-90-

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ДНЕВНИК

 

 

1992

 

 

Важно:

Анализ ​​ «Замка» Кафки

Письмо Германа Гессе ​​ доктору К. Г. Юнгу

Анализ ​​ «Идиота» Достоевского.

Рассказы Джойса

 

Январь  ​​ ​​​​ 

 

1  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Более похоже, что то ужасное возбуждение, что вызывает во мне социальная жизнь, убивает мою возможную реальную нежность.

Так было и в путешествии, так есть и дома.

Общество отобрало у меня интимные чувства - и мне только и остается, что за них бороться в моем творчестве.

Об этом и мой роман о Дон Жуане.

 

2  ​​ ​​​​ Пишут мне мало. А вернее, мне кажется, что пишут мало. Разве не глупо что-то ждать от писем?

 

В прошлом году получился какой-никакой литературный анализ Кафки.

Попробую что-нибудь драконить и в этом году.

 

Как ужасно язычество Юрсенар! Именно из-за язычества в ней - клубком пороки, как в Неверове.

Пушкин:

Клубятся клубом в нас пороки.

 

Как естественно, что эта порочность понравилась Иде!

У меня мало вкуса к порочности – и это затрудняет общение с людьми.

Это дефект.

 

6 Готова структура «Жуана». Пишу «Дон Жуана», страсти на бумаге кипят, - а в жизни предпочитаю покой.

 

Похоже, тяжесть жизни в России убивает саму почву моей возможной порочности. Окружение жены и Иды, как оно ни различно, внушает им мысли, что я их использую. То, что именно женщины видят во мне подонка, - призыв олитературить мои возможные сексуальные порывы. Что ж за любовь, если заранее известно, что позже будет предъявлен счет?! ​​ 

 

8 ​​ Письмо ​​ Л. М.  ​​​​ Лотман:

 

Здравствуйте, Геннадий!

Я получила Ваше милое, любезное письмо и хорошенькую открытку. Благодарю Вас за внимание и память обо мне. Поздравляю Вас с наступающим Новым годом, желаю Вам, Вашей супруге и сыну успехов и всего лучшего, что может быть в наше время. Будьте все здоровы. Шлю Вам сердечный привет. Л. Лотман

 

«Прогулки с Пушкиным» Синявского. Оригинально.

 

Пишу начало «Жуана»: «Желание любви».

 

«Дневник только что женившегося поэта» Хименеса. 1917.

Что-то похожее по теме на мой рассказ «Дневник разведенного человека».

Уничтожил в 1978, а он все равно в памяти всплывает. Но столь разрозненными образами, что не восстановить.

Да и надо ли?

 

Костяк прежнего Союза Писателей ворвался в Дом Писателей, в свою обитель, и т.д.  ​​​​ 

Чучело Евтушенко сожгли во дворе!!

Пруст ненавязчиво, не педалируя, рассказывает в «Содоме» о своем гомичестве.

 

Моя жалкая попытка написать нечто о любви:

 

Бывает, лицо женщины столь значительно, что хочешь его поцеловать, не думая о возрасте.

А у ​​ этой девушки ничего не было, кроме желания любви.

Как ни огромно, как ни ярко это желание, больше ограниченности, и простая глупость.

Почему от женщин остаются только образы?!

Как от съеденной рыбы остается хребет, так от женщины – ее сущность: ее образ.

Я слышу эти голоса, эти вздохи, я вижу их с другими мужчинами, вижу, как они отдаются, страстно, но и по-детски лепечут – и в каждой угадываю что-то свое.

Именно это тело пробудило во мне чувственную любовь. Случайная связь открыла слишком многое во мне.

Чаще всего вспоминаю именно эту большую, уже созревшую грудь, ждущую объятий.

Она хотела, чтоб ради этой любви я забыл все – и то, что этого не случилось, то, что перевесило обыденное, ее очень оскорбило.

Ее оскорбило именно наше равенство, именно отсутствие моего восхищения ее телом. Я «восхитился», но не настолько, чтобы все бросить – и это ее оскорбило. Так много стоило ее представление об единственности!

Но я, я не хочу быть «единственным»! Я просто живу, а больше не умею. ​​ 

 

Тьфу. Противно.

 

Анализ ​​ «Замка» Кафки

 

6. Второй разговор с хозяйкой.

 

«От времени фотография выцвела, пошла трещинами и пятнами, и вся измялась».

Царство потрепанных, затасканных вещей.

Разве этим достигается какая-то достоверность?

Всегда одна краска.

«Он прыгает, это так тренируются курьеры из канцелярии». Черта пройдена! Это уже садизм и извращение.

 

«Мне непонятно, кого можно считать несчастнее - меня тогда или Фриду теперь? Фриду, которая бросила Кламма по своей воле, или меня, которую он больше к себе не звал?».

Все обречены повторять себя! Каждому - двойник.

Какой-то ничтожный Кламм неотразим для женщин.

Эффект ​​ двойничества – призрачность происходящего. ​​ Читатель теряет нить, кто же и как живет, ​​ автор его намеренно запутывает.

 

«Годами мы разговаривали ночью только о Кламме, о том, почему он переменил свои чувства ко мне. И если мой муж во время этих разговоров засыпал, я его будила, и мы снова продолжали тот же разговор».

Мне это страшно. Это же не поэзия ужаса, но лишь бесконечное нанизывание низостей.

Здесь мне чудится раздутый инфантилизм, неумение увидеть доброе.  ​​​​ 

Роман превращается в страшный, летящий в читателя ком – и он должен отвернуться, чтоб его не раздавило.

 

Да, замок – это общий кошмар, и у всех персонажей романа - очевидное родство по этому кошмару.

Прежде я видел в этом повествовании только жестокость и низость жизни, а теперь – саму жизнь.

Роман обнял меня, целиком вошел в мою душу – и мне страшно.

 

«Быть хоть когда-нибудь любовницей Кламма - значит, навсегда сохранить это высокое звание».

Это близко моему Жуану. Этот юмор мягкий.

 

Как же мне нравится, что Кафка может бесконечно блуждать в самых простых чувствах. Он начинает их раскручивать – и получается идеально структурированный обыденный кошмар.

Чувства, чудится, ​​ не укрупняются, не выходят на поверхность, а как какие-то тяжеловесные рыбы крутятся под водой у нас на виду.

 

Меня поразило, что Макс Брод, друг Кафки, настаивает на религиозности «Замка».  ​​​​ В «Процессе» «религиозность» высунется в конце, но так странно, что ее ни к чему не привязать.

Разве есть в абсудности «Годо» - религиозность?

Фантастика.

 

Откуда Кафка берет свои огромные размотки персонажей? Не из своих снов? Он же ясно их видит и потом перерабатывает в мозгу наяву.

 

Но мне нравятся его романы, а не дневники, потому что в романах он, насколько может, связывает свои сны в целое.

Целое получается кричаще-визжащим, абсурдным.

 

Почему абсурдность непременно – и привкусом и близостью насилия?

Может, мне показалось?

 

Мои сны сразу забываются наяву – и в этом мое спасение.

В моих снах – привкус мяты.

Как это получается?!

 

7. Учитель

 

«И зачем вообще протокол? Разве то был официальный разговор?».

Протокол - непременная часть мира Кафки.

 

«Он предлагает вам пока что занять место школьного сторожа».

Трудоустройство! Разговор - из брежневского времени. Моя юность. 70-ые.

Феноменальная способность бесконечно выяснять отношения.

 

Кафка создает прихотливую чреду ясных образов, и все они – из сна.

 

8. В ожидании Кламма.

 

Пепи, двойник и преемница Фриды.

Как анализировать пустоту жизни?

Описание двора. Вот зачем?! Мы видим К. каждое мгновение. Роман - готовый сценарий. Казалось бы! Но все эти разговоры - фантасмагорические! Их все, как у Достоевского, надо переделывать, чтоб они зазвучали в реальной жизни.

 

Хорошая механистичность. Словно б время в людях остановилось - и они превратились в кукол.

 

Февраль  ​​​​ 

 

5  ​​​​ Главка «Желание любви» написана.

 

6  ​​​​ Ставь даты, скотина!

 

«24 часа из жизни женщины» Цвейга. Бубнеж какой-то. ​​ 

 

Два великих русских язычника: Пушкин и Набоков.

 

Процветает новый жанр литературы: чтиво для электричек.

 

Лучший роман Пруста  ​​​​ «Albertine disparue. Альбертина исчезает».

Как странно, как мучительно он любит женщину! Может, именно эти муки и толкнули его к мужчинам?!

Так было и с Неверовым: его слишком разочаровала жена.

Или Пруст все-таки любил женщин? Любил за то, что они его мучали.

 

Проза Моравия: установка на события, а не на их осмысление.

 

25  ​​ ​​​​ Письмо Лотман Л. М.:

 

Здравствуйте, Геннадий!

Пишу Вам и не знаю, живете ли Вы по этому адресу. Давно между нами порвалась связь. Я была заграницей, в Иерусалиме во время войны – это в моем стиле, сидела в противогазе со всей семьей и внуком, дежурила в школе на случай бомбежки. Потом болела, была в больнице. Теперь сообразила, что Вы не знаете, что у меня изменился телефон. Теперь мой телефон 550-45-08. Адрес тот же, но вместо Лениграда – С. Петербург.

Очень хочу узнать, как Ваши дела. Как живете, как здоровье Ваше, сына. Что делаете, как Ваши творческие успехи, есть ли они?

Шлю Вам сердечный привет. Напишите о себе. Меня это действительно интересует. Жму Вашу руку. Лидия Михайловна Лотман.

 

Анализ ​​ «Замка» Кафки

 

9. Борьба против допроса.

 

Мом, секретарь Кламма по Деревне. Как расчерчен этот мир! Тут все при должностях - и они решают все.

 

«И даже самого молодого человека как будто поразила важность его собственных слов, и, словно желая избежать всякой торжественности, которую неминуемо должны были вызвать эти слова, он углубился в свои документы и снова начал писать».

Итак, всяк - чиновник, но Кафка находит какую-то человеческую, смягчающую деталь. Он дает возможность в машине разглядеть человека.

Но механического в Моме куда больше, чем человеческого.

 

К. и призрак Кламма. Сложность этих отношений.

 

«Вовсе не близость к Кламму сама по себе».

Опять анализ самых жалких чувств. Это не знание жизни, но знание собственного ужаса, ужаса собственного существования.

Но все такое жалкое!

И что бесконечно копаться в этом г-не?

 

«Единственный путь, который может привести вас к Кламму, идет через протоколы».

 

«А разве что-нибудь может получить одобрение Кламма, если оно не исполнено духа Кламма?».

Хозяйка, простая баба, призносит огромные монологи и порой заворачивает в философию.

 

«К. думал о страшной дали, о недоступном жилище, о нерушимом безмолвии, прерываемом, быть может, только криками, каких К. никогда в жизни не слыхал, думал о пронзительном взоре, неуловимом и неповторимом, о невидимых кругах, которые он описывал по непонятным законам».

Разработка образа Кламма-орла.

 

«Кипящая смола с неба не прольется!».

Какой национальности поговорка?

 

10. На дороге

 

«Из темноты, гудевшей вокруг него».

В тексте Кафки музыки не так много, как в «Улиссе», и это звучание более функционально.

Как и весь текст Кафки.

 

И не передать, как меня «тронуло» письмо Кламма!

«Землемерные работы, проведенные вами до настоящего времени, я одобряю полностью. Также и работа ваших помощников заслуживает похвалы. Вы умело приучаете их к работе. Продолжайте трудиться с тем же усердием! Успешно завершите начатое дело. Перебои вызовут мое недовольство. Об остальном не беспокойтесь - вопрос об оплате будет решен в ближайшее время. Вы всегда под моим контролем».

Это точная формулировка моего советского кошмара. Тут есть что-то военное: в этом письме: словно б К. - младший по званию.

Мне, учившемуся в Академии, это слишком знакомо.

Но почему кошмар?

Потому что этот сюр глубоко внедрен в жизнь.

Поэтому я читал роман только на немецком языке десять лет назад: язык создает ​​ дистанцию, смягчает противостояние с жизнью: и мое, и Кафки.

 

Помощник, его «длинные, острые, беспрестанно шевелящиеся пальцы». ​​ 

Незнакомые люди стали частью жизни К. - и он никак не может ​​ к ​​ этому привыкнуть.

«Ведь Кламм не ждет никаких известий и даже сердится, когда я ​​ ((Варнава)) прихожу».

 

11. В школе.

 

Вот действие останавливается, как тяжело запыхавшийся паровоз, - и мы понимаем, что дальше оно с места не сдвинется.

Разве не странное ощущение? Еще будет много событий, но мы заранее уверены, что ничего не произойдет.

Что нового? Кофе на спиртовке.

 

«Хлеб, сало и даже баночка сардин».

Жалкое советское меню. Слишком знакомое. А как Кафка угадал наши сардины?

 

Борьба с помощниками.

Но это зло - свыше.

Они - это и ложное понимание общности людей, и неизбежномть зла.

Конечно, прием Кафки кажется прямолинейным, но он отражает прямолинейность ужаса нашего существования.

Да, с нами не церемонятся.

 

Помощник оказывается на месте Фриды. Эта механистичность начинает утомлять читателя.

 

События утром. Вот как читать дальше? Художественность текста кончилась.

Может, важным остается сопротивление К. всей этой «системе» Замка?

Ведь непонятно, зачем роману еще длиться.

 

Март  ​​​​ 

 

5  ​​​​ «Школа для дураков» Саши Соколова.

 

Страшные лица в метро. Fratzenhaftige. ​​ 

Кажется, это Гете в метро подошел ко мне и попросил потерпеть эти кошмары.

- Они столь естественны, - сказал он.

 

10 ​​ Книга из Мюнхена стала любимой:

Karl Jaspers. Ясперс. Der philosophische Glaube. Философская вера.

Везде ее читаю.

«Die Welt hat ein verschwindenes Dasein zwischen Gott und Existenz. У мира исчезающее бытие, и оно между Богом и существованием».

 

Письма Достоевского. Он был персонажем для самого себя! Как человек с такими слабостями просто выжил? Дворяне могли себе позволить иные слабости. И мои слабости огромны, но я скрываю их.

Вынужден скрывать.

 

15  ​​​​ «Любовь» Буццати.

 

Pablo Neruda. 20 poemas de amor y una cancion despereda. Пабло Неруда. 20 стихотворений о любви и песня отчаяния. Хороший испанский с параллельным немецким переводом.

 

Салман Рушди призвал Иран не травить его!

Художник и государство.

Его роман призван еретическим.

В России он, наоборот, прославился б!

 

21  ​​​​ Лимонов возглавил правых радикалов.

«Я, Эдичка» - исповедь подонка, но тем и знаменито. И на самом деле, мне неприятно столь прямолинейное перенесение на нашу почву европейской свободы повествования. ​​ 

Но в душе Лимонов понимает, что Сорокина на этой стезе уже не обскакать.

Зачем тогда и колотиться?

Пойду в политику.

 

«Дом свиданий» Роба-Грийе.

 

Воспоминания маркизы де Мантенон.

 

Большие чтения Ницше, как и в феврале.

«Сервильность прикидывается христианской добродетелью». Я не могу принять этого мнения на веру.

Почему мне должно верить, что Ницше непременно прав?

Я совсем в этом не уверен.

Меня более увлекает язык: столь странный, - но, несомненно, глубокий.

 

-=

 

Анализ Кафки

 

«Замок» Кафки

 

12. Помощники.

 

Фрида ясно объясняет, что помощники на нее претендуют.

Странно! До сих пор сексуальность была забыта, - но вот вспыхнула с новой силой.

 

«Возможно, что все эти обвинения против помощников были справедливыми, но все можно было толковать куда безобиднее».

Но совсем недавно и ​​ сам К. проклинал помощников! Почему он теперь защищает их? Или втайне хочет избавиться от Фриды?

В К. не могу уловить характера и психологии. Или желание выжить вытеснило все прочие чувства?

 

«Тут, на земле, нет спокойного угла для нашей любви». Пронзительная нота в жалком болоте.

Если проза Достоевского переполнена чувствами, то у Кафки мы оказываемся в пустыне. Ну да, Кафка многое угадывает в нашей жизни, но не сулит преображение.

 

«И ты все еще любовница Кламма, а никак не моя жена».

Это слишком прямолинейно, чтобы в это поверить.

 

13. Ханс.

 

Странный мальчик. Он не складывается в целое. Другое дело, что он спасает буксующее повествование.

 

«К. умеет ухаживать за больными».

Как кура лапой.

Бог из машины.

И с мальчиком - такой же прием.

Даже для дневника это сумбурно.

 

«Теперь Ханс действительно искал помощи у К. против отца». ​​ 

Выход найден! Действие движется.

 

Читать эту какофонию на немецком? Страшно представить. Если б мне заказали статью ​​ о Кафке, я б ее назвал «Между гениальностью и дилетантизмом».

 

14. Упреки Фриды.

 

«Разговор с Хансом пробудил в нем новые, по всей видимости, совершенно невероятные, безосновательные, но уже неистребимые надежды, они затмили даже надежду на Варнаву».

От одних надежд - к другим.

Но вся схема уже давно кажется холодной и надуманной.

 

Разбор жалких мыслей Фриды.

«Ты решил, будто ты завоевал меня, любовницу Кламма, и тем самым как бы получил драгоценный залог, за который можно взять огромный выкуп».

Бредик! И такими глупостями переполнен роман.

Невыносимо скучно.

 

«На самом деле, - продолжала она, - все, все изменилось с той минуты, как я услыхала твой разговор с мальчиком». Кафка судорожно борется за психологизм, но его в романе заранее не предполагается: настолько персонажи духовно обескровлены.

 

«Твоей целью была та женщина».

Самая жалкая пародия на «Идиота» Достоевского. В какой-то момент действие останавливается - и персонажи Кафки начинают пустой треп.

 

«Ты обманул эту женщину еще до того, как завоевал ее».

Что за фантазии?

 

«Даже Кламм уже не цель для тебя, может быть, это и тревожит меня больше всего».

Совершенно пустая схоластика! Она не подкреплена реальным развитием действия.

При чтении в оригинале пустота текста Кафки слишкм бросается в глаза. Неужели сами немцы его читают?

 

15. У Амалии.

 

«Серьезная, молчаливая любовь связывала этих двоих». Роман - ряд статических картин. Это фрески, внутренне малоподвижные.

 

Вставная новелла: Гиза и Шварцер. Еще одна новелла нанизана на вертел сюжета - и что дальше? Но как сделать, чтоб все написанное было внутри Одного Целого?

 

Апрель ​​ 

 

5 ​​ «Палисандрия» Соколова.

 

6 ​​ Дочитываю эпопею Пруста. Полно красивых пассажей.

 

8  ​​ ​​​​ Что делать с тонной бумаги, исписанной моей рукой и переполняющей нашу квартиренку? Кажется, эти летучие листки меня похоронят.

Помню, в школе было 20 таких тетрадей с числом страниц 96. Сколько всего страниц? Легко подсчитать: 96 (обычное число страниц в советской тетради): 2 (писал и с обратной стороны): 20 (число тетрадей) – аж под четыре тыщи. И что? Разве это кипение души, невероятная, каждодневная работа будут оценены?!

