ОБЩИЙ  ​​​​ ДНЕВНИК

1972

Важное:

Речь ​​ Берии на похоронах Сталина.

Встретился с матерью ​​ у ворот Академии.

Андрей Тарковский. Дневник

Николай Егорович Жуко́вский

Пушкин

Эварист Галуа

Вася Батилов

Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме.

Лозановский. Функциональные пространства

Высоцкий. Кто кончил жизнь трагически

«Митина любовь» Бунина

Маяковский

Бродский. Коньяк в графине - цвета янтаря

Антон Чехов. Крыжовник

«Ода к радости» Шиллера

Сергей Есенин. Синий туман. Снеговое раздолье

Дневник и интервью Бродского

Хожу по тундре и шепчу Есенина

Константин Симонов

Горький. Жизнь Клима Самгина

Евгений Колмановский. Возвращение Чацкого (его играет Юрский)

Амнистия 1953 года

Январь

1  ​​ ​​ ​​​​ «Президент Венесуэлы Рафаэль Кальдера объявил о денонсации торгового договора 1952 года с США, объявив его неравноправным».

Сообщили на политинформации.

Все, что общее, ​​ воняет.

С утра в казарме так напукано, что весь день не можешь забыть этот запах.

Потом мы идем в столовую, едим горох – и опять бесконечно, безнадежно пукаем.

Строй, - а мы ходим только строем, - всегда пропукан.

По отдельности мы все – друзья, - но когда мы стоим в строю, мы перестаем быть людьми: мгновение – и мы – какие-то винтики государства.

Мы перестаем понимать друг друга.

Я начал с кем-то болтать, а мой знакомый, тоже курсант, меня прервал:

- В строю не место разговорам!

2  ​​ ​​ ​​​​ Султан Омана Кабус бен Саид отправил в отставку своего дядю Тарика бен Таймура, возглавлявшего правительство, и сам возглавил кабинет

Получил право на особенные ​​ тренировки по многоборью: в мае предстоят соревнования.

3  ​​ ​​​​ Я встречался с ВК.

Якобы ходил на тренировку на Зимний стадион, а на самом деле проговорил с ней.

Проблема, что она больше боится, чем хочет со мной говорить.

Муж постоянно проводит над ней эксперименты; к счастью, большей частью психологические.

Вот разорвал бумажку 25 рублей.

Тут слишком тонкое, недоступное моему пониманию скотство.

Мы встречаемся уже более полугода: с прошлого лета, когда разговорился с ней в поезде.

Я до сих пор ужасно поражен, что этот разговор получил продолжение.

Мне 19, ей – 30, - и она говорит, что не имеет права даже говорить со мной.

Потому что работает в ТАСС.

Так что я – запретный плод.

Неужели и Адам также совращал Еву?

Он также с ней «только» говорил, а потом ему объявили, что он свершил грехопадение.

Или он не только говорил?

Но по логике вещей я бы должен бояться ее покушений на мою девственность, - а мне даже в голову такое не приходит!

Она бы должна прямым текстом сказать:

- Я не хочу тебя совращать, ведь ты еще маленький.

Адам приходит к Еве, а она ему говорит:

- Я не хочу тебя совращать.

Тогда придется переписывать не только Библию, но и историю всего человечества.

4  ​​ ​​ ​​​​ В Академии ​​ человечность в том, чтоб ты не чувствовал ​​ себя человеком.

Поэтому я люблю все эти бесконечные кроссы: за Академию, за курс, за факультет, за взвод.

5  ​​ ​​​​ Вова живет в Питере, но за все время у него не возникло желания увидеться со мной.

Мы - не братья, а выродки.

Он как-то дал мне понять, что очень мне завидует.

Эта давняя обида идет из самого раннего детства.

Я появился, когда ему было уже шесть, - и все внимание было перенесено на меня.

Насколько я понимаю, папа и мама не могли нас очень любить, потому что ​​ выяснение отношений – основной род их семейных занятий.

Но Вова сразу решил, что я всему виной, а потому с детства со мной «борется»: ломал игрушки, не защищал от избиений взрослых мальчишек.

Я ему дал в долг 25 рб, а он, конечно, и забыл их отдать.

Все как бы обычно, но плохо, что нет человеческих отношений.

Даже человеческих, не ​​ то что братских.

6 ​​ Памяти папы:

Речь ​​ Берии на похоронах Сталина.

((Берия впечатлил папу больше всех других деятелей))

Диктор:

Сейчас начнется траурный митинг, посвященный памяти Иосифа Виссарионовича Сталина.

Н.С. Хрущев:

По поручению Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза и Совета Министров Союза ССР, траурный митинг, посвященный памяти Председателя Совета Министров Союза ССР и секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина объявляю открытым.

Слово предоставляется Первому заместителю Председателя Совета Министров Союза ССР товарищу Лаврентию Павловичу Берия.

Дорогие товарищи, друзья!  ​​ ​​​​ Трудно выразить словами чувство великой скорби, которое переживают в эти дни наша партия и народы нашей страны, все прогрессивное человечество.

Не стало Сталина - великого соратника и гениального продолжателя дела Ленина. Ушел от нас человек, самый близкий и родной всем советским людям, миллионам трудящихся всего мира.

Вся жизнь и деятельность Великого Сталина является вдохновляющим примером верности ленинизму, примером самоотверженного служения рабочему классу и всему трудовому народу, делу освобождения трудящихся от гнета и эксплуатации.

Великий Ленин основал нашу партию, привел ее к победе пролетарской революции.

Вместе с Великим Лениным его гениальный соратник Сталин укреплял большевистскую партию и создавал первое в мире социалистическое государство.

После смерти Ленина Сталин почти тридцать лет вел нашу партию и страну по ленинскому пути. Сталин отстоял ленинизм от многочисленных врагов, развил и обогатил учение Ленина в новых исторических условиях. Мудрое руководство Великого Сталина обеспечило нашему народу построение социализма в СССР и всемирно-историческую победу Советского Союза в Великой Отечественной войне. Великий зодчий коммунизма, гениальный вождь, наш родной Сталин вооружил нашу партию и народ величественной программой строительства коммунизма.

Товарищи! Неутолима боль в наших сердцах, неимоверно тяжела утрата, но и под этой тяжестью не согнется стальная воля Коммунистической партии, не поколеблется ее единство и твердая решимость в борьбе за коммунизм.

​​ 

Окончание речи:

Наша партия, вооруженная революционной теорией Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина, умудренная полувековым опытом борьбы за интересы рабочего класса и всех трудящихся, знает, как вести дело, чтобы обеспечить построение коммунистического общества.

Центральный Комитет нашей партии и Советское Правительство в деле руководства страной прошли великую школу Ленина и Сталина.

В огне гражданской войны и интервенции, трудные годы борьбы с разрухой и голодом, в борьбе за индустриализацию страны и коллективизацию сельского хозяйства, в тяжелые годы Великой Отечественной войны, когда решалась судьба нашей Родины и судьба всего человечества. Центральный Комитет партии и Советское Правительство, возглавляя и направляя героическую борьбу советского народа, приобрели огромный опыт руководства партией и страной.

Поэтому народы Советского Союза могут и впредь с полной уверенностью положиться на Коммунистическую партию, ее Центральный Комитет и на свое Советское Правительство. Враги Советского государства рассчитывают, что понесенная нами тяжелая утрата приведет к разброду и растерянности в наших рядах.

Но напрасны их расчеты: их ждет жестокое разочарование.

Кто не слеп, тот видит, что наша партия в трудные для нее дни еще теснее смыкает свои ряды, что она едина и непоколебима.

Кто не слеп, тот видит, что в эти скорбные дни все народы Советского Союза в братском единении с великим русским народом еще теснее сплотились вокруг Советского Правительства и Центрального Комитета Коммунистической партии.

Советский народ единодушно поддерживает как внутреннюю, так и внешнюю политику Советского государства.

Наша внутренняя политика основана на нерушимом союзе рабочего класса и колхозного крестьянства, на братской дружбе между народами нашей страны, на прочном объединении всех советских национальных республик в системе единого великого многонационального государства - Союза Советских Социалистических Республик. Эта политика направлена на дальнейшее укрепление экономического и военного могущества нашего государства, на дальнейшее развитие народного хозяйства и максимальное удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей всего советского общества.

Рабочие, колхозное крестьянство, интеллигенция нашей страны могут работать спокойно и уверенно, зная, что Советское Правительство будет заботливо и неустанно охранять их права, записанные в Сталинской Конституции.

Наша внешняя политика ясна и понятна. С первых дней Советской власти Ленин определил внешнюю политику Советского государства, как политику мира.

Эту политику мира неуклонно осуществлял великий продолжатель дела Ленина наш мудрый вождь Сталин.

И впредь внешней политикой Советского Правительства будет ленинско-сталинская политика сохранения и упрочения мира, борьбы против подготовки и развязывания новой войны, политика международного сотрудничества и развития деловых связей со всеми странами на основе взаимности.

Советское Правительство будет еще более укреплять братский союз и дружбу, сотрудничество в общей борьбе за дело мира во всем мире, широкое экономическое и культурное сотрудничество с великой Китайской Народной Республикой, со всеми странами народной демократии и Германской Демократической Республикой.

Наши братья и друзья за рубежом могут быть уверены, что Коммунистическая партия и народы Советского Союза, верные знамени пролетарского интернационализма, знамени Ленина - Сталина, будут и в дальнейшем укреплять, и развивать дружественные связи с трудящимися капиталистических и колониальных стран, борющимися за дело мира, демократии и социализма.

Глубокие чувства дружбы соединяют наш народ с героическим корейским народом, борющимся за свою независимость.

Наши великие вожди Ленин и Сталин учили нас неустанно повышать и оттачивать бдительность партии и народа к проискам и козням врагов Советского государства.

Теперь мы должны еще более усилить свою бдительность.

Пусть никто не думает, что враги Советского государства смогут застать нас врасплох.

Для защиты Советской Родины наши доблестные Вооруженные Силы оснащены всеми видами современного оружия. Наши солдаты и матросы, офицеры и генералы, обогащенные опытом Великой Отечественной войны, сумеют должным образом встретить любого агрессора, который осмелится напасть на нашу страну.

Сила и несокрушимость нашего государства состоит не только в том, что оно имеет закаленную в боях, овеянную славой армию.

Могущество Советского государства заключается в единстве советского народа, в его доверии к Коммунистической партии - ведущей силе советского общества, в доверии народа к своему Советскому Правительству. Коммунистическая партия и Советское Правительство высоко ценят это доверие народа.

Советский народ с единодушным одобрением встретил Постановление Центрального Комитета нашей партии, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР о проведении чрезвычайно важных решений, направленных на обеспечение бесперебойного и правильного руководства всей жизнью страны.

Одним из этих важных решений является назначение на пост Председателя Совета Министров Союза ССР талантливого ученика Ленина и верного соратника Сталина Георгия Максимилиановича Маленкова.

Решения, принятые высшими партийными и государственными органами нашей страны, явились ярким выражением полного единства и сплоченности в руководстве партией и государством.

Это единство и сплоченность в руководстве страной являются залогом успешного проведения в жизнь внутренней и внешней политики, годами выработанной нашей партией и Правительством, под руководством Ленина и Сталина.

Сталин, так же, как и Ленин, оставил нашей партии и стране великое наследие, которое надо беречь, как зеницу ока, и неустанно его умножать.

Великий Сталин воспитал и сплотил вокруг себя когорту испытанных в боях руководителей, овладевших ленинско-сталинским мастерством руководства, на плечи которых пала историческая ответственность довести до победного конца великое дело, начатое Лениным и успешно продолженное Сталиным.

Народы нашей страны могут быть уверены в том, что Коммунистическая партия и Правительство Советского Союза не пощадят своих сил и своей жизни для того, чтобы сохранять стальное единство рядов партии и ее руководства, крепить нерушимую дружбу народов Советского Союза, крепить могущество Советского государства, неизменно хранить верность идеям марксизма-ленинизма и, следуя заветам Ленина и Сталина, привести страну социализма к коммунизму.

Вечная слава нашему любимому, дорогому вождю и учителю - Великому Сталину.

Как же это страшно, папа!

Страшно, что ничего не меняется, что эти математически выверенные речи никогда меня не отпустят.

И это сказано – при моем рождении!

Я начал жить под эти речи!

7  ​​ ​​​​ Президент США Ричард Никсон официально объявил о своём намерении баллотироваться на второй президентский срок

Встретился с матерью ​​ у ворот Академии.

О ​​ том, что она пришла, мне сказал сержант Стрельцов.

Он ​​ - ​​ круглый ​​ сирота, а потому всех нас он считает «маменькиными сынками».

Он спустился ​​ в подвал, где все мы чистили картошку ​​ и почему-то строго мне объявил:

- К вам пришла мать.

Сказал ​​ - и смотрит на меня зло, будто я виноват только в том, что у меня есть ты.

Это звучало еще и как приказ, который я словно б не мог понять, не прозвучи он как окрик.

Я вышел к ​​ ней ​​ под неприязненные взгляды других курсантов: мол, все вкалывают, ​​ - а этот везде найдёт отговорки.

Я вышел к матери в таком смятении, что не мог говорить.

Мы ​​ виновато посмотрели друг на друга и молчали.

Мы не могли говорить и пробыли вместе совсем мало: даже сержант удивлённо на меня посмотрел.

8  ​​ ​​​​ Рано утром мне объявили,  ​​ ​​​​ что вот после такой бессонной ночи ​​ (после картошки лег спать не раньше часа ночи) мне бежать ​​ на лыжах ​​ тридцать километров!

​​ 

Я одолел только первую десятку, а потом признался капитану, что не могу бежать, потому что не выспался.

После этого очень странно, ​​ что ​​ сокурсники мне не могут ​​ простить как раз то, что я ​​ - ​​ спортсмен!

Будто так уж приятно ​​ постоянно куда-то бежать!
То ​​ три, ​​ то ​​ пять километров.

То, что много бегаю кроссы, - моя хитрость!!

Но бегайте их сами!

9  ​​ ​​​​ В  ​​​​ Чили оппозиция добивается отставки министра внутренних дел социалиста Хосе Тоа. Президент Альенде переводит его на должность министра обороны

Прямо на занятиях по физике читаю «Очарованную душу» Ромена Ролана.

А перед этим всю ночь одолевал ​​ «Бильярд в половине одиннадцатого» ​​ Белля.

Эти книги мне дает преподаватель физики.

Кая удивительная женщина! Говорят, у нее пять детей. При этом она красива. Кажется, работать ей трудно – и как может быть легко целой сотне юных курсантов? Мы сидим в тесной аудитории, мы мешаем друг другу, - и я, я увлеченно читаю.

А книги-то – одна лучше другой!

Теперь мне странно и подумать, что я мог бы не прочесть эти книги.

Но почему она заранее знала, что мне эти книги понравятся?

Я словно бы просыпаюсь, когда читаю такие тексты.

Почему они так волнуют меня?

10  ​​ ​​​​ А я все переживаю встречу с мамой.

Меня вызвал к себе сержант и сказал:

- К вам приехала мать. ​​ Вы свободны.

А мы чистили картошку – и я был уверен, что все подумали, будто я нарочно так договорился с мамой, чтоб откосить от чистки.

Поэтому я не побыл с мамой и пяти минут: так на нее рассердился.

Мама, как обычно, ничего не поняла – и мою холодность приписала моей нелюбви к ней, моей маме.

Но как она смела так думать? Почему за всю жизнь написала мне всего несколько невнятных и уже забытых писем?

Когда я вернулся, сержант как бы недоуменно спросил меня:

- А почему вы так быстро?

Я подумал: «Потому что вы так хотели!», - но не решился это высказать. ​​ Если он на самом деле хотел, чтобы я побыл с мамой, разве б он не сказал этого? Ведь мы учились в Академии, где все регламентировалось.

Вот трое действующих лиц: мама, сержант и я. Все трое вели себя, как идиоты. ​​ Кто же мог сделать по-человечески? Я думаю, мама. ​​ Моя мама. ​​ Она могла бы написать, что хочет ко мне приехать. ​​ Сержант – сирота – и он, скорее всего, просто позавидовал мне. ​​ Я – глуп! ​​ Произошло что-то важное, - а я так ничего и не понял.

11 ​​ У мамы – измученный вид.

У Вали К – тоже.

Женщины не живут, но страдают.

А я и жить не умею: я все время в огне чувств, которые не понимаю.

Неужели я влюблен? Я думаю о ней, вспоминаю наши разговоры. Почему мама не может со мной говорить долго?

12  ​​ ​​ ​​​​ Андрей Тарковский

Дневник

12 января 1972 года

Вчера Н. Т. Сизов продиктовал замечания и претензии к «Солярису», накопленные в разных инстанциях - в отделе культуры ЦК, у Демичева, в Комитете и Главке. Этих замечаний я записал 35. Вот они, эти замечания. Их очень много, и они (если их выполнить, хотя это и невозможно), разрушили бы до основания картину. То есть история более страшная, чем с «Рублевым».

Итак замечания следующие:

1. Прояснить образ Земли Будущего. В фильме , мол, неясно, каково оно будет ( будущее).

2. Нужно показать пейзажи планеты будущего.

3. Из какой формации летит Кельвин ? Из социализма, коммунизма , капитализма ?

4. Снаут не должен говорить о нецелесообразности (?) изучения космоса. В результате создается тупиковая ситуация.

5. Изъять концепцию Христианства. (!?)

6. Энцелофалограмма должна быть доиграна до конца.

7. Изъять концепцию Христианства. ( !?)

((эта претензия повторяется))

8. Заседание. Изъять иностранцев- исполнителей.

9. Финал:

Нельзя ли или

а) сделать реальное возвращение Криса в отцовский дом,

б) сделать ясным, что Крис выполнил свою миссию.

10. Не должно иметь оснований то, что Крис бездельник.

11. Мотив самоубийства Гибаряна (вопреки С.Лему) должен заключаться в жертве ради своих друзей-коллег (!?)

12.Сарториус как ученый - антигуманен.

13. Не надо, чтобы Хари становилась человеком. (?!)

14. Сократить самоубийство Хари.

15. Не нужна сцена с Матерью.

16. Сократить сцены «в кровати».

17. Убрать кадры, где Крис ходит без брюк.

18. (?!) Сколько времени ушло у героя на перелет, возвращение и работу.

19. Сделать вступление ( текстом) к фильму ( из Лема), которое бы все объяснило. (?!)

20. Восстановить из режиссерского сценария разговор Бертона и Отца об их молодости.

21. Вставить цитаты Колмогорова ( о конечности человека). (?)

22. «Земля» длинна.

23. Ученый совет похож на суд.

24. Уточнить в заседании ситуации для сюжета.

25. Сделать перелет на «Солярис».

26. Почему они (Снаут и Сарториус) опасаются Криса.

27. Нет того, что автор ситуации - Океан. (?)

28. Так гуманна наука или нет?

29. «Мир непознаваем». Космос не может быть понят. Человек должен погибнуть».

30. «Зритель ничего не поймет.»

31. Что такое Солярис? И гости?

32. Уточнить необходимость контакта.

33. Кризис должен быть преодолен.

34. Почему исчезла Хари ? ( Океан понял)

35. Вывод из фильма :» Не стоит человечеству таскать свое дерьмо с одного конца Галактики на другой.»

Весь список этого бреда был заключен следующими словами: «Больше замечаний не будет»...

Сдохнуть можно, честное слово !

Это какая-то провокация... Только - что они хотят? Чтобы я отказался от переделок? Зачем? Или на все согласился? Они же знают, что этого не будет!

Ничего не понимаю...»

12  ​​ ​​​​ В Дакку вернулся освобожденный из тюрьмы в Пакистане лидер борьбы за независимость Бангладеш Муджибур Рахман.  ​​​​ Он ​​ отказался от поста президента страны передав его Абу Сайеду Чоудхури и сосредоточил в своих руках власть в должности премьер-министра

Все это прилежно сообщается на обязательных политзанятиях.

Это интересно, но уж очень все отмерено: заранее предписана ​​ твоя позиция.

13  ​​ ​​​​ Военный переворот в Гане.

Гражданское правительство Кофи Бусиа смещено, власть перешла к Совету национального спасения во главе с полковником Игнатиусом Ачампонгом

Хожу в Русский музей и в Эрмитаж. Еще и на спектакли. Все - за счет тренировок. ​​ И со спортом я попал в кризис: я не уверен в себе.

14  ​​ ​​ ​​​​ Скончался король Дании Фредерик IX.

Валя часто – с потерянным взглядом.

Она и смотрит в меня, и не смотрит.

Настолько велика ее неуверенность в себе.

Она спасается от мужа во встречи со мной, ​​ но что именно делать со мной, она не знает.

Было бы проще, если б она знала.

15  ​​ ​​ ​​​​ На престол ​​ Дании ​​ вступила дочь Фредерика IX: королева Маргрете II.

16 ​​ Вокруг меня звуки. Я их не понимаю. Они имеют обыкновение собираться и заглушать мою жизнь.

Они вычеркивают меня из жизни, но я – хитрый: я умею восставать из пепла, из тех проблем, что раздавливают меня.

17  ​​​​ В этот день 17 января 1847 года родился Николай Егорович Жуко́вский, русский учёный, создатель современной аэро- и гидродинамики.

Жуковский открыл закон, определяющий подъёмную силу крыла самолёта; определил основные профили крыльев и лопастей винта самолёта; разработал вихревую теорию воздушного винта.

Жуковский изучил также явления гидравлического удара, вскрыв его механизм, вывел формулы, связывающие скорость течения, давление, плотность с радиусом трубы, в зависимости от времени и расстояния рассматриваемого сечения от выбранного начала координат.

Умер 17 марта 1921 года в Москве.

18 ​​ С увольнительной (это разрешение на отдых за пределами части) ​​ иду в Питер. ​​ Если ты ​​ за пределами части (Академии) без ​​ увольнительной, то ты в самоволке.

19 ​​ В этот день 19 января 1830 года Пушкин написал стих:

В часы забав иль праздной скуки,

Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Когда твой голос величавый

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слёз нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты,

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнём душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

Санкт-Петербург

И я живу в этом городе!

Но стихов не пишу.

Вдруг в мое обычное смятение чувств входят эти строчки – и мне будто яснее, будто легче.

20  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все ​​ чувства регламентируются.

Хоть ​​ и нет ​​ их официального списка, тем весомее ​​ их существование на самом деле.

Начальник курса полковник Булгаков, умный и пузатый, опять заорал на меня:

- Ты почему не хочешь стать отличником?

Он часто выглядит растерянным: наверно, так мы его ошарашили своей непредсказуемостью.

Я не хочу быть ни отличником Академии, ​​ ни даже просто военным:  ​​​​ всё, что вызывает ​​ этот мир, - это протест.

Я не понимаю этой общей неприязни друг к другу, не принимаю ее.

​​ 

Ты не нравишься сержанту - и он находит, как тебя унизить! И уже сотни раз чистишь картошку и моешь туалеты, понимая, что люди таковы.

Что ж это за элитное заведение, в котором царит ужас и скотство?

Этот Кацнельсон сразу меня возненавидел.

Первая в жизни встреча с евреем – и вот на тебе!

21  ​​​​ В  ​​ ​​​​ Каире - ​​ антиправительственные студенческие демонстрации.

Студенты ​​ захватили здание Каирского университета. Волнения перекинулись на другие районы Каира и на Хелуан.

22  ​​ ​​​​ Подписан договор о присоединении Великобритании, Дании, Ирландии и Норвегии к Европейскому экономическому сообществу.

Она не уверена, что хочет меня видеть - и вслед за ней я уже совсем ни в чем не уверен.

Что же такое у нас получилось?

24  ​​ ​​ ​​​​ Египетская полиция штурмом взяла захваченный студентами Каирский университет.

26 ​​ Эварист Галуа:

- Мне некого благодарить ни за совет, ни за поддержку. Благодарность была бы ложью.

Барон, пэр Франции, профессор Симеон Пуассон:

-  ​​​​ Во всяком случае, мы сделали все от нас зависящее, чтобы понять доказательство г-на Галуа. Но его рассуждения не обладают ни достаточной ясностью, ни достаточной полнотой для того, чтобы мы могли судить об их точности, поэтому мы не в состоянии дать о них представление в этом докладе.

Эварист Галуа, тогда же (из письма другу Огюсту Шевалье):

- ​​ Я открыл в анализе кое-что новое. Некоторые из этих открытий касаются теории уравнений, другие - функций, определяемых интегралами.

В теории уравнений я исследовал, в каких случаях уравнения разрешаются в радикалах, что дало мне повод углубить эту теорию и описать все возможные преобразования уравнения, допустимые даже тогда, когда оно не решается в радикалах.

Из этого можно сделать три мемуара ...

Обратись публично к Якоби и Гауссу я попроси их высказать своё мнение, но - не о верности теорем, а об их значении.

Я надеюсь, что после этого найдутся люди, которые сочтут для себя полезным навести порядок во всей этой неразберихе

Февраль

3  ​​ ​​​​ С Васей Батиловым поехали к нему в Белоруссию.

Он ​​ нравится мне больше всех курсантов.

Знаменитой стала его фраза «Заплыви все г-ном».

4  ​​ ​​​​ Деревня Ждановка.

Дома у Васи.

Его сестра Надя.

Оказывается, дом сгорел осенью, и этот – наспех построенный новый.

​​ 

Я с чего-то разошелся и спел песню:

Где-то посредине Земли

Люди все мосты развели

Над водой ​​ застыли мосты

И молчат, как заломленные руки...

И, видишь, медленно плывут корабли

Большое солнце исчезает вдали

Это для того, чтоб в ночи, чтоб в ночи

Мы друг друга не нашли...

Не пожалел и припева:

Я свою любовь сберегу

Через море перекину мосты,

Если только я поверить смогу,

Что идешь со мною ты...

Ну, что на меня нашло?

Пою дальше:

Зыбкая обманет вода

Раньше отойдут поезда,

Зашумят о чем-то своем

Закричат потревоженные птицы...

Холодный ветер не оставит следа

В дальнем небе замелькает звезда

Словно говоря, что тебя, что тебя

Не найду я никогда...

Тысячу дорог я найду,

Без вести в огне пропаду.

Только ​​ мне и смерть не страшна

И любые испытанья.

Черную узнаю беду

Буду задыхаться в бреду

Где б ты ни была все равно, все равно

Все равно тебя найду.

Тысячу дорог я найду

Без вести в огне пропаду

Где б ты ни была все равно, все равно

Все равно тебя найду.

Я спел, потому что для Васи пел и раньше, а его младшую сестру просто считал его продолжением.

Когда шел ​​ инструментальный проигрыш, ​​ я ​​ пел там-тара-рам и барабанил ладонью по столу.

Правда, тут была и подруга Зоя, тоже девятиклассница.

Я почему-то взялся ее экзаменовать: попросил написать слово «ку-клукс-клан».

5  ​​​​ Первая суббота февраля – вечер встречи с выпускниками.

На нее мы заперлись прямо в валенках!!

Сначала вышел на сцену он и всех поздравил.

Подошла моя очередь – и меня неудержимо понесло!

Я попросил молока для советской армии!!

Это бы еще и ничего, но вышел на сцену председатель колхоза и поклялся, что молока даст!

Но откуда такая смелость? Почему я вышел из берегов и натворил бог знает, что? ​​ Это уже было со мной на свидании.

6  ​​ ​​ ​​​​ В Никарагуа прошли выборы в Учредительное собрание.

7  ​​​​ День рождения ДР ​​ Чарльза Диккенса

– Ну-с, молодой человек, что скажете о вашем хозяине?

– Он с двумя приятелями остановился здесь на ночь по дороге в Лондон, – сообщил Сэм.

– И мистер Уинкль с ним? – насупившись, спросил Потт.

– Нет, сэр. Мистер Уинкль остался дома, – ответил Сэм. – Он женился.

– Женился! – с жаром воскликнул Потт.

Он помолчал, мрачно улыбнулся и добавил глухим зловещим голосом:

– Поделом ему! - Чарльз Диккенс

- Но содержать кабак джентльмен не может, ведь правда? - сказал я.

- Ни под каким видом, - ответил Герберт. - Зато кабак вполне может содержать джентльмена.

Люди, взирающие на природу и своих ближних и утверждающие, что все хмуро и мрачно, - правы; но темные тона являются отражением их собственных затуманенных желчью глаз и сердец. В действительности же краски нежны и требуют более ясного зрения.

10  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я - ​​ в вечном раздрае!

