Общий дневник

1978 ​​ 

Важное:

Гёте. Eins und alles

«Процесс» Кафки

Павел Флоренский о «Троице» Рублева

Два ​​ спецкурса: ​​ «Общее языкознание» Герценберга и «Классические произведения древней Греции и древнего Рима» ​​ Гаврилова.

Лорка

Гольдерлин. Heimat

Веневитинов. Моя молитва

Высоцкий

Из переписки Вячеслава Иванова и Михаила Гершензона

Осип Мандельштам

Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль

«Китайская рулетка» Фассбиндера

Юрий Лотман. Индивидуальный творческий путь и типология культурных кодов

Олег ДАЛЬ - Анатолию ЭФРОСУ

Речь Вышинского

Норма ​​ по сербохорватскому

Юрский о роли Чацкого

Апухтин. Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный

Хемингуэй «Прощай, оружие!»

Бекетова о Блоке

Блок пишет Белому

Ахматова. СЛОВО О ДАНТЕ

«Некрополь» Ходасевича. ГУМИЛЕВ и БЛОК

Алексей Лосев

Пастернак. О, знал бы я, что так бывает…

«Ремонт» М. Рощина

Бертран Рассел, «История западной философии»

Ольга Седакова. УСПЕНИЕ

Достоевский. Карамазовы. Бунт

Сергей Довлатов

Свидригайлов

Иван Иванович Дмитриев. Чужой толк

Январь

1  ​​ ​​ ​​​​ На Шри-Ланке введено президентское правление.

Самое главное в моей жизни – учеба, - но есть и личная жизнь. Встретил  ​​​​ Федо-ееву Валю.

Она лимитчица: ​​ работает, где придётся, ради прописки.

Мы ​​ подолгу бываем вместе ​​ - и в моём одиночестве появился просвет.

Мы вместе увлечены учебой в универе, так что у нас много общего. Может, поэтому мы так много говорим.

2  ​​ ​​ ​​​​ Блок.

Книга первая (1898-1904).

ANTE LUCEm. До света. (1898-1900).

С.-Петербург - с. Шахматово

​​ 

Пусть светит месяц - ночь темна.

Пусть жизнь приносит людям счастье, -

В моей душе любви весна

Не сменит бурного ненастья.

Неужели, чтоб сесть за Блока и влюбиться в его стихи, мне понадобилось расстаться с математикой и пережить смерть мамы?

Меня поразила бесконечная беспомощность этого стиха.

Сколь ж огромная тайна за этой слабостью!

Разве Блок мог знать, что стихи станут смыслом его жизни?!

Уже следующие стихи в том же духе злят: я их не чувствую, они все кажутся перепевами первого.

3  ​​​​ Николай Иванович Новико’в (1744-1818):

Человек не может быть счастливым, если сердце его волнуется беспорядочными пожеланиями; если благополучие ближнего возбуждает в нем зависть; корыстолюбие заставляет его домогаться чужого, а честолюбие и ненависть лишают душевного покоя. Из сего следует часть воспитания, имеющая предметом образование сердца и называемая учеными нравственным воспитанием.

В ​​ запахе зимы, в ее необычайных красках ​​ появился привкус ​​ европейской культуры.

Летом всеми днями ​​ читал ​​ Новалиса на питерском пляже, а зимой это тепло возвращается.

4  ​​​​ Теракт Абу Нидаля.

Лондон:  ​​​​ боевиками ОАН убит представитель ООП Сайд Хаммами.

Академия напомнила о себе: ​​ я случайно узнал, что и Огнев, и Кацнельсон уволены!!

Те самые начальники, что так преследовали меня.

5  ​​ ​​ ​​​​ В ​​ гостях у ​​ моей ​​ жены ​​ Гали.

Длиннющий коридор коммуналки привычно встречает меня, его стена вся в трещинках, будто лицо старика, что собрался умирать.

И саму Галя – не узнать: она – «заняла оборонительную позицию»: я – не просто чужой, но чужой навсегда.

Это «навсегда» повисло в самом ​​ противном воздухе квартиры: ​​ я вдруг заметил, какая она грязная.

Мои стихи: ​​ 

И снова ты в слезах и в горе

изнемогаешь от любви.

Не излечиться и простором

от глаз сияющих твоих.

Огромен мир, но нам в нём тесно -

и вот мы избегаем встреч;

предпочитая неизвестность,

мы молча выбираем Вечность,

отсутствие любви и встреч.

Мне почему-то не стыдно писать такое.

6  ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Рид, Джон. «Восставшая Мексика». «Десять дней, которые потрясли мир». Америка 1918.

Что ж, прочел.

Странно, что отсутствие близости с Галей подвело жирную черту в наших отношениях: сразу выяснилось, что нас не связывает даже секс.

Если иногда это и бывало прежде, то до рождения Кристи: так изменила ее дочь.

7  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Аристотель:

Прекрасно также не заниматься никаким низким ремеслом, так как свободному человеку не свойственно жить в зависимости от других.

Хочется плакать от таких строчек.

А что делать, если ты родился нищим при диктатуре пролетариата?

8 ​​ Иоганн Вольфганг Гёте

Eins und alles

Im Grenzenlosen sich zu finden,

Wird gern der Einzelne verschwinden,

Da löst sich aller Überdruss;

Statt heißem Wünschen, wildem Wollen,

Statt läst′gem Fordern, strengem Sollen,

Sich aufzugeben ist Genuss.

Weltseele, komm, uns zu durchdringen!

Dann mit dem Weltgeist Selbst zu

Ringen wird unsrer Kräfte Hochberuf.

Teilnehmend führen gute Geister,

Gelinde leitend, höchste Meister,

Zu dem, der alles schafft und schuf.

Und umzuschaffen das Geschaffne,

Damit sich′s nicht zum Starren

Waffne, wirkt ewiges lebendiges Tun.

Und was nicht war, nun will es werden,

Zu reinen Sonnen, farbigen Erden,

In keinem Falle darf es ruhn.

Es soll sich regen, schaffend handeln,

Erst sich gestalten, dann verwandeln;

Nur scheinbar steht′s Momente still.

Das Ewige regt sich fort in allen,

Denn es muss in Nichts zerfallen,

Wenn es im Sein beharren will.

1821

Одно и все

В безбрежном мире раствориться,

С собой навеки распроститься

В ущерб не будет никому.

Не знать страстей, горячей боли,

Всевластия суровой воли -

Людскому ль не мечтать уму?

Приди! пронзи, душа Вселенной!

Снабди отвагой дерзновенной

Сразиться с духом мировым!

Тропой высокой духи ходят,

К тому участливо возводят,

Кем мир творился и творим!

Вновь переплавить сплав творенья,

Ломая слаженные звенья, -

Заданье вечного труда.

Что было силой, станет делом,

Огнем, вращающимся телом,

Отдохновеньем - никогда.

Пусть длятся древние боренья!

Возникновенья, измененья -

Лишь нам порой не уследить.

Повсюду вечность шевелится,

И все к небытию стремится,

Чтоб бытию причастным быть.

Это перевод Н. Вильмонта.

Гете, ​​ Гете, Гете!!!

9  ​​ ​​ ​​​​ В  ​​​​ Женеве возобновились переговоры СССР и США об ограничении стратегических вооружений (ОСВ)

Сандинистский фронт национального освобождения Никарагуа распространяет в Эксельсиоре (Коста-Рика) заявление об отказе от диалога с режимом президента Анастасио Сомосы.

10  ​​ ​​​​ На улице Манагуа расстрелян из автоматов редактор оппозиционной президенту Никарагуа Анастасио Сомосе газеты «Пренса» Педро Хоакин Чаморро.

В читальном зале за «Процессом» Кафки (эту книгу больше нигде и не найдёшь) я застыл в оцепенении, что длилось полдня. Мир красив, но иным, вроде Кафки и меня, в нём нет места.

11  ​​​​ Павел Флоренский, 1919, ​​ о «Троице» Рублева:

Среди мятущихся обстоятельств времени, среди раздоров, междуусобных распрей, всеобщего одичания и татарских набегов, среди этого глубокого безмирия, растлившего Русь, открылся духовному взору бесконечный, невозмутимый, нерушимый мир, «свышний мир» горнего мира. Вражде и ненависти, царящим в дольнем, противопоставились взаимная любовь, струящаяся в вечном согласии, в вечной безмолвной беседе, в вечном единстве сфер горних. Вот этот-то неизъяснимый мир, струящийся широким потоком прямо в душу созерцающего от Троицы Рублева, эту ничему в мире не равную лазурь – более небесную, чем само земное небо, да, эту воистине поднебесную лазурь, несказанную мечту протосковавшегося о ней Лермонтова, эту невыразимую грацию взаимных склонений, эту премирную тишину безглагольности, эту бесконечную друг перед другом покорность – мы считаем творческим содержанием Троицы…

Андрей Рублев воплотил столь же непостижимое, сколь и кристально-твердое и непоколебимо-верное видение мира. Но чтобы увидеть этот мир, чтобы вобрать в свою душу и в свою кисть это прохладное, живительное веяние духа, нужно было иметь художнику перед собой небесный первообраз, а вокруг себя – земное отображение, - быть в среде духовной, в среде умиренной.

12 ​​ Огромное событие в моей жизни: начинаю посещать два спецкурса: ​​ «Общее языкознание» Герценберга и «Классические произведения древней Греции и древнего Рима» ​​ Гаврилова.

Герценберг – аристократ: просто быть рядом с ним – значит, учиться хорошим манерам.

Он так говорит о языке, что от удивления я едва не падаю в обморок: так высоко, так поэтично!

И не говорит, а проповедует.

Итак, Герценберг и ​​ его собственное введение в языкознание.

Гаврилов более умен и насмешлив, чем тактичен.

Ему нелегко терпеть мою глупость, но он объяснил себе, что он – выше этого.

Иногда он подпустит и горькую пилюлю в мой адрес, но только если уверен, что выражает общее мнение.

Все же я не забываю, что только начал учить древние языки.

Но и без Гаврилова страстно учу  ​​​​ древнегреческий: мне это почему-то бесконечно интересно.

13  ​​​​ Я сторожу церковь в домике. Прямо у ворот Смоленского кладбища. Дом такой грязный, что надо думать о грязи как о чем-то обычном: это не та грязь, которую можно отмыть.

Спасть ночами нельзя, но я, конечно, кемарю: с полночи до шести утра.

В остальное время спать нельзя: проверяют.

Мой нач (начальник) обычно приходит в 11 вечера и строго смотрит, не пьян ли я.

Мы о чем-то говорим, а потом можно прикорнуть.

Я почему-то очень люблю эту работу.  ​​​​ Хотя что же тут странного? Она дает мне независимость.

14 ​​ Аристотель:

Наука относится к сущему, искусство же - к становлению… ​​ Художественное становление не только едино, но и цельно; а значит, и действие, изображаемое в художественном ​​ произведении, не только едино, но и цельно.

Зайдешь в Эрмитаж и везде чувствуешь свои желания, свою юность.

Столько надежд связано с этими для кого-то бездушными экспонатами!

Почему?

Что же со мной произошло?

Что за родство я обрел?

Древнегреческая мифология. ​​ Особенно поразил сюжет «Леда и лебедь».

Леда (др.-греч. Λήδα) - в дочь этолийского царя Фестия и Евритемиды (или дочь Сисифа и Пантидии, по Евмелу Коринфскому, жена царя Спарты Тиндарея. Упомянута в «Илиаде» (III 384) и «Одиссее» (XI 298).

Поразившись красотой Леды, Зевс на реке Еврот предстал перед ней в образе лебедя и овладел ею.

Она ​​ снесла два яйца. Плодом их союза были Полидевк и Елена. Либо же она снесла тройное яйцо, из яйца родились Кастор, Полидевк и Елена. Либо из двух яиц появилось четверо детей. По другому рассказу, она нашла на прогулке под гиацинтами яйцо, которое снесла Немесида.

15 ​​ Poema de Federico García Lorca

Lamentación de la muerte -

Жалоба смерти

Vine a este mundo con ojos

y me voy sin ellos.

¡Señor del mayor dolor!

Y luego,

un velón y una manta

en el suelo.

Quise llegar adonde

llegaron los buenos,

¡Y he llegado, Dios mío!...

Больше похоже на «Жалобы мертвой».

Разбираю со словарем.

Может, когда-то прочту и по-настоящему.

16 ​​ Завершен полёт космического корабля Союз-26. Экипаж — Ю. В. Романенко, Г. М. Гречко.

16  ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Русская поэзия начала XX века (Дооктябрьский период)

Сколько шедевров!!

Я чувствую, что я грязен и неприятен.

Мне вот приходилось долго мазать подбородок, потому что высыпала сыпь.

Пошел к кожнику – и она сразу нашла причину:

- Вы бреетесь «Невой»!

- Конечно, - ответил я. – Ведь других бритв просто нет.

- Они есть! Покупайте их. ​​ Ваше раздражение на коже – от бритв фирмы «Нева».

Сразу все прошло.

17  ​​​​ В  ​​​​ Иерусалиме начались двухдневные переговоры министров иностранных дел Израиля и Египта с участием госсекретаря США Сайруса Вэнса.

Federico García Lorca:

Yo canto su elegancia con palabras que gimen

y recuerdo una brisa triste por los olivos.

18 ​​ На какое-то время моим кумиром стал Качалов.

Вот ничего о нем не знаю, а люблю.

МХААТ.

19 ​​ Жюльен Дювивье, 1937, «Бальная записная книжка».

20  ​​​​ Скатался в Лугу.

Валентина Владимировна, жена дяди Жени, поведала по секрету, что моя мама в 72 году, когда я был в Воркуте, ездила к Вале К-ной в Питер.

Мама нашла ее по тайком прочитанному письму с обратным адресом и обещала Вале облить кислотой ее лицо.

Я проговорился об этом кузине Тане Лысановой, которую в то время считал другом.

Уж не думаю, что угроза сыграла такую большую роль.

Просто порыв прошел - вот и все.

Но почему мы расстались?

Если честно, я ужасно устал от того Валиного нытья.

Да сколько можно!

Кажется, она перебралась в Москву.

21 ​​ Гольдерлин

Hölderlin, Friedrich:

Heimat

Und niemand weiß

Indessen laß mich wandeln

Und wilde Beeren pflücken

Zu löschen die Liebe zu dir,

An deinen Pfaden, o Erd

Hier wo – – –

und Rosendornen

Und süße Linden duften neben

Den Buchen, des Mittags, wenn im falben Kornfeld

Das Wachstum rauscht, an geradem Halm,

Und den Nacken die Ähre seitwärts beugt

Dem Herbste gleich, jetzt aber unter hohem

Gewölbe der Eichen, da ich sinn

Und aufwärts frage, der Glockenschlag

Mir wohlbekannt

Fernher tönt, goldenklingend, um die Stunde, wenn

Der Vogel wieder wacht. So gehet es wohl.

22  ​​​​ Мой брат еще больше против меня, чем прежде.

Нас ничто не примиряет.

Хоть внешне мы ​​ даже и говорим, но внутренне так ничего и не появляется, что бы нас объединило.

Неужели мы всегда будем чужими?

В мои пять лет он с удовольствием раздавил ногой мою первую игрушку: паровозик.

И что же дальше?

23  ​​​​ Веневитинов:

Моя молитва

Души невидимый хранитель!

Услышь моление мое:

Благослови мою обитель

И стражем стань у врат ее,

Да через мой порог смиренный

Не прешагнет, как тать ночной,

Ни обольститель ухищренный,

Ни лень с убитою душой,

Ни зависть с глазом ядовитым,

Ни ложный друг с коварством скрытым.

Всегда надежною броней

Пусть будет грудь моя одета,

Да не сразит меня стрелой

Измена мстительного света.

Не отдавай души моей

На жертву суетным желаньям,

Но воспитай спокойно в ней

Огонь возвышенных страстей.

Уста мои сомкни молчаньем,

Все чувства тайной осени;

Да взор холодный их не встретит,

И луч тщеславья не просветит

На незамеченные дни.

Но в душу влей покоя сладость,

Посей надежды семена

И отжени от сердца радость:

Она - неверная жена.

24  ​​​​ Даже мучает совесть: почему люблю Эфроса, а ​​ не Любимова?

Почему-то образы Любимова совсем не тронули.

25  ​​​​ ДР Высоцкого. Его стих:

Сбивают из досок столы во дворе,

Пока не накрыли - стучат в домино...

Дни в мае длиннее ночей в декабре,

И тянется время, но всё решено!

Вот уже довоенные лампы горят вполнакала,

И из окон на пленных глядела Москва свысока,

А где-то солдатиков в сердце осколком, осколком толкало,

А где-то разведчикам надо добыть языка.

Не выпито всласть родниковой воды,

Не куплено впрок обручальных колец -

Всё смыло потоком великой беды,

Которой приходит конец, наконец!

Вот уже обновляют знамёна и строят в колонны,

И булыжник на площади чист, как паркет на полу,

А всё же на запад идут, и идут, и идут эшелоны,

Над похоронкой заходятся бабы в тылу.

Уже не маячат над городом аэростаты,

Замолкли сирены, готовясь победу трубить,

Но ротные всё же выйти успеют, успеют в комбаты,

Которого всё ещё запросто могут убить.

Вот уже очищают от копоти свечек иконы,

И душа и уста и молитвы творят, и стихи,

Но с красным крестом всё идут, и идут, и идут эшелоны,

А вроде по сводкам потери не так велики.

Уже зацветают повсюду сады,

И землю прогрело, и воду во рвах,

И скоро награда за ратны труды -

Подушка из свежей травы в головах!

Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны,

Вот и клятвы слышны - жить в согласье, любви, без долгов,

А всё же на запад идут, и идут, и идут батальоны,

А нам показалось - почти не осталось врагов!..

1977

25  ​​​​ Аристотель:

Задача поэта - говорить не о происшедшем, a о том, что могло бы случиться, о возможном по вероятности или необходимости.

​​ 

Так-то, товарищ Евтушенко, мой сверхизвестный современник.

26  ​​ ​​ ​​​​ Временный президент Кипра Спирос Киприану провозглашен президентом на следующие 5 лет.

27  ​​​​ Из переписки Вячеслава Иванова и Михаила Гершензона, 1921 г.:

.....в последнее время мне тягостны, как досадное бремя, как слишком тяжелая, слишком душная одежда, все умственные достояния человечества, все накопленное веками и закрепленное богатство постижений, знаний и ценностей. Это чувство давно мутило мне душу подчас, но ненадолго, а теперь оно стало во мне постоянным. Мне кажется: какое бы счастье кинуться в Лету, чтобы бесследно смылась с души память о всех религиях и философских системах, обо всех знаниях, искусствах, поэзии, и выйти на берег нагим, как первый человек, нагим, легким и радостным, и вольно выпрямить, и поднять к небу обнаженные руки, помня из прошлого только одно - как было тяжело и душно в тех одеждах, и как легко без них. Почему это чувство окрепло во мне, я не знаю. Может быть мы не тяготились пышными ризами до тех пор, пока они были целы и красивы на нас и удобно облегали тело; когда же, в эти годы, они изорвались и повисли клочьями, хочется вовсе сорвать их и отбросить прочь.

28  ​​​​ Странно, что меня поразил довольно посредственный фильм ​​ 1976 года ​​ «Сиятельные трупы Cadaveri eccellenti» Франческо Рози.

Меня поразила игра артистов! ​​ Лино Вентура - инспектор Америго Рогас, ​​ Ален Кюни - судья Расто, Фернандо Рей - министр безопасности, Макс фон Сюдов - президент Верховного Суда. Сыграли прекрасно!!

29  ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Стейнбек, Джон. «Квартал Тортилья-Флэт». «Гроздья гнева». «Жемчужина».

Реализм, но приятный.

30  ​​ ​​ ​​​​ Приведено к присяге ​​ Второе ​​ конституционное правительство Португалии во главе с Марио Соаришем.

В «Сиятельных трупах» Рози поразили сцены убийства. ​​ Особенно смерть персонажа Кюни.

Февраль

1  ​​ ​​​​ Невероятное событие: начинаю изучать древнегреческий язык.

Я уже, вроде, начал, ​​ но вот и чудесная книга, прямо за ручку вводящая меня в язык:

Д. Н. Кудрявский. ​​ Грамматика древнегреческого языка. Тартуский государственный университет. ​​ Тарту 1964.

Ротапринт, 400 экземпляров, ​​ цена 60 копеек.

Все написано от руки!!

То есть ты чувствуешь дыхание этого человека, этого тартуского профессора.

Купил в старой книге. ​​ Эта сеть магазинов по Питеру особенно часто посещается мною. На Рижском проспекте, на Большой линии Васильевского острова и на Литейном проспекте. ​​ Часы провожу там.

2  ​​ ​​ ​​​​ В Никарагуа отряды Сандинистского фронта национального освобождения под командованием Умберто Ортеги  ​​ ​​ ​​​​ захватывают ​​ города Ривас и Гранада.

Эфиопская  ​​​​ армия освободила город Харар.

3  ​​ ​​ ​​​​ В ​​ РСФСР в связи с предстоящей всесоюзной переписью населения временно прекращены административно-территориальные изменения с 1 июня 1978 года до 1 мая 1979 года.

4 ​​ Осип Мандельштам, 4 февраля 1937:

Как светотени мученик Рембрандт,

Я глубоко ушёл в немеющее время,

И резкость моего горящего ребра

Не охраняется ни сторожами теми,

Ни этим воином, что под грозою спят.

Простишь ли ты меня, великолепный брат

И мастер и отец черно-зеленой теми, -

Но око соколиного пера

И жаркие ларцы у полночи в гареме

Смущают не к добру, смущают без добра

Мехами сумрака взволнованное племя.

Как много я наследую!!

Кажется, в этой новой любви я совершенно нашел себя.

Все низости Гали забыты.

Да, она имеет право на низости: я же ее предал.

После рождения дочери между нами почему-то разверзлась бездна – и мы ничего не предприняли, чтоб спасти нашу любовь.

Кристину давно не видел: она живет у родителей Гали.

Я все думаю: почему Галя так легко отпустила меня?

Словно бы с радостью от меня избавилась.

Неужели я так плох?

Похоже на это.

5  ​​​​ Аристотель о поэзии:

Для поэзии предпочтительнее невозможное, но вероятное, чем возможное, но невероятное.

Поэзия составляет удел или богато одаренного природой, или склонного к неистовству человека. Первые способны перевоплощаться, вторые - приходить в экстаз.

6  ​​​​ HORATII CARMINUM III, 30

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ad Melpomenen (III, 30)

Exegi monumentum aere perennius

Regalique situ pyramidum altius,

Quod non imber edax, non aquilo impotens

Possit diruere aut innumerabilis

Annorum series et fuga temporum.

Non omnis moriar multaque pars mei

Vitabit Libitinam: usque ego postera

Crescam laude recens, dum Capitolium

Scandet cum tacita virgine pontifex:

Dicar, qua violens obstrepit Aufidus

Et qua pauper aquae Daunus agrestium

Regnavit populorum, ex humili potens

Princeps Aeolium carmen ad Italos

Deduxisse modos. Sume superbiam

Quaesitam meritis et mihi Delphica

Lauro cinge volens, Melpomene, comam.

Вероятный читатель пусть сам найдет перевод. Каждая эпоха дает СВОЙ  перевод – и зачем мне давать старый перевод, если заранее понятно, что он не прочтется?

«История лошади» по рассказу Л. Н. Толстого в БДТ.

Режиссёр ​​ Г. А. Товстоногов.

Мне нравится в целом спектакль, но не гротеск ​​ Евгения Лебедева.

Да что это за нежность такая?!

Я посмотрел, потому что спектакль необычайно популярен. ​​ Необычайно.

7 ​​ Пруст

По направлении к Свану:

Эта проклятая лестница, по которой мне всегда было так мучительно подниматься, пахла лаком, и ее запах как бы пропитывал и закреплял особенный вид печали, испытываемой мною каждый вечер, тем самым делая её, может быть, еще более жестокой для моей чувствительности

8 ​​ «Тихий Дон» по М. Шолохову в БДТ.

Режиссёр ​​ Г. А. Товстоногов.

Просто хорошая постановка.

Почему ​​ Гога (так зовут Товстоногова) ​​ так все засушивает?

Неприятен этот торжествующий дух рацио.

9  ​​​​ Фридрих Гёльдерлин:

Человек - солнце, всевидящее, всепреображающее, если он любит; если же он не любит, он - темная хижина, в которой еле тлеет лампада.

Великолепный деспот, Восток повергает ниц своих сынов, подавляя их блеском и мощью, и, прежде чем человек научится ходить, он уже обязан стоять на коленях; прежде чем он научится говорить, он уже обязан молиться; прежде чем душа его обретет равновесие, она уже обязана поклоняться, и, прежде чем ум его сколько-нибудь окрепнет, чтобы давать цветы и плоды, палящий огнь судьбы и природы уже истощит его силы.

10  ​​​​ Рабле рассмешил на целый день перечнем подтирок, затянувшимся на всю страницу.

В моём детстве было полно такой скабрезности.

Как любил говорить папа?

Отгадай загадку,

Разреши вопрос:

Кто стреляет в пятку,

Попадает в нос?

Помню, папа ужасно смеялся, когда я не мог ответить.

Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. Перевод с французского П. Любимова. ​​ Москва, Художественная литература, 1966

Глава 13-ая:

О том, как Грапгузье распознал необыкновенный ум Гарантюа, когда тот изобрел подтирку

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ К концу пятого года Грангузье, возвратившись после поражения канарийцев, навестил своего сына Гаргантюа. Обрадовался ​​ он ​​ ему, ​​ как ​​ только ​​ мог ​​ обрадоваться такой отец при виде такого сына: ​​ он ​​ целовал ​​ его, ​​ обнимал ​​ и

расспрашивал о всяких его ребячьих делах. Тут же он не упустил случая выпить ​​ с ним и с его няньками, поговорил с ними о том о сем, а затем стал ​​ подробно расспрашивать, соблюдают ли они в уходе за ребенком чистоту и опрятность. На ​​ это ему ответил ​​ Гаргантюа, ​​ что ​​ он ​​ сам ​​ завел ​​ такой ​​ порядок, ​​ благодаря которому он теперь самый чистый мальчик во всей стране.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Как так? - спросил Грангузье.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - После долговременных и любопытных ​​ опытов ​​ я ​​ изобрел ​​ особый ​​ способ подтираться, - отвечал Гаргантюа, - самый, можно сказать, королевский, самый благородный, самый лучший и самый удобный из всех, какие я знаю.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что же это за способ? - осведомился Грангузье.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Сейчас я вам расскажу, - отвечал Гаргантюа. - Как-то раз ​​ я ​​ подтерся ​​ бархатной полумаской одной из ваших притворных, то бишь ​​ придворных, ​​ дам ​​ и ​​ нашел, что это недурно, - прикосновение ​​ мягкой ​​ материи ​​ к ​​ заднепроходному ​​ отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой ​​ раз ​​ - ​​ шапочкой одной из помянутых дам, - ощущение было то же самое. Затем ​​ шейным ​​ платком. ​​ Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Антонов огонь ​​ ему в зад, этому ювелиру, который их сделал, а заодно и придворной даме, которая их носила!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой ​​ пажа, ​​ украшенной перьями на швейцарский манер.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Затем как-то раз я присел под ​​ кустик ​​ и ​​ подтерся ​​ мартовской ​​ кошкой, попавшейся ​​ мне ​​ под ​​ руку, ​​ но ​​ она ​​ мне ​​ расцарапала ​​ своими ​​ когтями ​​ всю промежность.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Оправился я от этого только на другой день, после того ​​ как ​​ подтерся перчатками моей матери, надушенными этим несносным, то бишь росным, ладаном.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, тыквенной ботвой, свекольной ботвой, капустными и виноградными листьями, проскурняком, диванкой, от которой краснеет зад, латуком, листьями шпината, - ​​ пользы ​​ мне от всего этого было, как от ​​ козла ​​ молока, ​​ - ​​ затем ​​ пролеской, ​​ бурьяном, крапивой, живокостью, но от этого у ​​ меня ​​ началось ​​ кровотечение, ​​ тогда ​​ я ​​ подтерся гульфиком, и это мне помогло.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Затем ​​ я ​​ подтирался ​​ простынями, ​​ одеялами, ​​ занавесками,  ​​​​ подушками, скатертями, дорожками, тряпочками для пыли, салфетками, ​​ носовыми ​​ платками,

пеньюарами. Все это доставляло ​​ мне ​​ больше ​​ удовольствия, ​​ нежели ​​ получает чесоточный, когда его скребут.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Так, так, - сказал Грангузье, - какая, однако ж, подтирка, по-твоему, самая лучшая?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Вот к этому-то я и веду, - отвечал Гаргантюа, - сейчас вы узнаете все ​​ досконально. Я подтирался сеном, соломой, паклей, волосом, шерстью, бумагой, ​​ но -

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кто подтирает зад бумагой,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тот весь обрызган желтой влагой.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что я слышу? - воскликнул Грангузье. - Ах, озорник ты этакий! Тишком, ​​ тишком уже и до стишков добрался?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А как же, ваше величество! - отвечал Гаргантюа. - Понемножку ​​ кропаю, ​​ но только от стихоплетства у меня язык иной раз заплетается.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Обратимся к предмету нашего разговора, - сказал Грангузье.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - К какому? - спросил Гаргантюа. - К испражнениям?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Нет, к подтирке, - отвечал Грангузье.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А как вы насчет того, чтобы выставить бочонок бретонского, если я вас ​​ положу на обе лопатки?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Выставлю, выставлю, - обещал Грангузье.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Незачем подтираться, коли нет дерма, - продолжал Гаргантюа. - А дерьма ​​ не бывает, если не покакаешь. Следственно, прежде надобно покакать, а ​​ потом уж подтереться.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ах, как ты здраво рассуждаешь, мой мальчик! - воскликнул Грангузье. - Ей-богу, ты у меня в ближайшее же время выступишь на диспуте в ​​ Сорбонне, ​​ и ​​ тебе присудят докторскую степень - ты умен ​​ не ​​ по ​​ летам! ​​ Сделай ​​ милость, ​​ однако ж, продолжай подтиральное свое рассуждение. Клянусь бородой, ​​ я ​​ тебе выставлю не бочонок, а целых ​​ шестьдесят ​​ бочек ​​ доброго ​​ бретонского ​​ вина, ​​ каковое выделывается отнюдь не в Бретани, а в славном Верроне.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Потом я еще подтирался, - продолжал Гаргантюа, - ​​ головной ​​ повязкой, ​​ думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была, доложу я вам, прескверная подтирка! Наконец шляпами. Надобно вам ​​ знать, ​​ что ​​ есть ​​ шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые - кишечные извержения отлично ими отчищаются.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, ​​ зайцем, голубем, бакланом, адвокатским мешком, капюшоном, чепцом, чучелом птицы.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В заключение, однако ж, я ​​ должен ​​ сказать ​​ следующее: ​​ лучшая ​​ в ​​ мире подтирка - это пушистый гусенок, уверяю вас, - только когда вы ​​ просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в ​​ это ​​ время

бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, ​​ и ​​ это ​​ тепло ​​ через ​​ задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. ​​ И ​​ напрасно

вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и ​​ нектару, ​​ как ​​ тут ​​ у ​​ нас ​​ болтают ​​ старухи. ​​ По-моему, все дело в том, что они ​​ подтираются ​​ гусятами, ​​ и ​​ таково ​​ мнение ученейшего Иоанна Скотта.

11  ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Тагор, Рабиндранат. Стихотворения. Рассказы. Гора.

12  ​​ ​​​​ Фридрих Гёльдерлин:

Никто не вправе утверждать, что нас разлучает судьба! Нет, в этом мы, мы сами повинны! Мы испытываем наслаждение, бросаясь во мрак неизвестности, на холодную чужбину какого-нибудь нового мира, и, будь это возможно, покинули бы царство солнца и вырвались за пределы планет. Ах, для вольного сердца человеческого не существует родины; и, как луч солнца опаляет им же вызванные к жизни земные растения, так человек сам губит прелестные цветы, распустившиеся в его сердце, - радости родства и любви.

13  ​​ ​​​​ Сквозь дожди осенние

Слышу я нежное «прости»... ​​ 

Это звучит в душе. Поет Магомаев.

15  ​​ ​​​​ В общежитии Вали ​​ у нас было два часа, чтоб узнать друг друга, как мужчину и женщину.

Ее койка оказалась столь маленькой, что пришлось заниматься любовью на более солидной постели подруги.

16  ​​​​ Лосев ​​ об общеантичном ​​ сознании художника: ​​ пассивно-пластическое.

20 ​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Уэллс Герберт. «Машина времени». «Остров доктора Моро». Человек-невидимка. Война миров.

25  ​​ ​​​​ «Китайская рулетка»,  ​​ ​​​​ фильм Райнера Вернера Фассбиндера.

Необычайный ​​ сюжет.

«Мюнхен, пятница. Супружеская пара прощается друг с другом на выходные. Она (Маргит Карстенсен) собирается в Милан, он (Александр Аллерсон) в Осло. В тот же вечер они снова встречаются в замке, который им обоим принадлежит. Она в сопровождении любовника (Улли Ломмель), он со своей любовницей (Анна Карина). Неожиданно появляется и их дочь-калека Анге’ла (Андреа Шобер) со своей немой воспитательницей (Маша Мериль). Всех их обслуживают экономка (Бригитта Мира) и ее сын-графоман Габриэль (Фолькер Шпенглер). После фазы неуверенности и неловкости Анге’ла, которая оказывается умнее своих ненавистных родителей, устраивает «китайскую рулетку», своего рода игру в правду.  ​​ ​​​​ Свой фильм о семейных ценностях в послевоенной Германии Райнер Вернер Фассбиндер заканчивает титром «Вы готовы вступить в брак и хранить друг другу верность, пока смерть не разлучит вас?».

Но как Вернер  ​​​​ сумел не утонуть в столь сложном клубке противоречивых отношений?

Ей богу, гений.

У меня просто волосы дыбом от такой сложности.

Размотать такой клубок!

После «Петры» я опять сражен актерским составом.

Вот что скажешь об этом растущем ужасе?

Только и склонишься перед мастерством Вернера.

28  ​​​​ Мне – 25 лет, а я только-только нашел себя.

Нет: ​​ я только-только ищу ​​ себя.

Еще  ​​​​ рано говорить, что нашел: все покажут ближайшие годы.

Пока что ничто мне не дает такого удовлетворения, как учеба: я испытываю чудовищные перегрузки, меня мучают головные боли, – но меня почему-то это бесконечно радует.

Именно бесконечно, не меньше: эта радость составляет весь смысл моего существования.

Мне приятно, что и Валя, моя новая любовь, разделяет эту увлеченность.

28 ​​ Юрию Лотману – 56! Его ДР.

Индивидуальный творческий путь и типология культурных кодов

1. Творчество русских символистов представляет, в частности, интерес как последовательно проведенная попытка сознательного строительства ин­дивидуального творчества как отражения структуры мировой культуры.

2. Общая ориентированность символистов на «вторую действительность», на культурные и художественные модели приводит к построению «модели моделей» и придает символистским текстам метатекстовый характер (тексты о текстах). При этом, поскольку между создаваемым автором текстом и реальностью может находиться метатекстовое построение (концепция, теоретическое описание мифа, истории, культуры), произведение приобретает метаметатекстовый характер. Отсюда парадоксальное противоречие между декларируемой интуитивностью творчества и академизмом и рационалистичностью поэзии.

3. Позиция Блока была своеобразной: с одной стороны, внелитературная реальность, в сложных соотношениях с культурными кодами, постоянно и активно включена для него в механизм осмысления жизни. С другой, - между авторским текстом и реальностью в качестве кодирующих устройств располагаются не метатексты (тексты об искусстве), а сами художественные произведения, воспринимаемые на правах действительности. Отсюда посто­янная ориентированность Блока на искусство и, уже, на конкретные произ­ведения искусства.

4. Четкость эволюции Блока приводит к последовательной смене типов искусств, на которые ориентируется автор при создании поэтических произведений.

а) Цикл «Стихов о Прекрасной Даме» - пример ориентированности на словесно-художественный текст: миф, поэтическую культуру Возрождения, романтизм, лирику Фета, Вл. Соловьева.

б) Творчество 1903-1906 гг. ориентировано на драматический театр (ср. П. Громов). Этому соответствует представление о театре как наиболее

адекватной модели действительности и диалогическое построение циклов, а порой и отдельных стихотворений.

в) В дальнейшем (1907-1908 гг.) кодирующим механизмом поэтического текста делается проза, роман XIX в. (соответственно, театральный полилог сменяется романной полифонией, в смысле М. Бахтина; одновременно видим противонаправленный рост роли публицистики как посредующего механизма и возникновение вторичной однолинейности авторской речи в «Ямбах»).

г) В «Стихах об Италии» (1909) в качестве кодирующего устройства подключаются живопись (часто - конкретные картины), частично архитек­тура. Одновременно искусство начинает доминировать и тематически. Мо­делирующее воздействие живописи на поэтический текст проявляется в вве­дении в стихотворение таких живописных категорий, как рама, совмещение изображений разной меры условности (соединение Благовещения и флорен­тийского герба как изображения и его рамы), пространственно зафиксиро­ванная точка зрения, понятие последовательности в тексте как пространст­венное, а не временное. Полифонизм текста реализуется теперь как монтаж картин или зрительных впечатлений.

д) В 1910-е гг. доминирующее значение получает обращение Блока к музыке, неоднократно рассматривавшееся в исследовательской литературе (В. Гольцев, Д. Е. Максимов и др.). Восприятие Блоком оперы принципиально отлично от драмы: двухструктурное построение спектакля (оркестр и сцена) позволяет, по мысли Блока, вскрыть глубинные закономерности жизни. В оперном спек­такле сталкиваются современный, созданный историей и погруженный в кон­кретный быт человек (зритель в зале) и музыкальная сущность мира («арфы и скрипки» оркестра). Взаимное проникновение и слияние этих начал - оперная сцена - драматургия и музыка, раздробленность и единство одновременно. Отсюда стремление закодировать лирику законами оперной сцены («Кармен»).

е) В «Двенадцати» функцию художественного кода в значительной мере берет на себя кинематограф (разумеется, в том его виде, который реально существовал в эпоху Блока). Заданный в первых стихах поэмы черно-белый алфавит передачи цветовой гаммы, разделенность на кадры, быстрота смены эпизодов, появление текстов-титров, преобладание движения над изображе­нием, мелодраматизм ситуаций ведут нас к структуре кинематографа тех лет. Следует напомнить, с одной стороны, частое посещение Блоком кино в годы революции, а с другой - осознание им кинематографа как массового, на­родного и даже ярмарочно-балаганного вида искусства.

5. Разумеется, речь идет о схематическом построении, фиксирующем лишь основные тенденции. Важно подчеркнуть и то, что введение нового типа художественного кода у Блока никогда не отменяло предшествующих, вступая с ними в сложные структурные отношения.

6. Таким образом, индивидуальный творческий путь сознательно мыс­лился Блоком как овладение всем художественным опытом человечества, а поэзия - как изоморфная искусству в его синтетическом единстве. Изменение доминирующих художественных кодов одновременно осознается как движение от давно-прошедшего времени (миф) через панхронность музыки к предельной современности кинематографа.

1973

Март

1  ​​ ​​ ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Фейхтвангер Лион. «Успех».

2  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Стартовал космический корабль Союз-28 с первым международным экипажем лётчика-космонавта СССР Алексея Губарева и космонавта-исследователя гражданина Чехословацкой Социалистической Республики Владимира Ремека в рамках программы «Интеркосмос».

В квартире-музее художника Бродского.

Она за Малым Театром Оперы и Балета, так что я не мог не посетить.

Правильная живопись!

Кажется, за такую правильность и могли дать столь хорошую квартиру.

3  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Блуждаю по Павловску с мыслью Аристотеля:

Надо и к исследованию животных подходить без всякого отвращения, так как во всех них содержится нечто природное и прекрасное. Ибо не случайность, но целесообразность присутствует во всех произведениях природы в наивысшей степени.  ​​ ​​​​ А ​​ ради какой цели они существуют или возникли - относится к области прекрасного.

4  ​​​​ А что звучит в душе?

Поет Магомаев:

Улица моя лиственная,

Взгляды у людей пристальные...

Стать бы нам чуть-чуть искреннее -

Нам не жить друг без друга.

Скорости вокруг бешеные,

Мы себя едва сдерживаем.

Значит, надо быть бережнее -

Нам не жить друг без друга!

Мы разлучаемся со сказками...

Прошу, стань сильней меня,

Стань ласковей.

Слышал я слова правильные,

Все искал пути праведные,

А твои слова памятные -

Нам не жить друг без друга!

Ленточка моя финишная!

Всё пройдёт, и ты примешь меня,

Примешь ты меня нынешнего...

Нам не жить друг без друга!

Удивительно, что Муслим, не будучи очень серьезным человек, ​​ придает такую торжественность любви.

Николай Добронравов и Пахмутова избежали именно в этой песни ​​ и саму тень советскости!

Так ясно, что в моей жизни такой любви не получилось, но ясно и то, что нельзя жить без мечты о такой любви!

Пахмутова ​​ много пишет на заказ. Взять, хотя бы, песню о БАМе (Байкало-Амурская магистраль).

5  ​​ ​​ ​​​​ Принята новая Конституция КНР.

В ​​ Никарагуа группа подпольщиков во главе с Норой Асторга захватила и казнила руководителя спецслужб страны генерала Рейнальдо Переса Вегу.

6 ​​ Вячеслав Иванов

Из книги «Cor Ardens» - 1911

Ч. II, кн. 4. «Триптихи», из цикла «Розы»

Пора сказать: я выпил жизнь до дна,

Что пенилась улыбками в кристалле;

И ты стоишь в пустом и гулком зале,

Где сто зеркал, и в темных ста - одна.

Иным вином душа моя хмельна.

Дворец в огнях, и пир еще в начале;

Моих гостей - в вуали и в забрале -

Невидим лик и поступь не слышна.

Я буду пить, и томное похмелье

Не на земле заутра ждет меня,

А в храмовом прохладном подземелье.

Я буду петь, из тонкого огня

И звездных слез свивая ожерелье -

Мой дар тебе для свадебного дня.

7  ​​ ​​​​ Олег ДАЛЬ - Анатолию ЭФРОСУ.

7 марта 1978 года.

Анатолий Васильевич.

Вчера мы имели с Вами беседу. Все было, в общем, правильно, но оставило во мне неприятный осадок. Я встал утром и, пытаясь разобраться в причинах этого осадка, решил поразмышлять.

Немного истории наших взаимоотношений.

Если мне не изменяет память - наши пути соприкоснулись в шестьдесят втором году: спектакль «Танцы на шоссе» в Малом театре. Потом - разборы «Ромео», потом у меня был «Современник», а у Вас - Театр Ленкома. Однажды я пришел к Вам проситься в театр, Вы не взяли меня, и более наши пути не перекрещивались.

Я прошел различные стадии своего развития в «Современнике», пока не произошло вполне естественное, на мой взгляд, отторжение одного (организма) от другого. Один разложился на почести и звания - и умер, другой, - органически не переваривая все это, - продолжает жить.

Мы встретились с Вами в работе «Журнал Печорина», и там Вы стали предлагать мне совместное существование, но я отказался, объяснив это моей тогдашней неприязнью к театру вообще. Постепенно я не находил возможности самовыражения в «Современнике» и ушел оттуда на курсы кинорежиссуры. Нет, я не тешил себя самолюбивыми надеждами, просто я искал новых путей для себя. Я был в кризисе. Наша встреча произошла накоротке - в ВТО, и Вы сказали: «Не понимаю, зачем хорошему артисту становиться режиссером». Это были хорошие слова. Из всего хорошего я умею извлекать пользу, но мне нужен процесс, я должен сам через что-то пройти, чтобы проверить теорию практикой.

Кроме того, я уже потерял к тому времени всякую веру в авторитеты вроде Ефремова и иже с ними, понял, что, кроме корысти, они ничего не ищут в искусстве, - и прекратил с ними отношения. Хочу быть объективным: Ефремов мне многое дал, но больше я сам взял. Взял то, что мне нужно, а ненужное отбросил. Я не думаю, что не стал бы хорошим режиссером, особенно в наше время, когда можно подворовывать чужие мысли и идеи и никто не догадается, а если и догадается, то промолчит, потому что сам - ворует. Однако, когда пришло время Высших режиссерских курсов и меня стали учить какие-то дуболомы, которых я не уважал и не уважаю и не смогу никогда уважать, - я не выдержал. Кроме того, я понял, что в этом болоте легко потерять себя, свое «я», свою индивидуальность, стать исполнителем чужой музыки. Я снова ушел и снова остался один со своими мыслями и идеями, со своим Олешей и Платоновым, Толстым и Чеховым, Шекспиром и Достоевским, Фальком и Мане, Моне и Колтрейном, Гиллеспи и Шоу, Лермонтовым и Пушкиным - и всеми, мною любимыми мертвецами.

Через два года мы с Вами встретились опять. Я пришел просить Вас прочесть курс лекций о режиссуре. Пришел часов в одиннадцать. Шла репетиция. Это был Тургенев. Потом был Ваш разбор, и я вдруг понял, что режиссуре нельзя учить, что режиссером, как и артистом, нужно прежде всего родиться. «Да, - подумал я, - вот режиссер, с которым я могу идти дальше». И вновь последовало Ваше предложение - работать вместе, я согласился и на следующий день репетировал Беляева. Роль эту не любил и не люблю, потому что она не моя - по той простой причине, что мне - 37 - и я другой. Быть может, она, эта роль, была бы хороша в моем исполнении лет пятнадцать назад, но театр есть театр и, кроме прочего, в театре хорошо то, что можно идти на сопротивление, и это только помогает твоему развитию.

Вчера Вы что-то говорили о коллективе, о том, что кто-то с сожалением сказал или спросил: «Он что же, не работает» - о том, что Вы сидите в гримерной, когда артисты чешут языки, о том, что, мол-де, посибаритствовать можно, купив самого дорогого кофе и попивать в свое удовольствие, о том, что квартиру, конечно, сделают и надо потерпеть, и снова о том, что, мол, надо быть в коллективе. Я что-то вякал в ответ и думал: а зачем я это слушаю?

Вы говорите: «А я вот работаю много, и тогда все неприятное уходит».

А я думаю: «Живете Вы рядом с театром, есть у Вас кабинет и, конечно, возможность музыку послушать. Вы можете в любое время дня или ночи уединиться, закрыться в кабинете, подумать, посоображать…».

А тут - пилишь в театр час двадцать минут - только туда, да еще в городском транспорте, да еще, не дай Бог, тебя узнает кто-то и приставать начнет. Какое же тут искусство? На спектакль стараешься за час приехать, да свет в гримерной погасить, чтоб как-то сосредоточиться.

Вы еще обронили фразу: «А я хотел бы пожить там, где ты. И тишина, и воздух свежий, и от центра далеко».

Да, две комнаты, одна на восток, другая на запад, лес рядом, на лыжах походить можно, народ кругом здоровый от портвейна и кислорода. Вас-то в лицо не знают, предлагать «пропустить стаканчик» не будут. И тишина обеспечена: наверху две кобылы из кулинарного техникума на «пианине» в четыре руки шарашат «Листья желтые», внизу - милиционер свое грудное дитя успокаивает - как будто тот от него в километре находится. И прелесть еще в том, что жизнь можно изучать, не выходя из дома. Напротив - все квартиры соседнего дома насквозь просматриваются. Потерпеть - Вы говорите. Пожалуйста. Но и для терпения нужны условия - вот я и прячусь в богадельне - в нынешнем моем пристанище. Потерпеть можно. До лучших времен. Сидеть дома, сниматься в кино или на телевидении - тебя отвозят и привозят и ты хоть в транспорте не растрачиваешь того, о чем думал ночью. Два часа сорок минут я могу выдержать в городском транспорте от силы 2 раза в неделю. Тратиться на такси я не могу себе позволить - у меня семья. Чувствую - злюсь, но воистину - сытый голодного не разумеет.

Теперь что касается коллектива. Я столько его наелся в бытность свою в «Современнике», да еще все это в соусе единомыслия, что мне до конца жизни этого кушанья хватит. Теперь о «работнике». Не тут ли та самая вампука в опере: артисты стоят на месте и орут: «Мы бежим, бежим, бежим!». Я люблю работать много и хочу, но между «хочу» и «могу» космическое расстояние.

Да, люди разные, и, слава Творцу, одинаковых нет. Может, один любит это, а другой этого не любит и его никто не может заставить это полюбить. Время уже не бежит, а летит. Определяется человек, определяется его сущность - и тут я согласен с Делакруа, который сказал примерно следующее: «Вот когда человек рождается, он и есть тот самый чистый и истинный человек. Потом жизнь накладывает на него различные наслоения, и его задача в течение жизни - сбросить с себя все наносное и вернуться к себе, к своей истинной сущности».

Дело, дело и еще раз - дело! Вот мой лозунг. Все остальное - суета. Все эти хождения в гости, беседы об искусстве с коллегами, взаимные восхваления - от неуважения друг к другу. Всему этому - грош цена, потому что держится это все - на дешевом, комнатном тщеславии.

С большим трудом я от этого освободился - и возвращаться к этому не хочу. Хочу играть, хочу писать, рисовать и - думать. Хочу идти дальше, и слава Богу, что судьба столкнула меня с Вами. Я понял, что Вы - мой режиссер и не дадите мне успокоиться как артисту, но что касается моих человеческих качеств, то… Тут уж… я останусь таким, как я есть, со всеми моими пристрастиями и комплексами.

С уважением, Ваш О. Даль.

9  ​​ ​​ ​​​​ Эфиопские, йеменские и кубинские соединения вышли к границе Сомали.

Министерство информации и национальной ориентации Сомалийской Демократической Республики объявило, что Сомали прекращает военные действия против Эфиопии и выводит свои войска из Огадена.

10  ​​ ​​ ​​​​ Вот уж сколько посещаю спецкурсы ​​ Герценберга и Гаврилова – и просто в восхищении.

Взялся факультативно учить древнегреческий.

Но что же меня восхищает?

Может быть, мое незнание?

Сижу и слушаю, от удивления раскрыв рот.

А понимаю ли что?

Не уверен.

Чтение со словарем стало моей стихией. Разве раньше я мог думать, что так много буду заниматься языками? Первые два курса - старославянский. Когда параллельно зубцаешь древнегреческий, видно, как много заимствовал наш язык. Много структурных заимствований.

11  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Речь Вышинского ровно сорок лет назад.

Из выступления на открытом процессе против троцкистов-бухаринцев:

Это организация шпионажа, диверсий, вредительства, политических убийств и распродажи своей родины врагам.

…  ​​ ​​​​ Ягоды и Булановы, Крестинские и Розенгольцы, Икрамовы, Ходжаевы и Шаранговичи под руководством Троцкого, под руководством германской, японской, польской и других разведок делают свое черное дело по приказу своих хозяев не только в нашей стране, но и в Китае, и в Испании.

