенно не по чину, я бы сказал. Он гениальный человек был, но поэт камерный, мало написавший, вроде Тютчева. Уже Фет больше написал. Американцы сделали из него Брокгауза и Ефрона, четыре тома, пять томов и тут хотят это воспроизводить - он весь помещается в одном не очень большом томе.

Я вообще против учреждения обществ памяти Малевича, Хлебникова, Мандельштама и других - это спекуляция, учредители хотят объездить мир, а Малевич и Хлебников обойдутся без них, их прославлять не надо.

 

В.-Г.: Как повлияла на современную русскую литературу и культуру реанимация произведений
и авторов, которые исчезли насильственным путем или ушли в эмиграцию?

 

Н.Х.: Что значит возвратить? Для чего возвращать - чтобы ознакомиться? Та интеллигенция, которая как-то выжила, и так все знала. В этом массовом возвращении есть какая-то глупость - в каждой пошлой статье, например, теперь цитируют Бердяева, которого после этого читать можно перестать. А Бахтин, без которого ни одна глупейшая статья теперь не обходится. Набокова у нас раздули без всякой пропорции. Он ничего общего с Россией не имеет, в послесловии к «Приглашению на казнь» он ругает русский язык. Зачем ругать свой родной язык, чтобы возвеличивать чужой? В том же послесловии он говорит, что он не читал Кафку (значит, читал), только до Кафки ему, как до неба, тот великий, а вы прочтите стихи Набокова - это же графомания и бездарность. Конец «Приглашения на казнь» Набоков украл у Платонова из «Епифанских шлюзов», там с гомосексуализмом и вообще. Но это и у Платонова плохо, портит ему всю вещь, вот Набоков и полакомился.

 

И.В.-Г.: Каково место Платонова в современной литературе?

 

Н.Х.: Ну, его знали и раньше. Я эту прозу читать не могу, там слишком много суемудрия, «естественного мыслителя» слишком много. Но человек он был замечательный и мудрый. Я виделся с ним только один раз у своего приятеля - писателя Фраермана. Платонов пришел туда, они вместе какую-то халтурную пьеску написали. Ему нечего было есть, он был в полном загоне. Мы перекинулись несколькими словами, и вдруг он сказал: «Давайте выставим Рувима и будем с вами водку пить». Он открыл дверь и вытолкнул на площадку Рувима, который ушел. Мы пили водку и разговаривали о Евангелии. Он мне сказал, что хочет написать рассказ о мальчике-абиссинце, предке Пушкина. Когда его увозили, то сестра этого Ганнибала долго плыла за кораблем - такая черная русалка, - это его поразило. А я ему сказал, что об этом же Тынянов хотел написать, он очень удивился - такое совпадение. О Платонове всегда легенды рассказывали. Мне он очень понравился, человек он был очень незаурядный. Я был свидетелем одной сцены в редакции журнала «Литературный критик», который тогда был либеральным, и Платонов писал для него статьи под псевдонимом Человеков. Был такой мутный аферист Дмитриев, принадлежал даже к молодым опоязовцам, собирал, кажется, автографы, потом был в ссылке одно время, потом сгинул, исчез, как привидение. Так Дмитриев рассказал, что он встретил Платонова и тот ему жаловался, что не может писать, что его не печатают, и это было рассказано в присутствии Платонова, который вышел в другую комнату и сказал, что он никогда не видел этого человека и не знаком с ним, и того с позором выгнали.

 

И.В.-Г.: А вы работали с Крученых?

 

Н.Х.: Мы дружили сорок лет, бесконечно ссорились и не могли расстаться друг с другом. Очень дружили.

 

И.В.-Г.: Как так получилось, что все пророки остались, а такие люди, как Бунин, Горький, Ходасевич, уехали?

 

Н.Х.: Ну, вот Ахматова могла уехать и не уехала. Настоящему поэту нужен воздух бедствий, из-за этого она прокляла эмиграцию. Она принципиально не хотела уезжать, у нее стихи есть об этом. А Флоренский даже служил им, он работал в Госплане. Он ездил с Дзержинским в одной машине, и тот отворачивался, когда этот крестился на церкви. Он был, кроме того, удивительный математик, но они его не пощадили, расстреляли такого умного человека, который им служил, потому что принципиально не хотел покидать родины.

 

И.В.-Г.: Что вы думаете о будущем культуры вообще и русской в частности? Или начало XX века закрыло на долгие годы возможность второго взрыва культуры?

 

Н.Х.: Во всяком случае, второго такого расцвета быть не может. Сейчас кое-кто пытается назвать начало века Серебряным веком русской поэзии. Это миф, выдумка, очень глупая. Это определение принадлежит поэту-символисту Пясту, который применил это к поэтам второй половины XIX века - Фофанов и другие. Это был упадок поэзии, до символизма, после 60-х годов. Были, конечно, явления замечательные, как Случевский, но пушкинский и некрасовский - разночинский - периоды поэзии были сильнее. Он и придумал название: серебряный - это все-таки не золотой. Потом это подхватил Сергей Маковский, который выпустил свои воспоминания в эмиграции. И так как сам он был поэт второстепенный, то перенес это на поэзию XX века, которая была самым настоящим золотым веком русской поэзии начиная с символистов, акмеистов, футуристов и обэриутов, которые состоялись невероятно каким образом, - неслыханный, небывалый расцвет русской поэзии, которого не было даже во времена Пушкина.

И.В.-Г.: В чем невероятность появления обэриутов?

 

Н.Х.: Осуществилось целое важное течение в русской культуре, а ведь их никто не печатал, самиздата не было, никаких распространений рукописных не было. Кроме Олейникова, самого неинтересного из них, потому что он все-таки юморист, хотя Л.Гинзбург его переоценивала. Он ходил в списках - «Муха» и все такое; прелестные стихи, но он не обэриут был. А они реализовались, несмотря ни на что. Введенский халтурил в детской литературе: ужасные книжки писал, хороших очень мало. Был картежник, игрок, ему нужны были деньги, и он дико халтурил, но не в поэзии. А Хармс, кажется, написал всего шесть детских книг, и очень хороших, - он не любил этого, но не мог писать плохо. Маршак придумал издавать своего рода комиксы - пересказывать классиков для детей, как, например, Рабле - зачем детям Рабле? Но Заболоцкий пересказал и Рабле и книжку такую выпустил. Маршак был делец и никакой не поэт, и все это чепуха. И вот Хармсу предложили пересказать «Дон Кихота». Я жил тогда у Хармса, он должен был пойти заключить договор. Мы договорились после этого встретиться, чтобы пойти обедать. Я спрашиваю у него: «Ну как, заключили договор?» Он отвечает: «Нет». - «Почему?» - «Знаете, на Сервантеса рука не поднимается».

 

И.В.-Г.: А что за человек был Хармс?

 

Н.Х.: Ослепительный! Непредсказуемый волшебник. Я видел многих замечательных людей, но он у меня на первом месте. Он был сама поэзия.

 

И.В.-Г.: Вы читали воспоминания Е.Шварца?

 

Н.Х.: Абсолютно не интересно. Евгений Львович был дурак, пошлятина, буржуазный господин. Я вам расскажу про него историю. Он дружил с Олейниковым, они вместе в «Детгизе» работали. Но Олейников над ним всегда издевался, дружески. И вот приехала какая-то актриса, которая пригласила к себе в номер гостиницы Олейникова, Хармса и меня. Олейников говорит: «Надо Шварца прихватить». Евгений Львович был очень польщен - для нас это было чепухой, а он очень любил все такое, он очень хотел пойти с нами в гостиницу. По дороге Олейников нам говорит: «Молчите и не говорите ни слова». У нас все время были разные мистификации, весь этот алогизм был перенесен на быт. Это была бытовая фантастика - с утра до вечера: дразнили, мистифицировали, иногда разговаривали за выдуманных людей. Так вот, приходим, выходит Евгений Львович, на одной щеке еще не смытая мыльная пена. Олейников говорит: «Евгений Львович! Мы никуда не идем, все перенесено». Он даже поперхнулся! «Вы сами куда-то собрались?» Он: «Да, то есть нет, то есть да!» Мы идем обратно, оставив совсем обалделого Шварца, а Хармс начинает разыгрывать Олейникова, уступать ему на каждой площадке дорогу и называть Надеждой Петровной - тот сам был болезненно самолюбив и не любил, когда над ним подтрунивают.

Шварцы были ужасные вещелюбы, собирали фарфор, всякую рухлядь. Хармс очень бедствовал, почти ничего не зарабатывал. Его тетка принесла ему сундучок, который раньше принадлежал ее мужу, бывшему капитану дальнего плавания. Там было много китайских и японских вещей, аметисты в серебре - целый сундучок. И вот к нему пришел Шварц с женой, а он набил мне всем этим карманы и говорит: «Вот видите, тетушка подарила мне, а я подарил это Николаю Ивановичу». А те бесились - по логике, он им должен был что-нибудь подарить; довел их до белого каления.

Сам он был человек бескорыстный, настоящий инопланетянин. Такие люди, как Хармс, рождаются очень редко. Введенский тоже был замечательный человек. Его «Элегия» - это гениальное, эпохальное произведение. Он был непутевый, распутник, безобразник, никогда не смеялся, улыбался только.

 

И.В.-Г.: А Заболоцкий?

 

Н.Х.: Ну, Заболоцкий был другой, более рассудительный. Потом их альянс как-то распался. Я помню, он пригласил нас - Хармса, Олейникова и меня - на свое тридцатилетие. А у него была жена, та, которая осталась его вдовой, хотя и бросила его незадолго до того, как он вернулся из лагеря. Она была тогда совсем молоденькая и страшно крикливая - мы ее все ненавидели. Он ее куда-то отослал и устроил такой мальчишник. В доме была только водка и красная икра. Но, когда мы проходили мимо коммерческого магазина, Олейников сказал: «Вот хорошо бы нас на ночь сюда». И мы, напившись, спорили об искусстве. Хармс нарочно называл скучнейшего немецкого художника XIX века (сейчас не помню какого) лучшим художником мира, уверял, что он гений. Все это закончилось дракой. Мы швыряли друг в друга подушками, а потом этот спор об искусстве решили закончить в Русском музее. Утром, после бессонной ночи, мы пошли туда, смотрели там Федотова, художников первой половины XIX века. Там был смежный зал с огромным дворцовым зеркалом. Кто-то сказал: «Боже мой, что за страшные рожи!» Я ответил: «Это мы».

 

И.В.-Г.: Николай Иванович, кто был для обэриутов «главными» поэтами в русской поэзии?

 

Н.Х.: Главное было - отрицание всей предшествующей поэзии. Они ведь были совсем другие - это алогизмы и вообще совершенно другая система. Хлебникова они, конечно, ценили, некоторые бурлескные вещи вроде «Шамана и Венеры», «Маркизу Дэзес». Я сказал Ввведенскому: «Вы аристократического происхождения, вы происходите от «Маркизы Дэзес», он сказал: «Да».

Но ближе им был все-таки Крученых, они его очень почитали, особенно Введенский. Он знал, что я дружу с Крученыхом, и попросил его с ним познакомить, сам не отваживался прийти к нему. И вот весной 1936 (?) года мы пошли с ним к Крученыху. Крученых знал, что есть такие обэриуты, но вел себя очень важно, что ему было не свойственно. Но странно, что такой наглец и орел-мужчина, как Введенский, вел себя как школьник. Я был потрясен, не мог понять, что с ним случилось. Введенский прочел не помню какое, но очень хорошее свое стихотворение. А потом Крученых прочел великолепное стихотворение девочки пяти или семи лет и сказал: «А ведь это лучше, чем ваши стихи». И вообще он был малоконтактен. Потом мы ушли, и Введенский сказал мне грустным голосом: «А ведь он прав, стихи девочки лучше, чем мои». Надо знать гордеца Введенского, чтобы оценить все это.

 

И.В.-Г.: Николай Иванович, за вами не появилось следующее поколение? Потом была пустыня?

 

Н.Х.: Абсолютная пустыня - и в ней отдельные отшельники! Были небездарные люди, в конце концов, что такое искусство? - что рубль, что пятак - были бы настоящие! Пятаки были, их презирать не нужно, но погоды они не делали. Это не было новым течением, а в XX веке все приходило течениями. Были отдельные способные люди.

 

И.В.-Г.: Распался круг?

 

Н.Х.: Да ничего не было - был Союз писателей, просто служащие, бюрократизм пронизал все и вся. Оглядки, цензура, да и сами занимались цензурой. Только бы не проглядеть. Талантливые люди были менее талантливы, чем могли быть.

 

И.В.-Г.: А в шестидесятые годы появившееся новое послесталинское поколение имело что-то общее 
с вашим по культуре и по таланту?

 

Н.Х.: Мне кажется, ничего крупного по-настоящему не было, явления не было. Того не переплюнули. Конечно, были люди, которые имели отношение к прошлому и что-то пытались сделать. Были все-таки талантливые люди. Но такого количества стихопишущих графоманов, как в России, нет нигде, и это совершенно часто затемняет картину.

 

И.В.-Г.: То есть в шестидесятые годы ничего нового не появилось?

 

Н.Х.: Ничего равноценного тому, что было. Недаром возник такой культ Малевича. Новые должны были отрицать и Малевича, и Татлина - гнать их к чертовой матери! Моя дружба с Хармсом окончательно закрепилась, когда мы были у моего друга Вольпе в квартире Чуковского. Сначала мне в другой комнате Маршак морочил голову, потом мы вышли, и Вольпе мне с возмущением говорит: «Вот Даниил Иванович утверждает, что Блок никуда не годится!» Вольпе занимался символизмом, обожал Блока. Я говорю: «Так что ж вас удивляет? Не отрицая, ничего нового создать нельзя». И Хармс мне подмигнул одним глазом. Так началась дружба.

 

И.В.-Г.: Так вы считаете, что не только не произошло взрыва, но они взяли на вооружение то, что произошло в начале века, и это окончательно их нивелировало?

 

Н.Х.: Конечно, но, с другой стороны, это понятно: многого не знали, жажда узнать - в этом ничего плохого нет. Не стали большими поэтами, зато появился целый слой грамотных людей. Ведь вот обэриутов мало знали в их время. Это ведь редчайший случай - реализовалось целое течение, не напечатав (кроме Олейникова) ни одной строчки.

 

И.В.-Г.: Но на следующие поколения именно обэриуты оказали самое большое влияние?

 

Н.Х.: Потому что они были последним великим течением, а потом, наше время такое дыр-бул-щирное, что система обэриутов - это эпохальная тенденция. Установка дана, ключ ко времени. А еще раньше - Крученых. Это еще Гиппиус поняла, хотя и ненавидела, и в 1917 году написала: «Есть формула - дыр-бул-щир»!

Январь 1991 года, Москва. «Зеркало» №131, 1995

30  ​​​​ ТВ: Карибское море. Луна и весь космос влияют на кораллы. Интересно, что море предстает огромным музеем.

 

Виппер. Введение в историческое изучение искусства. Москва, 1985.

 

«История средних веков» Васильева.

 

850 год: образование Великой Моравской державы.

 

850-910 - годы опасного для Европы единства славян. Державу разнесли венгры (битва при Братиславе). ​​ 

 

1018: конец Великой Болгарии.

 

31  ​​ ​​ ​​​​ С утра так много мыслей, так ясна божественность мира, что переполнен благодарностью.

Неужели живу?

Неужели дышу?

 

Может, верну занятия лыжами и шахматами.

 

Парность смертей.

Блок - вскоре после Гумилева, Даль - через восемь месяцев после Высоцкого, моя мама - после моего папы.

Одна смерть тащит другую.

Память убирает промежутки между смертями.

 

Но есть ответ в моих стихах тревожных:

Их тайный жар тебе поможет жить.

 

И опять я пришел за помощью к этому тайному жару искусства.

 

Февраль ​​ 

 

1 ЦДХ: выставка Романовича и Древина.

Огромное событие. По такой живописи надо судить о нашем прошлом, а не по толпам поделочников. Визионерство Романовича касается чувств. Потом забываешь даже сам его образ: настолько он древний, выстраданный.

 

У Древина - странное, завораживающее сочетание красок. Все, что видишь на его картинах, вроде бы, неправдоподобно, но все расцветает в твоей душе.

 

Стали обсуждать с Олегом, какой могильный памятник поставить мне на истринском кладбище.

Я предложил такую надпись:

«Палачам - от своей жертвы».

Но сын внес важную поправку: надо, чтоб моя статуя была непременно с голой попой.

 

Те улыбки, что вижу, бродят где-то далеко, пока, наконец, не попадают в мое сознание. ​​ Значит, моя улыбка – образ?! Ведь тоже происходит со всеми любимыми картинами. Просто смотрю на нее ​​ и только с годами убеждаюсь, что она поселилась в моем сознании и меняет меня.

2  ​​ ​​ ​​​​ Том четвертый Лосева: Аристотель.

 

«В любой области, где существует ступенчатость, высшее и низшее в отношении совершенного необходимо должно существовать и просто совершенное. Существует так же и всесовершенное бытие, и оно должно быть божественным».

 

В 348 году до н.э. умирает Платон, и Аристотель преподает в Ассосе (город в современной Турции).

 

Аристотель:

 

«Должна быть вечная, неподвижная сущность».

 

Так эллинизм предсказывает Творца.

3 «Прекрасное - то, что, будучи желательно ​​ само ради себя, еще и заслуживает похвалы, или, что, будучи благом, приятно потому, что оно благо».

Витиевато, но верно. Высокий, прекрасный идеал античности.

«Никогда душа не мыслит без образа».

 

Люда продала картину Рыбченко; теперь ​​ месяц продержимся. Все же ощущение утраты ее мучает: так дешево продать подаренное полотно!

4  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Стихи ​​ Александра Волкова, ​​ посвященные «Бухаре»:

 

Скрипы арбы на извилистых улицах.

Стадо баранов под арбами крутится,

Пыль и шелка Бухары!

Крики мальчишек в чуплашках

с корзинами.

Свисты погонщиков, вопли ослиные.

Пыль и шелка Бухары!

 

Втиснулись клином верблюды горбатые.

Сбоку идут каравановожатые,

Пыль и шелка Бухары!

 

Звоны пиал в чайхане разливаются,

В пыль дым чилима спиралью врывается,

Пыль и шелка Бухары!