Нет!

Я думаю не так: они написаны, чтоб спасти мою душу.

Может, уже спасли.

 

10  ​​ ​​​​ Мой Жуан говорит первую речь бывшим женам.

​​ 

Ночной страх. Не ворочаюсь, а просто иду с книгой на кухню. Единственное, что спасает, как всегда, - усталость. Так естественно – уставать.

 

11  ​​ ​​​​ Рассказ «Желание смерти»: герой исступленно ищет своего убийцу.

 

12  ​​​​ М. Бенедетт. Перемирие. Москва, 1986.

 

14  ​​ ​​​​ «Семья Тибо» Мартена дю Гара в оригинале. Три раза на русском перечитывал этот роман. Казалось, он более человечен и менее «эпохален», чем «Война и мир».

 

15  ​​ ​​ ​​​​ Книга о святой Терезе. Видел и фильм ​​ о ней. Мережковский описывает семь ступеней экстаза. Прямо, хоть пиши рассказ! Хуан де ла Круз.

​​ 

17  ​​ ​​​​ Анализ произведения Эдуарда Лимонова

«Это я, Эдичка».

Издано два года назад.

 

«Наконец, она ​​ совсем перестала делать со мной любовь». Прямая калька с «make love». Видно, что автор не без труда вписывался в англоязычную атмосферу. Написано коряво, но с ужасом и болью. Яркий автобиографизм в духе «проклятых» поэтов.

 

«Я бродил в сумерах своего подсознания».

Сказано плохо.

Сказано юношей, начитавшемся хороших книг.

Тогда почему сей юноша развращен, как взрослый? Мы ведь знаем, что юноши боятся реализовать свои чудовищные фантазии. Почему на это пошел герой Лимонова?

Тут (в поэтике этого писателя) все же мало Лотреамона: герой не культивирует свои кошмары, не видит в них смысла жизни. Этой герой прямо ждет, чтоб его растерзали. При этом он довольствуется самым малым пониманием того, кто он такой, что он делает. Ему лишь бы делать.

 

Мир без Бога, без настоящих истин. Почему герой выбирает именно его? Почему ни намека ​​ на божественность мира? Затравленный юноша преображается, социализируется, вот он переплюнул всех в пороке, и - доволен этим! Так герой культивирует в себе зверя, и это помогает ему выжить. Это не то что не христианская, а просто не человеческая мораль!

 

Это первый плевок в ​​ советских писателей. Лимонов представляет себе Союз Писателей как сборище полуистлевших и все ж благоуханных старцев.

- В это болото только и можно, что плюнуть! - говорит он.

Столь детский жалкий взгляд.

 

Все его идеи не имеют отношения к искусству, хоть он и талантливый писатель. Где же его идеи? Зачем же он работает в искусстве, не любя его? Зачем этот каторжный труд творчества, если он не освящен истинным вдохновением? И писатели - не лживые старцы, а люди, прошедшие войну. И не тираны они, но жертвы тиранов.

 

Конечно, литература, писанная ужасом, имеет право на существование, - но зачем автору так носиться с собственным люмпенством, зачем так его культивировать? Люмпены-гунны разнесли Рим. Вот если б протест Лимонова был цивилизованным!

 

Но нет. Это более пролетарий, что с удовольствием разнесет в щепки весь существующий мир.

Революционер! И его герой возьмет, да и негру отдастся из чувства протеста.

 

25 ​​ Анализ

 

«Замок» Кафки

 

16. К. остается в доме Ольги.

 

«Приятно было смотреть в эти голубые глаза, не влекущие, не властные».

Но что «властного» во Фриде?

 

«Варнава бывает в канцеляриях, со слугами встречается как равный, видит издали некоторых чиновников, ему поручают сравнительно важные письма».

Неужели автор возращается к основной теме произведения? Льщу себя надеждой. Читаю Кафку, а вспоминаю Достоевского, который не забывает про основную нить повествования.

 

Развитие мифологии вокруг Замка.

Варнава - высший слуга?!

 

Персонажи Кафки не убиты абсудностью мира: у них просто нет выбора: они рождают вместе с этой абсурдностью, они рождаются – в нее.

Поэтому они осознают безумие мира, как норму.

Каждый год осторожно возвращаюсь к Кафке, примериваюсь к нему.

 

Мне невыносим такой немецкий: читаю только в переводе.

 

Пробовал читать Кафку в странствиях: идет хуже: его кошмары налагаются на мою реальность слишком ясно.

 

Слуги? ​​ 

«Приятно смотреть, когда эти отборные, высокие и сильные мужчины медленно проходят по коридорам».

Наших 33 богатыря. Осталось добавить дядьку Черномора.

 

Но какой же слабый текст! После Достоевского, Джойса, Музиля просто неудобно с таким и возиться.

 

Различие слуг по одежде - довольно примитивно.

«Да, Варнава разговаривает с чиновниками, Варнаве дают поручения. Но какие это чиновники, какие это поручения?». Так Замок предстает зыбким сном.

 

«Но почему тогда Варнава сомневается, что чиновник, которого называют Кламмом, действительно и есть Кламм?». Кафка до конца размывает реальность.

 

Прежде К. не казался карьеристом, но вот легко забывает Фриду. Но Фрида это предвидела! Я таких живых людей не могу себе представить. Эти характеры, по мне, бессвязны.

Кламм - миф! Не понимаю.

Замок, чиновники: теснящийся мир.

 

«Честное слово, ты меня разочаровываешь, но не в том, чего ты добился в Замке, а в том, чего я добилась в отношении тебя!».

Казалось бы, пустой бесконечный разговор, но он словно б призван усыпить внимание мужчины: в какой-то момент женщина все присваивает себе!

Женщина Кафки непременно вьет из мужчины веревки.

 

«Вот тут, как мне».

Красная строка. По какой логике?

 

«Трепет перед администрацией у вас тут врожденный». Но Кафка сам измельчает этот «трепет», запутывает читателя.

 

К.: ​​ «Если администрация хороша, почему бы и не относиться к ней с трепетом и уважением?».

Итак, К. обожествляет администрацию.

 

«И только сам Варнава виноват, если он из этого не может извлечь ничего, кроме сомнений, страхов и безнадежности». Картина всей жизни, по Кафке.

 

Но после этого Ольга признается в любви.

«А ведь ты, должна сознаться, теперь значишь для меня чуть ли не больше, чем служба Варнавы в Замке».

Но кто же так говорит, так думает? Живые ли это люди?

 

17. Тайна Амалии

​​ 

«Сортини мал ростом, тщедушен, сосредоточен на себе, но что особенно бросалось в глаза тем, кто его вообще замечал, так это его морщины, их у него было множество, хотя ему, наверное, было не больше сорока, и все они шли веером со лба к носу».

Непременно какой-то карлик иль гном. Почему неправдоподобие обязательно?

 

Насос попадает в центр повествования.

«Сортини сидел на рукоятке насоса, скрестив руки на груди, и не двигался, пока за ним не приехал экипаж из Замка». Обычная для Кафки какофония: экипаж и насос. Это как балдахин в чистом поле. Не просто смешение, но столкновение вещей.

 

«И меня пугает именно Сортини, пугает самая возможность такого злоупотребления властью».

Роман - о власти! Но часто эти фантазии по поводу власти - самые жалкие.

 

«Несчастной любви у чиновников не бывает».

А «просто» любовь - бывает? В результате, читатель давно уже ничего не понимает.

 

«Женщины не могут не любить чиновников, когда те вдруг обратят на них внимание; более того, они уже любят чиновников заранее».

Почему Кафка не ставит в текст только такие живые фразы? В вихре пустых фраз - эта живость.

Мне очень нравится эта ложь и пустота мира: они показаны столь близко мне.

 

«Мы как будто углядели в Амалии какую-то влюбленность, и это показывает, что мы хоть немного, но соображаем».

Здорово! Мотивация непонятна, но фраза слишком понятна. Надо прицепить и мотивацию!

А то много фраз плавает в безвоздушном пространстве.

 

«Если бы какой-то чиновник нанес ей такую вопиющую обиду, меня бы это очень затронуло, но и то больше как общественное явление, чем как личная обида Амалии».

Умно! ​​ Ужасная пародия на социалистическое.

 

К. социализируется - и Кафка показывает всю болезненность этого процесса.

Почему Кафка настаивает ​​ на какой-то особой, бесконечной пустоте жизни? Эта скудость красок раздражает именно потому, что она необъективна.

 

«Те, кто решает презирать нас, сразу попадают в высшее общество».

Кривое зеркало! Так много говорит девушка, что вела себя неразумно! С утра явилась «в растерзанном виде» еще в начале романа.

 

18. Наказание для Амалии.

​​ 

«Господин начальник, господин начальник, думали мы». Лагерная терминология.

 

«А потом, хоть она и младшая, но по ее внешности это никак не заметно, у нее вид безвозрастный, свойственный женщинам, которые хотя почти и не стареют, но и никогда, в сущности, не выглядят молодыми. Ты видишь ее каждый день, и ты едва ли замечаешь, какое у нее жесткое лицо».

К. изысканно злословит.

Вот где бред - и совсем иной, чем у Достоевского.

 

Май  ​​ ​​ ​​​​ 

 

2  ​​​​ В ​​ этот день в ​​ 1772 году (220 лет назад) родился Нова́лис.

Настоящее имя - Фри́дрих фон Га́рденберг, немецкий писатель, поэт.

Новалис.

 

Фрагменты:

 

Поэзия есть воистину абсолютно Реальное. Это ядро моей философии. Чем поэтичнее, тем истинней.

 

Что больше жизни? - Служение жизни, как служение Свету.

 

Мы одновременно в природе и вне ее

 

Мне любезней всего идти вместе с тем, кто мне верит и меня понимает.

 

Всякое слово есть слово окликания. Какой дух зовет - такой и откликается

 

Все видимое тяготеет к невидимому, слышимое к неслышимому, осязаемое к неосязаемому. Быть может, мыслимое к немыслимому

 

Одному это удалось: он поднял покрывало богини в Саисе. - Но что увидел он? Он увидел чудо чудес - самого себя

 

Поэзия растворяет чуждое бытие в своем

 

В настоящих поэмах нет другого единства, кроме единства души

 

Не есть ли объятие нечто подобное Вечере?

 

Человек: Метафора

Язык - это Дельфы

 

Если сильно любят, то по слову распускается в нашем внутреннем существе действительный, видимый мир

 

Любовь – не иначе, как болезнь: откуда - чудесное значение христианства

 

Ребенок - это любовь, ставшая зримой. – Мы сами - сделавшийся зримым росток любви между природой и духом или искусством

 

Никогда не следует признаваться себе в том, что любишь самого себя. Тайна этого признания есть жизненный принцип единственно истинной и вечной любви. Первый поцелуй в этом тайном сношении есть принцип философии, возникновение нового мира, начало абсолютного времясчисления, утверждение бесконечно возрастающего самосоюза. Кому бы не понравилась философия, что выходит из первого поцелуя?

 

Пространство переходит во время, как тело в душу

 

Истинный поэт - всеведущ; он - действительный мир в малом

 

Поэты в одно и то же время изоляторы и проводники поэтического тока

 

Поэт и жрец были вначале едины, и только позднейшие времена их разделили. Но истинный поэт всегда оставался жрецом так же, как и истинный жрец - поэтом. И не должно ли Грядущее вновь возвратить древнее состояние вещей?

 

Все, что можно мыслить, мыслит само

 

Художник непременно трансцендентален

 

Поэзия есть великое искусство устроения трансцендентального здоровья. Поэт, таким образом, трансцендентальный врач

 

3  ​​ ​​​​ Новалис. Сон героя из конца шестой главы «Гейнриха фон Офтердингена»:

 

Он шел все дальше и дальше, и цветы и деревья заговаривали с ним. Ему стало так хорошо, и он почувствовал что-то родное. И тогда он снова услышал эту простую песню. Он побежал навстречу звукам. Вдруг кто-то коснулся его одежды.

«Генрих, любимый» - окликнул его знакомый голос. Он обернулся, и Матильда заключила его в свои объятия

«Почему ты бежал от меня, сердце мое?» - проговорила она, тяжело дыша - «Я едва смогла догнать тебя». Генрих заплакал. Он прижал ее к себе.

«Но где же тот поток?» - воскликнул он со слезами.

«Но разве ты не видишь эти синие волны над нами?» Он взглянул вверх - синий поток тихо струился над его головой.

«Где мы, дорогая Матильда?»

«У наших родителей».

«И мы будем вместе?»

«Вечно» - проговорила она, и так сильно прильнула своими губами к его губам, что уже ничто не могло оторвать ее от него. Она сказала ему чудесное тайное слово в его уста, так что оно пронзило все его существо.

Он хотел повторить его.

Но тут дед окликнул его, и он проснулся.

Он мог бы отдать свою жизнь, чтобы вспомнить, еще раз услышать это слово.

 

4  ​​ ​​​​ Рудольф Штейнер:

 

Новалис чувствует духовную тайну за чувственным миром, а человеческое самосознание понимает, как орган, при посредстве которого сама тайна говорит: «Это Я».

 

5  ​​ ​​​​ Мои Жуаны (в моем романе) заявляют о себе как о партии. Ужасная пародия.

Так, гады, и заявляют: «Мы маленькие, но е-кие».

Плохая шуточка Неверова.

Мой Жуан просит бывших жен подписаться на его журнал.

 

7  ​​ ​​​​ Письма Рильке.

 

9  ​​ ​​ ​​​​ Телесность прозы Набокова в рассказе «Волшебник».

«Живая тяжесть ее расползшихся ног».

В этом рассказе «Лолита» уже заложена.

«Лолита» - это кошмары и фобии русского язычника.

 

«Пригожая повариха» Чулкова.

 

10  ​​ ​​ ​​​​ Анализ

 

«ЗАМОК» КАФКИ.

 

19. Прошение.

​​ 

«Никаких доносов на него до сих пор не поступало, во всяком случае, в протоколах ничего такого нет, по крайней мере, в тех протоколах, которые открыты для общественности».

Это открытие, как и прочие, тонет в говорильне. Видно, как мало осознавал Кафка то, что он делает.

 

«От него скрывают его вину, потому что он мало платит».

Собраны все коммунальные страхи. Но, повторяю, все это - в форме черновика.

Кафка написал, набросал, но потом он не знал, куда именно это обрабатывать.

Сама жизнь предстает безжалостным, всесильным Богом, но сам автор не может продвинуться дальше то ли черновика, то ли дневника. Это еще аргумент, почему надо вести дневник.

 

«Даже и руководство не может прощать, а может только осуждать».

Воззвания к высшей силе.

Мой материал к «Тебя, Боже, хороним» - на ту же тему, что и «Замок», - но мир, кажется, пережил эту форму ужаса - и я не знаю, о чем писать.

 

Хоть отдавай весь материал дневникам.

 

«В рассказе Ольги перед ним открывался такой огромный, почти неправдоподобный мир».

Но это чувства ребенка.

История отца - чистейшая натуральная школа!

20. Планы Ольги.

​​ 

«В ​​ Деревне эти люди ​​ ((слуги)) словно перерождаются: ​​ становятся дикой, беспардонной оравой».

Фреска!

Комментируется остановившееся действие.

 

«Может быть, тот, кто за мной наблюдал».

Выписаны все надежды.

 

Ольга занимается проституцией, потому что она помогает ей мечтать всласть. И - выживать. Логика хитрой мышки в царстве котов.

Так К. приближается к Замку в рассказах Ольги.

Вольно или нет, Кафка воссоздал атмосферу барака ГУЛАГа.

 

«Очевидно, и Сортини, и его посыльный уходили все дальше в неизвестность».

Просто хоть делай выжимку по «Замку», как когда-то я сделал по Бисмарку.

 

Человек есть - и вдруг он запросто «уходит в неизвестность».

Сама необработанность материала наталкивает на мысль, что пишется о кошмаре.

Но Кафка говорит и другое: человеческие отношения легко могут стать бездной, которая тебя поглотит.

 

«Для слуг в гостинице я была только игрушкой, которую они яростно пытались сломать».

Прекрасно! В романе много таких точных образов.

 

«Как они диктовали, быстро, полузакрыв глаза, отрывисто жестикулируя».

Чиновники - мифические существа.

 

Кафка красиво выруливает: письмо К. принесло надежду! А надежда - высшая ценность в романе.

 

«А самое важное, чтобы вы его немного развеселили. Как мне доложили, он все принимает слишком близко к сердцу».

Забота начальства.

 

«Я теперь служу коридорным в гостинице, а Фрида опять там, в буфете. Для Фриды так лучше. Ей не было никакого смысла выходить за тебя замуж».

Так повествование запросто вернулось к нулю. Постоянно подчеркивается примитивность развития действия.

 

21.

 

«Он не успокаивался».

К. нарочито примитивен в своих разборках отношений.

 

«Значит, разбор дела только начался».

К. откровенно угрожает. Постепенно Кафка разрабатывает характер К. - и мы видим, что он - плоть от плоти этой среды.

 

«Ему ​​ ((Эрлангеру, помощнику Кламма)) стоит только наморщить лоб - и он сразу узнает любого».

Прекрасно. Опять «мифология».

 

«Чиновники занимались делами либо в буфете, либо у себя в номерах, по возможности за едой, а то и даже в постели, перед сном или проснувшись поутру».

Так мы узнаем и о чиновниках очень многое.

 

«В коридоре едва можно было встать во весь рост. По бокам - двери, одна почти рядом с другой».

Неестественность проживания. В результате, вся эта ненормальность складывается в новую систему, новую норму.

 

«Слышались голоса, стук молотков, звон стаканов».

Как точно о моем быте! Кстати, он не меняется. Особенно верно про стук молотков.

«А удары молотка напомнили К., что ему кто-то рассказывал, будто некоторые чиновники, чтобы отдохнуть от постоянного умственного напряжения, иногда столярничали».

Очень смешно!

Поймут люди через сто лет, как нам было смешно читать такое? Но эти бесконечные разборки, это полное равнодушие друг к другу в быту - это слишком наша жизнь.

 

«Слуга попросил К. поднять его на плечи».  ​​​​ 

Вибрирование между смешным и ужасным у Кафки неплохо получается.

 

22

 

«Ты не знаешь, что такое верность».

Слова Фриды возвращают к ее глупости. Именно так она понимает верность: как полную принадлежность.

Но именно такие люди, как в романе Кафки, живут вокруг меня!

 

«Неужели ты думаешь, что Иеремия посмел бы увести меня, пока он был у тебя на службе?».

Все чувства регулируются службой.

 

«Фрида стукнула своим маленьким кулачком по кулачку». Как моя первая жена!

 

«Клеветать можно было бы только с одной целью - бороться с твоей любовью к нему».

Это не только резонно, но и умно, - а ​​ еще и заезд в классическую драму Франции! Словно б Кафка сам борется - как автор - с пошлостью жизни.

 

«Ты все время одаряешь меня, а привыкнуть принимать дары не так уж трудно».

Грубая, прямолинейная лесть. Так К. использует все стили!

 

«Как иногда человеку кажется, что он видит в навозной куче потерянный бриллиант». ​​ 

Грубое давление на Фриду.

Выбор партнера труден. Женщина никак не может выбрать мужчину! Тут есть обнаженная первобытность: когда людей лишают традиций и элементарных правил.