Всюду, где идет классовая борьба трудящихся, где идет борьба честных людей за подлинную свободу, за подлинную демократию, за настоящую подлинную человеческую культуру.

Вся наша страна, от малого до старого, ждёт и требует одного: изменников и шпионов, продававших врагу нашу родину, расстрелять, как поганых псов! Требует наш народ одного: раздавите проклятую гадину!

Спаси, боже.

Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Фолкнер Уильям. «Свет в августе». «Особняк»

Здорово!!

12  ​​ ​​ ​​​​ Первый тур выборов в Национальное собрание Франции. Вперёд выходит союз левых партий - Единая левая (48,6 %).

Это Французская социалистическая партия, Французская коммунистическая партия и Движение левых радикалов.

13  ​​ ​​ ​​​​ Мое незнание жизни, любая моя слабость вызывает у брата насмешливую улыбку.

- Интеллигенты! - читается в ней.

Почему мы не можем перейти на другой тон?

Не можем.

То, что я ушел из Академии, для него - и неслыханное зазнайство и простой идиотизм.

Он, как и отец, не понимает, что жду от него простого посвящения в жизнь: чтоб он, к примеру, показал мне, как поставить розетку.

А оставлять меня наедине с женой - не надо.

К счастью, его вторая жена Галя - совсем другой человек, чем первая жена.

14  ​​​​ В неделю сдал норму по сербохорватскому: десять страниц!

Почему я могу такое?  ​​​​ Надо было срочно научиться читать на этом языке - и это получилось. Я, может, первый раз в жизни приятно удивил самого себя, понял, что что-то могу!

Но неожиданно получилось огромное преодоление боли – как в спорте? Почему? Потому что ​​ преподаватель наступила на хвост. Так и сказала:

- Ганичев! Я буду строго вас экзаменовать.

В этой прямой угрозе слишком ясно слышалось:

- Вы – не справитесь! Вам не по силам.

Ах, не по силам? Я занимался этим языком каждый день с утра до вечера. Поеду в Царское Село, брожу по парку – и учу, учу, учу. ​​ Мне больно, но я учу. ​​ И так, в занятиях, преодолеваю боль.

​​ 

Когда недавно дотронулся до латыни, казалось, она не поддастся, не позволит себя понимать, как это делают люди, - но и с ней всё вышло!

15  ​​ ​​ ​​​​ Армия обороны Израиля начала военные операции против Организации освобождения Палестины на территории Южного Ливана.

Аристотель:

Всякое искусство, в том числе и искусство воспитания, имеет целью восполнить то, чего недостает от природы.

16 ​​ ДР Юрского

Из книги Сергея Юрского «Кто держит паузу« ​​ (1977)

Из главы «Репетирует Товстоногов» «Горе от ума».

1962 год. Грибоедовская пьеса репетировалась параллельно с «Божественной комедией» И. Штока, в которой я играл Адама. К «Горю от ума» я не должен был иметь отношения. Незадолго до премьеры «Комедии» Товстоногов вызвал меня к себе в кабинет и предложил репетировать Чацкого. Я был ошеломлен. Я комик, в лучшем случае «неврастеник», но герой?! Георгий Александрович изложил мне свой замысел. Это было, как всегда, кратко и очень маняще. Вот что я понял тогда. Спектакль будет развиваться в двух пространствах; на сцене между партнерами, «отгороженно от зрителей», и в откровенном общении с залом. По-моему, Товстоногов думал применить прием открытого обращения к залу только на фразах, ставших поговорками. Слегка иронично выделить их и тем самым снять хрестоматийность. Откровенно подмигнуть зрителям, как бы поставив фразу в кавычки. Дескать, цитирую: как сказал Грибоедов, «Счастливые часов не наблюдают» или «И дым Отечества нам сладок и приятен».

​​ Говорилось это и в спектакле с «подкладкой»: «Как вы сами, уважаемые зрители, прекрасно знаете еще со школьной скамьи». Так же намечалось произносить и все реплики - не в сторону, не себе, а прямо зрителям.

Но потом замысел развился, и этот прием стал значительно более глубоким. С залом Чацкий (и другие персонажи, но особенно Чацкий) говорил, как с близким другом. Искал в нем то понимание, которое не мог найти в окружающих его персонажах. Это давало возможность преодолеть некоторую странность Чацкого, замеченную еще Пушкиным: по всем признакам, да и по названию пьесы Чацкий человек умный, но, убеждая в длинных монологах Фамусовых и скалозубов, не замечая духовной их глухоты, он выглядит далеко не умно, становится смешноватым моралистом, проповедующим чистоту среди закоренелого цинизма. В нашем спектакле текст делился как бы на две части: одна - окружающим на сцене, другая - другу-залу. Эти две реальности, существуя одновременно, создавали особый эффект комических и драматических контрастов. Сама жизнь Чацкого, его любовь, его судьба зависели все-таки от тех, кто на сцене, от Фамусова, Софьи, Молчалина, а его мышление, дух были шире, стремились к тем, кто смотрит эту историю из зрительного зала.

И тогда риторические вопросы финала: «Чего я ждал? что думал здесь найти?» - адресованные прямо зрителям, требующие ответа, создавали ощущение реальной тревоги, реальной сценической, а не литературной драмы.

Товстоногов в той первой беседе сказал мне в начале и конце роли, как они ему представляются. Чацкий должен долго бежать к Софье, распахивая множество дверей. Не просто войти к ней, а зримо дойти до нее. В финале, в роскошной декорации с широкими лестницами, колоннами и большим балконом, Чацкий в бальном фраке будет неловко сидеть прямо на ступенях этой лестницы и тихонько, почти вяло начнет: «Не образумлюсь… виноват, и слушаю, не понимаю…».

Да, это было заманчиво. Теперь, называя это построение сферой, я могу сказать, что Товстоногов создал великолепную сферу в «Горе от ума», будоражащую воображение актеров и зрителей. Думаю, что и само назначение меня на роль Чацкого было одним из опорных моментов замысла, Товстоногову нужен был слом привычного, резкий контраст, он хотел сорвать с глаз зрителя умиленную пелену привычного отношения ​​ к классике. Георгий Александрович не учил меня новому. Он погрузил меня в него и потребовал отдачи. И роль эта стала школой для меня, переломом в творческой жизни.”

«Получив роль Чацкого, готовясь к активным осенним репетициям, во время летнего отпуска я поехал в Пушкинские горы - напитаться усадебной атмосферой начала прошлого века. Святогорский монастырь и могила Пушкина, которая видна из окна номера маленькой сельской гостиницы, пятикилометровый путь до Михайловского сперва лесом, потом полем, через деревню Бугрово и опять лесом - уже по приусадебной территории. Скрипучий Михайловский дом, в то время еще не осажденный таким количеством экскурсантов, как теперь. Только что реставрированный и открытый дом Осиповых в Тригорском - светлый, просторный, на высоком холме. «Онегинские» скамейки, так хорошо известные по рисунку Серова. Шум старых, еще при-пушкинских деревьев, перестук дятлов, тишина. Все это настраивало на какой-то особый, расслабленный, совсем не рабочий лад. Роль не училась, а мысли не рождались. Взятый с собой специально для прочтения «на натуре» «Онегин», ни разу не открытый со школьных времен, и здесь как-то не открывался. Я сидел на берегу Сороти, тыкал палкой в песок и смотрел на воду. Дважды встречал в лесу высокого однорукого человека. Человек шел быстрым шагом, поглядывал по сторонам. Потом резко сворачивал стропы, подбирал брошенную кем-то бумажку, окурок, нес к ближайшей урне, выбрасывал и стремительно шел дальше. Я догадался, что это Гейченко - директор заповедника, человек, о котором рассказывали легенды. В день моего отъезда мы познакомились. Его деятельный настрой, сочная красивая речь, необыкновенно обаятельный тембр голоса и, главное, иронический блеск глаз и веселость - произвели на меня необыкновенное действие. С меня слетела несколько чопорная уважительность к классическим местам, и вдруг все стало нравиться радостно и по-живому. Я впервые открыл «Онегина» и попросил Семена Степановича что-нибудь написать на книге. Он написал: «Приезжайте в Михайловское, не забывайте его» - и подписался совсем в онегинском размере: «Хранитель пушкинской деревни».

На обратном пути в автобусе и в поезде я начал читать «Онегина», и он стал для меня простым-простым, каждая новая строфа желанной - все окрасилось светлой, связующей времена гейченковской интонацией и легло на гейченковский тембр. Эта краткая встреча была очень важным поворотом в моей творческой жизни - впервые захотелось читать со сцены стихи. Пожалуй, это и был толчок, нужный для работы над Чацким, которого я тщетно искал в уединении и в картинах природы.

В день, когда давали «Горе от ума», меня с утра охватывало нервное, тревожное состояние. Часа за два до спектакля я становился раздражительным и дерганым. Последние пятнадцать минут перед выходом на сцену я прятался по темным углам арьерсцены - требовалось одиночество. И оно не успокаивало. И только в спектакле, да и то далеко не всегда, это состояние преодолевалось. Так трудно я играл одну из своих любимых ролей - Чацкого.”

Эраст Гарин играл Чацкого в знаменитом спектакле Вс. Мейерхольда «Горе уму». Однажды после спектакля «Горе от ума» Гарин распахнул дверь нашей гримерной. - Хвалить не буду. Но мне понравилось, - сказал он своим характерным, немного квакающим голосом. - Интересно, черт вас возьми. Качалов играл в Чацком Грибоедова, мне Мейерхольд сказал, что в Чацком надо играть Кюхлю, и я сыграл Кюхлю. У вас, по-моему, еще не все получается, но я понял, что вы ​​ хотите: вы Пушкина играете в Чацком. Интересно, что еще тут откроется, но ведь ясно же - откроется. Черт возьми, до чего же это интересно!»

16  ​​ ​​ ​​​​ Италия: ​​ «Красные бригады» похищают ​​ Альдо Моро.

Россия. Семидесятники ​​ - в стороне от общества. ​​ В отличие от ​​ шестидесятников. ​​ Семидесятники ​​ и шестидесятники. Я – современник многих талантливых людей, но я их не знаю.

17 ​​ Алексей Апухтин:

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,

Ударом веера толкнула ты небрежно,

И трещина, едва заметная, на ней

Осталась… Но с тех пор прошло не много дней,

Небрежность детская твоя давно забыта,

А вазе уж грозит нежданная беда!

Увял ее цветок; ушла ее вода…

Не тронь ее: она разбита.

Так сердца моего коснулась ты рукой -

Рукою нежной и любимой, -

И с той поры на нем, как от обиды злой,

Остался след неизгладимый.

Оно как прежде бьется и живет,

От всех его страданье скрыто,

Но рана глубока и каждый день растет…

Не тронь его: оно разбито.

А есть ли этим стихам место в жизни?

Ты не можешь жить без мечты, - но кому ее адресовать?

18 ​​ ДР Малларме.

Stéphane Mallarmé

Apparition

La lune s’attristait. Des séraphins en pleurs

Rêvant, l’archet aux doigts, dans le calme des fleurs

Vaporeuses, tiraient de mourantes violes

De blancs sanglots glissant sur l’azur des corolles.

C’était le jour béni de ton premier baiser.

Ma songerie aimant à me martyriser

S’énivrait savamment du parfum de tristesse

Que même sans regret et sans déboire laisse

La cueillaison d’un rêve au coeur qui l’a cueilli.

J’errais donc, l’oeil rivé sur le pavé vieilli

Quand avec du soleil aux cheveux, dans la rue

Et dans le soir, tu m’es en riant apparue

Et j’ai cru voir la fée au chapeau de clarté

Qui jadis sur mes beaux sommeils d’enfant gâté

Passait, laissant toujours de ses mains mal fermées

Neiger de blancs bouquets d’étoiles parfumées.

Stéphane Mallarmé, Vers et Prose, 1893

1978 – 1842 = 136!  ​​​​ Ему было бы 136. ​​ Почему-то этот стих пытаюсь выучить наизусть. Может, и стоит ставить любимые стихи поэтов на их дни рождения.

Уже было в дневнике!

18  ​​​​ Мои стихи: ​​ 

Весеннее меню влюблённого

Мокрая курица в дожде и в листьях,

кислая капуста с рыжиками и рябчиками,

свежий лёд с раками и ручейками,

мягко взбитые мухи с перчиком и помидорами,

фигушки в масле.

19  ​​ ​​​​ Второй тур выборов в Национальное собрание Франции. Правящей коалиции удалось сохранить большинство в парламенте

20  ​​​​ Мой союз с Валей не складывается сексуально: нам просто негде заниматься любовью.

То же самое было и с Галей!

Казалось бы, чего проще: снимайте квартиру и живите!

Но наши отношения не стали официальным браком – и никто не позволит нам жить вместе без штампа в паспорте.

22  ​​ ​​​​ Солдаты ​​ ООН ​​ в рамках программы ​​ по поддержанию мира в Ливане ​​ занимают позиции на юге страны.

23  ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Франс Анатоль. «Преступление Сильвестра Бонара». «Остров пингвинов». «Боги жаждут»

26  ​​​​ Аристотель:

Практичность ​​ есть верное и разумное приобретенное душевное свойство, касающееся людского блага и зла. Цель творчества находится вне его.

30  ​​ ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Хемингуэй Эрнест. Рассказы. «Прощай, оружие!» «Пятая колонна». «Старик и море».

Не очень.

А где про Париж?

Апрель

1  ​​ ​​​​ Вступили в силу Ямайские соглашения 1976 года, закрепляющие систему «плавающих курсов» валют стран - членов МВФ и заменяющие оценку золотых резервов в долларах на оценку в единицах СДР (специальные права заимствования).

5  ​​​​ Лосев:

Сколь мораль и весь практический разум ни высоки для Аристотеля, для него еще выше созерцание (theoria) и основанное на этом блаженство (eydaimonia).

9  ​​ ​​ ​​​​ «В ​​ Сомали группа офицеров предприняла неудачную попытку смещения президента Сиада Барре».

Много говорится об этом.

10  ​​ ​​​​ Осенью у нас с Валей будет ребенок.

Невероятно.

Собственно, нам негде встречаться.

11 ​​ Бекетова:

Юмор Блока проявлялся, кроме шуточных стихов и пародий, в шаржах и карикатурах. Шаржи бывали связаны или с литературой, или с театром. Мне запомнился один случай из того времени, когда Блок был ещё гимназистом или студентом-первокурсником, в ту пору, когда он увлекался декламацией и мечтал о сцене.

Однажды он зашёл вместе с матерью в гости к деду и бабушке, которые жили вместе со мной. Побывав на их половине, он пришёл ко мне, а у меня в гостях была моя старая приятельница , знавшая Блока с самого детства . Тут ему вздумалось поиграть в декламацию. Он прочёл целиком наизусть некрасовскую «Больницу».

Читая Блок впадал то в слезливость, то в мелодраматизм. Его интонация, позы и жесты были до того уморительны , что мы все помирали со смеху , а моя гостья, особа отнюдь не театральная, совсем устала от смеха и только слабым голосом повторяла : «Ах, Саша, какой ты комик». Всё это проделывалось не ради эффекта декламации, а просто от игривого настроения и бродившей в нём актёрской жилки.

Бекетова М. А. (1862-1938) - тётка А. Блока, родная сестра его матери, писательница и переводчица , первый биограф поэта , мемуарист .

12  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Верховным Советом РСФСР вводится в действие новая Конституция РСФСР.

13 ​​ Аристотель:

Эта «добродетель искусства», скорее, есть просто его имманентно-внутреннее совершенство.

14 ​​ В Тбилиси прошла массовая демонстрация с требованием признания грузинского языка официальным.

15  ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Чапек Карел. «Война с саламандрами». «Мать». Рассказы. Юморески.

17  ​​​​ Мой отец ​​ Ганичев Яков Степанович родился в этот день в ​​ 1917 ​​ году. ​​ Я вот отметил, а в детстве не отмечали.

20  ​​ ​​​​ Южнокорейский Боинг-707, вторгшийся в воздушное пространство СССР, повреждён советским перехватчиком и совершил вынужденную посадку в районе г. Кемь.

В Гане власти проводят аресты в связи с раскрытием заговора.

21  ​​ ​​​​ Удовольствие ​​ от искусства у Аристотеля? «Высокое, самодовлеющее и завершенное в себе».

27  ​​​​ Военный переворот («Апрельская революция») в Афганистане. К власти приходит Нур Мухаммед Тараки и Народно-демократическая партия Афганистана

29  ​​ ​​​​ Аристотель:

Искусство обязательно должно содержать в себе ту или иную степень созерцательного блаженства, ту или иную степень божественной «феорийности».

30  ​​​​ Всемирная библиотека  ​​​​ Горького.

Шоу, Джордж Бернард. Пьесы.

1969 г. 704 стр. ​​ Тираж: 300.000 экз.

«Профессия миссис Уоррен», «Кандида», «Цезарь и Клеопатра», «Дом, где разбиваются сердца», «Ученик Дьявола», «Пигмалион», «Тележка с яблоками», ​​ «Святая Иоанна», «Шэкс против Шэва».

Вот я и осуществил мою мечту: прочел всю Всемирку.

Май

3  ​​ ​​​​ А ​​ 19 мая 1905 года Блок пишет Белому:

Шахматово

Милый Боря, спасибо, получил Твое письмо в Шахматово. Приехали опять рано, в апреле, и уже опять копаюсь в земле. Впрочем, больше еще бродим кругом. Грозовая весна, были дни сплошь грозовые с ливнями, а вообще сухо и сильный ветер. На горизонте такая мгла, что говорят, будто Москва горит. И в то же время на закатах такой ветер, что ясно, откуда он, – от солнца, окруженного парами. Вообще ясно многое, в чем сомневаются соседние естественники. Но иногда грустно, и до того все забылось, что может вспомниться при неожиданных обстоятельствах, врасплох. Весной писал стихи, часть которых пишу Тебе. А я не простился с Мережковскими, и вообще кончилось с ними как-то глупо и досадно, из-за Зинаиды Николаевны. Что Ты думаешь о «жертве» у Минских? (не скандал ли это?). Я думаю, что это было нехорошо, а Евг((гений)) Иванов писал, что почувствовалась близость у всех, вышедших на набережную из квартиры Минского в белую ночь. Но Люба сказала, что близость чувствуется также после любительского спектакля. – Напиши, когда Ты можешь к нам приехать?

Напиши вообще. Крепко Тебя целую.

Твой Саша.

4  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Начало ​​ трёхдневного визита Брежнева в ФРГ.

Он уже совсем не похож на самого себя в юности: какое-то страшное изваяние, а не человек. Страшно, кажется, то, что он становится трупом на наших глазах.

Меня пугает именно то, что я не понимаю происходящего со мной.

Я иду на свидание с Валей Федосеевой – и мне страшно.

Я не понимаю, почему мне страшно, но мне страшно.

Может, ответ есть в литературе?

Ромен Роллан

Очарованная душа

- Нет! – мысленно восклицала Аннета в порыве возмущения. – Я скорее стану любовницей первого встречного, если он мне понравится, но только не твоей! Ведь я тебя люблю!..».

С Жюльеном такие отношения были бы для нее позорны и унизительны. Все или ничего!

И скрытым домогательствам Жюльена был дан мягкий, но решительный отпор, сильно задевший его. Строго осуждая друг друга, они все же не могли разлюбить, не могли примириться с тем, что счастья не будет. Втайне стремясь и взывая друг к другу, даже предлагая себя, они не в силах были произнести то слово, что соединило бы их.

Жюльену мешало духовное бессилие, которым, за редкими исключениями, отличаются мужчины (и это смеет утверждать мужчина!), то малодушие, в котором они никогда не признаются;  ​​​​ Аннете мешала непреодолимая женская гордость, в которой женщины тоже не хотят сознаваться.

6  ​​​​ Аристотель:

Существует нечто, что всегда движет вещи, которые движутся, и первый двигатель сам недвижим. ​​ Таким образом, универсальным произведением искусства является космос, который содержит в себе ​​ существенные признаки художественного произведения, но содержит их в виде материального бытия, взятого в целом.

13  ​​ ​​​​ «Наёмники во главе с Робером Денаром свергают режим президента Али Суалиха на Коморских островах».

Как в древней Греции, можно нанять армию и свергнуть кого хочешь.

14  ​​ ​​​​ Мой страх отношений с Валей – страх ответственности пред новой жизнью: жизнью моего второго ребенка.

Уже заведомо ​​ ясно, что к такой ​​ ответственности ​​ я не готов.

14  ​​ ​​​​ Аристотель:

Блаженство есть своего рода созерцание.

15  ​​​​ Опять меня обуревают невероятные надежды на понимание.

Что это?

Я не понимаю.

Я доверяюсь своим надеждам только потому, что не умею иначе.

В какой-то момент я выхожу из своей созерцательности, принимаю решение, но потом у меня никогда нет ощущения, что мое решение правильно.

Так было и с Галей, и с желанием стать военным.

Почему я живу именно так, как живу?

Я не понимаю.

Никто не дает ответа – и это страшно.

16  ​​ ​​ ​​​​ Революционный совет Афганистана утвердил новые герб и флаг страны, а также лишил гражданства бывшего короля Захир-Шаха и ещё 22 представителей династии Надиров.

18  ​​ ​​​​ Один из лидеров Апрельской революции в Афганистане министр иностранных дел Хафизулла Амин впервые посещает СССР. В Москве он беседует с министром иностранных дел СССР А. А. Громыко

19  ​​ ​​​​ В ​​ Заире повстанцы Фронта национального освобождения Конго захватывают крупный железнодорожный узел Колвези и город Лумумбаши в провинции Шаба. Против них брошены воздушно-десантные части Франции и Бельгии.

20 ​​ Аристотель:

Космос есть максимально совершенное произведение

искусства.

21  ​​​​ Из дневника Блока

21 МАЯ 1917 ГОДА

Отдыхая от службы перед обедом, я стал разбирать (чуть не в ​​ первый раз) ящик, где похоронена Л. А. Дельмас. Боже мой, какое безумие, ​​ что все проходит, ничто не вечно. Сколько у меня было счастья ("счастья", да) с этой женщиной. Слов от нее почти не останется. Останется эта груда лепестков, всяких сухих цветов, роз, верб, ячменных колосьев, резеды,

каких-то больших лепестков и листьев. Все это шелестит под руками. Я сжег некоторые записки, которые не любил, когда получал; но сколько осталось. И какие пленительные есть слова и фразы среди груды вздора. Шпильки, ленты, цветы, слова. И все на свете проходит. Как она плакала на днях ночью, и как на одну минуту я опять потянулся к ней, потянулся жестоко, увидев искру прежней юности на лице, молодеющем от белой ночи и страсти. И это мое жестокое (потому что минутное) старое волнение вызвало только ее слезы… Бедная, она была со мной счастлива. Разноцветные ленты, красные, розовые, голубые, желтые, розы, колосья ячменя, медные, режущие, чуткие волосы, ленты, колосья, шпильки, вербы, розы.

26  ​​ ​​​​ ДЕНЬ  ​​​​ КРЕЩЕНИЯ  ​​​​ ДАНТЕ

Анна Ахматова

СЛОВО О ДАНТЕ

Sopra candido vel cinta d'uliva

Donna m'apparve, sotto verde manto

Vestita di color di fiamma viva.

В венке олив, под белым покрывалом,

Предстала женщина, облачена

В зеленый плащ и в платье огне-алом.

(Данте. Чистилище. XXX. 31-33. Перевод М. Лозинского).

Гвельфы и гибеллины давно стали достоянием истории, белые и черные - тоже, а явление Беатриче в XXX песни «Чистилища» - это явление навеки, и до сих пор перед всем миром она стоит под белым покрывалом, подпоясанная оливковой ветвью, в платье цвета живого огня и в зеленом плаще.

Я счастлива, что в сегодняшний торжественный день могу засвидетельствовать, что вся моя сознательная жизнь прошла в сиянии этого великого имени, что оно было начертано вместе с именем другого гения человечества - Шекспира на знамени, под которым начиналась моя дорога. И вопрос, который я осмелилась задать Музе, тоже содержит это великое имя - Данте.

...И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?» Отвечает: «Я».

Для моих друзей и современников величайшим недосягаемым учителем всегда был суровый Алигьери. И между двух флорентийских костров Гумилев видит, как

Изгнанник бедный Алигьери

Стопой неспешной сходит в ад.

А Осип Мандельштам положил годы жизни на изучение творчества Данте, написал о нем целый трактат «Разговор о Данте» и часто упоминает великого флорентийца в стихах:

С черствых лестниц, с площадей

С угловатыми дворцами

Круг Флоренции своей

Алигьери пел мощней

Утомленными губами

Подвиг перевода бессмертных терцин «Божественной Комедии» на русский язык победоносно завершил Михаил Леонидович Лозинский. Эта работа была в моей стране высоко оценена критикой и читателями.

Все мои мысли об искусстве я соединила в стихах, освещенных тем же великим именем:

Он и после смерти не вернулся

В старую Флоренцию свою.

Этот, уходя, не оглянулся,

Этому я эту песнь пою.

Факел, ночь, последнее объятье,

За порогом дикий вопль судьбы.

Он из ада ей послал проклятье

И в раю не мог ее забыть, -

Но босой, в рубахе покаянной,

Со свечой зажженной не прошел

По своей Флоренции желанной,

Вероломной, нежной, долгожданной...

1965

В ​​ Кампучии против режима Пол Пота восстают две дивизии. Восстание подавлено через несколько дней.

В стране официально введены законы военного времени.