 

Девушки с визгом кричат за дувалами,

В щели впиваются лица их алые,

Пыль и шелка Бухары!

 

А старые люди листают страницы,

И стих из корана в ​​ губах ​​ шелестится,

Пыль и шелка Бухары!

 

Высокий идеализм.

5 Неделя ​​ высокой моды в Париже.

Лагерфельд и Ив Сен-Лоран.

Каждое платье - музейный экспонат. Ведь жизнь - это Музей. Вот он создается на наших глазах.

 

Да, мода искусственна и ложна, но она играет важную социальную роль.

Так ее описывает Музиль в романе «Человек без свойств»:

 

«Крайне  искусственное состояние сознания  дает  человеку  возможность  ходить  выпрямившись  между кружащимися звездами и позволяет ему среди почти  бесконечной  неизвестности мира с достоинством прятать руку за борт  сюртука  между  второй  и  третьей ​​ пуговицами».  ​​​​ 

Что еще, кроме моды, может представить красоту в реальной жизни? Все же красота искусства часто недоступна, часто требует высокого строя мыслей.

6  ​​ ​​ ​​​​ На аукцион нагрянул Шемякин и изъял подделки под его картины.

 

«Фольклор в Ветхом Завете» Фрейзера.

7 Радость в ​​ музее: банк дал деньги в долг на отопление музея.

Мерси боку.

Увы, у Министерства Культуры денег нет.

Свободы музею тоже не дадут: не дадут самим заработать деньги, допустим, с продаж картин, - так что бедность обеспечена.

Что ж, на войну деньги есть, а на культуру нет.

Обычная ситуация, обыкновенная история.

 

9 Эрмитаж выставил из своих фондов «перемещенные ценности Beutekunst»: 74 полотна импрессионистов из немецких собраний.

Вот и всплыл 1945-ый!

Что там еще в запасниках наших музеев?

Хоть вопрос о реституции (возвращении в Германию) и закрыт Думой, все понимают, что так просто это не обойдется.

Общий голос нашей общественности (организованного большинства) уже слышен:

«Мы это завоевали, это - наше».

 

С точки зрения познавательной такой растущий ребенок, как мой сын, бесконечно интересен.

Но, конечно, я не должен стал летописцем трудностей его роста: это могло бы ему повредить в будущем.

Этот дневник все же призван отразить мое стремление к божественному, а уж потом полноту жизни.

Если есть во мне искра божья, читатель заметит ее в этих строчках.

Ему не так интересно, писает мой сын в кровать или нет, ему интересен сам дух и смысл человеческого существования в это время: в конце тысячелетия.

Не знаю, что я передал в дневнике, но старался донести до потомков именно это. ​​ 

10  ​​ ​​​​ Эпизод в Стамбуле с желтой сумкой: она осталась брошенной на полу, но, когда я ее подобрал, то я догадался, что, возможно, я ее украл.

Как было б приятно, если б на почте какой-то служащий сказал:

«Эта сумка не ваша!». ​​ 

Но никто ничего не сказал, я ушел. Погулял с ней пару часов, и убеждение, что украл, выросло.

Вот что значит вещь!

Она просто желтеет на полу, жалкий, скомканный комочек, - и вот она ​​ - совсем другая: она распрямляется, ​​ когда ты идешь с ней по городу, она обличает твою бедность, она требует, чтоб ты ее постирал.

Так Матисс сказал: «Яблоко, которое я ем, - совсем не то, которое я вижу».

​​ 

А что сказал Ромер о цвете в кино?

«Для Ван Гога, Сезанна или Матисса небо было голубого цвета еще до того, как оно стало небом».

Есть и внутренний, внедренный цвет, что принадлежит тебе еще до твоего рождения. У этой сумки желтизна именно такая.

Теперь и сумка, и ее желтизна - в шкафу; в ней хранятся мои брюки. Иногда сумка наполняет желтизной всю комнату, и я жалею, что не оставил ее в Стамбуле.

Зачем я пустил сумку в мою жизнь?

Зачем принес часть Стамбула в мой дом?

12  ​​ ​​​​ «Немецкая волна» ​​ напомнила о бомбардировке Дрездена союзниками.

Было убито 35 тысяч.

15 Шефер Schaeffer:

«Спекулятивная (умозрительная) теория искусства заношена до дыр».

 

Используется выражение «use ​​ jusqu'a ​​ la ​​ trame ​​ сильно потёртый, поношенный».

Еще одна его книга: «Искусство современной эпохи age».

16 Вроде бы, музей нашел какого-то спонсора, что немного утешило Люду. Но при чем тут спонсор, этот деньгодатель, если музей - государственный? ​​ 

 

Шефер: ​​ «Кант выдвигал ​​ privilegie автономию, основанную на глубоком ​​ intime чувстве, тогда как Юм предпочитал класть в основу нормативный характер явлений, основанный на интеллектуальной культуре».

 

Intime = глубокий, составляющий сущность;

sens intime ​​ = сознание;

structure intime ​​ = внутренняя, истинная структура.

J'ai la conviction intime de... = ​​ в глубине души я убеждён, что... ​​ 

 

Шефер: «Для юного Ницше и юного Хайдеггера современная эпоха - эпоха отчуждения».

Правда, alienation - это не только ​​ отчуждение, но и безумие.

Прямой путь от Ницше к Камю.

 

Новалис: Erkenntnis des Grundes, познание основания.

 

Фихте: ​​ Grund der Erkenntnis, основание познания.

Но само слово ​​ Erkenntnis - очень емкое. ​​ «Познание, сознание, накопленный опыт; научные выводы, ​​ приговор, судебное решение».

17 Винкельман и юный Шлегель: надо имитировать искусство древних, потому что их поэзия является совершенным природным «организмом». Поразительно здесь звучит именно слово «организм»: так искусство предстает живым существом.

 

Один раз стоит упомянуть частую пытку жены: ей приходится регулярно ездить в Москву на музейном ужасном транспорте. То есть хорошая машина - для начальства, - а сотрудникам хватит и раздолбайки. Так, бедная, надышится бензином, что кружится голова.

 

Гефтер. Бывший диссидент, в 1993-ем он попал в правительство. ​​ 

Кажется, он философ.

Философ в правительстве – это рекомендация самого Платона.

 

И премьер, и президент поддержали идею Солженицына о местном самоуправлении. Правда, писатель хочет ​​ пойти дальше: вернуться аж к земствам. Дать бы такого «самоуправления» ​​ Истре, так первое, чтоб они сделали, это передали бы Музей Новый Иерусалим  ​​​​ церкви.

18 Шефер стал говорить о Гегеле - и я вспомнил, как часто натыкался на этого мыслителя. Столько читал его эстетику, так пытался понять его. Не напрасно? Не напрасны все эти усилия юности?

 

Но образы реальной жизни? Насколько они художественны?

Олег вдруг сказал за столом:

- Ельцин думает, что мы сдохли, а мы пируем.

 

Ну да, сегодня же праздник. Он любит повторять:

- Мы вымрем, как динозавры.

 

Это плохо. ​​ Накрученные дети!

 

Любимое стихотворение Олега я сочинил мимоходом:

 

Простите, что порою

Штаны мои с дырою.

 

20 Книга Шефера так ​​ и не стала событием! Какая-то отсебятина.

«Schopenhauer, conclut que, tout compte fait, l'art est une consolation, un Trost, plutot qu'une incitation a la negation de la vie.

Шопенгауер, заключивший, что, в общем, искусство – это, прежде всего, ​​ некое утешение («утешение» дано и на немецком), - и лишь потом оно толкает к отрицанию жизни».

Incitation ​​ = возбуждение, подстрекательство, побуждение, стимулирование.

В общем, мне надоели эти его умствования. И не то, чтобы Шефер был бездарен, но мне мало такого «голого» ума.

21  ​​ ​​​​ «И совлокутся, и будут нази...».

Моются в бане!

«И разденутся догола».

Этот кусок из Повести временных лет» всегда особенно смешил. Но откуда эта реакция на баню? Наверняка, ее приписывают апостолу, когда-то здесь бродившему и заложившему на тысячи лет вперед русские грады.

​​ 

«Планета мод». Вечное шевеленье в моде. Там нет «прогресса», зато столько нового, столько ответов за запросы повседневной жизни.

 

Валерию Волкову я случайно сказал о музее то, что должен был скрывать - и Люда справедливо изругала.

 

Скира, Фламмарион, «Портреты красивых женщин».

Не потому ли смотрю альбом, чтоб лишний раз увидеть ​​ «парижанку» из музея Анкары?

 

Новости ​​ музея: Комиссия по Делам Религии решила отдать не весь музей церкви, а пока только небольшую его часть.

Директором музея назначена - Невзорова!

По меньшей мере, странное назначение: дама лишена всякого практического смысла.

Будучи интеллигенткой, она обречена разваливать административную часть всего, чем она занимается.

Она - хранитель библиотеки. Это ее потолок. ​​ 

Ужасно, что все мужчины ей ​​ a priori заранее неприятны, она видит в нашем брате только жалких тварей.

При этом у нее есть друг, что, когда ему удобно, наезжает к ней и живет неделями.

 

Мы ожесточаем женщин, не предвидя, что они могут стать нашими начальниками.

Новое в музее: вывешивается стенд «достижений», обсуждаются новые приобретения.

 

Невзорова-матушка изобретает свой велосипед.

22  ​​​​ Просветитель Вайтхед. Довольно скучно. С уклоном в социологию.

 

«Lust an der Entkenntnis. Радость познания» Ницше.

 

Книга пророка Самуила, 2, 18, 9.

Волосы Абессала ​​ запутались.

«Als er unter einer Eiche (на осле) durchritt, verfing er mit den Haaren im dichten Geaest».  ​​ ​​​​ 

В Турции было ощущение, что я живу по Библии: проживаю ситуации,  ​​​​ уже смоделированные в Библии.

24  ​​ ​​​​ Ида выглядывает из прошлого, больше не терроризирует своей любовью. Она умирает, как моя мама, но она сама – в отличие от мамы - ничего не сделала, чтоб мы стали ближе друг другу.

Она - божий раб, и я, - но это и всё, что сближает нас.

И бесконечно много, и слишком мало, чтоб стать друзьями.

 

Почему она так и не любит Бога?

Я скорее простил бы все другие  ​​​​ недостатки.

Она всё чернеет, всё переполняется Смертью.

Точно то же было с моими родителями.  ​​ ​​​​ 

25  ​​ ​​​​ Мое первое путешествие, ​​ июль 1991, Берлин, плюс 30. ​​ Все смешалось и поплыло.

Результат первой встречи с Европой: ​​ я ясно понимаю, что более не превозношу женщин, но лишь уважаю их. ​​ 

Казалось бы, такой пустяк, да я-то потрясен.

 

Да! В этот день в Берлине все женщины были лишь сестрами, лишь изнывали от жары, как и я. ​​ 

Мне чудилось, небеса спустились на землю, - но это не стало поэзией и открытием, но лишь жалкой прозой.

 

Тут я и вспомнил, что я - только прозаик - и мне захорошело.  ​​​​ 

26  ​​​​ Что бы ни критиковал Явлинский, это убеждает, - но его идеи кажутся слишком красивыми, чтобы стать политическими. Или я плох, что не ратую за демократию любой ценой? Да потому что не ​​ верю в вывески, какими бы привлекательными они ни были.

 

Пуришев. Древнерусская монументальная живопись. Москва-Ленинград, 1941. ​​ 

Написать книгу об образах икон, раз эти образы живут в душе. ​​ 

Меня всегда смущало, что люди оказываются не на высоте своей национальной культуры.

Они не могут ее понять, потому что история делает слишком крутые виражи. Казалось бы, я сам прилагаю столько усилий, чтобы стать русским, но не получается ничего.

Или культура так сложна, так закодирована, что заранее обречена на непонимание?

 

Или хватит присутствия культуры? Я вот чувствую эти иконы рядом ​​ с собой, даже если их нет - может, тут спасение?

27  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Фразер рассказывает про миф о потопе у разных народов.

 

Мой Луций уже в конце брожения мифов, но именно потому остро чувствует их.

Кстати, и современный человек охмуряется самыми старыми, испытанными мифами.

 

У каждого поколения - своя теленаркота.

Во времена отцов напирали на «справедливость», - и это притом, что ее и в помине не было.

По мне, сейчас справедливости больше, а мифы лгут меньше. По крайней мере, не так нагло.

Именно растягивание создания образа на многие годы создает дыхание, мощь образа, наполняют его.

Как иначе воссоздать его иррациональную стихию?

28 ​​ А что на день рождения?

 

Март  ​​​​ 

 

1  ​​ ​​ ​​​​ Выставка графики ​​ Вячеслава ​​ Ивановича Павлова в музее Новый Иерусалим. ​​ 

Живопись (собственно, графика) Павлова мне близка, но она не поражает: это и не русское, и не европейское искусство, - но именно перекресток.

Или он «виноват» только тем, что не очень мне интересен?

 

Мне всех ближе, конечно, Ратнер Вячеслав Исакович, но он и самый странный в жизни.  ​​​​ 

2  ​​ ​​​​ Валерия Александровича Волкова нельзя любить как человека, потому что он понимает это как нечто само собой разумеющееся, зато его понимание цвета объективно притягивает.

Павлов - «общественник»; ​​ он, помимо прочего, еще и как рыба в воде в социальной жизни.

Вот и получается, что люблю не Павлова, ​​ а Тулуз-Лотрека.

Забавно, что больше разрозненных порывов Павлова понравились гобелены его жены Аллы: в них - и увесистость, и красота.

Кстати, Алла Шмакова - тоже член Союза Художников.

3  ​​​​ Собрание в музее Новый Иерусалим.

Страсти нешуточные.

Отсутствие Василия Фролыча бросается в глаза.

 

Черчилль – художник. Спасибо большое. Очень одаренный человек, но все грани таланта не стоит предъявлять миру.

 

Открытие старой Третьяковки – самое большое событие культурной жизни. Музей – прекрасен!! Оборудование, экспонаты – все блещет мощью.

 

Праздник: в честь грядущего 8 марта Люде Музей Новый Иерусалим  ​​​​ выдал 20 тыс.рб.

Это около пяти д.

4  ​​​​ Китайская косметология. Ишь, как! И тут первенство Европы оспаривается.

 

Так мучила ненависть ​​ к Турции в ​​ самой Турции.

Еще бы: приехал в еще одну Россию.

Да, мне показалось, Турция слишком утрирует недостатки России: тот же дух отрицания личной свободы.

Человек в поезде сел напротив меня, чтоб, чудится, растереть меня в пыль: так наваливался своей массой, - ​​ а другой орал вслед «Мистер». ​​ Будем бороться, господа! Я еще живой.

6  ​​​​ Апостольские путешествия Войтылы. Он сразу и прост, и величественен. На него хочется смотреть. Так и полагается Папе.

Когда вырвусь из железных объятий литературы, обязательно его полюблю.

 

Вера Макарычева сегодня очень мила. Так хорошо говорила! Может, и жалеет, что тогда в Лозанне меня вытурила.

Ей очень понравилась «Дева Мария».

Вот уж не думал.

Но это - только тень: уже на другой день она что-то дуется, уже орет, уже унижает.

Такая вот семейка Макарычевых. Моя проблема в том, что встретил семейство уже на закате, когда все отношения обострились и кровоточат. Вот и получается, что вместо добра получаю только сложности. И добро перепадает, но как-то бочком, украдкой. И - мне стыдно.

Не могу любить весь этот раздор, преследующий меня каждое мгновение.

 

Если б мог зарабатывать! Но раскаяние лишь чуточку мучает меня: я уверен, что все мои беды - в этом обществе, а не во мне. Или во мне? Люде обидно, что при моем знании языков не нахожу себе применения, - но я работаю себе дворником и, как ни странно, доволен.

8 ​​ Международный Женский день.

Хоть мой роман «Дон Жуан» свидетельствует, что мое отношение к ним, мягко говоря, сложное, я все же не могу их не уважать как товарищей по жизни.

Мы - друзья по реальности Realitaetfreunde.

Увы, не более того.

 

Агрессивность турецких женщин-полицейских. ​​ 

Мне все чудится, именно турецкие женщины - полицейские не дали мне доехать до Багдада.

Да! Агрессия женщин все еще в новинку.

Собственно, речь не идет о больших деньгах (их у меня просто нет), но именно об унижении.

Теперь, после Турции, все мусульманское настораживает. ​​ Немного же мне надо! Казалось бы, столь древняя земля, но ужасает то государство, те люди, что там нынче.

9  ​​ ​​​​ Сколько раз меня унижали женщины, работающие в Народных судах. Да, они вытряхивали из меня алименты, тут они по-своему правы, - но все равно больно. Чудится, она отбрасывает свои чары, сбрасывает эту человеческую кожу, облачается в змеиную - и уже со знанием дела жалит меня.  ​​ ​​​​ 

Так что сами женщины заставили не любить их.  ​​​​ 

Ужасна моя позиция!

Наверно, ​​ она бесчеловечна.

Но и мир жесток.

 

Еще томлюсь тоской желаний,

Еще стремлюсь к тебе душой.

И в сумраке воспоминаний

Еще ловлю я образ твой.

 

Эти строчки Тютчева живут, как и некий далекий неотразимый женский образ.

10  ​​ ​​ ​​​​ К большому юбилею 50-летия со дня конца Великой Отечественной Войны и Музей Новый Иерусалим  ​​​​ получил свой кусок: 1. 200. 000 на соответствующую тематическую выставку.

Что-то из этих денег пойдет и на восстановление собора, но - курам на смех!

11  ​​ ​​​​ Вернисаж у Люды. Заявляюсь с Олегом.

Редкий случай гармонии: и вино, и дружеские лица.

Музей Новый Иерусалим  ​​​​ в его красе. Так позабавило, что на этот раз удалось выпить.

Первый раз в таком музее.

Обычно все (вся жранина) сметается какими-то людьми, которых мало знают. Это каста: бродят с вернисажа на другой, «вернисажатся».

А ну-ка, выдам стишатку!

 

На вернисажах сердце бьется,

И звук бокалов раздается,

Всё бетербродится народ.

Форейтор тачку подает.

 

Сердечничает заливное,

Припоминается жаркое,

Дурится, спорится, смеется –

На вернисажах сердце бьется!

Такую штучку схожу подшарахнул. Понравилось не само питье, но что все были сердечны. Трогает ужасно.