Есть и соответствующая мифология:

«Иди к своим девицам, они сидят около тебя в одних рубашках, мне все рассказали, а когда за тобой приходят, они шипят».

Как они шипят? Как змеи?

 

Июнь ​​ 92  ​​ ​​​​ 

 

2  ​​ ​​​​ Олег разбирается в цветах, что меня очень удивляет.

Каково мне услышать из уст сына: «Шиповник цветет».

Конечно, Анна Андреевна, я сразу вас вспомнил.

 

Как ты молила, как ты жить хотела.

 

Из сожженной тетради.

 

3  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Любимый московский маршрут: от МК до Таганки, а там по Яузе – и пешком до Иды. Как хорошо выплывает Спасо-Андрониковский монастырь.

 

4  ​​​​ Пробовал читать подряд Бунина и не смог: до «Деревни» - чушь собачья.

 

5  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Роман Музиля «Человек без свойств» - на австрийском - приехал.

Я очень боялся потерять эту книгу.

Сажусь читать.

Изыканный, своеобразный австрийский язык.

Уже читаю о гениальности лошади.

 

7  ​​​​ «Часы» Ремизова.

Ужас ясный, ​​ но не дотягивает до концепции.

 

8  ​​ ​​ ​​​​ Гессе, изданный год назад. Тираж - сто тысяч! Молодцы. Напитали Расею его литературой. В столь страшное, изменчивое время - эти тиражищи!

 

Как приятно, что Ингеборг Бахман в 1976 году издана тиражом 150 000!

 

10  ​​ ​​ ​​​​ Зачитался «Осенью патриарха» Маркеса.  ​​​​ Опять в его фантазиях процвело жалкое барокко: накруты кошмаров.

 

«Экзамен» Кортасара.

«Раюэла Rayuela». «Слюни дьявола», «Ночью на спине», «Менады».

 

11  ​​​​ Алехо Карпентьер.

«Королева этого мира», ​​ «Печать Луцес», Барочный концерт». ​​ Это событие!

 

Михаил Кузмин.

Редкая образованность, но в его изысках - что-то бабье, расслабленное. Конечно, все прощаешь за любовь к искусству, - и все равно не близко.

 

Ростопчина.

Эти порывы, безудержные нагромождения - что это?

И что?

Все равно интересно.

Но и злит тоже.

 

И дама

Написала драму.

 

Нет, я не прав! Она старается быть искренней, она учится искренности в стихах.

Круглы сутки все одна я.

Расстегну тугой свой мир.

 

Она не замечает естественной ассоциации с лифчиком. Зато нравится любимый Чайковским:

 

И душно, и сладко,

Когда при начале любви...

 

12  ​​ ​​​​ Прозаичность стихов Полонского.

 

«Отражения» Анненского.

Обожаю его стихи, а вот его ум оценить сложнее. Следование Гоголю.

 

13  ​​​​ Анализ

 

«ЗАМОК» КАФКИ.

 

23 ​​ глава

 

Кафка «передумал» в романе свой собственный опыт. Он выписывает свои кошмары ясно и точно, как если б он понимал их значение.

Но он - не понимает.

 

«Графинчик с ромом».

Опять ром!

 

Цель - Эрлангер, а встречается его секретарь. Это в рамках развития романа: цепочка препятствий бесконечна.

«Я почти весь день провожу в кровати, тут и корреспонденцию веду, тут и посетителей выслушиваю. И это очень удобно».

Этого юмора так много, что, чудится, он развивается. Сами люди не понимают, как они смешны.

 

«Я еще могу кого-нибудь усадить на край постели, но это место не для служебных дел, тут только ночные переговоры ведутся».

Современникам это не кажется смешным: как Кафки, так и моим.

Я слишком хорошо знаю эти эмоции, обращенные к Универсуму, а не к людям. Человек одинок и в своем смехе.

Что до смешного у Гоголя, то всем русским очень долго объясняли, как он смешон. Без этого внушения они б не смеялись.

Как воспримется Кафка через столетие?

 

«Так почему же тогда секретари возражают против ночных допросов?».

Концлагерь.

 

«Сами посетители как раз и приветствуют ночные допросы». Узники концлагеря - узники по призванию.

 

«Неуместный обмен ролями».

Социальные роли слишком зыбки и изменчивы, они легко превращаются в свою противоположность.

 

Диалог Бюргеля со спящим К.

«К. сам минутами ощупью тянулся к Бюргелю, он еще не потонул в самой глубине сна».

Каков сон К.!

Мне бесконечно нравится в Кафке оригинальность.

 

«Одного из секретарей, обнаженного и очень схожего со статуей греческого бога, К. потеснил в борьбе».

Намек на ночное сражение Иакова с Богом.

 

«Часто даже до того, как он сам поймет, в чем состоит это дело».

Пересечение - и не единственное - с «Процессом».

«Вся тайна кроется в предписаниях о компетентности».

Ну, да! Это продолжение «Процесса».

 

Не похоже, что Кафка осмысливал это, как кошмар. Тут какая-то бесконечная игра со своей слабостью, а как ужас он свою службу не понимал.

Но почему?

Странно.

Или потому, что в целом этого еще не было в искусстве?

 

«Установлено, что кто-нибудь один осуществляет главную компетентность, а многие другие компетентны в деталях, пусть даже в меньшей степени».

Эту главу стоит назвать именно «Компетентность»: так хорошо разрабатывается это понятие.

 

«Потерять все - это еще более невероятно, чем самая большая невероятность».

Жалкая  ​​​​ глупость, но такие «глупости» нанизываются на один вертел - и получается прекрасный Анти-Рабле.

 

«И призыв этот в ночной тиши неотразим».

Весь роман - пародия сердечности.

 

«Точно говоря, ты в отчаянии, но еще точнее - ты крайне счастлив».

Боже мой! Прекрасно.

 

«От близости этого ночного посетителя как-то растут наши служебные возможности, и тут мы начинаем брать на себя полномочия, которые нам не даны, более того, используем их. Словно разбойник в лесу, этот ночной проситель вымогает у нас жертвы, на которые мы в обычной обстановке были бы не способны».

Чудесная патетика! Это наш юмор, это наша жизнь.

 

Июль  ​​​​ 

 

1  ​​ ​​​​ В моем «Человеке толпы» надо продолжить По. Ох, уж эти блуждания, когда сознание едва теплится! Есть такое в «Невском проспекте». ​​ 

2 Воспоминания бабушки о внуке: Бекетова о Блоке. Слащавые копания в себе и других. Но и такие хорошие бабушки – нужны! Завидую Блоку.

 

Перед отъездом в Японию Жан дарит книги. Что ж! Теперь у меня своя библиотека. Он едет в теплое, насиженное место. Наверно, и справедливо, что он идеализирует родину своей жены: японские дети на самом деле кажутся идеалом рядом с французскими. ​​ 

Но что же будет со мной?

Ничего хорошего.

Остаюсь без друга и без работы.

 

7 ​​ Просыпаюсь ночью и бросаюсь читать «Портрет» Джойса.

 

В поле трава до плеч, дурманит голову. В «Искушении» такое благоухающее море.

 

«Самопознание» Бердяева.

 

По классификации Киркегора у меня не Angst, а ​​ Furcht.

 

8  ​​ ​​​​ James Джеймс: «Quiet darkness of his soul. Спокойная темнота его духа».

По-русски болтовня, а по-английски поэтично. ​​ У них более метафизичное мышление. Поэтому там Кафка забавен, не более, а для нас он страшен: он слишком многое знает о нас.

 

Кафка куда больше, чем Кюстин. Для Кюстина характерно раздражение, часто пустое. Он просто не знает обычной жизни русских. А Кафка – советский именно ​​ в быте.

 

9 Пересмотр черновиков. Полно материала на:

 

Философия скитаний.

 

Философия убийства.

 

Иисус из Клазомен.

 

Молитва (прозрения на природе).

 

10  ​​ ​​​​ Бердяев: Течение «мистического анархизма» (Чулков, ​​ Вячеслав Иванов) носило исключительно литературный характер.

 

11  ​​​​ Федор Глинка писал в 1840-ые:

 

Два я во мне, как тигр со львом,

Проснулися и бьются друг со другом.

 

Или:

 

Нетленья сын, я обрастаю тленьем.

 

Русская поэзия! Тут полно открытий.

 

13  ​​ ​​ ​​​​ Бердяев:

 

Я вижу в учении об аде догматизирование древних садистических инстинктов человека. ​​ 

 

14  ​​​​ Борхес. Невероятно! Как не оценить всепоглощающую страсть к самому веществу Литературы? Огромно.

 

15  ​​​​ Томас Уайлер. «Мост короля Сан Луиса».

 

Хемингуэй. Повествование срывается в репортаж.

 

16  ​​ ​​ ​​​​ Анатолий Франс. Мнения Жерома Куанара. 1893. Сто лет назад. Описания со слов друга - частый прием Достоевского. ​​ 

 

17  ​​ ​​​​ Двухтомник «Жизнь Пушкина». Издано в Москве, 1988. Тираж - полмиллиона! Издано столь роскошно, что тянет на пародию.

 

18  ​​ ​​​​ А. П. Керн. Воспоминания.

Помню, как меня потрясло, что Пушкин ее не уважал, хоть и был с ней близок. Вот что сделала советская власть: мое знание женщин было ничтожным, я витал в своих жалких фантазиях. Наверно, я заплатил (уже заплачено!) за это всей жизнью, не меньше.

 

Плохо: «А. Блок» Туркова.

 

Московская романтическая повесть. Марина роща.

 

19  ​​ ​​ ​​​​ Белый. «Москва».

Андрей Бугаев всегда казался мне человеком, не знающим своих сил, а потому безнадежно блуждающим. Всю свою несобранность Белый несет в свою прозу - и, странно, эта расхристанность чарует.

Вихрь! Человек с математическим образованием, Белый так «организует» свои тексты, что они кажутся необработанными. Только дилетантам.

Или он - провозвестник новой литературы, когда автор вовсе не будет готовить свои тексты?

Почему считается, что Белый «опередил» Джойса? Белый не может не нравиться, но он слишком прихотлив.

 

20  ​​ ​​ ​​​​ Проза Цветаевой.

Прекрасно. Тут уж расхристанность до визга. Порывы женской души. ​​ Уж не последний ли раз тебя, голубка, издали тиражом в двести тыщ? Кишинев, 1986. ​​ 

А стоит? ​​ 2 рубля 10 коп. Для того времени дорого.

Марина о ​​ Белом:

 

Лично меня никогда не разглядел… ​​ Эгоцентрик боли!

 

21  ​​​​ Булгаков. Рассказы. Минск, 1985. Тираж 300 тысяч. Цена 3.10. ​​ Дорого.

 

22 ​​ Крым

22.7 – 14.8 – путешествие в Крым.

Волошинские места. Как чудесно купаться в набегающих волнах! ​​ Приблудная собака бегает за волнами и кусает их. И для нее волны живые.

 

Пес и Стивен в начале «Улисса». ​​ Попытка проанализировать «Улисса». Чтоб не получилось, что «анализирую» свои мысли о нем, а не его текст!

Мечта об эмиграции еще не оставила меня. Может, и остался б в Париже, кабы не его трущобы, его развал.

 

«Улисс» Джойса

Крым.

 

14 эпизод. Что же получается из болтовни пьяной компании? Джойс превращает эту сцену в пир самой Литературу: перед нами проходят стили.

Меня эта сцена учит, что ответ на все вопросы жизни, сколь ужасны они не были б, - в самой литературе. Можно жить достойно, не выходя из искусства.

Так приятно, что строчки Джойса перемешались с ​​ Черным морем. Божественность моря и - этот странный текст.

 

15 эпизод. Драматизированный кошмар. Собственно, слишком понятно, ведь куски такого кошмара вкраплены в повседневную общественную жизнь. Мне удалось добавить в «Улисса» мои вечерние (днем слишком жарко), запрещенные скитания по горам и заплывы ​​ в море.

 

В этом искореженном мире романа женщины настолько агрессивны, а мир до того ужасен, что захватывает дух. Джойс беседует со мной о моих кошмарах - и я понимаю, что мы братья, и это внезапно вспыхнувшее родство лечит меня. То, что видит Стивен, не может быть искушением: настолько оно кошмарно.

 

Язык: нравится безумно: барочные нависания фраз. Я пишу и читаю под шум волн где-то до десяти. Тут поднимается столь ужасная жара, что быть на улицке невыносимо.

Одна из волн умудрилась запрыгнуть на текст ​​ «Улисса», хоть, видит бог, я лежал в десяти метрах от берега.

 

Я уверен, эта глава невыносима для дилетанта, сраженного как объемом, так и темой.

 

В русскую художественную традицию такие видения влючены Тарковским - да так, что вспоминаются имено эти немые эпизоды.

Почему у Андрея «простой» пробег собаки получается столь значимым? Для Джойса важно поднять весь «сор» души Блума: похотливые сценки из плохих романов, странные стишата.

 

Помню, как в «Бесах» Достоевского «либерал» Степан Трофимович почитывал игривого Поль де Кока. Вот у Тарковского этого нет. Из его убеждений, или потому, что запрещали? Я сам себя поразил, когда многие сцены «Жуана» поворачивал в политику.

 

И еще одна отсылка к «Бесам»: к поэме либерала. Там - «минерал пропел». Так Достоевский пошучивает, а ведь Джойс предельно серьезен: ​​ Стивен видит всех своих близких.

 

Джойс говорит, что каждое событие нашей жизни многогранно: оно окружено плотной стеной фобий. Подумать только: каково величие самого романа: Джойс растворяет реальность в литературе.

 

Память: мои скитания по горам. После четырех часов, когда жара уже спадает. Я поднимаюсь в неслыханные краски, в свои мечты, прямо в древнее небо.

Ничего удивительного, что Волошин любил этот край не просто, а исступленно.

 

Черное море – это первая сцена «Улисса». Второй раз читаю его в оригинале. То «Улисс», то «Ад» с комментариями.

 

Стивен и Блум в борделе. «По’лно козлогласовать».

 

Как и Пруста, впечатляют стайки девушек на берегу. Тут же и Мунх: «Влюбленные в волнах». Все мои любимые авторы отдыхают вместе со мной.

 

Франческа и Паола умирают за чтением книги. Вернее, их любовь и их смерть начинаются с книги. Я перемыслил это в «Чужом».

 

«Пикаро» Алемана. 16 век.

Кино! Все показывается и ни о чем не думается. Типичный ходовой «фильм» 16 века.

 

«Бобок» Достоевского.

 

«ЗАМОК» КАФКИ.

 

24 ​​ глава

 

«Вам давно следовало бы явиться», - сказал Эрлангер». Высшие силы воплотились, - но для чего? Чтоб К. вернул Фриду в буфет.

«Не ради него, не ради его работы устраняем мы эти помехи, но исключительно ради нас самих, ради очистки нашей совести, ради нашего покоя».

Покой священен, покой идеологичен.

 

Музыка пробуждения чиновников. Опять пародия!

 

«Один из таких господ вылил в дверную щель на служителя целый таз воды».

Нравы коммуналки. Но откуда их мог знать так хорошо Кафка?

 

«Служитель, стоя перед запертой дверью, просил, заклинал». Вот К. видит это «величественное» действо распределения документов.

 

Борьба «служителя» с комнатами. Именно не «слуга», но некий «служитель».

 

Поведение чиновников похоже на бунт в тюрьме: так раздают еду по камерам!

 

«Сейчас Фрида была занята тем, что делала Иеремии компрессы, а если он выздоровел, то времени у нее все равно не было, потому что она лежала в его объятиях».

Занятость на сто процентов!

 

«Цель ночных вызовов в том, чтобы как можно быстрее выслушать просителей, чей вид днем господам чиновникам невыносим, выслушать их ночью при искусственном свете, пользуясь возможностью после опроса забыть во сне всю эту гадость».

 

«Исключительно из-за него, господа не могли выйти из своих комнат, так как они по утрам, сразу после сна, слишком стеснительны, слишком ранимы, чтобы попадаться на глаза посторонним, они чувствуют себя форменным образом, даже в полной одежде, слишком раздетыми, чтобы показываться чужому. Трудно сказать, чего они так стыдятся, может быть, они, эти неутомимые труженики, стыдятся только того, что спали?».

Так к концу романа Кафка «выходит» на концепцию.

А юмор-то - постмодернистский!

Так Кафка выруливает на предтечу постмодернизма.

Еще и постмодернизма не было, а уже был юмор Кафки!

 

«Дрожа от негодования из-за К., в отчаянии от своего бессилия, они стояли в конце коридора, и звонок, которого они никак не ожидали, был для них сущим избавлением».

Тут важен этот безумный хор!

Я почему-то вспомнил один из первых спектаклей Любимова («Мамаша Кураж» по Брехту), где есть такой зонг:

 

Стоят барабаны в ряд,

Бьют барабаны.

Кожу на них дают

Сами бараны.

 

Тот же ужасный смысл!

 

25

 

Пепи.

«Прежде всего К. узнал, что в несчастьях Пепи виноват он, хотя она за это на него не в обиде».

Начало «отношений» с очередной женщиной.

 

«Какая-то непонятная самоотверженность была в том, что он ради возвышения Пени взял себе в любовницы Фриду - некрасивую, старообразную, худую девушку с короткими жиденькими волосами».

Опять эти жалкие «прорывы» в женской психологии! Не женщины, а куклы, марионетки.

 

«Пепи решила отказаться от всех благ и снизойти до К., научить его настоящей любви».

«Пусть бы он ((кто крадется, уже вошел)) в дверь комнаты, все обрадовались бы, но никто не входит, ничего не случается».

Принято мнение, что «Замок» - про отсутствие событий.

 

Бабий треп Пепи слишком долог и назойлив.

 

«Неужели она могла ему понравиться, это тощее, изжелта-бледное существо?».

Девичьи накаты.

Но почему Кафка все это серьезно воспроизводит?!

 

«Хочет стать достойным Фриды, хочет как-то вскарабкаться повыше».

Механика социальной жизни, по Кафке.

Женщины Кафки необычайно говорливы, они готовы на все для достижения своей цели, а в сущности, это убогие существа. Но сам Кафка развил, раскрыл и расцветил это убожество. Получился роман о женских интригах.

 

«Пепи умолкла».

Бедный К. растерзан, как всегда, большой речью дамы.

 

Но что отвечает К.?

«Это только вымыслы, родившиеся в вашей тесной, темной девичьей каморке, там, внизу, и там они уместны, а здесь, в просторном

буфете, кажутся чудачеством».

В контексте романа эти чудовищные разборки кажутся нормальными.

 

«Пепи: Ну как, пойдем?»

«А до весны еще далеко?» - спросил К.

«До весны? - повторила Пепи. - Зима у нас длинная...». Поразителен этот вопрос К. про весну. Просвет в ужасе.

 

Их диалог прерывается хозяйкой.

«Не смей думать о моих платьях. Запрещаю это тебе раз навсегда».

 

Выражение «На этом рукопись обрывается» - гениально. Так утверждается приоритет дневника над «готовым» ready-made ​​ призведением.

 

Перевод Р. Райт-Ковалевой

 

Август

 

1  ​​​​ Крым.