Вдруг ясно понял, ​​ что поступил в Академии ради матери: уступил ее страхам и своей слабости.

Да, мама,  ​​​​ я ​​ не хотел учиться на военного, ​​ но ты ​​ невольно ​​ заставила меня сделать этот ужасный выбор.

Я пошел в военные, потому что меня убедили:  ​​​​ казалось счастьем: ты ничего не делаешь, а деньги идут, ​​ - ​​ и уже в сорок два идёшь на пенсию.

Боже, какие идиоты.

Но я - ​​ первый идиот.

14  ​​ ​​ ​​​​ Начался премьерный показ телесериала «Тени исчезают в полдень»

15  ​​​​ Военный переворот в Эквадоре. Президент Хосе Мария Веласко Ибарра смещён, к власти приходит левонационалистическая группировка военных во главе с бригадным генералом Гильермо Родригесом Ларой

20  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне ​​ чудится, меня никто не любит, ​​ - ​​ и я весь день живу с этой болью.

Но ведь еще вчера ​​ я захлёбывался от радости только потому, что живу!

Вот так ​​ всё крутит и крутит, - и ​​ невыносимо жить, вынашивая сразу столь противоречивые чувства.

Откуда такие идиотские мысли?

А дело в том, что я родился в мир, где позволяется чувствовать и понимать только очень немногое, ​​ - и академия не только естественный элемент ​​ этого мира: она еще и предел мечтаний всех.

Что’ чувствую к Вале – не понимаю!

21  ​​ ​​ ​​​​ ЦК КПСС принял постановление «О подготовке к 50-летию образования Союза Советских Социалистических Республик»

22  ​​ ​​​​ Государственный переворот в Катаре. Эмир Ахмед бен Али аль-Тани смещён, его место занял его племянник Халифа бен Хамид аль-Тани, бывший до этого наследным принцем, премьер-министром, министром иностранных дел, министром финансов и командующим силами безопасности

В ​​ Конго предпринята попытка переворота. После этого её организатор, член политбюро ЦК Конголезской партии труда Анж Диавара пытается организовать левое повстанческое движение, создав партизанский отряд

23  ​​ ​​​​ День Советской армии.

В столовой всем выдали дополнительно по бутылке кефира.

В ​​ США была освобождена под залог в 102.500 долларов Анджела Дэвис.

25  ​​​​ На президентских выборах в Сальвадоре победил полковник Артуро Армандо Молина (Партия национального примирения)

28  ​​ ​​​​ Пушкин:

КРАСАВИЦЕ, КОТОРАЯ НЮХАЛА ТАБАК

Возможно ль? вместо роз, Амуром насажденных,

Тюльпанов, гордо наклоненных,

Душистых ландышей, ясминов и лилей,

Которых ты всегда любила

И прежде всякий день носила

На мраморной груди твоей, -

Возможно ль, милая Климена,

Какая странная во вкусе перемена!..

Ты любишь обонять не утренний цветок,

А вредную траву зелену,

Искусством превращенну

В пушистый порошок!

Пускай уже седой профессор Геттингена,

На старой кафедре согнувшися дугой,

Вперив в латинщину глубокий разум свой,

Раскашлявшись, табак толченый

Пихает в длинный нос иссохшею рукой;

Пускай младой драгун усатый

Поутру, сидя у окна,

С остатком утреннего сна,

Из трубки пенковой дым гонит сероватый;

Пускай красавица шестидесяти лет,

У граций в отпуску и у любви в отставке,

Которой держится вся прелесть на подставке,

Которой без морщин на теле места нет,

Злословит, молится, зевает

И с верным табаком печали забывает, -

А ты, прелестная!.. но если уж табак

Так нравится тебе - о пыл воображенья! -

Ах! если, превращенный в прах,

И в табакерке, в заточенье,

Я в персты нежные твои попасться мог,

Тогда б я в сладком восхищенье

Рассыпался на грудь под шелковый платок

И даже... может быть... Но что! мечта пустая.

Не будет этого никак.

Судьба завистливая, злая!

Ах, отчего я не табак!..

Март

1  ​​ ​​ ​​​​ Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме.

Наверное, теперь уже почти всякий видит, что большевики не продержались бы у власти не то, что 2 1/2 года, но и 2 1/2 месяца без строжайшей, поистине железной дисциплины в нашей партии, без самой полной и беззаветной поддержки ее всей массой рабочего класса, т.-е. всем, что есть в нем мыслящего, честного, самоотверженного, влиятельного, способного вести за собой или увлекать отсталые слои.

Диктатура пролетариата есть самая свирепая, самая острая, самая беспощадная война нового класса против более могущественного врага, против буржуазии, сопротивление которой удесятерено ее свержением (хотя бы в одной стране) и могущество которой состоит не только в силе международного капитала, в силе и прочности международных связей буржуазии, но и в силе привычки, в силе мелкого производства. Ибо мелкого производства осталось еще на свете, к сожалению, очень и очень много, а мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе. По всем этим причинам диктатура пролетариата необходима, и победа над буржуазией невозможна без долгой, упорной, отчаянной, войны не на живот, а на смерть, - войны, требующей выдержки, дисциплины, твердости, непреклонности и единства воли.

Повторяю, опыт победоносной диктатуры пролетариата в России показал наглядно тем, кто не умеет думать или кому не приходилось размышлять о данном вопросе, что безусловная централизация и строжайшая дисциплина пролетариата являются одним из основных условий для победы над буржуазией.

На этом часто останавливаются. Но далеко недостаточно размышляют о том, что это значит, при каких условиях это возможно? Не следует ли возгласы приветствия по адресу советской власти и большевиков почаще сопровождать серьезнейшим анализом причин того, почему большевики могли выработать необходимую для революционного пролетариата дисциплину?

Большевизм существует, как течение политической мысли и как политическая партия, с 1903 года. Только история большевизма за весь период его существования может удовлетворительно объяснить, почему он мог выработать и удержать при самых трудных условиях железную дисциплину, необходимую для победы пролетариата.

И, прежде всего, является вопрос: чем держится дисциплина революционной партии пролетариата? чем она проверяется? чем подкрепляется? Во-первых, сознательностью пролетарского авангарда и его преданностью революции, его выдержкой, самопожертвованием, героизмом. Во-вторых, его уменьем связаться, сблизиться, до известной степени, если хотите слиться с самой широкой массой трудящихся, в первую голову пролетарской, но также и с не пролетарской трудящейся массой. В-третьих, правильностью политического руководства, осуществляемого этим авангардом, правильностью его политической стратегии и тактики, при условии, чтобы самые широкие массы собственным опытом убедились в этой правильности. Без этих условий дисциплина в революционной партии, действительно способной быть партией передового класса, имеющего свергнуть буржуазию и преобразовать все общество, не осуществима. Без этих условий попытки создать дисциплину неминуемо превращаются в пустышку, во фразу, в кривлянье. А эти условия, с другой стороны, не могут возникнуть сразу. Они вырабатываются лишь долгим трудом, тяжелым опытом; их выработка облегчается лишь правильной революционной теорией, которая, в свою очередь, не является догмой, а окончательно складывается лишь в тесной связи с практикой действительно массового и действительно революционного движения.

Если большевизм мог выработать и успешно осуществить в 1917-1920 годах, при невиданно тяжелых условиях, самую строгую централизацию и железную дисциплину, то причина тому заключается просто-на-просто в ряде исторических особенностей России.

С одной стороны, большевизм возник в 1903 году на самой прочной базе теории марксизма. А правильность этой - и только этой - революционной теории доказал не только всемирный опыт всего XIX века, но и в особенности опыт блужданий и шатаний, ошибок и разочарований революционной мысли в России. В течение около полувека, приме; но с 40-х и до 90-х годов прошлого века, передовая мысль в России, под гнетом невиданно) дикого и реакционного царизма» жадно искала правильной революционной теории, следя с удивительным усердием и тщательностью за всяким и каждым «последним словом» Европы и Америки в этой области. Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы. Благодаря вынужденной царизмом эмигрантщине, революционная Россия обладала во второй половине XIX века таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомленностью насчет всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире.

С другой стороны, возникший на этой гранитной теоретической базе большевизм проделал пятнадцатилетнюю (1903-1917) практическую историю, которая по богатству опыта не имеет себе равной в свете. Ибо ни в одной стране за эти 15 лет не было пережито даже приблизительно так много в смысле революционного опыта, быстроты и разнообразия смены различных форм движения, легального и нелегального, мирного и бурного, подпольного и открытого, кружкового и массового, парламентского и террористического. Ни в одной стране не было сконцентрировано на таком коротком промежутке времени такого богатства форм, оттенков, методов борьбы всех классов современного общества, притом борьбы, которая, в силу отсталости страны и тяжести гнета царизма, особенно быстро созревала, особенно жадно и успешно усваивала себе соответствующее «последнее слово» американского и европейского политического опыта.

В текстах Ленина – привлекательность коммунизма. А что же я? Я – продолжатель мамы, которая была искренней коммунисткой. ​​ Но папа открыто посмеивался над ее верой. ​​ 

2  ​​ ​​ ​​​​ На концерте Зыкиной в Большом ​​ дворце.

Издалека долго течет река Волга.

Течет река Волга, конца и края нет.

Среди хлебов спелых, среди снегов белых

Течет моя Волга, а мне семнадцать лет

Сказала мать: Бывает все, сынок,

Быть может, ты устанешь от дорог.

Когда придешь домой в конце пути,

Свои ладони в Волгу опусти.

Издалека долго течет река Волга.

Течет река Волга, конца и края нет.

Среди хлебов спелых среди снегов белых

Течет моя Волга, а мне уж тридцать лет.

Твой первый взгляд, твой первый плеск весла.

Все было - только речка унесла.

Я не грущу о той весне былой:

Взамен ее твоя любовь со мной.

Издалека долго течет река Волга.

Течет река Волга, конца и края нет.

Среди хлебов спелых, среди снегов белых

Гляжу в тебя Волга седьмой десяток лет.

Здесь мой причал и здесь мои друзья.

Все, без чего на свете жить нельзя.

С далеких плесов в звездной тишине

Другой мальчишка подпевает мне.

Издалека долго течет река Волга.

Течет река Волга, конца и края нет.

Среди хлебов спелых, среди снегов белых.

Течет моя Волга, а мне семнадцать лет.

А мне семнадцать лет…

Очень понравилось, как передана вся человеческая жизнь.

Кто-то сказал, что на месте этого дворца стояла греческая церковь.

9  ​​ ​​ ​​​​ «Указом Президиума Верховного Совета РСФСР посёлок городского типа Нижневартовский преобразован в город Нижневартовск».

Ух!

10  ​​ ​​​​ Генерал Лон Нол провозглашён президентом Камбоджи.

Мой роман с Валей К. ​​ продолжается.

Мы  ​​​​ встретилась с ее ​​ подругой, и ​​ долго говорили втроем. Причем, говорили, конечно, только они, а я смущенно молчал: в первый раз в жизни я присутствовал при разговоре незнакомых женщин.

Конечно, Валя близка мне, но я ни за что не решусь сказать, что ее знаю.

Вот мы сидим у ее подруги дома – и неожиданно пришел ее любовник.

Он почему-то даже не начал с нами говорить, а сразу принялся играть на фано.

Словно б он думал, что говорить с нами бесполезно.

Словно б он понимал, что я пойму только музыку.

Словно б сыгранное в любом случае окажется больше слов, которые можно было б сказать.

Это был настоящий композитор: когда он начал играть на фортепьяно, это было ни на что не похоже, это трогало на самом деле.

Только он ушел, ​​ подруга стала жаловаться Вале, мол, он живет с ней только ради квартиры, только у нее ночует.

Это поразило меня как громом.

Как?!  ​​​​ Мало того, что их отношения были полны волшебства, так еще и ужасны!

Как же это возможно совместить?

Совсем интересно.

Были и еще сомнительные речи подруги, но я в них ничего не понимал, хоть у меня и были ушки на макушке.

Она уговаривала Валю лечь со мной, благо была отдельная кровать на двоих в соседней комнате, но Валя не перешла эту черту.

Как сейчас помню строгий, четкий профиль этого красивого мужчины лет сорока.

Из того, что говорила подруга, задним числом понимаю, что она была очень чувственной и, скорее всего, меняла любовников, выбирая помоложе.

Мужчина ушел, а мы трое спали на разных кроватях.

Почему Валя не легла со мной? Может, потому ​​ что все слова о любви были уже сказаны музыкой!

Оставалось только любить.

Потом она объяснила:

- Не хочу тебя развращать.

Спасибо большое.

Наверно, так Ева сказала Адаму, но он все равно убедил ее отдаться.

Будучи сыном истинной коммунистки: моей мамы – я не очень понимаю, что же Валя имеет в виду.

Например, она попросит лизать ее попу, а я очень обижусь.

Так обижусь, что буду горько плакать.

Боже, что за мысли!

12  ​​ ​​​​ С мыслями о Лозановском:

Функциональные пространства

При изучении функций  переменных удобно пользоваться геометрическим языком, рассматривая набор  чисел  как точку -мерного пространства. Точно так же геометрический язык полезен и при изучении функционалов. Каждую функцию  принадлежащую какому-либо классу, мы будем рассматривать как точку

некоторого пространства. Пространства, элементами которых являются функции, мы будем называть функциональными пространствами.

В то время как для изучения функций от данного числа  независимых переменных достаточно рассматривать одно пространство, а именно -мерное евклидово пространство, не существует какого-либо «универсального» функционального пространства; сами эти пространства приходится выбирать в зависимости от характера рассматриваемой вариационной задачи. Например, если речь идет о функционале вида  то естественно рассматривать его на совокупности всех функций, имеющих непрерывную первую производную, а в случае функционала вида  следует за соответствующее функциональное пространство взять класс дважды непрерывно дифференцируемых функций. Поэтому для того чтобы задать функциональное пространство, надо прежде всего задать класс рассматриваемых функций.

Для функционалов, так же, как и для обычных функций, рассматриваемых в классическом анализе, важную роль играет понятие непрерывности. Для того чтобы сформулировать это понятие для функционалов, необходимо ввести в функциональном пространстве, тем или иным путем, понятие близости элементов. Это удобнее всего сделать, введя для функций понятие нормы - аналог расстояния  между точками в евклидовом пространстве.

Хотя в дальнейшем мы будем всегда рассматривать именно функциональные пространства, нам удобнее будет сейчас ввести понятие нормы несколько более общим и абстрактным образом, а именно сформулировав определение линейного нормированного пространства.

Линейным пространством называется совокупность R элементов  произвольной природы, для которых определены операции сложения и умножения их на числа, причем выполнены следующие аксиомы:

3. Существует такой элемент 0 (нулевой элемент), что  для любого х из R.

4. Для каждого  существует такой элемент  что

Линейное пространство R называется нормированным, если каждому элементу  поставлено в соответствие неотрицательное число  норма этого элемента так, что  только при 

В линейном нормированном пространстве можно говорить о  стоянии между элементами, понимая под расстоянием между  величину  Элементами линейного нормированного пространства могут быть объекты произвольной природы: системы чисел, векторы (т. е. направленные отрезки), матрицы, функции и т. д.

Для нас важны следующие пространства.

1. Пространство С, состоящее из всех непрерывных функций, определенных на некотором отрезке . Сложение элементов и умножение их на числа вводятся как обычные сложение функций и умножение их на числа, а норма определяется как максимум модуля, т. е.

Рис. 1.

Таким образом, в пространстве С мы считаем функцию  отстоящей от функции  не больше чем на , если ее график целиком лежит внутри полосы, шириной  (по вертикали), окружающей график функции  (рис. 1).

2. Пространство  состоящее из всех функций, определенных на некотором отрезке  и непрерывных на этом отрезке вместе со своей первой производной. Операции сложения и умножения на числа вводятся так же, как и в С, а норма определяется формулой

Таким образом, близость функций в пространстве  означает, что близки как сами функции, так и их первые производные. Действительно, если

то

3. Пространство  состоящее из всех функций на отрезке , имеющих непрерывные производные до  порядка включительно, где  - некоторое целое фиксированное число. Сумма элементов и произведение элемента на число определяются так же.

как и в предыдущих случаях, а норма определяется формулой

где под производной нулевого порядка понимается сама функция. Близость функций в этом пространстве означает, следовательно, близость значений как самих функций, так и их производных до  порядка включительно. Легко проверить, что в каждом из указанных выше трех пространств все аксиомы линейного нормированного пространства действительно выполнены.

Аналогично можно ввести пространства функций нескольких переменных, например пространства непрерывных функций  переменных, пространство непрерывных функций  переменных, имеющих непрерывные первые производные, и т. д.

После того как в линейном (в частности, функциональном) пространстве R введена норма, для функционалов естественно вводится понятие непрерывности, а именно:

Определение: Функционал  называется непрерывным в точке  если для любого  существует такое  что  как только 

На первый взгляд может показаться, что при изучении функционалов и, в частности, при решении вариационных задач можно обойтись пространством С - самым обширным из всех перечисленных. На самом деле это не так. Действительно, как уже указывалось выше, один из основных типов функционалов, рассматриваемых в вариационном исчислении, - это функционалы вида

Легко видеть, что такой функционал будет непрерывен, если близость функций понимать как близость в пространстве  но он не будет, вообще говоря, непрерывен, если пользоваться нормой, введенной в пространстве . В то же время на пространстве  этот функционал (в частности, длина кривой) непрерывен. Для того чтобы иметь возможность пользоваться обычными аналитическими методами, например, предельным переходом, разумно выбирать каждый раз функциональное пространство так, чтобы интересующий нас функционал был непрерывен.

В заключение этого параграфа сделаем следующее замечание. Выше речь шла о линейных пространствах и функционалах на них. Однако во многих вариационных задачах приходится рассматривать функционалы на совокупности функций, не образующих линейного пространства, например на совокупности плоских кривых, проходящих через две фиксированные точки (см. § 4). Несмотря на это, понятие линейного нормированного пространства и связанные с ним понятия расстояния между функциями, непрерывности функционала и т. д. играют важную роль в вариационном исчислении. С аналогичным положением приходится встречаться и в анализе: рассматривая функции  переменных, удобно пользоваться понятием -мерного евклидова пространства, однако область определения той или иной функции может, и не быть линейным многообразием.

16  ​​ ​​ ​​​​ Кнессет Израиля принял резолюцию о «неоспоримости исторических прав еврейского народа на страну Израиль».

18  ​​​​ Владимир Высоцкий.

«Поэтам и прочим, но больше - поэтам», 1971 г.

Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт!

А если в точный срок - так в полной мере!

На цифре 26 один шагнул под пистолет,

Другой же - в петлю слазил в «Англетере».

А в 33 - Христу (он был поэт, он говорил:

«Да! Не убий!» Убьёшь - везде найду, мол!)...

Но - гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,

И гвозди в лоб, чтоб ни о чём не думал.

С меня при слове «37» в момент слетает хмель.

Вот и сейчас вдруг холодом подуло

Под этот год и Пушкин подгадал себе дуэль,

И Маяковский лёг виском на дуло.

Задержимся на цифре 37. Коварен Бог

Ребром вопрос поставил: или-или!

На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,

А нынешние как-то проскочили.

Дуэль не состоялась или перенесена,

А в тридцать три распяли, но не сильно,

А в тридцать семь не кровь, да что там кровь! - и седина

Испачкала виски не так обильно.

Слабо стреляться?! В пятки, мол, давно ушла душа?!

Терпенье, психопаты и кликуши!

Поэты ходят пятками по лезвию ножа

И ранят в кровь свои босые души.

На слово «длинношеее» в конце пришлось три «е».

«Укоротить поэта!» - вывод ясен.

«И нож в него!» - но счастлив он висеть на острие,

Зарезанный за то, что был опасен!

Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр!

Томитесь, как наложницы в гареме:

Срок жизни увеличился - и может быть, концы

Поэтов отодвинулись на время.

19  ​​ ​​​​ В  ​​​​ Польше прошли выборы в Сейм.

20  ​​ ​​​​ Сон Нгок Тхань назначен председателем Совета министров и министром иностранных дел Камбоджи.

Вышел ​​ на экраны фильм Андрея Тарковского «Солярис».

Кто-то мне намекнул, что это – событие.

Фантастика вообще-то любима.

Я хотел сходить на него, но принесли билеты в БКЗ на Зыкину – и я, конечно, пошел со всеми.

21  ​​​​ Зыкина поет божественно, но, оказывается, билет стоит три рубля!

Вычли из стипендии.

23  ​​ ​​​​ В  ​​​​ Чили президент Сальвадор Альенде приостановил деятельность конгресса и не подписал конституционную поправку от 3 марта, запрещающую президенту национализировать предприятия без согласия конгресса

24  ​​ ​​ ​​​​ Состоялась премьера фильма «Крёстный отец», одного из шедевров мирового кинематографа.

25  ​​ ​​ ​​​​ Только вчера в Чили объявили ​​ о предотвращении попытки государственного переворота.

По обвинению в организации заговора с целью захвата президентского дворца и убийства президента Альенде арестована группа отставных офицеров во главе с генералом Альберто Грином.

Молодые ​​ офицеры поднимают восстание в Сальвадоре. Попытка переворота подавлена

28  ​​ ​​​​ В  ​​ ​​​​ Польше ушёл в отставку формальный глава государства и бывший лидер страны Юзеф Циранкевич. Новым председателем Государственного совета Польской Народной Республики стал Генрик Яблоньский

30  ​​ ​​ ​​​​ Мое ​​ письмо сестре Васи Батилова:

Здравствуй, Надя!

Пишу тебе как-то спешно, наверно, глупо и не забочусь ни о каких последствиях. Знаешь, я узнал об институтах, где можно учиться немецкому. Большинство из них тебе недоступны - туда попадают развитые «товарищи» из спецшкол. Что пожелать тебе? Что пожелать, ведь я не могу уделить тебе сколько-нибудь внимания. А отослать словари, учебники и забыть - это не для меня. Только могу посоветовать не опускать руки, больше работать именно над чем-то любимым. Если ты - сильная, то к 20 годам ты обязательно сможешь учиться в Ленинграде, стать человеком. Если окажешься слабой, то тебя ждет беспросветная, пустая жизнь - прозябание в деревне, где нечего делать в 20 лет. Деревня - неплохо, но не в молодости. Работай, делай что-нибудь...

А если хочешь о чем-нибудь спросить, то пиши Ганичеву Гене ​​ на Васькин ​​ адрес. До свиданья. Гена. 30.3.72

Апрель

1  ​​​​ Занятия по математике, как обычно, вел Григорий Яковлевич Лозановский – и я решился подойти к нему после занятий.

Он долго говорил – и мне казалось, что его слова огромны.

Я не выдержал и прямо спросил, не могу ли бросить Академию и поступить на мат-мех ЛГУ.

Он мне прямо сказал, что такое решение может быть только моим.

Моим и ничьим больше.

2  ​​ ​​ ​​ ​​​​ ВМФ СССР приступил к разминированию порта Читтагонг в Бангладеш.

6  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Муаммар Каддафи заявил о «самороспуске» правительства Ливии.

Теперь ​​ Ливия формально ​​ - ​​ без правительства, управляется Советом революционного командования.

И вот я дома ​​ у Вали К.

Она боится мужа: А если он придет?

И вот я уже на ней.

Она так волнуется, будто вообще не понимает, что происходит.

- Слушай, я боюсь: он может прийти в любой момент.

Она так шепчет, а я-то – в первый раз на женщине!

Невероятно.

Она настолько сбила меня с толку россказнями о муже, что я совсем не знаю, что делать.

Наконец, это происходит.

Это до того прозаично, что не понимаю, ​​ а что же делать дальше.

Я стал искать описание моих ощущений – и вышел на рассказ Чехова «Володя»:

Затем Володе показалось, что комната, Нюта, рассвет и сам он - всё слилось в одно ощущение острого, необыкновенного, небывалого счастья, за которое можно отдать всю жизнь и пойти на вечную муку, но прошло полминуты, и всё это вдруг исчезло. Володя видел одно только полное, некрасивое лицо, искаженное выражением гадливости, и сам вдруг почувствовал отвращение к тому, что произошло.

Это странно! ​​ Почему это так противно? Не понимаю. Мое ощущение: близость невозможно понять.

А вот «Митина любовь» Бунина, та же сцена:

Там она приостановилась, а ​​ Митя, стиснув зубы, чтобы удержать их стук, поспешил ​​ запустить руку в карман - ноги ​​ его были напряжены, ​​ тверды, ​​ как

железо, - и ​​ сунул ей в ​​ ладонь смятую пятирублевку. Она быстро спрятала ее ​​ за пазуху и села на землю. Митя сел возле ​​ нее и обнял ее ​​ за шею, не ​​ зная,

что делать, - надо ли ​​ целовать ​​ или нет. ​​ Запах ​​ ее платка, волос, луковый запах ​​ всего ​​ ее ​​ тела, ​​ смешанный с запахом ​​ избы, дыма, ​​ - ​​ все ​​ было ​​ до

головокружения хорошо, ​​ и Митя ​​ понимал, чувствовал это. И все-таки было все то же, ​​ что и ​​ раньше: ​​ страшная сила ​​ телесного желания, ​​ не ​​ переходящая в ​​ желание ​​ душевное, в ​​ блаженство, в восторг, ​​ в истому ​​ всего ​​ существа. Она откинулась ​​ и легла навзничь. Он лег рядом, привалился к ней, протянул руку.

Тихо и нервно смеясь, она поймала ее и потянула вниз.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Никак нельзя, - сказала она не то в шутку, не то серьезно.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она отвела его руку и цепко держала ​​ ее своей маленькой рукой, глаза ее ​​ смотрели в треугольную раму шалаша на ветви яблонь, на уже потемневшее синее ​​ небо ​​ за этими ветвями и неподвижную ​​ красную ​​ точку ​​ Антареса, еще ​​ одиноко стоящую ​​ в нем. Что выражали эти глаза? ​​ Что надо было делать? ​​ Поцеловать в ​​ шею, в ​​ губы?

Вдруг ​​ она поспешно сказала, берясь ​​ за ​​ свою ​​ короткую черную

юбку:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну, скорей, что ли...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда ​​ они  ​​​​ поднялись,  ​​​​ - ​​ Митя ​​ поднялся,  ​​​​ совершенно  ​​​​ пораженный разочарованием, ​​ - ​​ она, ​​ перекрывая ​​ платок, ​​ поправляя ​​ волосы, ​​ спросила

оживленным шепотом, - уже как близкий человек, как любовница:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - ​​ Вы, говорят, в Субботино ​​ ездили. Там поп дешево ​​ поросят ​​ продает.

Правда ай нет? Вы не слыхали?

7  ​​ ​​​​ В ​​ штаб-квартире партии Афро-Ширази убит 1-й вице-президент Танзании и председатель Революционного совета Занзибара Абейд Каруме.

9  ​​ ​​​​ Заключён Договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и Ираком.

Все!

Решено: я – буду свободным.

Я ​​ написал ​​ рапорт с просьбой об отчислении из Академии и отнес его начальнику курса.

Как он на меня посмотрел!

Два года назад он взял на курс меня, а ведь был огромный конкурс: я, возможно, перечеркнул чью-то судьбу.

Лучше б он двинул меня по морде.

10  ​​ ​​​​ В ​​ Москве, Вашингтоне и Лондоне открыта для подписания Конвенция о бактериологическом оружии.

17  ​​ ​​​​ Принята временная конституция Пакистана.

Мы встречаемся и после нашей близости, но Валя держится неприступно: даже об объятиях не может быть и речи!

Мы о чем-то говорим - и я сразу забываю, о чем.

Мы словно б вернулись в нашу первую встречу и не хотим двигаться дальше.

А я, между прочим, хотел бы близости.

Хотя бы уже потому, что я так и не успел понять, что же это такое.

Что же такое сексуальная жизнь?

Она предстает этаким специальным изобретением для производства детей - и не для чего более.

А наша близость?

Я ничего не почувствовал, и Валя, может быть, - тоже.

А сколько вокруг этого литературы!

Неужели за миллионами страниц ничего не стоит?

Фантазеры, что ли?

26  ​​ ​​​​ Приезд Никсона в Питер.

Весь курс угоняют охранять чердаки.

Мне и этого не доверяют: сижу на курсе как дневальный.

Читаю весь день.

30  ​​ ​​ ​​​​ В  ​​​​ Камбодже на референдуме принята Конституция страны.

Май

1  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Президент Никарагуа генерал Анастасио Сомоса передал власть Национальному правительственному совету (триумвирату генералов).