Словно с жизни сдирается обычная, мертвенная пелена ужаса и - все оживает, и - люди вспоминают, что они люди.

Они оживают и любят.

12 ​​ Чтение словарей. Это же поэмы языков. Прозрения в чтении именно на основных пяти европейский языках. Обручение не только с ними, но и с менталитетом. Это меня и спасает от ужасов жизни.

 

Стихи Малларме: приятные нагромождения. За десятки чтений очень привыкаешь.

«Свет осудил его барочно-порочные наклонности».

15  ​​ ​​ ​​​​ Русские корни теперь и вне России. Они - во всем мире. Не стоит недооценивать нашу эмиграцию. Какие корни оставил Бродский?

 

Интересная субстантивация Ashbery Ашбери: an ignoramus. Пример на русском: «Это «мы не знаем» преследовало его всю жизнь».

20 Во Французском Культурном Центре:

Розенблум, ​​ «Мировая история фотографии».

Но это дословный перевод. А как по-русски?

Какое фото Александра фон Гумбольдта!

А Сара Бернар Надара!

Разве это - не высочайшее искусство?

Всё так свято, когда оно только родилось и приносит первые плоды! Вот женщина, что родилась на сто лет меня раньше, - но она влечет сильнее, чем все портреты вместе взятые! Эти нежные, полные тайны глаза, это чудо бытия и красоты.  ​​​​ Она - и женщина, и - посланец Вечности и Искусства.

 

«Материальная культура civilisation materielle, экономика и капитализм 15-18 века. Структуры повседневного».

21  ​​ ​​​​ Арки Парижа. Защиты Defense и на улице Сен Дени. Последняя так врастает в город! Она разделяет улицу, врастает в дома.

Прекрасный пример сочетания старого и нового.

Так камни старого Белого города встречаешь в московском метро.

 

Браудель: ​​ «Начиная с 16 века, северная пшеница bles начинает занимать все большее место в торговле зерновых cereales».

Браудель. ​​ 1420: стаи волков бродят по Парижу.

22  ​​​​ Выборы в России. «Восьмибанкирщина»: партия восьми самых крупных российских банков.

Русская жизнь - болото военное и бюрократическое.

Тут и выборы-то - все под ​​ ковром: тайны мадридского двора, les passions souterraines; ​​ подковерная борьба, коя никогда явной не станет.

Как мощно удерживает нас наше советское прошлое!

Где-то накапливаются изменения, где-то делятся деньги и создается собственность, - а нам, массе, остается откровенно гнить.

Я-то хоть гнию, но овеян чудесами искусства, - а стольким только и остается, что озлобляться и умирать.

Боже, что ж Ты не дал мне сил хоть чего-то добиться в этой жизни?

 

Или мне надо принять полную безвестность как судьбу?

Для писателя это больно.

Все равно мысли об избранности нет-нет, а посещают меня.

Неужели не придет мой час?

Наверно, мне, следуя Уорхоллу, отпущены мои 15 минут славы, - но хоть доживу ли до них?

Да ну их и вовсе к черту!

Зачем мне это унижение известностью?

Разве не самое большое счастье - осознавать, что ты живешь? Желание земной славы - жалкое язычество. Да не прославлены все эти люди, но унижены, расторгованы, растиражированы, разъяты!

23  ​​ ​​​​ Войну за баварское наследство succession 1778- 1779 назвали «картофельной». Мне все так интересно.

Я не верю, что эти знания против меня.

Это и есть свобода: познавать.

 

Чтение истории Европы наводит ​​ на мысль, что мы проходим те же круги развития. Уже нет ни той Европы, ни того европейского искусства, о которых я мечтал.

Может, мы где-то в европейском 18 веке на уровне правосознания, - или истории государств несопоставимы, как в чем-то и жизни отдельных людей?

В 15 веке во всех европейских монастырских столовых подавалось вино, даже когда речь шла о посте. Много едят трески.

24  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Les guinguettes парижские кабачки. Я-то их вовсе не застал.

 

Роскошное видение: Краков, улица Божьего тела Ciala, церковь Тела Христа.

 

Столько мужчин кончают самоубийством из-за слишком острого осознания своей бедности.

Но я?

Я пишу.

Книги из Французского Культурного ​​ Центра открыли новый мир, - но как ими жить?

И все же, я живу ими.

Не верю, что во Франции у меня не было бы обид, что кто-то б пришел и помог мне.

Нет! Спасение - только в моей душе. Больше четырех часов гулял с сыном в полях.

25  ​​​​ Приснилось, будто я за границей, ​​ - и там особые человеческие отношения между людьми. Такие сны толкали ​​ остаться в Париже.

Но где именно я был во сне? Не могу вспомнить.

Другой сон – из Праги.

Как перенаряжена была пражанка, выходящая из каких-то трущоб рядом с домом Моцарта!

Меня поразила сделанность этой красоты.

 

Чем еще утешаться, как не чтением?

Опять «История государства Российского» Карамзина. Переиздано в «Московском рабочем» в 1994.

 

Адашев, 1560. Казни его близких и знакомых. Вот оно, беззаконие!

26  ​​ ​​ ​​​​ Взял Митрополита Иллариона «Слово о законе и благодати» и читаю:

«Закон - предтеча и слуга благодати и истины, истина же и благодать - слуги будущему веку».

Где-то в 23 года набрел на древнерусскую литературу, и  ​​​​ «Хрестоматия древнерусской литературу» Гудзия стала настольной.

Так вот и переманила филология.

Илларион написал это еще в 1051, когда русская государственность только осваивала христианство.

27  ​​​​ Как ни велика выставка Павлова, она недостаточно большая для его серий. Особенно в его сериях («Моисей», «Одиссея», «Сталинград» и прочие) видно, как он прекрасно образован.

В юности он работал у многих ​​ интересных художников: в студии Веры Ефремовны Пестель чуть ли не при ГИМе и в студии Невинского.

Гобелены с сюжетами картин Павлова - рядом с полотнами Павлова.

 

30  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Весь вечер с Людой говорим о Никоне. ​​ О ​​ нем читаю в «Истории» Соловьева, в томах 11 и 12.

 

Олег теряет свою божественность ребенка и превращается в мальчика с  ​​​​ большими психологическими проблемами.

Как-то он решит он? Можем ли мы хоть в чем-то помочь?

Как все же ужасно взросление и старение.

Чудесный сын так часто плохой член общества, и - наоборот.

Что-то нам говорит, что он куда нормальнее нас, что он социализируется неплохо.

Или это пустые надежды?

 

И этим летом музею ​​ понадобится много внештатников-гидов, но мне и думать нечего входить в этот коллектив: это убило бы Люду.

Музей откровенно гниет. ​​ 

Иные сотрудники закатывают скандалы, иные работают «на стороне», иные просто числятся.  ​​​​ Иногда об этом с Людой говорю, но не пытаюсь вызнать, что же происходит на самом деле: настолько это тягостно для нее.

 

Апрель ​​ 

 

1  ​​ ​​​​ Привычка Никона причесываться перед зеркалом - привычка современного человека.

Странные сны, что я не могу расшифровать. Какое-то кафе. Написано - где? - по-испански «ha sido elaborado сделано».

Я думаю и отвечаю кому-то:

- Нет.

 

1666, осень. Монахи Соловецкого монастыря кричат:

- Повеления о сложении перстов не приемлем!

 

Русская женщина в древности: объявят ведьмой, да и сожгут в срубе вместе с чародейными бумагами!

2  ​​ ​​ ​​​​ Пробую читать подарок Ирины Голицыной: книгу Штейнера «Восток в свете Запада».

С первых строчек ясно, что речь идет о религиозной практике.

Я, кажется, верю, но так, как мне ​​ удобно, как умею: без практики.

Общность людей, хотя бы и созданная на вере, ужасает: общность непременно рождает государственность, - иначе ей не выжить.

А где государство, там и насилие. Как бы головой ни понимал всю необходимость насилия, мне все-таки это страшно.

Нельзя божественное утверждать мечом, а это происходит каждый день.

Да, иначе все рухнет, - но даже из боязни конца света нельзя убить человека.

А это происходит сплошь и рядом.

 

Ида умирает. С одной стороны, это таинство, а с другой - горькая проза, с которой смириться невозможно. В силу обстоятельств (главное из коих - моя глупость) первый раз столь подробно проживаю смерть.

Мама умирала недолго, и она стыдилась своей смерти, старалась ее скрыть.

3  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Читаю Иде мемуары Шагала (к сожалению, на русском). Читаю три часа (два плюс один).

Ида, совсем решившая умирать, опять ожила.

 

Меня поражает такое боготворение Шагала.

Конечно, он - большой мастер, - но я лично скорее склонился бы пред Рембрантом, сумевшим сказать обо всем с тонким драматизмом.

Я вижу в Шагале красоту, - но где же тонкость?

Он подчеркнуто национален, что мне кажется ограниченностью.

Как лектор, целиком раскрываюсь. Меня радует, что и это я умею, что и это мне нравится.

Тут есть и компенсация: мои-то родственники мне всегда говорили, что я неспособен на добрые дела.

Я столько читал, что закружилась голова. Уверен, в этом есть смысл.

Немыслимо брать за это деньги, хоть это и тяжелая работа.

Это на Западе сиделкам хорошо платят, а тут такое пока не считается работой. Хочешь - так сиди.

И все равно, как умирает человек: с проклятиями в душе или прощается с миром в

надежде, осиянный надеждой.

 

Бедная Ирочка! Ирена Рот искренне желала мне добра. Она не умела писать, а потому только звонила.

Ида и Аня, мои «друзья», сделали все, чтоб она до меня не дозвонилась. Кажется, и Ира (между нами нет большой разницы в возрасте, так что я имею некое право на фамильярность) верила в Штейнера, а иначе б не потащила в его институт.

Что это за вера? И она предлагает некое братство?

Как ни уважаю Белого, а подумать-то страшно.

4  ​​ ​​ ​​​​ Оглянувшись, заметил, как много белого в моей жизни: белые тома Шуберта, белизна дня, белизна воспоминаний. А вьюга из «Девы Марии»? Она так и осталась со мной. ​​ 

 

1672, турки в Польше. Турки не ​​ смогли сделать с Россией того, что сделали когда-то татары. Так мы все, русские, ​​ оказались в азиатской стране.

 

Что до Веры М-вой, то, как многие женщины, она «пробует» мне помочь напечатать мои литературные опусы.

Говорит, что пробует.

Она уже связана с литературой, но что именно она пишет, не знаю.

Этo ​​ забавно: когда женщины обещают. Конечно, это только тема для разговора, только жалкий треп, но, может, он не так плох для общения.

Интересно, что буквально все, с кем был знаком, хотя бы на словах выразили желание мне помочь.

Мужчины - тоже.

Все, кроме родственников. Даже такой помощи, как хранить мои опусы на чердаке, не смог дождаться от брата.

 

1667. «Пожаловал государь газского митрополита Паисия, велел ему дать ​​ жалованье вместо прибавки корму сто рублей; двор, где он стоит, осмотреть и что ветхо, починить, да с вин, которые купят в Архангельске, пошлин не брать».

Видно, что Соловьев сердечно любит Алексея Михайловича.

 

Летом 1988 был в Тбилиси, и вот забрел в церквушку на склоне. Почему дьякон ​​ пел в церкви? Или это вольность и нарушение устава? Меня потрясло одиночество дьячка на склоне, сам вид Тбилиси и некрополя.

 ​​​​ 

Соловьев пишет о «нестроении» («престолы все наги» и прочее) в ​​ грузинских церквях.

 

1651, Шевкал Тарковский. Уж не родственник ли Андрея? Вот если б и в моей роду были интересные люди, а не мои дяди-пьяницы.

 

«При царе Алексее было 16 знатнейших фамилий, члены которых поступали прямо в бояре, минуя (чин) окольничего».

Среди них упоминаются ​​ Голицыны. Я подумал об Ирене: как хорошо было бы поговорить с ней об ​​ ее родословной.

 

Посреди ночи читаю Соловьева: Украина 17 века.

Исторически понятно, почему Украина так хотела самостийности. До 17 века там не было государственности, так что Украине - четыре века. ​​ 

Говорят, Киев - мать городов русских, но с точки зрения государственных институтов Украина - дочь России.

Так что дочь восстала и требует самостоятельности.

Мы не знаем точно, что именно происходит в этой стране, но явно, что ничего нового: те же кланы, тот же дележ пирога.

 

Соловьев куда строже Карамзина, пишущего историческую повесть. Соловьеву-государственнику откровенно скучен Никон.

Я где-то промочил ноги, так что чтение историка - понятная форма лечения.

5  ​​ ​​​​ Люда решается на продажу дорогого ей подарка: ​​ картины Слепышева. Возможно только при нормальной цене, так что шансов мало.

Последние сопли простуды весенней!

 

За четыре месяца этого года 40 тысяч погибло от землетрясения ​​ в Японии, там же несколько тысяч пострадало в метро от газа, 200 человек погибло при взрыве здания в Оклахоме. ​​ 

И все это мое сознание знало: кошмары заранее вложены в сознание столь обычного человека, как я.

 

Поэтому моей настоящей жизнью может быть только молитва, земное выражение которой - ежедневная литературная работа.

Она была и в детстве, но - инстинктивно.

«Земное выражение»? Не напыщенно?

Но как перевести возвышенное на обыденный язык?

Молитву в творчество?

 

Я могу себе представить обиды малых наций, потому что пожил в Праге. И Украину, как Польшу и Чехию, часто делили. Делили многие, но часто с участием России, - так что наша вина, вина «москалей», слишком очевидна.

 

Русская тусовка в Нью-Йорке. А вот что интересно! Как «наши» покоряют мир.

 

Горбачев издал книгу в Германии. 1200 страниц, стоит 78 нем. марок (1 доллар = 1,375 нем. марок).

«Немецкая волна» c разочарованием сообщила, что ничего нового в книге не сообщено.

Как ни пытали его на презентации немецкие корреспонденты, Горби повторил все то же, что мы уже знаем.

В Германии открыт филиал горбачевского фонда.

Где?

Конечно, в бывшей ФРГ.

Издать ему помогла фирма ​​ Apple Computer!

Мне тоже в Праге немножко эта фирма помогла. ​​ 

6  ​​​​ Вечер. Рой пьяных мужиков под окном назойливо жужжит.

Вчера сосeдка прогнала мальчиков, шумящих под окном. ​​ Да, дети жестоки от одиночества, но более от того, что можно быть жестокими. Просто нет голоса, который бы они услышали, - вот они и распустились.

В моем детстве хулиганов еще пугали детской комнатой. У соседки это получилось очень естественно и легко. Еще одна конфидентка!

Она рассказывает о разрыве с сыном, как тяжело это переживает - и мне это интересно.

И представить себе невозможно, чтобы мои родственники так откровенничали со мной, - а тут эта искренность.

9  ​​ ​​ ​​​​ Есть инерция в историческом сознании каждого русского. Так татары в моей советской школе представали только утеснителями, а забыто, что мы еще и торговали, и как-то жили вместе.

Далеко не все сводилось к оброку!

Так и упомянутые историки не готовы взглянуть на татар хоть сколько-то иначе: слишком велика историческая обида, отложившаяся в сотнях поколений.

Часто говорится, что в душе русского заложено чувство империи, а потому он так и равнодушен к другим народам. Но империю нам ​​ всегда навязывали!

Всегда-то нас, русских, мучили сверхзадачей: ответственностью пред всеми славянами. Но разве мы, славяне, хоть когда-то были едины?

 

Какая-то дама из банка уже пригласила Люду к себе: прямо с картиной Слепышева. Что-то будет.

 

1576: Баторий - турк! - на польском престоле. Тяжкое время для Грозного, лишенного военных способностей.

 

12 июля 1587 года русских послов останавливают около Варшавы. Полгода назад умер Баторий, город бурлит.

10  ​​ ​​​​ Сколько «чисток» было у Ивана Грозного? Пять или шесть?

 

1605: Годунов умирает в результате сильного кровотечения.

 

Характерно, что Карамзин не знает, как писать о Смутном времени.

 

Когда я ​​ учился в школе, поляки Смутного времени были представлены столь ужасно!

Мнишек вышла замуж сначала за первого Лжедмитрия, а потом за второго.

Само это время давалось и дается сумбурно: слишком уж оно унизительно для России ​​ и - для Польши.

Сейчас многое меняется подспудно, - но не могу проследить мощь этих изменений без журналов. ​​ 

Чтоб посещать Иностранку регулярно, надо жить подолгу в Москве.

 

Жиль Нере Gilles Neret. Искусство двадцатых годов.

 

Хорош Орелл Фюсли Fuessli. Забавные страшилки. Но кто поверит?

 

А вот и духовный предок Гросицкого: Штайхен Steichen, «Груши на столе».

Мне так нравится, когда ужас представлен зримо и не в каких-то лужах крови, а в жуткой, едва различимой обыденности.

Как материализовать ​​ ужас, как его собрать, чтоб он выглядел, чтоб он предстал?

11 Совместимы ли семья и творческая свобода?

Думаю, да.

 

Анри Лоярет Loyrette «Дега».

Давно хотел читать эту книгу.

«Странные корни происхождения. Неустойчивость финансового положения. La fragilite des assises financieres. Преждевременная смерть его матери».

Меня всегда поражала легкость и печаль его образов. Словно они не могут вырваться из какого-то предначертанного заранее хоровода.

Да, они живут, его герои, но из-под палки: с грустью неся обреченность своего существования.

 

Поразительное по глупости высказывание Ван Гога о Дега:

«Дега живет как маленький нотариальный служащий... Его живопись - мужская virile ​​ и безличная...».

Это в 1888-ом он пишет брату. Не привожу всего письма, поскольку есть высказывания куда хлеще.

У личностей часто нет желания понимать друг друга. Тут Ван Гог глуп, как валенок.

Тут и видно, почему Ван Гог оказался в полном одиночестве: он попросту неспособен поддерживать и создавать отношения.

И что обидно особенно: художник не показывает величия души и не считает долгом его показывать. Разве не то же вижу и в кругу художников, столь ценимых Людой и мной?

12  ​​ ​​ ​​​​ Продолжаю себя стричь ​​ - и не из нужды, а из художественного порыва: сильно сомневаюсь, что его удовлетворят истринские парикмахеры.