Итальянцы ругаются у Джойса: «По пятерке с носа! Cinque per testa».

И в немецком: ​​ «Fuenf fuer Nase».

 

А эта фраза? «O, it’s only Dedalus, whose mother is beastly dead. ​​ Это Дедал, чья мать умерла так ужасно». ​​ 

И ты, мама, умирала ужасно, и лето было тоже в разгаре. Английская фраза стоит колом в голове, могу помнить только ее. Порой вся жизнь сводится к ней.

Да! Кто-то же должен сказать ясно о смерти моей матери. Получилось у Джойса.

 

14 Дома.

 

Из Германии кто-то прислал Библию на современном немецком.

 

В «Жуане» готов «Поиск партнера».

 

19 ​​ Написал Поэт:

 

Прощай, лазурь Преображенская

И золото родного Спаса.

Смягчи последней лаской женскою

Мне горечь рокового часа.

 

Ух!

Сочинено как бы за мгновение до смерти.

Пастернак, как все, как я, шел к вере.

Вера художника – что-то совсем особенное.

 

Читаю в электричке Гельдерлина Hölderlin’а. ​​ 

«Komm und besänftige mich, Diotima. Приди и успокой». ​​ Умягчи!

Но Диотима еще и кузина Ульриха в «Человеке без свойств».

 

21 «Замок» Кафки.

 

Передачи по ТВ о Бродском отменяются. Уже ясно, что Барышников и Бродский никогда не приедут в Россию.

 

«Загадка смерти Сталина» Авторханова. Убеждает.

 

«Пустыня любви» Мориака.

 

ФРАНЦ КАФКА. ​​ ПРИГОВОР.

 

Начал читать в несущемся автобусе.

 

«Чудесным весенним утром» и «с нарочитой медлительностью» связаны. Герой смакует - и читатель должен почувствовать этот дух превосходства над далеким другом, застрявшим в какой-то там ​​ России.

 

«Форменным образом сбежал в Россию». Понимал ли Кафка, как много русского в его рассказах?

 

форменно

нареч. качеств.-обстоят. разг.

1. Будучи самым настоящим, действительным, не кажущимся.

2. Будучи полностью подобным кому-либо или чему-либо.

 

«Вернуться домой и вечно чувствовать на себе».

Анализ комплекса неполноценности.

Этот комплекс очень современен, он есть и у меня - и читать Кафку мне надо.

«Георг с большой решительностью взялся за свое торговое дело».

Георг не замечает, что готов самоутвердиться за счет своего друга.

Странно, но его чуть ли не вдохновляют несчастья друга.

 

Кусок о невесте до «Георга поразило» прекрасен: Кафка кажет прекрасное знание духа и ритма классичности.

 

«Со смерти нашей любимой матушки стали происходить всякие некрасивые вещи».

Как хорошо взрывается спор! Какой стиль сейчас изберет Кафка?

 

В разговоре отец показывает себя необычайно глубоким человеком. Он раздавлен какой-то затаенной мыслью, и он сразу расширяет, насыщает ​​ разговор с сыном, что придерживается узких, готовых формул.

 

«Их молчаливый уговор предполагал, что отец останется в прежней квартире один».

Жди квартирной разборки!

Это для Кафки, как для быка красная тряпка.

 

«Отец отшвырнул одеяло с такой силой».

Так и есть!

Отец идет в атаку, забыв, кто он.

В «Замке» много столкновений, но они не доходят до взрывов.

 

«Ты осквернил память нашей матери, предал друга и отца в постель засунул, чтоб тот не дергался. А тот еще дергается, не видишь?».

Это безумие характерно и для моих отношений с лужскими родственниками. Вот уж не думал, что Кафка так далеко заедет в мою жизнь!

Сейчас этого безумия нет: оно было лет 17 назад, когда только прочел этот рассказ, - но остался след тех далеких разборок: пустота и холод отношений.

 

«Проницательность исходила от него лучами».

Эта издевательская, но и прекрасная, точная фраза показывает мастера!

У «мастеров» нынешней чернухи нет таких точных мазков.

 

«Хоть бы он упал и разбился! «, с шипением пронеслось в его мозгу».

Георг превращается в змею. Таким он стал в споре! А в начале рассказа - ангел.

 

Тут нет больших психологических открытий, но это прекрасный короткий рассказ, выразительное эссе.

Тонкость в том, что начало рассказа написано с точки зрения Георга, но затем взгляд перемещается на отца. Тонко.

 

«С твоим другом я прекрасно договорился, вся твоя клиентура у меня вот тут, в кармане!».

Отец берет жизнь у сына. Итак, в начале рассказа Георг лгал. Он и знать не хотел, как к нему относится отец. Ему было удобно думать, что все хорошо - вот и все.

Или нагло, сознательно ​​ лгал?

Кафка оставляет такую возможность.

 

«Отца можно было смести с лица земли».

Это уже подлинное сражение. Значит, Георг лгал.

 

«Ты был невинным ребенком, но в самой своей сущности был ты исчадием ада!».

К финалу противостояние взрывается - и Георг кончает самоубийством, потому что ненависть отца для него невыносима.

Но ненависть отца - не настоящая: она ушла бы вслед за скандалом. Георга убивает реальность, точное знание жизни.

 

29 ​​ августа.  ​​​​ Умер ​​ Пьер-Феликс Гваттари ​​ Pierre-Félix Guattari. ​​ Умер в Кур-Шеверни, Франция.

 

Французский ​​ психоаналитик, философ и политический активист, один из основоположников антипсихиатрии.

 

Родился ​​ 30 апреля 1930, Вильнёв-ле-Саблон, департамент Уаза, Франция.

Написал ​​ совместно с философом Жилем Делёзом знаменитый трактат «Анти-Эдип. Капитализм и шизофрения» (1972).

Делёз и Гваттари ввели в философский лексикон термины «ризома», «шизоанализ», «тело без органов».

Гваттари вырос в рабочем пригороде к северо-западу от Парижа. Он учился у известного психоаналитика Жака Лакана, а затем до самой своей смерти, наступившей в результате сердечного приступа, работал под началом ученика Лакана Жана Ури в психиатрической клинике «La Borde».

Профессионально занимаясь психотерапией, Гваттари стал резким критиком психоанализа как идеологии, встроенной в систему полицейского государства. Взамен разработал (в соавторстве с Делёзом) концепцию шизоанализа, в значительной мере направленного на преодоление психоанализа и критику капитализма в его связи с шизофренией.

 

Принимал активное участие в леворадикальном революционном движении 1960-х (по словам самого Гваттари, «в двадцать пять лет я был вполне счастлив, будучи одновременно троцкистом, анархистом, фрейдистом, последователем Лакана и плюс к тому ещё и марксистом»).

С 1955 по 1965 год был автором статей и редактором антиколониальной троцкистской газеты «La Voie Communiste» («Коммунистический путь»).

В 1967 году был соучредителем Организации солидарности и помощи революции в Латинской Америке. Также состоял в «Центре инициатив по созданию нового пространства свободы», в движениях солидарности с народами Вьетнама и Алжира, в организации дружбы Франции и КНР.

Участвовал в протестах «Красного мая» 1968 года, после которых и встретился с Жилем Делёзом.

В 1970-х, проводя много времени в Италии, сблизился с местными автономистами. Резко выступая против бюрократизации и формализации как в политике, так и в науке, он находил идеи развития революционной спонтанности и творческого потенциала масс в опыте В. И. Ленина и Антонио Грамши.

В 1978 году Гваттари нелегально проник на палестинскую территорию с целью организации палестино-израильских переговоров.

 

Хотя лучше всего известны труды Гваттари, написанные в соавторстве с Делёзом, он оставил и большое количество собственных монографий:

 

«Психоанализ и трансверсальность» (1972),

 

«Молекулярная революция» (1977),

 

«Машинное бессознательное» (1978),

 

«Шизоаналитические картографии» (1989).

 

Сентябрь  ​​ ​​​​ 

 

2  ​​ ​​​​ Пишу в «Жуане» главку «Половой акт» - и замучило отвращение.

Похоже, и Кафка испытывал такое отвращение и к жизни, и к своей вынужденной работе. В его рассказах можно почувствовать, как он преодолевает и отвращение, и ужас.

 

4  ​​ ​​​​ Герман Гессе ​​ - доктору К. Г. Юнгу,

Кюснахт, сентябрь 1934

 

Высокочтимый господин д-р Юнг,

Вы доставили мне радость своим письмом, и я благодарю Вас за это. Что касается моего «острого взгляда», о котором Вы говорите, то вряд ли это оправданно. В целом я меньше склонен к выделению частностей и к анализу, чем к созерцанию целого, к гармонии.

То, что Вы пишете о сублимации, затрагивает самую суть нашей проблемы и объясняет мне также и различие между Вашим и моим пониманием. Все начинается с обычной для наших дней языковой путаницы, когда каждый употребляет каждое обозначение совершенно по-разному.

Для Вас слово sublimatio относится к области химии, тогда как Фрейд понимает его несколько иначе. Также и я подразумеваю под ним нечто иное. Возможно, sublimatio - это действительно из химии, я этого не знаю, но sublimis (и особенно sublimare) принадлежит уже не к какому-либо эзотерическому языку, но к классической латыни.

Обо всем этом можно было бы легко договориться. На сей раз, однако, за различием в терминологии стоит и нечто реальное.

Я разделяю и одобряю Вашу трактовку фрейдовской сублимации, я вовсе не защищаю фрейдовскую сублимацию вопреки Вам, но я отстаиваю лишь само понятие, ибо для меня оно весьма важно, поскольку связано с развитием всей культуры. И здесь наши с Вами взгляды, безусловно, различны.

Для Вас, как для врача, желательна всякая сублимация, то есть переключение влечений в область неконкретного их применения. Для меня сублимация - это тоже в конечном итоге «вытеснение», но я употребляю это возвышенное слово только там, где мне кажется позволительным говорить о «плодотворном» вытеснении, то есть о воздействии влечения, хотя и в области непрямой, но в культурном отношении важнейшей, например, в области искусства.

Так, историю классической музыки, например, я считаю историей выразительности и техники, на протяжении которой целые когорты и поколения мастеров, чаще всего об этом не подозревая, переключали свои влечения в область, которая вследствие этого, на основе этих подлинных «жертв» достигала совершенства, становилась классикой.

Такая классика, по мне, стоит любой жертвы, и если, к примеру, классическая европейская музыка на своем стремительном пути к совершенству от 1500 года до XVIII века проглатывала своих мастеров, более похожих на служителей, чем на жертвы, зато она всегда излучала свет, утешение, мужество, радость, зато она является для тысяч людей, которые даже этого порой и не сознают, школой мудрости, отваги, искусства жить и еще долго пребудет таковой.

И когда одаренный человек, частично используя энергию своих влечений, создает подобные вещи, я считаю его существование и его деятельность в высшей степени ценными, даже если он как индивид обладает патологическими чертами. Но вот что кажется мне непозволительным во время психоанализа: уход в кажущуюся сублимацию, ибо сублимация представляется мне позволительной и даже чрезвычайно желанной, лишь когда она продуктивна, когда жертва приносит плод.

Именно по этой причине психоанализ так труден и опасен для художников, ведь тому, кто относится к нему серьезно, он с легкостью может запретить творчество на всю жизнь. Если это произойдет с дилетантом, тогда все хорошо, но если бы это случилось с Генделем или Бахом, то, по мне, лучше бы не было никакого психоанализа, но мы сохранили бы Баха.

Внутри нашей категории, внутри искусства мы, художники, и совершаем истинную сублимацию, и не из честолюбия, не по волевому приказу, но из благодати - при этом, конечно, имеется в виду совсем не тот «художник», каким его воображают народ и дилетант, но тот, кто истинно служит, и Дон Кихот, который сидит в Безумном Рыцаре, является жертвой.

Вот на этом я хочу кончить. Я не психоаналитик и не критик; если Вы, к примеру, просмотрите обзор книг, который я Вам посылаю, Вы убедитесь, что я лишь чрезвычайно редко и мимоходом прибегаю к критике и никогда не выношу приговора, то есть книгу, которую я не могу принять всерьез и оценить положительно, я попросту пропускаю и обхожу молчанием.

Относительно Вас у меня всегда было инстинктивное чувство, что Ваша вера является подлинной, является тайной. Ваше письмо мне это подтверждает, и это меня радует. Для Вашей веры Вы выбрали метафору химии, как я выбрал для своей метафору музыки, и не какой-либо вообще музыки, но классической. У Люй Бу Вэя во второй главе все, что об этом можно сказать, сформулировано достаточно определенно. Уже много лет, несмотря на внешние и внутренние помехи, я пряду свою поэтическую пряжу из волшебной нити, все точнее приближаясь к своему музыкальному образцу, и надеюсь еще дожить до того, что сумею что-нибудь из этого Вам показать.

 

5  ​​ ​​​​ «Мистеры Джекил и Хайд» Стивенсона.

Романтизм, уходя, прогнозирует кошмары 20 века. Все равно, искусственность построений бросается в глаза.

 

6  ​​ ​​​​ Попытка просмотра многих номеров журнала «Иностранная литература». Странно, что часто эта избранная проза не производит на меня никакого ​​ впечатления. Или потому, что мне не может нравится многое?

 

7  ​​ ​​​​ «Преступления любви» Сада.

Совсем невнятно в переводе. Схематизм и ложная выспренность - сочетание из худших. Словно б человек неумело скрывает свои мысли.

Сад - более символ, чем писатель и человек. Символы часто довольно плохо прикладываются к литературе.

 

8  ​​​​ Томас Манн. Дневники 1933-36 годов.

«Как я обслуживал английского короля» Грабала.

Что это? Фольклорность обыденной жизни. Поэзия и глубина потребления пива.

 

9  ​​ ​​​​ «Хазарский словарь» Павича. Таланты, но все мне не близки.

 

10  ​​ ​​​​ «Это было, когда...» Онетти.

 

11  ​​​​ Тяжеловатый реализм Дёрдя в «Посетителе».

«Лица клиентов проступают одно сквозь другое».

 

12  ​​ ​​​​ Олдос Хаксли, «Гений и божество».

В оригинале эта холодная, но безудержная игра выпуклее. ​​ 

 

14  ​​ ​​​​ Понравился Табукки. ​​ 

«Piccoli ​​ еquivochi senza importanza. ​​ Не очень важные двусмысленности». ​​ 

Нервно и точно; глубина «я-переживания». ​​ 

 

15  ​​​​ Том Вольф.  ​​​​ «The bonfire of vanities. Огонь тщеславий».  ​​​​ Протокольное знание жизни, нет сочности Достоевского. ​​ Это уже детектив и – детективное сознание.  ​​​​ 

 

17  ​​​​ Стихи Чеслава Милоша. Прекрасно! ​​ 

 

Мирча Элиад. ​​ 

 

Нет, в «Иностранной литературе» много хорошей литературы, но смущает ее обрывочность. Я вдруг представил себе эти толпы людей, что знают ​​ иностранную литературу только их этого журнала – и мне стало их жалко. ​​ Страшно жить среди таких людей! ​​ 

 

19  ​​ ​​​​ А вот и откровенная дрянь: «Мастер Леонгар» Майринка. Цитата: «Вдруг тигр пробудился в нем».

Прямолинейный мистицизм. ​​ 

Хоть бы попробовать понять современников!

 

23  ​​ ​​ ​​​​ «Улетающий Монахов» Битова.

Его «Дверь».

Битов только видит мальчика, не зная его мыслей.

Мне не хватает широты конфликта. Если мальчику больно, то что такое его боль в других, в мире вокруг него?

Его герои безнадежно погрязли в материи мира, в материальном мире.

Еще бы им не было тяжело!

А где конфликт? Нет, пусть они узнают иной мир: иначе читать скучно. По сути, этот текст с таким кодом, с таким отталкиванием, что мне при всем желании никогда ​​ в него не войти.

Тут мне все неблизко! Вижу работу автора, уважаю его, но сам текст непоправимо скучен.

По-моему, это литература без почвы, от головы, а потому Юрий Трифонов куда предпочтительней. Казалось бы, чего там: живописал советские кошмары, - но только в нем узнаваемо то время.

 

24  ​​​​ Высокий романтик: Высоцкий. Его двухтомник.

 

25  ​​ ​​ ​​​​ Еще один Битов: Горенштейн. Если у Битова есть и изыски, то талант Горенштейна неуловим. Впечатление, что он запросто накатает роман на тыщу страниц - о жизни.

Хорош «Чок-чок»: упоение речью, - но само движение текста непонятно и неприемлемо. До скуки. И что все они хотят быть умными! Литературе это не так важно.

 

«Последнее лето на Волге» Горенштейна.

Хорошо, но без «я-переживания».

Мало сверкнуть талантом, но нужна еще и концепция: чтоб в нужном направлении.

«Тайны нашего опасения будут нам возвещены».

Крен в публицистику. После Солженицина туда и двигаться не стоит: все сказано.

Он унаследовал от нашей общей классической литературы пристрастие к проклятым вопросам.

И зачем так возвышать ужас, так ставить Запад против России? Сам же рафинирован под Запад, а не под Россию. Трепыхается, как птица в клетке. Большой писатель, хоть и скучен. ​​ 

 

Анализ ​​ «Идиота» Достоевского.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

 

1 глава. ​​ 

Я написал «глава», хоть у Достоевского – только римские цифры. Написал, чтоб получилось увесистей.

 

В 1867 году Достоевский обдумывает планы ​​ к «Идиоту».

4-18 декабря. ​​ «Средним числом, я думаю, выходило планов по шесть (не менее) ежедневно. Голова моя обратилась в мельницу. Как ​​ не помешался, не понимаю».

И далее работа над романом кажется чудовищной, нечеловеческой по напряжению.

 

Рогожин. «Один ​​ из ​​ них ​​ был небольшого роста, лет ​​ двадцати ​​ семи, ​​ курчавый ​​ и ​​ почти ​​ черноволосый, ​​ с серыми, маленькими, но огненными глазами».

Огненные глаза - у дьявола. Примечательно и «почти» в «почти ​​ черноволосый».

 

«Мертвая ​​ бледность». Бледность убийцы! Сразу заглянуть в конец романа.

 

Описание Мышкина поражает обилием деталей. «Лицо молодого человека ​​ было, ​​ впрочем, ​​ приятное, тонкое и сухое, но бесцветное, а теперь даже досиня иззябшее». ​​ 

Улыбка Рогожина: «наглая, насмешливая, злая».

Писатель смотрит вместе с читателем.  ​​​​ Читатель не должен чувствовать, что его «ведут» слишком жестко.  ​​​​ Скорее, писатель – друг, что пытается объяснить, что же такое происходит.  ​​​​ Такого нет у современных писателей: всегда написано, хоть немножко, да для себя.

 

Оба описания молодых людей почему-то трогательны. Это трудно понять.

Мышкин во всем признается ​​ «с необыкновенною поспешностью». Он не замечает, что над ним потешаются. Уж в описании этого образа чувствуется перегруженность. ​​ 

 

Мечта Достоевского написать роман о Христе обернулась романом о человеке, очень ему близком.

Столько раз перечитывал этот роман, но написать о нем хочется только сейчас. Или потому, что позже уже не будет сил?

 

Меня потрясает, как много в этом романе говорится о болезни.