27 ​​ Лосев:

У Аристотеля, как и у Платона, термины, связанные с понятием искусства, те же, что и связанные с наукой и ремеслом.

Потом выясняются многие нюансы.

28  ​​ ​​ ​​​​ День памяти о маме.

М А М Е

Настанет день – и встретятся глаза,

И первое, что ты увидишь – слёзы.

…..

Куда же дальше? Ринуться в «морозы»?

Но перед мамой стыдно и – нельзя.

Настанет день – и встретятся глаза.

Их не любить, не обожать нельзя.

Всё смотрят на меня огромной далью,

Полны разлуки, грусти и печали.

Вот только что и скажешь тихо:

Мама, мама! Да что с тобой?

Молчит, не говорит.

И только сердце тоненько стучит.

​​ 

28  ​​ ​​​​ «В ​​ Кампучию с двухдневным визитом прибывает президент Социалистической Республики Румынии Николае Чаушеску».

Это то, что я слышу: много событий в далеких, мало значащих для мира странах. Холодный занавес холодной войны.

29 ​​ «Некрополь» Ходасевича.

ГУМИЛЕВ и БЛОК

Блок умер 7-го, Гумилев - 27-го августа 1921 года. Но для меня они оба умерли 3 августа. Почему - я расскажу ниже.

Пожалуй, трудно себе представить двух людей, более различных между собою, чем были они. Кажется, только возрастом были они не столь далеки друг от друга: Блок был всего лет на шесть старше.

Принадлежа к одной литературной эпохе, они были людьми разных поэтических поколений. Блок, порой бунтовавший против символизма, был одним из чистейших символистов. Гумилев, до конца жизни не вышедший из-под влияния Брюсова, воображал себя глубоким, последовательным врагом символизма. Блок был мистик, поклонник Прекрасной Дамы, - и писал кощунственные стихи не только о ней. Гумилев не забывал креститься на все церкви, но я редко видал людей, до такой степени неподозревающих о том, что такое религия. Для Блока его поэзия была первейшим, реальным духовным подвигом, неотделимым от жизни. Для Гумилева она была формой литературной деятельности. Блок был поэтом всегда, в каждую минуту своей жизни. Гумилев - лишь тогда, когда он писал стихи. Все это (и многое другое) завершалось тем, что они терпеть не могли друг друга - и этого не скрывали. Однако, в памяти моей они часто являются вместе. Последний год их жизни, в сущности, единственный год моего с ними знакомства, кончился почти одновременной смертью обоих. И в самой кончине их, и в том потрясении, которое она вызвала в Петербурге, было что-то связующее.

Мы с Гумилевым в один год родились, в один год начали печататься, но не встречались долго: я мало бывал в Петербурге, а он в Москве, кажется, и совсем не бывал. Мы познакомились осенью 1918 г., в Петербурге, на заседании коллегии «Всемирной Литературы». Важность, с которою Гумилев «заседал», тотчас мне напомнила Брюсова.

Он меня пригласил к себе и встретил так, словно это было свидание двух монархов. В его торжественной учтивости было нечто столь неестественное, что сперва я подумал - не шутит ли он? Пришлось, однако, и мне взять примерно такой же тон: всякий другой был бы фамильярностью. В опустелом, голодном, пропахшем воблою Петербурге, оба голодные, исхудалые, в истрепанных пиджаках и дырявых штиблетах, среди нетопленого и неубранного кабинета, сидели мы и беседовали с непомерною важностью. Памятуя, что я москвич, Гумилев счел нужным предложить мне чаю, но сделал это таким неуверенным голосом (сахару, вероятно, не было), что я отказался и тем, кажется, вывел его из затруднения. Меж тем обстановка его кабинета все более привлекала мое внимание. Письменный стол, трехстворчатый книжный шкаф, высокие зеркала в простенках, кресла и прочее - все мне было знакомо до чрезвычайности. Наконец, я спросил осторожно, давно ли он живет в этой квартире.

- В сущности, это не моя квартира, - отвечал Гумилев, - это квартира М. - Тут я все понял: мы с Гумилевым сидели в бывшем моем кабинете! Лет за десять до того эта мебель отчасти принадлежала мне. Она имела свою историю. Адмирал Федор Федорович Матюшкин, лицейский товарищ Пушкина, снял ее с какого-то корабля и ею обставил дом у себя в имении, возле Бологое, на берегу озера. ​​ Имение называлось «Заимка». По местным преданиям Пушкин, конечно, не раз бывал в «Заимке»; показывали даже кресло, обитое зеленым сафьяном, - любимое кресло Пушкина. Как водится, это была лишь легенда: Пушкин в тех местах не бывал вовсе, да и Матюшкин купил это имение только лет через тридцать после смерти Пушкина. После кончины Матюшкина «Заимка» переходила из рук в руки, стала называться «Лидиным», но обстановка старого дома сохранилась. Даже особые приспособления в буфете для подвешивания посуды на случай качки не были заменены обыкновенными полками. В 1905 г. я сделался случайным полуобладателем этой мебели и вывез ее в Москву. Затем ей суждено было перекочевать в Петербург, а когда революция окончательно сдвинула с мест всех и все, я застал среди нее Гумилева. Ее настоящая собственница была в Крыму.

Посидев, сколько следовало для столь натянутого визита, я встал. Когда Гумилев меня провожал в передней, из боковой двери выскочил тощенький, бледный мальчик, такой же длиннолицый, как Гумилев, в запачканной косоворотке и в валенках. На голове у него была уланская каска, он размахивал игрушечной сабелькой и что-то кричал. Гумилев тотчас отослал его - тоном короля, отсылающего дофина к его гувернерам. Чувствовалось, однако, что в сырой и промозглой квартире нет никого, кроме Гумилева и его сына.

Два года спустя переехал я в Петербург. Мы стали видеться чаще. В Гумилеве было много хорошего. Он обладал отличным литературным вкусом, несколько поверхностным, но в известном смысле непогрешимым. К стихам подходил формально, но в этой области был и зорок, и тонок. В механику стиха он проникал, как мало кто. Думаю, что он это делал глубже и зорче, нежели даже Брюсов. Поэзию он обожал, в суждениях старался быть беспристрастным.

За всем тем его разговор, как и его стихи, редко был для меня «питателен». Он был удивительно молод душой, а может быть и умом. Он всегда мне казался ребенком. Было что-то ребяческое в его под машинку стриженой голове, в его выправке, скорее гимназической, чем военной. То же ребячество прорывалось в его увлечении Африкой, войной, наконец - в напускной важности, которая так меня удивила при первой встрече и которая вдруг сползала, куда-то улетучивалась, пока он не спохватывался и не натягивал ее на себя сызнова. Изображать взрослого ему нравилось, как всем детям. Он любил играть в «мэтра», в литературное начальство своих «гумилят», то есть маленьких поэтов и поэтесс, его окружавших. Поэтическая детвора его очень любила. Иногда, после лекций о поэтике, он играл с нею в жмурки - в самом буквальном, а не в переносном смысле слова. Я раза два это видел. Гумилев был тогда похож на славного пятиклассника, который разыгрался с приготовишками. Было забавно видеть, как через полчаса после этого он, играя в большого, степенно беседовал с А. Ф. Кони - и Кони весьма уступал ему в важности обращения.

На святках 1920 года в Институте Истории Искусств устроили бал. Помню: в огромных промерзших залах зубовского особняка на Исаакиевской площади - скудное освещение и морозный пар. В каминах чадят и тлеют сырые дрова. Весь литературный и художнический Петербург - налицо. Гремит музыка. Люди движутся в полумраке, теснятся к каминам. Боже мой, как одета эта толпа! Валенки, свитеры, потертые шубы, с которыми невозможно расстаться и в танцевальном зале. И вот, с подобающим опозданием, является Гумилев под руку с дамой, дрожащей от холода в черном платье с глубоким вырезом. Прямой и надменный, во фраке, Гумилев проходит по залам. Он дрогнет от холода, но величественно и любезно раскланивается направо и налево. Беседует со знакомыми в светском тоне. Он играет в бал. Весь вид его говорит: «Ничего не произошло. Революция? Не слыхал».

В ту зиму Блок избегал людей. Конечно, он не был и на балу. Он запомнился мне на другом вечере. «Дом Литераторов», одно из последних прибежищ наших, задумал устраивать ежегодные всероссийские чествования памяти Пушкина в день его смерти. (Впоследствии они были перенесены на день рождения Пушкина; из них же возникли и зарубежные «Дни русской культуры»). Первый вечер состоялся 11 февраля 1921 года. Предстояли речи А. Ф. Кони, Н. А. Котляревского, Блока и моя. Кузмин должен был читать стихи. Я был болен, не успел подготовить речь к сроку и отказался выступить, но пошел на вечер. На эстраде сидели представители «Дома Литераторов» - Н. М. Волковыский, Б. И. Харитон, В. Я. Ирецкий. За столом президиума, в центре - Котляревский (председатель), по правую руку от него - Ахматова, Щеголев и я, по левую - Кони, Кузмин и на конце стола Блок, который все время сидел, низко опустив голову.

Речам предшествовали краткие заявления разных организаций о том, в какой форме предполагают они в будущем отмечать пушкинские дни. В числе делегатов явился и официальный представитель правительства, некий Кристи, по должности - заведующий так называемым академическим центром. Писателям и ученым постоянно приходилось иметь с ним дело. Он был человек пожилой, мягкий, благожелательный. Под не сочувственными взглядами битком набитого зала он приметно конфузился. Когда ему предоставили слово, он встал, покраснел и, будучи неречист от природы, тотчас же сбился: не рассчитал отрицательных частиц и произнес буквально следующее:

- Русское общество не должно предполагать, будто во всем, что касается увековечения памяти Пушкина, оно не встретит препятствий со стороны рабоче-крестьянской власти.

По залу пробежал смех. Кто-то громко сказал: «И не предполагаем». Блок поднял лицо и взглянул на Кристи с кривой усмешкой.

Свое вдохновенное слово о Пушкине он читал последним. На нем был черный пиджак поверх белого свитера с высоким воротником. Весь жилистый и сухой, обветренным красноватым лицом он похож был на рыбака. Говорил глуховатым голосом, отрубая слова, засунув руки в карманы. Иногда поворачивал голову в сторону Кристи и отчеканивал: «Чиновники суть наша чернь, чернь вчерашнего и сегодняшнего дня... Пускай же остерегутся от худшей клички те чиновники, которые собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение...». Бедный Кристи приметно страдал, ерзая на своем стуле. Мне передавали, что перед уходом, надевая пальто в передней, он сказал громко:

- Не ожидал я от Блока такой бестактности.

Однако, в той обстановке и в устах Блока речь прозвучала не бестактностью, а глубоким трагизмом, отчасти, может быть, покаянием. Автор «Двенадцати» завещал русскому обществу и русской литературе хранить последнее пушкинское наследие - свободу, хотя бы «тайную». И пока он говорил, чувствовалось, как постепенно рушится стена между ним и залом. В овациях, которыми его провожали, была та просветленная радость, которая всегда сопутствует примирению с любимым человеком.

Во время блоковской речи появился Гумилев. Под руку с тою же дамою, что была с ним на балу, он торжественно шел через весь зал по проходу. Однако, на этот раз в его опоздании на пушкинский вечер, и в его фраке, (быть может, рядом со свитером Блока), и в вырезном платье его спутницы было что-то неприятное. На эстраде было для него приготовлено место.

Он уже занес ногу на скрипучую ступеньку, но Котляревский резко махнул на него рукой, он сел где-то в публике и через несколько минут вышел.

Вечер был повторен три раза. Я, наконец, написал свою речь («Колеблемый треножник») и читал ее. «За кулисами», в ожидании своей очереди, мы с Блоком беседовали. В сущности, только в те вечера мы с ними говорили более или менее наедине. В последний раз (это было в здании Университета), так вышло, что в какой-то пустынной комнате, за холодным клеенчатым столом, просидели мы часа полтора. Начали с Пушкина, перешли к раннему символизму. О той эпохе, о тогдашних мистических увлечениях, об Андрее Белом и С. М. Соловьеве Блок говорил с любовной усмешкой. Так вспоминают детство. Блок признавался, что многих тогдашних стихов своих он больше не понимает: «3абыл, что тогда значили многие слова. А ведь казались сакраментальными. А теперь читаю эти стихи, как чужие, и не всегда понимаю, что, собственно, хотел сказать автор».

В тот вечер, 26 февраля, он был печальнее, чем когда-либо. Говорил много о себе, как - будто с самим собою, смотря вглубь себя, очень сдержанно, порою - полунамеками, смутно, спутано, но за его словами ощущалась суровая, терпковая правдивость. Казалось, он видит мир и себя самого в трагической обнаженности и простоте. Правдивость и простота навсегда и остались во мне связаны с воспоминанием о Блоке.

Гумилев слишком хорошо разбирался в поэтическом мастерстве, чтобы не ценить Блока вовсе. Но это не мешало ему не любить Блока лично. Не знаю, каковы были их отношения прежде того, но, приехав в Петербург, я застал обоюдную вражду. Не думаю, чтобы ее причины были мелочные, хотя Гумилев, очень считавшийся с тем, кто какое место занимает в поэтической иерархии, мог завидовать Блоку. Вероятно, что дело тут было в более серьезных расхождениях. Враждебны были миросозерцания, резко противоположны литературные задачи. Главное в поэзии Блока, ее «сокрытый двигатель» и ее душевно-духовный смысл, должны были быть Гумилеву чужды. Для Гумилева в Блоке с особою ясностью должны были проступать враждебный и не совсем понятные ему стороны символизма. Не даром манифесты акмеистов были направлены прежде всего против Блока и Белого. Блока же в Гумилеве должна была задевать «пустоватость», «ненужность», «внешность». Впрочем, с поэзией Гумилева, если бы дело все только в ней заключалось, Блок, вероятно, примирился бы, мог бы, во всяком случае, отнестись к ней с большей терпимостью. Но были тут два осложняющих обстоятельства. На ученика - Гумилева - обрушивалась накоплявшаяся годами вражда к учителю - Брюсову, вражда тем боле острая, что она возникла на развалинах бывшей любви. Акмеизм и все то, что позднее называли «гумилевщиной» казались Блоку разложением «брюсовщины». Во-вторых - Гумилев был не одинок. С каждым годом увеличивалось его влияние на литературную молодежь, и это влияние Блок считал духовно и поэтически пагубным.

В начале 1921 года вражда пробилась наружу. Чтобы попутно коснуться еще некоторых происшествий, я начну несколько издалека. Еще года за четыре до войны, в Петербурге возникло поэтическое сообщество, получившее название «Цех Поэтов». В нем участвовали Блок, Сергей Городецкий, Георгий Чулков, Юрий Верховский, Николай Клюев, Гумилев и даже Алексей Толстой, в ту пору еще писавший стихи. Из молодежи - О. Мандельштам, Георгий Нарбут и Анна Ахматова, тогдашняя жена Гумилева. Первоначально объединение было в литературном смысле беспартийно. Потом завладели им акмеисты, а несочувствующие акмеизму, в том числе Блок, постепенно отпали. В эпоху войны и военного коммунизма акмеизм кончился, «Цех» заглох. В начале 1921 г. Гумилев вздумал его воскресить и пригласил меня в нем участвовать. Я спросил, будет ли это первый «Цех», т. е. беспартийный, или второй, акмеистский. Гумилев ответил, что первый, и я согласился. Как раз в тот вечер должно было состояться собрание, уже второе по счету. Я жил тогда в «Доме Искусств», много хворал и почти никого не видел. Перед собранием я зашел к соседу своему, Мандельштаму, и спросил его, почему до сих пор он мне ничего не сказал о возобновлении «Цеха». Мандельштам засмеялся:

- Да потому, что и нет никакого «Цеха». Блок, Сологуб и Ахматова отказались. Гумилеву только бы председательствовать. Он же любит играть в солдатики. А вы попались. Там нет никого, кроме гумилят.

- Позвольте, а сами-то вы что же делаете в таком «Цехе»? - спросил я с досадой.

Мандельштам сделал очень серьезное лицо:

- Я там пью чай с конфетами.

В собрании, кроме Гумилева и Мандельштама, я застал еще пять человек. Читали стихи, разбирали их. «Цех» показался мне бесполезным, но и безвредным. Но на третьем собрании меня ждал неприятный сюрприз. Происходило вступление нового члена - молодого стихотворца Нельдихена. Неофит читал свои стихи. В сущности, это были стихотворения в прозе. По-своему они были даже восхитительны: той игривою глупостью, которая в них разливалась от первой строки до последней. Тот «я», от имени которого изъяснялся Нельдихен, являл собою образчик отборного и законченного дурака, при том - дурака счастливого, торжествующего и беспредельно самодовольного. Нельдихен читал:

​​ 

Женщины, двухсполовинойаршинные куклы,

Хохочущие, бугристотелые,

Мягкогубые, прозрачноглазые, каштановолосые.

Носящие всевозможные распашонки и матовые

висюльки - серьги,

Любящие мои альтоголосые проповеди и плохие

хозяйки -

О, как волнуют меня такие женщины!

По улицам всюду ходят пары,

У всех есть жены и любовницы,

А у меня нет подходящих;

Я совсем не какой-нибудь урод,

Когда я полнею, я даже бываю лицом похож

на Байрона...

Дальше рассказывалось, что нашлась все-таки какая-то Женька или Сонька, которой он подарил карманный фонарик, но она стала ему изменять с бухгалтером, и он, чтобы отплатить, украл у нее фонарик, когда ее не было дома.

Все это декламировалось нараспев и совсем серьезно. Слушатели улыбались. Они не покатывались со смеху только потому, что знали историю фонарика чуть ли не наизусть: излияния Нельдихена уже были в славе. Авторское чтение в «Цехе» было всего лишь формальностью, до которых Гумилев был охотник. Когда Нельдихен кончил, Гумилев, в качестве «синдика», произнес приветственное слово. Прежде всего, он отметил, что глупость доныне была в загоне, поэты ею несправедливо гнушались. Однако, пора ей иметь свой голос в литературе. Глупость - такое же естественное свойство, как ум. Можно ее развивать, культивировать. Припомнив двустишие Бальмонта:

Но мерзок сердцу облик идиота,

И глупости я не могу понять,

Гумилев назвал его жестоким и в лице Нельдихена приветствовал вступление очевидной глупости в «Цех Поэтов».

После собрания я спросил Гумилева, стоить ли издеваться над Нельдихеном и зачем нужен Нельдихен в «Цехе». К моему удивлению, Гумилев заявил, что издевательства никакого нет.

- Не мое дело, - сказал он, - разбирать, кто из поэтов что думает. Я только сужу, как они излагают свои мысли или свои глупости. Сам я не хотел бы быть дураком, но я не в праве требовать ума от Нельдихена. Свою глупость он выражает с таким умением, какое не дается и многим умным. А ведь поэзия и есть умение. Значит, Нельдихен - поэт, и мой долг - принять его в «Цех».

Несколько времени спустя должен был состояться публичный вечер «Цеха» с участием Нельдихена. Я послал Гумилеву письмо о своем выходе из «Цеха». Однако, я сделал это не только из-за Нельдихена. У меня была и другая причина, гораздо более веская.

Еще до моего переезда в Петербург, там образовалось отделение Всероссийского Союза Поэтов, правление которого находилось в Москве и возглавлялось чуть ли не самим Луначарским. Не помню, из кого состояло правление, председателем же его был Блок. Однажды ночью пришел ко мне Мандельштам и сообщил, что « блоковское « правление Союза час тому назад свергнуто и заменено другим, в состав которого вошли исключительно члены «Цеха» - в том числе я. Председателем избран Гумилев. Переворот совершился как-то странно - повестки были разосланы чуть ли не за час до собрания, и далеко не все их получили. Все это мне не понравилось, и я сказал, что напрасно меня выбрали, меня не спросив. Мандельштам стал меня уговаривать «не подымать истории», чтобы не обижать Гумилева. Из его слов я понял, что «перевыборы» были подстроены некоторыми членами «Цеха», которым надобно было завладеть печатью Союза, чтобы при помощи ее обделывать дела мошеннического и коммерческого свойства. Для этого они и прикрылись именем и положением Гумилева. Гумилева же, как ребенка, соблазнили титулом председателя. Кончилось тем, что я пообещал формально из правления не выходить, но фактически не участвовал ни в его заседаниях, ни вообще в делах Союза. Это-то и толкнуло меня на выход из «Цеха».

Блок своим председательством в Союзе, разумеется, не дорожил. Но ему не понравились явно подстроенные выборы, и он был недоволен тем, что отныне литературное влияние Гумилева будет подкреплено нажимом со стороны союзного правления. И Блок решился выйти из неподвижности.

Как раз в это время удалось получить разрешение на издание еженедельника под названием «Литературная Газета». В редакцию вошли А. Н. Тихонов, Е. И. Замятин и К. И. Чуковский. Для первого номера Блок дал статью, направленную против Гумилева и «Цеха». Называлась она «Без божества, без вдохновенья». «Литературная Газета» прекратила существование раньше, чем начала выходить: за рассказ Замятина и мою передовицу номер был конфискован еще в типографии по распоряжению Зиновьева. Статью Блока я прочел лишь много лет спустя, в собрании его сочинений. Признаться, она мне кажется очень вялой и туманной, как многие статьи Блока. Но в ту пору ходили слухи, что она очень резка. В одну из тогдашних встреч Блок и сам говорил мне то же. С досадой он говорил о том, что Гумилев делает поэтов «из ничего».

Это был мой последний разговор с Блоком. Но издали я его видел еще один раз. 1 марта был назначен вечер его стихов в Малом Театре. По советскому времени было уже почти восемь часов, по настоящему пять. Не спеша, шел я по Театральной улице, потому что люблю это время дня. Было светло и пустынно. В Чернышевом сквере я услыхал за собой торопливые легонькие шаги и тотчас же - торопливый, но слабый голос:

- Скорее, скорее, а то опоздаете!

Это была мать Блока. Маленькая, сухая, с горячим румянцем на морщинистых щечках, она чуть не бежала рядом со мной и, задыхаясь, без умолку лепетала: о том, что волнуется за Сашу, что мы вот-вот опоздаем, что боится, как бы Чуковский не наговорил пошлостей (Чуковский должен был сказать вступительное слово). Потом - что я непременно, непременно должен зайти за кулисы к Саше, что у Саши побаливает нога, но главное, главное - как бы нам только не опоздать! Наконец, мы пришли. Места наши оказались рядом, но она, повертевшись, поволновавшись, вскочила и убежала - должно быть, на сцену.

Во втором отделении, после антракта, вышел Блок. Спокойный и бледный, остановился посреди сцены и стал читать, по обыкновению пряча в карман то одну, то другую руку. Он прочитал лишь несколько стихотворений - с проникновенною простотой и глубокой серьезностью, о которой лучше всего сказать словом Пушкина: «с важностью».

Слова он произносил очень медленно, связывая их едва уловимым напевом, внятным, быть может, лишь тем, кто умет улавливать внутренний ход стиха. Читал отчетливо, ясно, выговаривая каждую букву, но при том шевелили лишь губами, не разжимая зубов. Когда ему хлопали, он не высказывал ни благодарности, ни притворного невнимания. С неподвижным лицом опускал глаза, смотрел в землю и терпеливо ждал тишины. Последним он прочитал «Перед судом» - одно из самых безнадежных своих стихотворений:

Что же ты потупилась в смущеньи?

Посмотри, как прежде, на меня.

Вот какой ты стала - в униженьи,

В резком, неподкупном свете дня!

Я и сам ведь не такой - не прежний,

Недоступный, гордый, чистый, злой.

Я смотрю добрей и безнадежней

На простой и скучный путь земной...

То и дело ему кричали: «Двенадцать!», «Двенадцать!», - но он, казалось, не слышал этого. Только глядел все угрюмее, сжимал зубы. И хотя он читал прекрасно (лучшего чтения я никогда не слышал) - все приметнее становилось, что читает он машинально, лишь повторяя привычные, давно затверженные интонации.

Публика требовала, чтобы он явился перед ней прежним Блоком, каким она его знала или воображала, - и он, как актер, с мучением играл перед нею того Блока, которого уже не было. Может быть, с такой ясностью я увидел все это в его лице не тогда, а лишь после, по воспоминанию, когда смерть закончила и объяснила последнюю главу его жизни. Но ясно и твердо помню, что страдание и отчужденность наполняли в тот вечер все его существо. Это было так очевидно, так разительно, что, когда задернулся занавес и утихли последние аплодисменты и крики, мне показалось неловко и грубо идти к нему за кулисы.

Через несколько дней, уже больной, он уехал в Москву. Вернувшись, слег и больше уже не встал.

В пушкинской своей речи, ровно за полгода до смерти, он говорил:

«Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармоний. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, - тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл».

Вероятно, тот, кто первый сказал, что Блок задохнулся, взял это именно отсюда. И он был прав. Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи, - и никто не называл и не умел назвать его болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он все - таки умер? Неизвестно. Он умер как-то «вообще», оттого что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Он умер от смерти.

Мой уход из «Цеха Поэтов» не повлиял на наши личные отношения с Гумилевым. Около этого времени он тоже поселился в «Доме Искусств», и мы стали видеться даже чаще. Он жил деятельно и бодро. Конец его начался приблизительно в то же время, когда и конец Блока.

На Пacxе вернулся из Москвы в Петербург один наш общий друг, человек большого таланта и большого легкомыслия. Жил он, как птица небесная, говорил - что Бог на душу положит. Провокаторы и шпионы к нему так и льнули: про писателей от него можно было узнать все, что нужно. Из Москвы привез он нового своего знакомца. Знакомец был молод, приятен в обхождении, щедр на небольшие подарки: папиросами, сластями и прочим. Называл он себя начинающим поэтом, со всеми спешил познакомиться. Привели его и ко мне, но я скоро его спровадил. Гумилеву он очень понравился.