Таков обряд: мои волосы осторожно слетают на подстеленную газету, не желая растворяться в небытии.  ​​​​ 

Так человек и в концлагере ищет, как бы приукрасить свою жизнь. ​​ 

Там бы я старался, чтоб мои валенки казались немножко изящными.

 

Написал Неверову письмо, а он, конечно, не ответил.

Так и написал, что вижу в нем Учителя, а не сатира и не любовника.

 

1879, выставка импрессионистов. Студент Синьяк пришел скопировать картину Дега, а Гоген просто выставил его за дверь.

То-то потом Синьяк сказал о его живописи: «Это мазня старой скотины vieux cochon».

Прекрасно сказал о картинах Дега Мирбо:

«Это восхитительные admirables вещи и совершенно из ряда вон по конструкции. Тут есть мощь синтеза, абстрактность необычайных prodigieuses линий. Они таковы, что другого такого современного артиста я не знаю».

 

Гюисманс увидел в живописи Дега полное развенчание женщины.

Но я?

Да ни в коем случае!

Правда всегда ужасна, всегда шокирует и раздевает. Я вижу только спрессованное, яркое, разящее мастерство ​​ и необычайную линию.

Ужасает мой дилетантизм, но стоит признаться, что умение любить страстно произведения искусства так много мне дало! ​​ 

13  ​​ ​​ ​​​​ Все же первый по мастерству линий - Тулуз-Лотрек. Этот переворачивает душу. А Дега - мастер обыденности. Поэтому и учит ее видеть. Когда смотришь на этих измученных женщин, то начинаешь им сочувствовать.

Так теперь рекламируют прокладки, чтобы пи’са не пачкала трусы. Ну, раз есть моча, - то почему не признать ее существование и в искусстве?

 

Элиот: «The dream crossed twilight between birth and dying. Сон пересекал полумрак между рождением и умиранием».

14 Разве забуду, как мой одноклассник, щупленький Игорь Игнатьев был недоволен моими спортивными успехами?

Нам было всего по двенадцать лет! Совсем дети. Он заявил при всем классе, что со ​​ мной не пошел бы в разведку. Вот оно, советское воспитание: нас противопоставляли друг другу.

По тому же принципу мой брат уже в детстве стал моим соперником. Соперником, а не братом!

Кто теперь ответит за эти ужасы, кто хотя бы поверит, что они были?

 

Так уж сказать, что мне не нравились девушки?

Помню, две красавицы из спортлагеря попались мне на пути на тренировку. Это было в Кировске, городке под Питером, кстати, совсем близком к крепости Шлиссельбург.

Они-то просто гуляли и не думали мучиться на беговой дорожке. Они с улыбкой посмотрели на меня.

Тогда, в мои 15, между нами была стена: казалось, куда интересней вкалывать, чем просто слоняться.

Я просто осуждал их, даже не думая, что мог бы к ним присоединиться, погулять вместе.

Вот и жизнь прошла, а я так  ​​​​ и не жалею, что этого не делал.

Я ведь понимаю, что не могу им дать того, что они хотят! ​​ 

 

Для меня лучшие люди - все равно писатели: ​​ все равно общение с ними слишком многое определяет в моей жизни.

 

Таинственный обряд: освобождение от старых вещей.

 

Элиот: «No lines to remember. Ни строчки для воспоминаний».

О, химера химериссима химерос!

 

В старости Дега медленно бродит целым днями, абсолютно погруженный в себя. Его хоронят в субботу, в солнечный день.

Кучка друзей и поклонников у ​​ его гроба, все умиротворены all very quiet and peaceful. ​​ 

 

Прекрасно сказал Валери, но не привожу фразу на французском: она не настолько сложна в оригинале:

«Дега был одинок по своему характеру; одинок по тонкости и особенности натуры; одинок по уровню мастерства ​​ probite; одинок в силу гордости своей строгости, суровости seul par l’orgueil de sa rigueur; одинок из-за непоколебимости своих принципов и суждений; одинок в силу своего искусства: того, что искусство от него требовало seul par son art, c’est-a-dire, parce qu’il exigeait de soi». ​​ 

 

Элиот: «O Light Invisible, we praise thee! «Too bright for mortal vision». О, невидимый Свет! Мы восхваляем Тебя! ​​ Ты слишком ярок для наших смертных глаз».

Тут завораживает классичность и простота.

Заклинание, воспроизведение самых древних книг.

«Dung and death... Draughty church ​​ навоз и смерть».

Элиот был в Праге, мы бродили по тем же местам.

 

Дикинсон: ​​ «How frugal is the chariot That bears a human soul. Как хрупка повозка, Что везет душу человека».

 

В 11-12 веках Польша и Россия не были разделены. Но историк не пишет, как далеко заходило это единство. Неужели когда-то славянский мир мог естественно сложиться в одно целое? Невероятно.

Чтение о вторжении татар всегда доводит до слез. ​​ 

По мнению Люды, утонула целая ​​ древнерусская цивилизация.

 

Русский князь сказал: «Все татары – демоны».

На самом деле, это - стандартная формула врага.

Не забыть, как Давид Елинек, пражский йог, сказал: «Все русские – демоны». Речь идет об отрицании компромисса, что чуждо западной культуре.

15  ​​ ​​ ​​​​ Карамзин: «Финны и чудь водились с черными крылатыми духами».

Это похоже на обвинение! Так много финского вокруг нас: финны жили во всех местах, где я живу: и в Новгородском княжестве, и в Питере, и тут в Москве («москва» = «болото» по-фински) - так что не могу не думать об этих моих далеких предках. Историк отмечает, что татары имели своих предшественников: половцев.

 

12 век: Новгород оказывается между южными и северными князьями. Для северян «вечники» - крамольники. Вече не признается.

16  ​​​​ Карамзин - школьник рядом с Соловьевым: вовсе заплутал в князьях. Или он прав, и не так уж важно имя, а то, как человек правит, сам характер правления: именно он репродуцируется от семей до волостей и - ​​ всей России.

19 В жизни музея Новый Иерусалим ​​ уж и не пытаюсь хоть что-то понять. Денежные вопросы настолько сложны, что в их решении нет правил. Например, банк заказал выставку, но оплатить ее не торопится.

Музей сам оплачивает электричество и отопление.

Есть государственные дотации, - но какие?

 

Люда - на острие хаоса.

 

Зеленская еще вспоминает, что она крестила Олега.

Она ​​ опять стала сотрудницей ​​ музея «Новый Иерусалим», но, конечно, с самыми большими надеждами на власть: и реальную (метит в кресло замдиректора по научной части), и духовную (именно она и только она раскроет миру вселенское значение патриарха Никона). А что же мир? Он, конечно же, будет весьма благодарен.

 

Обычные трюки: ​​ приходят в музей Новый Иерусалим  ​​​​ какие-то мужики, предлагают сотрудничество, - а потом исчезают.

 

Дама из банка, что хотела купить Слепышева и сделать музейную выставку в банке, уже месяц молчит. Все не очень-то обязательны. Решили не продавать Анатолия Степановича.

Молчит, потому что хочет, чтоб продали за сотню баксов.

 

Служащая Французского Культурного Центра ​​ хотела бы поехать в музей Новый Иерусалим. ​​ Конечно, я рад. Я жду, она хоть слово скажет о деньгах, но она молчит.

Нет, я не допущу, чтоб Люда проводила экскурсии бесплатно. Это для Жана Люда работала бесплатно, потому что мы ему обязаны.

Превратить это в правило?! Ну, уж нет!

С французами можно говорить, только полностью отрешившись от величия их культуры.

 

Май  ​​ ​​​​ 

 

1  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Выставка «Они унесли Россию».

Сомов, Анненков, Серебрякова.

Ланского только рисуночек мелькнул. ​​ 

 

Опять образ ​​ Зинаиды Гиппиус. ​​ 

Замечание А. Белого: «Всю жизнь она ссорила» (второй том мемуаров) – и надо понимать, была не без интрижности.

 

Выставки. Римменшнайдер.

 

«Купальщица» Арпа.

2  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Виктор Умнов. Выставка в муниципальной галерее «Арт-3». Это Арбат.

Картина «Вытеснение». Ощущение Аристотеля: его массы темных текстов.

Так и Виктор нагоняет темноту.

Эта игра с литературой кажется странной и, тем не менее, талантливой. ​​ Он чует какие-то неведомые шифры, искренне ​​ пытается разобраться в себе и – вовсю меняется.

 

Прежде мир представал только ужасным, но после Перестройки в него пришла Красота.

За эти годы напечатаю свои книги, а уже в 2003-ем приступлю к печатанию дневников. Именно «приступлю»: возьму приступом.

 

Сумею ли победить мои пороки: ужас, скотство, болезнь?

3  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все сотрудницы музея Новый Иерусалим ​​ разом обеднели - и это усложняет общую ситуацию. Только Ирина Ко-чоха на плаву, потому что ​​ в ней всегда была эта коммерческая жилка, доставшаяся ей, видимо, от родителей: папа руководил крупным заводом, а мама была умелой домохозяйкой.

Я всегда думаю об этих трех девушках, оказавшихся в одной комнате университетской общаги в конце шестидесятых. Яблонская (Таня теперь кандидат искусствоведения по 18 веку), Кор-оха и Люда.

Вечером Ирина требовала, чтоб никто не читал «в ночи», силой гасила свет, но потом впотьмах любила поговорить, что необычайно злило мою Люду.

- Для чего же выключать свет: чтоб поболтать? – резонно вопрошала она. - Тогда уж давайте спать.

А Татьяна, встав рано, утром любила делать зарядку, и всех поражала ​​ своей дисциплиной и правильностью.

Кажется невероятным, чтоб столь разные люди попали в одну комнату!

Таня всегда открыта, весела, спокойна.

 

У Ко-хочи вид такой, что она вот-вот набросится на тебя и разорвет на части. Вся ее душевная борьба написана на ее роже. Мне просто страшно видеть, как она вдруг заскрежещет зубами! Зачем ​​ она показывает мне такие «виды»? Мне они неприятны.

Стоит отдать всем ​​ коллегам Люды дань уважения как специалистам, но многие столь стервозны, что мне неприятно их видеть. Часто они изводят Люду, совершенно не понимая этого.

К близкому кругу Люды относится и Лариса Чер-енилова, отличающаяся погруженностью в себя.

Весь музей должен знать ее проблемы! То она занимает у себя (то есть тратит отложенное на черный день), то больна, то ей надо постирать некий предмет дамского туалета.

Все это сообщается и обсуждается!!

Ужасно жаль Люду.

Она-то человек очень сдержанный и просто боится откровенности других.

 

Обо всем этом думаю, пропалывая огород. ​​ 

4  ​​ ​​ ​​​​ Редкая выставка русского авангарда в Третьяковке.

 

В музее ​​ НИ «немае» денег на канцелярские принадлежности. В государственных магазинах такого товара нет, а для покупки в частных еще не созданы документы, не выработан сам механизм закупки.

Давление обстоятельств таково, что Люде больше не позволят выставлять ее «любимчиков»: предстоят коммерческие выставки.

Павлов - в числе последних, кто проскочил это коммерческое колесо.

Пришли коммерческие времена!

Деньги на бочку, господа.

10 Картины Анненкова. После феерического и трагического сразу праздника его картины приятно возвращают в Искусство.

 

ТВ-6: «Интимный журнал» Моретти.

 

Без укрепления холма новоиерусалимский монастырь рухнет в десять лет! Это подтвердило уже несколько комиссий. Сама идея Никона больше не кажется столь уж безупречной.

Никон, строя монастырь, не мог рассчитать активность грунтовых вод.

12  ​​ ​​ ​​​​ Вопрос о Beutekunst перемещенных ценностях разрублен на десятилетия: наша Дума категорически против такого возвращения. Хватит романтизма, хотя бы и в мыслях!

 

В Старой Третьяковке полно людей, только в огромном зале Врубеля пусто.

14  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Павлов два раза в неделю заявляется с друзьями (а у него, раз он глава секции графиков МОСХа, их много) - и ​​ в обязанности Люды входит «принимать» гостей. Это что, ее призвание?

Слава богу, есть еще коллеги, что под его талант дарят картошку.

В музее все говорят «экскурсоводицы», а не «гиды» и не «экскурсоводы». ​​ Получается «водица» какая-то.

На моих глазах разваливается старое понимание русской культуры. Выкристаллизовывается многополярность, брожение огромно, но нет появлений настолько интересных, чтоб они притягивали.

Или старого слишком много, и ​​ оно просто не дает места новому?

Наверно, всегда есть такой период утробного развития.

15  ​​ ​​ ​​​​ Мои поездки в Москву - это ​​ броски в искусство. Словно б его меньше в книгах, застывших на стеллаже!

Я только выдумываю разнообразие, чтоб удрать от ежедневной тяжести литературного труда.

Или это моя слабость: постоянно куда-то мчаться?

 

24 ​​ ДР Бродского

 

ИОСИФ БРОДСКИЙ

 

В следующий век

 

Постепенно действительность превращается в недействительность.

Ты прочтешь эти буквы, оставшиеся от пера,

и еще упрекнешь, как муравья - кора

за его медлительность.

Помни, что люди съезжают с квартиры, только когда возник

повод: квартплата подпрыгнула, подпали под сокращение;

просто будущему требуется помещение

без них.

С другой стороны, взять созвездия. Как выразился бы судья,

поскольку для них скорость света - бедствие,

присутствие их суть отсутствие, и бытие - лишь следствие

небытия.

Так, с годами, улики становятся важней преступленья, дни -

интересней, чем жизнь; так знаками препинания

заменяется голос. Хотя от тебя не дождешься ни

телескопа, ни воспоминания.

1994

 

Июнь  ​​ ​​​​ 

 

5  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда читаю Пушкина, от радости задыхаюсь: так завидно: он жил среди людей, у него была возможность думать, что люди - это люди. А я с детства вижу, что люди не хотят быть людьми.

 

Франсис Бэкон. Вот это мощь! Тут не надо ее объяснять, как у Ратнера или Слепышева.

Триптихи, - ну, что это за адские триады!

Изображенные ​​ одиноки, даже если они рядом.

Неузнанные, исковерканные, нераскрытые, они приходят из вечности и уходят в нее.

8  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кажется, еще недавно, в октябре прошлого года, ехал автостопом по Польше - и это было слишком больно. ​​ 

Я просто изнемогал весь этот путь, хоть так страстно желал съездить в Святую землю.

 

Выставка Эрнста в Музее  ​​​​ Личных ​​ Коллекций. При поддержке Луфт-Ганзы.

10  ​​ ​​ ​​​​ Так много женщин впечатляют меня, но те, что вокруг меня (конечно, речь не о жене), почему-то хотят, чтоб видел в них монстров.

Конечно, они страшны - и только холодной вежливостью сражаюсь с этими кошмарными существами.

Почему они претендуют на меня?

Почему показывают, что я как-то от них завишу?

Такая гаркнет иль плюнет в рожу.

Эти истринские курвы выталкивают меня в искусство, в женские образы и просто в образы.

 

Если что меня и влечет в женщинах, то Вечно-Женственное, а не их желание принести свои проблемы кому-то другому.

15  ​​ ​​ ​​​​ Коро сказал: «Надо не искать, а ждать. При этом ты подводишь себя к такому состоянию, когда ты найдешь.

​​ Et se mettre dans un certain etat, ou l'on trouve».

Брессону нравилась эта фраза.

 

Ельцин назначает Илью Глазунова ректором Академии Изящных Искусств.

 

Кадацкий признан инвалидом второй группы. Единственный человек, гармонизирующий музей, - простой инвалид, которому надо помогать. Со своей ревностью к работе Алеша осточертел дамам музея, ведущим с ним постоянную, неутомимую борьбу.

 

После уборки сада позвонил Виктору Умнову. А вообще, дома у нас нет телефона: так он дорог.

17  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Книга о музее Д'Oрсе. Этот вокзалище мне снится.

А ну-ка, постараюсь вспомнить, что видел.

Путеводитель говорит, что выставлено ​​ шесть тыщ ​​ европейских произведений искусства, ​​ созданных в период 1850-1910 гг..

Коро,

Милле, ​​ 

Курбе, ​​ Роден,

Ван Гог,

Гоген,

Сезанн.

Эти – гвоздь программы.

А школы конца 19 - начала 20 века?

«Набиды» и «фовистыов».

Стиль вокзала: ​​ архитектурный эклектизм (стиль 1900-рококо-Наполеон III).

Конечно! Как и питерские.

Этот ​​ получил статус памятника архитектуры в 1978 г.

Музей на пяти уровнях.

Закрыли вокзал в ​​ 1939 г.

18  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ланцелот Lancelot: «Car che fu la dame des dames et la fontaine de beaute. Ибо она была Дамой из дам и фонтаном красоты».

Кажется, столь грубое преувеличение, но оно трогает.

«Ты - лучше всех!».

Какая же любовь без такого ослепления?

 

Уорхолл. Однодолларовик. One-Dollar Bills. 1961.

20  ​​ ​​ ​​​​ Новый накат на музей Новый Иерусалим! Теперь и директор Невзорова уверена, что музею придется уезжать из Нового Иерусалима.

Заседание профсоюза музея. Подписали коллективный договор, обозначили льготы работников.

25  ​​ ​​ ​​​​ Виктор Умнов меня приглашает, его жена - нет. Она подчеркивает единство их мнений, но на улице он намекнул, что они часто выясняют отношения.

Боже мой, как мне хочется этой дружбы! Ну, хоть кто-то!

Все же, он - тонкий, интересный человек.

28  ​​ ​​ ​​ ​​​​ В 1726 году современник написал о Ватто: ​​ «Он был средней талии moyenne taille и слабого сложения constitution faible. Дух его был живой и проникающий penetrant, а чувства возвышенные eleves».

А вот другая характеристика Ватто приложима ко мне: «Чистота его жизни de ses moeurs позволяла ему играть с развращенностью его духа».

 

Июль  ​​​​ 

 

1  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Интерес нашей эпохи к Ватто. Так живопись прошедших эпох чудесным образом становится современной.

Так близка его живопись меланхоличностью!

И я, правду сказать, с трудом преодолеваю эти приступы. ​​ 

Тут даже воспоминание о картине Ватто лечит.

Почудился «Жиль» - и помог.