Да, Мышкин болен, но тут важно помнить, что и Достоевский болен, что более здоровому автору не пришло бы в голову взять в герои ​​ князя Мышкина.

Современный человек не может себя чувствовать здоровым. В этом смысле, все мы - Мышкины: потому-то он так нам и интересен. ​​ Поэтому так и притягателен роман для ​​ моего современника.

 

Бурсов в «Личности Достоевского», 1979, приводит мнение врача Яновского: первые приступы эпилепсии - в 25-27 лет.

Достоевский не мог привыкнуть к своей болезни: он как бы смущен ее «новизной» и подумывает о ее «благоприобретенности».

Тут есть высокая игра.

 

Так Ницше и Бодлер «попробовали» сифилис.

 

Откуда эпилепсия, как не из одиночества? А если бы и я заболел ею?

 

Да, болезнь ​​ делала Достоевского сложным для общения, но именно эта эксцентричность писателя делала его же общительным с теми, кого он знал! Чтоб он ни говорил о Тургеневе, а при встрече они здоровались и разговаривали.

 

А Рогожин?

«Что-то очень рассеян, чуть ли не встревожен, даже становился как-то странен».

Вот ​​ и пойми, кто может! Писатель может вот так безнаказанно «накручивать».

 

Этот разговор втроем очень содержательный. И написан-то на подъеме, хорошо. Все выпуклые, понятные. Из всего фильма Куросавы по этому роману поражают именно эти первые сцены: в них что-то первобытное, неизбывное, древний ужас.

Как мало удается экранизациям писателя!

Поразило, что у Куросавы весь вокзал загроможден какими-то телами. У Достоевского этого нет и близко.

 

«Князя удивило и заинтересовало (в Рогожине) и еще что-то другое».

Что?

Не сказано.

Достаточно намека.

В этом неприметном - особенность Мышкина.

Может, и впрямь в обычной жизни божественность выражается в таких внешне неприметных качествах?

 

Отношения в семье Рогожина. Надо прочесть внимательно, потому что потом - как это ни странно - его образ станет абстрактным. Нагромождения низостей.

 

«Лебедев знает... ​​ Настасья Филипповна есть Барашкова, ​​ так ​​ сказать, ​​ даже ​​ знатная барыня, и тоже в своем роде княжна, а знается с некоим Тоцким».

Так мы все узнаем о Настасье Филипповне.

 

Бурсов в «Личности Достоевского», 1979, говорит о Лебедеве как об артисте!!

Потрясающе.

Выдающаяся книга, она столько мне объясняет.

Но в моем анализе мне важен я сам: то, что думает мое маленькое «я»: то самое, что так жаждет света.

 

В рассказе Рогожина - вся история его знакомства с Настасьей Филипповной.

«Прямо к ней в залу вошли, сама вышла к нам. Я, то-есть, тогда не сказался, что это я самый и есть; а «от Парфена, дескать, Рогожина», говорит ​​ Залежев, «вам в память встречи вчерашнего ​​ дня; ​​ соблаговолите ​​ принять ((бриллианты))».

В этом есть и нестерпимая пошлость, и подлинная страсть.

«Ну, ​​ вот ​​ зачем я тут не помер тогда же!».

 

Свои пьяные похождения Рогожин тоже описывает. ​​ 

«За ночь еще собаки обгрызли».

 

Невероятное сближение героев романа.

Мышкин: «Потому, я вам скажу откровенно, вы мне ​​ сами ​​ очень ​​ понравились ​​ и ​​ особенно, ​​ когда ​​ про подвески бриллиантовые рассказывали».

 

2 глава. ​​ 

 

«Генерал Епанчин жил в собственном своем доме, несколько ​​ в ​​ стороне ​​ от Литейной, к Спасу ​​ Преображения».

Огромное, подробное описание Епанчина. Довольно приподнятое. Позже генерал почему-то опускается и вызывает чуть ли не презрение.


«Генерал обладал цветущим семейством».

«Супругу свою до того уважал и до того иногда ​​ боялся ее, что даже любил».

Почему не найду такой полноты описаний у современных романистов? Люблю Сашу Соколова, да ведь он кроит какие-то мозаики - в них странно и верить-то.

 

Три А: Александра, Аделаида и Аглая.

 

Устройство Мышкина: очень забавно.

​​ «Князь ​​ ему ​​ (камердинеру) почему-то ​​ нравился». ​​ 

В сущности, князь у всех вызывает расположение.

Я-то вот часто вызывал «нерасположение».

Наверно, это было в Христе.

Что же, Христос: врожденная гармоничность?

 

«- А там (за границей) казнят? - Да». ​​ 

Это во всех романах.

Но стоит отметить, что в «Идиоте» это очень весомо.

 

Был ли в моей жизни такой момент, чтоб потом я вспоминал его всю жизнь?

Нет.

Осознание дара жизни привело к тому, что острота ​​ ощущения размазалась: мне ценен каждый момент.

 

«Убийство по приговору несоразмерно ужаснее, чем убийство ​​ разбойничье».  ​​​​ 

 

«Кто ​​ сказал, ​​ что ​​ человеческая ​​ природа ​​ в ​​ состоянии вынести ​​ это ​​ без ​​ сумасшествия?».

 

Появление Гаврилы Ардалионовича.

В фильме Пырьева это получился жгучий брюнет. Я напираю на эту самую «жгучесть», потому что этот же артист был на гастролях в Питере и никакой особой жгучести я тогда не заметил.

 

«Только улыбка его, при всей ее любезности, ​​ была ​​ что-то ​​ уж ​​ слишком тонка».

3  ​​​​ глава. ​​ 

 

Генерал Иван Федорович Епанчин.

Ему-то Мышкин и объясняет, что «почти не в своем уме» и «нуждается в хороших ​​ людях».

Что это? Чуть не разрыв сходу, но ситуацию меняет жена. Генерал предстает довольно грубым человеком. Первое «заземление» образа. Еще не такое отмочит!

 

«А сколько вам лет, князь?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Двадцать шесть.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ух! А я думал гораздо меньше.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да, говорят, у меня лицо моложавое».

Мышкин - юноша! Уж юноше никак не сыграть столь сложную роль в кино или на театре.

 

Но что же действие? Оно вспыхивает, когда появляется фотографический портрет большого формата: Настасья Филипповна! Мышкину - 26, а ей - 25.

 

Выплывает отец Гани, в дальнейшем играющий большую роль. Его образ будет развиваться бесконечно, но образ генерала просто застынет.

«Это совершенный безобразник сделался».

Октябрь  ​​ ​​​​ 

 

3  ​​ ​​​​ Игорь Северянин.

Мало открытий рядом с Блоком, и все равно было б странно обойти стороной: звезда-с.

 

Открытки вашей тон элежный.

 

Прекрасно! В одной строчке - и ирония, и нежность, и беззаботность. Все то, чего нет у Блока. Какие слова:

 

поэза

в моей душе властнеет Тютчев

все слаже быть вдвоем

накорзинить.

 

Все равно, Северянин - мимоходом, а возвращаюсь к моим праистокам: Достоевскому. Что дало его почвенничество русской культуре? ​​ 

 

Ни русский Достоевский, ни еврей Горенштейн ​​ - никто не адекватен в своих мнениях об евреях.

Почему нам навязана эта дискуссия?

Я и не хочу ее и боюсь.

 

Может, жаль, что физическое существование Горенштейна мне важнее, чем его опусы.

Почему из всего русского современного меня тронул только Эфрос?

 

5  ​​ ​​​​ Костя дал почитать книгу Альтмана «Разговоры с Вячеславом Ивановым». И книга-то еще в наборе.

 

Анализ

 

«ИДИОТ» Достоевского.

 

«Точно ​​ новая ​​ и ​​ особенная ​​ какая-то ​​ идея ​​ загорелась ​​ у ​​ него (у Гани) ​​ в ​​ мозгу ​​ и ​​ нетерпеливо ​​ засверкала ​​ в ​​ глазах ​​ его». ​​ 

Необычайно бурно вспыхивает действие. Какой замечательный разгон! ​​ 

«Идея засверкала ​​ в ​​ глазах»?

Редкая краска. Между тем, Ганя добровольно продается. Конечно, он влюблен в Настасью Филипповну - ​​ его низость в том, что он разом хочет поймать и любовь, и деньги.

 

Достоевский приписал князю большое увлечение шрифтами. Приятное озорство. Сцена затягивается до неприличия, зато очень интересно.

 

«Она (Настасья Филипповна) ведь ужасно страдала, а? Об ​​ этом ​​ глаза говорят, вот эти две косточки, две точки ​​ под ​​ глазами ​​ в ​​ начале ​​ щек».

Итак, князь сразу улавливает чужое страдание и движения души. В сущности, он на голову выше всех, но сам этого не осознает.

 

«Вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено!».

Вот в чем дело! Страданию этой женщины не хватает прощения: главной христианской добродетели.

 

«Женился бы, ​​ а ​​ чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы ее». Главная фраза романа. Князю дано видеть ход событий.

 

4 глава. ​​ 

 

«Все три девицы Епанчины».

Казалось бы, типичный роман 19 века. Что же делает его интересным сейчас?

 

«Тоцкий, человек высшего света, с высшими связями и ​​ необыкновенного богатства, опять обнаружил свое старинное желание жениться» - на одной из дочерей.

Меж тем, писатель осторожно огибает его развращенность: Тоцкий - «изящного ​​ характера».

В сущности, ​​ Достоевский мягко рассказывает о кошмарах.

 

Тоцкий ищет! ​​ 

«Это ​​ была ​​ девушка (Александра), ​​ хотя ​​ и ​​ с ​​ твердым характером, но добрая, разумная и ​​ чрезвычайно ​​ уживчивая; ​​ могла ​​ выйти ​​ за Тоцкого даже охотно, и если бы дала ​​ слово, ​​ то ​​ исполнила ​​ бы ​​ его ​​ честно».

В сущности, речь идет об общепринятом рабстве.

 

История Настасьи Филипповны.

После слуха о женитьбе Тоцкого «она ​​ вдруг ​​ выказала ​​ необыкновенную решимость и обнаружила самый ​​ неожиданный характер». ​​ 

Такое вот как бы «случайное» совпадение: Мышкин и Настасья Филипповна чуть ли не одновременно оказываются в Петербурге?

 

Что за тип ​​ ее ​​ отношений с Тоцким?

«Презрение до тошноты».

 

Кажется, все эти откровения еще в 70-ые, когда первый раз читал роман, открыли мне глаза на отношения мужчин и женщин.

Увы! Они свершаются - по Достоевскому. Жаль, конечно, что не по Тургеневу и Толстому, да ничего не поделаешь.

Если я и въезжаю в реальность, то именно в романах Достоевского.

Потому так много и читаю их.

Это Достоевский высушил мои слезы по поводу того, что реальность так «жестока».

Уж какая есть.

Другой не будет.

Странно понимать, что роман о том, что Тоцкие непобедимы, а Мышкины и Настасьи Филипповны оправляются на тот свет, в небытие. Жизнь ​​ именно для Тоцких.

 

«И... в сверкавших глазах ее».

Ну, опять глаза засверкали! Штамп всех романов.

 

​​ «Он припоминал, впрочем, и прежде мгновения, когда иногда странные мысли приходили ему при взгляде, например, на ​​ эти глаза: ​​ как ​​ бы предчувствовался в них какой-то глубокий и таинственный ​​ мрак». ​​ 

Этот развратник впервые столкнулся с сопротивлением.

Как?! Она живет в Петербурге уже пять лет? Это все меняет. Значит, Тоцкий уже измучен.

Разве не прав ​​ Достоевский, что трагедия ​​ Настасьи Филипповны - трагедия гордости?

Сама жизнь нас насилует, наша гордость раздавлена - и потому мы восстаем.

«Восставший человек» Камю.

С такой униженной гордостью она уже не могла любить. Только Мышкин тронул ее.

 

Но почему безобразный Рогожин?

Потому что она не знала страсти, а с ним - узнала. Тоцкий пользовался ею и давал это понять.

 

Долинина в книге «Предисловие к Достоевскому» (издательство «Детская литература», 1980) о Марии Дмитриевне Исаевой. ​​ 

Мол, писатель уже пережил, как это невеста может сбежать из-под венца.

Мне этот вывод не кажется убедительным, так что я сослался на Долинину.

В книгах о Достоевском меня мало что убеждает, но обязательно их читаю.

Меня поражает, насколько деловито распоряжаются судьбой женщины. Писатель - нет, рассказчик - ​​ выбирает верный тон: он, все понимая, ничего не оценивает.

Казалось бы, Настасья Филипповна готова ​​ к компромиссу, - но это только слова!

Она еще не знает саму себя, она еще такое отмочит, эта тихоня!

Да и господа не все рассчитали!

Роман о том, как эта продуманная схема рухнет.

 

«Ганя возненавидел ее (будущую жену!) как свой кошмар». Получается необычайно гремучая смесь. Жизнь предстает ужасным кошмаром, ​​ а меж тем Достоевский описывает самые обычные вещи.

 

Но этого мало! О жемчуге, подарке генерала ​​ Настасье Филипповне «прослышала» генеральша.

Куда ж дальше закручивать?

Получается перекрут.

Уймитесь, Федор Михайлович!

 

5 глава. ​​ 

 

Генеральша.

Главы получаются очень большие: по 11-14 страниц. Вся эта завязка написана неотразимо. Ну! Скоро грохнет?

 

«Серые, ​​ довольно ​​ большие ​​ глаза ​​ имели ​​ самое неожиданное иногда выражение».

Это что такое? Это про что? Куда-то закорявил.

А вот и «объяснение»: «Когда-то у ней ​​ была ​​ слабость ​​ поверить, ​​ что взгляд ее необыкновенно эффектен; это убеждение осталось в ней неизгладимо».

 

«Между ним (Мышкиным) и ​​ генеральшей

не оказалось почти никакого родства».

 

Рассказ князя.

Здорово! Затянутость только сначала возмущает, но позже втягиваешься в этот патриархальный стиль. Обаяние бесконечности жизни.

Между прочим, воспоминания князя - единственные в своем роде: они еще ​​ не сдвинуты потрясениями.

Наверно, современникам Достоевского его романы должны казаться нарочито затянутыми, ведь в 19 веке роман понимали более узко.

 

Сложность образа князя в том, что он не сознает своей сложности и - мощи своей простоты.

 

Мышкин: «Я слышал один рассказ человека, который просидел в тюрьме лет двенадцать».

Вставная новелла.

Сразу еще одна новелла: «Этот ​​ человек ​​ был ​​ раз взведен, вместе с другими, на эшафот».

Сколько можно мусолить одно и то же?

Но этот факт в разных романах поворачивается по-разному - и уже получается диалог романов.

Совсем фантастично, что такое рассказывается барышням и они внимательно слушают. Что ж! Это мой любимый русский писатель.

Почему никто не тронул больше его?

Как Достоевский стал моим кумиром? ​​ Он кажется таким неуверенным в себе, творящем разве что из ужаса, из преодоления. ​​ 

 

Нет, он не может стать никому примером. Те муки, что он испытывает ​​ от существования, ​​ прочитываются в его романах.

И, конечно, в «Идиоте».

 

«Напротив, (перед казнью) голова ​​ ужасно ​​ живет ​​ и работает, должно быть, ​​ сильно, ​​ сильно, ​​ сильно, ​​ как ​​ машина ​​ в ​​ ходу; ​​ я ​​ воображаю, так и стучат разные мысли».

Машинального мало в персонажах Достоевского. Я бы все эти предсмертные мысли, несомненно, испытанные писателем, ​​ отнес в дневник. Нельзя же роман превращать в собственный дневник!

Видно, что Достоевский решал ту же задачу, что и потом Джойс: добиться полноты персонажа.

 

6 ​​ глава.

 

«От ​​ детей ничего ​​ не ​​ надо ​​ утаивать».

 

История Мари.

Идеал писателя.

При этом он сам был бесконечно далек от идеала.

Может, это и заставляло его страстно стремиться.

Много «заплачки»!

Довольно приторно.

Вот уж любит сопли наматывать.

 

Именно дети поддерживают Мари.

«Целую ​​ (говорит Мышкин Мари) я ​​ не ​​ потому, ​​ что влюблен ​​ в ​​ тебя, а ​​ потому, что ​​ мне тебя очень ​​ жаль».

«Потом я ​​ стал ​​ им (детям) говорить, говорил каждый день».

 

То же и в «Карамазовых».

 

Функция Христа. Нагорная проповедь часто имитируется персонажами писателя.

 

«До какой ​​ степени были деликатны ​​ и ​​ нежны эти ​​ маленькие сердца».

Странно, что этот идеал столь мало живуч.

В конце 20 века идеалы странны.

Почему столь очевидный идеал кажется нам ложью?

Идеал не изменился, но так говорить - глупо: слишком изменилась форма.

Я вот никогда не видел таких детей, сам таким ребенком не был.

 

«Накануне ее ​​ смерти, ​​ пред закатом солнца».

Совсем не обязательно, чтоб она умерла.

Смерть Мари и закат солнца связаны. Так ​​ закат солнца выдерживает большую семантическую нагрузку.

 

Матушки!

В романе прошло уже 80 страниц, а действие еще не начиналось.

 

«Я сидел в вагоне и думал: «Теперь ​​ я ​​ к людям иду; я, может быть, ​​ ничего не знаю, но наступила новая жизнь».

«К людям иду».

Мышкин противопоставляет детей и людей. В сущности, верно, но болезнь болезненность восприятия князя в истории с Мари выступают слишком выпукло.

Вот-вот начнутся события!

Им предшествует история швейцарской девочки.

 

«Когда я давеча ​​ вошел сюда и посмотрел ​​ на ваши милые лица, ​​ - я теперь ​​ очень всматриваюсь в лица, ​​ - и услышал ваши первые слова, то у меня, в первый раз с того времени ((с прощания с детьми)), стало на душе легко».

Такова роль Епанчиных. Она очень велика. Здесь Мышкин очень далек от Христа, принимавшего всех, и близок к обычному больному.

Так Мышкин находит ​​ свое родство.

Описание сестер. Тут Мышкин предстает тонким психологом, ​​ нам уже ничего не остается, как окончательно убедиться в его незаурядности.

 

Рассказ про лица великолепен.

«У вас какой-то особенный оттенок в лице, похоже как у Гольбейновой Мадонны ​​ в Дрездене».

 

7 глава.

 

«Вы думали, что вы же его будете протежировать, как бедненького, а он вас сам едва ​​ избрать ​​ удостоил».

​​ «А хороша она (Аглая), князь, хороша?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Чрезвычайно! - с жаром ответил князь, с увлечением взглянув на Аглаю; ​​ - почти как Настасья Филипповна, хотя лицо совсем другое!...».

Мощно заявлено об асоциальности князя.

Уже не первый раз именно Настасья Филипповна «сигнализирует» о непонимании Мышкиным отношений между людьми.

Не думаю, что Христос был таким.

 

Эти разговоры князя не очень убедили женщин; прониклась только генеральша. Аглая еще не знает, что прониклась.

«У ​​ него ​​ (Мышкина) начинала ​​ мелькать одна странная идея, впрочем, еще не совсем ясная».

Достоевский прекрасен в таких намеках.