Новый знакомец стал у него частым гостем. Помогал налаживать «Дом Поэтов» (филиал Союза), козырял связями в высших советских сферах. Не одному мне казался он подозрителен. Гумилева пытались предостеречь - из этого ничего не вышло. Словом, не могу утверждать, что этот человек был главным и единственным виновником гибели Гумилева, но после того, как Гумилев был арестован, он разом исчез, как в воду канул. Уже заграницей я узнал от Максима Горького, что показания этого человека фигурировали в гумилевском деле и что он был подослан.

В конце лета я стал собираться в деревню на отдых. В среду, 3-го августа, мне предстояло ухать. Вечером накануне отъезда пошел я проститься кое с кем из соседей по «Дому Искусств». Уже часов в десять постучался к Гумилеву. Он был дома, отдыхал после лекций.

Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было. И вот, как два с половиной года тому назад меня удивил слишком официальный прием со стороны Гумилева, так теперь я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему, как будто бы, и вообще несвойственную.

Мне нужно было еще зайти к баронессе В. И. Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, как я подымался уйти, Гумилев начинал упрашивать: «Посидите еще». Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилева часов до двух ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго - «по крайней мере до девяноста лет». Он все повторял:

- Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше.

До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня:

- Вот, мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю - и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете.

И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги, и как он будет выступать «молодцом».

Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда на утро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилева, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилева арестовали и увезли. Итак, я был последним, кто видел его на воле. В его преувеличенной радости моему приходу, должно быть, было предчувствие, что после меня он уже никого не увидит.

Я пошел к себе - и застал там поэтессу Надежду Павлович, общую нашу с Блоком приятельницу. Она только что прибежала от Блока красная от жары и запухшая от слез. Она сказала мне, что у Блока началась агония. Как водится, я стал утешать ее, обнадеживать. Тогда, в последнем отчаянии, она подбежала ко мне и, захлебываясь слезами, сказала:

- Ничего вы не знаете... никому не говорите... уже несколько дней... он сошел с ума!

Через несколько дней, когда я был уже в деревне, Андрей Белый известил меня о кончине Блока. 14 числа, в воскресенье, отслужили мы по нем панихиду в деревенской церкви. По вечерам, у костров, собиралась местная молодежь, пела песни. Мне захотелось тайком помянуть Блока. Я предложил спеть «Коробейников», которых он так любил. Странно - никто не знал «Коробейников».

В начале сентября мы узнали, что Гумилев убит. Письма из Петербурга шли мрачные, с полунамеками, с умолчаниями. Когда вернулся я в город, там еще не опомнились после этих смертей.

В начале 1922 г., когда театр, о котором перед арестом много хлопотал Гумилев, поставил его пьесу «Гондла», на генеральной репетиции, а потом и на первом представлении, публика стала вызывать:

- Автора!

Пьесу велели снять с репертуара.

Париж, 1931.

Нет, я посвящу свою жизнь Блоку.

30 ​​ День смерти Вольтера.

Candide (1759), chapitre XI – Histoire de la vieille:

Aussitôt on les dépouilla nus comme des singes, et ma mère aussi, nos filles d’honneur aussi, et moi aussi. C’est une chose admirable que la diligence avec laquelle ces messieurs déshabillent le monde; mais ce qui me surprit davantage, c’est qu’ils nous mirent à tous le doigt dans un endroit où nous autres femmes nous ne nous laissons mettre d’ordinaire que des canules. Cette cérémonie me paraissait bien étrange: voilà comme on juge de tout quand on n’est pas sorti de son pays. J’appris bientôt que c’était pour voir si nous n’avions pas caché là quelques diamants: c’est un usage établi de temps immémorial parmi les nations policées qui courent sur mer.

Брррр… ​​ такие гадости.

Июнь

1  ​​​​ В этот день 4 июня 1858 года Алексей Апухтин сочинил стихотворение:

Я покидал тебя… Уж бал давно затих,

Неверный утра луч играл в кудрях твоих,

Но чудной негою глаза еще сверкали;

Ты тихо слушала слова моей печали,

Ты улыбалася, измятые цветы

Роняла нехотя… И верные мечты

Нашептывали мне весь шум и говор бала:

Опять росла толпа, опять блистала зала,

И вальс гремел, и ты с улыбкой молодой

Вся в белом и в цветах неслась передо мной…

А я? Я трепетал, и таял поминутно,

И, тая, полон был какой-то грустью смутной!

5  ​​ ​​ ​​​​ Лосев:

В 17-й главе той же «Поэтики» Аристотель предписывает поэту «во время творчества ясно представлять себе общую сущность изображаемого».

6  ​​​​ Томас Манн:

Почти все великое утверждает себя как некое “вопреки” - вопреки горю и муке, вопреки бедности, заброшенности, телесным немощам, страсти и тысячам препятствий.

8 Заставила заплакать песня:

Степная птица вдаль зовёт,

А степь привольна и чиста…

Во мне мечта моя живёт,

Такая непонятная,

Такая непонятная,

Такая непонятная мечта.

Такая непонятная,

Такая непонятная,

Такая непонятная мечта.

Она горит в моей груди,

Её костёр всегда горяч,

И мне за ней всю жизнь идти…

Не плачь, моя хорошая,

Не плачь, моя хорошая,

Не плачь, моя хорошая, не плачь.

Не плачь, моя хорошая,

Не плачь, моя хорошая,

Не плачь, моя хорошая, не плачь.

Скажу я - здравствуй и прощай,

Пиши, любимый человек.

Ты встречу мне пообещай,

Хотя бы после дождичка,

Хотя бы после дождичка,

Хотя бы после дождичка в четверг.

Хотя бы после дождичка,

Хотя бы после дождичка,

Хотя бы после дождичка в четверг.

Недолго будет дождик лить,

Заря взойдёт ещё не раз.

А мы на свете будем жить,

И молодость не кончится,

И ​​ молодость не кончится,

И молодость не кончится у нас.

И молодость не кончится,

И молодость не кончится,

И молодость не кончится у нас.

Это диалог мужчины и женщины. Поет мужичонка – и так сладко, что противно. А что Люда Сенчина поет сладко – так естественно! ​​ Почему она не поет с Магомаевым? Тогда бы у мужчины появилось мужское, сама мужественность – и песня не была бы переслащена.

9  ​​​​ Министерство иностранных дел Китайской Народной Республики заявило о прекращении содействия в строительстве ряда объектов в Социалистической Республике Вьетнам.

13  ​​​​ Израиль завершил вывод своих войск из Ливана, передав южную часть страны под контроль правохристианских сил.

15  ​​​​ Аристотель:

Удовольствие, получаемое от этого соответствия между образом и прообразом и устанавливаемое мыслью, и есть удовольствие от художественного подражания.

16  ​​​​ Б. Пастернак:

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью - убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой

Я б отказался наотрез.

Начало было так далеко,

Так робок первый интерес.

Но старость - это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

1932

18  ​​ ​​​​ А что было ровно 20 лет назад?

Пастернак пишет в Дом-музей Фауста в Книттлингене:

«Фауст» Гёте - это чудодейственная драма о чудотворстве. О творческом, о деятельном начале исторического существования. О чуде творения, которое перерастает границы пространства, образует содержание столетий, разрушает его и возрождает вновь, которое погружает природу в поэзию, предсказывает и обеспечивает будущее, как его первопричина.

Драма утверждает, что трагизм и чудо личной причастности принадлежат к широчайшим проявлениям человеческой природы. То, что герой выступает здесь как волшебник и заклинатель духов, подчеркивает, что стержнем трагедии является сильная значительная личность, которая за ее плодотворную деятельность должна оцениваться как чудесное явление, не укладывающееся в привычные рамки. Драма утверждает святость и бессмертие гениальности и действенность ее порыва и подвига. Из всех чудес, которые Фауст со своим спутником совершает и показывает, как чернокнижник при дворе императора, самое высокое - это язык трагедии, чудо ее текста.

Что означает многовековая жизненность Шекспира, Гёте, греческих авторов и немногих других? Может быть, это лишь похвальная дань уважения к былым заслугам, которую мы великодушно платим, несмотря на их устарелость и непригодность? Или это тайна их длящегося воздействия, которое, обгоняя времена и поколения, настигает нас, несмотря на наше противодействие, и покоряет, преодолевая нашу лень?

Бурный, стремительный слог трагедии производит впечатление, будто все это сказано только что и до невероятности современно. Всем своим существом участвуешь в явлении живой поэзии на полном ее ходу.

Одухотворение обиходной речи, с одной стороны, с другой - ее материализация, создаваемая и достигаемая образами, аллитерацией, своей афористичностью, движением, звучанием, ритмом и рифмой, уже и без прямого сценического воплощения само по себе является редкостным зрелищем, подлинным спектаклем. В особенности это относится к рифмовке Фауста, которая, далеко обогнав потребности своего времени, почти доходит до Рильке и создает новые сюжетные, динамические, строящие речь эффекты, в прошлом веке неизвестные.

Переводчики уже давно должны были бы понять, что чем выше поэтическая зрелость переводимого оригинала, тем большую роль в его содержании приобретает способность побеждать, его покоряющая сила. Перевести содержание вещи верно и соответственно форме, но не повторив или не воспроизведя эту основу ее воздействия, - все равно что ничего не сделать.

Я перевел первую часть трагедии в течение осенних и зимних месяцев 1949 года. После трехгодичного перерыва, в течение которого я написал начало моего романа в прозе «Доктор Живаго», я снова взялся за перевод «Фауста» и закончил вторую часть в 1952 году. Всего эта работа заняла 15 месяцев: 6 месяцев - первая часть, 9 месяцев - вторая.

Б. Пастернак.

Переделкино под Москвой, 18 июня 1958

24  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Убит президент Северного Йемена аль Гашими.

Моя мама Анна Ильинична родилась в этот день в 1918 году. ​​ 

Пастернак перевел Рильке:

СОЗЕРЦАНИЕ

Деревья складками коры

мне говорят об ураганах,

и я их сообщений странных

не в силах слышать средь нежданных

невзгод, в скитаньях постоянных,

один без друга и сестры.

Сквозь рощу рвётся непогода,

сквозь изгороди и дома.

И вновь без возраста природа,

и дни, и вещи обихода,

и даль пространств как стих псалма.

Как мелки с жизнью наши споры.

Как крупно то, что против нас.

Когда б мы поддались напору

стихии, ищущей простора,

мы выросли бы во сто раз.

Всё, что мы побеждаем, малость.

Нас унижает наш успех.

Необычайность, небывалость

зовет борцов совсем не тех.

Так Ангел Ветхого Завета

нашел соперника под стать.

Как арфу, он сжимал атлета,

которого любая жила

струною Ангелу служила,

чтоб схваткой гимн на нём сыграть.

Кого тот Ангел победил,

тот правым, не гордясь собою,

выходит из такого боя

в сознанье и расцвете сил.

Не станет он искать побед.

Он ждёт, чтоб высшее начало

его всё чаще побеждало,

чтобы расти ему в ответ.

25  ​​ ​​​​ Попытка государственного переворота в Южном Йемене.

26 ​​ Галя не оставила камня на камне от наших отношений.

Заявила в милицию, что я подонок и извращенец.

Обычная формула в таких случаях.

Как это стало возможным?

Она поняла, что без такого скотства меня не выселит: юридически я имею право ночевать в нашей комнате.

27  ​​ ​​ ​​ ​​​​ В ​​ СССР на космическом корабле Союз-30 стартует второй международный экипаж: П. И. Климук и гражданин Польской Народной Республики Мирослав Гермашевский.

28  ​​​​ Лосев:

Подражание, о котором учит Аристотель, есть не только сущность искусства, но и ​​ такая его сущность, ​​ которая делает его вполне автономной сферой человеческого творчества.

Июль

1  ​​ ​​ ​​​​ Не странно ли, что визит в милицию доломал мои отношения с Галей?

Теперь мне тяжело ее видеть.

Так тяжело, что избегаю ее изо всех сил.

Наверно, как раз этого она и хотела.

2  ​​​​ ТКК.  ​​​​ Маленькие комедии большого дома.

Спектакль театра Сатиры.

Постановка Валентина Плучека.

Режиссеры Александр Ширвиндт и Андрей Миронов.

По лирическим и сатирическим новеллам Аркадия Арканова и Григория Горина.

В ролях: Андрей Миронов, Анатолий Папанов, Александр Ширвиндт, Михаил Державин, Татьяна Пельтцер, Спартак Мишулин.

Миронов и ​​ Папанов сразу оказываются в центре театрального повествования.

И тепло, тепло спектакля!

3  ​​ ​​ ​​ ​​​​ КНР  ​​​​ объявляет о прекращении всей экономической и технической помощи Социалистической Республике Вьетнам и об отзыве всех работавших там китайских специалистов.

4  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Продолжение дружбы с Мишей, братом одноклассницы Ларисы Михеевой. ​​ Его любимое выражение: ​​ «Есть бутылка, проходи». ​​ Конечно, речь о бутылке водки. ​​ Так мое посещение Луги стало приятным. Что ж, это мои настоящие родственники, а не по паспорту. Свинство его жены Лены постараюсь забыть.

5  ​​​​ «Ремонт» М. Рощина.

Еще один шедевр Театра Сатиры.

Начинается со слов Миронова:

П а ш а - и н т е л л и г е н т (еще молод, симпатичен, здоров, но несколько опущен, уныл, в плохом настроении, в старых полуботинках, с пивной кружкой. Он говорит как бы с невидимым собеседником - возможно, с вездесущим Красной кепкой). Нет, надо что-то менять. Все время делаешь не то, что хочешь. Все время. Ешь не то, что хочешь, пьешь не то, что хочешь, носишь не то, что хочешь, куришь. Живешь, извини, и то не с тем, с кем хочешь... Тридцать три года, возраст Христа! Здоров, не дурак вроде, из себя ничего, а все не то. Откуда уволили, откуда сам ушел, аспирантуру бросил... Как говорил Рабиндранат Тагор: «Я неспокоен, я жажду далеких вещей...». А может, и не Рабиндранат Тагор, неважно. Нет, все. Работать! Никакой лжи, ни капли! Сколько я врал, сколько врал! А главное - не врать самому себе. Настроиться и сесть. Только сесть. Там само пойдет... Ну что, еще по кружечке или завяжем? Да, не будем! К черту это пиво, эти воблы! Как говорил Чехов, интеллигентные люди, а кругом окурки, пустые бутылки, пол неделю не метен, не проветрено, никто ничего не делает, все только болтают, болтают про то, какие они хорошие и как бы много они могли сделать, если бы не то, не се, не пятое, десятое... Ну, он не так говорил, но примерно... Нет, надо купить избу, где-нибудь подальше, в глубинке, ружьецо, сети, собаку - и привет! Работать! Мне ведь только сесть, только сесть!..

Незабываемый монолог Папанова:

М а к а р ы ч (старые галифе, валенки, газета в кармане). Ты мне не ной! Нытья не люблю! Смирно! Мы в войну в партизаны ушли, не слыхал? То-то! Мы, бывало, эх-хе! По коням!.. Нда! Здоровья, мать, нету больше, ноги, вишь, отказывают, об-ри-ти-ру-щий эп-ди-мать-дрит - зараза, не выговоришь ни черта, - в общем, от курева и всего такого, где подморозил, где зашиб, - как говорится, с молодости прореха, под старость дыра, а мы в молодости-то как? Не жрамши сроду, в обносках, хлюп-хлюп, не то что теперь, и в рот и в зад им пихают, пятнадцать лет, а, глядишь, лоб такой, достань воробушка, женить можно, а хлеб на земле валяется, голубям, сукам, булки белые скармливают ((это особенно выразительно)), а давеча захожу в магазин, одна паразитка вот с такой башкой, волосни накрутила, а ляжки вот до сих голые, страм смотреть, а мне колбаски только к ужину сто грамм взять, продавщица знакомая, - Соня, говорю, завесь, а то стоять не могу, энти-матьдрит обтирующий в ногах, а эта Эва Браун, с волосами-то, ляжки чьи голые, морду скривила, глаза досюда, до уха, черным намазала, японка тоже из Рязани, кобылица гнедая, я, грит, спешу, мне ребенка из садика забирать, а вам, старикам, все одно делать нечего. Ну? Будут тут нервы со здоровьем?.. Да смирно, говорю, окаянная ты баба, такая-сякая, знаем мы ваших ребенков, сами были такими ребенками!.. (Вдруг смеется.) Дал я ей там!.. Я ить, бывало, ох и яр был тоже до ихнего брата! Что ты! Ух, бабий род, женский пол! Смертное дело!.. Слышь, дай закурить, ну их в парашу, с ногами с этими, врачи не велят, да все одно помирать, мало ль мы помирали! Спасибочки! С фильтером? И огоньку давай. Я те сейчас одну такую пирамиду расскажу про это дело - усохнешь! (Смеется, закуривает).

Мне эта драматургия нравится куда больше, чем беззубость Володина.

Рощин создает неслыханную плотность текста, что воссоздает, чудится, всю сложность жизни.

6  ​​​​ Мой брат Вова ​​ родился в этот день в ​​ 1947 ​​ году. ​​ Он не любит, когда я показываю, что знаю это. ​​ Вот ему 31 год, а наши отношения братьев не складываются. ​​ Так мы предаем память нашей мамы: она так надеялась на нашу дружбу.

«Объяснение в любви» ​​ Илья Авербах. ​​ Ленфильм 1977.

В ролях:  ​​ ​​​​ Юрий Богатырев, ​​ Бруно Фрейндлих,  ​​ ​​​​ Ангелина Степанова.

Но каков же Авербах!

Так трогательно, так красиво рассказать о жизни!

В центре - Юрий Богатырев.

Он более всего играет нерастраченную душу.

Нравится и ​​ Кирилл Лавров: он прямолинейно и тупо играет самого себя – и это убеждает.

Играть свой уровень – это хорошо.

Беспросветная, но и нужная прямолинейность.

7  ​​ ​​ ​​​​ Провозглашена независимость британской колонии Соломоновы острова.

8  ​​ ​​​​ Лосев:

Аристотель, по-видимому, считает подлинным и настоящим подражанием только музыку, ибо она подражает самим психическим процессам.

9 А. П. Чехов

Из ​​ «Записных книжек»

Семинарист в деревне зубрит латынь. Каждые 1/2 часа побежит в девичью и, зажмурив глаза, щупает их, щиплет, они, визжат, хохочут - потом опять за книгу. Это он называет «освежиться».

Гимназист: «Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности».

В театре. Господин просит даму снять шляпу, которая мешает ему. Ропот, досада, просьбы. Наконец признание: «Сударыня, я автор!» - Ответ: «А мне все равно». (Автор в театре тайно от всех.)

Я хочу написать для парижской выставки панно, дайте мне сюжет! (надоедливая дама).

Бедное, многострадальное искусство!

Мы переутомились от раболепства и лицемерия.

Молодежь не идет в литературу, потому что лучшая ее часть теперь работает на паровозах, на фабриках, в промышленных учреждениях; вся она ушла в индустрию, которая делает теперь громадные успехи.

Не так связывают любовь, дружба, уважение, как общая ненависть к чему-нибудь.

15  ​​​​ Запоем читаю Достоевского в Павловском парке иль на Финском заливе, - и однажды мы разговорились:

- Я вот тоже пишу, Фёдор Михалыч. Вы писали хорошо, и вы под это дело теории подводили, а я пишу, чтоб поговорить с тем огромным, что меня ​​ и создаёт, и убивает.

У меня ничего нет, кроме этой огромности чувств.

А нынче я полюбил, хоть и не уверен, что имею на это право. Я опять доверяюсь женщине! А почему бы и нет?

Поставлю вопрос по-вашему: тварь дрожащая или жениться право имею? Я б хотел любить женщин, но всё, что с ними связано, унижает меня.

Я уверен, они не хотят меня унизить; просто иначе они не умеют. Зина очень открытая и желает добра, она, возможно, само воплощение Добра, что спешит меня спасти.

- А что вас в ней волнует? Насколько я знаю, вы, молодой человек, одержимы самыми простыми чувствами.

- Вы хотите сказать, что я её хочу? А что тут плохого?! Ничего страшного, что у неё большая грудь: есть, к чему с благодарностью припасть. И что отдалась сразу, тоже не так плохо. Так попробовать ещё раз жениться иль уж бобылём век коротать?

- Авантюристам я не советую.

- Так я авантюрист, Фёдор Михайлович?

- Не без этого.

- Может, вы и правы, но мне грустно именно так понимать себя. Я не обижусь, что бы вы ни сказали. ​​ Нас связывает ужасное родство: вашего отца убили его крепостные, а мой, хоть и считается, что умер, ползает по полу, плачет от боли и колет себе морфий.

- Родство по ужасу? Я в него не верю. И зверь испытывает ужас пред более сильным существом или явлением.

- Хорошо, не буду навязываться. Этот живой умирающий отец путает все мои чувства, мне трудно думать ещё о чём-то, кроме его боли, но я всё-таки люблю эту девушку. Вы вот тоже искали секретаршу, а нашли жену.

Так вот женюсь ​​ еще раз с ​​ благословения классика.

16 ​​ Перечел вчерашний дневник.

Да, меня одолевают вот такие странные видения!

В душе я – то спортсмен, то режиссер, то сексуальный маньяк, то священник, то математик…

Можно перечислить еще сто таких превращений! Я ​​ вдруг увлекаюсь этой ролью, чуть ли не говорю с собой – и вот все кончается: я, совсем один, иду по тротуару, и мимо проносятся машины.

Да, говорю с Достоевским, а то и с Гоголем.

Как же трудно привыкнуть к себе!

18  ​​ ​​​​ Аристотель:

Мелодии воспроизводят аффекты человека…

Существует только одно настоящее подражание - это музыкальное; в нем совершается подражание непосредственным процессам психики и моральной сферы человека.

25  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Рождение первого ребёнка в результате искусственного оплодотворения.

28 ​​ Аристотель:

В поэзии, спецификой которой является внутренне произносимое слово, музыкальное подражание, очевидно, будет конструироваться при помощи этого потока внутренней речи.

31 ​​ Борис ПАСТЕРНАК

Июльская гроза

Так приближается удар

За сладким, из-за ширмы лени,

Во всеоружьи мутных чар

Довольства и оцепененья.

Стоит на мертвой точке час

Не оттого ль, что он намечен,

Что желчь моя не разлилась,

Что у меня на месте печень?

Не отсыхает ли язык

У лип, не липнут листья к нёбу ль

В часы, как в лагере грозы

Полнеба топчется поодаль?

И слышно: гам ученья там,

Глухой, лиловый, отдаленный.

И жарко белым облакам

Грудиться, строясь в батальоны.

Весь лагерь мрака на вид

Полнеба топчется поодаль?

В чаду стоят плетни. В чаду -

Телеги, кадки и сараи.

Как плат белы, забыли грызть

Подсолнухи, забыли сплюнуть,

Их всех поработила высь,

На них дохнувшая, как юность.

Гроза в воротах! на дворе!

Преображаясь и дурея,

Во тьме, в раскатах, в серебре,

Она бежит по галерее.

По лестнице. И на крыльцо.

Ступень, ступень, ступень. - Повязку!

У всех пяти зеркал лицо

Грозы, с себя сорвавшей маску.

1915

Очень серьезно, хоть внешне – фокусы с языком.

Август

1  ​​​​ Сэр Бертран Рассел, «История западной философии» (1945).

Такой шедевр – в Лужской городской библиотеке!

Спасибо Надежде Михайловне, ее заву.

2  ​​ ​​ ​​​​ Кинотеатр «Иллюзион».

Что ж так сполз репертуар?! Из современных французских фильмов – только Ив Монтан и детективы с Бельмондо.

Как жаль!

3  ​​ ​​​​ В  ​​​​ городе Бразилиа подписан Амазонский пакт: ​​ договор об экономическом сотрудничестве стран бассейна реки Амазонки - Бразилии, Боливии, Венесуэлы, Гайаны, Колумбии, Перу, Суринама и Эквадора.

4  ​​ ​​ ​​​​ Лиля ​​ Брик ​​ покончила самоубийством!

Еще в мае она упала возле кровати и сломала шейку бедра. Силы её стали покидать, и она приняла решение добровольно уйти из жизни.

На даче в Переделкине.

Приняла ​​ смертельную дозу снотворного.

Оставила записку: «В моей смерти прошу никого не винить». По завещанию её прах будет развеян в Подмосковье.

Эмиграция Рудольфа Баршая заставила меня задуматься об Израиле. ​​ Эти факты бегства замалчиваются изо всех сил, - но тем больше удивляют. ​​ Много по телику и других евреев, что убеждают не эмигрировать. ​​ Глухая, страшная жизнь!

Меня загоняют в незнание, как скотину за загородку.

5 ​​ Регистрация моего второго брака.

Близкие Вали не приехали: ​​ мы скоро полетим в Грузию.

Утром, проснувшись, увидел рядом и родителей, и бабулю, и дедушку: пришли поздравить с двадцатипятилетием.

- Но почему вы так опоздали? Почему не пришли в феврале? ​​ 

- Мы заблудились.

- ​​ Как хорошо вас любить! От вас такая волна тепла, что таешь.

- Так ты опять женился, Генчик?

- Да, мама.

- Теперь я не могу тебе ничего посоветовать.

Знаешь, что сделай? ​​ Убери от себя всё, что против тебя. Пусть всё ужасное отойдёт, а останется только доброе, - говорит мама.