3  ​​​​ Знание иностранных языков постоянно возвращает к русской культуре. Только это знание дает понимание русской культуры. Насколько это сложные, но и возвышенные вещи! Как я прав, что посвятил им всю жизнь!

 

Blood-guilty = виновен в убийстве. Приговор. «Виновен в крови». Замочил = пролил кровь.

 

Paternoster - реалия, пронизывающая западную культуру. Это и четки, и что-то теплое, шепчущее. Четки моих крестных родителей еще ношу с собой, но теперь мне стыдно за мой порыв.

5  ​​​​ Поразило обилие в Европе попрошаек. Стал искать им названия и нашел: сadger, wheedler. Но когда я сам там жил, меня путали как раз с такими, меня сторонились. Когда проститутка предложила пойти с ней, я счел это насилием. Нет, не стать мне европейцем, не разделить этот менталитет, эти проблемы. Лучше уж оставаться русским, и из этого укрытия «быть русским» любить Европу.

6  ​​ ​​ ​​​​ Детский мат. «Да ну тебя по хрену!». И безобидно, и интересно.

«Блин» вовсе не заменяет «б...».

 

Поем с Олегом:

 

Распукаевы мы оба.

Очень весело живем.

Каждый день с утра пораньше

Песни звонкие поем.

 

Олег во многом повторяет мои черты. ​​ А не может мальчик, распевающий такие песни, стать моим персонажем? Он уже отделяется от меня и сына и живет своей жизнью.

 

Строчки, прошивающие сознание каждого русского:

 

Тяжелозвонкое скаканье

По потрясенной мостовой.

 

Почему именно такое связывает людей, делает их нацией?

В 1870-ые на Западе читается много русских романов. Впервые в истории.

8  ​​​​ Серов и Врубель - ученики Репина. Это из рубрики «самый короткий анекдот». Или только приписываю Репину тиранию реализма?

Кстати, они ​​ не вообще ученики, а по Академии Художеств.

 

Исторический костюм у Борисова-Мусатова. Парики. Персонаж - это часть пейзажа, он погружен в пейзаж как в Судьбу.

В каждом большом произведении искусства есть тайна, но тут еще и колдовство: ты помнишь эту медитацию, это остановившееся и бросившееся вспять время.

 

«Бубновый валет». Лентулов, Петр Кончаловский, Фальк, Машков. Каждый сам по себе - уже течение. Начинали как сезаннисты.

Но где проще всего найти красоту?

В музеях. ​​ 

Я очень поздно встретил красоту в искусстве, а понял, что она - моя, совсем недавно: лет в сорок. В жизни мило еще бывает, но красиво - никогда. Так и моя жена - именно милая, а не красивая женщина.

То, что делают модели, красотой не считаю: это - просто работа имитации подлинной Красоты.

17  ​​ ​​​​ Похороны главы украинской отколовшейся церкви превратились в драку. Почему? Раскол поддержан украинской националистической организации УНЦО.

 

ГМИИ. Египетский зал. Кажется, мой Луций видел все эти вещи или даже держал в руках. Мои герои - из музеев. Только они позволяли заглянуть в прошлое. Они да книги.

 

Август

 

1  ​​ ​​​​ «Черный квадрат» Малевича - это и интуиция. Мощь ассоциаций уже защищает это полотно от упреков.

Это и высокий фон искусства.

На этом фоне Лотрек гениален, а Митурич рационален. Кто еще создал бы такую точку отсчета?

 

Христо, «упаковщик» Рейхстага. Век таких вот инсталляций.

3  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Травить анекдоты = их рассказывать.

Травить мышей и - травить анекдоты.

 

Распространение выражения «двойной стандарт» выражает не только растущую корпоративность нашего общества, но и отношение к нам всего мира. Этому «всему» миру кажется, Россия погрязла в бюрократических проволочках и ​​ мафиозных разборках.

 

«Корпорация» - это то, что называется в народе «мафией»: люди часто объединяются только для того, чтоб жить прилично и просто спасти себя от голодной смерти.

Если государство не дает экономической свободы, то ничего не остается, как с ним бороться.

Еще и законы. Их существует множество, но пока они далеко от нас. Только недавно провозглашены Ельциным. Что с нами будет, когда они начнут работать?

 

Онуфриев, 17 век: «Князей лицы сликовствуют». Верно, «полны ликования». Рядом и «лики».

 

1779, Княжнин. «Офансировать» из offencer = оскорблять. Тучи францусизмов.

4  ​​ ​​ ​​​​ Самые известные топ-модели посещают Россию: Наоми, Шиффер, Надя.

На’дя или Надя’? ​​ 

Топмодели, эти создательницы образов, принимаются чуть ли не на высшем уровне, ведь их работа обеспечивает существование огромной индустрии.

Их нельзя не любить, хоть ты и понимаешь, что они - образы современной пустой веры, которую нельзя анализировать: так она индустриальна ​​ и поверхностна.

 

Шахрай позвонил в музей. Ух, как дамы заволновались! Правительство предлагает церкви ограничиться тем, что взято. Разрушение музея приостановлено; теперь он осужден на неопределенный статус.

 

Камилла Грей Gray. Русский авангард в современном искусстве. Начинается повествование ​​ еще с передвижников Ambulants.

Она пишет о нашей живописи с ощущением среды.

5  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Edwards Эдуардс (1703-1758), «Sinners in the Hands of an Angry God. Грешники в длани Гневного Бога».

 

«There is the dreadful pit of the glowing flames of the wrath of God; there is hell's wide gaping mouth open. There is nothing between you and hell but the air; it's only the power and mere pleasure of God that hold you up.

Тут ужасный колодец рдеющего пламени гнева Божия; ​​ тут адский широко раскрытый зев. Между тобой и адом - только воздух; лишь мощь, а более величие Бога, что испытывает тебя».

Текст 18 века поневоле переводишь наугад. Прав ли я, что в моей «Марии» так мало описывал ад? ​​ 

 

В музее вот-вот умрут сразу два человека - и для всех нас это огромное потрясение.

Смерть Савко, научного работника, была известна заранее: рак. Она приходила к нам домой, и эти визиты всегда пугали: не знаешь, как общаться с этими странными дамами.

Рак или какая-то женская болезнь, которую мне не сообщают.

Вторая жертва - Дима, сын сотрудницы Натальи из советского отдела. Неудачно прыгнул с моста и живет уже несколько месяцев ​​ только благодаря аппарату искусственного дыхания.

 

Люда ведет экскурсию, и я - за ней: примериваюсь, смогу ли сам. ​​ 

Нет, невозможно войти в эту советскую систему.

Жаль.

Водить левые?

Это безумие.

6  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Просмотр мест моих путешествий по альбомам. Сегодня Швейцария. Вспомнил все эти названия, эти виды. Прелестно!

Книга Gray о русском авангарде дает мало информации. Но все-таки! Был не только «Голубой ​​ всадник», но и «Голубая роза».

Маринетти упрекает русских футуристов в том, что их футуризм - ложный.

Gray превозносит Россию!

«С 1910 по 1914 Россия была артистическим интернациональным очагом».

7  ​​ ​​​​ Кандинский:

 

И мы, европейцы, были ревнивы к тому варварству, которое русские умели сохранить. Европа, похожая на Рим времен упадка, стала местом встречи народов, живущих так далеко от нее, она учится у варваров. Так варвар обручается с самым изысканным модернизмом ​​ moderne le plus sophistique; варварство и модернизм дополняют друг друга.

Gray рассказывает, что именно Гончарова познакомила Татлина с русской иконой. Она-то хорошо знала русскую икону по частным коллекциям.

9  ​​​​ В ГМИИ выставка Ван Гога и японской живописи.

 

«Воздвижение» в музее Новый Иерусалим ​​ котельной chaudiere - целая эпопея. Большие деньги выкапываются (канавы) - но что дальше?

 

Михайловcкий, Пуришев. Очерки истории древнерусской монументальной живописи. Москва - Ленинград, 1941.

Ужасно думать, что мои родители не читали таких изумительных книг. ​​ А все равно,  ​​​​ как же их не любить, не думать о них постоянно? Они строили социализм!

 

1915, Малевич: о необходимости освобождения искусства от «формы натуры».

10  ​​ ​​​​ Татлин, 1914: «Фактура - это шум, производимый поверхностью картины».

Томище «Художественная русская культура Серебряного века».

 

Чукавино, что на Волге. Я уж ходил до дома Лажечникова, а в двустах километрах отсюда - Бежецк, где подолгу жила Ахматова.

 

Старицкий Кремль. Старица - московское княжество. Успенский монастырь. Могила князей Старицких в Архангельском соборе Московского Кремля. Люда по книге сходу ведет экскурсию. Боялись за Олега, а он запросто прошел 15 километров.

12  ​​​​ Для заучивания выписываю на испанском послание Титу. Написал тучу листков к «Роману в письмах». Сидим у камина, но все разобраны по частям! Вижу очки, брюки, слышу слова, а целого не получается.

Попытался стихами выразить настроение:

 

Ясный ветреный день

Тонкий рассыпчатый дождь

Путь через день через дождь

шепчет память о чем о чем

Сколько хороших Кремлей видел!

Я понимаю, что мир божественный, но моя задача в этом самом ​​ божественном мире - не сойти с ума. ​​ 

Так вот, в путешествии ​​ мне не сойти с ума: настолько в своей тарелке.  ​​​​ 

Меня убивает стабильность.  ​​ ​​​​ 

Да, нет денег ездить за границу, но сколько красот в России!

15  ​​ ​​ ​​​​ Роман Ахматовой с тенью Модильяни.

​​ «Он любил ночами бродить по Парижу, и часто, заслышав его шаги в сонной тишине улицы, я подходила к окну и сквозь жалюзи следила за его тенью, медлившей под моими окнами».

 

Неужели музей Новый Иерусалим  ​​​​ переедет? Идет подготовка.

17 Пушкин:

 

Нард, алой и киннамон

Благовонием богаты.

 

Пуришев:

 

Если на стенах русских храмов 11-12 веков как бы отображалась мистерия, а фрески Феофана и новгородцев 14 века были как бы живописным воплощением драмы, то росписи Дионисия, с их идилличностью, кажутся лирической поэмой.

 

Арестована большая коллекция икон.

Люда и еще три специалиста музея ​​ их идентифицировали, уже три месяца прошло, - а дама так и не заплатили.

 

1664. Изограф Иосиф Владимиров пишет Симону Ушакову:

«Неужели ты скажешь, что только одним русским дано писать иконы? Все ли святые смуглы и тощи были?».

 

«Слово к люботщателям иконного писания» Ушакова.

 

Украли из ​​ музейного бункера и мой рюкзак, и картошку. ​​ Он – рядом с корпусом музея.

Сбор картошки - всей семьей. Возвращаемся в шесть вечера.

Самое тяжкое - ​​ везти ее к бункеру через ряды посетителей музея: люди пришли поболтаться по парку, - а тут наша странная компания.

Странная, потому что нам трудно делать что-то вместе: слишком разные силы и разные темпераменты. ​​ 

Ужасно, что Люда должна делать столь тяжелую работу.

Кстати, одна из причин болей в спине у моей жены - отсутствие нормального отопления в музее.

То-то все сотрудники остеохандрозят.

 

И вот - музей решает ставить котлы!!

 

В небесах торжественно и чинно,

 

- сказал поэт.

Так же и в музее: торжественно и чинно, - но, увы, не только: еще и мафиозно. Деньги выделяются, роются коммуникации, - но вот выясняется, что архимандрит Никита против котлов. С ним якобы не согласовали.

Выясняется, это на руку областному Комитету по культуре: деньги можно «крутить» и дальше. Это означает верную гибель сотрудников: им суждено замерзнуть на их рабочих местах.

 

Барокко - близкий мне стиль - и, к счастью, его так много вокруг: и в соборе Ново-Иерусалимского монастыря, и в фильмах Гринвея.

 

Пуришев о Никоне: византирующая реакция.

23 Кес. Стили мебели.

 

Разделение в музее: только Люда и уволенная директриса Невзорова готовы покинуть Истру ради Вязем.

Увольнение Невзоровой хоронит будущее ​​ музея: ​​ музей мог бы при удачном раскладе получить федеральный статус, чтобы избежать жалкую областную судьбу. Не тут-то было!

 

Прочел шапку какого-то заявления - и стало страшно:

«РСФСР. Управление культуры московского областного совета депутатов трудящихся. Московский областной краеведческий музей».

Так торжественно, что хоть обкакайся.

Специально выписал, чтоб знать, что такое музей Новый Иерусалим. Нечто советское. Поэтому создать коллекцию современной живописи в таком учреждении - подвиг.

Подвиг моей жены. ​​ 

29  ​​ ​​ ​​​​ ТВ, ​​ «Планета мод»: возвращение к 70-ым.

Модели не нравятся: слишком похожи друг на друга.

Красота Моро естественна, она сверкает умом.

 

Сентябрь  ​​ ​​​​ 

 

В России осмысленный массовый протест невозможен, но все возмущены тем простым фактом, что все деньги идут на строительство Храма Христа Спасителя.

Калягин, театральное светило, ​​ возмутился: заморозили строительство его театра «Et cetera».

Но Храм - величественная идея, столь огромная, что власти не в силах пред ней устоять, как перед красивой женщиной. ​​ 

 

«Романович». Русский путь. ​​ Москва, 1994. ​​ 

«Чтобы овладеть возможностями цвета, необходимо, освободившись от тирании действительности, пережить сущность цвета в умозрении». ​​ 

 

Эта живопись огромна, хоть и не моя.

 

Люде сказали в экскурсионном ​​ отделе музея Новый Иерусалим, что я могу ​​ работать немецким гидом. Но моя жена слишком брезгует житейским, ей стыдно пускаться в эту борьбу. ​​ Сам музей не может заказывать немецкие экскурсии, да ему и не дадут крупные московские фирмы.

Дроз и Роули. «Общая generale история 20 века».

16 Уволили директрису музея Невзорову: не сумела поладить с начальством, да и администратор-то она ​​ никакой.

Раз - и вышибли.

Что-то уж слишком легко.

 

Альбом Ротштейна: ​​ журналистские фото.

Самоубийство буддийского монаха в Сайгоне: объят пламенем. Fireman, огненный человек.

 

Новая Третьяковка: Ульянов «В парикмахерской»,

Древин «После дождя».

 

В «Палитрах» Жобера: Бальтассар Кастильоне.

 

Уже сплю, но смотрю: «Планета мод».  ​​​​ Эти передачи всегда на голову интереснее прочих, но почему-то они «нерейтинговые». ​​ 

Неужели так мало любителей моды?

Никогда не поверю.

 

18  ​​​​ Умер переводчик Алекса́ндр Ви́кторович Миха́йлов.

24 декабря 1938, Петрозаводск, СССР - 18 сентября 1995, Москва, Российская Федерация.

Советский и российский филолог-германист и культуролог, литературовед, музыковед, преподаватель и переводчик. Занимался также проблемами философии и социологии искусства (в том числе музыкального). Кандидат искусствоведения, доктор филологических наук, профессор.

 

Мартин Хайдеггер

 

Исток художественного творения

 

Перевод ​​ А. В. Михайлова

 

((…))

Возьмем известную картину Ван Гога, который не раз писал башмаки. Но на что же тут, собственно говоря, смотреть? Всякий знает, что нужно для башмака. Если это не деревянные башмаки и не лыковые лапти, то тут будет подошва из кожи и кожаный верх, скрепленные нитями и гвоздями. Такое изделие служит как обувь. Вещество и форма бывают разными в зависимости от служебности: предназначены башмаки для работы в поле или для танцев.

Все это верно, но относится лишь к тому, что и без того известно. Дельность изделия - в его служебности. Но как же обстоит дело с этой служебностью? Постигаем ли мы вместе с нею и дельность изделия? Не следует ли нам, дабы удалось такое постижение, обратиться к служебности изделия в том, как оно служит? Крестьянка носит башмаки, работая в поле. Вот только здесь они и оказываются тем, что они суть. И при том тем подлиннее, чем меньше крестьянка, занятая работой, думает о башмаках или смотрит на них и вообще чувствует их у себя на ногах. Она ходит в башмаках, она стоит в них. И так башмаки действительно служат ей. И вот здесь, когда изделие действительно применяется и употребляется, дельность изделия действительно встретится на нашем пути.

А пока мы только пытаемся представить и вспомнить вообще башмаки или же пока мы вообще видим на картине просто стоящие перед нами, пустые, остающиеся без употребления башмаки, мы никогда не узнаем, что же такое по истине есть эта дельность изделия. На картине Ван Гога мы не можем даже сказать, где стоят эти башмаки. Вокруг них нет ничего, к чему они могли бы относиться, есть только неопределенное пространство. Нет даже земли, налипшей на них в поле или по дороге с поля, а эта приставшая к башмакам земля могла бы по крайней мере указать на их применение. Просто стоят крестьянские башмаки, и, кроме них, нет ничего. И все же.

Из темного истоптанного нутра этих башмаков неподвижно глядит на нас упорный труд тяжело ступающих во время работы в поле ног. Тяжелая и грубая прочность башмаков собрала в себе все упорство неспешных шагов вдоль широко раскинувшихся и всегда одинаковых борозд, над которыми дует пронизывающий резкий ветер. На этой коже осталась сытая сырость почвы. Одиночество забилось под подошвы этих башмаков, одинокий путь с поля домой вечернею порою. Немотствующий зов земли отдается в этих башмаках, земли, щедро дарящей зрелость зерна, земли с необъяснимой самоотверженностью ее залежных полей в глухое зимнее время. Тревожная забота о будущем хлебе насущном сквозит в этих башмаках, забота, не знающая жалоб, и радость, не ищущая слов, когда пережиты тяжелые дни, трепетный страх в ожидании родов и дрожь предчувствия близящейся смерти. Земле принадлежат эти башмаки, эта дельность, в мире крестьянки - хранящий их кров. И из этой хранимой принадлежности земле изделие восстает для того, чтобы покоиться в себе самом.