Отношения Гани и Аглаи развиваются стемительно. Меня поражает, как писатель выворачивается в таких накрутах.

 

Отношения Мышкина и образа Настасьи Филипповны. «Князь смотрел с ​​ минуту, потом вдруг спохватился, ​​ огляделся ​​ кругом, поспешно ​​ приблизил портрет к губам и поцеловал ​​ его».

Поцеловал! Поразительно.

 

«Как будто необъятная гордость ​​ и презрение, почти ​​ ненависть, были в этом ​​ (Настасьи Филипповны) лице, и в то ​​ же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное».

Все же это неживой портрет: живому человеку такие концы не связать.

 

Ганя предстает сущим мерзавцем. Крутить роман с двумя? Но это безумие. Ганя слишком хорошо понимает, как это рискованно.

И я сам замечаю, что с трудом поспеваю за всеми сюжетными поворотами Достоевского. Образ Гани настолько низок, что непонятен.

 

Не без теорий: «- Такая красота - сила, - горячо сказала Аделаида, - с этакою ​​ красотой можно мир перевернуть!».

Отзвук шиллеровского «Красота спасет мир».

По-моему, поплыла мотивация.

Это все натяжки.

 

«Он (Ганя) кривился, бледнел, пенился; он грозил кулаком (Аглае)».

Чудище какое-то.

 

8 глава. ​​ 

 

Ганечкина ​​ квартира.

Отставной генерал Иволгин, отец Гани. Вырастет в важного персонажа.

 

Разве не естественно, что я «просто» пишу, что никто не считает меня писателем?

Все же рядом с ​​ Достоевским мне просто и стыдно говорить о своих потугах.

Мне важно написать такое, потому что я сам вступил в эпоху писания больших романов.

 

Фердыщенко.

Странно, что такой человек попадает в этот круг: ​​ значит, внутри его все разваливается.

Князь - в коммуналке! И это никого не удивляет. Даже генеральшу.

 

Как Настасья Филипповна могла подпустить к себе такого человека?

Генерал Иволгин. «Фигура ​​ была бы довольно ​​ осанистая, если бы ​​ не было в ​​ ней ​​ чего-то ​​ опустившегося, износившегося, даже запачканного».

​​ 

«По ​​ обстоятельствам содержим ​​ квартиры - падение ​​ неслыханное!».

Как не узнать интонации Мармеладова из «Преступления и наказания»?

Но почему непременно падение? Почему?

Моя социальная жизнь всегда казалась мне таким унижением: неизбывным и неизбежным.

 

Спектакль генерала. Боже мой, как подумаешь, сколько в романе этой болтовни - страшно перечитывать.

 

«Варя воротилась ​​ в ​​ комнату ​​ и ​​ молча ​​ подала ​​ матери портрет ​​ Настасьи ​​ Филипповны». ​​ 

Ура! Действие движется.

 

Разговор Гани с матерью. В начале романа очень много Гани. Потом его, к счастью, убудет.

 

«Князь ​​ снял запор, отворил дверь ​​ и - ​​ отступил ​​ в ​​ изумлении, ​​ весь ​​ даже ​​ вздрогнул: ​​ пред ​​ ним ​​ стояла ​​ Настасья ​​ Филипповна». ​​ 

Прекрасно. Действие заторопилось.

 

9 глава.  ​​ ​​​​ 

«Общее молчание воцарилось».

Настасья Филипповна предстает дамой довольно прямолинейной.

 

Мышкин: «Я ваши ​​ глаза точно где-то видел». Тут есть тонкое и любовное.

 

Она и Иволгин. «История на железной дороге по поводу болонки». Чертовщина какая-то. Почему много болтовни?

 

Пелеринка = короткая, обычно не доходящая до пояса, круглая женская накидка. + ​​ Большой круглый воротник на женском платье. ​​ 

У Иволгина не «пелеринка», но «перелинка».

 

10 ​​ глава. ​​ 

 

«В прихожей стало вдруг чрезвычайно шумно и людно».

«Компания ​​ отличалась не только разнообразием, но и безобразием».

Выясняется, что Рогожин и Ганя – связаны! ​​ 

Рогожин: «Ты (Ганя) меня ​​ затащил, ​​ а Книф передергивал». ​​ Чрезвычайно низкая среда.

 

Горячечная глава. Пощечина - с евангельским подтекстом.

 

И Настасья Филипповна - откровенно дама полусвета. Странно, что такой рой страстей поднимается вокруг женщины, которая только чувствует тонко, но совсем не тонко живет. ​​ 

 

Ее очень тронул князь. Она говорит фразу, похожую на фразу князя о ней: «Право, ​​ где-то ​​ я ​​ видела ​​ его лицо!».

 

11 глава. ​​ 

 

Развязка будет вечером, - но как дотянуть действие до взрыва?

«Князь ​​ ушел из гостиной и затворился в своей комнате. К ​​ нему тотчас же прибежал Коля утешать его. ​​ Бедный ​​ мальчик, ​​ казалось, не мог уже теперь от него отвязаться».

 

Ганя и его «знание» Настасьи Филипповны. Торжествующая глупость.

 

Мнение князя о Гане: «Вы, по-моему, ​​ просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный».

Ганин идеал накопления денег.

 

«У нас мало ​​ выдерживающих ​​ людей, ​​ хоть и все ростовщики, а ​​ я ​​ хочу выдержать».

Повторяется и в «Подростке».

 

«Нажив деньги, знайте, - я ​​ буду человек в ​​ высшей ​​ степени оригинальный». Так выражается вера в деньги.

 

12 глава.  ​​​​ 

 

Кафе-биллиардная.

«Генерал ​​ Иволгин ​​ и князь Мышкин!».

Надо ж, сколько тут стихии жизни! Более чем в других романах. Тут она более связная, более естественная, чем ​​ в «Бесах». У бедного читателя постоянно возникает подозрение, что роман не кончится никогда.

 

Проходы с пьяным генералом. Набрели на Ипполита. Я сразу об этом пишу, потому что при первом чтении романа, в юности, образ этого юноши меня сильно поразил.

«Я было хотел вас познакомить с Ипполитом, - сказал Коля, - он старший ​​ сын этой куцавеешной капитанши и был в другой комнате; нездоров и целый день сегодня лежал».

 

Вторая семья генерала.

«Трое маленьких детей, две девочки и ​​ мальчик, из ​​ которых Леночка была старшая, подошли к столу, все трое положили на стол руки, и все трое тоже пристально стали рассматривать ​​ князя».

Совместность действий важна: получается античный хор.

 

Коля: «Настасья Филипповна живет близ Владимирской, ​​ у Пяти Углов».

Я там проходил сотни раз.

Слишком знакомое место. То, что все эти места мною тысячекратно исхожены, воодушевляет.

 

Вот пример языка персонажа. Коля, мальчик, говорит о «предоминировании».

Латинское dominor atus sum, ari ​​ = господствовать, властвовать.

Отсюда и французское predominer = преобладать, господствовать. Неужели юноша мог так сказать?

 

Коля: «(Тут) все ​​ ростовщики ​​ все сплошь до ​​ единого!». Коля повторяет мысли брата Гани.

 

13 глава.

 

Князь у Настасьи Филипповны.

«Варварская ​​ смесь ​​ двух ​​ вкусов (высокого и низкого), ​​ способность обходиться ​​ и ​​ удовлетворяться такими вещами и средствами, которых и существование нельзя бы, кажется, было ​​ допустить человеку порядочному и тонко ​​ развитому». ​​ И желание ею роскоши, и презрение к ней.

 

Все соревнуются в неприличиях. Так и Мышкин идет к Настасье Филипповне без договоренности. Это уж странно во все времена. И что? Тут уже - все главные персонажи на этот момент. Потом действие от них отодвинется, они окажутся на периферии, но пока что самые главные.

 

Большая речь Фердыщенко разрывает повествование. Достоевский не боится таких разрывов. Получается, однако, кособокое целое.

 

«Князь (на приветствие хозяйки), может быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но был ослеплен ​​ и ​​ поражен ​​ до ​​ того, что ​​ не мог даже выговорить ​​ слова».

Тут уже Достоевский настаивает, что Мышкин влюблен.

 

Она: «Так вы, стало быть, меня за совершенство почитаете, да?».

А ведь современная женщина сочтет такие слова странными.

 

«Кто-то ​​ сделал ​​ предложение, чтобы каждый ​​ из нас, не ​​ вставая из-за ​​ стола, рассказал ​​ что-нибудь про ​​ себя ​​ вслух, но такое, что ​​ сам он, ​​ по искренней совести, считает ​​ самым ​​ дурным из всех своих дурных поступков в продолжение

всей своей жизни».

Это смахивает на разгул купчика, но не женщины. Да и все тут не смешно. Рассказ «Бобок» близко. В этой самой обнаженности мелькают будущие нравы Серебряного века.

 

Но что Настасья Филипповна?

«Ей ​​ именно ​​ нравилась циничность и жестокость ​​ идеи».

 

14 глава.  ​​​​ 

 

По новым меркам, получается психологический тест. Фердыщенко пересказал обычную кражу.

 

«Настасья Филипповна даже вздрогнула ​​ от гнева и пристально поглядела на Фердыщенка; ​​ тот ​​ мигом ​​ струсил ​​ и ​​ примолк, ​​ чуть не похолодев ​​ от испуга: слишком далеко уж зашел».

 

«Тоска и раздражительность усиливались в ней все сильнее ​​ и ​​ сильнее». ​​ 

Что ж это за вечер, если его чувства запрограммированы? Почему невозможно опомниться, всех выгнать? При ее-то своеволии.

Герои Достоевского входят за рамки приличий и ответственности за самих себя. Может, потому они так и современны?

 

В рассказе генерала гадость свершается непременно на закате!

«Мухи жужжат, солнце закатывается, тишина».

 

Конечно, должен был рассказать свой анекдот и Тоцкий: чтоб хоть как-то ​​ показать себя. Читатель впервые узнаёт всю банальность и хитрость этого человека.

 

Но вот действие рвется вперед: Настасья Филипповна говорит князю:

«-Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж иль нет?».

Его ответ:

«Н-нет... не выходите! - прошептал ​​ он, ​​ наконец, ​​ и с ​​ усилием перевел дух».

 

В моей памяти отпечатывался именно этот эпизод, действие романа начиналось именно с него. От первой сцены на вокзале - прямо к этой.

 

«- А князь для меня то, что я в него в ​​ первого, во всю мою жизнь, как в ​​ истинно-преданного человека ​​ поверила. Он в меня с одного взгляда поверил, и  ​​​​ я ему верю».

 

«Сильный ​​ удар колокольчика» - в момент разрыва Настасьи Филипповны с обществом.

 

15 глава. ​​ 

 

Далее идет безбразная сцена, всем слишком знакомая по фильму Пырьева.

 

«Деликатно, не вступая в ​​ явный спор, ​​ но ​​ ужасно ​​ хвастаясь, ​​ он ​​ ((подобранный на улице попрошайка)) несколько ​​ раз ​​ уже ​​ намекнул ​​ о ​​ преимуществах  ​​​​ английского  ​​​​ бокса,  ​​​​ одним  ​​​​ словом, ​​ оказался  ​​​​ чистейшим ​​ западником». ​​ Плюнуть лишний раз в Запад - не помешает.

 

Главный герой - деньги: «пачка бумаги, ​​ вершка три в высоту и ​​ вершка четыре в ​​ длину».

 

«Настасья Филипповна с любопытством обернулась к князю.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Правда? - спросила она.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Правда, - прошептал князь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Возьмете как есть, без ничего!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Возьму, Настасья Филипповна...».

Мышкин: «Я ​​ сочту, что вы мне, а не я сделаю честь. ​​ Я ​​ ничто, а вы страдали и ​​ из такого ​​ ада чистая ​​ вышли, ​​ а ​​ это много».

 

​​ «Я вас... ​​ Настасья ​​ Филипповна... люблю. ​​ Я умру за ​​ вас, ​​ Настасья Филипповна. ​​ Я ​​ никому ​​ не позволю про вас ​​ слова сказать, Настасья ​​ Филипповна... Если мы будем бедны, я работать буду, Настасья Филипповна...».

В сущности, прекрасная сцена любви, но - проникнутая ужасом жизни.

Увы, в этом ужасе больше правды, чем в любви.

 

16 глава. ​​ 

 

Наследство - князю. Выходит, предложение Настасье ​​ Филипповне сделал еще один миллионер: Мышкин.

 

«Он (Рогожин) от ​​ радости задыхался: ​​ он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на ​​ всех: ​​ «не ​​ подходи!».

В сущности, тюремная сцена. Или из питерской коммуналки. Именно питерской.

Настасья Филипповна: ​​ «А я (Ганька) на душу твою полюбуюсь, как ты за ​​ моими деньгами в ​​ огонь полезешь».

 

А Ганя?

«Безумная улыбка бродила ​​ на его бледном как ​​ платок лице».

«Прощай, князь, в первый раз человека видела!».

 

Ноябрь ​​ 92 ​​ 

 

5  ​​ ​​​​ «Доктор Фаустус» Томаса Манна не восхитил. А все едино читаю. Слишком гладко после «Смерти в Венеции».

 

Манн Mann: «Ein tickartiges Empor-gezogen-Werden seiner einen Wange. Щека дергается вверх, как при тике». ​​ 

 

Цимбалист.

 

БиБиСи на русском ТВ.

 

6  ​​ ​​​​ Кончен «Трилистник брака» в «Жуане».

 

7  ​​ ​​​​ Жан прислал из Японии полного Лотреамона. Как ни ужасен этот автор, он все-таки мой.

Именно мой: в строе его образов и мыслей узнаю многое свое, глубоко личное, потаенное. Доживу ли до такой искренности? Для меня выше всего Природа, так что в Лотреамоне нахожу полно аномалий. И я вижу эти аномалии, но не вхожу в них, предпочитая оставаться в Природе.

 

10  ​​ ​​​​ В дневники пишу особенно много зимой. Зима в Москве – это событие.

 

11  ​​ ​​​​ Гофмансталь Hoffmannstahl: «Bemerkenswert bleibt mir, dass Andreas Aufenthalt in der schwabinger Pension. Примечательно, что Андреас остановился в швабском пансионе».

 

12  ​​ ​​​​ В простуде читаю все тот же «L’Oeuvre noir. Черный камень» Юрсенар. Огромная сцена самоубийства Зенона. Поразительно, что Юрсенар ничуть не снижает накала повествования и в финале. Она дистанцируется от женщины в себе и в жизни, и в литературе.

15  ​​ ​​​​ Морис Туссен, французский культурный атташе, ​​ все холодней, все дальше от меня.

И вдруг – расшутился!

«Je suis abdiqué de la vie sexuelle. Я отрекся от сексуальной жизни».

Почему он так сказал?

Только царь говорит: Я отрекаюсь!

Так человек прощается с жизнью.

 

Когда мы начинаем злиться, находим с Туссеном общий язык.

Стали говорить о среде – и оба заскрежетали зубьями.

«Пауки в банке» – это по-французски «сomme les crabes dans le panier. Крабы в авоське».

 

16  ​​​​ С отъездом Жана я потерял французов, я уже не преподаватель. Кого мне обманывать? Уже само посольство образовало курсы по русскому языку – и кому надо искать частника?!

 

17  ​​​​ В моем романе Жуан и его отец встречаются!

Набрасывается сцена. ​​ 

 

18  ​​​​ Анализ

 

«Дублинцы» Джойса.

Сборник рассказов.

 

Рассказ «Сестры».

 

«But the grey face still followed me. ​​ Но серое лицо все еще сопровождало меня».

Бунин набросал бы гору красок, Набоков увел бы в свою концепцию, Джойс же покидает читателя, доверяя ему ​​ свободу выбора.

 

Застывшая поза девушки: «She sat at the window... Она сидела у окна». Ее мысли о жизни матери. Хороши эти выходы на обобщения. А как о ее тревоге?

 

«К ее сердцу подступали tumbled моря». Она слышит крик муки cry of anguish среди морей! «Крик муки» или «слезы боли»?

Поди пойми.

 

«Крик муки cry среди морей»? Джойс не боится метафизичности, абстрактности, математичности образов, а я б так не сказал: боюсь быть непонятым. Очень нравится огромность враждебности мира.

 

Рассказ ​​ «The Gallants. Ухажеры».

 

«Опыт ожесточил ее сердце против мира».

 

Рассказ «Облачко».

 

Все, что происходит с ребенком, - обо мне. И на самом деле, далеко не каждый может остаться наедине с грудным ребенком. Тут нужен склад ума, чтоб почувствовать это существо своей частью.

Кристина! «Если ребенок умрет!». Страх совсем мой.

 

Рассказ ​​ «Counterparts. Дубликаты, копии, двойники». ​​ 

 

Джойс видит лица, а у меня этого нет. Если Тургенев описывает все, то Джойс - только то, что ему нравится. По-моему, Джойс дискутирует с авторами «Я-переживания». ​​ Скорее, мой ирландский кумир выше всех теорий ставит чисто литературные задачи. Глубина переживания - это важно, но не главное.

 

Там, где Джойс приближается к себе, он стилизует. В этой прозе никогда нет широкого дыхания покорителя жизни, что часто у Бунина, но - мольба о жизни. Эти подступы к «Дублинцам» начались еще десять лет назад, и только теперь что-то понимаю: уже к сорока годам.

 

Рассказ ​​ «Двойники».

 

Если автору так чужд этот уклад, почему он так часто его описывает? Так изучают врага, с которым придется сражаться всю жизнь. Грубые жесты стада быков, а не сообщества людей!

 

Рассказ «Сlay. Глина (или «прах»)».

Новогодние пироги barmbracks, что только кажутся неразрезанными. Живое «you вы» - совсем не безлично: легкий выход на читателя. От традиций 19 века. Джойс легко выходит на перекресток традиций.

 

«When she laughed her greygreen eyes sparkled with disappointed shyness. Когда она улыбалась, ее серо-зеленые глаза ​​ искрились (блестели, сверкали, оживлялись) разочарованной робостью».

Эвон, какие навороты! Такие нюансы увидит только влюбленный; я так никогда не описывал. Для чего столько красок? Получается барокко: слишком много, - а потому непонятно.

Это не значит «увидеть» лицо, но изо всех сил в него вглядываться. В «Улиссе» таких лиц уже нет. Скорее, не лицо, но прекрасное видение, в которое тянет вглядываться. Может, то, что в «with disappointed shyness» ​​ нет артикля, говорит за видение?

В «Дубинцах» Джойс еще не превозносит Концепцию.

 

Рассказ «A Painful Case. Несчастный случай».

 

Апофеоз портретности! Молодой Джойс много «рисует». А это что: «Праздник жизни шел мимо него. He was outcast from life's feast». Такая вот жалкая риторика. И заданная позиция, и просто глупость. Рассказ о несостоявшейся любви непременно тронет; особенно если жать на самые простые чувства.

 

Рассказ ​​ «Ivy Day in the Committee Room. День Плюща в комитетной комнате».

 

Текст хорошо завязан на угли cinder. Забавный «соцреализм»: «Old Jack raked the cinders together with a piece of cardboard and spread ​​ them judiciously over the whitening dome of coals. Старый Джек разрыхлял угли куском картона ((так использовал картон: как кочергу)) и степенно, благоразумно, рассудительно шевелил им белую поверхность угля».