2  ​​​​ Я все думаю о словах Лозановского – и все больше решаюсь оставить Академию.

Да, я уже написал рапорт, но на него, как обычно, никто не обратил внимание.

Потому что таких рапортов – десятки.

Обычно все устаканивается: курсанты меняют свое решение.

3  ​​​​ Маяковский:

Вывод

Не смоют любовь

ни ссоры,

ни версты.

Продумана,

выверена,

проверена.

Подъемля торжественно стих стокоперстый,

клянусь -

люблю

неизменно и верно!

1922

5  ​​​​ Я был на свидании с Валей К-ой, ​​ мимо шел патруль, - но я не стал убегать.

Не стал.

Загремел на «губу».

Я понимаю: должно произойти нечто экстраординарное – иначе меня не отпустят.

6  ​​ ​​​​ Оказывается, так: воспоминаний о близости с женщиной гораздо больше, ​​ чем самой близости.

Неужели все люди – такие же фантазеры, как я?

Да, скорее всего, все проходят через этот фантастический период.

7  ​​ ​​​​ Сержант ​​ Бойцов, старшина курса, ударил меня по лицу за то, что я «позорю Академию».

Хожу с разбухшей мордой.

При пристрастном допросе объявляю, что избит именно старшиной курса.

Проходит час – меня вызывают к начальнику академии.

И тут признаю, что рукоприкладство имело место.

8  ​​​​ Иосиф Бродский:

Коньяк в графине - цвета янтаря,

что, в общем, для Литвы симптоматично.

Коньяк вас превращает в бунтаря.

Что не практично. Да, но романтично.

Он сильно обрубает якоря

всему, что неподвижно и статично.

Конец сезона. Столики вверх дном.

Ликуют белки, шишками насытясь.

Храпит в буфете русский агроном,

как свыкшийся с распутицею витязь.

Фонтан журчит, и где-то за окном

милуются Юрате и Каститис.

Пустые пляжи чайками живут.

На солнце сохнут пёстрые кабины.

За дюнами транзисторы ревут,

и кашляют курляндские камины.

Каштаны в лужах сморщенных плывут,

почти как гальванические мины.

К чему вся метрополия глуха,

то в дюжине провинций переняли.

Поёт апостол рачьего стиха

в своем невразумительном журнале.

И слепок первородного греха

свой образ тиражирует в канале.

Страна, эпоха - плюнь и разотри!

На волнах пляшет пограничный катер.

Когда часы показывают «три»,

слышны, хоть заплыви за дебаркадер,

колокола костела. А внутри

на муки Сына смотрит Богоматерь.

И если жить той жизнью, где пути

действительно расходятся, где фланги,

бесстыдно обнажаясь до кости,

заводят разговор о бумеранге,

то в мире места лучше не найти

осенней, всеми брошенной Паланги.

Ни русских, ни евреев. Через весь

огромный пляж двухлетний археолог,

ушедший в свою собственную спесь,

бредёт, зажав фаянсовый осколок.

И если сердце разорвется здесь,

то по-литовски писанный некролог

не превзойдёт наклейки с коробка,

где брякают оставшиеся спички.

И солнце, наподобье колобка,

зайдет, на удивление синичке

на миг за кучевые облака

для траура, а может, по привычке.

Лишь море будет рокотать, скорбя

безлично - как бывает у артистов.

Паланга будет, кашляя, сопя,

прислушиваться к ветру, что неистов,

и молча пропускать через себя

республиканских велосипедистов.

1966

Невероятно, но факт.

Мало понимаю, про что это написано, - но пойму, пойму обязательно.

Должен понять.

Бродский, как и Юрский, - туманный миф.

9  ​​​​ День Победы!

Семён Гудзенко, 1942:

Перед атакой

Когда на смерть идут - поют,

а перед этим можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою -

час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг

и почернел от пыли минной.

Разрыв - и умирает друг.

И значит - смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед,

За мной одним идёт охота.

Будь проклят сорок первый год -

ты, вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,

что я притягиваю мины.

Разрыв - и лейтенант хрипит.

И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать.

И нас ведёт через траншеи

окоченевшая вражда,

штыком дырявящая шеи.

Бой был короткий. А потом

глушили водку ледяную,

и выковыривал ножом

из-под ногтей я кровь чужую.

15 ​​ Бунин:

​​ 

Настанет день - исчезну я,

А в этой комнате пустой

Все то же будет: стол, скамья

Да образ, древний и простой.

И так же будет залетать

Цветная бабочка в шелку,

Порхать, шуршать и трепетать

По голубому потолку.

И так же будет неба дно

Смотреть в открытое окно

и море ровной синевой

манить в простор пустынный свой.

18  ​​ ​​ ​​​​ Решается моя судьба.

Что со мной будет?

«Под Харьковом разбивается пассажирский самолёт. Среди погибших популярный актёр и пародист Виктор Чистяков».

Я слышал его по радио.

20  ​​ ​​​​ На референдуме в Камеруне утверждена новая конституция страны.

24  ​​​​ Меня вызывают ​​ на офицерский Совет Академии, тут я заявляю, что рукоприкладства не было.

Никогда не забуду эти озабоченные лица капитанов, полковников, что с тревогой рассматривали меня.

Я ясно услышал, как многие облегченно ​​ вздохнули.

Думаю, так уйти проще! Зачем мне бороться лично с Бойцовым? Мне хватит того, что меня отпустят.

25  ​​​​ Мне объявили, что на меня готовят документы об отчислении из Академии.

Моя просьба будет удовлетворена!

Так что я прав, солгав, что не было мордобоя: меня просто выставят за дверь, карьера сержанта и репутация академии не пострадают.

Мне не понять Валю. Она не просто не считает себя красивой: она уверена, что не может привлекать мужчин. Откуда это? Наверно, воспитание мужа. А брак моих родителей? Он был больше похож на бесконечное сражение.

Валя обычно смотрит на меня – и не понимает, что же мне нужно. Она не понимает, что наш разговор прошлого года живет в моей душе и никуда не уходит.

26  ​​ ​​​​ Между СССР и США подписаны договоры: ​​ по ограничению Противоракетной Обороны (договор по ПРО), ​​ ограничению стратегических вооружений (ОСВ-1) и соглашение о сотрудничестве.

СССР впервые с официальным визитом посетил президент США Ричард Никсон.

В этот день 26 мая 1916 года Маяковский пишет мое лучшее стихотворение детства:

ЛИЛИЧКА!

Вместо письма

Дым табачный воздух выел.

Комната -

глава в крученыховском аде.

Вспомни -

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

Сегодня сидишь вот,

сердце в железе.

День еще -

выгонишь,

может быть, изругав.

В мутной передней долго не влезет

сломанная дрожью рука в рукав.

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.

Не надо этого,

дорогая,

хорошая,

дай простимся сейчас.

Все равно

любовь моя -

тяжкая гиря ведь -

висит на тебе,

куда ни бежала б.

Дай в последнем крике выреветь

горечь обиженных жалоб.

Если быка трудом уморят -

он уйдет,

разляжется в холодных водах.

Кроме любви твоей,

мне

нету моря,

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон -

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

мне

нету солнца,

а я и не знаю, где ты и с кем.

Если б так поэта измучила,

он

любимую на деньги б и славу выменял,

а мне

ни один не радостен звон,

кроме звона твоего любимого имени.

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь,

что тебя короновал,

что душу цветущую любовью выжег,

и суетных дней взметенный карнавал

растреплет страницы моих книжек...

Слов моих сухие листья ли

заставят остановиться,

жадно дыша?

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

Как поражает рифма «иссечась – сейчас»!! ​​ Герой коверкает слова в своем страстном порыве.

31  ​​​​ Эварист Галуа, на рассвете 31 мая 1832 года.

Из ​​ письма друзьям Лебону и Делонэ

Меня вызвали на дуэль два патриота... Я не мог отказаться. Простите, что я не дал знать никому из вас. Противники взяли с меня честное слово, что я не предупрежу никого из патриотов.

Ваша задача очень проста: вам надо подтвердить, что я дрался против воли, т.е. после того, как были исчерпаны все средства мирно уладить дело, и что я не способен лгать даже в таком пустяке, как тот, о котором шла речь.

Не забывайте меня! Ведь судьба не дала мне прожить столько, чтобы мое имя узнала родина.

Умираю Вашим другом.

Июнь

1  ​​ ​​​​ Правительство Ирака национализировало собственность «Ирак петролеум компани».

Комсомольское ​​ собрание ​​ курса.

Меня ​​ исключают ​​ из ​​ комсомола.

2  ​​ ​​​​ То, что на срежиссированном собрании меня исключили из комсомола, сразу много сказало о нашем государстве: да, ему нужна видимость, а не реальное положение вещей.

Лицемерие!

На всех уровнях - лицемерие!

Я видел пред собой не курсантов, таких же, как и я, но представителей государства.

С точки зрения государства, я совершил ужасное преступление: я не поверил в его абсолютную правоту.

Что теперь стоит между нами?

Кажется, моя холодная ярость.

Я вдруг увидел в государстве человека, который целится в меня из пистолета.

Что же ему мешает выстрелить?

Наверно, ему важно не убивать, но угрожать.

Сначала государство убило моего отца, а вот оно исключает меня из своей самой массовой организации.

Оно сочло нужным убить моего отца, сочло нужным исключить меня из своей организации.

Речь идет именно о государственном насилии.

3  ​​​​ Антон Чехов

Крыжовник

Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье... Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то ведер выпито, столько-то детей погибло от недоедания... И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут свое бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно.

А.А. Жданов: ​​ «Литература призвана не только к тому, чтобы идти на уровне требований народа, но более того, - она обязана развивать вкусы народа, поднимать выше его требования, обогащать его новыми идеями, вести народ вперёд».

Государственные чувства.

Как их понять, как к ним привыкнуть?

4  ​​ ​​​​ «В США суд присяжных признал невиновной Анджелу Дэвис».

Какой же невероятный шум вокруг этой женщины!

Из ​​ Ленинграда в Вену выслан Иосиф Бродский.

И до меня докатились эти государственные проклятия.

5  ​​​​ «Ода к радости» Шиллера

An die Freude

Freude, schöner Götterfunken,

Tochter aus Elysium,

Wir betreten feuertrunken

Himmlische, dein Heiligtum.

Deine Zauber binden wieder,

Was der Mode Schwert geteilt;

Bettler werden Fürstenbrüder,

Wo dein sanfter Flügel weilt.

Chor

Seid umschlungen, Millionen!

Diesen Kuß der ganzen Welt!

Brüder – überm Sternenzelt

Muß ein lieber Vater wohnen.

Wem der große Wurf gelungen,

Eines Freundes Freund zu sein;

Wer ein holdes Weib errungen,

Mische seinen Jubel ein!

Ja – wer auch nur eine Seele

Sein nennt auf dem Erdenrund!

Und wers nie gekonnt, der stehle

Weinend sich aus diesem Bund!

Chor

Was den großen Ring bewohnet,

Huldige der Sympathie!

Zu den Sternen leitet sie,

Wo der Unbekannte thronet.

Freude trinken alle Wesen

An den Brüsten der Natur,

Alle Guten, alle Bösen

Folgen ihrer Rosenspur.

Küsse gab sie uns und Reben,

Einen Freund, geprüft im Tod.

Wollust ward dem Wurm gegeben,

Und der Cherub steht vor Gott.

Chor

Ihr stürzt nieder, Millionen?

Ahndest du den Schöpfer, Welt?

Such ihn überm Sternenzelt,

Über Sternen muß er wohnen.

Freude heißt die starke Feder

In der ewigen Natur.

Freude, Freude treibt die Räder

In der großen Weltenuhr.

Blumen lockt sie aus den Keimen,

Sonnen aus dem Firmament,

Sphären rollt sie in den Räumen,

Die des Sehers Rohr nicht kennt.

Chor

Froh, wie seine Sonnen fliegen,

Durch des Himmels prächtgen Plan,

Laufet, Brüder, eure Bahn,

Freudig wie ein Held zum Siegen.

Aus der Wahrheit Feuerspiegel

Lächelt sie den Forscher an.

Zu der Tugend steilem Hügel

Leitet sie des Dulders Bahn.

Auf des Glaubens Sonnenberge

Sieht man ihre Fahnen wehn,

Durch den Riß gesprengter Särge

Sie im Chor der Engel stehn.

Chor

Duldet mutig, Millionen!

Duldet für die beßre Welt!

Droben überm Sternenzelt

Wird ein großer Gott belohnen.

Göttern kann man nicht vergelten,

Schön ists, ihnen gleich zu sein.

Gram und Armut soll sich melden,

Mit den Frohen sich erfreun.

Groll und Rache sei vergessen,

Unserm Todfeind sei verziehn,

Keine Träne soll ihn pressen,

Keine Reue nage ihn.

Chor

Unser Schuldbuch sei vernichtet!

Ausgesöhnt die ganze Welt!

Brüder – überm Sternenzelt

Richtet Gott, wie wir gerichtet.

Freude sprudelt in Pokalen,

In der Traube goldnem Blut

Trinken Sanftmut Kannibalen,

Die Verzweiflung Heldenmut – –

Brüder, fliegt von euren Sitzen,

Wenn der volle Römer kreist,

Laßt den Schaum zum Himmel sprützen:

Dieses Glas dem guten Geist.

Chor

Den der Sterne Wirbel loben,

Den des Seraphs Hymne preist,

Dieses Glas dem guten Geist

Überm Sternenzelt dort oben!

Festen Mut in schwerem Leiden,

Hülfe, wo die Unschuld weint,

Ewigkeit geschwornen Eiden,

Wahrheit gegen Freund und Feind,

Männerstolz vor Königsthronen –

Brüder, gält es Gut und Blut, –

Dem Verdienste seine Kronen,

Untergang der Lügenbrut!

Chor

Schließt den heilgen Zirkel dichter,

Schwört bei diesem goldnen Wein:

Dem Gelübde treu zu sein,

Schwört es bei dem Sternenrichter!

Rettung von Tyrannenketten,

Großmut auch dem Bösewicht,

Hoffnung auf den Sterbebetten,

Gnade auf dem Hochgericht!

Auch die Toten sollen leben!

Brüder trinkt und stimmet ein,

Allen Sündern soll vergeben,

Und die Hölle nicht mehr sein.

Chor

Eine heitre Abschiedsstunde!

Süßen Schlaf im Leichentuch!

Brüder – einen sanften Spruch

Aus des Totenrichters Munde!

Friedrich Schiller, 1786

Я могу понимать такое!!!

6  ​​​​ Сергей Есенин:

Синий туман. Снеговое раздолье,

Тонкий лимонный лунный свет.

Сердцу приятно с тихою болью

Что-нибудь вспомнить из ранних лет.

Снег у крыльца как песок зыбучий.

Вот при такой же луне без слов,

Шапку из кошки на лоб нахлобучив,

Тайно покинул я отчий дров.

Снова вернулся я в край родимый.

Кто меня помнит? Кто позабыл?

Грустно стою я, как странник гонимый,

Старый хозяин своей избы.

Молча я комкаю новую шапку,

Не по душе мне соболий мех.

Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,

Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.

Все успокоились, все там будем,

Как в этой жизни радей не радей,

Вот почему так тянусь я к людям,

Вот почему так люблю людей.

Вот отчего я чуть не заплакал

И, улыбаясь, душой погас.

Эту избу на крыльце с собакой

Словно я вижу в последний раз.

6  ​​​​ Сегодня 6 июня 1972 года

Дневник Иосифа Бродского

Утром решаем ехать к Одену. К[арл] добывает в АВИСе Фольксваген, 2 часа петляем по автобанам, ищем Кирштеттен. В этой стране их три. Находим и застаем; только что с поезда - из Вены. Оказывается симпатичен, монологичен, (видимо, не встречает сопротивления или — самозащита, как думает К[арл]). Более морщинист, чем на фото, в красной рубахе, в помочах и шлепанцах. Осанкой и манерой обрывать разговор удивительно напоминает А.А. [Ахматову]. Ничего не понимает (но и не должен) насчет Р[оссии]. Приглашает на ланч в субботу.

Эллендея и Карл Проффер. Живут ​​ в Энн-Арборе.

7  ​​​​ Я люблю женщину на 11 лет старше меня – и меня самого это не пугает.

Зато она в ужасе.

Я не понимаю природу ее страхов.

Как бы я мог ей навредить?

Пришел бы в ТАСС к ней на работу и прямо сказал бы:

- Вот эта женщина работает у вас, а я с ней спал.

8  ​​​​ Самое неприятное во мне, о чем знаю только я, - это приступы размягчения. ​​ Я дождусь, когда меня никто не видит, и начинаю безумно плакать: так глупо уносят меня мои мечты. Просто наказание какое-то. Я сладко, безудержно плачу – и мечтаю, мечтаю, мечтаю.

10  ​​​​ Ее звать Валя – и я ее люблю.

Но я не уверен, что имею право любить.

Именно она внушила мне эту неуверенность!

11 ​​ Как Есенин решился любить женщину намного старше себя?

Я стал много думать об этом.

12  ​​​​ Разговор ​​ Иосифа Бродского ИБ с Элизабет и Хайнцем Маркштейнами: ​​ Вена, первые дни после отъезда ИБ из СССР.

Хайнц - Когда вы начали писать?

Бр: Eighteen. 18 лет. When I was eighteen.

- Как вы относитесь к Чухонцеву?

Бр: Никак. Я знаю, что о нем говорят то-то, то-то и то-то. Это абсолютный эклектик и не очень высокого качества.

Стихи его очень скучны, по-моему. То есть не скучны, там все… Надо сказать, что, конечно, не пристало так говорить - дело в том, что они все там занимаются нельзя сказать, что плагиатом, но воровством - да. Потому что к ним в «Юность» приходит очень большое количество стихотворений, и я не знаю, как это происходит - сознательно или бессознательно, но они просто очень многое крадут. Поэтому последние годы я им ничего не давал. Правда, кое-что расходилось, и так далее, и так далее. Я просто помню, как, скажем, я давал стихи в День поэзии - их не напечатали, а потом появились стихи какого-то Соколова, еще чьи-то, Ряшенцева, Чухонцева, где было много тех же самых приемов. Например, они никогда… Ну, я не хочу о себе ничего такого хорошего сказать… Но никогда никто из советских поэтов не писал свои стансы. Знаете, своя строфа. Я довольно много этим занимался, мне это просто было интересно… Ну, в общем, неважно. И вдруг я смотрю - моя строфа.

- Ну, я думаю, это подсознательно. Как у композиторов.

Бр: Знаете, может быть, это, конечно, подсознательно, ничего не имею против подсознательных процессов, но мне, скажем, все-таки неприятно. Бывало неприятно. То есть мне, конечно, все равно, наплевать, и чего там делить. В конце концов, что это все такое - это все удовольствие, в общем. Каждый получает свое в тот момент, когда он делает.

- А Коржавин?

Бр: Ну, по-моему, плохой поэт. Совсем плохой. Ну, то есть, у него очень хорошая ориентация и хорошие политические мнения, все как полагается. И, может быть, даже вкус, он любит хороших поэтов, но писать он сам… Но это с моей точки зрения, вы знаете, только с моей… ​​ Евтушенко? Вы знаете - это не так все просто. Он, конечно, поэт очень плохой. И человек он еще худший. Это такая огромная фабрика по воспроизводству самого себя. По репродукции самого себя. Но он гораздо лучше с моей точки зрения, чем, допустим, Вознесенский. Потому что он человек откровенный, во всех своих проявлениях - Евтушенко. И он не корчит из себя Artist. Он не корчит из себя большого художника. Он теми известными ему и понятными всем остальным средствами добивается того, что он хочет. Его стихи можно просто бросить так, не дочитывая, станет противно, и так далее, и так далее… А вот с Вознесенским у меня всегда одна и та же история - мне просто делается физически худо. То есть когда ты видишь его стихи - это нечто оскорбительное для глаз. Для глаз и для всех остальных органов чувств, которыми воспринимается текст. Это именно воспринимается как какое-то оскорбление. Я не знаю, вот в этом смысле он, конечно, неподражаем. Второго такого нет. Потому что это бывает все что угодно. Ну, бывает глупость, бывает банальность, бывает бездарно, бывает пошло, скучно, я не знаю, как, но он дает какое-то совершенно омерзительное качество. И с моей-то точки зрения Евтушенко гораздо лучше, потому что худо-бедно он пишет стихи по-русски, понимаете? А этот корчит из себя бог знает, что - авангардиста, французского поэта и так далее, и так далее. ​​ У меня вообще довольно сильное предубеждение против каких бы то ни было определений, кроме «русский». ​​ 

- А Евтушенко совсем не поэт?

Бр: ​​ Вы знаете, нет, почему - у него есть стихи, которые, в общем, можно даже запоминать, любить, они могут нравиться. Мне не нравится просто вообще уровень всего этого дела. То есть в основном. Основной такой… дух не нравится этого. Просто - мерзит. Но вообще стихи есть хорошие. Объективно говоря, хорошие. И с ними вот та же самая история, та же история со стансами, понимаете? Они после того, как я в 65-м году вернулся из деревни и привез там какие-то стихи… Потому что в русской поэзии вообще не было своей строфы почти ни у кого - вот, скажем, пушкинская, онегинская строфа. Вот что погубило Блока с его «Возмездием» - что он не свою строфу взял, а пушкинскую. Ахматова говорила, между прочим… Вот, кстати сказать, пример: строфа в «Поэме без героя». Она говорила, что нужно иметь свою строфу. И когда это есть, то можно делать почти уже все что хочешь. Это, конечно, не совсем так, но это так.

- (Хайнц) А есть в русской поэзии, так же как в немецкой теперешней поэзии… поэзия, которая разрушает слово, раскладывает слово?

Бр: - Это все было у нас на довольно высоком уровне в старые добрые времена. Во времена конструктивистов, футуристов, формалистов.

- У нас сейчас большой ренессанс Хлебникова.

Бр: Ну, естественно, естественно. И я это очень хорошо понял. Я проходил мимо какой-то витрины, и там какие-то, по-моему, письма уже Хлебникова, изданные по-немецки, а рядом какие-то sex books, знаете. «Second Sex», еще что-то такое… I'm curious.

- (Хайнц) А есть разные течения в русской поэзии? Как у нас, например, драматическое, новое романтическое…

- Вы знаете, Хайнц, я плохо себе представляю нынешнее положение. Я знаю, что существует, скажем, в общем… Существует довольно много разных, даже можно так сказать - не школ, но направлений. Но все они какого-то такого очень неприятного свойства: если это стихи с национальным характером, с национальным колоритом, то это немедленно принимает какой-то шовинистический или идиотический характер. Если это поэзия, как бы сказать, «романтическая» - то она ангажированная в любом случае.

- Соцреализм.

Бр: Да. Если это поэзия сатирическая, то есть satirical, - то она просто однозначно негативная, понимаете? То есть не возникает ощущения, что человек занимается сатирой с какой-то высокой точки зрения. Он в пределах той системы координат, которая ему навязана. Есть некоторое количество (очень, по-моему, незначительное) поэтов, которые могли бы сделать очень многое, но, кажется, уже поздно. Не то чтобы их съели, их не уничтожили, не убили - нет. Их, в общем, более или менее задушили. Им просто не давали выхода, и в конце концов – знаете, как: изящная словесность, вообще искусство - это такая вещь, которая… если только ты абсолютно одержимый человек, ты будешь заниматься ею, несмотря ни на какие обстоятельства. А в конце концов приходит в голову мысль: «Ну что это все вообще такое. В конце концов, мне же это приятно, и вообще это мое развлечение». Et cetera, et cetera. И, в общем, надо зарабатывать деньги. Можно, скажем, писать какие-нибудь пьески и так далее, и так далее. Заниматься какой-нибудь поденщиной. И, в конце концов, все это литература. И, в общем, не такая уж существенная вещь. Ну - не печатают и не печатают. И черт с ним. В конце концов - ладно. Надоедает пережевывать одну и ту же эмоцию, негативную и так далее. В человеческом сознании поселяется релятивизм. Что есть, по-моему, крупная опасность для всякого мыслящего существа.

- Кто это, например?

Бр: Это Уфлянд. Это человек, безусловно, очень одаренный. Это такой поэт, живущий в Ленинграде, который почти уже не пишет стихов - одно-два стихотворения в год максимум... Еремин. И то это уже… Не то чтобы какая-то заумь. Но это а-ля Эзра Паунд. Но очень так провинциально все. Потому что он сначала писал замечательные стихи, постхлебникианская такая поэзия, очень хорошего качества. Но потом ему пришлось искать свой собственный путь и быть своим единственным собственным судьей, никакой среды, никакой атмосферы - и он начал истончаться. Знаете, more and more sophisticated. Пока все это не перешло за грань. Этакие загадки. Скорее загадки, кроссворды, ребусы. Со всем чем угодно: с иероглифами, с латынью, с греческим. И, в общем, это умно, но, с другой стороны, и довольно глупо. Может быть, умно на самом деле. Но это уже предельно заглушенная лирическая интонация. Если речь идет о том, что мы защищаем эти принципы, за них, к сожалению, надо проливать кровь. В противном случае тебя ждет просто та или иная форма рабства... ​​ Есть еще три поэта - разного качества, но, по-моему, хорошие. И если бы им дать возможность работать нормально - это было бы замечательно, это было бы интересно, но я боюсь, что уже тоже, как говорят в народе, too late. Эти трое - я у них многому научился. Они старше меня были года на три. Я с ними со всеми познакомился в 60-м году - на свое горе, на свою радость. В общем, подружились, потом все это распалось - и довольно скверным образом распалось в каждом отдельном случае. Распалось начисто совершенно. Анна Андреевна называла нас «волшебный хор». Но вот она умерла - и купол рухнул. И волшебный хор перестал существовать, разбился на отдельные голоса. Это Евгений Рейн, Анатолий Найман и Дмитрий Бобышев. Нас было четверо. Но теперь они… Рейн зарабатывает на жизнь статьями в каких-то журналах, сочинением научно-популярных сценариев, в общем, превращается понемножечку в монстра. Это человек уже в некотором роде сломленный. Своими личными обстоятельствами, персональными. В общем, уже не знающий, на каком свете он живет - на том, где он думает о себе как о поэте, на том ли, где он пишет все эти поделки, поденщину. Найман - он переводчик. Он вообще не был очень самостоятельной фигурой, и все-таки в нем что-то было, какая-то острота, какая-то тонкость была. Но переводы и все эти самые дела - они его малость погубили. Потому что он уже не помнит, где свое, где чужое. Слова для него просто - как, впрочем, для всех переводчиков рано или поздно - кирпичики. А не самостоятельная ценность. Это, впрочем, и для меня тоже. И Бобышев, о котором я знаю несколько меньше. Это довольно талантливый человек, с очень высоким чувством языка и понятием того, что он делает в языке. Это было его такое основное преимущество, и он это преимущество стал бесконечно эксплуатировать. Он не искал новых средств. И не то, чтобы «не искал новых средств» - если бы была какая-то аудитория, была бы какая-то конкуренция, понимаете? Это смешно говорить про поэзию, но там это тоже есть. То… может быть, что-нибудь бы и вышло. А так, я думаю, они, в общем, все более или менее сходят с рельсов. Или переходят на другие, или я уже не знаю.

- А скажите, Иосиф, вы считаете себя советским поэтом?

- Вы знаете, Хайнц, у меня вообще довольно сильное предубеждение против каких бы то ни было определений, кроме «русский». Поскольку я пишу на русском языке. Но я думаю, что можно сказать «советский», да. Вполне. Вполне. В конце концов, это, при всех там его заслугах и преступлениях, все-таки режим реально существующий. И я при нем просуществовал 32 года. И он меня не уничтожил.

… В ​​ ряде случаев многое очень в творчестве людей, которые живут в Советском Союзе, в России, инспирировано не divine invasion - не божественным вторжением - но идеей сопротивления, понимаете? Это надо всегда помнить. И в некотором роде можно даже быть благодарным за это. Или, может быть, я оказался в таком замечательном положении, что могу быть благодарным. Когда живешь и… Вы знаете, это странная история, у меня, может быть, просто что-то не в порядке с нервами или с системой чувств, но у меня никогда не было ненависти, гнева, то есть гнев был, но ненависти к режиму и ко всем этим делам, в общем, не было. Или, по крайней мере, я не мог его персонифицировать. Меня губила всегда одна вещь - я всегда понимал, что это люди. Это ужасная вещь. Для борца это вещь совершенно лишняя, то есть вредная смертельно. Стало быть, я не борец. Может быть - наблюдатель.