- Я этого не умею.

- Почему, сыночка? 

- Потому что и ты этого не умела. Ты умела только плакать и терпеть, и чуть не бесплатно работать на власть, что тебя угнетала.

- Как ты примитивен! Но вернёмся к тебе: ты узнаёшь себя только в ужасном.

- Не только! И в любви тоже. Я ещё надеюсь любить.

- Что это за девушка?

- Учимся вместе. Может, мне и надо было жениться? Уже ради того ребенка, что скоро будет. ​​ Попытаю счастья еще раз, ведь жить без любви устал.

- Ты ведь её не знаешь.  ​​​​ И почему ты выбрал некрасивую?

6  ​​ ​​ ​​​​ Ватикан.

Смерть папы Павла VI от сердечного приступа после продолжительной болезни.

7  ​​ ​​​​ Военный переворот в Гондурасе.

8  ​​ ​​​​ Лосев про историю понимания искусства:

Филострат в 3 веке ввел наряду с «мимесисом» термин фантазия ​​ phantasia.

9  ​​ ​​ ​​​​ Ядерный взрыв «Кратон-4» 22 килотонны.

10  ​​​​ Скоро будем в Тбилиси: что-то вроде свадебного путешествия. ​​ Пока что сняли комнату в районе Парка Победы.  ​​​​ Сдали какие-то пьяницы - сожители. ​​ С виду очень милая пара. ​​ Они так невинно смотрели на нас!

Уже заплатив, мы увидели кровь на стене: он так ее бьет, что кровь брызжет!

Пошли ​​ опять ​​ на Львиный Мостик, и тут какой-то ханыга надул на десятку: когда пришли по «его» адресу, наткнулись на незнакомых людей.

11  ​​​​ ВИЛЬГЕЛЬМ КЮХЕЛЬБЕКЕР

КОФЕ

Пусть другие громогласно

Славят радости вина:

Не вину хвала нужна!

Бахус, не хочу напрасно

Над твоей потеть хвалой:

О, ты славен сам собой!

И тебе в ней пользы мало,

Дар прямой самих богов,

Кофе, нектар мудрецов!

Но сколь многих воспевало

Братство лириков лихих,

Даже не спросясь у них!

Жар, восторг и вдохновенье

Грудь исполнили мою -

Кофе, я тебя пою;

Вдаль мое промчится пенье,

И узнает целый свет,

Как любил тебя поэт.

Я смеюся над врачами!

Пусть они бранят тебя,

Ревенем самих себя

И латинскими словами

И пилюлями морят -

Пусть им будет кофе яд.

О напиток несравненный,

Ты живешь, ты греешь кровь,

Ты отрада для певцов!

Часто, рифмой утомленный,

Сам я в руку чашку брал

И восторг в себя впивал.

Между 1815 и 1817

14  ​​​​ В этот день 14 августа ​​ 1918 года Цветаева написала стихотворение:

Стихи растут, как звезды и как розы,

Как красота - ненужная в семье.

А на венцы и на апофеозы -

Один ответ: - Откуда мне сие́?

Мы спим - и вот, сквозь каменные плиты,

Небесный гость в четыре лепестка.

О мир, пойми! Певцом - во сне - открыты

Закон звезды и формула цветка.

Стихотворение навеяно эпизодом, описанным Ариадной Эфрон:

- Был тёплый и лёгкий день, и мы с Мариной гуляли... Наверху была большая церковь... Вдруг я увидела, что под ногами у меня растёт клевер. Там перед ступеньками были ровно уложенные старинные камни. Каждый из них был в тёмной рамке из клевера... Я... стала искать четырёхлистник... вдруг я его нашла... Я бросилась к Марине и подарила ей свою добычу... Она поблагодарила меня и положила его засушить в записную книжку.

Приведя стихотворение Цветаевой в своих воспоминаниях, А. С. Эфрон пишет о том, что в нём возникает «счастливый, четырёхлистный листок клевера, разысканный некогда... у подножья грациозной громады Покрова в Филях».

16  ​​ ​​​​ Провозглашена Демократическая Социалистическая Республика Шри-Ланка.

20  ​​ ​​​​ Аристотель:

Античное искусство: требование натуралистичности изображения

Два источника породили собой поэзию - подражание и удовольствие от этого подражания.

Происхождение ​​ трагедии - от запевал дифирамба; ​​ комедии ​​ - от запевал ​​ фаллических песен.

22  ​​ ​​ ​​​​ Никарагуа.

Боевые ​​ группы сандинистов  ​​ ​​​​ захватывают здание парламента в Манагуа (Операция «Свинарник») с 500 заложниками.

24  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Требования  ​​​​ сандинистов удовлетворены.

Ядерный ​​ взрыв «Кратон-3» мощностью 19 килотонн.

26  ​​ ​​ ​​​​ Папой римским стал итальянский кардинал Альбино Лучани, который взял себе имя Иоанн Павел I.

«В СССР на космическом корабле Союз-31 стартует третий международный экипаж: В. Ф. Быковский и гражданин ГДР Зигмунд Йен».

Все события, связанные с космосом, - истинны.

Остров истинности в Союзе.

27  ​​​​ Ольга Седакова

УСПЕНИЕ

О прошедшем ни слова. Но, сердце, куда мы пойдем

из гостей запоздалых, из темной целебной теплицы?

Под ресницами воздух и ветер и небо, как перед дождем.

И сбегается свет, но по имени кликнуть боится.

И выходит она в задохнувшийся, плачущий луг,

молода, молода, словно холод из жерла колодца.

И слабеет трава, и непраздных касается рук,

и почти у плеча драгоценная ноша смеется.

Задыхается луг, и немеет, и сходит с ума

и, цепляя за локти ее, вымогает, как милость,

боль, и легкую смерть, и забвение. Только она

наклоняться к цветам и венки заплетать разучилась.

Значит, стоило молча сучить непомерную нить,

чтобы здесь, перевив с повиликой и диким укропом,

удержаться от жизни и, в слезах задыхаясь, обвить

эти щиколотки, эти узкие пыльные стопы.

1974

Это не перевод Рильке? Все же прекрасно.

28  ​​ ​​​​ День рождения Гете

Johann Wolfgang von Goethe

An Luna

Schwester von dem ersten Licht,

Bild der Zärtlichkeit in Trauer!

Nebel schwimmt mit Silberschauer

Um dein reizendes Gesicht;

Deines leisen Fußes Lauf

Weckt aus tagverschloßnen Höhlen

Traurig abgeschiedne Seelen,

Mich und nächt'ge Vögel auf.

Forschend übersieht dein Blick

Eine großgemeßne Weite.

Hebe mich an deine Seite!

Gib der Schwärmerei dies Glück;

Und in wollustvoller Ruh

Säh der weitverschlagne Ritter

Durch das gläserne Gegitter

Seines Mädchens Nächten zu.

Des Beschauens holdes Glück

Mildert solcher Ferne Qualen,

Und ich sammle deine Strahlen,

Und ich schärfe meinen Blick;

Hell und heller wird es schon

Um die unverhüllten Glieder,

Und nun zieht sie mich hernieder,

Wie dich einst Endymion.

Entstanden ​​ 1767/1768

29  ​​ ​​ ​​​​ Никарагуа:  ​​​​ всеобщая забастовка перерастает в восстание против режима Анастасио Сомосы.

Странно, что наша совместная жизнь с Валей тяжела для нас.

Теперь мы часто видим ​​ друг друга, но почему-то не переполнены нежностью. ​​ Потому что столько проблем, что и нежничать некогда! ​​ Самое тяжелое, что я, как прежде, совсем не понимаю, ​​ что же со мной происходит. ​​ Ясность приходит только во время занятий филологией. ​​ Может, иностранные языки – моя единственная, подлинная страсть?!

Я бы хотел раствориться в нежности, но оказался в тяжелых обстоятельствах, когда вовсе не до любви. Иной день напролет плачу – и стыжусь рассказать об этом Вале.

30 ​​ Теракт Абу Нидаля.

Пакистан:  ​​ ​​​​ боевики ОАН совершили нападение на офисы ООП.

Свой воюет со своими.

Невероятно.

Аристотель:

​​ Трагедия есть: 1) подражание (воспроизведение) 2) действию

действию серьезному и 3) законченному, 4) имеющему определенный объем, 5) речью, украшенной различными ее

в разных частях, 6) подражание действием, а не рассказом, 7) совершающим посредством сострадания и страха, 8) очищение подобных аффектов.

Сентябрь

1  ​​​​ Мои стихи:

На смерть матери

какая страшная тревога

гнетет тебя, когда

когда стоишь ты у родного дома

и над тобою провода

шевелятся в косматой дымке,

и голос матери звучит,

и лес застывший невидимкой

над бездной и судьбой стоит.

2  ​​ ​​​​ Вот преимущества заочников: ​​ сентябрь, - а мы с Валей путешествуем. Вот прилетели в Баку. ​​ Надо бы в Тбилиси, а мы тут: только для того, чтоб поболтаться.

И что? Сразу начались проблемы. Нашли ​​ гостиницу, где нас обещали устроить.  ​​​​ Приходим вечером - места для жены нет!

Обещают скоро найди ей номер, а вместе нас не селят: мол, таких номеров у нас нет. ​​ Мы в шоке. Почему молодожёнов нельзя поселить вместе? ​​ Уже поздно, деться некуда.

В полночь иду в номер, добившись твёрдого обещания устроить и мою жену; измотанный, засыпаю, ​​ - а утром с ужасом узнаю, что ​​ Валя ​​ не спала всю ночь: её страшно унизили, заставив всю ночь просидеть в милиции.

​​ 

Вот это Кавказ, вот это нравы!

Спасибо, что не изнасиловали.

Некому не то, что жаловаться, а просто и рассказать об этом.

Мог ли предположить, что бывают столь антиженские менталитеты, обычаи, нравы? ​​ Или в этой культуре просто нет места женщине?

3  ​​ ​​​​ С утра Валя рассказывает, как милиционер всю ночь ее домогался: предлагал прилечь вместе с ним.

Просто конец света.

Раздавленные унижением, мы в прострации бродим ​​ по городу, пока не встречаем русскую женщину.

Мы разговорились – и она-то ​​ нас и приютила!

Жена ​​ полковника, служащего в Баку.

4  ​​ ​​ ​​​​ Она повела нас в церковь!

Тут ​​ нас, некрещёных, исповедовали, а потом венчали по всем законам жанра.

Венчание могло бы стать, возможно, главным событием моей жизни, не будь оно столь внезапным.

Мы, наконец, догадались, что у нашей новой знакомой не было детей, ​​ - и ​​ нас, заблудившихся, ужаснувшихся, она приняла как своих детей!

Нас потрясло это человеческое открытие.

Я настолько потрясен этой добротой, ​​ что не могу прийти в себя. ​​ Как же возможно, чтоб в тебя поверила женщина с первого взгляда? ​​ И Галя, и Валя долго примеряли меня, пока, наконец, не решились рухнуть в брак со мной, как в бездну. ​​ Обе мне объясняют, как я плох – и мне только и остается, что согласиться с ними.

Но зачем вы тогда выходили за меня замуж? Не понимаю.

Разве я что-то мог обещать?

5  ​​ ​​​​ В столице Казахстана под эгидой Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) и Международного детского фонда ООН (ЮНИСЕФ) собрались организаторы здравоохранения 138 государств, где ими принята Алма-Атинская декларация.

И этот день провели в этой необычайно гостеприимной семье.

Вечером решил пройтись по Баку - и за мной погнался пьяный с ножом в руке.

В какой-то момент он был так близко, что соблазн обернуться и уложить его ударом ноги был невыносимо огромен.

Наверно, ​​ эта сцена ​​ навсегда запечатлеется в моём сознании: ведь я был в миллиметре от преступления. ​​ Хотя что же тут нового? ​​ Для ​​ Луги ​​ такая история – обычное дело.

6  ​​ ​​​​ Прощаясь, ​​ женщина произнесла невероятные слова «Помни свою приёмную мать» и подарила Библию.

Как же все это невероятно!

ВК, моя юношеская любовь, ​​ просто плюнула в меня и растерла, хоть мы были близки, ​​ - ​​ а эта незнакомая женщина захотела быть мне далекой возлюбленной матерью.

Не ​​ «далекой возлюбленной» Бетховена, а именно Матерью.

Да, ничего из этого не получится, но я-то, я должен верить, я не смею не верить в высшую Справедливость!

Да есть ли она? – кажется иногда.

Но человек не живет, если в Нее не верит.

Почему незнакомый человек может дать много другому?

Так и Рита учила меня Музыке – и я с благодарностью помню это. ​​ Я обязан помнить людей, которые сделали мне Добро. Я буду их любить всегда.

7  ​​ ​​ ​​​​ Приехали в Рустави к родителям жены. ​​ Мне стало стыдно: это же Луга!  ​​​​ Мысли только о деньгах, обычная житейская свара с её вечной выясняловкой, с тысячами взаимных попрёков. ​​ Зачем мне это? ​​ И жена в шоке от своих родителей.

8  ​​​​ В этот день ​​ 8 сентября ​​ 1902 года Блок пишет Зинаиде Гиппиус:

Многоуважаемая Зинаида Николаевна.

Благодарю Вас за письмо, которое мне уже переслали из деревни в Петербург. 1 сентября я был в городе и ужасно обрадовался, потому что и наше лето было темное, сонное и мокрое. Даже грозы были какие-то странные, больше обыкновенного насыщенные чертовщиной - и в этих чертях при этом тоже какое-то сверхприродное «благоразумное полубезумие», так что не на чем душу отвести, нечего пугаться и нечему радоваться. Мне странно то, что Вы пишете о сцене, о том, что с нее нельзя говорить о будущем. Мне иногда кажется, что, несмотря на все внешнее опошление современного театра, стоит актеру иметь талант (а это не так уж редко), чтобы сейчас запахло литургией. И даже в самой закулисной личности актера иногда заметна священная черта, какое-то внутреннее бескорыстие и глубокая важность, медлительность и привычка быть королем, жрецом... и немного пророком. Право, это мне думается не отвлеченно, а на основании виденных мной даже не знаменитых итальянцев, а просто наших русских актеров императорской и частных сцен, например, г-на Далматова в «Короле Лире». Никогда не забуду ему этой роли, да и вообще она ему зачтется впоследствии, потому что такие моменты никогда не проходят даром. - О первом представлении «Ипполита» я давно уже думаю (рассчитывая... на Шувалова). Так как не я один хочу видеть его, то прошу Вас, если Вам это не трудно, написать мне несколько слов о том, как и где лучше достать билеты; я очень боюсь, что они будут расписаны еще перед началом продажи в кассе.

Не будет ли билетов у Вас или у кого-нибудь из Ваших знакомых в городе? Будьте так добры написать мне об этом и также о том, когда первое представление, объявления о котором все еще нет.

Моя «меланхолия» миновала, все краски опять резкие, осенние, не робкие. Петербург располагает к деятельности. Когда приблизительно соберетесь Вы с Дмитрием Сергеевичем в город и начнется деятельность религиозно-философских собраний? Посылаю Вам обе части моего стихотворного «диптиха» (1. Брожу в стенах монастыря. 2. Инок шел и нес святые знаки).

Преданный Вам.

Аристотель:

В ​​ эпосе нелогичное незаметно, а удивительное приятно.

9  ​​ ​​ ​​​​ Единственная радость - поездки в Тбилиси.

После ужасов Баку этот город кажется верхом цивилизации: в оперный театр приятная контролёрша сама попросила зайти, на улицах чисто и светло. ​​ Конечно, грузинская классика: «Абессалом и Этери».

Могила Грибоедова.

10  ​​​​ Аристотель:

Трагический характер должен подчиняться четырем условиям: 1) он должен быть благороден 2) соответствовать действующему лицу 3) быть правдоподобным и 4) последовательным.

16 ​​ Два раза съездил в Тбилиси. Ради чего? Посмотрел шедевры: ​​ «Макбет» и «Кавказский меловой круг» Роберта Стуруа! Спектакли не менее интересные, чем в «Цена» или «Мольер» в БДТ.  ​​​​ Да, Стуруа – режиссер от бога. ​​ Именно Реж от Бога.

Давно ли понравился Михаил Казаков в «Женитьбе» Гоголя и в «Дон Жуане» Мольера, ​​ - но это потрясение ​​ от Стуруа - чисто режиссёрское: даже моё преклонение пред Эфросом не мешает оценить тонкость стилизаций Стуруа.

Брехт и Шекспир предстают умными, ироничными и всевидящими.

Странно, что Товстоногова, как его ни хвалят, принимаю только в некоторых спектаклях: пугает его раздутое рацио. Есть разлом между этим мастером и его артистами, готовыми играть любые, самые сложные пьесы.

17  ​​ ​​ ​​ ​​​​ США, Кемп-Дэвид:  ​​​​ соглашения между Израилем и Египтом.

18 ​​ Тбилиси.

Кто не растеряется,

когда ночь южная обнимет?

Прикосновенье нежных, хрупких пальцев,

туман ласкающий, легчайший лунный иней

приподнимают сердце над землёй -

и открывается такая тишь и небыль,

что кажется, что это не земля,

а мягкое серебряное небо.

19 ​​ Я с горечью заметил, что в Луге был неприятен моим близким.

Зачем я все же туда езжу?

Я неприятен и по идеям, и потому, что кажусь им слишком грязным, слишком неухоженным.

Казалось бы, они, будучи близкими, могли бы откровенно со мной поговорить, что-то поправить к лучшему, - но им это просто не нужно.

Мы – чужие.

20  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Достоевский

Карамазовы

Бунт

«Ну вот ​​ живет ​​ генерал ​​ в ​​ своем ​​ поместьи ​​ в ​​ две ​​ тысячи ​​ душ, ​​ чванится, ​​ третирует ​​ мелких  ​​​​ соседей  ​​​​ как приживальщиков и шутов своих. Псарня с сотнями собак и чуть не сотня псарей, ​​ все в мундирах, все на конях. И вот ​​ дворовый ​​ мальчик, ​​ маленький ​​ мальчик, всего ​​ восьми ​​ лет, ​​ пустил ​​ как-то ​​ играя ​​ камнем ​​ и ​​ зашиб ​​ ногу  ​​​​ любимой генеральской гончей. «Почему собака моя любимая охромела?». Докладывают ​​ ему, ​​ что вот дескать этот самый мальчик камнем в нее пустил и ногу ей зашиб. ​​ «А, это ты, - оглядел его генерал, - взять его!» Взяли его, взяли у матери, ​​ всю ночь просидел в кутузке, на утро чем свет выезжает генерал во всем параде на охоту, сел на коня, кругом его приживальщики, собаки, псари, ловчие, все ​​ на конях. Вокруг собрана дворня для назидания, а впереди ​​ всех ​​ мать ​​ виновного ​​ мальчика. Выводят мальчика из кутузки. Мрачный, холодный, ​​ туманный ​​ осенний день, знатный для охоты. Мальчика генерал велит раздеть, ребеночка раздевают

всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть... «Гони его!»  ​​​​ командует генерал, «беги, беги!» кричат ему ​​ псари, ​​ мальчик ​​ бежит... ​​ «Ату его!» вопит генерал и бросает на него всю ​​ стаю ​​ борзых ​​ собак. ​​ Затравил ​​ в ​​ глазах матери, и псы растерзали ребенка в ​​ клочки!.. ​​ Генерала, ​​ кажется, ​​ в опеку взяли. Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного

чувства расстрелять? Говори, Алешка!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Расстрелять! - ​​ тихо ​​ проговорил ​​ Алеша, ​​ с ​​ бледною, ​​ перекосившеюся ​​ какою-то улыбкой подняв взор на брата.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Браво! - завопил Иван в каком-то ​​ восторге, ​​ - ​​ уж ​​ коли ​​ ты ​​ сказал, ​​ значит... Ай да схимник! Так вот какой у ​​ тебя ​​ бесенок ​​ в ​​ сердечке ​​ сидит, Алешка Карамазов!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я сказал нелепость, но...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - То-то и есть, что ​​ но... ​​ - ​​ кричал ​​ Иван. ​​ - ​​ Знай, ​​ послушник, что нелепости слишком нужны на земле. На нелепостях мир стоит и ​​ без ​​ них ​​ может быть в нем совсем ничего бы и не произошло. Мы знаем что знаем!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что ты знаешь?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я ничего не понимаю, - продолжал Иван как бы в бреду, - я и ​​ не ​​ хочу ​​ теперь ничего понимать. Я хочу ​​ оставаться ​​ при ​​ факте. ​​ Я ​​ давно ​​ решил ​​ не понимать. Если я захочу что-нибудь понимать, то тотчас же изменю факту, а ​​ я

решил оставаться при факте...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Для чего ты меня испытуешь? - с надрывом горестно воскликнул Алеша, - ​​ скажешь ли мне, наконец?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Конечно, скажу, к тому и вел, чтобы сказать. ​​ Ты ​​ мне ​​ дорог, ​​ я ​​ тебя упустить не хочу и не уступлю твоему Зосиме.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иван помолчал с минуту, лицо его стало вдруг очень грустно.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Слушай меня: я взял одних деток, для того чтобы вышло ​​ очевиднее. ​​ Об ​​ остальных слезах человеческих, которыми ​​ пропитана ​​ вся ​​ земля ​​ от ​​ коры ​​ до ​​ центра - я уж ни слова не говорю, я тему мою нарочно сузил. Я клоп и признаю

со всем принижением, что ничего не могу понять, для чего все ​​ так ​​ устроено.

Люди сами, значит, виноваты: им дан был рай, они захотели свободы и похитили ​​ огонь с небеси, сами зная, что станут несчастны, значит нечего их жалеть. О, ​​ по моему, по жалкому, земному эвклидовскому уму моему, я знаю лишь ​​ то, ​​ что страдание есть, что виновных нет, что все одно из другого ​​ выходит ​​ прямо ​​ и ​​ просто, что все течет и уравновешивается, - но ведь ​​ это ​​ лишь ​​ эвклидовская

дичь, ведь я знаю же это, ведь жить по ней я не могу же согласиться! Что мне в том, что виновных нет и что все прямо и просто одно из другого выходит, ​​ и ​​ что я это знаю - мне надо возмездие, иначе ведь я истреблю себя. И возмездие

не в бесконечности где-нибудь и когда-нибудь, а здесь уже на земле, и чтоб я ​​ его сам увидал. Я веровал, я хочу сам и видеть, а если к тому часу буду ​​ уже ​​ мертв, то пусть воскресят меня, ибо если все без меня произойдет, ​​ то ​​ будет

слишком обидно. Не для того ​​ же ​​ я ​​ страдал, ​​ чтобы ​​ собой, ​​ злодействами ​​ и ​​ страданиями моими унавозить кому-то будущую гармонию. Я хочу ​​ видеть ​​ своими глазами, как лань ляжет подле льва и как зарезанный встанет ​​ и ​​ обнимется ​​ с ​​ убившим его. Я хочу быть тут, когда все вдруг узнают, для чего все так было.

На этом желании зиждутся все религии на земле, а я верую. Но вот ​​ однако ​​ же ​​ детки, и что я с ними стану тогда делать? Это ​​ вопрос, ​​ который ​​ я ​​ не ​​ могу ​​ решить. В сотый раз повторяю - вопросов множество, но я ​​ взял ​​ одних ​​ деток,

потому что тут неотразимо ясно то, что мне надо сказать. ​​ Слушай: ​​ если ​​ все ​​ должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, ​​ то ​​ при ​​ чем ​​ тут дети, скажи мне, пожалуйста? Совсем непонятно, для чего должны были страдать и ​​ они, и зачем им покупать страданиями гармонию? Для чего они-то тоже попали в материал и унавозили собою для ​​ кого-то ​​ будущую ​​ гармонию? ​​ Солидарность ​​ в

грехе между людьми я понимаю, понимаю солидарность и в возмездии, ​​ но ​​ не ​​ с ​​ детками же солидарность в грехе, и если правда в самом деле в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов, то уж конечно правда эта не

от мира сего и мне непонятна. Иной шутник скажет, пожалуй, что все равно дитя ​​ вырастет и успеет нагрешить, но ​​ вот ​​ же ​​ он ​​ не ​​ вырос, ​​ его ​​ восьмилетнего затравили собаками. О, Алеша, я ​​ не ​​ богохульствую! ​​ Понимаю ​​ же ​​ я, ​​ каково ​​ должно быть сотрясение вселенной, когда все на небе и под землею сольется ​​ в ​​ один хвалебный глас и все живое и жившее воскликнет: «Прав ты, господи, ​​ ибо открылись пути твои!» Уж когда ​​ мать ​​ обнимется ​​ с ​​ мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все трое возгласят со слезами: «Прав ты, ​​ господи», ​​ то ​​ уж, конечно, настанет венец познания и все объяснится. Но вот тут-то ​​ и ​​ запятая,

этого-то я и не могу принять. И пока я на земле, я спешу ​​ взять ​​ свои ​​ меры.

Видишь ли, Алеша, ведь может быть и действительно так случится, что, когда я ​​ сам доживу до того момента, али воскресну, чтоб увидать ​​ его, ​​ то ​​ и ​​ сам ​​ я, пожалуй, воскликну со всеми, ​​ смотря ​​ на ​​ мать, ​​ обнявшуюся ​​ с ​​ мучителем ​​ ее ​​ дитяти: «Прав ты, господи!».