Смешно очень! И в таких пустяках чуется издевка. Тут взгляд «со стороны» работает независимо от автора: Джойс еще не осознал свой дар.

Он не прочь описать мельком что-то политическое, но, помимо его воли, получается издевка, осмеяние. К чести Джойса, стоит сказать, что он не рвался ко многописанию: он чувствовал всю «недостаточность» литературы - и восполнял эту «ущербность» - концепцией.

 

Тут писатель выпустил мужичка покалякать - и получился вполне советский треп.

​​ 

Рассказ «Мать».

 

Совсем ничего. Видно, что Джойс изучал искусство как науку: этакое «производство» знаков.

 

Рассказ ​​ «Грейс».

Откуда что взялось? Все на точных, жестких линиях. Они уходят через пару страниц ​​ и начинается говорильня. ​​ Я могу оценить сцены Шекспира, Олби или Уильямса, или Островского. Прочие мне скучны. Если я пишу диалог, мои герои почему-то оказываются затерянными на краю мира.

 

Анализ

 

«ИДИОТ» Достоевского.

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

 

1 глава. ​​ 

 

«Мы можем сообщить ​​ довольно мало сведений».

Правильно вот так регулировать информацию.

На полгода ​​ исчез - и все. Как писать о слухах? Якобы писатель знает жизнь общества. Но такое невозможно: эта стихия слишком враждебна.

 

Ганя - раздавлен! Божья кара против гордыни; идея Достоевского. ​​ 

«Рыдал прегорько».

Не слишком ли?

 

Слух о метаниях Настасьи Филипповны просто необходим: это выстраивает роман.

Теперь, по сути, роман о Настасье Филипповне: об этой безумной женщине, чьи метания закончились смертью. ​​ 

 

И опять ​​ мое воображение торопит меня: на всю жизнь потрясен последней сценой, где Рогожин показывает ее мертвую. Это сводит Мышкина с ума окончательно.

Это письмо, почерк романиста чарует именно не гениальностью, то самобытностью.

После Музиля бросается в глаза, как мало анализа, зато передана полнота жизни, ​​ вовсе недоступная Роберту.

 

Движение действия: «О князе вдруг стало возможным говорить вслух». ​​ 

 

«Настасья Филипповна, ​​ сначала ​​ пропавшая в ​​ Москве, ​​ разысканная ​​ потом в ​​ Москве ​​ же Рогожиным, потом ​​ опять ​​ куда-то ​​ пропавшая и ​​ опять ​​ им ​​ разысканная, ​​ дала, наконец, ему почти ​​ верное слово выйти за ​​ него замуж».

«Верное слово»! Так вот и обрисовывается, что же конкретно было в эти полгода.

Итак, по слухам эти трое: Мышкин, ​​ Рогожин, Настасья Филипповна - ​​ бегают друг за другом: таково развитие любовного треугольника. Но как они там бегают? Информации никакой. Достоевский строго определяет: всё – на уровне слухов.

 

«Брак ​​ Афанасия ​​ Ивановича  ​​​​ Тоцкого ​​ и ​​ старшей ​​ Епанчиной  ​​​​ совсем расстроился».

​​ Аделаида пристроена. Эвон, сколько действия! Роман, кажется, обошелся бы и без главных протагонистов. Это меня трогает. Столько событий, что просто в них теряешься. Обычно романисты описывают саму жизнь вне героев кое-как.

Я всегда сталкиваюсь с собственным желанием не знать жизнь.

Потому что хаос знать нельзя.

Почему в жизни, что ​​ так охотно описывается, мне нет места?

 

Письмо Мышкина Аглае. «Ваш брат Кн. Л. Мышкин».

 

2 глава. ​​ 

 

«Был июнь в первых числах».

 

«При ​​ выходе ​​ из ​​ вагона ​​ князю ​​ вдруг ​​ померещился странный, горячий ​​ взгляд чьих-то двух глаз». Все оставшееся романное время Рогожин ​​ будет за ним следить.

 

Мышкин и «господин Лебедев». Увы, ​​ Лебедева будет много. Просто не знаю, что об этом и думать. Что это? Каков тип романа! Есть главная линия, а прочее столь обильно и так много меняется, что уследить невозможно.

 

В сущности, и тут одни и те же разговоры. «Ну, верите ли, князь, я был так подл, так низок, что я их проиграл!».

 

Судьба компании Рогожина. ​​ «Это, князь, один забракованный офицер, отставной ​​ поручик из ​​ прежней ​​ Рогожинской компании и ​​ бокс преподает. Все они ​​ теперь

скитаются, ​​ как их разогнал ​​ Рогожин».

Это здорово! Как ни много персонажей, но никто не забыт. Получается более картина нравов эпохи, чем детектив.

 

«Да и ​​ какое тебе дело, если б я и впрямь за упокой графини Дюбарри ​​ когда-нибудь, однажды, лоб перекрестил?». Сколько можно! ​​ Зачем запутывать читателя? Роман не может быть безразмерным. Здесь опять речь о казни.

 

«Коля ​​ здесь ​​ ночевал, но наутро пошел своего ​​ генерала разыскивать,  ​​​​ которого вы из «отделения», князь, бог знает для чего, выкупили».

Ну, раз это стало задачей: тащить всех этих персонажей!

 

И вдруг из нескольких реплик встает картина, дающая представление о нашей троице.

«Полноте служить ​​ двум ​​ господам ((и мне, и Рогожину)). Рогожин здесь уже ​​ три недели, я все знаю. Успели ​​ вы ее продать ему, как ​​ в тогдашний раз, или нет? Скажите правду.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Изверг сам узнал, сам.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Не браните его; он, конечно, с вами поступил дурно...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Избил, избил! - подхватил с ужаснейшим жаром Лебедев, - ​​ и собакой ​​ в Москве травил, по всей улице, борзою сукой».

«Собакой ​​ в Москве травил»? Не слишком ли?

 

Отношения Лебедева и Настасьи Филипповны. Он стал ее другом!

«- Двуязычна и вскидчива?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Вскидчива; ибо вмале не вцепилась ​​ мне прошлый ​​ раз в ​​ волосы за один ​​ разговор».

Так постепенно складывается наше представление о жизни Настасьи Филипповны за эти полгода. Довольно подробно. Почему я сам, понимая и видя эти приемы, так мало их использую? А мне нравится классический идеал трех единств.

 

Лебедев толкует Настасье Филипповне - Апокалипсис!

 

Я все порываюсь, но не решаюсь сказать, что роман - о любви князя.

Что-то в этой любви столь необычное, что назвать-то «любовью» странно. О ​​ самой любви, кстати, очень мало: мы видим ее в конкретных поступках, - а слов о ней поразительно мало.

 

3 глава.

 ​​​​ 

Как ни трудно поверить, что князь живет по какому-то своему плану, но это так. А не верить, так роман лишится единства, превратится в набор сцен.

 

Мышкин ​​ подходит к дому.

«Он и не ​​ ожидал, что ​​ у него ​​ с ​​ такою болью будет биться сердце».

Что за дом?

«Дом потомственного почетного гражданина Рогожина».

Вот оно что!

Князя безошибочно ведут ​​ предчувствия.

 

Подробнейшее описание дома.

«Проходили ​​ и какие-то ​​ маленькие ​​ клетушки, ​​ делая ​​ крючки ​​ и ​​ зигзаги, поднимаясь на две, на три ступени и настолько же спускаясь вниз».

Тут заключается какая-то путаница, плохая бесконечность. В результате создается впечатление, что в таком доме может случиться ужасное.

​​ 

Рогожин в смятении.

«В посещении князя он находил что-то невозможное и почти чудесное». ​​ 

А взгляд ​​ Парфена?

«Что-то ​​ как бы пронзило ​​ князя». ​​ 

Дело-то в том, ​​ что этот взгляд «протягивается» на весь роман.

«- Да ты к чему спрашиваешь-то?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - ​​ Давеча, выходя из вагона, я увидел ​​ пару совершенно таких ​​ же ​​ глаз, ​​ какими ты сейчас сзади поглядел на меня».


Важный момент: Мышкин хочет высказать предчувствия, вывести их в реальность.

Парфен не принимает открытого боя.

Еще больше: Мышкин предсказывает свой припадок.

Мышкин: «Твой дом ​​ имеет физиономию всего ​​ вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни».

Такой уровень типичности.

 

«Красный, ​​ широкий, сафьянный диван, очевидно, служил Рогожину постелью».

Не тут ли будет убита ​​ Настасья Филипповна?

Мышкин убеждает соперника, что он не против него. Вывернутая логика. Мышкин уверен, что Настасья Филипповна сходит с ума, что ее надо лечить.

 

Мышкин: «За ​​ тобою ​​ ей непременная гибель». ​​ 

«Я очень тебя люблю, Парфен».

Рогожин: «Как на последнюю самую шваль на меня смотрит».

 

«В Москве я ее тогда ни с кем не мог изловить, хоть и долго ловил».

Эта любовь давно превратилась в схватку, но ни Рогожин, ни Настасья Филипповна не могут покинуть поле боя.

 

Для меня все эти бесконечные подробности так сказать «любви» унизительны. Я не понимаю этого изуверства. Между тем, ​​ это «Тристан и Изольда» на русской почве.

«Я, ​​ говорит, пойду за тебя, Парфен Семенович, и не потому что боюсь тебя, а все равно погибать-то».

 

Эта сцена окончательно завязывает действие в страшный, не имеющий развязки узел. Что же может быть, если все давно сказано?

И опять Мышкин и Настасья Филипповна повторяют друг друга: ​​ Парфен чувствует огромную их близость, ​​ - а потому и не верит словам Мышкина.

 

Так банальное бытовое убийство превращается в ​​ мистерию.

 

Постоянное появление в контексте «Русской ​​ Истории ​​ Соловьева» якобы придает историчность происходящим ​​ событиям.

Больше похоже, что ​​ Достоевский в силу своей необузданности перегрузил текст.

 

Эти «любовные» отношения не только ужасны: в них есть и нежность. Конечно, ни слова не говорится о простом человеческом счастье: о близости.

Кстати, в письмах ​​ Достоевского ​​ это есть: «Целую тебя всю» - и прочее.

 

«Да потому-то и идет за ​​ меня, что наверно ​​ за мной нож ​​ ожидает!».

Так роман превращается в борьбу идей.

 

Рогожин: ​​ «Она ​​ тебя тогда, с тех самых пор, с именин-то, и полюбила». ​​ 

Значение этого объяснения соперников огромно: все всё понимают!

Исход драмы предрешен.

 

Ум Парфена поражает. Как он может быть умен, не будучи образован? Не натяжка ли это?

Мышкин: «Не хотел я ехать сюда! Я ​​ хотел все это здешнее забыть, из сердца прочь вырвать!».

Князь понимает, что его делают участником драмы, - и не хочет этого.

Как раз в этот момент нож становится активным «действующим лицом». Не этот ли самый нож будет занесен над князем? Не он ли убьет Настасью Филипповну?

 

4 глава. ​​ 

 

Дом Рогожина с новой, эстетической ​​ стороны. «Она ((картина)) изображала ​​ спасителя, только что снятого со креста».

« - Да это... ​​ это ​​ копия ​​ с ​​ Ганса ​​ Гольбейна, ​​ - ​​ сказал ​​ князь, ​​ успев ​​ разглядеть ​​ картину».

Мышкин: «Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!».

Разговор о вере.

По драматичности это центральная сцена романа.

​​ 

«Есть что делать, Парфен! Есть ​​ что делать ​​ на нашем ​​ русском свете, верь мне!».

Спасет только вера.

 

​​ «- Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!».

Чувствуется, что когда-то вот так отняли у самого Достоевского ​​ невесту. И вряд ли там был диалог! Диалог появился в этом романе лет сорок спустя.

 

5 глава. ​​ 

 

«Был один ​​ из таких ​​ редких ​​ дней. ​​ Несколько ​​ времени князь бродил ​​ без ​​ цели».

 

​​ «Что же, разве я виноват ​​ во всем этом?» бормотал он про себя, почти не сознавая своих слов».

 

​​ «К ​​ шести часам очутился на ​​ дебаркадере Царскосельской железной дороги!».

Дебаркадер? Да никак он дошел по нынешнему Московскому проспекту чуть не до конца города? Надо ли говорить, что и мне этот путь слишком знаком?

Что в словаре? ​​ 

Дебаркадер = железнодорожная - обычно крытая - платформа для приема пассажиров и выгрузки грузов.

Значит, просто Пушкинский вокзал.

 

«(Мышкин) начинал как бы ​​ искать ​​ чего-то кругом себя». ​​ Конечно, он чувствует слежку. Но у Достоевского не отличить реальность от фантазии.

 

Кстати, эта глава, этот болезненный проход князя более всего отпечатались ​​ в моем сознании. Ведь разговор в предыдущей главе все-таки слишком сложен для Рогожина, мне трудно поверить, что он может так говорить.

 

Мышкин чувствует, что приближается припадок.

«Он знал, что в ​​ такое предприпадочное время он бывает необыкновенно ​​ рассеян и ​​ часто даже смешивает предметы и лица, если глядит на них без особого, напряженного внимания».

 

Описание припадка. И эта глава получается слишком личной.

«Мгновения (припадка) эти были именно ​​ одним ​​ только ​​ необыкновенным усилением самосознания».

Высшая реальность!

 

​​ «Он ​​ подумал об этом, сидя на ​​ скамье, под ​​ деревом, в Летнем Саду. Было ​​ около ​​ семи ​​ часов. Сад ​​ был пуст; ​​ что-то ​​ мрачное ​​ заволокло на ​​ мгновение заходящее солнце». «Заходящее солнце» - это непременно.

Но тут еще и духота. Когда пари'т.

 

«Мрачная ​​ мысль»?

Да о чем она?

О собственной смерти. Он не может не понимать, что Рогожин охотится за ним.

 

И что? Он понимает, что не просто блуждает, но ищет Настасью Филипповну.

 

«Вот он долго сходился ​​ с Рогожиным, ​​ близко сходились, «братски» ​​ сходились, - а знает ли ​​ он Рогожина?».

Значит, они много сближались.

 

«Разве решено, что Рогожин убьет?! - ​​ вздрогнул вдруг князь».

Постоянно в сознании всплывает «этот предмет»: нож.

 

Он идет к дому Настасьи Филипповны, а там его ждет Рогожин.

 

Разве такие бессознательные блуждания вокруг ее образа не говорят о любви? Можно понять и ревность Рогожина. Он решил, что прямо от него Мышкин пойдет к ней - и он оказался прав.

 

«Да, мучительное. Он ​​ вспомнил, ​​ как ​​ еще ​​ недавно он мучился, ​​ когда ​​ в ​​ первый раз он стал ​​ замечать в ней ​​ признаки безумия».

Настасьи Филипповны нет дома - и князь, как бы сейчас сказали, «в депрессии».

Настасья Филипповна откровенно больна.

Это говорится мимоходом.

 

Кто от кого скрывается: Мышкин ​​ от Рогожина или ​​ Рогожин ​​ от ​​ Мышкина? Князь чувствует всю неестественность этой игры.  ​​​​ 

 

«Он остановился на минуту. Так ​​ иногда бывает ​​ с людьми; ​​ нестерпимые ​​ внезапные ​​ воспоминания,  ​​​​ особенно  ​​​​ сопряженные ​​ со ​​ стыдом,  ​​​​ обыкновенно ​​ останавливают».

Слишком знакомое ощущение. Но Мышкина останавливает и ужас.

 

«В ​​ этих воротах, и ​​ без ​​ того темных, ​​ в эту ​​ минуту было очень ​​ темно».

Надо ж, сколько Питера в этой простой детали! И теперь в Питере с ужасом захожу под арку: она словно б снимает защиту, делает слабым.

 

«И вдруг он увидел в глубине ворот… ​​ одного человека». Рогожин продолжает преследование.

 

«Он помнил только, что, кажется, крикнул:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Парфен, не верю!..

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Затем вдруг как бы что-то разверзлось пред ним: необычайный ​​ внутренний свет озарил его душу». ​​ 

Лишь недавно об этом «внутреннем свете» говорилось - и вот он воплотился.

Событие и комментарий к событию могли бы отстоять ​​ и дальше друг от друга, ​​ но оправдание в том, что припадок непременно готовится его предчувствием или мыслями о нем.

А вообще, это все довольно тонко.

 

И опять Рогожин, сыграв свою роль, удаляется со сцены. Так ему придается измерение князем.

 

6 ​​ глава. ​​ 

 

После припадка.

«Дача Лебедева была небольшая».

Так Лебедев стал очень важным персонажем.

 

Когда Лебедев только появился во второй части, он еще мог показаться случайным, но теперь оцениваешь Достоевского, сумевшего найти все эти сюжетные переходы.

 

После напряжения предыдущей главы - бесконечный разговор с Лебедевым. Достоевский играется!

 

«Вы, князь, ​​ сейчас о секретах ​​ заговорили-с, ​​ будто ​​ бы, ​​ то-есть, ​​ я ​​ приближаюсь ​​ точно ​​ секрет сообщить желаю, а секрет как ​​ нарочно ​​ и есть: ​​ известная особа ​​ сейчас дала знать, что желала бы очень с вами секретное свидание иметь».

Когда мы узнаем, понял ​​ ли князь, что Роожин хотел его убить?

 

«Прием такого ​​ необычайного интруса ​​ для ​​ толкования Апокалипсиса».

Intrus 1. adj (fem - intruse) 1) чужеродный, чуждый, посторонний 2) уст. незаконно получивший должность, сан.

 

«Генерал ​​ Иволгин, имею честь ​​ рекомендоваться. Я вас ​​ на ​​ руках носил, Аглая Ивановна».

Мышкина он тоже «на ​​ руках носил».

Опять восстанавливается равновесие, и страсти кажутся странными, чуждыми жизни.

 

«По сюжету выходит, что этот «рыцарь бедный» ​​ 

 

С лица стальной решетки ​​ 

Ни пред кем не подымал».

 

Вставная новелла о «рыцаре бедном». ​​ По существу разговор о Пушкине.

 

Аглая: «Потому что ​​ в стихах этих прямо изображен человек, способный иметь идеал, во-вторых, раз поставив себе

идеал, поверить ему, ​​ а ​​ поверив, слепо отдать ​​ ему ​​ всю свою ​​ жизнь».

Все-таки, за этим стоит идеал Христа. Так писатель продолжает свой спор о природе идеального.

 

7 ​​ глава.  ​​​​ 

 

Аглая ​​ продолжает чтение стихов - именно для князя. Это стихотворение - самое любимое у Пушкина. Я сам не могу понять, почему оно так трогает меня.

 

Он имел одно виденье,

Непостижное уму...

 

Так это же я! Именно так люблю искусство.

 

​​ «Я ведь на время, на несколько месяцев, ​​ самое большее год в отставке пробуду, - смеялся Радомский». Много вокруг него.

Новые нигилисты. Польза та, что так писатель не дает забыть персонажей, мы видим, что ни все не случайны.

 

Описание Ипполита. «Он был очень молодой человек, лет семнадцати, может быть и восемнадцати...».

Важный персонаж: Достоевский пытается в нем проследить тенденции нового поколения.