- (Хайнц) Я хотел вас спросить: согласны ли вы с философией Достоевского? О страдании? О том, что человек способен самоосуществиться и вообще стать человеком только через страдание?

- Нет, я так не думаю. Через счастье. Но это очень немногим дано… Нет, Достоевский абсолютно прав, да, через страдание. Но, возможно, еще и через счастье... Не думаю, что сегодня может быть счастливый человек. Может быть, какая-то часть его жизни счастливая, какая-то очень существенная часть, но счастливого человека не может быть.

- (Элизабет) Через смирение может привести человека к личности…

- И вот опять не совсем правильно. Потому что художник - особенно в русской терминологии - это живописец, я тоже не совсем с этим согласен, потому что я понимаю, как художник может быть счастлив, когда он видит и познает что-то, когда он работает. Я предполагаю, что Брак (это мой любимый художник) - это не страдалец. Его художником сделало не страдание. Но колоссальное внутреннее богатство и процесс работы - вот что сделало его человеком. Я даже думаю, что Шагал, между прочим, не страдалец… Литераторы в некотором роде уже condemned for suffering ((обречены на страдание)). Художник - меньше. Композитор - еще меньше... Литератор обращается не совсем к обществу, а это вопрос его внутренней жизни, когда он пишет. Это он делает, в общем, для себя».

15  ​​ ​​​​ Первое появление Владимира Высоцкого на телеэкране. ​​ Документальный фильм-монолог «Парень с Таганки...». Встреча ​​ эстонских зрителей с Владимиром Высоцким. Он рассказывает о себе и своей работе в театре, о знаменитых спектаклях Таганки.

16  ​​​​ июня 1972 года. ​​ ВОРКУТА.

Уж не забуду этот день: ​​ приезжаю в Воркуту, в свою воинскую часть.

Солдаты счищают остатки ​​ снега.

Я только что прибыл в часть и заступил в наряд.

Я опоздал не несколько часов, потому что принял приглашение в гости: сидел в городе в милой компании.

Меня пригласила соседка по купе, пришли соседки и подруги.

Пришла дочь хозяйки с другом, они хотели мне показать город, - но я постарался уехать: да кто ​​ я такой, чтоб со мной столько возились?

Наверно, я бы больше поговорил с девушкой, но быстро появился ее парень – и мне стало стыдно быть третьим лишним.

Я уже уходил, когда ко ​​ мне пристал здоровый парень и попросил зайти с ним в общагу.

Там он воспользовался моим присутствием и попросил взаймы. ​​ 

Понятно, что я просто сбежал.

Но что было год назад?

В поезде я встретил Валю К-ну.

Я ехал домой к маме, а разговорился с ней.

Меня невероятно поразило, что мы, совершенно незнакомые люди, с интересом проговорили друг с другом два часа.

Электричка до Луги шла, правда, чуть не в два раза больше.

Когда увидел маму, не рассказал ей об этом необычайном знакомстве, но все от нее скрыл.

Правда, я многое от ​​ нее скрывал: мне казалось и кажется, что она не сможет понять мои чувства.

Но что же дальше: продлятся ли наши отношения?

Напишет она сюда?

17  ​​ ​​​​ США возвращают Окинаву Японии.

Первое письмо ей, ​​ ВК, моей далекой возлюбленной: ​​ о любви, о тундре, о первых впечатлениях.

Получилось десять страниц.

«Я приехал - сгребают снег. Он нехотя тает, словно б понимая, что скоро вернется.

Только сейчас могу тебе написать: за мной никто не следит.

То, что я унес ноги из академии, кажется мне и везением, и счастьем».

Вот пишу ей письмо и думаю: а почему у нее все на криках? Кто ее сделал такой истеричкой?

ВК при встрече была большой, приветливой, очкастой женщиной – и меня удивило ее умение слушать и говорить.

- Если бы мама умела так слушать, так говорить! – думал я.

Но мама всегда меня слушала настороженно.

Мне чудилось, все сказанное мной то ли ее ​​ оскорбляет, то ли вызывает недоумение.

Сразу сходил в библиотеку части, увидел там полное собрание сочинений Горького и взял первый том.

Читал пять часов: все свободное время.

Меня как осенило: вот спасение: в чтении советского классика.

Поразительно, но как в школе, я целиком нашел себя в чужих строчках.

Читаю – и нет чувства, что они чужие.

Горький писал обо мне.

Спросил и стихи Есенина.

Их нет.

Написал письмо домой: попросил маму прислать двухтомник.

18  ​​​​ Жизнь предстает работой. Я не скажу, что происходящее со мной вызывает ужас: скорее любопытство. Так интересна новая боль, новые, как обычно, неприятные обстоятельства.

Но как же я познакомился с Валей?

При встрече я только спросил ВК, сколько времени ехать до Луги: я долго не ездил, а потому забыл.

И вдруг у этой очкастой, неприятной, нахохлившейся дамы оказалось – лицо!

Она посмотрела на меня, улыбнулась, - а потом мы стали говорить ни о чем.

19  ​​ ​​ ​​ ​​​​ В  ​​​​ СССР принят Указ Президиума Верховного совета РСФСР № 639 «О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма».

Полковник Захаров ​​ приятно поразил своей добродушной тяжеловесностью.

Мы играем в шахматы регулярно - и мне это слишком нравится.

Встреть я такого начальника в Академии, я б не удирал оттуда с такой скоростью.

20  ​​​​ Из дневника Бродского 8-20 июня 1972 года

8 июня. В ночь с пятницы на субботу Карл улетает. Сидим до З-х ночи, толкуем. Внезапно выключаюсь. Открываю глаза: его нет. Весьма грустно.

Утром звонят из ЮПиАй, ПариМатч, НЙТаймз. Начинается.

Читал стихи в местном Вузе, покупал на углу Кока-Колу и бананы, листал газеты. Был в шоке, но не плакал. Общался с Оденом.

Впечатления, что людям живётся ((тут)) легче, не было, но выглядело всё, в общем, не так и лучше, чем я представлял. Ничего не писал, кроме начала статьи для НИТаймз, и, если на Пфайльгассе 8 когда-ниб<удь> появится мемориальная доска, текст там будет по-английски. Старался, чтоб по лицу моему не было понятно, что ощущаю, но добился того, что не понимал сам. А сейчас уже плохо помню. То, что выше, попытка дневника - роскошь здесь позволительная, но по причине лени недосягаемая.

А что же я? Тундра кажется первобытной, выжженной землей.

Словно ​​ мир только что сотворен - и я шагаю по этой сотворенности.

Но как летит время: в полдень еще тепло, - но холод уже идет издалека...

Прошел какой-то час – и ​​ уж совсем холодно, - и спешно возвращаюсь ​​ в казарму.

21  ​​​​ Близость с Валей мне не понравилась: всё - ​​ в какой-то спешке.

Как ​​ на пожар!

И она - совсем чокнутая: не понимает, что происходит.

И потом, мне пришлось вычеркнуть это из жизни: настолько нежность не согласуется с моей новой жизнью.

Вокруг тундра.

22  ​​ ​​​​ Слухи о солдатах, что ​​ расстреливают своих ​​ сослуживцев.

Эмоциональная реакция на работу.

В армии много несправедливости, но все же она мелкая: тебя пошлют чистить туалет.

Не больше.

23 ​​ Сергей Есенин:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Письмо к женщине

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы помните,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы все, конечно, помните,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как я стоял,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Приблизившись к стене,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Взволнованно ходили вы по комнате

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И что-то резкое

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В лицо бросали мне.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы говорили:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Нам пора расстаться,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что вас измучила

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Моя шальная жизнь,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что вам пора за дело приниматься,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А мой удел -

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Катиться дальше, вниз.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Любимая!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Меня вы не любили.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не знали вы, что в сонмище людском

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я был, как лошадь, загнанная в мыле,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пришпоренная смелым ездоком.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не знали вы,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что я в сплошном дыму,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В развороченном бурей быте

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С того и мучаюсь, что не пойму -

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Куда несет нас рок событий.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лицом к лицу

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лица не увидать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Большое видится на расстоянье.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда кипит морская гладь,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Корабль в плачевном состоянье.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Земля - корабль!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но кто-то вдруг

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ За новой жизнью, новой славой

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В прямую гущу бурь и вьюг

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ее направил величаво.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ну кто ж из нас на палубе большой

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не падал, не блевал и не ругался?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Их мало, с опытной душой,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кто крепким в качке оставался.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тогда и я

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Под дикий шум,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но зрело знающий работу,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Спустился в корабельный трюм,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Чтоб не смотреть людскую рвоту.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тот трюм был -

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Русским кабаком.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И я склонился над стаканом,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Чтоб, не страдая ни о ком,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Себя сгубить

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В угаре пьяном.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Любимая!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я мучил вас,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ У вас была тоска

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В глазах усталых:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что я пред вами напоказ

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Себя растрачивал в скандалах.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но вы не знали,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что в сплошном дыму,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В развороченном бурей быте

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С того и мучаюсь,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что не пойму,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Куда несет нас рок событий...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь года прошли,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я в возрасте ином.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И чувствую, и мыслю по-иному.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И говорю за праздничным вином:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хвала и слава рулевому!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сегодня я

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В ударе нежных чувств.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я вспомнил вашу грустную усталость.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вот теперь

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я сообщить вам мчусь,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Каков я был

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И что со мною сталось!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Любимая!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сказать приятно мне:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я избежал паденья с кручи.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь в Советской стороне

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я самый яростный попутчик.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я стал не тем,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кем был тогда.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не мучил бы я вас,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как это было раньше.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ За знамя вольности

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И светлого труда

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Готов идти хоть до Ла-Манша.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Простите мне...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я знаю: ​​ вы - не та -

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Живете вы

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С серьезным, умным мужем;

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что не нужна вам наша маета,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сам я вам

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ни капельки не нужен.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Живите так,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как вас ведет звезда,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Под кущей обновленной сени.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С приветствием,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вас помнящий всегда

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Знакомый ваш

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С е р г е й  ​​​​ Е с е н и н.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 1924

25 ​​ Нет, я не умру, я не сойду с ума, я выживу!

Боже, как же страшно вот так оказаться на краю мира.

Разве я мог хотеть такое?

26 ​​ Есть солдат, что в город ходит за водкой.

Хоть метель, хоть дождь, хоть что.

Такие вот трудные даются задания.

Только представить, как зимой он идет через здешнюю жуткую пургу.

27  ​​​​ Есенин:

Письмо матери

Ты жива ещё, моя старушка?

Жив и я. Привет тебе, привет!

Пусть струится над твоей избушкой

Тот вечерний несказанный свет.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,

Загрустила шибко обо мне,

Что ты часто ходишь на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

И тебе в вечернем синем мраке

Часто видится одно и то ж:

Будто кто-то мне в кабацкой драке

Саданул под сердце финский нож.

Ничего, родная! Успокойся.

Это только тягостная бредь.

Не такой уж горький я пропойца,

Чтоб, тебя не видя, умереть.

Я по-прежнему такой же нежный

И мечтаю только лишь о том,

Чтоб скорее от тоски мятежной

Воротиться в низенький наш дом.

Я вернусь, когда раскинет ветви

По-весеннему наш белый сад.

Только ты меня уж на рассвете

Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечалось,

Не волнуй того, что не сбылось, -

Слишком раннюю утрату и усталость

Испытать мне в жизни привелось.

И молиться не учи меня. Не надо!

К старому возврата больше нет.

Ты одна мне помощь и отрада,

Ты одна мне несказанный свет.

Так забудь же про свою тревогу,

Не грусти так шибко обо мне.

Не ходи так часто на дорогу

В старомодном ветхом шушуне.

1924

29  ​​​​ ДР ​​ Евгения Вензеля

Жизнь всё беднее и всё привередней

прижимается к смерти с тоской.

Где ж он спрятан, миг последний?

Может, в маленькой передней,

где прощаюсь я с тобой.

Миг последний, час последний

и последний день,

тленье летнее плащей,

среди множества вещей

маленькая тень.

1971

Поэту 24 ​​ года

30 ​​ Письмо от ​​ ВК!!

Получил ответ и – сразу ответил.

Никогда прежде желание писать не было столь естественным: мне просто хотелось поговорить – и это легко ​​ получилось.

Я испугался той легкости, с которой написал о чувствах, которых не понимаю.

Июль

1  ​​ ​​​​ Бальзак:

Воля может и должна быть предметом гордости гораздо больше, нежели талант. Если талант - это развитие природных склонностей, то твердая воля - это ежеминутно одерживаемая победа над инстинктами, над влечениями, которые воля обуздывает и подавляет, над препятствиями и преградами, которые она осиливает, над всяческими трудностями, которые она героически преодолевает.

2  ​​ ​​​​ Воркута - ​​ мое место ссылки.

Так Пушкина ссылали на Кавказ, как меня в Воркуту.

Я вспомнил именно Пушкина, потому что особенно много читал его в школе.

Александр Пушкин:

Снова тучи надо мною

Собралися в тишине;

Рок завистливый бедою

Угрожает снова мне…

Сохраню ль к судьбе презренье?

Понесу ль навстречу ей

Непреклонность и терпенье

Гордой юности моей?

Бурной жизнью утомлённый,

Равнодушно бури жду:

Может быть, ещё спасённый,

Снова пристань я найду...

Но, предчувствуя разлуку,

Неизбежный, грозный час,

Сжать твою, мой ангел, руку

Я спешу в последний раз.

Ангел кроткий, безмятежный,

Тихо молви мне: прости,

Опечалься: взор свой нежный

Подыми иль опусти;

И твоё воспоминанье

Заменит душе моей

Силу, гордость, упованье

И отвагу юных дней.

3 ​​ Алексей Апухтин:

Ни отзыва, ни слова, ни привета,

Пустынею меж нами мир лежит,

И мысль моя с вопросом без ответа

Испуганно над сердцем тяготит:

Ужель среди часов тоски и гнева

Прошедшее исчезнет без следа,

Как легкий звук забытого напева,

Как в мрак ночной упавшая звезда?

4  ​​ ​​ ​​​​ Подписано Совместное заявление КНДР и Южной Кореи о принципах объединения страны. Создан Координационный комитет по урегулированию проблем между двумя корейскими государствами.

Я попадаю в нокаут, когда движение моей жизни останавливается, когда я начинаю думать о ней. Мне больно, я не вижу выхода, но за чтением все возвращается: я нахожу себя.

5  ​​​​ Есенин:

День ушел, убавилась черта,

Я опять подвинулся к уходу.

Легким взмахом белого перста

Тайны лет я разрезаю воду.

В голубой струе моей судьбы

Накипи холодной бьется пена,

И кладет печать немого плена

Складку новую у сморщенной губы.

С каждым днем я становлюсь чужим

И себе, и жизнь кому велела.

Где-то в поле чистом, у межи,

Оторвал я тень свою от тела.

Неодетая она ушла,

Взяв мои изогнутые плечи.

Где-нибудь она теперь далече

И другого нежно обняла.

Может быть, склоняяся к нему,

Про меня она совсем забыла

И, вперившись в призрачную тьму,

Складки губ и рта переменила.

Но живет по звуку прежних лет,

Что, как эхо, бродит за горами.

Я целую синими губами

Черной тенью тиснутый портрет.

1916

6  ​​​​ Хожу по тундре и шепчу Есенина:

Пускай ты выпита ​​ другим,

Но мне осталось, мне осталось

Твоих волос стеклянный дым

И глаз осенняя усталость.

10  ​​​​ Играю в шахматы с начальником части Захаровым.

У него сейф уставлен нарзаном – и эта внушительная когорта бутылок почему-то сильно интригует меня.

Сам нач пузат, весел и явно желает мне добра.

Вдруг как разразится анекдотом!

-  ​​​​ Катались с ней на коньках – и я ​​ так ей и сказал: ​​ «Хочу попробовать вас на льду!».

Это странно: такие напряженные отношения с другими солдатами, ​​ - а начальство нормальное.

Офицеры поразили меня именно нормальностью.

Одного даже стал готовить к вступительным экзаменам по химии.

Он никак не мог составить самое простое уравнение!

Сколько я ни бился.

Но меня удивило, как мы взялись дружить: в Академии об этом я не смел и подумать: ​​ там офицеры были особой кастой: они и жили на другие деньги, и питались в особой столовой.

11  ​​ ​​​​ В этот день месяца 11 июля 1830 (1831-ый! 141 год назад) года Лермонтов написал стих:

11 июля

Между лиловых облаков

Однажды вечера светило

За снежной цепию холмов,

Краснея ярко, заходило,

И возле девы молодой,

Последним блеском озаренной,

Стоял я бледный, чуть живой,

И с головы ее бесценной

Моих очей я не сводил.

Как долго это я мгновенье

В туманной памяти хранил.

Ужель всё было сновиденье:

И ложе девы, и окно,

И трепет милых уст, и взгляды,

В которых мне запрещено

Судьбой искать себе отрады?

Нет, только счастье ослепить

Умеет мысли и желанья,

И сном никак не может быть

Всё, в чем хоть искра есть страданья!

12 ​​ Константин Симонов:

Вместо колыбельной

В домотканом, деревянном городке,

Где гармоникой по улицам мостки,

Где мы с летчиком, сойдясь накоротке,

Пили спирт от непогоды и тоски;

Где, как черный хвост кошачий, не к добру,

Прямо в небо дым из печи над трубой,

Где всю ночь скрипучий флюгер на ветру

С петушиным криком крутит домовой;

Где с утра ветра, а к вечеру дожди,

Где и солнца-то не видно из-за туч,

Где, куда ты ни поедешь, так и жди -

На распутье встретишь камень бел-горюч, -

В этом городе пять дней я тосковал.

Как с тобой, хотел - не мог расстаться с ним,

В этом городе тебя я вспоминал

Очень редко добрым словом, чаще - злым,

Этот город весь как твой большой портрет,

С суеверьем, с несчастливой ворожбой,

С переменчивой погодою чуть свет,

По ночам, как ты, с короной золотой.

Как тебя, его не видеть бы совсем,

А увидев, прочь уехать бы скорей,

Он, как ты, вчера не дорог был ничем,

Как тебя, сегодня нет его милей.

Этот город мне помог тебя понять,

С переменчивою северной душой,

С редкой прихотью неласково сиять

Зимним солнцем над моею головой.

Заметает деревянные дома,

Спят солдаты, снег валит через порог...

Где ты плачешь, где поешь, моя зима?

Кто опять тебе забыть меня помог?

1941

13  ​​ ​​​​ Начал много читать Горького!

Жизнь Клима Самгина

И вообще, чем дальше, тем все труднее становилось понимать взрослых, труднее верить им. Настоящий Cтарик очень гордился своим училищем для сирот, интересно рассказывал о нем. Но вот он привез внуков на рождественскую елку в это хваленое училище, и Клим увидал несколько десятков худеньких мальчиков, одетых в полосатое, синее с белым, как одевают женщин-арестанток. Все мальчики были бритоголовые, у многих на лицах золотушные язвы, и все они были похожи на оживших солдатиков из олова. Стоя около некрасивой елки в три ряда, в форме буквы «п», они смотрели на нее жадно, испуганно и скучно. Явился толстенький человечек с голым черепом, с желтым лицом без усов и бровей, тоже как будто уродливо распухший мальчик; он взмахнул руками, и все полосатые отчаянно запели:

 ​​ ​​​​ Ах ты, воля, моя воля,

 ​​ ​​​​ Золотая ты моя!

 ​​ ​​​​ Открыв рты, точно рыбы на суше, мальчики хвалили царя.

 ​​ ​​​​ Знать, проведал наш родимый

 ​​ ​​​​ Про житье-бытье, нужду,

 ​​ ​​​​ Знать, увидел наш кормилец

 ​​ ​​​​ Горемычную слезу.

 ​​ ​​​​ Это было очень оглушительно, а когда мальчики кончили петь, стало очень душно. Настоящий Старик отирал платком вспотевшее лицо свое. Климу показалось, что, кроме пота, по щекам деда текут и слезы. Раздачи подарков не стали дожидаться - у Клима разболелась голова. Дорогой он спросил дедушку:

 ​​ ​​​​ - Они любят царя?

 ​​ ​​​​ - Разумеется, - ответил дедушка, но тотчас сердито прибавил: - Они мятные пряники любят.

​​ А помолчав, прибавил еще:

 ​​ ​​​​ - Они есть любят.

 ​​ ​​​​ Неловко было подумать, что дед - хвастун, но Клим подумал это.

 ​​ ​​​​ Бабушка, толстая и важная, в рыжем кашемировом капоте, смотрела на все сквозь золотой лорнет и говорила тягучим, укоряющим голосом:

 ​​ ​​​​ - Бывало, у меня в доме...

 ​​ ​​​​ Все бывшее у нее в доме было замечательно, сказочно хорошо, по ее словам, но дед не верил ей и насмешливо ворчал, раскидывая сухими пальцами седые баки свои:

 ​​ ​​​​ - У вас, Софья Кирилловна, была, очевидно, райская жизнь.

 ​​ ​​​​ Тяжелый нос бабушки обиженно краснел, и она уплывала медленно, как облако на закате солнца. Всегда в руке ее французская книжка с зеленой шелковой закладкой, на закладке вышиты черные слова:

 ​​ ​​​​ «Бог - знает, человек только догадывается».

 ​​ ​​​​ Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее, серое, ветхое здание в пять окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два окна.

 ​​ ​​​​ - Вот мой дом.

 ​​ ​​​​ Окна были забиты досками, двор завален множеством полуразбитых бочек и корзин для пустых бутылок, засыпан осколками бутылочного стекла. Среди двора сидела собака, выкусывая из хвоста репейник. И старичок с рисунка из надоевшей Климу «Сказки о рыбаке и рыбке» - такой же лохматый старичок, как собака, - сидя на ступенях крыльца, жевал хлеб с зеленым луком.

 ​​ ​​​​ Клим хотел напомнить бабушке, что она рассказывала ему не о таком доме, но, взглянув на нее, спросил:

 ​​ ​​​​ - Ты о чем плачешь?

 ​​ ​​​​ Бабушка не ответила, выжимая слезы из глаз маленьким платочком, обшитым кружевами.

 ​​ ​​​​ Да, все было не такое, как рассказывали взрослые. Климу казалось, что различие это понимают только двое - он и Томилин, «личность неизвестного назначения», как прозвал учителя Варавка.

 ​​ ​​​​ В учителе Клим видел нечто таинственное. Небольшого роста, угловатый, с рыжей, расколотой надвое бородкой и медного цвета волосами до плеч, учитель смотрел на все очень пристально и как бы издалека. Глаза у него были необыкновенны: на белках мутно-молочного цвета выпуклые, золотистые зрачки казались наклеенными. Ходил Томилин в синем пузыре рубахи из какой-то очень жесткой материи, в тяжелых, мужицких сапогах, в черных брюках. Лицо его напоминало икону святого. Всего любопытнее были неприятно красные, боязливые руки учителя. Первые дни знакомства. Клим думал, что Томилин полуслеп, он видит все вещи не такими, каковы они есть, а крупнее или меньше, оттого он и прикасается к ним так осторожно, что было даже смешно видеть это. Но учитель не носил очков, и всегда именно он читал вслух лиловые тетрадки, перелистывая нерешительно, как будто ожидая, что бумага вспыхнет под его раскаленными пальцами. Он жил в мезонине Самгина уже второй год, ни в чем не изменяясь, так же, как не изменился за это время самовар.

 ​​ ​​​​ После чая, когда горничная Малаша убирала посуду, отец ставил пред Томилиным две стеариновые свечи, все усаживались вокруг стола, Варавка морщился, точно ему надо было принять рыбий жир, - морщился и ворчливо спрашивал:

 ​​ ​​​​ - Что - опять чтение премудростей сиятельного графа?

 ​​ ​​​​ Затем он прятался за рояль, усаживаясь там в кожаное кресло, закуривал сигару, и в дыму ее глухо звучали его слова:

 ​​ ​​​​ - Ребячество. Шалит барин.

 ​​ ​​​​ - Мыслитель, - тоже неодобрительно мычал доктор, прихлебывая пиво.

 ​​ ​​​​ Доктор неприятен, он как будто долго лежал в погребе, отсырел там, оброс черной плесенью и разозлился на всех людей. Он, должно быть, неумный, даже хорошую жену не мог выбрать, жена у него маленькая, некрасивая и злая. Говорила она редко, скупо; скажет два-три слова и надолго замолчит, глядя в угол. С нею не спорили и вообще о ней забывали, как будто ее и не было; иногда Климу казалось: забывают о ней нарочно, потому что боятся ее. Но ее надорванный голос всегда тревожил Клима, заставляя ждать, что эта остроносая женщина скажет какие-то необыкновенные слова, как она это уже делала.

Всегда от чтения Горького такое ощущение, что ты учишься жить. ​​ Почему мне это так важно?

14  ​​ ​​ ​​​​ Президент Экваториальной Гвинеи Масиас Нгема назначен пожизненным президентом с правом назначения преемника.

15  ​​​​ Нет, я не чувствую враждебность этой солдатской среды: в Академии чуждости было ​​ больше.

16  ​​​​ Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме.

Годы подготовки революции (1903-1905).

Везде чувствуется приближение великой бури. Во всех классах брожение и подготовка. За границей эмигрантская пресса ставит теоретически все основные вопросы революции. Представители трех основных классов, трех главных политических течений, либерально-буржуазного, мелкобуржуазно-демократического (прикрытого вывесками «социал-демократического» и «социал-революционного» направлений) и пролетарски-революционного ожесточеннейшей борьбой программных и тактических взглядов предвосхищают - и подготовляют - грядущие открытую борьбу классов. Все вопросы, из-за которых шла вооруженная борьба масс в 1905-7 и в 1917-1920 годах, можно (и должно) проследить, в зародышевой форме, по тогдашней печати. А между тремя главными направлениями, разумеется, есть сколько угодно промежуточных, переходных, половинчатых образований. Вернее: в борьбе органов печати, партий, фракций, групп выкристаллизовываются те идейно-политические направления, которые являются действительно классовыми; классы выковывают себе надлежащее идейно-политическое оружие для грядущих битв.

Годы революции (1905 - 1907).

Все классы выступают открыто. Все программные и тактические взгляды проверяются действием масс. Невиданная в мире широта и острота стачечной борьбы. Перерастание экономической стачки в политическую и политической в восстание. Практическая проверка соотношений между руководящим пролетариатом и руководимым, колеблющимся, шатким, крестьянством. Рождение, в стихийном развитии борьбы, советской формы организации. Тогдашние споры о значении Советов предвосхищают великую борьбу 1917-1920 годов. Смена парламентских форм борьбы и непарламентских, тактики бойкота парламентаризма с тактикой участия в парламентаризме, легальных форм борьбы и нелегальных, а равно их взаимоотношения и связи - все это отличается удивительным богатством содержания. Каждый месяц этого периода равнялся, в смысле обучения основам политической науки - и масс, и вождей, и классов и партий, - году «мирного» «конституционного» развития. Без генеральной репетиции» 1905 года победа октябрьской революции 1917 года была бы невозможна.

Годы реакции (1907-1910).

Царизм победил. Все революционные и оппозиционные партии разбиты. Упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография па место политики. По в то же время именно великое поражение дает революционным партиям и революционному классу настоящий и полезнейший урок, урок исторической диалектики, урок понимания, уменья и искусства вести политические борьбу. Друзья познаются в несчастии. Разбитые армии хорошо учатся.

Победивший царизм вынужден ускоренно разрушать остатки добуржуазного, патриархального быта в России. Буржуазное развитие ее шагает вперед замечательно быстро. Внеклассовые, надклассовые иллюзии, иллюзии насчет возможности избегнуть капитализм разлетаются прахом. Классовая борьба выступает совсем по-новому и тем более отчетливо.

Революционные партии должны доучиваться. Они учились наступать. Теперь приходится попять, что эту науку необходимо дополнить наукой, как правильнее отступать. Приходится понять, - и революционный класс на собственном горьком опыте учится понимать, - что нельзя победить, не научившись правильному наступлению и правильному отступлению. Из всех разбитых оппозиционных и революционных партий большевики отступили в наибольшем порядке, с наименьшим ущербом для их «армии», с наибольшим сохранением ядра ее, с наименьшими (по глубине и неизлечимости) расколами, с наименьшей деморализацией, с наибольшей способностью возобновить работу наиболее широко, правильно и энергично. И достигли этого большевики только потому, что беспощадно разоблачили и выгнали вон революционеров фразы, которые не хотели понять, что надо отступить, что надо уметь отступить, что надо обязательно научиться легально работать в самых реакционных парламентах, в самых реакционных профессиональных, кооперативных, страховых и подобных организациях.