Но ​​ я не хочу тогда восклицать. Пока ​​ еще ​​ время,

спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. ​​ Не ​​ стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ​​ ребенка, ​​ который

бил ​​ себя ​​ кулаченком ​​ в ​​ грудь ​​ и ​​ молился  ​​​​ в  ​​​​ зловонной  ​​​​ конуре  ​​​​ своей ​​ неискупленными слезками своими к «боженьке»! Не стоит, потому что слезки ​​ его

остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не ​​ может ​​ быть ​​ и ​​ гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? ​​ Неужто ​​ тем, ​​ что

они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ​​ ад ​​ для ​​ мучителей, ​​ что тут ад может поправить, когда те уже замучены. И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше. И ​​ если

страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая ​​ необходима ​​ была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что ​​ вся ​​ истина ​​ не ​​ стоит

такой ​​ цены. ​​ Не ​​ хочу ​​ я, ​​ наконец, ​​ чтобы ​​ мать ​​ обнималась ​​ с  ​​​​ мучителем, ​​ растерзавшим ее сына псами! Не смеет она ​​ прощать ​​ ему! ​​ Если ​​ хочет, ​​ пусть простит за себя, пусть ​​ простит ​​ мучителю ​​ материнское ​​ безмерное ​​ страдание

свое; но страдания своего растерзанного ребенка она не имеет права простить, не смеет простить мучителя, хотя бы сам ребенок простил их ему! А если ​​ так, если они не смеют простить, где же гармония? Есть ли во всем мире ​​ существо,

которое могло бы и имело право простить? Не хочу ​​ гармонии, ​​ из-за ​​ любви ​​ к ​​ человечеству не хочу. Я хочу оставаться лучше со страданиями не отомщенными.

Лучше ​​ уж ​​ я ​​ останусь ​​ при ​​ неотомщенном ​​ страдании ​​ моем  ​​​​ и  ​​​​ неутоленном ​​ негодовании моем, хотя бы я был и не ​​ прав. ​​ Да ​​ и ​​ слишком ​​ дорого ​​ оценили ​​ гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому ​​ свой

билет на вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, ​​ то обязан возвратить его как можно заранее. Это и делаю. Не бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Это бунт, - тихо и потупившись, проговорил Алеша.

Золотые строчки для русской культуры.

Они для меня священны.

21 ​​ Аристотель:

Драматургу работу над пьесой надо сопровождать телодвижениями и стараться самому переживать изображаемое.

Невозможное, но вероятное следует предпочитать тому, что возможно, но невероятно.

Слишком блестящий язык заслоняет характеры и мысли, и поэтому обрабатывать язык надо там, где меньше действия

28  ​​ ​​ ​​​​ Смерть папы Иоанна Павла I.

По ​​ официальному сообщению, от инфаркта миокарда.

30  ​​​​ Аристотель:

Древние поэты представляли своих героев говорящими как политики, а современные - как ораторы.

Октябрь

3 ​​ В моей жизни установился особый режим! Каждый понедельник - занятия в Эрмитаже. Вторник - семинар по латыни или древнегреческому.

В среду - консерватория.

5  ​​ ​​​​ Ко мне подошла преподаватель древнегреческого Поплавская древнегреческий и предложила дополнительные занятия.

Я оторопел!

Уставился на нее от удивления.

Но на самом деле, эти занятия вводились для всей группы, так что удивляться не стоило.

Но она могла бы про это просто промолчать!

То, что она заметила, как мне нравится заниматься, меня поразило.

Вот откуда придет человеческое внимание!

Я вызнал ее инициалы: Л. ​​ Б.

Постеснялся спросить, Лидия она или Людмила.

8  ​​ ​​​​ «Ядерный взрыв «Вятка» 15 килотонн».

Эти взрывы становятся важными политическими событиями.

9  ​​​​ Лосев:

Если для современной литературы эволюция характера героя - типичное явление, то в античной трагедии не происходит даже простого изменения настроений и чувств героев.

10  ​​ ​​ ​​​​ Питер.

Боже, как мне плохо.

Спасают только занятия.

13  ​​​​ Аристотель:

У Эсхила время мистериально, его приближение подобно богоявлению. Здесь нельзя даже еще говорить о настоящей персонификации. Наоборот, у Еврипида время уже имеет «ноги», оно «ходит».

16  ​​ ​​ ​​​​ Папой римским избран польский кардинал Кароль Войтыла, который взял себе имя Иоанн Павел ​​ Второй.

26  ​​ ​​ ​​​​ Аристотель:

Комедия есть подражание действию смешному и неудачному совершенного размера, в каждой из своих частей в образах разыгрываемое, а не рассказываемое, через удовольствие и смех осуществляющее очищение подобных аффектов. Она имеет своей матерью смех.

Ноябрь

1  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Войска Уганды вторглись в Танзанию.

Начало войны между двумя странами.

«В ​​ Боливии по обвинению в заговоре арестована группа офицеров и левых политиков».

Рутина.

2  ​​​​ Герман Гессе: «Любовь существует не для того, чтобы делать нас счастливыми. Я думаю, она создана, чтобы показать нам, насколько мы сильны в страдании и терпении».

Слишком верно, неприятно верно.

3  ​​ ​​​​ Провозглашена независимость британской колонии острова Доминика.

4  ​​ ​​ ​​ ​​​​ На филфаке ЛГУ есть свой кинозал - и я там посмотрел два шедевра: «На пороге жизни» Бергмана на шведском и «Мольер» Мнишек на французском.

В первом совсем не понял текста, но движения героини так выразительны!

Во втором фильме понял все: как удивительно передана атмосфера Театра!

6  ​​ ​​​​ Иран: ​​ массовые волнения.

8 ​​ Эпихарм:

Не питай бессмертного гнева, сам будучи смертным.

Смертному нужно думать о смертном, а не о бессмертном.

16  ​​​​ Рождение сына Жени.

Валя потребовала, чтоб у него была ее фамилия.

Пускай.

18  ​​ ​​​​ Лосев:

Все ценное, что Аристотель находил в греческой поэзии, он приписывал Гомеру и почти всегда - с большим знанием и вкусом.

19  ​​ ​​ ​​ ​​​​ «ЦРУ: ​​ операция в  ​​​​ поселении общины «Народный Храм».  ​​​​ Много сектантов уничтожено».

Так есть антиправительственные секты!

И, конечно, ​​ в «свободном» мире.

20  ​​ ​​​​ «В Москве подписан Договор о дружбе и сотрудничестве между Союзом Советских Социалистических Республик и Социалистической Эфиопией».

Обычный официальный накрут.

Мол, решается судьба мира!

24  ​​ ​​ ​​​​ Переворот в Боливии.

К власти пришли конституционалисты.

Назначены ​​ всеобщие выборы.

27  ​​​​ «В ​​ Афганистане утверждён закон об аграрной реформе».

С некоторых пор новости из Афгана очень важны.

Убит  ​​​​ Харви Милк, первый открыто гомосексуальный политик США.

28  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лосев:

Наибольшую конкретность логика и эстетика Аристотеля получают именно на этих путях анализа только возможных, только вероятных форм действительности, а вовсе не ее абсолютной целесообразности.

Декабрь

1  ​​ ​​​​ Принят закон «О гражданстве СССР».

3 ​​ Прошло десять лет с моей поездки в ​​ Мурманск.

Шахматный турнир был прекрасен!

Помню сцену в столовой:  ​​​​ строгая дама  ​​​​ мрачно изрекла:

- Сколько можно жрать?

Как хорошо, что рядом не было дяди Вани!

Эти люди смотрят на меня из детства и призывают больше ограничивать себя.

- Страдай, скотина! – взывают они.

5  ​​ ​​​​ В  ​​​​ Москве подписан Договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве между СССР и Демократической Республикой Афганистан.

10  ​​ ​​​​ Лосев:

Диалектика, по Аристотелю, есть логика чистой возможности или вероятности, а не абсолютной достоверности.

11  ​​ ​​​​ Начало ​​ трехдневного визита в СССР ​​ Саддама Хусейна.

Он – зам ​​ председателя Совета революционного командования Ирака.

Питер.

Что изменила моя женитьба?

Я всё равно один.

Мои тайные мысли пронизаны светом убывающего дня.

Хожу по Павловску с томиком Данте - и итальянский ближе русского.

Кованые строчки «Божественной»!

Вот и не верь после них в Бога.

Но бог Гёте ближе: он в прогулках, в лесах, в небе.

12 ​​ Аристотель:

Задача риторики - не научить красиво говорить, но описать все методы внелогического доказательства.

Прекрасное желательно ради себя самого, прекрасное похвально ​​ и прекрасное есть благо.

Прекрасное вовсе не обязательно есть моральное, но часто даже противоположно морали.

14  ​​ ​​ ​​​​ Кингстоне:  ​​​​ съезд ​​ провозглашает ​​ создание марксистско-ленинской Рабочей партии Ямайки.

15  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Восстановление дипломатических отношений между КНР и США.

16  ​​ ​​​​ В этот день 16 декабря 1978 года ​​ Сергей Довлатов пишет

Игорю Ефимову

Вена

Дорогие Игорь, Марина! Спасибо за письмо. Получили ли вы мое, на адрес Карла [Проффера]? Я туда вложил два письма, Игоря уже не заставшие. И еще, что делать с копией «Бедности народов»? Может, она срочно необходима?

У нас все по-прежнему. Вадик [Бакинский] сказал корреспонденту радио, что на него было семь покушений. Прямо Лев Троцкий!

У нас было интервью в консулате. Я чиновнику не понравился. Он привязался к моей дурацкой татуировке. Долго и неприязненно расспрашивал об аресте. Им смертельно надоели диссиденты. Особенно фальшивые. Кроме того, мне объяснили, что я олицетворяю средний тип международного преступника. И даже конкретно похож на важных австрийских бандитов югославского и венгерского происхождения.

Да, еще такое событие. Отличилась Глаша. Покусала австрийских детей. Нужно три раза повести ее к доктору. И каждый раз платить деньги.

Кирилл Владимирович [Косцинский, он же Успенский] без вас совершенно распоясался. Без конца меня обижает. Публично сказал, что я - альфонс. Моя терпимость не поспевает за его остроумием. Сегодня едет в Швейцарию, гад!

Я наблюдал жуткий скандал в доме Успенских. Суть была в том, что Наталья Илларионовна ходит полуодетая из ванной в комнату. Кирилл привел довод, что он, будучи телесно мерзок, не ходит голый и другим этого не позволит.

Хозяйка Барбара Михль, оказавшаяся чудной девкой, запретила Лене [Лапицкой] играть на пианино. (Соседи наверху возражают.) Для меня это большая радость.

Салон Рудкевича [представителя «Посева» в Вене] хиреет день ото дня. Приезжал глава НТС, Поремский. Он мне не понравился. Мировоззрение времен Антанты. И дикие мысли о перевороте в СССР.

Без вас тут жить скучно. Надеюсь - увидимся. Да, собирается ехать Бобышев. Осудивший в стихах эмигранта Бродского. «Сейчас ты в заграничном том пределе, куда давно глаза твои глядели». Обнимаю вас и люблю. Привет Наташе. ​​ Довлатов

И́горь Ма́ркович Ефи́мов (8 августа 1937, Москва) - русский писатель, философ, историк, публицист.

Так велика жизнь наших диссидентов! ​​ Довлатов явно достоин внимания.

«Единое» Платона выше всяких отдельных частностей, составляющих мир.

17  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Конференция ОПЕК в Абу-Даби приняла решение в 1979 году поэтапно поднять цены на нефть на 14,5 %.

Досрочные парламентские выборы в Бельгии.

Так мало об этом сказано, что ничего не понимаешь.

20  ​​​​ Аристотель:

- «Человека осторожного нужно принимать за холодного и коварного, человека простоватого за доброго, а человека с тупой чувствительностью за кроткого, и каждое из свойств нужно перековывать в наилучшую сторону...».

Но не это ​​ ли происходит с Брежневым?

Создание приличного и ​​ приятного образа.

Манипуляции!

21  ​​ ​​​​ Пол Пот заявляет о скором переходе к партизанской борьбе.

В гостях у брата узнал от его жены Гали, что они должны были получить жилплощадь в Питере!

И не получили ее только потому, что Вова унаследовал от мамы лужскую квартиру.

Так что и они не совсем довольны!!!

Просто чудеса.

22  ​​ ​​​​ Пекин: ​​ закончился III пленум ЦК Коммунистической партии Китая XI созыва.

Аристотель:

- «Искусство актера дается природой и менее зависит от техники; что же касается стиля, то он приобретается техникой. Поэтому-то лавры достаются тем, кто владеет словом, точно так же, как в области драматического искусства они приходятся на долю декламаторов. И сила речи написанной заключается более в стиле, чем в мыслях».

Правильно!

Подтверждение моих мыслей о студии ЛГУ.

Да, мне природа актерства не дала!

Но хоть что-то она мне дала?!

23  ​​​​ Любимые строчки из «Преступления и наказания» Достоевского.

«Оборванец  ​​​​ ((в отеле)) ​​ смотрел ​​ вопросительно.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Чай есть? - спросил Свидригайлов.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Это можно-с.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Еще что есть?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Телятина-с, водка-с, закуска-с.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Принеси телятины и чаю.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А больше ничего не потребуется? - спросил даже в некотором недоумении оборванец.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ничего, ничего!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оборванец удалился, совершенно разочарованный.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Хорошее, должно быть, место, - подумал Свидригайлов, - как ​​ это ​​ я ​​ не знал. ​​ Я ​​ тоже, ​​ вероятно, ​​ имею  ​​​​ вид  ​​​​ возвращающегося  ​​​​ откуда-нибудь  ​​​​ из ​​ кафешантана, но уже имевшего дорогой историю. А ​​ любопытно, ​​ однако ​​ ж, ​​ кто

здесь останавливается и ночует?».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он зажег свечу и осмотрел нумер подробнее. Это была ​​ клетушка ​​ до ​​ того ​​ маленькая, что даже почти не под рост Свидригайлову, в ​​ одно ​​ окно; ​​ постель ​​ очень грязная, простой крашеный стол и стул занимали почти все пространство.

Стены имели вид как бы сколоченных из досок с обшарканными обоями, ​​ до ​​ того ​​ уже пыльными и изодранными, что цвет их (желтый) угадать еще можно было, ​​ но ​​ рисунка уже нельзя было распознать никакого. Одна часть стены и потолка была ​​ срезана накось, как обыкновенно в мансардах, но тут ​​ над ​​ этим ​​ косяком ​​ шла ​​ лестница. Свидригайлов поставил ​​ свечу, ​​ сел ​​ на ​​ кровать ​​ и ​​ задумался. ​​ Но ​​ странный и беспрерывный шепот, иногда ​​ подымавшийся ​​ чуть ​​ не ​​ до ​​ крику, ​​ в ​​ соседней клетушке, обратил, наконец, его внимание. Этот шепот не переставал ​​ с

того времени, как он вошел. Он прислушался: кто-то ругал и ​​ чуть ​​ ли ​​ не ​​ со ​​ слезами укорял другого, но слышался один только голос. ​​ Свидригайлов ​​ встал, ​​ заслонил рукою свечку, и на стене тотчас же блеснула щелочка; он ​​ подошел ​​ и

стал смотреть. В нумере, несколько большем, чем его собственный, ​​ было ​​ двое ​​ посетителей. Один из них без сюртука, с чрезвычайно ​​ курчавою ​​ головой ​​ и ​​ с

красным, воспаленным лицом, стоял в ораторской позе, ​​ раздвинув ​​ ноги, ​​ чтоб ​​ удержать равновесие, и, ​​ ударяя ​​ себя ​​ рукой ​​ в ​​ грудь, ​​ патетически ​​ укорял ​​ другого в том, что тот нищий и что даже ​​ чина ​​ на ​​ себе ​​ не ​​ имеет, ​​ что ​​ он

вытащил его из грязи и что когда хочет, тогда и может выгнать его, и что все ​​ это видит один только перст всевышнего. Укоряемый друг сидел на стуле и имел вид человека, чрезвычайно ​​ желающего ​​ чихнуть, ​​ но ​​ которому ​​ это ​​ никак ​​ не ​​ удается. Он изредка, бараньим и мутным ​​ взглядом, ​​ глядел ​​ на ​​ оратора, ​​ но, ​​ очевидно, не имел никакого понятия, о чем идет речь, и ​​ вряд ​​ ли ​​ что-нибудь

даже и слышал. На столе догорала свеча, стоял ​​ почти ​​ пустой ​​ графин ​​ водки, ​​ рюмки, хлеб, стаканы, огурцы и посуда с давно ​​ уже ​​ выпитым ​​ чаем. ​​ Осмотрев

внимательно эту картину, Свидригайлов безучастно отошел ​​ от ​​ щелочки ​​ и ​​ сел ​​ опять на кровать.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оборванец, воротившийся с чаем и с телятиной, не мог удержаться, ​​ чтобы ​​ не спросить еще раз: «Не надо ли еще чего-нибудь?», и, выслушав опять ​​ ответ отрицательный, удалился окончательно. Свидригайлов набросился на чай, ​​ чтобы ​​ согреться, и выпил стакан, но съесть не мог ни куска, за совершенною потерей ​​ аппетита. В нем, видимо, ​​ начиналась ​​ лихорадка. ​​ Он ​​ снял ​​ с ​​ себя ​​ пальто, жакетку, закутался в одеяло и лег на постель. ​​ Ему ​​ было ​​ досадно.

«Все ​​ бы лучше на этот раз быть здоровым», - подумал он и усмехнулся. В комнате ​​ было ​​ душно, свечка горела тускло, на дворе шумел ветер, ​​ где-то ​​ в ​​ углу ​​ скребла ​​ мышь, да и во всей комнате будто пахло мышами и чем-то кожаным. Он ​​ лежал ​​ и ​​ словно грезил: мысль сменялась мыслью. Казалось, ему очень бы хотелось ​​ хоть ​​ к чему-нибудь особенно прицепиться ​​ воображением.

«Это ​​ под ​​ окном, ​​ должно ​​ быть, какой-нибудь сад, - подумал он, - шумят деревья; как я ​​ не ​​ люблю ​​ шум деревьев ночью, в бурю и в темноту, скверное ощущение!». И он вспомнил, ​​ как, ​​ проходя давеча мимо Петровского парка, с отвращением даже подумал о нем. Тут ​​ вспомнил кстати и о  ​​​​ -кове мосте, и о Малой Неве, и ему опять ​​ как ​​ бы ​​ стало холодно, как давеча, когда он стоял над водой. «Никогда в жизнь мою не любил ​​ я воды, даже в пейзажах, - подумал он вновь и вдруг опять усмехнулся на одну странную мысль: - ведь вот, кажется, теперь бы должно быть все равно ​​ насчет

всей этой эстетики и комфорта, а ​​ тут-то ​​ именно ​​ и ​​ разборчив ​​ стал, ​​ точно ​​ зверь, который непременно место ​​ себе ​​ выбирает... ​​ в ​​ подобном ​​ же ​​ случае.

Именно поворотить бы давеча на Петровский! Небось темно показалось, холодно, ​​ хе! хе! Чуть ли не ощущений приятных понадобилось!.. Кстати, зачем я ​​ свечку ​​ не затушу? (Он задул ее.) У соседей улеглись, - подумал он, не видя света ​​ в

давешней ​​ щелочке. ​​ - ​​ Ведь ​​ вот, ​​ Марфа ​​ Петровна, ​​ вот ​​ бы ​​ теперь ​​ вам ​​ и ​​ пожаловать, и темно, и место пригодное, и минута оригинальная. ​​ А ​​ ведь ​​ вот ​​ именно теперь-то и не придете...».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ему вдруг почему-то вспомнилось, ​​ как ​​ давеча, ​​ за ​​ час ​​ до ​​ исполнения ​​ замысла над Дунечкой, он рекомендовал Раскольникову ​​ поручить ​​ ее ​​ охранению Разумихина. «В самом деле, я, пожалуй, пуще для своего ​​ собственного ​​ задора ​​ тогда это говорил, как и угадал ​​ Раскольников. ​​ А ​​ шельма, ​​ однако ​​ ж, ​​ этот ​​ Раскольников! Много ​​ на ​​ себе ​​ перетащил. ​​ Большою ​​ шельмой ​​ может ​​ быть ​​ со

временем, когда вздор повыскочит, а теперь ​​ слишком ​​ уж ​​ жить ​​ ему ​​ хочется! ​​ Насчет этого пункта этот народ - подлецы. Ну да черт с ним, как ​​ хочет, ​​ мне что».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ему все не спалось. Мало-помалу давешний образ Дунечки ​​ стал ​​ возникать ​​ пред ним, и вдруг дрожь прошла ​​ по ​​ его ​​ телу. ​​ «Нет, ​​ это ​​ уж ​​ надо ​​ теперь ​​ бросить, - подумал он, очнувшись, - надо о чем-нибудь другом думать. Странно

и смешно: ни к кому я никогда не имел большой ненависти, даже мстить никогда ​​ особенно не желал, а ведь это дурной признак, дурной признак! ​​ Спорить ​​ тоже ​​ не любил и не горячился - ​​ тоже ​​ дурной ​​ признак! ​​ А ​​ сколько ​​ я ​​ ей ​​ давеча

наобещал - фу, черт! А ведь, пожалуй, и перемолола бы меня как-нибудь...».

Он ​​ опять замолчал и ​​ стиснул ​​ зубы: ​​ опять ​​ образ ​​ Дунечки ​​ появился ​​ пред ​​ ним ​​ точь-в-точь, как была она, когда, выстрелив в первый раз, ужасно испугалась, ​​ опустила револьвер и, помертвев, смотрела на него, так что он два раза успел ​​ бы схватить ее, а она и руки бы не подняла в защиту, если б ​​ он ​​ сам ​​ ей ​​ не ​​ напомнил. Он вспомнил, как ему в то мгновение точно жалко стало ее, ​​ как ​​ бы ​​ сердце сдавило ему... «Э! К черту! Опять эти мысли, все ​​ это ​​ надо ​​ бросить,

бросить!..».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он уже забывался; лихорадочная ​​ дрожь ​​ утихала; ​​ вдруг ​​ как ​​ бы ​​ что-то  ​​​​ пробежало под одеялом по руке его и по ноге. Он вздрогнул: «Фу, черт, да это ​​ чуть ли не мышь! - подумал он, - это я телятину ​​ оставил ​​ на ​​ столе...».

Ему  ​​​​ ужасно не хотелось раскрываться, вставать, мерзнуть, но вдруг ​​ опять ​​ что-то ​​ неприятно шоркнуло ему по ноге; он сорвал с себя одеяло и зажег свечу. Дрожа ​​ от лихорадочного холода, нагнулся он осмотреть постель - ничего не было; ​​ он

встряхнул одеяло, и вдруг на простыню выскочила мышь. Он бросился ловить ее; ​​ но мышь не сбегала с постели, а мелькала зигзагами во все стороны, скользила ​​ из-под его пальцев, перебегала по руке ​​ и ​​ вдруг ​​ юркнула ​​ под ​​ подушку; ​​ он ​​ сбросил подушку, но в одно мгновение почувствовал, как что-то ​​ вскочило ​​ ему ​​ за пазуху, шоркает по телу, ​​ и ​​ уже ​​ за ​​ спиной, ​​ под ​​ рубашкой. ​​ Он ​​ нервно

задрожал ​​ и ​​ проснулся. ​​ В ​​ комнате ​​ было ​​ темно, ​​ он ​​ лежал  ​​​​ на  ​​​​ кровати, ​​ закутавшись, как давеча, в одеяло, под окном выл ветер.

«Экая скверность!» - ​​ подумал он с досадой.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он встал и уселся на краю постели, спиной к окну. «Лучше уж ​​ совсем ​​ не ​​ спать», - решился он. От окна было, впрочем, холодно и сыро; ​​ не ​​ вставая ​​ с ​​ места, он натащил на себя одеяло и закутался в него. Свечи он не зажигал. Он ​​ ни о чем не думал, да и не хотел думать; но грезы вставали одна ​​ за ​​ другою, ​​ мелькали отрывки мыслей, без начала и конца и без связи. Как будто он впадал ​​ в полудремоту. Холод ли, мрак ли, сырость ли, ветер ли, завывавший под окном ​​ и ​​ качавший ​​ деревья, ​​ вызвали ​​ в ​​ нем  ​​​​ какую-то  ​​​​ упорную  ​​​​ фантастическую ​​ наклонность и ​​ желание, ​​ - ​​ но ​​ ему ​​ все ​​ стали ​​ представляться ​​ цветы. ​​ Ему ​​ вообразился ​​ прелестный ​​ пейзаж; ​​ светлый, ​​ теплый,  ​​​​ почти  ​​​​ жаркий  ​​​​ день, ​​ праздничный день, Троицын день. Богатый, роскошный ​​ деревенский ​​ коттедж, ​​ в ​​ английском ​​ вкусе, ​​ весь ​​ обросший ​​ душистыми ​​ клумбами ​​ цветов, ​​ обсаженный грядами, идущими кругом всего дома; крыльцо, ​​ увитое ​​ вьющимися ​​ растениями, ​​ заставленное грядами роз; светлая, прохладная лестница, устланная ​​ роскошным ​​ ковром, обставленная редкими цветами в китайских банках. Он особенно заметил ​​ в банках с водой, на окнах, букеты белых и нежных нарцизов, склоняющийся ​​ на ​​ своих ярко-зеленых, тучных и длинных стеблях с ​​ сильным ​​ ароматным ​​ запахом.