 

8 глава. ​​ 

 

Нигилисты.

Газетная статья! Еще один жанр. Надо ж, какая смесь жанров получается. Кстати, этот ужасный стиль я отчасти использую в моем «Жуане».

Этот скандал - уже второй, нет, третий в романе - и они прочно крепят действие. Прямое выяснение отношений.

Интересно, что компания взывает к ​​ «праву человеческому, натуральному». Так сказать, «здравый смысл».

 

Боксер: «Гласность есть право всеобщее, благородное и благодетельное. Надеюсь, что вы сами, князь, до того прогрессивны...».

Так вот! Все вывернуто.

Надо ж, какая горячечная сцена! Кто мог предположить, что князь может так грамотно защищаться?

 

9 глава. ​​ 

 

Речь Гани.

 

Гневная речь Лизаветы Прокофьевны Епанчиной. Прямая, простая реакция. Но ​​ и традиция отцов и детей. Стоит вспомнить, что и Тургенев не был так уж сентиментален в ​​ своем романе. Я уж не говорю про мою эпоху: на моих глазах разверзается бездна между поколениями.

 

Тема: Ипполит.

«Подумайте, что сегодня я в последний раз и на воздухе, и с людьми, ​​ а чрез две недели ​​ наверно в земле. Значит, это вроде ​​ прощания ​​ будет ​​ и с людьми, и ​​ с природой».

Странно, но по чувству ​​ Ипполит - двойник князя. Я вот не могу отделаться от этого впечатления.

 

10 глава. ​​ 

 

Ипполит.

Замечаю, как исподволь развивается тема Аглаи. Ипполит дублирует князя, прежде всего, в предсмертности. Его ждет другая казнь: смерть. Излюбленное состояние у Достоевского.

 

Читаешь эти разговорные сцены у Достоевского - и видно, что в 19 веке между людьми не было стены.

Ипполит: «Ведь вы ужасно все любите красивость и изящество форм, за них только и стоите, не правда ​​ ли?». Предвидение расцвета кошмарного в искусстве. Наивно полагать, что кошмар не может быть респектабельным.

 

Я пишу о ​​ Достоевском - и на самом деле говорю с ним. Так разрушаю мое одиночество.

 

«Когда вы давеча ​​ прощались, я вдруг подумал: вот эти люди, и никогда уже их больше ​​ не будет, и никогда! И деревья тоже, - одна кирпичная стена будет, красная, Мейерова дома...».

Эту исповедь делает великой сочувствие Лизаветы Прокофьевны.

Не Мышкина, но ее. Это разрушает одиночество князя, он в своей среде.

 

«Я ​​ хотел жить для счастья всех людей, для открытия и для возвещения истины...».

Ипполиту тоже близки идеалы Христа.

Что за образ Ипполита? Он соткан из противоречий: тут и желание добра, и пробуждающаяся самостоятельность мышления, - но и ничем не объяснимая ненависть к князю.

 

Настасья Филипповна и Евгений Павлович. Конечно, я, как и любой читатель, не мог не думать, как появится главная героиня. После всех разговоров она неожиданно воплощается - с необычайной легкостью.

Теперь Епанчиным ясно, что от «родства» с Настасьей Филипповной ​​ им не избавиться. Близкий друг, возможный жених одной из дочерей - должник. А может, и игрок!

 

11 глава.  ​​​​ 

 

«Яснее всего было то, что к нему ((Мышкину)) теперь заходили ​​ (и именно князь Щ.) ​​ в ​​ надежде каких-нибудь ​​ разъяснений; ​​ если так, ​​ то его ​​ прямо считают участником в интриге».

Что же нужно Настасье Филипповне? Если б только это был вызов обществу! Нет, это вызов и князю.

 

«Ганя рассказал, ​​ между прочим, что Настасья Филипповна всего только ​​ дня ​​ четыре здесь в Павловске».

Опять все вернулось к началу романа.

 

Келлер: образ мимоходом. Келлер = Keller = подвал.

 

«Он предчувствовал, что если только останется здесь хоть еще на ​​ несколько ​​ дней, то непременно втянется ​​ в этот ​​ мир безвозвратно».

Просто прогулка князя мало разработана. Проход перед припадком очень детален, а тут эскиз.

 

«Пред ​​ ним ​​ стоят такие ​​ задачи...». По мысли писателя, князь живет «по задаче»: по особому требованию души.

«Мало-по-малу они ​​ ((Мышкин и Келлер)) ​​ разговорились, ​​ и до того, ​​ что и разойтись ​​ не ​​ хотелось». Для Мышкина каждый человек бесконечно интересен.

 

Образчик мысли князя.

«Во всяком случае, я вам не судья. Но все-таки, по-моему, нельзя назвать это ​​ прямо низостью, как ​​ вы думаете? Вы схитрили, ​​ чтобы чрез слезы деньги выманить, но ​​ ведь сами же ​​ вы ​​ клянетесь, что исповедь ваша имела и другую цель, благородную, а не одну ​​ денежную; что же касается до денег, то ведь они вам ​​ на кутеж нужны, так ли?».

Да ведь это уже пародия на Христа, ​​ и жаль, что Достоевский этого не чувствует.

 

Новости от Коли.

Как писатель любит это коловращение событий! Чтоб все бурлило.

Воскрешение Гани в глазах Епанчиных.

 

Через множество намеков читатель понимает, что князь влюблен в Аглаю.

 

12 глава.

 

«Формальное примирение Епанчиных ​​ с князем Львом Николаевичем».

Генеральша: «- Влюблен ты, что ли?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Н-нет. Я... я как сестре писал; я и подписался братом.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Гм; нарочно; понимаю».

Распрос о дочери.

 

Генеральша: «Я все еще верю, что сам бог тебя мне как друга и ​​ как родного брата ​​ прислал». Это уже невероятно! Социальность отброшена, а ведь так не бывает.

Что-то невероятное в этой сцене. Такое бурление чувств! Князь и Аглая никогда бы не приблизились друг к другу, если б не ее мать.

 

Конец и этой части драматический. Почему-то он мало ясен в кино.

Верно, такому развитию событий все же не хватает реальности.

 

Декабрь  ​​​​ 

1 ​​ В памяти часто всплывает:

 

Малларме. ​​ Строки, вложенные в уста его Иродиады:

 

...J'aime l'horreur d'etre vierge et je veux

Vivre parmi l'effroi que me font mes cheveux...

 

Я люблю позор быть девственной и хочу жить среди ужаса, рождаемого моими волосами...

 

Почему?

 

2  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Буккер, первая русская литературная премия: 10 тыс. фунтов. Король сосисок учредил!

Премия вручена Харитонову.

Кто он? На самом деле писатель? Или просто чей-то ставленник?

Писатели становятся темными лошадками. Ощущение, что не прославили писателя, а просто разделили деньги.

 

Почему ни один критик не выступил открыто хоть с каким-то своим мнением? Или есть «свои» и «не-свои» критики? Это талантливый человек - и почему не сказать об этом открыто? А то прошелестел какой-то литературный междусобойчик. У литературы нет трибуны, не веса в обществе.

 

4  ​​ ​​ ​​​​ Первый национальный Институт Богословия в Москве.

 

Оказывается, ​​ Марина Влади пишет не только воспоминания! Из уважения к ней прочел «Венецианского коллекционера». Без мощи моих любимых Юрсенар и Дюрас, но мягко.

Что-то женское, камерное, без больших страстей. Марина культурна, да ведь этого мало.

 

6  ​​ ​​ ​​​​ Ницше. ​​ «Zur Geschichte der moralische Empfindungen. Об истории морального ​​ чувства (ощущения, восприятия)».

 

Клив Льюис. Страдание.

Цитата: «Христианству необходимо пробудить былое чувство греха».

 

7  ​​ ​​ ​​​​ Нет интересных книг ​​ о вере. О науке их сколько угодно. Значит ли это, что не верю? Скорее, меня шокирует, как вера внутри самой церкви равнодушна к индивидуальности того, кто идет в веру.

Чтобы кто-то написал об апостоле Андрее столь же интересно, как Кузнецов - об Эйнштейне? И не представить. ​​ Но почему?

 

9  ​​ ​​​​ Абель Поссо. Псы рая.

Праистория: история, из которой родился автор. В переводе кажется эклектичной, даже разухабистой.

 

10  ​​​​ Милош. Достоевский и Сведенборг. Умно.

 

11  ​​ ​​​​ Опять сел за Стивенсона: «Мистеры Джекил и Хайд».

«The fog still slept on the wing above the drowned city. Туман уже спал, летя над угрожаемым городом».

(Тут надо знать, что «be on the wing = лететь + разг. переезжать с места на место; путешествовать»).

Хорошее растворение судьи в атмосфере города.

 

Неожиданная тонкость в размеренном повествовании, заставляющая почувствовать всю хрупкость существования. Преступления слишком загадочны и «философичны», чтоб свестись к чисто уголовным. ​​ 

 

12  ​​ ​​ ​​​​ Медведева, одна из жен Лимонова. ​​ Красивая когда-то женщина, теперь пугает резкими чертами лица. Рекламировала что угодно, лишь бы выжить в Америке. Можно понять. Потом оказалась в Европе, потому что туда ее «пригласил» Лимонов.

Скандальная, но, несомненно, талантливая пара. Скандал и ​​ том, что они открыто лезут в политику, ничего в ней не понимая, и в том, что она запела хриплым, кабацким голосом.

 

13  ​​ ​​​​ Внушительные тома «Литературного наследия».

Брюсов и Достоевский.

А я все так же робею перед этим литературоведческим знанием. Предал ли я его, не став ученым?

 

14  ​​ ​​ ​​​​ Лесков. Рассказы. Тираж 50 тысяч. Цена 1 рб. 1 коп. ​​ Великолепный домашний рассказчик. Теперь мир склонен думать, что он гениален, а во второй половине 19 века его ценили мало.

Вопрос именно Языка. Да, Достоевский, Гоголь, Толстой, но и другие оценены по достоинству. Что это за рассказчик - Лесков? Он ни влюблен, ни скучен, ни весел, но лишь внимателен. Он доказывает, что в литературе на первом месте - само вещество языка писателя.

 

15  ​​ ​​​​ Н. Полевой.

Просто ничего! Пустое ​​ место. Свою осведомленность выдает за литературу.

 

16  ​​ ​​​​ «Обыкновенная история» Гончарова.

Загадочное произведение.

Я никак не могу понять этот текст, потому что он - как сама жизнь. Приходит на ум «Воспитание чувств» Флобера. Человек проходит обычный жизненный путь, но в нашей традиции обуржуазивание - падение.

 

Попробовал что-то другое почитать Гончарова. Только «Обломов» не скучен!

 

18  ​​ ​​ ​​​​ Рассказы Бориса Зайцева.

«Сон» похож на мое «Искушение».

И хорошо, что смысл прощупывается с трудом.

 

«Волки» - классика, но скучная.

«Девичьи глаза звезд». Кажется, все написано так верно, но нерв не поймать.

У Бунина или Гончарова так легко войти в рассказы, а тут есть холодность, трудно преодолимая.

 

19  ​​ ​​ ​​​​ «Хромой бес» Соллогуба. ​​ 

Здорово. Приподнял и показал хаос.

 

20  ​​ ​​ ​​​​ Нарежный - предтеча Гоголя в бытовом смехе. ​​ Нарежного почитал в Лужской горбиблиотеке: для пародии. Да, да! Захотел повторить 14 главу «Улисса» Джойса, где пародируются все стили! ​​ 

 

21 ​​ «Эмигранты» Алексея Толстого.

Жалкая заказная блевотина.

 

22  ​​ ​​ ​​​​ Рассказы Леонида Андреева.

«Случалось по вечерам, что в голове у него что-то шумело, как вода».

Ужасное безвкусие в этом таланте. Образ, кстати, получается сюрный: легко себе представить картину современного маляра, что вписывает бачок в голову персонажа. Это из рассказа «Иностранец».

Так и у Брюсова полно плоских мест, хоть все им вохищались. Ремизов бесконечно более глубок, но кто о нем знает? ​​ 

 

23  ​​​​ Осоргин.

Мне тут все чужое.

 

24  ​​​​ Ф. Глинка.

 

Надежда Дурова. ​​ 

 

Н. Павлов.

 

Нет! Все не ухватить.

 ​​​​ 

25  ​​​​ Н. Львов. 1751-1803.

Составитель - Лаппо-Данилевский.

Он прикладывал столько усилий, чтоб получить стипендию в Германии. Наверняка, удалось.

 

Тиски стилизаций при поиске во всех жанрах.

 

«Путешествие на Дудорову гору».

Прелестное смешение прозы и стихов.

«Прелестное» ​​ подходит ко Львову, хоть он и мужчина. У его нет ощущения творца, художника, но лишь некоего соединительного звена.

 

Вот он, средний уровень литературы. Что ж, неплохо. Если б от меня остались хотя бы от такие «стилизационные» порывы! ​​ 

 

«О расположении сада».

Девственная прелесть прозы. Она будто родилась. Жаль, в истории литературы хранят имена литераторов, а не интересных людей!

Львов получает приз за оригинальность всей личности, но, увы, не за литературные заслуги.

 

26 ​​ РАССКАЗЫ Джойса.

 

«Мертвый».

Тут Джойс - хороший русский писатель: вписаны лица, привычки.

Совсем 19 век!

Имя Молли. Слишком дорогое для автора: отсылка к «Улисса». Бальзаковское описание стола: нарочито пышное: до одури. Конечно, опять большой разговор, что меня мало цепляет.

 

Так и вспомнишь 14 эпизод «Улисса»: многоглаголание. Там разговор собутыльников игриво воплощается во все мыслимые стили. Бес толкает меня брякнуть:

- Даже Достоевский не заходил так далеко.

Но в родном классике полно реальности, она всегда чтима.

 

Нить повествования у Джойса надо всегда вылавливать: она пропадает в огромном: в Языке. ​​ 

А вот идеал Достоевского ​​ - не абстрактное величие Языка, но сама жизнь. Живая жизнь.

 

«Generous tears filled Gabriel's eyes. Великодушные, благородные, добрые слезы наполнили глаза Габриэль».

Ну, что это?

Ему ведь не надо было спешить, чтоб, как Достоевскому, сдать роман в срок.

Здорово, что у Джойса прямой выход на мироздание. Нырнуть в божественное! А ну, если получится?

 

«The snow falling faintly through the universe. ​​ Снег осторожно падает во всем мире».

«Faintly» переводится как «бледно; слабо; едва, еле-еле». ​​ Мой любимый образ.

И почему «через through»?

Почему не «в»: «в мире»?

Так Джойс отстаивает свое юношеское представление о целостности мира. Даже если снег, то непременно на весь мир!

Габриэль плачет. Горькие, спасительные подробности.

 

29  ​​ ​​​​ Джойс

 

«ПОРТРЕТ художника в юности».

 

Писал десять лет. Конечно, Джойс понимал слабость своих рассказов. Какой смысл было плодить их дальше? Создать, так уж что-то грандиозное. ​​ 

Как «Мальте», так и «Портрeт», так и «Юность Арсеньева» Бунина, так и «Другие берега» Набокова ​​ - гимны юности, столь возвышенне и огромные, что я обречен возвращаться к ним всю жизнь. Такого гимна нет у Кафки. Меня увлекает именно величие замысла.

 

Интересно, как часто в видениях персонажам Джойса являются исторические личности!

Мне бы явился Александр Невский!

Такое вот странное восприятие истории.

Столько антиисторичного во всем тексте - и вдруг это грубое вмешательство истории, ее простое воплощение.

Так в «Мальте» появляется ​​ шведский король Карл ​​ Двенадцатый, так хорошо нам известный по Полтаве.

Так уж Джойсу было необходимо восхищение Парнеллом? Кем бы я мог так увлечься? Столыпиным?

 

Любимое словечко: soft:  ​​​​ soft grey air мягкий серый воздух.

Иное ​​ soft: о руках женщины.

Смотрю в словаре.

«Приятный, вызывающий приятные чувства, доставляющий удовольствие; ​​ приятный для глаз; мягкий, приглушенный (о цвете и т. п.) легкий, не вызывающий напряжения, усилий; мягкий (о спальном вагоне в России и Китае)».

И еще - сто таких значений.

 

Важный эпизод: незаслуженное наказание. Были ​​ сотни обид, но автор выбрал именно эту. ​​ «Официальное» избиение Стивена: учителем. Его рука сравнивается с листом. Меня так государство не избивало: только унижало. Меня избивали в детстве ребята из круга моего брата - и эта обида осталась на всю жизнь. ​​ Обида на государство? Этого нет.

 

Но то мое избиение я не смог бы описать, потому что это был спектакль. Для Стивена все слишком серьезно: поколеблена его вера в людей. Мою такую веру разбило пьянство отца.

 

Об избитых ладонях: «A lived ​​ quivering mass. Живая подрагивающая масса».

Рыба в заведении Стивена - по средам! Слишком понятно: вся Россия в советское время ела рыбу по четвергам.

 

Стивен идет к ректору. Сцена мне не нравится, но я обречен всю жизнь ее помнить. «Narrow dark corrodor. Узкий темный коридор».

 

«His eyes were weak and tired with tears. Его глаза были слабыми и уставшими от слез».

«Слабыми»?

Тут и незаконченность действия, и его неполноценность. Тут ненужный накрут. Мне себе не представить, чтоб глаза «устали» от слез.

 

«The painful ​​ scalding tears were driven into his eyes. ​​ Болезненные, жгучие слезы наполнили его глаза».

 

На самом деле painful? Понятно только «жгучие». ​​ Слезы ​​ и глаза - разное. Все эти оттенки английского мне чужие.

 

Почему-то такого нет на французском. ​​ Конец 1 части. «The air was soft and grey and wild and evening was coming. Воздух был мягким, серым, и диким, и вечер начинался». ​​ 

«Was coming» - это процесс наступления вечера.  ​​​​ 

«Дикий воздух»? ​​ Не понимаю.

 

Воображение мальчика. ​​ Как важно, что Джойс описывает много призраков. Это и есть воображение мальчика!

 

Вторая часть.

 

Монте Кристо рядом с национальными героями.

 

Но как выразить психологическое состояние мальчика после визита к ректору?

«In the soft grey silence he could hear the bump of the balls. В мягком, сером воздухе он мог слышать буханье мячей».

 

«The figure ((читается «фиге»)) of that dark avenger stood forth in his mind for whatever he had heard or divined in childhood ((опять без артикля!)) of the strange and terrible.

Личность этого темного, непонятного!

Но Джойсу важен поэтизм:

- Фигура темного мстителя стояла ​​ на отшибе ((или «впереди», или «вне»)) в его воображении, вмещая в себя все странное и ужасное, о чем он слышал или что он видел в детстве».

 

Врезается ​​ живая фраза: «They're good for your bowels. Яблоки хороши для моего брюха».

Собственно, для кишок! Среди легенд и видений такая реальная черта отрезвляет.

 

Или почему лицо приятеля отца Стивена - flabbed stubble-covered в жирных складках, покрытое щетиной? Именно это запомнил мальчик.

 

Я учил слова просто потому, что они носились в воздухе, а вот Стивен заучивает их наизусть.

«.. ​​ Till he had learnt them by heart».