Годы подъема (1910-1914).

Сначала подъем был невероятно медленный, потом, после Ленских событий 1912 года, несколько более быстрый. Преодолевая неслыханные трудности, большевики оттеснили меньшевиков, роль которых, как буржуазных агентов в рабочем движении, превосходно была попята всей буржуазией после 1905 года и которых поэтому на тысячи ладов поддерживала против большевиков вся буржуазия. Но большевикам никогда не удалось бы достичь этого, если бы они не провели правильной тактики соединения нелегальной работы с обязательным использованием «легальных возможностей». В реакционнейшей Думе большевики завоевали себе всю рабочую курию.

Первая всемирная империалистская война (1914-1917). Легальный парламентаризм, при условиях крайней реакционности «парламента», служит полезнейшую службу партии революционного пролетариата, большевикам. Большевики депутаты идут на каторгу). В эмигрантской прессе все оттенки взглядов социал-империализма, социал-шовинизма, социал-патриотизма, непоследовательного и последовательного интернационализма, пацифизма и революционного Отрицания пацифистских иллюзий находят у пас свое полное выражение. Ученые дураки и старые бабы Второго Интернационала, которые пренебрежительно и высоко мерно морщили нос по поводу обилия «фракций» в русском социализме и ожесточенности борьбы между ними, не сумели, когда война отняла хваленую «легальность» во всех передовых странах, организовать даже приблизительно такого свободного (нелегального) обмена взглядов и такой свободной (нелегальной) выработки правильных взглядов, какие организовали русские революционеры в Швейцарии и в ряде других стран. Именно поэтому и прямые социал-патриоты, и «каутскианцы» всех стран оказались худшими предателями пролетариата. А если большевизм сумел победить в 1917-20 годах, то одной из основных причин этой победы является то, что большевизм еще с конца 1914 года беспощадно разоблачал гнусность, мерзость п подлость социал-шовинизма и «каутскианства», массы же потом на собственном опыте убеждались все более и более в правильности взглядов большевиков.

Вторая революция в России (с февраля по октябрь 1917 г.). Невероятная застарелость и устарелость царизма создала (при помощи ударов и тяжестей мучительнейшей войны) невероятную силу разрушения, направленную против него. В несколько дней Россия превратилась в демократическую буржуазную республику, более свободную - в обстановке войны, - чем любая страна в мире. Правительство стали создавать вожди оппозиционных и революционных партий - как в наиболее «строго-парламентарных» республиках, причем звание вождя оппозиционной партии в парламенте, хотя и самом что ни на есть реакционном, облегчало последующую роль такого вождя в революции.

Меньшевики и «социалисты-революционеры» в несколько недель великолепно усвоили себе все приемы и манеры, доводы и софизмы европейских героев Второго Интернационала, министериалистов п прочей оппортунистической швали. История сыграла шутку и заставила оппортунистов отсталой страны предвосхитить оппортунистов ряда передовых стран.

Если все герои Второго Интернационала потерпели банкротство, осрамились на вопросе о значении и роли советов и советской власти, если особенно «ярко» осрамились и запутались па этом вопросе вожди вышедших ныне из Второго Интернационала трех очень важных партий (именно немецкой независимой с.-д. партии французской лонгетистской и английской независимой рабочей партии), если все они оказались рабами предрассудков мелко-буржуазной демократии (совсем в духе мелких буржуа 1848 года, звавших себя «социал-демократами»), то мы уже на примере меньшевиков видели все это. История сыграла такую шутку, что в России в 1905 году родились Советы, что их фальсифицировали в феврале-октябре 1917 года меньшевики, обанкротившиеся вследствие неуменья понять их роль и значение, и что теперь во всем мире родилась идея советской власти, с невиданной быстротой распространяющаяся среди пролетариата всех стран, при чем старые герои Второго Интернационала повсюду так же банкротятся благодаря их неуменью понять роль и значение Советов, как наши меньшевики. Опыт доказал, что, в некоторых весьма существенных вопросах пролетарской революции, всем странам неизбежно предстоит проделать то, что проделала Россия.

Свою победоносную борьбу против парламентарной (фактически) буржуазной республики и против меньшевиков большевики начали очень осторожно и подготовляли вовсе не просто вопреки тем взглядам, которые нередко встречаются теперь в Европе и Америке. Мы не призывали в начале указанного периода к свержению правительства, а разъясняли невозможность его свержения без предварительных изменений в составе и настроении Советов. Мы не провозглашали бойкота буржуазного парламента, учредилки, а говорили- с апрельской (1917) конференции нашей партии говорили официально от имени партии, что буржуазная республика с учредилкой лучше такой же республики без учредилки, а «рабоче-крестьянская», советская, республика лучше всякой буржуазно-демократической, парламентарной, республики. Без такой осторожной, обстоятельной, осмотрительной и длительной подготовки мы не могли бы ни одержать победы в октябре 1917 года, ни удержать этой победы.

17  ​​​​ Президент Египта Анвар Садат попросил советских военных советников покинуть Египет.

18 ​​ Есенин:

Сочинитель бедный, это ты ли

Сочиняешь песни о луне?

Уж давно глаза мои остыли

На любви, на картах и вине.

Ах, луна влезает через раму,

Свет такой, хоть выколи глаза...

Ставил я на пиковую даму,

А сыграл бубнового туза.

4-5 октября 1925

25  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Судан восстановил дипломатические отношения с США.

26  ​​ ​​​​ Вступление Кубы в СЭВ.

28 ​​ Этот день 28 июля - ДЕНЬ КРЕЩЕНИЯ РУСИ. День памяти Святого равноапостольного великого князя Владимира - крестителя Руси.

Владимир I Святославич - Володимѣръ Свѧтославичь - Владимир Святой, Владимир Великий, Владимир Креститель, Владимир Красное Солнышко - князь новгородский (970-988), великий князь киевский (978-1015).

Согласно летописи, в 987 году Владимир на совете бояр принял решение о крещении «по закону греческому». В 988 году он захватил Корсунь и потребовал в жёны сестру византийских императоров Василия II и Константина VIII Анну, угрожая в противном случае пойти на Константинополь. Императоры согласились, потребовав в свою очередь крещения князя, чтобы сестра вышла за единоверца. Получив согласие Владимира, императоры прислали в Корсунь свою сестру Анну со священниками. Владимир вместе со своей дружиной прошёл обряд крещения, после чего совершил церемонию бракосочетания и вернулся в Киев, где сразу же повелел опрокинуть языческие идолы.

В Киеве крещение народа прошло сравнительно мирно, в то время как в Новгороде, где крещением руководил Добрыня, не обошлось без восстания...

Крещение сопровождалось учреждением церковной иерархии. Русь стала одной из митрополий Константинопольского патриархата.

Не препятствовал Владимир и деятельности западных проповедников. В 1007 году миссионеры учредили епархию у печенегов...

Первые сведения об официальном почитании Владимира как святого относятся к XIV веку. Поскольку князь Владимир жил до раскола христианской церкви (1054), он почитается и католиками.

Август  ​​ ​​​​ 

1 Жара и засуха в средней полосе России. ​​ 

Жара, потому что осушили торфяники.  ​​​​ Теперь они будут гореть. Гореть всегда. ​​ Вечная проблема

А что тут?

Уже минус.

Наша команда (все мы – изгнанники из военных вузов) едет на юг:  ​​​​ на ​​ зональные ​​ соревнования. В ​​ Евпаторию.

1  ​​​​ День рождения Татляна! В прошлом году певец эмигрировал в Париж. Как мне нравились его «Фонари»! ​​ Он поет их необычайно нежно.

Жан Арутюнович Татлян родился 1 августа 1943 года в Салониках (Греция) в армянской семье. Был младшим из троих детей. В 1947 году семья переехала в Советскую Армению. ​​ Музыкой профессионально начал заниматься ещё до совершеннолетия. Окончил эстрадно-цирковое училище в Киеве. В 1956 году вместе с семьёй переехал в Сухуми, где работал в местной филармонии. В 1961 году стал солистом Государственного джаза Армении. Впоследствии переехал в Ленинград, где начал работать в Ленконцерт…е, создал свой оркестр, музыкальным руководителем которого пригласил Григория Клеймица. Их дружба продолжалась всю жизнь.

Хитами также стали песни «Уличные фонари», «Осенний свет», «Песенка о капели», «Старая башня» и многие другие. Тиражи пластинок достигли пятидесяти миллионов.

10  ​​ ​​ ​​​​ В детстве не было большего удовольствия, как провести день с книгой.

Помню, в пятом классе восемь часов подряд читал Льва Кассиля.

Так вот и одолел все его собрание сочинений - с восторгом.

Теперь это кажется неслыханной роскошью: жизнь превратилась в работу.

11  ​​​​ В этот день 11 августа 1920 года Есенин пишет Евгении Лифшиц:

Минеральные Воды

Милая, милая Женя! Ради Бога не подумайте, что мне что-нибудь от Вас нужно, я сам не знаю, почему это я стал вдруг Вам учащенно напоминать о ​​ себе; конечно, разные бывают болезни, но все они проходят. Думаю, что пройдет и это.

Сегодня утром мы из Кисловодска выехали в Баку, и, глядя из окна вагона на эти кавказские пейзажи, внутри сделалось как-то тесно и неловко. Я здесь второй раз в этих местах и абсолютно не понимаю, чем поразили они тех, которые создали в нас образы Терека, Казбека, Дарьяла и вс<его> проч<его>. Признаться, в Рязанской губ. я Кавказом был больше богат, чем здесь. Сейчас у меня зародилась мысль о вредности путешествий для меня. Я не знаю, что было бы со мной, если б случайно мне пришлось объездить весь земной шар? Конечно, если не пистолет юнкера Шмидта, то, во всяком случае, что-нибудь разрушающее чувство земного диапазона. Уж до того на этой планете тесно и скучно. Конечно, есть прыжки для живого, вроде перехода от коня к поезду, но все это только ускорение или выпукление. По намекам это известно все гораздо раньше и богаче. Трогает меня в этом только грусть за уходящее милое родное звериное и незыблемая сила мертвого механического.

Вот Вам наглядный случай из этого. Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно, и что же? Видим, за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в революции нашей страшно походят на этого жеребенка, тягательством живой силы с железной.

Простите, милая, еще раз за то, что беспокою Вас. Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого. Ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений. Конечно, кому откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что, если выстроен дом, а в нем не живут, челнок выдолблен, а в нем не плавают.

Вы плавающая и идущая, Женя! Поэтому-то меня и тянет с словами к Вам.

Растите такой, какой я Вас видел и слышал, слушайтесь Фриду, и благо Вам будет, ибо в Фриде доброе живет сознательно, поэтому она такая милая и такая хорошая будет даже в чем-нибудь дурном.

Люб<ящий> Вас С. Есенин.

15  ​​​​ Мы ​​ заняли первое место на первенстве по легкой атлетике среди зон ракетных комплексов.

Сам космонавт Титов вручал грамоты.

Через все климатические зоны вернулись в Воркуту, ​​ - а что тут? ​​ Уже минус 20!!

22  ​​ ​​​​ В ​​ Мюнхене открыты XX Летние Олимпийские игры.

Сентябрь

1  ​​ ​​​​ Максима Горького читаю запоем.

«Детство». «В людях». «Мои университеты»

«Мать». «Дело Артамоновых».

2  ​​ ​​​​ Вспомнил песню, которая часто приходит на ум:

ЖИЛ-БЫЛ АНРИ ЧЕТВЕРТЫЙ

Из кинофильма «Гусарская баллада»

Музыка Т. Хренникова

Слова А. Гладкова

Жил-был Анри Четвертый,

Он славный был король,

Любил вино до черта,

Но трезв бывал порой.

Припев:

Лен-лён, бум-бум, лен-лён, бум-бум,

Лен-лён, бум-бум, лен-лён, бум-бум,

Лен-лён, бум-бум-бум-бум-бум-бум-бум,

Бум-бум-бум-бум.

Войну любил он страшно

И дрался, как петух,

И в схватке рукопашной

Один он стоил двух.

Припев.

Еще любил он женщин

И знал у них успех.

Победами увенчан,

Он жил счастливей всех.

Припев.

Однажды смерть-старуха

Пришла за ним с клюкой,

Ее ударил в ухо

Он рыцарской рукой.

Припев.

Но смерть, полна коварства,

Его подстерегла

И нанесла удар свой

Ножом из-за угла.

Припев.

От этого удара

Кровь брызнула из жил,

И нечестивец старый

Скончался, как и жил.

Припев.

Я подумал: как такие глупости становятся известными? Фильм ​​ - ​​ другое дело: там – красивая Голубкина. ​​ 

3  ​​ ​​​​ Что было в этот день ​​ в 1918 году?

Феликс ​​ Дзержинский - ​​ для газеты «Известия»:

Пусть рабочий класс раздавит массовым террором гидру контрреволюции! Пусть враги рабочего класса знают, что каждый задержанный с оружием в руках будет расстрелян на месте, что каждый, кто осмелится на малейшую пропаганду против советской власти, будет немедленно арестован и заключен в концентрационный лагерь!

В этот 1918 год родилась мама.

5  ​​ ​​​​ Теракт на мюнхенской Олимпиаде.

6  ​​​​ Сергей Есенин:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Анна Снегина

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 1

 ​​ ​​ ​​​​ «Село, значит, наше - Радово,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дворов, почитай, два ста.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тому, кто его оглядывал,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Приятственны наши места.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Богаты мы лесом и водью,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Есть пастбища, есть поля.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И по всему угодью

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Рассажены тополя.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы в важные очень не лезем,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но все же нам счастье дано.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дворы у нас крыты железом,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У каждого сад и гумно.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У каждого крашены ставни,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По праздникам мясо и квас.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Недаром когда-то исправник

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Любил погостить у нас.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оброки платили мы к сроку,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но - грозный судья - старшина

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Всегда прибавлял к оброку

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По мере муки и пшена.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И чтоб избежать напасти,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Излишек нам был без тягот.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Раз - власти, на то они власти,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А мы лишь простой народ.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но люди - все грешные души.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У многих глаза - что клыки.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С соседней деревни Криуши

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Косились на нас мужики.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Житье у них было плохое -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почти вся деревня вскачь

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пахала одной сохою

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На паре заезженных кляч.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Каких уж тут ждать обилий, -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Была бы душа жива.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Украдкой они рубили

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Из нашего леса дрова.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Однажды мы их застали...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Они в топоры, мы тож.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ От звона и скрежета стали

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По телу катилась дрожь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В скандале убийством пахнет.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И в нашу и в их вину

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вдруг кто-то из них как ахнет! -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сразу убил старшину.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На нашей быдластой сходке

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы делу условили ширь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Судили. ​​ Забили в колодки

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И десять услали в Сибирь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С тех пор и у нас неуряды.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Скатилась со счастья вожжа.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почти что три года кряду

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У нас то падеж, то пожар».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ *

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Такие печальные вести

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Возница мне пел весь путь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я в радовские предместья

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ехал тогда отдохнуть.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Война мне всю душу изъела.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За чей-то чужой интерес

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Стрелял я в мне близкое тело

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И грудью на брата лез.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я понял, что я - игрушка,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В тылу же купцы да знать,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И, твердо простившись с пушками,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Решил лишь в стихах воевать.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я бросил мою винтовку,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Купил себе «липу», и вот

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С такою-то подготовкой

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я встретил 17-ый год.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Свобода взметнулась неистово.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И в розово-смрадном огне

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тогда над страною калифствовал

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Керенский на белом коне.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Война «до конца», «до победы».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И ту же сермяжную рать

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохвосты и дармоеды

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сгоняли на фронт умирать.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но все же не взял я шпагу...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Под грохот и рев мортир

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Другую явил я отвагу -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Был первый в стране дезертир.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ *

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дорога довольно хорошая,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Приятная хладная звень.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Луна золотою порошею

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Осыпала даль деревень.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Ну, вот оно, наше Радово, -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Промолвил возница, -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Здесь!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Недаром я лошади вкладывал

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За норов ее и спесь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Позволь, гражданин, на чаишко.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вам к мельнику надо?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Так вон!..

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я требую с вас без излишка

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За дальний такой прогон».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Даю сороковку.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Мало!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Даю еще двадцать.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Нет!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Такой отвратительный малый.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А малому тридцать лет.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Да что ж ты?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Имеешь ли душу?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За что ты с меня гребешь?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И мне отвечает туша:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Сегодня плохая рожь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Давайте еще незвонких

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Десяток иль штучек шесть -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я выпью в шинке самогонки

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За ваше здоровье и честь...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ *

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вот я на мельнице...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ельник

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Осыпан свечьми светляков.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ От радости старый мельник

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не может сказать двух слов:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Голубчик! ​​ Да ты ли?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сергуха!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Озяб, чай? ​​ Поди продрог?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Да ставь ты скорее, старуха,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На стол самовар и пирог!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В апреле прозябнуть трудно,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Особенно так в конце.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Был вечер задумчиво чудный,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как дружья улыбка в лице.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Объятья мельника круты,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ От них заревет и медведь,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но все же в плохие минуты

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Приятно друзей иметь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Откуда? ​​ Надолго ли?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «На год».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Ну, значит, дружище, гуляй!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сим летом грибов и ягод

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У нас хоть в Москву отбавляй.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И дичи здесь, братец, до черта,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сама так под порох и прет.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Подумай ведь только...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Четвертый

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тебя не видали мы год...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Беседа окончена...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Чинно

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы выпили весь самовар.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По-старому с шубой овчинной

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иду я на свой сеновал.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иду я разросшимся садом,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лицо задевает сирень.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Так мил моим вспыхнувшим взглядам

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Состарившийся плетень.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда-то у той вон калитки

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне было шестнадцать лет,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И девушка в белой накидке

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сказала мне ласково: ​​ «Нет!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Далекие, милые были.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тот образ во мне не угас...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы все в эти годы любили,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но мало любили нас.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 2

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Ну что же! ​​ Вставай, Сергуша!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Еще и заря не текла,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Старуха за милую душу

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оладьев тебе напекла.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я сам-то сейчас уеду

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ К помещице Снегиной...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ей

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вчера настрелял я к обеду

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прекраснейших дупелей».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Привет тебе, жизни денница!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Встаю, одеваюсь, иду.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дымком отдает росяница

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На яблонях белых в саду.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я думаю:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как прекрасна

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Земля

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И на ней человек.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сколько с войной несчастных

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Уродов теперь и калек!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сколько зарыто в ямах!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сколько зароют еще!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И чувствую в скулах упрямых

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Жестокую судоргу щек.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Нет, нет!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не пойду навеки!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За то, что какая-то мразь

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Бросает солдату-калеке

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пятак или гривенник в грязь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Ну, доброе утро, старуха!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ты что-то немного сдала...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И слышу сквозь кашель глухо:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Дела одолели, дела.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У нас здесь теперь неспокойно.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Испариной все зацвело.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сплошные мужицкие войны -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дерутся селом на село.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сама я своими ушами

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Слыхала от прихожан:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ То радовцев бьют криушане,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ То радовцы бьют криушан.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А все это, значит, безвластье.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прогнали царя...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Так вот...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Посыпались все напасти

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На наш неразумный народ.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Открыли зачем-то остроги,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Злодеев пустили лихих.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь на большой дороге

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Покою не знай от них.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вот тоже, допустим... C Криуши...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Их нужно б в тюрьму за тюрьмой,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Они ж, воровские души,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вернулись опять домой.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У них там есть Прон Оглоблин,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Булдыжник, драчун, грубиян.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он вечно на всех озлоблен,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С утра по неделям пьян.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И нагло в третьевом годе,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда объявили войну,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ При всем честном народе

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Убил топором старшину.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Таких теперь тысячи стало

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Творить на свободе гнусь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пропала Расея, пропала...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Погибла кормилица Русь...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я вспомнил рассказ возницы

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И, взяв свою шляпу и трость,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пошел мужикам поклониться,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как старый знакомый и гость.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ *

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иду голубою дорожкой

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вижу - навстречу мне

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Несется мой мельник на дрожках

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По рыхлой еще целине.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Сергуха! ​​ За милую душу!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Постой, я тебе расскажу!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сейчас! ​​ Дай поправить вожжу,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Потом и тебя оглоушу.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Чего ж ты мне утром ни слова?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я Снегиным так и бряк:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Приехал ко мне, мол, веселый

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Один молодой чудак.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ (Они ко мне очень желанны,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я знаю их десять лет.)

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А дочь их замужняя Анна

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Спросила:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Не тот ли, поэт?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну, да, - говорю, - он самый.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Блондин?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну, конечно, блондин!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - С кудрявыми волосами?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Забавный такой господин!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Когда он приехал?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Недавно.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ах, мамочка, это он!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ты знаешь,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он был забавно

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда-то в меня влюблен.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Был скромный такой мальчишка,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А нынче...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Поди ж ты...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вот...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Писатель...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Известная шишка...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Без просьбы уж к нам не придет».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И мельник, как будто с победы,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лукаво прищурил глаз:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Ну, ладно! ​​ Прощай до обеда!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Другое сдержу про запас».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я шел по дороге в Криушу

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И тростью сшибал зеленя.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ничто не пробилось мне в душу,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ничто не смутило меня.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Струилися запахи сладко,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И в мыслях был пьяный туман...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь бы с красивой солдаткой

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Завесть хорошо роман.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ *

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но вот и Криуша...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Три года

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не зрел я знакомых крыш.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сиреневая погода

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сиренью обрызгала тишь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не слышно собачьего лая,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Здесь нечего, видно, стеречь -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У каждого хата гнилая,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А в хате ухваты да печь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Гляжу, на крыльце у Прона

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Горластый мужицкий галдеж.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Толкуют о новых законах,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ О ценах на скот и рожь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Здорово, друзья!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Э, охотник!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Здорово, здорово!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Садись!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Послушай-ка ты, беззаботник,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Про нашу крестьянскую жисть.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что нового в Питере слышно?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С министрами, чай, ведь знаком?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Недаром, едрит твою в дышло,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Воспитан ты был кулаком.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но все ж мы тебя не порочим.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ты - свойский, мужицкий, наш,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Бахвалишься славой не очень

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сердце свое не продашь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Бывал ты к нам зорким и рьяным,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Себя вынимал на испод...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Скажи:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Отойдут ли крестьянам

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Без выкупа пашни господ?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кричат нам,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что землю не троньте,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Еще не настал, мол, миг.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За что же тогда на фронте

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы губим себя и других?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И каждый с улыбкой угрюмой

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Смотрел мне в лицо и в глаза,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А я, отягченный думой,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не мог ничего сказать.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дрожали, качались ступени,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но помню

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Под звон головы:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Скажи,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кто такое Ленин?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я тихо ответил:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Он - вы».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 3

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На корточках ползали слухи,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Судили, решали, шепча.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И я от моей старухи

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Достаточно их получал.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Однажды, вернувшись с тяги,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я лег подремать на диван.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Разносчик болотной влаги,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Меня прознобил туман.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Трясло меня, как в лихорадке,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Бросало то в холод, то в жар

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И в этом проклятом припадке

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Четыре я дня пролежал.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мой мельник с ума, знать, спятил.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Поехал,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кого-то привез...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я видел лишь белое платье

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Да чей-то привздернутый нос.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Потом, когда стало легче,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда прекратилась трясь,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На пятые сутки под вечер

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Простуда моя улеглась.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я встал.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И лишь только пола

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Коснулся дрожащей ногой,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Услышал я голос веселый:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «А!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Здравствуйте, мой дорогой!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Давненько я вас не видала.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь из ребяческих лет

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я важная дама стала,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А вы - знаменитый поэт.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ну, сядем.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прошла лихорадка?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какой вы теперь не такой!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я даже вздохнула украдкой,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Коснувшись до вас рукой.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Да...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не вернуть, что было.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все годы бегут в водоем.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда-то я очень любила

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сидеть у калитки вдвоем.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы вместе мечтали о славе...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вы угодили в прицел,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Меня же про это заставил

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Забыть молодой офицер...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ *

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я слушал ее и невольно

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оглядывал стройный лик.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хотелось сказать:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Довольно!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Найдемте другой язык!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но почему-то, не знаю,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Смущенно сказал невпопад:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Да... ​​ Да...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я сейчас вспоминаю...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Садитесь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я очень рад.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я вам прочитаю немного

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Стихи

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Про кабацкую Русь...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Отделано четко и строго.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По чувству - цыганская грусть».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Сергей!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы такой нехороший.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне жалко,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Обидно мне,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что пьяные ваши дебоши

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Известны по всей стране.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Скажите:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что с вами случилось?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Не знаю».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Кому же знать?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Наверно, в осеннюю сырость

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Меня родила моя мать».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Шутник вы...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Вы тоже, Анна».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Кого-нибудь любите?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Нет».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Тогда еще более странно

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Губить себя с этих лет:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пред вами такая дорога...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сгущалась, туманилась даль...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не знаю, зачем я трогал

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Перчатки ее и шаль.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Луна хохотала, как клоун.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И в сердце хоть прежнего нет,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По-странному был я полон

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наплывом шестнадцати лет.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Расстались мы с ней на рассвете

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С загадкой движений и глаз...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Есть что-то прекрасное в лете,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А с летом прекрасное в нас.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ *

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мой мельник...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ох, этот мельник!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С ума меня сводит он.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Устроил волынку, бездельник,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И бегает как почтальон.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сегодня опять с запиской,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как будто бы кто-то влюблен:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Придите.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы самый близкий.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С любовью

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ О г л о б л и н  ​​​​ П р о н».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иду.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прихожу в Криушу.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оглоблин стоит у ворот

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И спьяну в печенки и в душу

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Костит обнищалый народ.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Эй, вы!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тараканье отродье!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все к Снегиной!..

