ДНЕВНИК ​​ КИНО

1996

Важное:

Киносценарий фильма «Зеркало»

Кла́ус Ки́нски

Жанна Моро

Январь

1  ​​ ​​ ​​​​ Александр Мишарин, Андрей Тарковский. «Белый, белый день...»

Киносценарий фильма «Зеркало»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что в имени тебе моем?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но в день печали, в тишине,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Произнеси его, тоскуя;

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Скажи: есть память обо мне,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Есть в мире сердце, где живу я...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А. С. Пушкин

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А зима все-таки пришла. Прошел первый снег, который, наверное, завтра растает. В центре города его станут убирать машинами, пока еще темно, и дворники начнут свою каждодневную борьбу со снегом, которая будет длиться несколько месяцев, почти до самого начала апреля.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Здесь, ближе к окраине, этот легкий, еще молодой снег радует больше. Он напоминает о Новом годе и кажется началом праздника. Еще по-ноябрьски поздно светает, а люди, выходя из дома, невольно думают: «Ну вот и зима... Как незаметно прошел еще один год!..» А когда сквозь низкие облака угадывается солнце, длинная улица с высоким белым домом среди деревянных особнячков с палисадниками и сараями в глубине дворов кажется некстати нарядной и от этого растерявшейся. На улице стоит новая, уже зимняя тишина, и каждый звук кажется легким, открытым и звонким. И почему-то хочется начать новую жизнь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ У входа на кладбище женщины торгуют еловыми ветками и бумажными цветами, а постовой, который их наверняка знает не первый день, стараясь не обращать на них внимания, стоит у заиндевелой витрины цветочного магазина и смотрит на поздние цветы за стеклом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В распахнутые ворота входят люди с завернутыми в ветошь лопатами и граблями...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да... Это ты, мам?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да, да... Что-нибудь случилось?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ничего не случилось. Просто так...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А у тебя все по-прежнему? Ты хоть что-нибудь делаешь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что я тебе могу сказать? Ничего не делаю... собираюсь с мыслями. Ты не помнишь, как называлась эта речка, ну на хуторе, такое еще странное название...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Какая речка? В Игнатьеве? Ворона?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А, да, да, правильно. Ворона.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А зачем тебе это?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да ни зачем, просто пришло в голову.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ты что, только для того и звонил, что-бы узнать, как Ворона называлась?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Знаешь, я, наверное, сегодня не смогу зайти. Я позвоню. Ну ладно, пока.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ты откуда говоришь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Из города, из автомата...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ По кладбищу, по его заснеженным закоулкам движется немногочисленная процессия. Мужчины несут гроб. Впереди - человек с лопатой, он идет быстрее и поэтому время от времени останавливается и ждет.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Легкий порыв ветра, еле заметный в городе, здесь, среди высоких деревьев, просыпал снег на непокрытые голову и лицо умершего...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне никто не верит, когда я говорю, что помню себя в полтора года. А я действительно помню лестницу с террасы, сиреневый куст, я катаю по перилам алюминиевую крышку от кастрюли, и такой солнечный, солнечный день...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Закрыли крышку, и вдруг кто-то, всхлипнув, упал, требуя открыть гроб, и замер, и только тогда стало тихо в этом печальном лесу, и, еле-еле поскрипывая, качаются деревья.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иногда мне кажется, что лучше ничего не знать и стараться не думать о смерти так же, как мы не могли думать и ничего не знали о своем рождении.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Зачем, кому это нужно, чтобы жизнь уходила так жестоко, безвозвратно, почему нужно мучиться отчаянием и опустошенностью, откуда у людей столько сил? За что они расплачиваются? Почему чем больше мы любим, тем страшнее, непоправимее потеря?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почему, по какому праву мы так привыкли к смерти? Зачем природа заставляет нас быть настолько легкомысленными, что мы забываем о ней? Ведь и так, кажется, мы уже все вынесли. Разве недостаточно людей умерло? Зачем отнимать, может быть, последнее, что у нас осталось? Ведь смертность в войнах уже исчисляется не сотнями и тысячами, а миллионами и десятками миллионов! А может быть, после следующей войны никого не останется и некому будет нас оплакивать?!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Но люди умирают, и их везут на пушечных лафетах, зарывают в песок, завернув в мокрую простыню, по ним плачут пережившие детей отцы, им вырубают могилы во льду и стреляют три раза в воздух...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Может быть, лучше никого не любить, ослепнуть, оглохнуть, убить в себе память? Как остановить все это?!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вдруг мне в голову приходит заклинание:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И он к устам моим приник,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вырвал грешный мой язык,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И празднословный, и лукавый,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И жало мудрыя змеи