Но мы, наверное, только видим все это в башмаках, нарисованных на картине. А крестьянка просто носит их. Если бы только это было так просто - просто носить их. Когда крестьянка поздним вечером, чувствуя крепкую, хотя и здоровую усталость, отставляет в сторону свои башмаки, а в предрассветных сумерках снова берется за них или же в праздник проходит мимо них, она всегда, и притом без всякого наблюдения и разглядывания, уже знает все сказанное. Дельность изделия хотя и состоит в его служебности, но сама служебность покоится в полноте существенного бытия изделия. Мы это бытие именуем надежностью. В силу этой надежности крестьянка приобщена к немотствующему зову земли, в силу этой надежности она твердо уверена в своем мире. Мир и земля для нее и для тех, кто вместе с ней разделяет ее способ бытия, пребывают в дельности изделия, и никак иначе. Мы говорим «никак иначе» и заблуждаемся; ибо только надежность дельного и придает укромность этому простому миру и наделяет землю вольностью постоянного набухания и напора.

Дельность изделия, надежность, искони собирает и содержит в себе все вещи, все что ни есть, каковы они ни есть. А служебность изделия - сущностное следствие надежности. Служебность погружена в надежность, она ничто без нее. Отдельное изделие, если им пользоваться, изнашивается и истрачивается; но вместе с этим использованием и самое использование используется, изнашиваясь и делаясь обыденным. И так само бытие изделия приходит в запустение и опускается. Такое опустошение дельности есть убывание надежности. А убыль, которой все вещи человеческого обихода бывают обязаны своей тоскливо-назойливой обыденностью, есть лишь новое свидетельство в пользу изначальной сущности дельности изделия. Истираясь и истрачиваясь, обыденность изделия начинает выпирать наружу как единственный и будто бы единственно возможный для изделия способ бытия. И теперь уже одна лишь служебность зрима в изделии. Она создает видимость, будто исток изделия заключен просто в его изготовлении, напечатляющем такую-то форму такому-то веществу. И все же у дельности изделия более глубокое происхождение. У вещества и формы и у различения того и другого более глубокий исток.

Покой покоящегося в себе самом изделия состоит в надежности. Только она и показывает нам, что такое изделие по истине. Но нам ничего еще не известно о том, что мы стремились найти в первую очередь, о вещности вещи, и уж тем более ничего не известно нам о том, что мы, собственно говоря, искали, а именно о творческой сути творения как художественного творения.

Или, может быть, незаметно и как бы между делом мы уже узнали что-то о бытии творения творением?

Мы обрели дельность изделия. Но как мы обрели ее? Не в описании и объяснении наличного изделия, не в отчете о процессе его изготовления и не в наблюдении над тем, как тут и там действительно применяют это изделие, башмаки, - нет, мы обрели эту дельность изделия, оказавшись перед картиной Ван Гога. И картина сказала свое слово. Оказавшись близ творения, мы внезапно побывали в ином месте, не там, где находимся обычно.

Благодаря художественному творению мы изведали, что такое по истине это изделие, башмаки. Самым дурным самообманом было бы, если бы мы сочли, что наше описание, нечто лишь субъективное, все расписало нам так, как это мы представили себе, а затем мы только вложили все это в изделие. Если и есть тут что-либо сомнительное, то только одно - именно то, что, оказавшись близ творения, мы узнали и постигли, быть может, слишком мало, а свое постижение выразили в словах слишком неумело и прямолинейно. Но, главное, творение отнюдь не послужило нам, как могло показаться поначалу, лишь для целей более наглядного представления того, что такое изделие. Напротив, только через посредство творения и только в творении дельность изделия выявилась, и выявилась особо, как таковая.

Что же совершается здесь? Что творится в творении? Картина Ван Гога есть раскрытие, растворение того, что поистине есть это изделие, крестьянские башмаки. Сущее вступает в несокрытость своего бытия. Несокрытость бытия греки именовали словом alhyeia. Мы же говорим «истина» и не задумываемся над этим словом. В творении, если в нем совершается раскрытие, растворение сущего для бытия его тем-то и таким-то сущим, творится совершение истины 6.

В художественном творении истина сущего полагает себя в творение. «Полагать» означает здесь - приводить к стоянию. То или иное сущее, например, башмаки, приводится в творении к стоянию в светлоте своего бытия. Бытие сущего входит в постоянство своего свечения.

Итак, сущность искусства вот что: истина сущего, полагающаяся в творение. Но ведь до сих пор искусство имело дело с прекрасным и красотой, а отнюдь не с истиной. Искусства, художества, производящие творения такого рода, именуют изящными искусствами, или искусствами прекрасного, в отличие от ремесел, от ремесленной искусности, занятой изготовлением изделий. В таких искусствах не само искусство прекрасно, но оно называется искусством прекрасного, поскольку производит прекрасное. А истина, напротив, относится к логике. А красота оставлена за эстетикой.

Но, может быть, это суждение, что искусство есть полагание в творение истины, есть возрождение отжившего теперь, к счастью, мнения, будто искусство есть подражание действительному, списывание действительного? Воспроизведение наличного требует, впрочем, согласия с сущим, применения и примеривания к нему, нуждается в adaequatio, как говорили в средние века, в homoiosis, как говорил уже Аристотель. Такое согласие, или совпадение, с сущим с давних времен считается сущностью истины. Но разве мы думаем, что на картине Ван Гога срисованы наличные и находящиеся в употреблении крестьянские башмаки и что картина эта потому есть художественное творение, что художнику удалось срисовать их? Считаем ли мы, что картина заимствует у действительного отображение и переносит его в произведение художественного ...производства? Нет, мы так не думаем.

Следовательно, в творении речь идет не о воспроизведении какого-либо отдельного наличного сущего, а о воспроизведении всеобщей сущности вещей. Но где же и какова эта всеобщая сущность, чтобы художественные творения могли находиться в согласии с нею? С какой сущностью какой вещи находится в согласии греческий храм? Кто будет утверждать немыслимое, а именно, что в таком творении зодчества представлена идея храма вообще? И, однако, в подобном творении, если только оно действительно творение, истина полагает себя в творение. Вспомним гимн Гельдерлина Рейн. Что и как дано здесь поэту заранее, что воспроизводилось бы затем в поэтическом творении? Но если в приложении к этому гимну и ему подобным поэтическим созданиям явно беспомощной оказывается идея, будто между чем-то уже действительным и таким художественным творением существует отношение отображения, то, напротив, творение, подобное стихотворению К. Ф. Мейера Римский фонтан, как будто бы подтверждает взгляд, что творение отображает действительно наличное:

 

Римский фонтан

 

Луч воды поднимается и, падая, наполняет

Овал мраморной чаши, которая,

Скрываясь за зыбкой пеной, изливается

На дно второй чаши;

Вторая, наливаясь до краев, подает третьей

Свой спокойно льющийся поток,

Так каждая вместе принимает и дарит,

Струится и покоится.

Здесь, однако, ни срисован поэтическими средствами какой-либо действительно наличествующий фонтан, ни воспроизведена всеобщая сущность римского фонтана. Но истина положена здесь в творение. Какая же истина совершается в творении? Может ли вообще истина совершаться и быть совершительной - исторически совершающейся? Ведь истина, говорят нам, вне времени, над временем.

Мы стремимся отыскать действительность художественного творения, чтобы в ней действительно обрести правящее в творении искусство. Но самое ближайшее действительное в творении - это, как мы установили, его вещный под-остов. Чтобы постичь такую вещность, недостаточно традиционных понятий о вещи; ибо эти понятия сами проходят мимо сущности вещного. Преобладающее понятие о вещи, понимающее вещь как сформованное вещество, взято даже не из сущности вещи, а из сущности изделия. И к тому же оказалось, что дельность изделия с давних пор занимала своеобразное преимущественное положение при истолковании сущего. Это преимущественное положение изделия, до сих пор особо не осмысленное, послужило нам намеком на то, что мы должны заново задаться вопросом о сути сделанного, избегая теперь любых привычных толкований.

Что такое изделие, о том сказало нам художественное творение. И здесь, как бы между делом, вышло на свет, что же такое творится в творении, а именно творится раскрытие сущего в его бытии: творится совершение истины. Но если действительность творения можно определить только тем, что в нем творится, как же обстоит дело с нашим намерением обратиться к действительному творению в его действительности? Мы ошибались и шли неверным путем, пока предполагали действительность творения в его вещном поде-остове. Теперь же мы стоим на пороге знаменательного итога наших наблюдений, если его можно называть итогом. А именно проясняется двоякое:

Во-первых, господствующих понятий о вещи недостаточно для того, чтобы постигнуть суть вещного в творении;

Во-вторых, вещный под-остов, в котором мы намеревались уловить именно то, что ближайшим образом действительно в творении, как раз в таком-то своем виде совсем не принадлежит творению.

Как только мы начинаем искать в творении подобного рода действительность, мы незаметно для самих себя уже берем творение как некое изделие, за которым помимо пода-остова признаем еще и некий верх-надстройку, долженствующую содержать в себе все художественное. Но творение не есть изделие, только, помимо всего прочего, снабженное прилепившейся к нему эстетической ценностью. Творение далеко от того, чтобы быть эстетической ценностью. Творение далеко от того, чтобы быть таким, точно так же как и просто вещь далека от того, чтобы быть изделием, только лишенным своего подлинного характера - служебности и изготовленности.

Наше вопрошание о творении поколеблено в самих своих основах, поскольку оказалось, что мы наполовину вопрошали о вещи, наполовину об изделии. Но это не мы придумали - так ставить вопрос. Так ставит вопрос вообще вся эстетика. Способ, каким эстетика заранее видит художественное творение, подчинен традиционному истолкованию всего сущего. Однако существенно не то, что общепринятая постановка вопроса поколеблена в своих основах. Важно, что у нас открылись глаза и что теперь видно: только тогда мы ближе подойдем к творческой сути творения, к дельности изделия, к вещности вещи, когда начнем мыслить бытие сущего. А для этого необходимо, чтобы пали препоны само собой разумеющегося, чтобы привычные мнимые понятия были отставлены в сторону. Для этого нам пришлось идти кружным путем. А кружной путь и выводит нас на тот, что поведет к определению вещности в творении. Ведь нельзя отрицать вещное в творении; нужно только, чтобы это вещное, если уж оно принадлежит к бытию творения творением, мыслилось на основе творческого. Но если так, то путь к определению вещной действительности ведет не через вещь к творению, а, наоборот, через творение к вещи.

Художественное творение раскрывает присущим ему способом бытие сущего. В творении совершается это раскрытие-обнаружение, то есть истина сущего. В художественном творении истина сущего полагает себя в творение. Искусство есть такое полагание истины в творение. Что же такое есть истина, что временами она открывается, сбываясь как искусство? Что такое это «полагание себя в творение»?

 

Конец статьи Мартина Хайдеггера «Исток художественного творения»

 

 

20 ​​ Roger Scruton. Скрутон. Эстетика архитектуры.

 

Французское Просвещение

- enlightenment

- Aufklärung

- les Lumières

- Illuminismo

- época de la ilustración

поражает грубостью нравов, но в то же время создается «Дом любви».

Такие контрасты! ​​ 

 

Поражает противоречивость личностей, как Петр Первый.

 

Scruton ​​ о дизайне. Последний реагирует на неустойчивость мира.

По мне прекрасен тот дизайн, что опережает историю. В этом Уорхолл гениален.

 

Октябрь  ​​ ​​​​ 

 

«Дневники» Кафки и «Античная эстетика» Лосева.

 

Эллинистичность нашей видеокультуры. Наша культура - только переход, только призрак, от которого не останется и следа. ​​ 

И я - обречен застрять в этом длинном переходе метро.

 

Боярин, полководец Алексей Семенович Шеин разбил четыре стрелецких полка близ Воскресенского монастыря на берегах Истры 18 июня 1898 года. Его вклад в ​​ Сергиев Посад - фелонь колоколообразного покроя из турецкого золотого рытого бархата. ​​ 

 

Понятие ​​ «лишний» человек - в ​​ русской литературе, но не в живописи.

 

Огромный проект восстановления Храма Христа Спасителя набирает обороты. Стратегия очередной раз побеждает тактику: лучше предъявить потомкам что-то значительное, чем улучшать жизнь современников. И где теперь все эти советские суперпроекты?

 

Краков: многоглаголание церковных пространств.

 

Мода от Гальяно. Прекрасно. Необычайно острое чувство стиля. Можно пренебречь красотой: ее создаст единство стиля. ​​ 

Люду беспокоит, что ни дома, ни на работе она не может контролировать ситуацию. Ей приходится всяк день убеждаться в иррациональности мира. Как искусствовед по образованию, она любит иррациональность в искусстве, - но чтоб жить вовсе без рацио! Это слишком.

 

ГМИИ: Франц Кёнигс. Интересны наброски.

 

Выставки андеграунда.

 

Сулла. На нем Плутарх позволяет себе сгущать краски. Насколько правдиво он описывает военные сцены? Наверняка, он делает выжимки из других, чисто военных источников.

18 «Луфт Ганза» выставила свою коллекцию Макса Энрста. Самая большая выставка в России этого мастера.

Макс Серьезный?

Да. Тут это звучит весомо, ведь есть же Эрнст Неизвестный.

 

Виктор Умнов у него в мастерской - о Бисти и Ахмадулиной.

Умнов говорит со мной на равных. Это приятно, но видишь даже в столь благоприятном случае, сколь многое нас разделяет.

Если б его жена смягчила позицию и у него можно было бы ночевать, мы б наверняка стали друзьями. А так наши дружеские чувства обречены на вымирание: жизнь каждого из нас столь сложна, что нам не до сантиментов.

20  ​​​​ Особняк Рябушинского, построенный Шехтелем, стал предметом борьбы наследника Саввы Морозова и старых владельцев особняка. Туча имущественных споров.

 

В музей ​​ привезли экспонаты на выставку. На это время наняли милицию.

 

Седьмой том Лосева «Последние века античной эстетики».

Заинтересовал Амелий, ученик Плотина. Мой будущий герой усваивает именно его черты. Уже третий век нашей эры, средина.

 

Почему выбрал ​​ имя Клавдия для мужа Вальпургии в моем «Иисусе»?

 

Прочел и «Наш век» Ремона Remont'а. ​​ 

По Эпикуру, боги - идеальны, внематериальны и вневременны. Лосев.

 

Интересно, что Гальяно работает в Париже.

22 Маленькая церковка Рождества отдана музеем ​​ монастырю. Говорят, сам премьер Черномырдин подписал этот указ.

 

Лосев об эллинизме.

Плутарх, по Лосеву, синтетичен: он немножко и платоник, и аристотелик, и пифагореец, и стоик. Яма между Плотином и Аристотелем, - и мои герои в нее угодили.

 

Fata volentem ducunt, nolentem trahunt. Судьба ведет энтузиастов, вроде меня, а других просто тащит силой.

 

Лосев: «Стоики, давая в общем довольно примитивную и, может быть, грубоватую космологию, оказались весьма тонкими филологами и ценителями именно выразительных форм сознания».

 

Может, и мой Луций впадает в космологию, ущемляя в себе просто артиста.

Это в духе всех времен: поворот в огромные, хоть и странные с исторической точки зрения идеи.

Стоики считают, что природа - «великая и вечная художница». При этом Логос остается в центре их мировоззрения.

 

Фауст Гете говорит:

 

В начале было Слово!

 

Логос!

Лосев недостаточно рассказывает о природе этого божества.

Мне надо прочесть всего Лосева!

В нем наверняка найду материал для второго романа по античности. ​​ 

 

Лосев: «Эстетика эллинизма до конца формальна». Что это? Она только разрабатывалась, но не прикладывалась к жизни.

 

На собрании музея Новый Иерусалим ​​ архимандрит Никита объявил о своем желании превратить музей в чисто религиозный. Люде ясно, что ее светской коллекции нет места.

 

Выставка Ватто в ГМИИ. Ясные профили переполнены тревогой. Все его образы более похожи на мечту. Он моделирует ситуацию, он передает ее дух, - и передача целого убеждает куда более, чем частности.

 

Стoики: влюбленность в Рок, amor fati.

 

Эпикур:

Всякое страдание есть зло, но не всякое страдание надо всегда избегать.

 

Клубы в Сен Жермен де Пре (в Лугах! Как у нас «В Полях»). Жермен-в-Лугах. Образ Парижа, его история.

 

Лосев:

 

Стоицизм - это примат над единичным, единственности над множественностью на общей ступени абстрактной единичности субъективного самопознания. Эпикурейство, наоборот, - ​​ примат множественности над всеобщим единством на той же самой ступени объективного самопознания.

 

Таких глубоких идей много, но, на беду, ничего для моего будущего романа не взять.

 

Целая колония русских художников в признанном центре мира: в Америке. Это черта ​​ и мира, и искусства, но это и говорит о превалировании ​​ массового искусства. Весь мир становится огромным котлом «искусства», но при этом растет число групп, провозглашающих свое понимание «прекрасного».

31 Никогда еще положение Люды в ее музее не было столь шатким: музей объявлен религиозным, ее коллекция не нужна, - но областное начальство (Комитет по Культуре) против переезда Людиной коллекции, - и все спускается на тормоза и тонет в мелких сварах.

 

Помню, у Неверова были живые, блещущие глаза, которыми он по-женски поигрывал. Говорят, такие же живые блещущие глаза были у Помпея (родился в 106 году до нашей эры).

1933 - рождение Неверова, эрмитажного беса.

 

Помпей умирает первого октября 705 года Римской империи, в 48 году до н. э. Цезаря убивают через четыре года.

 

Почему-то истории Цезаря и Помпея трогают у Плутарха больше всего.

Вот кто был перед Христом! ​​ 

Мне приятно думать и важно знать, что пишу роман о Христе с единственной целью: чтоб самому себе доказать присутствие божественности в мире.

 

Пусть каждый человек себе скажет: «Если ты веришь в Бога, покажи это другим». Ведь те, кто не верит, скорее всего, задыхаются в ужасе и неверии.

Конечно, Спаситель в начале нашей эры мог быть только на периферии этого державного ужаса.

 

Ноябрь  ​​​​ 

 

1  ​​​​ Плутарх: «Многим жителям Тира приснилось, будто Аполлон сказал, ​​ что их город перейдет к Александру Македонскому».

Массовый сон.

Обращение к массе в античном мире.

 

Есть ​​ серьезная причина проснуться рано: ​​ вспомнить голландскую ветчину! Вдруг вспомнил, какую чудесную ветчину дамы и я ели в галерее Ленбаха.

Правда, скоро они оставили меня до самого вечера в одной майке в огромном, пустом, холодном, немецком доме, - ну, да это ничего.

 

Как автор, Светоний мне не подходит. «Жизнь двенадцати цезарей» слишком ужасна.