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Р-раз и квас!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Даешь, мол, твои угодья

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Без всякого выкупа с нас!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И тут же, меня завидя,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Снижая сварливую прыть,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сказал в неподдельной обиде:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Крестьян еще нужно варить».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Зачем ты позвал меня, Проша?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Конечно, ни жать, ни косить.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сейчас я достану лошадь

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И к Снегиной... вместе...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Просить...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вот запрягли нам клячу.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В оглоблях мосластая шкеть -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Таких отдают с придачей,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Чтоб только самим не иметь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы ехали мелким шагом,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И путь нас смешил и злил:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В подъемах по всем оврагам

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Телегу мы сами везли.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Приехали.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дом с мезонином

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Немного присел на фасад.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Волнующе пахнет жасмином

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Плетневый его палисад.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Слезаем.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Подходим к террасе

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И, пыль отряхая с плеч,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ О чьем-то последнем часе

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Из горницы слышим речь:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Рыдай - не рыдай, - не помога...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь он холодный труп...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Там кто-то стучит у порога.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Припудрись...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пойду отопру...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дебелая грустная дама

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Откинула добрый засов.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И Прон мой ей брякнул прямо

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Про землю,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Без всяких слов.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Отдай!.. -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Повторял он глухо. -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не ноги ж тебе целовать!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как будто без мысли и слуха

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она принимала слова.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Потом в разговорную очередь

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Спросила меня

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сквозь жуть:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «А вы, вероятно, к дочери?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Присядьте...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сейчас доложу...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь я отчетливо помню

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тех дней роковое кольцо.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но было совсем не легко мне

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Увидеть ее лицо.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я понял -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Случилось горе,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И молча хотел помочь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Убили... ​​ Убили Борю...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оставьте!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Уйдите прочь!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы - жалкий и низкий трусишка.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он умер...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А вы вот здесь...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Нет, это уж было слишком.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не всякий рожден перенесть.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как язвы, стыдясь оплеухи,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я Прону ответил так:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Сегодня они не в духе...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Поедем-ка, Прон, в кабак...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 4

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все лето провел я в охоте.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Забыл ее имя и лик.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Обиду мою

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На болоте

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оплакал рыдальщик-кулик.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Бедна наша родина кроткая

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В древесную цветень и сочь,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И лето такое короткое,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как майская теплая ночь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Заря холодней и багровей.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Туман припадает ниц.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Уже в облетевшей дуброве

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Разносится звон синиц.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мой мельник вовсю улыбается,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какая-то веселость в нем.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Теперь мы, Сергуха, по зайцам

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За милую душу пальнем!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я рад и охоте...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Коль нечем

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Развеять тоску и сон.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сегодня ко мне под вечер,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как месяц, вкатился Прон.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Дружище!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С великим счастьем!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Настал ожидаемый час!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Приветствую с новой властью!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь мы всех р-раз - и квас!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы пашни берем и леса.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В России теперь Советы

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И Ленин - старшой комиссар.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дружище!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вот это номер!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вот это почин так почин.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я с радости чуть не помер,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А брат мой в штаны намочил.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Едри ж твою в бабушку плюнуть!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Гляди, голубарь, веселей!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я первый сейчас же коммуну

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Устрою в своем селе».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У Прона был брат Лабутя,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мужик - что твой пятый туз:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ При всякой опасной минуте

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хвальбишка и дьявольский трус.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Таких вы, конечно, видали.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Их рок болтовней наградил.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Носил он две белых медали

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С японской войны на груди.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И голосом хриплым и пьяным

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тянул, заходя в кабак:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Прославленному под Ляояном

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ссудите на четвертак...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Потом, насосавшись до дури,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Взволнованно и горячо

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ О сдавшемся Порт-Артуре

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Соседу слезил на плечо.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Голубчик! -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кричал он. -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Петя!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне больно... ​​ Не думай, что пьян.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Отвагу мою на свете

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лишь знает один Ляоян».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Такие всегда на примете.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Живут, не мозоля рук.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вот он, конечно, в Совете,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Медали запрятал в сундук.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но со тою же важной осанкой,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как некий седой ветеран,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хрипел под сивушной банкой

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Про Нерчинск и Турухан:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Да, братец!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы горе видали,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но нас не запугивал страх...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Медали, медали, медали

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Звенели в его словах.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он Прону вытягивал нервы,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И Прон материл не судом.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но все ж тот поехал первый

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Описывать снегинский дом.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В захвате всегда есть скорость:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Даешь! ​​ Разберем потом!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Весь хутор забрали в волость

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С хозяйками и со скотом.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ А мельник...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мой старый мельник

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хозяек привез к себе,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Заставил меня, бездельник,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В чужой ковыряться судьбе.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И снова нахлынуло что-то...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тогда я вся ночь напролет

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Смотрел на скривленный заботой

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Красивый и чувственный рот.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я помню -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она говорила:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Простите... ​​ Была не права...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я мужа безумно любила.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как вспомню... болит голова...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но вас

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Оскорбила случайно...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Жестокость была мой суд...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Была в том печальная тайна,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что страстью преступной зовут.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Конечно,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ До этой осени

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я знала б счастливую быль...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Потом бы меня вы бросили,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как выпитую бутыль...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Поэтому было не надо...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ни встреч... ни вобще продолжать...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тем более с старыми взглядами

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Могла я обидеть мать».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но я перевел на другое,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Уставясь в ее глаза,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И тело ее тугое

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Немного качнулось назад.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Скажите,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вам больно, Анна,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За ваш хуторской разор?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но как-то печально и странно

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она опустила свой взор.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Смотрите...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Уже светает.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Заря как пожар на снегу...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне что-то напоминает...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но что?..

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я понять не могу...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ах!.. ​​ Да...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Это было в детстве...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Другой... ​​ Не осенний рассвет...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы с вами сидели вместе...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Нам по шестнадцать лет...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Потом, оглядев меня нежно

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И лебедя выгнув рукой,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сказала как будто небрежно:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Ну, ладно...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пора на покой...»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Под вечер они уехали.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Куда?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я не знаю куда.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В равнине, проложенной вехами,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дорогу найдешь без труда.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не помню тогдашних событий,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не знаю, что сделал Прон.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я быстро умчался в Питер

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Развеять тоску и сон.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 4

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Суровые, грозные годы!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но разве всего описать?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Слыхали дворцовые своды

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Солдатскую крепкую «мать».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Эх, удаль!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Цветение в далях!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Недаром чумазый сброд

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Играл по дворам на роялях

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Коровам тамбовский фокстрот.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За хлеб, за овес, за картошку

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мужик залучил граммофон, -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Слюнявя козлиную ножку,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Танго себе слушает он.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сжимая от прибыли руки,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ругаясь на всякий налог,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он мыслит до дури о штуке,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Катающейся между ног.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Шли годы

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Размашисто, пылко...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Удел хлебороба гас.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Немало попрело в бутылках

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Керенок» и «ходей» у нас.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Фефела! ​​ Кормилец! ​​ Касатик!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Владелец землей и скотом,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За пару измызганных «катек»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он даст себя выдрать кнутом.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ну, ладно.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Довольно стонов!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не нужно насмешек и слов!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сегодня про участь Прона

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне мельник Есенин письмо:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Сергуха! ​​ За милую душу!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Привет тебе, братец! ​​ Привет!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ты что-то опять в Криушу

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не кажешься целых шесть лет!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Утешь!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Соберись, на милость!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прижваривай по весне!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ У нас здесь такое случилось,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Чего не расскажешь в письме.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь стал спокой в народе,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И буря пришла в угомон.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Узнай, что в двадцатом годе

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Расстрелян Оглоблин Прон.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Расея...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дуровая зыкь она.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хошь верь, хошь не верь ушам -

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Однажды отряд Деникина

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Нагрянул на криушан.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вот тут и пошла потеха...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ С потехи такой - околеть.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Со скрежетом и со смехом

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Гульнула казацкая плеть.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тогда вот и чикнули Проню,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лабутя ж в солому залез

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вылез,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лишь только кони

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Казацкие скрылись в лес.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь он по пьяной морде

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Еще не устал голосить:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Мне нужно бы красный орден

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ За храбрость мою носить».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Совсем прокатились тучи...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И хоть мы живем не в раю,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ты все ж приезжай, голубчик,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Утешить судьбину мою...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ *

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вот я опять в дороге.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ночная июньская хмарь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Бегут говорливые дроги

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ни шатко ни валко, как встарь.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дорога довольно хорошая,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Равнинная тихая звень.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Луна золотою порошею

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Осыпала даль деревень.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мелькают часовни, колодцы,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Околицы и плетни.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сердце по-старому бьется,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как билось в далекие дни.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я снова на мельнице...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ельник

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Усыпан свечьми светляков.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По-старому старый мельник

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не может связать двух слов:

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Голубчик! ​​ Вот радость! ​​ Сергуха!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Озяб, чай? ​​ Поди, продрог?

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Да ставь ты скорее, старуха,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На стол самовар и пирог.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сергунь! ​​ Золотой! ​​ Послушай!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И ты уж старик по годам...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сейчас я за милую душу

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Подарок тебе передам».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Подарок?»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Нет...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Просто письмишко.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Да ты не спеши, голубок!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почти что два месяца с лишком

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я с почты его приволок».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вскрываю... читаю... ​​ Конечно!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Откуда же больше и ждать!

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И почерк такой беспечный,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И лондонская печать.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Вы живы?.. ​​ Я очень рада...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я тоже, как вы, жива.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Так часто мне снится ограда,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Калитка и ваши слова.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь я от вас далеко...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ В России теперь апрель.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И синею заволокой

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Покрыта береза и ель.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сейчас вот, когда бумаге

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вверяю я грусть моих слов,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы с мельником, может, на тяге

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Подслушиваете тетеревов.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я часто хожу на пристань

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И, то ли на радость, то ль в страх,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Гляжу средь судов все пристальней

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ На красный советский флаг.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Теперь там достигли силы.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дорога моя ясна...

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но вы мне по-прежнему милы,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как родина и как весна».

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ . . . . . . . . . . . . . . . .

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Письмо как письмо.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Беспричинно.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я в жисть бы таких не писал.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ По-прежнему с шубой овчинной

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иду я на свой сеновал.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иду я разросшимся садом,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лицо задевает сирень.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Так мил моим вспыхнувшим взглядам

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Погорбившийся плетень.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда-то у той вон калитки

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне было шестнадцать лет.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ И девушка в белой накидке

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сказала мне ласково: ​​ «Нет!»

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Далекие милые были!..

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тот образ во мне не угас.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы все в эти годы любили,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но, значит,

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Любили и нас.

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Январь 1925

 ​​ ​​ ​​ ​​​​ Батум

И не сказать, как эта поэма меня взволновала!

21  ​​ ​​​​ Президент Филиппин Фердинанд Маркос ввёл в стране чрезвычайное положение и отменил конституцию.

22 ​​ В этот день 22 сентября 1832 года Пушкин написал жене Наталии Пушкиной:

Из Москвы в Петербург

Четверг. Не сердись, женка; дай слово сказать. Я приехал в Москву, вчера в середу. Велосифер, по-русски поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались и - неслыханная вещь! - их подковывали на дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву, <обосцанную> дождем и встревоженную приездом двора. Теперь послушай, с кем я путешествовал, с кем провел я пять дней и пять ночей. То-то будет мне гонка! с пятью немецкими актрисами, в желтых кацавейках и в черных вуалях. Каково? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка и, как маленький Иосиф, вышел чист от искушения. Приехав в Москву, поскакал отыскивать Нащокина, нашел его по-прежнему озабоченным домашними обстоятельствами, но уже спокойнее в сношениях со своею Сарою. Он кокю ((рогоносец)), и видит, что это состояние приятное и независимое. Он ездил со мною в баню, обедал у меня. Завез меня к княгине Вяземской, княгиня завезла меня во Французский театр, где я чуть было не заснул от скуки и усталости. Приехал к Оберу и заснул в 10 часов вечера. Вот тебе весь мой день; писать не было мне ни времени, ни возможности физической. Государь здесь со 20-го числа и сегодня едет к вам, так что с Бенкендорфом не успею увидеться, хоть было бы и нужно. Великая княгиня была очень больна, вчера было ей легче, но двор еще беспокоен и государь не принял ни одного праздника. Видел Чаадаева в театре, он звал меня с собою повсюду, но я дремал. Дела мои, кажется, скоро могут кончиться, а я, мой ангел, не мешкая ни минуты, поскачу в Петербург. Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя! На Петра, сонного пьяницу, который спит, не проспится, ибо он и пьяница и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит. А Маша-то? что ее золотуха и что Спасский? Ах, женка душа! что с тобою будет? Прощай, пиши.

28  ​​ ​​​​ Весь месяц ​​ впервые в истории хоккея ​​ шли матчи между лучшими профессионалами Канады и сборной Советского Союза.

Суперсерия-1972.

29  ​​ ​​​​ Эдуард Шеварднадзе ​​ - первый ​​ секретарь ЦК Компартии Грузии.

30 ​​ Сергей Александрович Есенин:

ПРОЩАНИЕ С МАРИЕНГОФОМ

Есть в дружбе счастье оголтелое

И судорога буйных чувств -

Огонь растапливает тело,

Как стеариновую свечу.

Возлюбленный мой! дай мне руки -

Я по-иному не привык, -

Хочу омыть их в час разлуки

Я желтой пеной головы.

Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли,

В который миг, в который раз -

Опять, как молоко, застыли

Круги недвижущихся глаз.

Прощай, прощай. В пожарах лунных

Дождусь ли радостного дня?

Среди прославленных и юных

Ты был всех лучше для меня.

В такой-то срок, в таком-то годе

Мы встретимся, быть может, вновь...

Мне страшно, - ведь душа проходит,

Как молодость и как любовь.

Другой в тебе меня заглушит.

Не потому ли - в лад речам -

Мои рыдающие уши,

Как весла, плещут по плечам?

Прощай, прощай. В пожарах лунных

Не зреть мне радостного дня,

Но все ж средь трепетных и юных

Ты был всех лучше для меня.

1922

Октябрь

1  ​​​​ Вот вернусь к маме, к ее любви к Ленину.

В Академии я, кажется, увидел, что такое мамина любовь к людям в действии: на самом деле, никто никого не любит.

Я понял так: есть некий огромный абстрактный Гуманизм – и этот великан непременно должен тебя раздавить.

Я ушел не просто из привилегированного военного заведения: я убежал от ужаса этих высоких идей, которым должен отдать всю жизнь.

Но почему должен?

Только потому, что так принято, что родился в Союзе.

От одной мысли об этом ужасе у меня наворачиваются слезы, я, кажется, вот-вот задохнусь.

Почему я должен умереть?

Я не хочу, ​​ я не хочу, я не хочу!!!

2  ​​ ​​ ​​​​ Странно, что имя Сталина в академии не упоминается.

Не упоминалось.

Нет ​​ и такого учебного предмета: современной истории.

Принято ничего не знать.

Или знать запрещено?

Мы не должны понимать, кто мы.

Мы не должны об этом думать.

Я что-то такое пишу, но не понимаю, что. ​​ Вернее, все уходит в письма к Вале. Я напишу – и начисто забываю, что написал. Страниц семь-десять! Чудесная, невероятная отдушина. Те письма, что получаю, против того, что я написал: Валя почему-то сердится, говорит о чем-то невнятном, - но я уже не могу остановиться: мне надо взывать к неотзывчивой бездне.

3  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Николай Клюев:

Эти гусли – глубь Онега,

Плеск волны палеостровской,

В час, как лунная телега

С грузом жемчуга и воска

Проезжает зыбью лоской,

И томит лесная нега

Ель с карельскою березкой.

Эти притчи – в день Купалы

Звон на Кижах многоглавых,

Где в горящих покрывалах,

В заревых и рыбьих славах

Плещут ангелы крылами.

Эти тайны парусами

Убаюкивал шелоник,

В келье кожаный Часовник,

Как совят в дупле смолистом,

Их кормил душистой взяткой

От берестяной лампадки

Перед Образом Пречистым.

Мало понимаю эти стихи, но они прекрасны. ​​ Спасибо Есенину, что натолкнул на них.

5  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В этот день 5 октября 1830 года Пушкин написал стих:

Прощанье

В последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,

Будить мечту сердечной силой

И с негой робкой и унылой

Твою любовь воспоминать.

Бегут меняясь наши лета,

Меняя всё, меняя нас,

Уж ты для своего поэта

Могильным сумраком одета,

И для тебя твой друг угас.

Прими же, дальная подруга,

Прощанье сердца моего,

Как овдовевшая супруга,

Как друг, обнявший молча друга

Пред заточением его.

Такие высокие, приятные чувства! ​​ Спасибо Пушкину.

В этот день 5 октября 1881 года Толстой написал в записных книжках:

Переезд в Москву. ​​ ...Вонь, камни, роскошь, нищета. Разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию, и пируют. Народу больше нечего делать, как, пользуясь страстями этих людей, выманивать у них назад награбленное.

Вот так!! ​​ 

Вот и в моих отношениях с людьми появилось что-то желанное, литературное.

Наверно, ложное, но такое приятное.

Я влюблен - и кажется, для хороших чувств.

Для хороших, литературных чувств.

6  ​​​​ ПУШКИН:

ОСЕНЬ.

(ОТРЫВОК)

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?

Державин.  ​​ ​​​​ 

I.

Октябрь уж наступил - уж роща отряхает

Последние листы с нагих своих ветвей;

Дохнул осенний хлад - дорога промерзает.

Журча еще бежит за мельницу ручей,

Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает

В отъезжие поля с охотою своей,

И страждут озими от бешеной забавы,

И будит лай собак уснувшие дубравы.

II.

Теперь моя пора: я не люблю весны;

Скучна мне оттепель; вонь, грязь - весной я болен;

Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.

Суровою зимой я более доволен,

Люблю ее снега; в присутствии луны

Как легкий бег саней с подругой быстр и волен,

Когда под соболем, согрета и свежа,

Она вам руку жмет, пылая и дрожа!

III.

Как весело, обув железом острым ноги,

Скользить по зеркалу стоячих, ровных рек!

А зимних праздников блестящие тревоги?...

Но надо знать и честь; полгода снег да снег,

Ведь это наконец и жителю берлоги,

Медведю надоест. Нельзя же целый век

Кататься нам в санях с Армидами младыми,

Иль киснуть у печей за стеклами двойными.

IV.

Ох, лето красное! любил бы я тебя,

Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.

Ты, все душевные способности губя,

Нас мучишь; как поля, мы страждем от засухи;

Лишь как бы напоить, да освежить себя -

Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,

И, проводив ее блинами и вином,

Поминки ей творим мороженым и льдом.

V.

Дни поздней осени бранят обыкновенно,

Но мне она мила, читатель дорогой,

Красою тихою, блистающей смиренно.

Так нелюбимое дитя в семье родной

К себе меня влечет. Сказать вам откровенно,

Из годовых времен я рад лишь ей одной,

В ней много доброго; любовник не тщеславный,

Я нечто в ней нашел мечтою своенравной.

VI.

Как это объяснить? Мне нравится она,

Как, вероятно, вам чахоточная дева

Порою нравится. На смерть осуждена,

Бедняжка клонится без ропота, без гнева.

Улыбка на устах увянувших видна;

Могильной пропасти она не слышит зева;

Играет на лице еще багровый цвет.

Она жива еще сегодня, завтра нет.

VII.

Унылая пора! очей очарованье!

Приятна мне твоя прощальная краса -

Люблю я пышное природы увяданье,

В багрец и в золото одетые леса,

В их сенях ветра шум и свежее дыханье,

И мглой волнистою покрыты небеса,

И редкий солнца луч, и первые морозы,

И отдаленные седой зимы угрозы.

VIII.

И с каждой осенью я расцветаю вновь;

Здоровью моему полезен русской холод;

К привычкам бытия вновь чувствую любовь:

Чредой слетает сон, чредой находит голод;

Легко и радостно играет в сердце кровь,

Желания кипят - я снова счастлив, молод,

Я снова жизни полн - таков мой организм

(Извольте мне простить ненужный прозаизм).

IX.

Ведут ко мне коня; в раздолии открытом,

Махая гривою, он всадника несет,

И звонко под его блистающим копытом

Звенит промерзлый дол, и трескается лед.

Но гаснет краткий день, и в камельке забытом

70 Огонь опять горит - то яркий свет лиет,

То тлеет медленно - а я пред ним читаю,

Иль думы долгие в душе моей питаю.

X.

И забываю мир - и в сладкой тишине

Я сладко усыплен моим воображеньем,

И пробуждается поэзия во мне:

Душа стесняется лирическим волненьем,

Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,

Излиться наконец свободным проявленьем -

И тут ко мне идет незримый рой гостей,

Знакомцы давние, плоды мечты моей.

XI.

И мысли в голове волнуются в отваге,

И рифмы легкие навстречу им бегут,

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,

Минута - и стихи свободно потекут.

Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,

Но чу! - матросы вдруг кидаются, ползут

Вверх, вниз - и паруса надулись, ветра полны;

Громада двинулась и рассекает волны.

XII.

Плывет. Куда ж нам плыть?....

...........................

...........................

7 ​​ А что же я?

Я тоже хочу быть поэтом.

Вот пишу:

Она не слышит и не знает,

Что я давно ее люблю…

А как дальше?

8 ​​ Есенин, 1915:

В том краю, где желтая крапива

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сухой плетень,

Приютились к вербам сиротливо

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Избы деревень.

Там в полях, за синей гущей лога,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В зелени озер,

Пролегла песчаная дорога

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ До сибирских гор.

Затерялась Русь в Мордве и Чуди,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Нипочем ей страх.

И идут по той дороге люди,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Люди в кандалах.

Все они убийцы или воры,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как судил им рок.

Полюбил я грустные их взоры

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С впадинами щек.

Много зла от радости в убийцах,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Их сердца просты.

Но кривятся в почернелых лицах

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Голубые рты.

Я одну мечту, скрывая, нежу,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что я сердцем чист.

Но и я кого-нибудь зарежу

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Под осенний свист.

И меня по ветряному свею,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ По тому ль песку,

Поведут с веревкою на шее

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Полюбить тоску.

И когда с улыбкой мимоходом

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Распрямлю я грудь,

Языком залижет непогода

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прожитой мой путь.

Мое впечатление?

Очень понравилась первая строфа:

В том краю, где желтая крапива

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сухой плетень,

Приютились к вербам сиротливо

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Избы деревень.

Тут ​​ очень много сказано о России!

Как бы ты ее не узнал в этих строчках?

Понравилось и это:

Полюбил я грустные их взоры

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С впадинами щек.

И это:

Но кривятся в почернелых лицах

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Голубые рты.

Вот что:  ​​​​ «Полюбил я грустные их взоры с впадинами щек» - не по-русски в прозе, а по-русски – в стихах.

​​ 

10  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Три ​​ года назад умер отец.

Я пока что не могу освободиться от этого ужаса.

11  ​​​​ Я хорошо помню, как к папе пришел дядя Женя ​​ - и они дружно зазвенели стаканами на кухне.

Я, как всегда, делал уроки в комнате под этот привычный аккомпанемент.

Помню, папа спросил, хочу ли я поесть, - и я, как всегда, ответил, что хочу.

Мужики, не умея ​​ готовить, стали выяснять, что же есть. Есть блины!!!

Я сам слазил за вареньем в подвал, а потом съел аж десяток. Папа и дядя были уже совсем пьяны, но зато как они радовались, глядя на меня!

Мамы дома не было.

Как забуду эту чудесную, хоть и краткую идиллию?

Я встал и пошел мыть руки.

Тогда вода была только холодной.

И тут я пролетел мордой весь подвал!

Конечно!

Ведь я сам забыл ​​ его закрыть.

Так жахнулся, что жалобно заплакал.

Мужики встревожились.

15  ​​​​ Сергей Есенин

Черный человек

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь.

Черный человек

Водит пальцем по мерзкой книге

И, гнусавя надо мной,

Как над усопшим монах,

Читает мне жизнь

Какого-то прохвоста и забулдыги,

Нагоняя на душу тоску и страх.

Черный человек

Черный, черный...

«Слушай, слушай, -

Бормочет он мне, -

В книге много прекраснейших

Мыслей и планов.

Этот человек

Проживал в стране

Самых отвратительных

Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране

Снег до дьявола чист,

И метели заводят

Веселые прялки.

Был человек тот авантюрист,

Но самой высокой

И лучшей марки.

Был он изящен,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою».

«Счастье, - говорил он, -

Есть ловкость ума и рук.

Все неловкие души

За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты»...

17  ​​ ​​​​ Президент Южной Кореи Пак Чжон Хи приостановил действие конституции, распустил парламент, запретил всякую политическую деятельность и ввёл в стране военное положение.

18  ​​ ​​​​ В  ​​ ​​​​ Вашингтоне между СССР и США подписаны соглашения об урегулировании расчётов по ленд-лизу, о развитии торговли и о взаимном предоставлении кредитов.

25  ​​ ​​ ​​​​ Десять лет важной статье:

Евгений Колмановский. Возвращение Чацкого «Смена», 1962, 25 октября

Никто не возьмет на себя смелость назвать сегодня «Горе от ума» Грибоедова забытой пьесой. Знаменитую комедию учат в школе, читают, слушают, смотрят. Однако известие о премьере Большого драматического театра вызвало немалый интерес среди ленинградцев. Причина здесь не только в особом отношении, доверии к этому именно театру. Как видно, Г. Товстоногов точно угадал время, когда оказалось нужно снова вывести на сцену «Горе от ума».

Зрителям поднадоели истории о мнимых стилягах, которые на самом деле славные, милые, совсем безобидные ребята. Или спектакли о сыновьях, потерявшихся в трех соснах, и беспомощных девицах, заблудившихся там же. Или же, наконец, набеги на прошлое с целью многозначительных, но и осторожных разоблачений того, что уже явно и полностью разоблачено самим временем. От театра ждут сейчас не легкой мозговой или сердечной щекотки, а силы, ума, гнева и надежд.

Разумеется, кое-что уже было сделано для того, чтобы удовлетворить такие желания зрителей. А теперь вот на сцене - «Горе от ума», нетускнеющий алмаз русской речи, русской мысли да и своеобразная трагикомическая энциклопедия русской жизни.

Создатели нового спектакля, естественно, не могли не задуматься над тем, чтобы вернуть первоначальную свежесть восприятия зрителям и слушателям «Горя от ума». Снять привычные, традиционные зрительские подходы к комедии, организовать прямую, без посредников, встречу Грибоедова с сегодняшними зрителями - вот задача, которую ставили перед собой в Большом драматическом театре.

Со времени, когда комедия была написана, прошло почти полтора века. Г. Товстоногов ставит «Горе от ума», как бы помножив его на последующий опыт истории.

Спектакль Большого драматического театра - о Чацком. Он главный, основа, центр, что, кстати, сразу же подчеркнуто высвечиваемым эпиграфом из Пушкина. Чацкого играет С. Юрский. Сам выбор актера неожидан и смел. Прежний Чацкий, первый красавец труппы с поставленным голосом и уверенной аффектацией речей и поз, убит навсегда. Даже вспоминать о нем неловко. Работая над ролью, Юрский думал о судьбе Пушкина. Здесь возможны многие и разновременные параллели. Чацкий С. Юрского вышел не из-за кулис. Он весь в живой действительности старой России. В то же время он умен и чуток, как наш современник.

Чацкий появляется на сцене прямодушен, светел, добр, он от души рад видеть Лизу, Фамусова, счастлив свиданию с Софьей. Его встречают неловкостью, замешательством, отчужденностью. Чацкий стремится как бы вправить душевный вывих Софьи за годы его отсутствия: перебирая в разговоре старых московских знакомых, он не желчен, не язвителен, а лишь правдив. Таков уж он, Чацкий, человек, что шагу не может ступить без непоказного и некичливого подвига: в любви, в любом деле, в каждом слове - чтобы не было оно пусто, уклончиво, лживо.

Развертывается сюжет грибоедовской комедии. Попытки Чацкого напомнить окружающим истину - шуткой ли, беглой ли репликой, подробным изъяснением - дают, так сказать, обратный эффект. Он делается для всех невыносим. Разрыв Чацкого со всем и всеми становится окончательным. И тут-то Чацкий у С. Юрского не горделиво взбешен, а потрясен и подавлен, как бы заболел. Он не сдался, не сломился, но боль и растерянность охватили его. Софья всего более его уязвила не тем, что разлюбила, а ложью своей («Зачем мне прямо не сказали…») и очевидной бессмыслицей измены.

Но не в Софье только дело. Чацкий увидел общее самодовольство и успокоенность при полном безобразии вокруг, жестокости, лжи, дикости, неуважении к родине.

Тяжко с душой и талантом, с горячим рвением к правде и общей пользе быть неумолимо выбитым на жизненную обочину. И это в то время, когда толпа солидных и самодовольных ряженых расселась в жизни, правит ею с удобством и вольготностью для себя! Чацкий уходит со сцены в тоскливой тревоге, голос его тих, движения тяжелы…

Таков Чацкий в новом спектакле. С. Юрский пока еще не всегда проживает сценическую жизнь своего героя с полной определенностью, силой и убедительностью. Так, скажем, от высочайшего гнева и боли (конец третьего действия) Чацкий вдруг переходит к открытости и благодушию в сцене с Репетиловым. Но, что ни говори, в Чацком - главный, но, конечно, далеко не единственный интерес новой постановки «Горя от ума».

Молчалин и другие

Вокруг Чацкого «нормальные» люди - хозяева фамусовской Москвы и их прислужники. Театр не хочет разбивать их спаянный хор. Он проходит мимо соображений о Софье, якобы продолжающей в глубине души любить Чацкого. Софья у Т. Дорониной не надута, жива, мила, благополучна и вполне в своей тарелке среди Хрюминых и Тугоуховских. Правда, степень ее горя в последнем действии противоречит всему, что было раньше. Оттого возникает некоторая неясность в роли. Не вполне понятно также, почему любовью такой Софьи тяготится Молчалин.

Невысоко хватает в нравственном отношении и Лиза (эту роль исполняет Л. Макарова), утратившая крестьянские черты, обжившаяся в доме Фамусовых. Она не прочь сорвать подарок с Молчалина, да и пококетничать с ним.

Словом, здорового, славного, доброго вокруг Чацкого не видно (разве что мелькнет оно в обаятельном Гориче - Е. Копеляне). Однако все эти богатеи, властители, пошляки, жеребцы в эполетах, на наш взгляд, недостаточно тесно связаны взаимопониманием, круговой порукой. Им недостает монолитности - не внешней, символически обозначенной, а внутренней, вытекающей из самой их природы. Взаимоотношения Фамусова (В. Полицеймако), Скалозуба (В. Кузнецов) и других между собой, а также отношение их к Чацкому могли быть раскрыты энергичней, точнее, с большей психологической наблюдательностью, а следовательно, и жизненным разнообразием. Тогда бы, очевидно, яснее определилось и активное их существо.