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В уста замершие мои

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вложил десницею кровавой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И он мне грудь рассек мечом,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И сердце трепетное вынул,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И угль, пылающий огнем,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Во грудь отверстую водвинул...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ... Умирают совсем одинокие люди, которых некому похоронить, умирают в глубокой старости и, не начав жить, умирают, испепеленные напалмом, и на борту корабля, когда море становится их могилой, когда их провожают молчанием, почтительным и холодным, когда рыдают их любимые, когда они гибнут от пули, тонут в болотах, в сотнях километров от родного дома, и их хоронят с цветами и официальным салютом, умирают незаметно, посреди спектакля, уходят в землю, в песок, в огонь, в безвестность, в горе любящих, в их отчаянную опустошенность. Когда они уходят, уходят и уходят в темноту прервавшейся жизни.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ... Как труп, в пустыне я лежал.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И Бога глас ко мне воззвал:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Исполнись волею Моей

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И, обходя моря и земли,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Глаголом жги сердца людей».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Земля поднимется и упадет в сторону, и гроб выйдет из могилы, и откроется крышка, и люди отойдут в оцепенении, и слезы вернутся обратно.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прошло совсем немного времени, и люди вернулись в город, будничный, шумный, живой...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вопросы, на которые должна ответить моя мать [1]:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы уезжали в эвакуацию, когда началась война. Вы не помните, какого числа это было? Кто Вас провожал? Как Вы доехали? Вспомните, пожалуйста.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А где Вы жили во время эвакуации? Что это были за места? Вы раньше там бывали когда-нибудь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кого Вы больше любите - сына или дочь? Кто Вам ближе? А раньше, когда они были детьми?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как Вы относитесь к открытию ядерной энергии?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы любите устраивать у себя дома праздники и приглашать гостей?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы умеете играть на каком-нибудь музыкальном инструменте? И никогда не учились? А петь? А в молодости?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы любите животных? Каких именно? Собак, кошек или лошадей?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А что Вы думаете о «летающих тарелках»?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Верите ли Вы в приметы?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы долгое время работали в одном и том же учреждении. Почему? Наверное, можно было бы найти более интересную работу?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как Вы относитесь к такому понятию, как «самопожертвование»?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почему Вы после разрыва с мужем не пытались выйти замуж? Или не хотели?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тихая и неглубокая Ворона, заросшая непроходимым ольшаником, перевитым хмелем, поплескивая на поворотах, пересекала широкий луг. Мы с сестрой бродили по теплой воде и в нависших над водой кустах разыскивали дикую смородину. Губы наши были синими, ладони розовыми, а зубы голубыми.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Неподалеку от мостка из двух поваленных ольшин мать полоскала белье и складывала его в белый эмалированный таз.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Маня-а-а! - раздался удвоенный эхом голос с бугра, поросшего лесом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дуня?! - крикнула в ответ мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Маня-я! - неслось сверху. - Свово-то пойдешь встреть? Он ведь на двенадцатичасовом приехать долж-о-он!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дуняша! Спустись, а?! Белье возьмешь! А я побегу-у-у! Ладно?! И ребят!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ла-а-а-дно!..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать торопливо вышла из воды и, на ходу опуская рукава платья, побежала в гору по тропинке, терявшейся в лесу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Эй! Не уходите никуда! Сейчас тетя Дуня придет! - крикнула она нам и скрылась среди деревьев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дорога от станции шла через Игнатьево, поворачивала в сторону, следуя изгибу Вороны, в километре от хутора, где мы жили каждое лето, и через глухой дубовый лес уходила дальше, на Томшино. Между хутором и дорогой лежало клеверное поле. От нашей изгороди дороги не было видно, но она угадывалась по людям, которые шли со станции в сторону Томшина. Сейчас дорога была пуста.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать сидела на гибкой жердине забора, протянувшегося по краю поля. Отсюда даже по походке нельзя было определить, кто именно появился на дороге. Обычно мы узнавали приезжающих к нам только тогда, когда они появлялись из-за густого, широкого куста, возвышающегося посреди поля.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать сидела и ждала. Человек, медленно идущий по дороге, скрылся за кустом. Если сейчас он появится слева от куста - то это ОН. Если справа, то не ОН, и это значит, что ОН не приедет никогда. Прохожий вышел из-за куста справа.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий (подходя). Простите, девушка. Я на Томшино правильно иду?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Вам не надо было от куста сворачивать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий (оглядываясь). А... А это что?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Что?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. Ну... Что вы здесь сидите?..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Я здесь живу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. Где? На заборе живете?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Я не понимаю. Что вас интересует? Дорога на Томшино или где я живу?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий (заметив за деревьями хутор). А-а... здесь дом. (Громыхнув кожаным саквояжем.) Представляете, взял с собой все инструменты, а ключ позабыл. У вас случайно не найдется гвоздика или отвертки?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Нет. Нет. Нет у меня гвоздика.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. А что вы так нервничаете? Дайте руку. Да дайте, я же врач. (Берет ее руку в свою.)