Вот сюжет: Цезарь во сне насилует собственную мать, и это - доброе предзнаменование!! ​​ Потому что мать означает отечество: Цезарь обладает отечеством, спасает и защищает его.

Безумная идея!

Такому миру было необходимо христианство.

3  ​​ ​​ ​​​​ Пьер Карден - в Петербурге. Вот уж событие так событие. Показ его мод на сцене Александринки.

 

Тиберий приглашал рабов, брал в руки книги Элефантиды и приказывал им повторить то, что было нарисовано в книге.

4  ​​ ​​​​ Из Французского Культурного Центра можно подняться наверх в журнальный зал.

Увы, зал альбомов стал Японским культурным центром!

Там уж не посмотришь Пикассо. А всего-то и «делов», что из этих альбомов составляли большие выставки, названия которых я по глупости не записывал. Вот и получается, что Иностранка - вся моя жизнь.

 

Вот и слово «лейбл» (марка) узнал! Журнал «Label France» показывает статуи Денев и прочих звезд.

Может, и нужное, но жалкое зрелище.

Денев пока что - приятная дама, и ее застывший облик неприятно контрастирует с живым.

6  ​​​​ Плутарх подробно о закате Греции, копается в межусобицах, потому что, по его мнению, эта черта вовсе не касается римлян.

​​ Тут уж он поступает, как лукавый царедворец, что льстит сразу всем римлянам, не забывая и себя.

Я уверен, тут простой расчет на конъюнктуру, а не ​​ самопознание.

 

Римский мир в ​​ его прозе празднует победу, но мы-то знаем, что это за «победа».

Эти междуусобицы - «вода» у Плутарха. Он не может, как Светоний, выхватить сжато и точно, он считает нужным «разбавлять».

 

Хоть это и римская проза, Ида уже ее не помнит: склероз. Я не понимаю, что именно она помнит.

Что меня помнит, это точно, - но что еще?

Не знаю. ​​ 

Не считаю вправе анализировать мои отношения с моей семьей, потому что такой анализ убил бы наши хорошие отношения.

Мы в семье видим слишком много слабостей друг друга и ясно понимаем, что только взаимное понимание и прощение позволит нам жить вместе. ​​ 

 

Традиции античной литературы: появление грозного призрака перед решающим событием.

А как появляется Жуану Командор или старуха Герману?

 

Как в античности отравляли?

Яблоком - понятно, - но ринтакой (птичка такая)?!

9  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Президентом Украины Л. Кучмой издан Указ о восстановлении Успенского собора.

К 950-летию Лавры собор будет восстановлен.

 

История Лавры ​​ в советское время:

В 1918 году был увезён и убит неустановленными лицами настоятель Лавры - митрополит Киевский и Галицкий Владимир (Богоявленский).

После 1919 года монашеская община продолжала существовать как артель.

С начала 1924 года Лавра находилась в непосредственном ведении Патриарха Тихона.

На Всеукраинском предсоборном совещании («обновленческом»), проходившем с 11 по 15 ноября 1924 года в Харькове по докладу обновленческого Киевского митрополита Иннокентия (Пустынского) было принято постановление о необходимости перехода Киево-Печерской лавры в ведение Всеукраинского Священного Синода (обновленческого), что и произошло 15 декабря 1924 года.

 

29 сентября 1926 года ВУЦИК и Совет народных Комиссаров УССР приняли постановление о «Признании бывшей Киево-Печерской Лавры историко-культурным государственным заповедником и о превращении её во Всеукраинский музейный городок».

 

Постепенное вытеснение монашеской общины новосозданным музеем завершились к началу 1930 полной ликвидацией монастыря. Часть братии была вывезена и расстреляна, остальные были заключены в тюрьмы или сосланы. Лавра подверглась разорению.

 

В одном из корпусов была размещена Государственная историческая библиотека Украины (находится там до настоящего времени). На территории лавры был образован музейный комплекс, в его составе - Музей книги, Музей исторических драгоценностей и др.

В период немецкой оккупации Киева, в Лавре был организован полицейский участок, где оккупационными властями было убито около 500 мирных граждан.

 

3 ноября 1941 года немецкими оккупационными войсками был взорван Успенский собор.

В июне 1988 года в связи с празднованием 1000-летия крещения Руси и постановлением Совета Министров УССР новосозданной Печерской монашеской общине была передана территория Дальних пещер.

 

Община Лавры находится в юрисдикции Украинской Православной Церкви (Московского патриархата), входящей в состав Русской православной церкви.

В Лавре разместились также Киевские Духовные семинария и академия, издательский отдел Церкви.

10  ​​ ​​ ​​​​ Винкельман и Бургхардт. «Два взгляда на античность».

 

Гераклит: «О величайшем не станем воображать правдоподобного». То есть не надо о богах ничего придумывать.

11 ​​ В этот день 11 ноября 1913 года «Газетные старости» написали:

 

Чествование Ильи Репина

 

В воскресенье, днем, в гостинице „Княжий двор» состоялось чествование И. Е. Репина.

К 1½ час. дня в гостинице собрались: художники А. М. Васнецов, К. А. Коровин, В. В. Переплетчиков, академик И. А. Бунин, директор Строгановского училища Н. В. Глоба, С. И. Мамонтов, граф С. Л. Толстой, прис. пов. А. Р. Ледницкий, М. Н. Климентова-Муромцева, Н. Д. Телешов, Н. М. Кишкин, В. М. Фриче, К. И. Чуковокий и др.

Появившегося И. Е. Репина приветствовали оглушительными аплодисментами.

С. В. Яблоновский обратился к И. Е. Репину с приветственной речью и прочитал адрес, покрытый сотнями подписей. Далее художника приветствовали: В. М. Фриче - от общества деятелей периодической литературы, Н. М. Кишкин - от Литературно-художественного кружка, И. А. Бунин и А. Р. Ледницкий.

И. Е. Репин был очень растроган и со слезами на глазах благодарил за приветствие.

- В прежнее время, в годы моей молодости, я бы убежал и малодушно спрятался от такого чествования, - сказал И. Е. Репин. - Теперь я приближаюсь к грани потусторонней жизни, могу спокойно выслушать приветствия, радоваться, что на мою долю пришлось так много признания. У меня сейчас такое состояние, я так умилен всем происходящим, что у меня является желание выслушать панихиду, я готовь упасть на колени и молиться за упокой моей души... Я люблю свое искусство, ему отдаю всю жизнь и бесконечно радуюсь тому счастью, которое мне выпало.

Чествование закончилось обедом в „Праге”.

На обед после утреннего спектакля в Большом театре приехал Ф. И. Шаляпин.

Обед прошел очень оживленно, провозглашались тосты, говорились речи, пели.

Ф. И. Шаляпин рассказывал эпизоды из своей жизни и поднял бокал за друзей-художников и зa И. Е. Репина - „папашу художников”.

12  ​​ ​​​​ Лосев:

 

Скептицизм как философия особенно характерен для раннего эллинизма, то есть до четвертого-первого веков до нашей эры.

Позднее эллинистическая философия уже перестает быть просветительской, т. е. перестает строить такие философские системы, которые обеспечивали бы для отдельной личности ее независимое состояние»

13 Закатил себе экскурсию по соборам Кремля. Сырой, болезнетворный воздух, изголодавшиеся вороны.

Музей - от «музейон» ( = «святилище Муз»).

 

Плиний: торжество позы.

 

Профессор Сергеенко переводит римские деньги в наши, - но этому лучше не верить.

Сергеенко показывает, что еда в Риме была очень дешевой.

 

Происходит некое «омассовление»: та самая опасность, что ясно видна и сейчас.

 

«Интершарм», международный конкурс парикмахеров в Москве.

 

Архимандрит Никита ​​ еще раз объявил всем сотрудникам музея, что музей сгнил и спасет его только церковь.

Что тут сказать? Хоть дадут досидеть до пенсии - уже хорошо.

 

Цицерон: мысленные образы, cogitata species.

 

Цицерон: «Раз философы исследуют истину, то они справедливы».

 

В эпоху эллинизма острова (Родос и прочие) торговали своим гражданством.

15  ​​ ​​​​ Лосев:

«Именно Плутарх определяет миф как единовидный светлый луг божественного бытия».

Ямвлих:

«Миф - образ предельно целостной общности».

 

Саллюстий:

«Космос можно назвать мифом, потому что в нем явлены тела и вещи, а скрыты души и умы».

16 Это непереводимо на нашу жизнь, поскольку есть психология цен. Особенности восприятия цен таковы, что ты не можешь сопоставить цену за буханку хлеба: 14 копеек при советской власти, три сестерция в древнем Риме, и нынешние тысячи.

 

Римлянин носит трусы, тунику (рубашку), тогу (ее обматывали) и плащ.

 

Письма Плиния Младшего.

 

Прокл: ​​ 

Вечность существует до ума и после сущего, поскольку она поставлена в середине умопостигаемого круга.

17  ​​ ​​​​ «Мадонна» Ван Эйка, столь впечатлившая в 1974. 15 век и Столетняя война.

 

Историю увидишь чрез картину -

И вздрогнешь. И проступит пот.

Факт исторический детину

Поднимет, шваркнет и - убьет.

Стишатку подкакнул.

18 Плиний явно пасует перед сложностью эпохи. Я очень боюсь таких обвинений. Писать так, чтоб отразить эпоху: и ее ужасное, и ее прекрасное.

 

Лосев. ​​ История античной эстетики. ​​ Ранняя классика. ​​ Москва, 1963.

Этот был издан первым. Пробный шар.

19 Дыхание хаоса - в самом расцвете Рима. Это ясно следует даже из того немногого, что я начитал.

 

«Лексикон античности», Москва, 1989.

Другого справочника по античности просто нет. Я, что же, знаю больше словаря? Наиздавали всего, но кое-как.

 

Машкин. «Принципат Августа». Москва-Ленинград. 1949. Тираж 7.000, цена 40 рб.

20  ​​ ​​ ​​​​ ЦДХ: Романович. Почему мне так нравится эта живопись? Ведь она очень похожа на эскизы.

В ней остро схвачено чувство: и смятение, и благоговение, и восхищение, и преклонение.

Художник сумел выразить сразу все чувства. Обычно спектр чувств более узок и определенен.

Романович создал некую притягивающую сложность - и человек не может понять, что же в этой сложности так его привлекает.

 

Как картина Миро 1937 года «Натюрморт со старым ботинком» - она всегда в голове.

 

Эльконин, его ​​ инсталляции. Очень грамотно, ровно, но без концептуальных прозрений.

Прозрений?!

Не много ли требую?

Но все концептуальное должно блистать, искриться концепцией. Иначе это скучно.

22  ​​​​ Вчера: Демокл встречает Антиоха; сегодня: монолог Галлии Петронии. Странно, но эти чуточку скабрезные сцены пишутся очень легко.

 

Рано утром, чуть проснувшись,

Я смотрю на небеса,

Потому что там я вижу

Ваши милы очеса.

 

Куда труднее даются размышления и движение идей.

В письмах ​​ персонажей мне б хотелось создать иллюзию интеллектуального бурления.

Именно в письмах, - и где же еще?

Или это подогревается моими большими письмами во Францию?

23  ​​​​ «Газетные старости» за 23 ноября 1902 года:

 

ОТЕЦ И СЫН

 

Берлинский корреспондент «Нов. Вр.» пишет:

 

В Бреславле - судебный процесс. Карл Бёклин, сын знаменитого художника Арнольда Бёклина, привлек университетского проф. Рихарда Мутера к законной ответственности за оскорбление в печати. Профессор Муттер заявил открыто, что картины, которые семейство покойного Арнольда Бёклина продает теперь как произведения кисти, вовсе ему не принадлежат, а фабрикуются вдовой и сыном великого мастера.

25  ​​ ​​ ​​​​ Пишу Шарлетте о самых сложных вещах, прячу мои семейные сложности, зато уж она не жалеет красок, описывая свою благополучную семью.

Ее претензии к невестке Надин мне просто непонятны и странны. Какие это претензии? Промолчу, чтоб уважать себя. Нет, я ей не верю, так что не буду нести в дневник ее оценок ее близких: не верю, что она справедлива.

26  ​​ ​​​​ А скабрезность в «Иисусе»? Она тоже необходима! Жизнь не должна быть стерильной. Проститутка Петрония связывает моих мужчин-персонажей.

 

Videant consules, nequid detrimenti res publica capiat.

«Консулы блюдут, чтоб ущерба какого не было государству».

Античный интерес государства, raison d'etat.

27  ​​​​ Как Август судит неверных жен? Жену высылают с половиной ее приданого. Lex Julia de adulteris. ​​ Закон об измене.

Книги об античности доказывают, что мироощушение римлян было слишком похоже на современное.

 

50 лет Юнеско. Англия и Штаты не входят в эту организацию.

28  ​​ ​​​​ Как чудесно, что Плиний говорит о поколении! Это так современно, словно он входит в мою комнату.

«Мы сломлены»!

«Мы» - это те, кто пережил диктатуру Нерона. Так вот я бы мог сказать о Брежневе. Плиний проскочил этот кошмар юношей. Точно, как я.

30  ​​ ​​​​ Триумвират. Tres viri rei publicae constituendae. Три мужа, основавшие республику.

 

Декабрь

 

2  ​​ ​​​​ Социальная жизнь начисто ​​ лишена культуры, так что излишняя социализация, излишнее инкорпорирование в общество лишают искусства. Страшно понимать, что столь многие не нуждаются в Музах.

Но в чем «заслуга» искусства для меня лично?

Оно сделало мою жизнью Целым. ​​ 

 

3 ​​ Достоевский:

 

Ничего и никогда не было для человека невыносимее свободы

 

4 ​​ ДР Рильке.

 

Лу Андреас-Соломе

 

С Райнером

 

В начале 1897 года мы с Фридой фон Бюлов поселились в так называемых «княжеских домах» на улице Шеллинга в Мюнхене; там я однажды получила по почте стихи, автор которых себя не назвал. По почерку первого письма, полученного от Рильке, с которым на одном театральном вечере нас познакомил Якоб Вассерман, я узнала автора. Он прочитал мне и другие свои стихотворения, среди них «Видения Христа»; судя по замечаниям, высказанным в том первом письме, он относился к циклу весьма негативно. Хотя некоторые из стихотворений были опубликованы в журнале «Гезельшафт», да и кое-кто еще читал их, но годы спустя нам так и не удалось обнаружить этот цикл, несмотря на все старания издательства «Инзель», так что можно считать его утерянным.

Прошло совсем немного времени, и Рене Мария Рильке превратился в Райнера. Мы с ним покинули город, чтобы подыскать себе жилище поближе к горам, еще раз сменили наш домик в Вольфратсхаузене, в котором вместе с нами жила Фрида. Во втором доме, пристроенном прямо к склону горы, нам предоставили комнаты над коровником; на фотографии, которую мы там сделали, должна была фигурировать и корова, но она так и не выглянула из оконца хлева, перед которым стоит старая крестьянка; непосредственно над крышей видна дорога, ведущая в горы; над домом развевается наш флаг из грубого полотна, на котором большими буквами написано «Луфрид», его изготовил Август Эндель, который вскоре подружился с Райнером; он же помог нам с помощью красивых одеял, подушек и разной утвари уютно устроиться в трех смежных комнатах. Ближе к осени ненадолго приехал мой муж, а с ним Лотта, наша собака; иногда к нам наведывался Якоб Вассерман, бывали и другие; еще в первый домик захаживал приехавший из Санкт-Петербурга один русский (правда, недоброй памяти), который давал мне уроки русского языка.

Совсем еще молодой Райнер, к тому времени уже написавший и опубликовавший поразительно много стихотворений и рассказов, издававший журнал «Вегвартен», по виду отнюдь не производил впечатления будущего большого поэта, каким он вскоре станет, но резко выделялся своеобычностью характера. При этом с самого начала, уже с раннего детства, он предвидел неотвратимость своего поэтического призвания и никогда в этом не сомневался. Но именно потому, что он страстно и непоколебимо верил в свою мечту, ему даже в голову не приходило переоценивать уже созданное им; оно всего лишь служило побуждением к новым попыткам самовыражения; техническая сторона дела, мучительные поиски нужного слова почти неизбежно вызывали у него переизбыток чувств, надежду, что преодолеть формальное несовершенство поможет «чувствительность». Эта «чувствительность» не согласовывалась с его характером; она, можно сказать, диктовалось чисто технической необходимостью. Кроме того, она была следствием огромной уверенности в своем даре, в том, что он способен утвердить себя в поэзии. Когда, например, бывший с ним в дружеских отношениях Эрнст фон Вольцоген в одном из писем в шутку обратился к нему «Пречистый Райнер, непорочная Мария», то это не означало, что душевному строю Райнера были присущи женственно-детские черты, наоборот, он отличался своеобразной мужественностью и какой-то несокрушимо - нежной властностью. Этому не противоречило даже его скорее робкое отношение к чужим и потому опасным для него влияниям: оно, по мнению Райнера, имело касательство не столько к нему самому, сколько к тому, что было ему вверено и что он призван был оберегать. Это обеспечивало свойственную ему неразрывность мысли и чувства, взаимопроникновение того и другого: человек в нем легко и быстро растворялся в художнике, а художник - в человеке. Где бы ни охватывало его поэтическое вдохновение, оно было целостным, совершенно не умевшим расщепляться на составные части, не ведавшим сомнений, колебаний и разлада (если не считать недовольства еще незрелой поэтической техникой). Райнеру в ту пору было в высокой степени присуще то, что называют «мужской грациозностью» - утонченность и одновременно простота, неистощимость гармонических проявлений его существа; он тогда еще мог смеяться, мог просто и бесхитростно верить, что жизнь не обойдет его своими радостями.

Когда сегодня вспоминаешь более позднего Рильке, уверенного в своем уже приближающемся к совершенству искусстве, то становится абсолютно ясно, почему это стоило ему душевной гармонии. Без сомнения, если смотреть вглубь, во всяком творческом процессе кроется такая опасность, такое соперничество с жизнью - для Райнера особенно непредсказуемое и грозное, так как его дарование было направлено на то, чтобы в лирике выразить невыразимое, силой своего поэтического дара высказать «несказанное». Поэтому позже с ним случилось так, что саморазвитие, с одной стороны, и развитие творческой гениальности - с другой, не поддерживали друг друга, а шли в почти противоположных направлениях; притязания искусства и полнота человеческого бытия тем сильнее вступали в противоречие, чем совершеннее были его художественные творения. Этот трагический поворот вызревал в нем все более неотвратимо.