Ведь дает же спектакль бесспорный пример современной остроты и точности разоблачения. Это Молчалин, отлично сыгранный К. Лавровым. Его герой полон несуетливого достоинства, выработал себе лицо значительное и в то же время скромное. В разговоре с Чацким на его губах чуть змеится тень презрительной насмешки. Молчалин не шумен, но за всей его повадкой явственно ощущаешь почти горячечную страсть, истинную одержимость, мертвую хватку: такой никому не уступит ни в чем, такого легко не сдвинешь.

Будь и другие противники Чацкого полны такой скрытой (или явной) силы, конфликт его с фамусовским миром выглядел бы трагичнее и опаснее. А зрители воспринимали бы все происходящее еще активнее и целенаправленнее, рождались бы более острые и горячие гражданские чувства.

Театральное и жизненное

Спектакль Большого драматического театра задуман как откровенное театральное представление: его начинает и заканчивает специальное «лицо от театра».

Многое в спектакле в открытую театрально, условно. Чацкий не разговаривает сам с собой и не бросает «реплики в сторону», он говорит с залом, в зал. Таким способом снимается с текста налет архаической декламационности. Театральный прием ведет к живому, жизненному результату. Но, скажем, уже обращения в зал Лизы не вызывают подлинного отклика у зрителей. Когда же с залом начинает беседовать Фамусов, то и вовсе не отстает упорное сомнение: разумно ли это? Могут ли Чацкий и Фамусов быть равноправными нашими собеседниками? Нельзя же просто бросать в зал те слова, что не идут легко к партнеру.

Театральное часто подавляет и оттесняет жизненный смысл событий в третьем действии (оно идет без антракта, сразу за вторым). Появление гостей на балу у Фамусовых, распространение сплетни о безумии Чацкого даны с ничем не оправданной затянутостью. Каждая реплика, каждый выход долго и старательно расцвечиваются актерской игрой. И так до последних минут действия, когда ритм и смысл обретают необходимое единство.

В четвертом действии на сцену является Репетилов. В. Стржельчик играет его внешне ярко, с очевидным пластическим богатством. Но кто же его герой: безнадежно выродившийся, опустившийся духом Чацкий? Или довольный собой притворный либерал, модная пародия на свободомыслие?

Есть явные излишества театральности и в финале спектакля. Лица в масках (условный образ фамусовской Москвы) зловеще шипят с антресолей на Чацкого, тот падает в обморок. Потом те же маски так же шипят на Фамусова. Его охватывает леденящий душу ужас. Не вернее ли было в этом случае увидеть не паническое отчаяние Фамусова, а дикую злость его по отношению к Чацкому, вообще ко всякой смуте, злость, не противоречащую, однако, уверенности Фамусова в своей силе?

Новый спектакль рождает волнения, мысли, споры. Высказанное здесь - лишь первые заметки после премьеры. Они по необходимости кратки. Нельзя все же заключить их, не сказав о благородном и изящном оформлении спектакля - и изобразительном (Г. Товстоногова и М. Лихницкой) и музыкальном (композитор И. Шварц). Или хотя бы о некоторых эпизодических ролях, особенно интересно исполненных: Хлестовой (М. Призван-Соколова), господина Д. (И. Заблудовский), графини-бабушки (О. Казико).

Во всяком случае, новый спектакль - значительное событие, он утверждает достоинство и особую привлекательность высокого искусства. Он вышел ко времени.

26  ​​ ​​​​ Анвар Садат отправил в отставку и снял со всех постов главнокомандующего вооружёнными силами генерала Мухаммеда Ахмеда Садека, занимавшего также посты военного министра и министра военной промышленности.

27 ​​ Сергей Есенин:

Жизнь - обман с чарующей тоскою,

Оттого так и сильна она,

Что своею грубою рукою

Роковые пишет письмена.

Я всегда, когда глаза закрою,

Говорю: «Лишь сердце потревожь,

Жизнь - обман, но и она порою

Украшает радостями ложь.

Обратись лицом к седому небу,

По луне гадая о судьбе,

Успокойся, смертный, и не требуй

Правды той, что не нужна тебе».

Хорошо в черемуховой вьюге

Думать так, что эта жизнь - стезя

Пусть обманут легкие подруги,

Пусть изменят легкие друзья.

Пусть меня ласкают нежным словом,

Пусть острее бритвы злой язык, -

Я живу давно на все готовым,

Ко всему безжалостно привык.

Холодят мне душу эти выси,

Нет тепла от звездного огня.

Те, кого любил я, отреклися,

Кем я жил - забыли про меня.

Но и все ж, теснимый и гонимый,

Я, смотря с улыбкой на зарю,

На земле, мне близкой и любимой,

Эту жизнь за все благодарю.

28  ​​ ​​​​ Мои страстные письма Вале К.

Очень близко к стилю Стефана Цвейга в «Письме незнакомки».

Мог ли я подумать, что попаду в столь литературную ситуацию?

Кажется, я пишу ей не потому, что ее люблю (ведь она некрасива), но потому, что мы были близки.

Это уже власть нежности.

Ты делаешь что-то такое, чего сам не понимаешь.

Или я пишу ей, потому что кругом тундра, а из людей – только солдаты разного ранга.

Пишу в тот огромный, неведомый мир, что зовет меня.

Примет ли он меня, или сломает, как папу?

29  ​​​​ Сергей Есенин:

Свищет ветер, серебряный ветер,

В шёлковом шелесте снежного шума.

В первый раз я в себе заметил -

Так я ещё никогда не думал.

Пусть на окошках гнилая сырость,

Я не жалею, и я не печален.

Мне всё равно эта жизнь полюбилась,

Так полюбилась, как будто вначале.

Взглянет ли женщина с тихой улыбкой -

Я уж взволнован. Какие плечи!

Тройка ль проскачет дорогой зыбкой -

Я уже в ней и скачу далече.

О, моё счастье и все удачи!

Счастье людское землёй любимо.

Тот, кто хоть раз на земле заплачет, -

Значит, удача промчалась мимо.

Жить нужно легче, жить нужно проще,

Всё принимая, что есть на свете.

Вот почему, обалдев, над рощей

Свищет ветер, серебряный ветер.

Ноябрь

1  ​​​​ Есенин, 1916:

Устал я жить в родном краю

В тоске по гречневым просторам.

Покину хижину мою,

Уйду бродягою и вором.

Пойду по белым кудрям дня

Искать убогое жилище.

И друг любимый на меня

Наточит нож за голенище.

Весной и солнцем на лугу

Обвита желтая дорога,

И та, чье имя берегу,

Меня прогонит от порога.

И вновь вернуся в отчий дом,

Чужою радостью утешусь,

В зеленый вечер под окном

На рукаве своем повешусь.

Седые вербы у плетня

Нежнее головы наклонят.

И необмытого меня

Под лай собачий похоронят.

А месяц будет плыть и плыть,

Роняя весла по озерам...

И Русь все так же будет жить,

Плясать и плакать у забора.

2  ​​​​ «Вовсю зеленым»!

Живу этой строчкой.

Есенин:

Сам себе казался

Я таким же кленом

Только не опавшим,

А вовсю зеленым.

3  ​​ ​​ ​​​​ Принят Указ Президиума Верховного Совета СССР «О снятии ограничения в выборе места жительства предусмотренного в прошлом для отдельных категорий граждан».

Невозможно себе представить, как торжественно свершается священнодействие: солдата отправляют в самоволку: в город за водкой.

Он найдет дыру в ограждении нашей части, он пройдет пургу и тундру, но купит зелья!

Вот к нему подходит старшина, вот его благословляют товарищи.

Идет время, его страстно ждут, а он пробирается через тундру с заветными бутылями.

Вот он пришел!!

Радость неописуемая.

4  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Учредительная ассамблея Бангладеш приняла первую Конституцию страны.

Неужели таинство жизни сводится к тому, что я еще не умер?

То, что я делаю, так далеко от меня, словно б все происходит во сне.

Здесь за кусочек масла можно получить по морде.

Так со мной и произошло!

Масло собирали дембелям, я этого не знал и спросил, почему.

Сразу при всех получил удар в лицо.

Оказывается, это такая норма, а я ее не знал.

Я только спросил, а это уже приняли за передел власти!

5  ​​​​ Сейчас мне уже почему-то нестыдно признаться, что в июне, только приехав в Воркуту, я написал первое стихотворение:

… .. … ​​ …..

Я так хотел поцеловать,

А ты боялась, все боялась.

Быть может, в этот ​​ поздний час

С мечтой своею повстречалась.

..  ​​​​ ….  ​​​​ …  ​​​​ …

Тогда с тобою мы простились

Для новых встреч, любви тревог.

Сердцами молча обручились

Для неизведанных дорог.

Не помню ни начала, ни середины.

И хорошо, что не помню.

Вот, появилась такая слабость: писать стихи.

Может, пройдет?

А если этот стих для того и написан, чтоб быть забытым?

7  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Президентские выборы в США. Победу одержал кандидат от Республиканской партии действующий президент Ричард Никсон.

8  ​​​​ Письмо от ВК. ​​ Вот ​​ моя первая любовь. Я совсем ​​ не уверен, что она меня любит, но мне легко себя обмануть: легко думать, что мы любим друг друга. У нас ничего не было, кроме странного ​​ разговора в электричке, нашей спешной близости и этих писем. Уж не придумал ли я все эти волнения, все эти чувства? ​​ Я не знаю, что может быть между нами, но хотел бы говорить с ней бесконечно. Пусть бы она пришла, села рядом и говорила со мной. Всю ночь напролет.

Может, она смогла бы понять, почему я ушёл из Академии просто в никуда.

Меня смущает, что так мало было нежности. То есть того, что я думаю об этом.

Но наша близость – нет, это было чудесно!

10  ​​​​ Я впервые столкнулся с собственными личными отношениями – и они не менее жестоки, чем отношения с моими родственниками.

Это называется ​​ «дедовщина».

По роже – из-за кусочка масла.

И кому бы я пожаловался?

Нет, я рад, что все замялось, как и в Академии.

12  ​​ ​​ ​​​​ Вот о чем пролетел слух:

Амнистии 1953 года подлежали все лица, осужденные на срок до пяти лет; осужденные за должностные, хозяйственные и воинские преступления; беременные женщины; женщины с детьми в возрасте до 10 лет (и такое было в тюрьмах), а также несовершеннолетние до 18 лет. Указ распространялся на мужчин старше 55 лет, женщин старше 50 лет и на неизлечимо больных. По итогам было освобождено 1 201 606 человек, которых отпустили в «никуда» - программу социальной адаптации разработать не успели. Вместе с невиновными на волю вышла вся уголовная «шушера» - бывшие воры, насильники, которым повезло «влететь» не на долгий срок. И вся эта толпа двинулась в Москву и на юга ((множественное число от «юг» - юга’)). Криминогенная ситуация в СССР стала критической. Милиция не справлялась с разгулом преступного бандитизма, престиж правоохранительных органов свелся к нулю. Некоторые города, например, Улан-Удэ или Магадан полностью перешли под власть бывших арестантов, превратились в «горячие точки». Власти призывали граждан забаррикадировать окна и не выходить на улицы. По утрам приходилось собирать трупы ограбленных и убитых ночью. В Улан-Удэ и Казань перебросили дополнительные армейские подразделения.

Я родился в такое событие!

13 ​​ Оноре де Бальзак:

Все женщины хотят, чтобы занимались только ими; они взбунтуются, они десять дней не потерпят мужчину, поглощенного великим делом. Вот почему женщины любят дураков. Дурак отдает им все свое время, занимается только ими, тем самым доказывая своим дамам, что они любимы. Пусть гениальный человек отдаст им свое сердце, свое состояние, но, если он не посвящает им все свое время, самая благородная женщина не поверит, что он любит ее.

16  ​​ ​​​​ Юнеско принимает Конвенцию об охране всемирного культурного и природного наследия.

20  ​​ ​​ ​​ ​​​​ В Луге ​​ часто слышались стихи:

Ах, Мэри, Мэри!

Как трудно в эссесери:

Пока смотрел «Багдадский вор»,

Так русский вор штаны упер.

Тут гордое « СССР» звучит как дрисня.

Язык давал возможность выражать свои эмоции совсем по-разному.

Если тебе угрожали прямо, то говорили прямо:

- Ты что, парень, о-уел? Сейчас получишь по е-альнику.

Если угроза звучала в компании, и человек не хотел материться, он произносил:

- Я ему рога обломаю.

Тут человек представал коровой - и это было ​​ интересно.

29  ​​ ​​ ​​​​ Компания Atari выпускает первую коммерчески успешную видеоигру - Pong. С целью изучения спроса игровые автоматы были установлены в двух калифорнийских барах.

Декабрь

1  ​​ ​​​​ Константин Симонов:

Я, перебрав весь год, не вижу

Того счастливого числа,

Когда всего верней и ближе

Со мной ты связана была.

Я помню зал для репетиций

И свет, зажженный, как на грех,

И шепот твой, что не годится

Так делать на виду у всех.

Твой звездный плащ из старой драмы

И хлыст наездницы в руках,

И твой побег со сцены прямо

Ко мне на легких каблуках.

Нет, не тогда. Так, может, летом,

Когда, на сутки отпуск взяв,

Я был у ног твоих с рассветом,

Машину за ночь доконав.

Какой была ты сонной-сонной,

Вскочив с кровати босиком,

К моей шинели пропыленной

Как прижималась ты лицом!

Как бились жилки голубые

На шее под моей рукой!

В то утро, может быть, впервые

Ты показалась мне женой.

И все же не тогда, я знаю,

Ты самой близкой мне была.

Теперь я вспомнил: ночь глухая,

Обледенелая скала...

Майор, проверив по карманам,

В тыл приказал бумаг не брать;

Когда придется, безымянным

Разведчик должен умирать.

Мы к полночи дошли и ждали,

По грудь зарытые в снегу.

Огни далекие бежали

На том, на русском, берегу...

Теперь я сознаюсь в обмане:

Готовясь умереть в бою,

Я все-таки с собой в кармане

Нес фотографию твою.

Она под северным сияньем

В ту ночь казалась голубой,

Казалось, вот сейчас мы встанем

И об руку пойдем с тобой.

Казалось, в том же платье белом,

Как в летний день снята была,

Ты по камням оледенелым

Со мной невидимо прошла.

За смелость не прося прощенья,

Клянусь, что, если доживу,

Ту ночь я ночью обрученья

С тобою вместе назову.

3 ​​ Эварист Галуа:

Как изгладить следы той бури страстей, через которую я прошёл? Как утешиться, когда за один месяц исчерпан до дна источник самого сладостного блаженства, отпущенного человеку, когда он выпит без радости и без надежды, когда знаешь, что он иссяк навсегда?

Так пишет гениальный математик!

Так что литература и математика совместимы.

5  ​​ ​​ ​​ ​​​​ В Луге ​​ все мужики любили распевать песню:

Все говорят, что я ветрена была.

Тридцать любила,

двадцать позабыла,

А одного позабыть не могу!

- А куда же делись остальные девять? - судорожно думал я. - Почему они не упоминаются?

10  ​​ ​​ ​​​​ Горький

Жизнь Клима Самгина

Вечером он сидел за городом на террасе маленького ресторана, ожидая пива, курил, оглядывался. Налево, в зеленой долине, блестела Рона, направо - зеркало озера отражало красное пламя заходящего солнца. Горы прикрыты и смягчены голубоватым туманом, в чистенькое небо глубоко вонзился пик Дан-дю-Миди. По берегам озера аккуратно прилеплены белые домики, вдали они сгруппировались тесной толпой в маленький город, но висят и над ним, разбросанные по уступам гор, вползая на обнаженные, синеватые высоты к серебряным хребтам снежных вершин. Из города, по озеру, сквозь голубую тишину плывет музыка, расстояние, смягчая медные вопли труб, придает музыке тон мечтательный, печальный. Над озером в музыке летают кривокрылые белые чайки, но их отражения на воде кажутся розовыми. В общем все очень картинно и природа с полной точностью воспроизводит раскрашенные почтовые открытки.

 ​​ ​​​​ «Почти нет мух, - отмечал Самгин. - И вообще - мало насекомых. А зачем нужен мне этот изломанный, горбатый мир?»

 ​​ ​​​​ Пиво, вкусное и в меру холодное, подала широкобедрая, пышногрудая девица, с ласковыми глазами на большом, румяном лице. Пухлые губы ее улыбались как будто нежно или - утомленно. Допустимо, что это утомление от счастья жить ни о чем не думая в чистенькой, тихой стране, - жить в ожидании неизбежного счастья замужества...

 ​​ ​​​​ «Нищенски мало внесли женщины в мою жизнь».

 ​​ ​​​​ Четверо крупных людей умеренно пьют пиво, окутывая друг друга дымом сигар, они беседуют спокойно: должно быть, решили все спорные вопросы. У окна два старика, похожие друг на друга более, чем братья, безмолвно играют в карты. Люди здесь угловаты соответственно пейзажу. Улыбаясь, обнажают очень белые зубы, но улыбка почти не изменяет солидно застывшие лица.

 ​​ ​​​​ «Живут в согласии с природой и за счет чахоточных иностранцев», иронически подумал Клим Иванович Самгин, - подумал и рассердился на кого-то.

 ​​ ​​​​ «Почему мои мысли укладываются в чужие, пошлые формы? Я так часто замечаю это, но - почему не могу избегать?»

 ​​ ​​​​ Мимо террасы, поспешно шагали двое, один, без шляпы на голове, чистил апельсин, а другой, размахивая платком или бумагой, говорил по-русски:

 ​​ ​​​​ - Плеханов - прав.

 ​​ ​​​​ - Так что же - с кадетами идти? - очень звонко спросил человек без шляпы, из рук его выскочила корка апельсина, он нагнулся, чтоб поднять ее, но у него соскользнуло пенснэ с носа, быстро выпрямясь, он поймал шнурок пенснэ и забыл о корке. А покуда он проделывал все это, человек с бумагой успел сказать:

 ​​ ​​​​ - Социализм без демократии - нонсенс, а демократия - с ними.

 ​​ ​​​​ Прошли. В десятке шагов за ними следовал высокий старик, брезгливо приподняв пышные белые усы, он тростью гнал пред собой корку апельсина, корка непослушно увертывалась от ударов, соскакивала на мостовую, старик снова загонял ее на панель и наконец, затискав в решетку для стока воды, победоносно взмахнул тростью.

 ​​ ​​​​ «Хозяин», - отметил Самгин.

 ​​ ​​​​ Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким земле, звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную девицу крупной прибавкой на чай и не спеша пошел домой, размышляя о старике, о корке:

 ​​ ​​​​ «Широкие русские натуры обычно высмеивают бытовую дисциплину Европы, но...»

 ​​ ​​​​ Из переулка, точно с горы, скатилась женщина и, сильно толкнув, отскочила к стене, пробормотала по-русски:

 ​​ ​​​​ - О, чорт, - простите...

 ​​ ​​​​ И тотчас же, схватив его одной рукой за плечо, другой - за рукав, она, задыхаясь, продолжала:

 ​​ ​​​​ - Ты? Ой, идем скорее. Лютов застрелился... Идем же! Ты - что? Не узнал?

 ​​ ​​​​ - Дуняша, - ошеломленно произнес Самгин, заглядывая в ее лицо, в мерцающие глаза, влажные от слез, она толкала его, тащила и, сухо всхлипывая, быстро рассказывала:

 ​​ ​​​​ - Вчера был веселый, смешной, как всегда. Я пришла, а там скандалит полиция, не пускают меня. Алины - нет, Макарова - тоже, а я не знаю языка. Растолкала всех, пробилась в комнату, а он... лежит, и револьвер на полу. О, чорт! Побежала за Иноковым, вдруг-ты. Ну, скорее!..

 ​​ ​​​​ - Ты мешаешь мне идти, - пожаловался Клим Иванович.

 ​​ ​​​​ - Ах, пустяки! Сюда, сюда...

 ​​ ​​​​ Она втиснула его за железную решетку в сад, там молча стояло человек десять мужчин и женщин, на каменных ступенях крыльца сидел полицейский; он встал, оказался очень большим, широким, заткнув собою дверь в дом, он сказал что-то негромко и невнятно.

 ​​ ​​​​ - Пусти, дурак, - тоже негромко пробормотала Дуняша, толкнула его плечом. - Ничего не понимают, - прибавила она, протаскивая Самгина в дверь. В комнате у окна стоял человек в белом с сигарой в зубах, другой, в черном, с галунами, сидел верхом на стуле, он строго спросил…

Я прочел очень много Горького – и нигде он не поднимается выше бытописания. Да, читать нескучно, - но где же озарение, каких много у Толстого и Достоевского?

13 ​​ В этот день 13 декабря 1926 года Горький написал Фанни Ласковой:

Неаполь

Совершенно неверно, Фанни Григорьевна, что у вас нет таланта, неверно. Вы человек по натуре органически талантливый, это я знаю. Но мне кажется, что талант ваш вы тратили и тратите только на себя, на поиски в себе самой какой-то недостижимой человеку - а художнику особенно недостижимой - гармонии, ясности и прочих качеств, коими, говорят, обладал Вольфганг Гете, чему я не верю. Есенин или Перси Шелли, Бодлер или Пушкин, Гаршин, А. Белый - все это люди бунтарского начала, направленного вовне - в мир, а не в себя... В последнем слове я бы повторил: вы слишком много возитесь с самою собой, а это ​​ изнуряющее дело.

Вот что: уж если это несчастие стало вашей привычкой, - попробуйте обратить его в искусство. Пишите автобиографию, дневник, записки женщины и тому подобное. Рассматривайте себя издали, со стороны и пиши’те, как о чужой вам - правдиво и безжалостно, но без «покаяния».

Это отнюдь не должна быть «исповедь», а - история одного человека, ​​ история о том, как и на что он себя истратил. Пишите без пощады ко всему, что вас мучило - бог это или люди - все едино.

Пишите с гневом за человека, с ненавистью ко всему, что мешало ​​ жить ему, - пускай это будет даже материнство. Не выдумывайте себя.

Не щадите.

Я уверен, что такая книга должна удаться вам. Пишите экономно в словах и щедро в образах.

Извините, что не могу продолжить письмо, явились люди из России, ​​ и тороплюсь отправить это письмо на почту сегодня же.

Будьте здоровы, Ф<анни> Г<ригорьевна>.

Жму руку.

Napoli, Posilippo. Villa Galotti.

Фанни Григорьевна Ласкова (-я) (р. 1890-?) выступила в литературе в начале десятых годов. Ее рассказы и повести печатались в журнале «Современный мир», сборник «Жатва» (М., 1911) и других изданиях.

Горький привлек Ласковую к участию в журнале «Летопись» и помог выпустить сборник рассказов «Муть». Сборник вышел с посвящением: «Максиму Горькому с глубоким уважением». Кроме повести «Муть», в него вошли рассказы «Опавшие листья», «Лицом к лицу» и «Осеннее» (П.-М., «Книга», 1916).

17  ​​ ​​ ​​​​ В ​​ СССР учреждён Орден Дружбы народов.

Я вдруг заметил, что тут, в части, вовсе нет женщин!

- Может, они и есть, - подумал я, - но их слишком хорошо прячут.

Только однажды я увидел ​​ капитана Прокофьева с женой – и был поражен, насколько же это приятная дама.

Куда естественнее было бы ее встретить в филармонии, чем в этих непроходимых снегах!

18  ​​ ​​​​ В этот день 18 декабря 1865 года государственный секретарь США объявил об официальном вступлении в силу Тринадцатой поправки к Конституции, запрещающей рабство. Поправка был ратифицирована необходимым числом штатов 6 декабря 1865 г., остальные штаты ратифицировали её позднее.

Да, я в мужском мире.

Ни намека на высокие эмоции.

Они – только в стихах.

Я их читаю, перечитываю, учу наизусть.

В чтении – жизнь.

А служба?

Служба – не жизнь.

Служба – я не знаю, что такое.

19 ​​ Особенно стихи Есенина заставляют почувствовать, что моя нежность ищет меня. Не вообще нежность, а именно та, которую я понимаю. Валя необычайно груба – и это надо принять как то, что ветер дует. Особенно дует тут, в Воркуте.

20 ​​ Сергей Есенин: ​​ 

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Потому что я с севера, что ли,

Я готов рассказать тебе поле,

Про волнистую рожь при луне.

Шаганэ ты моя, Шаганэ.

Потому что я с севера, что ли,

Что луна там огромней в сто раз,

Как бы ни был красив Шираз,

Он не лучше рязанских раздолий.

Потому что я с севера, что ли?

Я готов рассказать тебе поле,

Эти волосы взял я у ржи,

Если хочешь, на палец вяжи -

Я нисколько не чувствую боли.

Я готов рассказать тебе поле.

Про волнистую рожь при луне

По кудрям ты моим догадайся.

Дорогая, шути, улыбайся,

Не буди только память во мне

Про волнистую рожь при луне.

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Там, на севере, девушка тоже,

На тебя она страшно похожа,

Может, думает обо мне...

Шаганэ ты моя, Шаганэ!

Этот стих 1924 года заставил ​​ и меня писать стихи.

Надо же, как можно размечтаться на пустом месте!

Есть, правда, что-то и спасительное в этих мечтах, а не только их пустота.

Забрался под лестницу и спал, когда назначили дневальным.

К ​​ счастью, уснул не сильно и услышал осторожные шаги ​​ проверяющего капитана Пр-ва. ​​ 

Я вышел ​​ к нему навстречу – и он строго спросил:

- Что вы делаете под лестницей?

21  ​​ ​​ ​​​​ У  ​​ ​​​​ ВК ​​ почему-то совсем ушло желание понимать меня, а ведь оно было при нашей первой встрече летом прошлого года.

22  ​​ ​​​​ Событие года – наша игра с канадцами в самой Канаде.

Особенно первый матч: 7-3.

Эти сражения идеологий имеют чудовищную важность.

Я только слышу об этом: сейчас, в декабре, - а ведь матчи были в сентябре.

И думать нечего, чтобы такое показали в армии.

23 ​​ Непонимание имеет обыкновение накапливаться. В какие-то дни я совершенно выключен из внешней жизни и только механически делаю то, что надо делать. Или это спасительный механизм, что заложен в моей душе?

25 ​​ Сергей Есенин:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Исповедь хулигана

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не каждый умеет петь,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не каждому дано яблоком

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Падать к чужим ногам.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сие есть самая великая исповедь,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Которой исповедуется хулиган.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я нарочно иду нечесаным,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С головой, как керосиновая лампа, на плечах.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ваших душ безлиственную осень

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне нравится в потемках освещать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне нравится, когда каменья брани

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Летят в меня, как град рыгающей грозы,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я только крепче жму тогда руками

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Моих волос качнувшийся пузырь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Так хорошо тогда мне вспоминать

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Заросший пруд и хриплый звон ольхи,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что где-то у меня живут отец и мать,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Которым наплевать на все мои стихи,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Которым дорог я, как поле и как плоть,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Они бы вилами пришли вас заколоть

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ За каждый крик ваш, брошенный в меня.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Бедные, бедные крестьяне!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы, наверно, стали некрасивыми,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Так же боитесь бога и болотных недр.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ О, если б вы понимали,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что сын ваш в России

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Самый лучший поэт!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда босые ноги он в лужах осенних макал?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А теперь он ходит в цилиндре

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И лакированных башмаках.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но живет в нем задор прежней вправки

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Деревенского озорника.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Каждой корове с вывески мясной лавки

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он кланяется издалека.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И, встречаясь с извозчиками на площади,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вспоминая запах навоза с родных полей,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он готов нести хвост каждой лошади,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как венчального платья шлейф.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я люблю родину.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я очень люблю родину!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Приятны мне свиней испачканные морды

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И в тишине ночной звенящий голос жаб.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я нежно болен вспоминаньем детства,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как будто бы на корточки погреться

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Присел наш клен перед костром зари.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Карабкаясь по сучьям, воровал!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ По-прежнему ль крепка его кора?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А ты, любимый,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Верный пегий пес?!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ От старости ты стал визглив и слеп

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И бродишь по двору, влача обвисший хвост,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Забыв чутьем, где двери и где хлев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ О, как мне дороги все те проказы,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда, у матери стянув краюху хлеба,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кусали мы с тобой ее по разу,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ни капельки друг другом не погребав.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я все такой же.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сердцем я все такой же.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Стеля стихов злаченые рогожи,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне хочется вам нежное сказать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Спокойной ночи!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Всем вам спокойной ночи!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Отзвенела по траве сумерек зари коса...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне сегодня хочется очень

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Из окошка луну..........