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Ну?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. Вы мне мешаете. Я так не могу сосчитать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Ну что, мне мужа позвать что ли?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. Да нет у вас никакого мужа. Кольца-то нет! Где кольцо обручальное? Хотя сейчас редко кто носит. Старики разве...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Неловкая пауза.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. А папиросу у вас можно попросить? (Закурив, присаживается на забор рядом с матерью.) А почему вы такая грустная? А?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Забор с треском обрушивается. Оба падают на землю. Мать вскакивает. Прохожий, лежа в траве, хохочет.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. О Господи! Я не понимаю, чему вы так радуетесь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. Вы знаете, приятно упасть с интересной женщиной. (Пауза, во время которой прохожий рассматривает траву и кусты растущие вокруг.) А знаете, вот я упал, и такие тут какие-то вещи... корни, кусты... А вы никогда не думали... вам никогда не казалось, что растения чувствуют, сознают, может, даже постигают? Деревья, орешник вот этот.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (недоуменно). Это ольха...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий (раздражаясь). Да это неважно! Никуда не бегают. Это мы все бегаем, суетимся, все пошлости говорим. Это все оттого, что мы природе, что в нас, не верим. Все какая-то недоверчивость, торопливость что ли... Отсутствие времени, чтобы подумать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Послушайте, вы что-то...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий (не давая ей договорить). А! Ну-ну-ну. Я это уже слышал. Мне это не грозит. Я же врач.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. А как же «Палата № 6»?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. Так это же он все выдумал! Сочинил! (Поднимает с земли свой саквояж и уходит по тропинке, ведущей в поле. Останавливается.) А знаете что, приходите к нам в Томшино! У нас там даже весело бывает!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (кричит ему вслед). У вас кровь!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий. Где?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. За ухом. Да нет, с другой стороны!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Прохожий махнул рукой и зашагал по тропинке к повороту на Томшино.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать долго смотрела ему вслед, потом повернулась и медленно пошла назад к хутору.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лампу еще не зажигали. Мы с сестрой сидели за столом в полутемной горнице и ели гречневую кашу с молоком. Мать, стоя у окна, вынула из чемодана какую-то тетрадь и, присев на подоконник, стала ее перелистывать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Последних листьев жар сплошным самосожжением

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Восходит на небо, и на пути твоем