Ему даже отойти от них не хотелось, но он поднялся по ​​ лестнице ​​ и ​​ вошел ​​ в ​​ большую, высокую залу, и опять и ​​ тут ​​ везде, ​​ у ​​ окон, ​​ около ​​ растворенных ​​ дверей на террасу, на самой террасе, везде были ​​ цветы. ​​ Полы ​​ были ​​ усыпаны свежею накошенною душистою ​​ травой, ​​ окна ​​ были ​​ отворены, ​​ свежий, ​​ легкий, ​​ прохладный воздух проникал в комнату, птички чирикали под окнами, а ​​ посреди ​​ залы, на покрытых белыми атласными пеленами столах, стоял ​​ гроб. ​​ Этот ​​ гроб ​​ был обит белым граденаплем и ​​ обшит ​​ белым ​​ густым ​​ рюшем. ​​ Гирлянды ​​ цветов ​​ обвивали его со всех сторон. Вся в цветах лежала ​​ в ​​ нем ​​ девочка, ​​ в ​​ белом тюлевом платье, со сложенными и прижатыми на ​​ груди, ​​ точно ​​ выточенными ​​ из ​​ мрамора, руками. Но распущенные волосы ее, волосы ​​ светлой ​​ блондинки, ​​ были ​​ мокры; венок из роз обвивал ее голову. Строгий и уже окостенелый профиль ​​ ее ​​ лица был тоже как бы выточен из мрамора, но улыбка на бледных губах ее ​​ была полна ​​ какой-то ​​ недетской,  ​​​​ беспредельной  ​​​​ скорби  ​​​​ и  ​​​​ великой  ​​​​ жалобы.

Свидригайлов знал эту девочку; ни образа, ни ​​ зажженных ​​ свечей ​​ не ​​ было ​​ у ​​ этого гроба, ​​ и ​​ не ​​ слышно ​​ было ​​ молитв. ​​ Эта ​​ девочка ​​ была ​​ самоубийца-утопленница. Ей было только четырнадцать ​​ лет, ​​ но ​​ это ​​ было ​​ уже ​​ разбитое

сердце, и оно погубило себя, оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это ​​ молодое, детское сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло ​​ поруганный ​​ в темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Свидригайлов очнулся, встал с постели и шагнул к окну. Он ощупью ​​ нашел ​​ задвижку и отворил окно. Ветер хлынул неистово в его тесную каморку и как бы ​​ морозным инеем облепил ему лицо и прикрытую одною рубашкой грудь. Под окном, ​​ должно ​​ быть, ​​ действительно ​​ было ​​ что-то ​​ вроде ​​ сада ​​ и, ​​ кажется,  ​​​​ тоже ​​ увеселительного; вероятно, днем здесь тоже певали песенники и ​​ выносился ​​ на ​​ столики чай. Теперь же с деревьев и кустов летели в окно брызги, было темно, ​​ как в погребе, так что едва-едва можно было различить только какие-то темные ​​ пятна, обозначавшие предметы. Свидригайлов, нагнувшись и опираясь локтями на подоконник, смотрел уже минут пять, не отрываясь в эту мглу. Среди ​​ мрака ​​ и ​​ ночи раздался пушечный выстрел, за ним другой.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «А, сигнал! Вода прибывает, - подумал он, - к ​​ утру ​​ хлынет, ​​ там, ​​ где пониже место, на улицы, зальет подвалы и погреба, всплывут подвальные крысы, и среди дождя и ветра люди начнут, ругаясь, мокрые, перетаскивать свой сор в верхние этажи... А который-то теперь час?».

И ​​ только ​​ что ​​ подумал ​​ он ​​ это, ​​ где-то близко, тикая и как бы торопясь изо всей мочи, стенные ​​ часы ​​ пробили ​​ три. «Эге, да через час уже будет светать».

Чего ​​ дожидаться? ​​ Выйду ​​ сейчас, ​​ пойду прямо на Петровский: там где-нибудь выберу большой куст, весь ​​ облитый ​​ дождем, так что ​​ чуть-чуть ​​ плечом ​​ задеть ​​ и ​​ миллионы ​​ брызг ​​ обдадут ​​ всю ​​ голову...».

Он отошел от окна, ​​ запер ​​ его, ​​ зажег ​​ свечу, ​​ натянул ​​ на ​​ себя жилетку, пальто, надел шляпу и вышел со ​​ свечой ​​ в ​​ коридор, ​​ чтоб ​​ отыскать где-нибудь спавшего в ​​ каморке ​​ между ​​ всяким ​​ хламом ​​ и ​​ свечными ​​ огарками оборванца, расплатиться с ним за нумер и выйти из гостиницы. ​​ «Самая ​​ лучшая минута, нельзя лучше и выбрать!».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он долго ходил по всему длинному и узкому коридору, не находя никого, и ​​ хотел уже громко кликнуть, как вдруг в темном углу, между ​​ старым ​​ шкафом ​​ и ​​ дверью, разглядел какой-то странный ​​ предмет, ​​ что-то ​​ будто ​​ бы ​​ живое. ​​ Он нагнулся со свечой и ​​ увидел ​​ ребенка ​​ - ​​ девочку ​​ лет ​​ пяти, ​​ не ​​ более, ​​ в ​​ измокшем, как поломойная тряпка, платьишке, дрожавшую и плакавшую. ​​ Она ​​ как ​​ будто и не испугалась Свидригайлова, но смотрела на него с тупым ​​ удивлением своими большими черными глазенками и изредка всхлипывала, как дети, ​​ которые ​​ долго плакали, но уже перестали и даже утешились, а между ​​ тем, ​​ нет-нет, ​​ и вдруг опять ​​ всхлипнут. ​​ Личико ​​ девочки ​​ было ​​ бледное ​​ и ​​ изнуренное; ​​ она ​​ окостенела от холода, ​​ но ​​ «как ​​ же ​​ она ​​ попала ​​ сюда? ​​ Значит, ​​ она ​​ здесь ​​ спряталась и не спала всю ночь». Он стал ​​ ее ​​ расспрашивать. ​​ Девочка ​​ вдруг

оживилась и быстро-быстро залепетала ему что-то на своем детском языке. ​​ Тут ​​ было что-то про «мамасю» ​​ и ​​ что ​​ «мамася ​​ плибьет», ​​ про ​​ какую-то ​​ чашку, ​​ которую «лязбиля» (разбила). Девочка говорила, не умолкая; кое-как можно было  ​​​​ угадать из всех этих рассказов, что это нелюбимый ​​ ребенок, ​​ которого ​​ мать, ​​ какая-нибудь ​​ вечно ​​ пьяная ​​ кухарка, ​​ вероятно ​​ из ​​ здешней ​​ же ​​ гостиницы, заколотила и запугала; что девочка разбила мамашину ​​ чашку ​​ и ​​ что ​​ до ​​ того ​​ испугалась, что сбежала еще с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, ​​ наконец, ​​ пробралась ​​ сюда, ​​ спряталась ​​ за ​​ шкафом ​​ и

просидела здесь в углу всю ночь, плача, дрожа от сырости, от ​​ темноты ​​ и ​​ от ​​ страха, что ее теперь больно за все это прибьют. Он взял ее на руки, пошел к ​​ себе в нумер, посадил на кровать и стал раздевать. Дырявые башмачонки ее, на босу ногу, были так мокры, как будто всю ночь пролежали в луже. ​​ Раздев, ​​ он ​​ положил ее на постель, накрыл и закутал ​​ совсем ​​ с ​​ головой ​​ в ​​ одеяло. ​​ Она ​​ тотчас заснула. Кончив все, он опять угрюмо задумался.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Вот еще вздумал связаться! - ​​ решил ​​ он ​​ вдруг ​​ с ​​ тяжелым ​​ и ​​ злобным ​​ ощущением. - Какой вздор!».

В досаде взял он свечу, чтоб идти и ​​ отыскать ​​ во

что бы то ни стало оборванца и ​​ поскорее ​​ уйти ​​ отсюда. ​​ 

«Эх, ​​ девчонка!» ​​ - ​​ подумал он с проклятием, уже растворяя дверь, но вернулся еще раз посмотреть ​​ на девочку, спит ли она и как ​​ она ​​ спит? ​​ Он ​​ осторожно ​​ приподнял ​​ одеяло.

Девочка спала крепким и блаженным сном. Она согрелась под одеялом, и ​​ краска ​​ уже разлилась по ее бледным щечкам. Но странно: эта краска обозначалась ​​ как ​​ бы ​​ ярче ​​ и ​​ сильнее, ​​ чем ​​ мог ​​ быть ​​ обыкновенный ​​ детский ​​ румянец. ​​ «Это  ​​​​ лихорадочный румянец», - подумал Свидригайлов, это - точно румянец от ​​ вина, ​​ точно как будто ей дали выпить целый стакан. Алые губки точно горят, ​​ пышут; ​​ но что это? Ему вдруг показалось, что длинные черные ресницы ​​ ее ​​ как ​​ будто ​​ вздрагивают и мигают, ​​ как ​​ бы ​​ приподнимаются, ​​ и ​​ из-под ​​ них ​​ выглядывает ​​ лукавый, острый, какой-то недетски-подмигивающий глазок, ​​ точно ​​ девочка ​​ не

спит и притворяется. Да, так и есть: ее губки раздвигаются в улыбку; кончики ​​ губок вздрагивают, как бы еще сдерживаясь. Но вот уже она ​​ совсем ​​ перестала сдерживаться; ​​ это ​​ уже ​​ смех, ​​ явный ​​ смех; ​​ что-то ​​ нахальное, ​​ вызывающее ​​ светится в этом совсем не детском ​​ лице; ​​ это ​​ разврат, ​​ это ​​ лицо ​​ камелии, ​​ нахальное лицо продажной камелии из француженок. Вот, уже совсем ​​ не ​​ таясь, ​​ открываются оба глаза: они обводят его огненным и бесстыдным ​​ взглядом, ​​ они ​​ зовут его, смеются... Что-то бесконечно безобразное и оскорбительное было ​​ в ​​ этом смехе, в этих глазах, во всей ​​ этой ​​ мерзости ​​ в ​​ лице ​​ ребенка. ​​ «Как! ​​ пятилетняя!.. - прошептал в настоящем ужасе Свидригайлов, - это... что ж это такое?».

Но вот она уже совсем поворачивается к нему всем ​​ пылающим ​​ личиком, простирает руки... «А, проклятая»! - вскричал в ужасе ​​ Свидригайлов, ​​ занося ​​ над ней руку... Но в ту же минуту проснулся.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он на той же постели, также закутанный в одеяло; свеча не зажжена, а уж ​​ в окнах белеет полный день.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Кошемар во всю ​​ ночь!». ​​ Он ​​ злобно ​​ приподнялся, ​​ чувствуя, ​​ что ​​ весь ​​ разбит; кости ​​ его ​​ болели. ​​ На ​​ дворе ​​ совершенно ​​ густой ​​ туман ​​ и ​​ ничего ​​ разглядеть нельзя. Час пятый в ​​ исходе; ​​ проспал! ​​ Он ​​ встал ​​ и ​​ надел ​​ свою жакетку и пальто, еще сырые. Нащупав в кармане револьвер, ​​ он ​​ вынул ​​ его ​​ и ​​ поправил ​​ капсюль; ​​ потом ​​ сел, ​​ вынул ​​ из ​​ кармана ​​ записную ​​ книжку ​​ и ​​ на ​​ заглавном, самом заметном листке, написал крупно несколько строк. ​​ Перечитав ​​ их, он задумался, облокотясь на стол. Револьвер и записная книжка лежали тут ​​ же, у локтя. Проснувшиеся ​​ мухи ​​ лепились ​​ на ​​ нетронутую ​​ порцию ​​ телятины, стоявшую тут же на столе. Он долго смотрел ​​ на ​​ них ​​ и, ​​ наконец, ​​ свободною ​​ правою рукой начал ловить одну муху. Долго истощался он в усилиях, но ​​ никак ​​ не мог поймать. Наконец, поймав себя на этом ​​ интересном ​​ занятии, ​​ очнулся, ​​ вздрогнул, встал и решительно пошел из ​​ комнаты. ​​ Через ​​ минуту ​​ он ​​ был ​​ на ​​ улице.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Молочный, ​​ густой ​​ туман ​​ лежал ​​ над ​​ городом. ​​ Свидригайлов ​​ пошел ​​ по ​​ скользкой, грязной деревянной мостовой, по направлению ​​ к ​​ Малой ​​ Неве. ​​ Ему мерещились высоко поднявшаяся за ночь вода Малой ​​ Невы, ​​ Петровский ​​ остров, ​​ мокрые дорожки, мокрая трава, мокрые деревья и кусты и, наконец, ​​ тот ​​ самый ​​ куст... С досадой стал он рассматривать ​​ дома, ​​ чтобы ​​ думать ​​ о ​​ чем-нибудь

другом. Ни прохожего, ни извозчика не ​​ встречалось ​​ по ​​ проспекту. ​​ Уныло ​​ и грязно смотрели ярко-желтые деревянные домики с закрытыми ставнями. Холод ​​ и

сырость прохватывали все его тело, и его стало знобить. Изредка он натыкался ​​ на лавочные и ​​ овощные ​​ вывески ​​ и ​​ каждую ​​ тщательно ​​ прочитывал. ​​ Вот ​​ уже ​​ кончилась деревянная мостовая. Он уже поравнялся с большим ​​ каменным ​​ домом.

Грязная, издрогшая собачонка, с поджатым ​​ хвостом, ​​ перебежала ​​ ему ​​ дорогу.

Какой-то мертво-пьяный, в шинели, лицом вниз, ​​ лежал ​​ поперек ​​ тротуара. ​​ Он ​​ поглядел на него и пошел далее. Высокая каланча мелькнула ему влево. «Ба! ​​ - подумал он, - да вот и место, зачем ​​ на ​​ Петровский? ​​ По ​​ крайней ​​ мере, ​​ при ​​ официальном свидетеле...».

Он чуть не усмехнулся этой новой мысли и поворотил

в  ​​ ​​​​ -скую улицу. Тут-то стоял большой дом с каланчой. У запертых больших ворот ​​ дома стоял, прислонясь к ним плечом, небольшой человечек, закутанный в серое солдатское пальто ​​ и ​​ в ​​ медной ​​ ахиллесовской ​​ каске. ​​ Дремлющим ​​ взглядом, ​​ холодно покосился он на подошедшего Свидригайлова. На лице его виднелась ​​ та

вековечная брюзгливая скорбь, которая так кисло ​​ отпечаталась ​​ на ​​ всех ​​ без ​​ исключения лицах ​​ еврейского ​​ племени. ​​ Оба ​​ они, ​​ Свидригайлов ​​ и ​​ Ахиллес, несколько времени, ​​ молча, ​​ рассматривали ​​ один ​​ другого. ​​ Ахиллесу, ​​ наконец, ​​ показалось непорядком, что человек не пьян, а стоит перед ним в трех ​​ шагах, ​​ глядит в упор и ничего не говорит.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А-зе, сто-зе вам и ​​ здеся ​​ на-а-до? ​​ - ​​ проговорил ​​ он, ​​ все ​​ еще ​​ не ​​ шевелясь и не изменяя своего положения.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да ничего, брат, здравствуй! - ответил Свидригайлов.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Здеся не места.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я, брат, еду в чужие краи.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - В чужие краи?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - В Америку.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - В Америку?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Свидригайлов вынул револьвер и взвел курок. Ахиллес приподнял брови.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А-зе, сто-зе, эти сутки (шутки) здеся не места!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да почему же бы и не место?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А потому-зе, сто не места.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну, брат, это все равно. Место хорошее; коли тебя станут ​​ спрашивать, ​​ так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он приставил револьвер к своему правому виску.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А-зе здеся нельзя, здеся не места! - встрепенулся ​​ Ахиллес, ​​ расширяя ​​ все больше и больше зрачки.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Свидригайлов спустил курок».

Почему-то вся эта огромная сцена стоит в моем сознании.

Я выписываю эти сцены, потому что в моей жизни не осталось ничего, кроме литературы.

Только она.

Второй брак предстал огромной пустыней в густонаселенном Питере.

Зачем искать виноватых?

Так сложилось.

Как это можно исправить?

24  ​​ ​​​​ Брюссель: ​​ при посредничестве государственного секретаря США Сайруса Вэнса прошла встреча премьер-министра Египта Мустафы Халиля и министра иностранных дел Израиля Моше Даяна.

Аристотель:

- «Комедия ​​ может быть очень смешной, но в ее стиле ровно нет ничего смешного».

Разве стиль Чаплина - смешной?

Много людей, способных лишь изобретать смешное, но не брать его из жизни.

25  ​​ ​​​​ Вторжение вьетнамских войск в Камбоджу.

26  ​​​​ Как велик текст Достоевского! Понятно, что такая литература – база для всей последующей. Но при этом Чехов сказал об эпохе не меньше. Толстой, Чехов, Достоевский сказали слишком много о нашей жизни.

27  ​​ ​​ ​​​​ Мое открытие: ​​ поэт Иван Иванович Дмитриев. 1760–1837.

Вот его шедевр:

Чужой толк

Что за диковинка? лет двадцать уж прошло,

Как мы, напрягши ум, наморщивши чело,

Со всеусердием всё оды пишем, пишем,

А ни себе, ни им похвал нигде не слышим!

Ужели выдал Феб свой именной указ,

Чтоб не дерзал никто надеяться на нас

Быть Флакку, Рамлеру и их собратьи равным

И столько ж, как они, во песнопеньи славным?

Как думаешь?.. Вчера случилось мне сличать

И их и нашу песнь: в их... нечего читать!

Листочек, много три, а любо, как читаешь -

Не знаю, как-то сам как будто бы летаешь!

Судя по краткости, уверен, что они

Писали их резвясь, а не четыре дни;

То как бы нам не быть еще и их счастливей,

Когда мы вó сто раз прилежней, терпеливей?

Ведь наш начнет писать, то все забавы прочь!

Над парою стихов просиживает ночь,

Потеет, думает, чертит и жжет бумагу;

А иногда берет такую он отвагу,

Что целый год сидит над одою одной!

И подлинно уж весь приложит разум свой!

Уж прямо самая торжественная ода!

Я не могу сказать, какого это рода,

Но очень полная, иная в двести строф!

Судите ж, сколько тут хороших есть стишков!

К тому ж, и в правилах: сперва прочтешь вступленье,

Тут предложение, а там и заключенье -

Точь-в-точь как говорят учены по церквам!

Со всем тем нет читать охоты, вижу сам.

Возьму ли, например, я оды на победы,

Как покорили Крым, как в море гибли шведы;

Все тут подробности сраженья нахожу,

Где было, как, когда, - короче я скажу:

В стихах реляция! прекрасно!.. а зеваю!

Я, бросивши ее, другую раскрываю,

На праздник иль на что подобное тому:

Тут нáйдешь то, чего б нехитрому уму

Не выдумать и ввек: зари багряны персты,

И райский крин, и Феб, и небеса отверсты!

Так громко, высоко!.. а нет, не веселит,

И сердца, так сказать, ничуть не шевелит!»

Так дедовских времен с любезной простотою

Вчера один старик беседовал со мною.

Я, будучи и сам товарищ тех певцов,

Которых действию дивился он стихов,

Смутился и не знал, как отвечать мне должно;

Но, к счастью - ежели назвать то счастьем можно,

Чтоб слышать и себе ужасный приговор, -

Какой-то Аристарх с ним начал разговор.

«На это, - он сказал, - есть многие причины;

Не обещаюсь их открыть и половины,

А некоторы вам охотно объявлю.

Я сам язык богов, поэзию, люблю,

И нашей, как и вы, утешен так же мало;

Однако ж здесь, в Москве, толкался я, бывало,

Меж наших Пиндаров и всех их замечал:

Большая часть из них - лейб-гвардии капрал,

Асессор, офицер, какой-нибудь подьячий,

Иль из кунсткамеры антик, в пыли ходячий,

Уродов страж, - народ всё нужный, должностной;

Так часто я видал, что истинно иной

В два, в три дни рифму лишь прибрать едва успеет,

Затем что в хлопотах досуга не имеет.

Лишь только мысль к нему счастливая придет,

Вдруг било шесть часов! уже карета ждет;

Пора в театр, а там на бал, а там к Лиону,

А тут и ночь... Когда ж заехать к Аполлону?

Назавтра, лишь глаза откроет, - уж билет:

На пробу в пять часов... Куда же? В модный свет,

Где лирик наш и сам взял Арлекина ролю.

До оды ль тут? Тверди, скачи два раза к Кролю,

Потом опять домой: здесь холься да рядись;

А там в спектакль, и так со днем опять простись!

К тому ж, у древних цель была, у нас другая:

Гораций, например, восторгом грудь питая,

Чего желал? О! он - он брал не с высока:

В веках бессмертия, а в Риме лишь венка

Из лавров иль из мирт, чтоб Делия сказала:

„Он славен, чрез него и я бессмертна стала!“

А наших многих цель - награда перстеньком,

Нередко сто рублей иль дружество с князьком,

Который отроду не читывал другова,

Кроме придворного подчас месяцеслова,

Иль похвала своих приятелей; а им

Печатный всякий лист быть кажется святым,

Судя ж, сколь разные и тех и наших виды,

Наверно льзя сказать, не делая обиды

Ретивым господам, питомцам русских муз,

Что должен быть у них и особливый вкус

И в сочинении лирической поэмы

Другие способы, особые приемы;

Какие же они, сказать вам не могу,

А только объявлю - и, право, не солгу, -

Как думал о стихах один стихотворитель,

Которого трудов „Меркурий“ наш, и „Зритель“,

И книжный магазин, и лавочки полны.

„Мы с рифмами на свет, - он мыслил, - рождены;

Так не смешно ли нам, поэтам, согласиться

На взморье в хижину, как Демосфен, забиться,

Читать да думать всё, и то, что вздумал сам,

Рассказывать одним шумящим лишь волнам?

Природа делает певца, а не ученье;

Он не учась учен, как придет в восхищенье;

Науки будут всё науки, а не дар;

Потребный же запас - отвага, рифмы, жар“.

И вот как писывал поэт природный оду:

Лишь пушек гром подаст приятну весть народу

Что Рымникский Алкид поляков разгромил

Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил,

Он тотчас за перо и разом вывел: ода!

Потом в один присест: такого дня и года!

„Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!

Не лучше ль: Даждь мне, Феб!.. Иль так: Не ты одна

Попала под пяту, о чалмоносна Порта!

Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта?

Нет, нет! нехорошо; я лучше поброжу

И воздухом себя открытым освежу“.

Пошел и на пути так в мыслях рассуждает:

„Начало никогда певцов не устрашает;

Что хочешь, то мели! Вот штука, как хвалить

Героя-то придет! Не знаю, с кем сравнить?

С Румянцевым его, иль с Грейгом, иль с Орловым?

Как жаль, что древних я не читывал! а с новым -

Неловко что-то всё. Да просто напишу:

Ликуй, Герой! ликуй, Герой ты! - возглашу.

Изрядно! Тут же что! Тут надобен восторг!

Скажу: Кто завесу мне вечности расторг?

Я вижу молний блеск! Я слышу с горня света

И то, и то... А там?.. известно: многи лета!

Брависсимо! и план, и мысли, всё уж есть!

Да здравствует поэт! осталося присесть,

Да только написать, да и печатать смело!“

Бежит на свой чердак, чертит, и в шляпе дело!

И оду уж его тисненью предают,

И в оде уж его нам ваксу продают!

Вот как пиндарил он, и все, ему подобны,

Едва ли вывески надписывать способны!

Желал бы я, чтоб Феб хотя во сне им рек:

„Кто в громкий славою Екатеринин век

Хвалой ему сердец других не восхищает

И лиры сладкою слезой не орошает,

Тот брось ее, разбей, и знай: он не поэт!“

Да ведает же всяк по одам мой клеврет,

Как дерзостный язык бесславил нас, ничтожил,

Как лирикой ценил! Воспрянем! Марсий ожил!

Товарищи! к столу, за перья! отомстим,

Надуемся, напрем, ударим, поразим!

Напишем на него предлинную сатиру

И оправдаем тем российску громку лиру.

1794

Поразительно много свободы!

28  ​​ ​​​​ Аристотель:

Стиль должен быть полон чувства, отражать характер и соответствовать истинному положению вещей.

29 Смутно мелькнул «Кин Конг»: ​​ девушка Fay Wray в лапе обезьяны, что занесена над Нью-Йорком.

Бывают такие впечатления от искусства: слишком земные, чтобы их ценить.

30  ​​​​ Мать Вали – в Питере. ​​ Мы вместе в холоднющей квартире. ​​ Все советские мамы похожи. ​​ Она искренне не понимает, зачем я ​​ нужен, но мой сын Женя – живет.

Лосев:

Аристотель существенно сближает музыку с математикой, настолько, что он находит возможным трактовать музыку даже как часть арифметики.

31  ​​ ​​​​ Иран: ​​ ушло в отставку военное правительство генерала Голяма Реза Азхари.

Новый Год встретили вчетвером: сын, тёща, жена и я. Мы все боимся за сына: ему полтора месяца, - а тридцатиградусный мороз вот-вот ворвется в нашу квартиру!

Кто-то в подъезде включил мощный электрообогреватель - и весь дом остался без света и тепла.

Меня положили к едва тёплой батарее на кухне; здесь теплее, потому что горят газовые конформки.

Так встречаем новый год.

Большое театральное впечатление года.

Спектакль  ​​​​ Пётра Наумовича Фоменко.

Ленинградский театр комедии.

«Лес» А. Н. Островского

и

«Пассаж в пассаже» С. В. Михалкова по Ф. М. Достоевскому.

Не прощу режиму страдания философа Лосева.

Вопрос античности:

Почему из всех чувственных восприятий только слышимое обладает этическими свойствами? Ведь даже если мелодия без слов, она все же имеет этические свойства, а ни цвет, ни запах, ни вкус его не имеют.