Мы познакомились на людях, потом предпочли уединенную жизнь втроем, где все у нас было общим. Райнер делил с нами наш скромный быт в Шмаргендорфе, недалеко от Берлина, у самого леса, откуда по лесной дороге за две минуты можно было дойти до Паульсборна, и когда мы шли босиком по лесу - этому научил нас мой муж, - косули доверчиво подходили к нам и тыкались носом в карманы пальто. В маленькой квартирке, где кухня была единственным - если не считать библиотеки моего мужа - помещением, приспособленным для жилья, Райнер нередко помогал готовить, особенно когда варилось его любимое блюдо - русская каша в горшке или борщ; он отвык от изысканности в пище, а ведь раньше страдал от любых ограничений и жаловался на нехватку денег; в синей русской рубахе с красным орнаментом он помогал колоть дрова и вытирать посуду, при этом мы без помех занимались нашими делами. А занимались мы многим; усерднее всего он, давно уже погрузившийся в мир русской литературы, изучал русский язык и русскую культуру, особенно после того, как мы всерьез задумали большое путешествие в Россию. Какое-то время наши замыслы совпадали с планом моего мужа предпринять поездку в Закавказье и Персию, но из этого ничего не вышло. Незадолго до Пасхи 1899 года мы втроем отправились в Петербург, к моим родным, а затем в Москву; только год спустя мы с Райнером объездили Россию и познакомились с ней более обстоятельно.

Хотя мы не сразу наведались в Тулу, к Толстому, фигура писателя стала для нас как бы въездными воротами в Россию. Если раньше Достоевский раскрыл перед Райнером глубины русской души, то теперь именно Толстой, в силу мощи и проникновенности его таланта, воплощал в себе - в глазах Райнера - русского человека. Эта вторая встреча с Толстым в мае 1900 года состоялась уже не в его московском доме, как во время первого нашего путешествия, а в имении Ясная Поляна, расположенном в семнадцати верстах от Тулы. По-настоящему узнать его можно было только в деревне, не в городе, не в комнате, даже если она обставлена по-деревенски и отличается от других покоев графского дома, даже если хозяин непринужденно выходит к гостям в собственноручно заштопанной блузе, занят каким-нибудь рукодельем или за семейным столом ест щи да кашу, в то время как другим подают более изысканные блюда.

На сей раз самое сильное впечатление у нас осталось от короткой прогулки втроем. После вопроса Райнеру «Чем вы занимаетесь?» и его немного робкого ответа: «Лирикой», на него обрушилось темпераментное обличение всякой лирики. Но выслушать Толстого со всем вниманием нам, когда мы выходили со двора, помешала любопытная картина. Какой-то крестьянин, пришедший издалека, седой старец, приблизился к нам и, без устали сгибаясь в поклонах, почтительно приветствовал другого старца, Толстого. Он не просил милостыни, а только кланялся, как и многие другие, часто приходившие издалека с одной только целью: еще раз увидеть свои церкви и свои святыни. Пока Толстой, не обращая на него внимания, шел дальше, мы напряженно прислушивались к словам того и другого, но глаза наши были прикованы только к великому писателю; каждое движение, поворот головы, малейшая заминка в быстрой ходьбе «говорили»: перед нами Толстой. Луга ранним летом были усеяны цветами - высокими и яркими, какие встречаются только на русской земле; даже под сенью деревьев слегка заболоченная почва была усыпана необыкновенно большими незабудками. Так же глубоко, как эти яркие цветы, врезалось в мою память и то, как Толстой, не переставая живо и поучительно говорить, вдруг стремительно наклонился, раскрытой ладонью - так обычно ловят бабочек - схватил и сорвал пучок незабудок, крепко прижал их к лицу, точно собираясь проглотить, и затем небрежно уронил на землю. Все еще едва слышно звучали доносившиеся издалека почтительно-приветственные слова мужичка; из их потока можно было разобрать только: «...что довелось тебя увидеть...» И я присоединила к ним такие же благодарные, приветственные слова: «...что довелось тебя увидеть...».

Должно быть, именно эта встреча дала повод Райнеру с преувеличенным вниманием всматриваться в каждого встречного мужичка, ожидая увидеть в нем сочетание простоты и глубокомыслия. Порой его ожидания оправдывались. Так однажды при осмотре Третьяковской картинной галереи с нами рядом оказалась группа крестьян. Перед большой картиной «Стадо на пастбище» один из них недовольно произнес: «Подумаешь, коровы! Мало мы их видели?» Другой лукаво возразил: «Они потому и нарисованы, чтобы ты их увидел... Ты любить их должен, вот почему они нарисованы, вишь ты. Любить должен, а тебе, вишь ты, нет до них дела». Вероятно, удивленный своим собственным объяснением, мужичок вопросительно посмотрел на стоящего рядом Райнера. Надо было видеть, как отреагировал Райнер. Он внимательно посмотрел на мужичка и ответил на своем плохом русском: «Тебе знать это».

Наконец мы очутились там, где, как казалось Райнеру, ему на каждом шагу будет попадаться то, ради чего тоска пригнала его сюда, - среди людей и ландшафтов на Волге. Мы плыли вверх по течению, с юга на север, и сошли на берег за Ярославлем. Здесь нам довелось пожить некоторое время в русской избе. Пересаживаясь с парохода на пароход, мы нашли ее в глубинке - новую, пахнущую смолой, с перекрытием из неошкуренных березовых бревен; молодая пара построила ее рядом с уже потемневшими, задымленными жилищами, а сама отправилась на заработки. Скамейка вдоль стен, самовар, широкий тюфяк, набитый специально для нас свежим сеном, - вот и вся обстановка; в пустом сарае рядом - еще охапка соломы в качестве постели, хотя крестьянка из соседней избы чистосердечно заверила, что и первый тюфяк достаточно широк для двоих... Мы несколько раз сходили на берег с пароходов, плывущих по Волге. Бывали в гостях у точно таких же крестьян и даже гостили у крестьянского поэта Дрожжина в его избе. Несколько книг можно было бы написать о том, что мы увидели в России. Нам казалось, мы провели здесь годы, хотя на самом деле это были дни, недели, едва ли месяц. Но все слилось в один час и в образе одной избы - и виделось нам каждый раз одно и то же: как мы ранним утром сидим на пороге, кипящий самовар стоит на полу, а мы весело наблюдаем за курами, которые с таким любопытством подходили к нам от соседних сараев, точно хотели лично предложить яйца к завтраку.

«Изба, встреченная нами в пути», и в самом деле символизирует то, что было для Райнера землей обетованной, Россией. Одна из этих изб, сложенных из березовых бревен, с резным щипцом, стены которой времена года, сменяясь, насыщали чистыми естественными красками, то темными, то светлыми, и стала тем «местом», «местом отдыха», о котором ему мечталось перед началом путешествия, которое ему потребовалось, чтобы свершить свое. Здесь обитал народ, чьим уделом были нужда и нищета, но в характере которого покорность соединилась с уверенностью в своих силах; Райнер тоже изначально чувствовал в себе настоятельное внутреннее призвание, подчинявшее себе все, что бы с ним ни происходило. Уделом, судьбой этого народа был «Бог». Не небесный вседержитель, облегчающий тяготы жизни, а ближайший покровитель, оберегающий от окончательной гибели, - русский бог Лескова, обретающийся «в левой подмышке».

 

4  ​​ ​​ ​​​​ Налетел на конференцию моего учителя в ЛГУ!

 

А. К. Гаврилов

«Алкестида» Еврипида и интеллектуалы середины V века до н. э.

Интеллектуальная элита античного мира. Тезисы докладов научной конференции 8 - 9 ноября 1995 г.

 

1. Софизм Адмета и паралогизм Геракла.

В первой из двух сцен мистификации гостеприимец Адмет скрывает от Геракла смерть Алкестиды, хоть и признает смерть некой «жены».

В виде дружеской отместки Геракл навязывает вдовцу отнятую у смерти Алкестиду в качестве «некой жены».

В отношении философских мотивов особенно любопытна первая мистификация.

Алкестида умерла; появляется Геракл, по пути на подвиг ищущий крова. Налицо признаки траура.

Геракл начинает осторожно выспрашивать.

Цель Адмета - принять друга, скрыв от гостя смерть жены, но прямой ложью не оскорбляя ее жертвы. На прямой вопрос, не Алкестида ли умерла, ответ уклончив: об этом можно сказать надвое. Тогда Геракл формулирует вопрос дихотомически в духе tertium non datur: жива или мертва? Ответ диалектичен: можно равно утверждать, что она есть и что ее нет, а вот печаль о ней – печаль есть безусловно.

Почему можно было утверждать, что Алкестида «есть»? Не имеется ли в виду

(a) не захороненное еще тело;

(b) память об умершей, как своего рода существование;

(c) бессмертие души; наконец,

(d) (пока Адметом не чаемое) возвращение жены к жизни?

 

Представляется, что ст. 521 - прямая ложь. Однако ложь эта не только благородна, но (эпистемологически) затмевается тем, что (и) смерть Алкестиды признана тут уже вполне отчетливо, причем Геракл не только наблюдает траур, но и знает об обещании Алкестиды умереть вместо мужа. В этой ситуации Геракл заявляет, что ответ его не устраивает. Задача Адмета кажется невыполнимой.

 

2. Трюк Адмета.

Следующий шаг Адмета: «А знаешь ли ты, что жена обещала умереть вместо меня?» Защитник здравого смысла, Геракл незаметно для себя втягивается в философскую беседу: если Адмет оплакивает жену оттого, что она должна умереть, так не надо упреждать события. Проницательный заметит, что Адмет уже достиг некоторого успеха. «Ну как же - продолжает он - она не умерла, когда в принципе необходимо признать:  ​​​​ «кто собирается умереть, умер; кто умер, того нет». Этот стих закрепляет уход от истины факта. Отныне Адмет не только не говорит, что жена жива, но и настойчиво утверждает, что она умерла, более того - мертва с логической неотвратимостью. Между тем собеседник все дальше отходит от понимания случившегося, и все это держится не на произвольных утверждениях, а на законах разума и на знании психологии спора. Автор рассчитал, что неприятие предпосылок часто приводит к отказу от вывода, который, вообще говоря, может держаться на иных, удовлетворительных предпосылках.

 

3.  ​​ ​​​​ Для Геракла получается, что Алкестида умерла не вообще, а постольку, поскольку обещала умереть. Это пружина той suggestio falsi, которая успешно подействовала на глазах у зрителя. С отрицанием принципа упреждения будущего у разных авторов отпадает и озабоченность происходящим.

Свидетельство Галена позволяет предположительно выявить современную Еврипиду философскую форму этого мотива. Оказывается, Посидоний связывал с Анаксагором выражение proendhmei'n, за которым стоял психагогический прием упреждающего помышления о возможных бедах. Похоже, что Alc. 527 хорошо соединяется с этим свидетельством, заодно его подтверждая.

 

4. Философские мотивы диспута.

Связь разобранного выше диалога с идеями, имевшими хождение в заинтересованных философией кругах, отмечена давно. Неубедительны попытки связать участников разговора с философскими школами: ​​ Адмета с гераклитовцами, Геракла - с парменидовцами.

Раз ​​ верх в споре одерживает Адмет, то неубедительно объявить гераклитовцем самого Еврипида и т. д. Между тем мотивы Гераклита и Парменида усматриваются разве что в статьях ..., а в сцене второй мистификации ничуть не развиваются, а побеждает Геракл.

Аттическая трагедия, даже еврипидовская, не приспособлена к воспроизведению собственно философских идей. В споре не использованы знакомые Еврипиду специфические положения Парменида о бытии. Важнее использование названного выше мотива Анаксагора. Однако в целом обман более всего напоминает «Одиссею» IX, 410, когда крик Киклопа о помощи ведет к тому, что пришедшие подать ее, помогать отказываются. Так что замечательное хитроумие Адмета по существу имеет скорее литературное, чем философское происхождение.

 

Из мотивов, связанных с философским обиходом, стоит выделить следующие:

 

(1) выбор ситуации, на которой удобно разработать теоретическую дискуссию и показать интеллектуальные процедуры;

(2) воспроизведение философского диспута, когда усилие ума сочетается с волей к победе (примерно тогда же это начали называть эристикой);

(3) использование техники доказательства и опровержения, включая ходы, ввергающие противника в паралогизм; манипулирование не только законами логики (principium contradictionis или principium causae sufficientis), но и таким приемом, как вовлечение в ложное опровержение: Геракл, как было запланировано Адметом, не различает суждений сделанных absolute или secundum quid;

(4) воссоздание атмосферы теоретической дискуссии с налетом специального философского языка; демонстрация навыка интеллектуальной терпимости в конце напряженного состязания (ст. 529).

 

Рассмотрение Alc. 512 ​​ небезразлично для создания картины интеллектуальной жизни в Афинах 50х - 40х годов, так как эта сценка из пьесы 438 г., не говоря о Платоне, на полтора десятилетия опережает аристофановы «Облака». Показывая интерес Еврипида и части публики (недаром древние говорили о специфической аудитории младшего из великих трагиков) к природе и тактике теоретического спора, разобранный пассаж надлежит рассматривать как ценное свидетельство обихода афинских интеллектуалов середины V в. до н. э.

Такой вот умный текст.

Я бы не помещал его, если б ничего не понял.

Занятия с Гавриловым и заставили фантазировать о романе про Христа.

 

25  ​​ ​​ ​​​​ Встреча с художником Умновым. Он много рассказывал о своей жизни, о знакомстве с Ахмадуллиной.

 

Открытие – Музей Частных Коллекций.

 

26  ​​ ​​​​ Родченко, Штенберг, иконы.

Новая Третьяковка. Янкилевский.

Фигура, застывшая в метро, - предмет искусства. Торжество неудобных, ежедневных поз, загнанность большого города.

 

Цезарь убит. Начинается мятеж. Цицерон не знает, что делать.

 

27  ​​ ​​​​ «Поздний эллинизм» Лосева. Материал для будущего романа?

 

28  ​​ ​​ ​​​​ Ги Дебо́р (фр. Guy Debord, полное имя Ги Луис Мария Венсан Эрнест Дебор; также подписывал тексты именем «Ги-Эрнест».

28 декабря 1931, Париж - 30 ноября 1994, Бельвю-ла-Монтань.

Французский революционер леворадикального толка, философ, историк, писатель, художник-авангардист, режиссёр. Видный член «Интернационала леттристов» и группы «Социализм или варварство». В 1957 году принял активное участие в создании Ситуационистского интернационала. После событий мая 1968 года в ситуационистском движении произошёл упадок, в результате чего в 1972 году интернационал был распущен. Несмотря на свою неудачу, идеи ситуационистов оказали влияние на культуру и политику в Европе и США.

Наиболее известен благодаря своей концепции «общества спектакля», изложенной в книге «Общество спектакля» и в комментариях к ней.

 

«История проходит над людьми, как чёрная грозовая туча, как нечто чуждое, чего люди хотели бы избежать и от чего считали себя надёжно укрытыми. Но именно благодаря этим раскатам грома, всполохам на небе истории, в человеке пробуждается позабытое, первобытное чувство страха».

 

«Спектакль представляет собой плотную ширму видимого разнообразия и изобилия, но если заглянуть за неё, можно убедиться, что в мире господствует банальность. Пережитки религии и семьи остаются для человека главной формой наследования классового и социального статуса, но, несмотря на всё то моральное давление и угнетение, что они оказывают, эти пережитки входят в понятие наслаждения этим миром, этой жизнью. Иначе говоря, этот мир есть не что иное, как гнетущее псевдонаслаждение».

 

«Туризм, человеческий кругооборот, рассматриваемый как потребление, является побочным продуктом кругооборота товаров, и сводится, по своей сути, к одному единственному развлечению: поехать и посмотреть на то, что уже стало банальным. Наличие экономической организации посещения различных достопримечательностей уже обеспечивает одинаковость этих достопримечательностей».

 

«Хотя я очень много читал, но пил я значительно больше. Я написал намного меньше книг, нежели многие литераторы и публицисты, но выпил я намного больше самых усердных пьяниц. При этом меня удивляет то, что множество людей, писавших против меня гневные и обличительные тексты, разоблачая во мне множество несуществующих пороков, ни разу не упомянули о том действительном, а не мнимом, грехе, которым я занимаюсь всю жизнь - то есть никто не укорял меня всерьёз за мой беспробудный и бесконечный алкоголизм».

 

29  ​​​​ День памяти Андрея Тарковского.

 

«Я совершенно не смог бы жить, если бы знал пророчество о собственной жизни. Видимо, жизнь теряет всякий смысл, если я знаю, как она кончается,- я имею в виду, естественно, свою личную судьбу. В этой детали есть какое-то невероятное, нечеловеческое благородство кого-то, перед кем человек чувствует себя младенцем, беззащитным и охраняемым одновременно. Это сделано для того, чтобы знание наше было неполным, для того, чтобы не осквернять бесконечность, чтобы оставить надежду. Незнание - оно благородно. Знание – вульгарно».

 

30  ​​​​ Йохан Хёйзинга:

 

Только к концу XIX в., не без влияния техники фотографии, волна искусства докатывается до приобщившихся к образованию масс. Искусство становится сферой публичной жизни, любить искусство становится хорошим тоном. Представление о художнике как о существе высшего порядка проникает повсюду. Снобизм получает широчайшее распространение среди публики. В то же время судорожный поиск оригинальности становится главным импульсом создания художественной продукции. Эта постоянная потребность во всем новом, доселе неслыханном, устремляет искусство со стапелей импрессионизма к эксцессам XX столетия.

​​ 

31  ​​​​ Arthur Rimbaud

 

Démocratie

 

«Le drapeau va au paysage immonde, et notre patois étouffe le tambour.

«Aux centres nous alimenterons la plus cynique prostitution. Nous massacrerons les révoltes logiques.

«Aux pays poivrés et détrempés! - au service des plus monstrueuses exploitations industrielles ou militaires.

«Au revoir ici, n'importe où. Conscrits du bon vouloir, nous aurons la philosophie féroce; ignorants pour la science, roués pour le confort; la crevaison pour le monde qui va. C'est la vraie marche. En avant, route!»