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Синий свет, свет такой синий!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В эту синь даже умереть не жаль.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ну так что ж, что кажусь я циником,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прицепившим к заднице фонарь!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Старый, добрый, заезженный Пегас,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне ль нужна твоя мягкая рысь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я пришел, как суровый мастер,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Воспеть и прославить крыс.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Башка моя, словно август,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Льется бурливых волос вином.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я хочу быть желтым парусом

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В ту страну, куда мы плывем.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 1920

27  ​​ ​​ ​​​​ В ​​ Браззавиле открылся четырёхдневный Второй ​​ Чрезвычайный съезд Конголезской партии труда. Он принял решение принять новую Конституцию страны, передать законодательные функции от президента к Национальному собранию, восстановить пост премьер-министра и создать Государственный совет как высший партийно-государственный орган.

Я пробую понять, что же со мной произошло.

Любовь или что?

Наше знакомство с ВК, что меня старше на одиннадцать лет, началось с того, что однажды, во время наших прижиманий, она призналась, что боится, как бы я ее не совратил.

Это так поразило, что все не могу забыть.

Наши письма и восстановили наши отношения, и окончательно их разрушили.

Да, с нашей ​​ перепиской мы попали в ситуации, которая странна нам обоим.

И такое, оказывается, бывает.

Хотели сблизиться духовно, а только все запутали.

Конечно, это произошло не в электричке, ​​ а уже осенью, где-то у метро «Кировский завод».

Мы инстинктивно поднялись на верхний этаж и «щупались».

Так это называлось в Луге.

Но что же было потом?

Близость.

Но почему я все забыл?

Остался только образ, но не ее слова, ни то, что именно я делал.

Даже памяти это неинтересно!

Этим кто кого «совращает» она все запутала: я просто не понимаю, что происходит.

28  ​​ ​​​​ Большое театральное впечатление года: спектакль  ​​​​ Пётра Наумовича Фоменко в ​​ Ленинградском театре комедии: ​​ «Этот милый старый дом» А. Н. Арбузова.

В Советском Союзе объявлена амнистия по случаю 50-летия СССР.

Принята новая Конституция Корейской Народно-Демократической Республики.

Сын короля Таиланда принц Вачиралонгкорн объявлен наследником престола с присвоением титула Маха (Великий) под именем Маха Вачиралонгкорн.

29  ​​ ​​ ​​​​ Письмо, которое было написано Иосифом Бродский вскоре после эмиграции.

ИОСИФ БРОДСКИЙ

ПИСАТЕЛЬ - ОДИНОКИЙ ПУТЕШЕСТВЕННИК...

Письмо в «Нью-Йорк Таймс»

Уважаемый господин Издатель,

оглянувшись на стены родного Содома, жена Лота, как известно, превратилась в соляной столб. Поэтому среди чувств, которые я испытываю, берясь сейчас за перо, присутствует некоторый страх, усугубляющийся еще и полной неизвестностью, которая открывается при взгляде вперед. Можно даже предположить, что не столько тоска по дому, сколько страх перед неведомым будущим заставили вышеупомянутую жену сделать то, что ей было заповедано.

Мне оглядываться не запрещено. Больше того, я имею возможность оглянуться в довольно комфортабельных условиях и зафиксировать открывшуюся картину на бумаге, в данном случае на страницах, любезно предоставленных мне газетой «Нью-Йорк Тайме». Но я не вполне убежден, что изображаемая мной картина удовлетворит всех ее, картины, зрителей. Что ж, в свое оправдание я могу только сказать, что, хотя «большое» - как писал один русский поэт - «видится на расстояньи», на таком расстоянии от объекта, как нынешнее, кое-что становится уже расплывчатым, и речь идет уже не о точке зрения, но о самом зрении. Надеюсь, что мое зрение мне не изменяет, но я хочу подчеркнуть, что это мое, собственное, зрение, и если я вижу или не вижу что-то из того, что видят или не видят другие, то это следует считать не пороком зрения, но его частным качеством.

Я не претендую на объективность, мне даже представляется, что объективность есть некий сорт слепоты, когда задний план и передний решительно ничем друг от друга не отличаются. В конце концов, я полагаюсь на добрые нравы свободной печати, хотя свобода слова, как и всякая благоприобретенная, а не завоеванная свобода, имеет свои теневые стороны. Ибо свобода во втором поколении обладает достоинством скорее наследственным, чем личным. Аристократия, но обедневшая. Это та свобода слова, которая порождает инфляцию слова.

Тут, конечно, есть и свои плюсы. Такая свобода, во всяком случае, дает возможность взглянуть на вещь со всех возможных точек зрения, включая и абсолютно идиотическую. Решение, которое мы примем, таким образом гарантировано от каких-либо упущений. Но чем больше обстоятельств и точек зрения мы учитываем, тем труднее нам это решение принять. Дополнительные реалии, как и дополнительные фикции, возникающие при инфляции слова, засоряют наш мозг и, начиная жить собственной жизнью, зачастую затмевают подлинное положение вещей. В результате возникает не свобода, но зависимость от слова. Соляному столбу, впрочем, обе эти вещи - рабство или свобода - не угрожают.

Я покинул Россию не по собственной воле. Почему все это случилось - ответить трудно. Может быть, благодаря моим сочинениям - хотя в них не было никакой «contra». Впрочем, вероятно, не было и «рго». Было, мягко говоря, нечто совершенно иное. Может быть, потому что почти всякое государство видит в своем подданном либо раба, либо - врага. Причина мне неясна. Я знаю, как это произошло физически, но не берусь гадать, кто и что за этим стоит. Решения такого сорта принимаются, как я понимаю, в сферах довольно высоких, почти серафических. Так что слышен только легкий звон крыльев. Я не хочу об этом думать. Ибо все равно, по правильному пути пойдут мои догадки или нет, это мне ничего не даст. Официальные сферы вообще плохой адрес для человеческих мыслей. Время тратить на это жалко, ибо оно дается только один раз.

Мне предложили уехать, и я это предложение принял. В России таких предложений не делают. Если их делают, они означают только одно. Я не думаю, что кто бы то ни было может прийти в восторг, когда его выкидывают из родного дома. Даже те, кто уходят сами. Но независимо оттого, каким образом ты его покидаешь, дом не перестает быть родным. Как бы ты в нем - хорошо или плохо - ни жил. И я совершенно не понимаю, почему от меня ждут, а иные даже требуют, чтобы я мазал его ворота дегтем. Россия - это мой дом, я прожил в нем всю свою жизнь, и всем, что имею за душой, я обязан ей и ее народу. И - главное - ее языку. Язык, как я писал уже однажды, вещь более древняя и более неизбежная, чем любая государственность, и он странным образом избавляет писателя от многих социальных фикций. Я испытываю сейчас довольно странное чувство, делая язык объектом своих рассуждений, глядя на него со стороны, ибо именно он обусловил мой несколько отстраненный взгляд на среду, социум, то есть то качество зрения, о котором я говорил выше. Разумеется, язык сам испытывает некоторое давление со стороны среды, социума, но он - чрезвычайно устойчивая вещь; ибо, если бы язык, литература зависели бы от внешних факторов, у нас давным-давно не осталось бы ничего, кроме алфавита. И для писателя существует только один вид патриотизма: по отношению к языку. Мера писательского патриотизма выражается тем, как он пишет на языке народа, среди которого он живет. Плохая литература, например, является формой предательства. Во всяком случае, язык нельзя презирать, нельзя быть на него в обиде, невозможно его обвинять. И я могу сказать, что я никогда не был в обиде на свое отечество. Не в обиде и сейчас. Со мной там происходило много плохого, но ничуть не меньше - хорошего. Россия - великая страна, и все ее пороки и добродетели величию этому более или менее пропорциональны. В любом случае, размер их таков, что индивидуальная реакция адекватной быть не может.

Ибо если, например, вспомнить всех загубленных в сталинских лагерях и тюрьмах - не только художников, но и простолюдинов, - если вспомнить эти миллионы мертвых душ, - то где взять адекватные чувства? Разве ваш личный гнев, или горе, или смятение могут быть адекватны этой сводящей с ума цифре? Даже если вы их растянете во времени, даже если станете их сознательно культивировать. Возможности сострадания чрезвычайно ограничены, они сильно уступают возможностям зла. Я не верю в спасителей человечества, не верю в конгрессы, не верю в резолюции, осуждающие зверства. Это всего лишь сотрясение эфира, всего л ишь форма уклонения от личной ответственности, от чувства, что ты жив, а они мертвы. Это всего лишь оборотная сторона забвения, наиболее комфортабельная форма той же болезни: амнезии. Почему тогда не устроить конгресса памяти жертв инквизиции, Столетней войны, Крестовых походов? Или они мертвы как-нибудь иначе! Уж если устраивать съезды и принимать резолюции, то первая, которую мы должны принять, это резолюция, что мы все - негодяи, что в каждом из нас сидит убийца, что только случайные обстоятельства избавляют нас, сидящих в этом гипотетическом зале, от разделения на убийц и на их жертв. Что следовало бы сделать в первую очередь, так это переписать все учебники истории в том смысле, что выкинуть оттуда всех героев, полководцев, вождей и прочих. Первое, что надо написать в учебнике, - что человек радикально плох. Вместо этого школьники во всех частях света заучивают даты и места исторических сражений и запоминают имена генералов. Пороховой дым превращается в дымку истории и скрывает от нас безымянные и бесчисленные трупы. Мы усматриваем в истории философию и логику. Что ж, вполне логично, что и наши тела исчезнут, заслоненные тем или иным - скорее всего, радиоактивным - облаком.

Я не верю в политические движения, я верю в личное движение, в движение души, когда человек, взглянувши на себя, устыдится настолько, что попытается заняться какими-нибудь переменами: в себе самом, а не снаружи. Вместо этого нам предлагается дешевый и крайне опасный суррогат внутренней человеческой тенденции к переменам: политическое движение, то или иное. Опасный более психологически, нежели физически. Ибо всякое политическое движение есть форма уклонения от личной ответственности за происходящее. Ибо человек, борющийся в экстерьере со Злом, автоматически отождествляет себя с Добром, начинает считать себя носителем Добра. Это всего лишь форма самооправдания, self-comfort, и в России она распространена ничуть не меньше, чем где бы то ни было, может быть, несколько на иной лад, ибо там она имеет больше физических оснований, более детерминирована в прямом смысле. Коммунальное в сфере идей, как правило, ни к чему особенно хорошему еще не приводила. Даже в сфере идей очень высоких: вспомним Лютера. Что же говорить о идеях чисто политических! «Мир плох, надо его изменить. Таким-то и таким-то образом». Мир как раз неплох, можно даже сказать, что мир хорош. Что правда, так это то, что он испорчен обитателями. И если нужно что-то менять, то не детали пейзажа, но самих себя. В политических движениях дурно то, что они уходят слишком далеко от своего источника; что их следствия подчас так уродуют мир, что его и впрямь можно признать плохим, чисто визуально; что они направляют человеческую мысль в тупик. Напряжение политических страстей прямо пропорционально расстоянию от источника проблемы.

Все мы ведем себя в жизни таким образом, как будто кто-то когда-то где-то сказал нам, что жизнь будет хорошей, что мы можем рассчитывать на гармонию, на Рай на земле. Я хочу сказать, что для души - для человеческой души - есть нечто оскорбительное в проповеди Рая на земле. И нет ничего хуже для человеческого сознания замены метафизических категорий категориями прагматическими, этическими и социальными. Но даже оставаясь на уровне прагматическом, если мы постараемся вспомнить, кто и когда говорил нам что-либо подобное, то в нашем сознании всплывут либо родители в тот момент, когда мы больны и лежим в постели, нянюшка, учительница в школе, газетный заголовок или просто реклама газировки. На самом деле, если кто и говорил что-то человеку, так это Господь Бог - Адаму о том, как он будет зарабатывать свой хлеб и чем будут для него дни и ночи. И это больше похоже на правду, и надо еще благодарить Творца за то, что время от времени Он дает нам передышку. Жизнь - так, как она есть, - не борьба между Плохим и Хорошим, но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом. Человеческая задача сегодня сводится к тому, чтоб остаться добрым в царстве Зла, а не стать самому его, Зла, носителем. Условия жизни на земле чрезвычайно быстро усложнились, и человек, не будучи, видимо, к столь стремительной перемене достаточно - даже биологически - подготовлен, сейчас расположен более к истерике, чем к нормальному мужеству. Но если уж не к вере, то именно к этому и следует его призывать - к личному мужеству, а не к надежде, что кто-то (другой режим, другой президент) облегчит его задачу.

В этом я вижу одну из задач литературы, может быть, даже - главную: дать человеку подлинный масштаб происходящего. Что касается средств, то они всегда индивидуальны, у каждого писателя они другие. Я думаю, что русская литература всегда решала эту задачу более успешно, чем русская политическая мысль, и, как русский литератор, я смею думать, что не слишком выпадаю из традиции. Со всеми вытекающими последствиями.

Роберт Фрост сказал однажды: «Сказать о себе, что ты поэт, это все равно, что сказать о себе, что ты - хороший человек». Мне не очень удобно называть себя писателем, ибо писатель ассоциируется с прозой, а я прозы не писал. Я - литератор: это более нейтрально. Во всяком случае я скорее частное лицо, чем политическая фигура. Я не позволял себе в России и тем более не позволю себе здесь использовать меня в той или иной политической игре. Я не собираюсь объяснять urbi et orbi, что такое Россия, не собираюсь никому «открывать глаза». Я не репрезентативен, и я не журналист, не ньюзмен. У меня нет материала для сенсаций. Я и вообще думаю, что сенсаций на свете не существует. Если что-то происходит противу ожиданий, то это только следствие нашей недальновидности. Кроме того, я просто не хочу создавать дополнительные реальности. Вообще говоря, я не полностью разделяю современную точку зрения насчет того, что страны должны больше знать друг о друге. Как сказал Роберт Фрост: «Сосед хорош, когда забор хороший».

Примерно так и в таком духе и должен высказываться поэт. По причинам, которые перечислять было бы слишком долго, церковь, образование, правосудие и некоторые другие социальные институции в России всегда находились в состоянии крайне неудовлетворительном и со своими обязанностями не справлялись. И случилось так, что литературе пришлось взять на себя многие из этих функций. Это ситуация, насколько я понимаю, уникальная. Литература взяла на себя так называемую «учительскую» роль. Она стала средоточием духовной жизни народа, арбитром его нравственного облика. Со временем эта тенденция - учить и судить - превратилась в традицию. Подобная традиция таит в себе для писателя не только преимущества, но и серьезные опасности.

Из XIX века в сознание русского читателя по инерции перешло представление о том, что у нас - великая литература. И мы более или менее автоматически стали выдавать желаемое за сущее. На протяжении полувека в ранг великих писателей официально и неофициально было возведено не менее дюжины авторов, чье творчество по тем или иным причинам оказывалось в центре общественного внимания. Но великим писателем является тот писатель, который привносит в мир новую духовную идею. Как, например, Достоевский, сказавший, что в человеке две бездны - Зла и Добра, и что человек не выбирает между ними, но мечется, как маятник. Или - Мелвилл, сказавший, что в поединке Добра со Злом победителя не существует: они взаимно уничтожают друг друга, что воспринимается как трагедия гибели двух высших человеческих категорий, вернее - трагедия человека в качестве зрителя этой гибели. В этом смысле в русской литературе XX века ничего особенного не происходило, кроме, пожалуй, одного романа и двух повестей Андрея Платонова, кончившего свои дни дворником. Все остальное представляет интерес скорее историографический, а для западного читателя - почти этнографический. Это литература, характеризующаяся гурманством стиля или остротой социального наблюдения, иногда и тем и другим вместе, но в вышеуказанном смысле эту литературу великой назвать нельзя.

Первой из опасностей, возникающих при отождествлении писателем себя с «учительской традицией», является возникающее почти автоматически ощущение своей априорной правоты и интеллектуальной неподсудности. Если у писателя хватает внутренней трезвости, он выдерживает свои идеи некоторое время под спудом. Если не хватает - он начинает вещать. Ибо - в результате проводившейся десятилетиями политики духовной кастрации - мы все - интеллигенты в первом поколении, и наши идеи (не говоря уже о стиле) обладают для нас почти гипнотическим обаянием первородства. Отсутствие сколько-нибудь серьезного критицизма, проводящегося топографически сверху, но в квалификационном отношении снизу, довершает дело. Хуже всего то, что большинство тезисов и, главное, антитез, содержащихся в современной советской литературе, детерминировано официальной точкой зрения. Это отрицание, находящееся на том же самом уровне, что и утверждение. Если же этот уровень хоть на миллиметр преодолевается, то раздается такой гром аплодисментов - пусть и неофициальных, - который начисто заглушает голос Музы. Ко всему этому следует прибавить психологию подвижничества, резистанса, ибо условия, в которых приходится работать, никак нельзя назвать идеальными; тут и система редакторов, и цензура, и довольно удушливый климат официального позитивизма. Кроме того, существует и просто конкуренция коллег, конкуренция эстаблишмента, стоящего у кормушки и совершенно не желающего тесниться. Не следует думать, будто молчание или кошмарные судьбы лучших писателей нашего времени - результат чистого политического террора. Это также и результат конкуренции; ибо репрессии против того или иного писателя редко происходят без гласной или безгласной санкции его коллег. Так, судьбу М. М. Зощенко во многом определило пожатие плечами В. Катаева. Если учесть эти телодвижения, регулярные тематические партинструктажи, негласный геноцид или просто антисемитизм, закулисную грызню и бешеное желание каждого главного редактора сохранить место, математически беспредельные сроки оттяжек и прочее, то, конечно, мужеству людей, посвятивших себя литературе, нельзя не подивиться, а им самим - нельзя не уважать себя.

Сказанное относится, главным образом, к положению в прозе, как в рамках, так и вне рамок Союза писателей. Вполне возможно, что картина, набросанная мной, не полна или неверна в деталях, но общий вид примерно таков. Я не был членом Союза писателей и не испытывал сколько-нибудь сильного желания им стать. Не из обскурантизма и не из-за высоких принципов, но потому что меня вполне устраивали те условия работы, в которых я находился, потому что сама работа отнимала довольно много времени и душевной энергии, и жалко было тратить остававшееся на хитросплетения внутреннеполитической жизни литературного мира. Я был членом профсоюза литераторов при Министерстве культуры, и профсоюзный билет более или менее ограждал меня от неприятностей, возможных для человека, не имеющего штампа с места работы в паспорте. Источником моего существования служили переводы, и в этой области я не испытывал никакого остракизма: работы всегда было слишком много - так много, что порой она мешала заниматься собственными делами, то есть сочинительством. Я зарабатывал около ста рублей в месяц, и этого для меня было достаточно.

Меня мало беспокоило, что стихи мои не печатаются. Прежде всего потому, что поэзия - это скорее подход к вещам, к жизни, а не типографская продукция. Разумеется, мне бывало приятно, когда мои стихи печатались, но мне гораздо интереснее было просто писать их и думать то, что я думал. Я не очень люблю параллели между видами искусства, но хочу сказать, что художнику приятней работать над картиной, чем слышать то, что ему о ней, вывешенной, говорят. Пусть даже и знатоки. Работа сама по себе куда интереснее, чем судьба продукта, в этом я расхожусь с Марксом. Как, в конце концов, можно представить себе торжество художника, особенно поэта? В чем оно должно выражаться? Цветы, прожекторы, поцелуй кинозвезды? Я думаю, что торжеством Фроста было не присутствие на инаугурационной церемонии Джона Кеннеди, но день, когда он поставил точку в стихотворении «West-Running Вгооk».

Ибо у искусства нет внешнего измерения. Оно всегда индивидуально: в момент созидания - художником, в момент потребления (восприятия) - зрителем. Оно не нуждается в посредниках и даже, когда труд окончен, чуждо автору. Автору можно сказать спасибо, но можно и не говорить: максимум - созидание, а не награда за него. Я любил заниматься своим делом, и, если за это даже приходилось расплачиваться кое-какими неприятностями, - что ж, я всегда был более или менее готов. Готов и сейчас. Разница между положением писателя на Востоке и на Западе, по сути дела, не слишком велика. И там, и здесь он пытается прошибить лбом довольно толстую стену. В первом случае стена реагирует на малейшее головы к ней прикосновение таким образом, что это угрожает физическому состоянию писателя. Во втором - стена хранит молчание, и это угрожает состоянию психическому. Я, правду сказать, не знаю, что страшнее. Хуже всего, когда имеет место сочетание, а для многих из нас оно существовало.

Говоря «нас», я имею в виду большую группу литераторов послевоенного поколения, точнее - так называемое «поколение 56-го года». Это поколение, для которого первым криком жизни было венгерское восстание. Боль, шок, горе, стыд за собственное бессилие - не знаю, как назвать этот комплекс чувств, которые тогда мы испытали и с которых началась наша сознательная жизнь. Ничего подобного мы уже больше не испытывали, даже в августе 1968-го. Это была трагедия не только политического свойства: как и всякая настоящая трагедия, она носила еще и метафизический характер. Мы довольно быстро поняли, что дело не в политике, но в миропорядке, и - каждый по-своему - миропорядок этот стали исследовать. Так возникла наша литература, судьба которой оформила характер и наших личных судеб. С течением времени местоимение «мы» распалось и превратилось в скромную цифру нескольких сильных «я». И каждое из этих «я» пошло своим длинным, извилистым и, во всяком случае, очень тяжелым путем к собственной реализации. Каждое «я» прошло через поиски собственного стиля, собственной философии, через сомнение в своих силах и через сознание собственной значительности, через личные трагедии и через искус капитуляции. Одни приняли статус-кво, другие сели в сумасшедший дом, третьи занялись литературной поденщиной, четвертые ударились в мистицизм, пятые замкнулись в самих себе, в башне из херовой кости. Осталось несколько человек, благодаря душевной твердости которых сейчас, сидя за тридевять земель от них, я чувствую, что за литературу на русском языке можно быть более или менее спокойным.

Я не называю их имен не только по соображениям их безопасности, но также и потому, что не вижу смысла называть их здесь, если они почти что безымянны дома. Потому что литература не есть сфера журналистики. Потому что не хочу, чтобы скорые на руку ньюзмены зачислили их в диссиденты, в оппозиционеры, в борцы. Они ими не являются, они являются писателями. Необъясним и отвратителен газетный истерический взгляд на литературу. Не парадокс ли, что журналист пишет о писателе? Информация о литературе - что это такое? Зачем тогда собственно литература? Нужны книги, а не статьи «о». Ныне уже существует огромная культура «о», затмевающая самые объекты. Пар на крышке кастрюли, где кипит суп, голода не утоляет.

Я приехал в Америку и буду здесь жить. Надеюсь, что смогу заниматься своим делом, то есть сочинительством, как и прежде. Я увидел новую землю, но не новое небо. Разумеется, будущее внушает большие опасения, чем когда бы то ни было. Ибо если прежде я не мог писать, это объяснялось обстоятельствами скорее внутренними, чем внешними. Сомнения, которые овладевали мною и приводили время от времени к молчанию, я думаю, знакомы каждому сколько-нибудь серьезному литератору. Это скверное время, когда кажется, что все, что ты мог сделать, сделано, что больше нечего сказать, что ты исчерпал себя, что хорошо знаешь цену своим приемам; что твоя литература лучше, чем ты сам. В результате наступает некоторый паралич.

От сомнений такого рода я не буду избавлен и в будущем, я это знаю. И более или менее к этому готов, ибо, мне кажется, знаю, как с этим бороться. Но я предвижу и другие поводы для паралича: наличие иной языковой среды. Я не думаю, что это может разрушить сознание, но мешать его работе - может. Даже не наличие новой, но отсутствие старой. Для того чтобы писать на языке хорошо, надо слышать его - в пивных, в трамваях, в гастрономе. Как с этим бороться, я еще не придумал. Но надеюсь, что язык путешествует вместе с человеком. И надеюсь, что доставлю русский язык в то место, куда прибуду сам. На все, в конце концов, воля Божья. Перефразируя одного немецкого писателя, оказавшегося тридцать пять лет назад в похожей ситуации: «Die Russische Dichtung ist da wo ich bin». ((где я, там и русское стихосложение))

В общем, предыдущая жизнь, жизнь дома, кажется мне сейчас более комфортабельной в психическом смысле, нежели предстоящая. Большинство обстоятельств, с которыми приходилось бороться, были физическими, материальными. Физическому давлению, сколь бы высокий характер оно ни носило, сопротивляться все-таки легче. Этому можно научиться, в этом можно даже достичь известного артистизма. Думаю, что я его достиг. Это всего лишь наука игнорировать реальность. Надеюсь, что мои познания в этой сфере мне помогут - в той мере, в какой это необходимо, чтобы писать на родном языке, каковое занятие, казавшееся мне прежде моим личным делом, я считаю теперь моим личным долгом. Что касается давления психического, то тут никто за себя ручаться не может, но надеюсь, что иммунитет все-таки выработается.

Писатель - одинокий путешественник, и ему никто не помощник. Общество всегда - более или менее - враг. И когда оно его отвергает, и когда принимает. Во всяком случае, и то и другое оно делает в грубой форме. И не только в силу своего личного, но и в силу видимого мной окружающего опыта, я все больше и больше убеждаюсь в правоте Святого Павла, назвавшего землю «юдолью плача». Человек, как слагаемое, от перестановки ничего не выигрывает. Трагедию можно обменять только на трагедию. Это старая истина. Единственное, что делает ее современной, это ощущение абсурда при виде ее - трагедии - героев. Так же, как и при виде ее зрителей.

Иосиф Бродский

1972

30 ​​ А что ВК?

Письма стали невероятными стенаниями, бесконечными жалобами ​​ на грубость жизни.

Я вижу, что она теряется в своих чувствах.

Она любит работать, писать свои статьи, - а больше у нее ничего не получается.

Или ей уже и не надо радости: достаточно равновесия?

Просто не плакать – ей уже в радость?

Она не умеет писать о любви: она только и пишет, какой гад ее муж.

Утомительно и скучно.

Но что же я?

Я-то пишу эти письма с необычайным восторгом.

Да, я открыл этот восторг: писать о любви – и письма стали слишком ​​ приятной привычкой.

Но почему мне так интересно писать о любви?

Почему?

Почему мне это так интересно и легко?

Мое общее впечатление от Вали, моей первой женщины: у нее нет желания понять меня. Социальности в ее чувстве столько, что она перевешивает все прочее: желание нежности и счастья, желания просто открывать меня из письма и письмо.

31  ​​​​ Опять на Новый год одолела странная слезливость.

К счастью, попал в наряд.

Всю ночь ходил по длинному пустому коридору и все не мог прийти в себя.

Просто нравиться плакать, или плачу от горя?

Не знаю.

Плачу – и все.

Это ж подумать, что наше здание в самой тундре!

И как меня сюда занесло?

Я шепчу этому миру, чтоб он пожалел меня и дал пожить еще.

Неприятно, что мама пишет мало и неохотно.

Словно б ей нечего мне сказать.

Весь лужский мир – непроговоренный.

Но почему?

Почему принято все скрывать?

Это же противно.

Не может быть, чтобы мама хотела стать чужой мне, но писать она патологически не умеет.

Я уж не говорю про брата и прочих близких.

Они не хотят понимать, что надо еще и проявлять себя близкими людьми!

Прислали посылку – и все!

Но письма куда важнее.

Тем более что еду этой посылки мне пришлось раздать старослужащим.

На память о посещении Белоруссии:

Іван Франко.

«З новим роком, браття милі,

В новім щастю, в новій силі

Радісно вітаю вас

І бажаю, щоб в здоров»ю,

В мирі, з братньою любов»ю

Відтепер ішов вам час.

І бажаю, щоб трудяще

Те життя вам якнайкраще

Без біди минало всім,

Щоб думками ви міцніли,

Багатіли, не бідніли,

Щоб веселий був ваш дім.

І бажаю, щоб ми згідно,

Сміло, свІдомо, свобідно

Йшли до спільної мети:

В своїй хаті жить по-свому,

Не кортится нікому,

Лад найкращий завести.

Сим бажанням вас вітаю

І по давньому звичаю

Повну чарку догори!

Щирій праці Бог поможе.

Дай нам Боже все, що гоже!

Що не гоже – чорт бери!»

Іван Франко. Твори в 12-ти томах, ДержВидав Худ Літ. Київ 1953, т. ХІІ стор. 374.