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Весь этот лес живет таким же раздражением,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Каким последний год и мы с тобой живем.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В заплаканных глазах отражена дорога,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как в пойме на пути, кусты отражены.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не привередничай, не угрожай, не трогай,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не задевай лесной наволгшей тишины.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ты можешь услыхать дыханье старой жизни:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Осклизлые грибы в сырой траве растут,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ До самых сердцевин их проточили слизни,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А кожу все-таки щекочет влажный зуд.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все наше прошлое похоже на угрозу,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Смотри, сейчас вернусь, гляди, убью сейчас,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А небо ежится и держит клен, как розу,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пусть жжет еще сильней! -

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почти у самых глаз[2]

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вдруг кто-то громко закричал. Я узнал голос нашего хозяина дяди Паши:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дуня! Ах ты, господи... Дуня!!!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать выглянула в окно и бросилась в сени. Через несколько секунд она вернулась и сказала:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Пожар. Только не орите!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Замирая от восторга, мы помчались во двор. У крыльца в полутьме стояло все семейство Горчаковых: дядя Паша, Дуня, их шестилетняя дочь Кланька и смотрели в сторону выгона.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ах ты, сукин кот! - сквозь зубы бормотал дядя Паша. - Ну, попадись ты мне...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Может, это и не наш Витька... Может, он тама... может, он сгорел? - вытирая слезы концами платка, тихо сказала Дуня.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Огромный сеновал, стоящий посреди выгона, пылал как свеча. Горело горчаковское сено. Ветра не было, и оранжевое пламя цельно и спокойно подымалось кверху, освещая березовые стволы на опушке дальнего леса.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вам было 8 лет, когда произошла Революция? Что Вы помните об этом времени?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кого Вы считаете сильнее - мужчину или женщину? Почему?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Поступались ли Вы когда-нибудь своей совестью? Если да, то при каких обстоятельствах?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Извините за легкомысленный вопрос. Что Вы любите из еды?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как Вы начали курить? Не жалеете ли Вы об этом?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Дружили ли Вы с людьми не Вашего круга? Как, при каких обстоятельствах? Расскажите о ком-нибудь из них, кого Вы больше всего полюбили и за что?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как бы Вы могли сформулировать такое понятие, как история?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почему мы выиграли Отечественную войну, как Вы думаете?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ваш внук еще ребенок. С какими книгами, живописными произведениями, музыкальными сочинениями Вы познакомили его в первую очередь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Если бы Вы имели возможность обратиться с советом или просьбой ко всем людям на Земле, что бы Вы сказали им?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Случалось ли Вам бывать несправедливой? Если да, то когда и при каких обстоятельствах?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ За всю свою жизнь Вы бывали ведь не только в Москве? Где Вы чувствовали себя лучше? Почему?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не было ли случая, когда Вы, поступив в высшей степени принципиально, страдали бы от результатов своего поступка?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Всегда ли приходится расплачиваться за свои принципы?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хотелось бы Вам исправить свою ошибку? Или для Вас принцип важнее расплаты за него?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Основываясь на своем опыте, что бы Вы посоветовали тем, кто только начинает свою жизнь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы никогда не представляли своего сына солдатом? Не было ли у Вас во время войны такого ощущения, что и по нему когда-нибудь может прийти похоронная?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Симоновская церковь в Юрьевце стояла посреди выжженного на солнце пологого холма, окруженная древними липами и березами. Я помню, как давно, еще до войны, ломали ее купола. Мы с сестрой стояли в редкой толпе женщин, которые с затаенным страхом глядели вверх. Нас сопровождала наша бонна мадам Эжени, толстая, неуклюжая лионка со злыми глазами навыкате и короткой шеей. В руках она держала фунтик, свернутый из бумаги, в котором шевелились коричневые блестящие муравьи. Нам было обещано, что в случае непослушания содержимое бумажного фунтика будет вытряхнуто нам за шиворот.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ По крыше церкви, крикливо переговариваясь, деловито поднималось несколько мужиков. Один из них волочил за собой длинный канат. Добравшись до конька крыши, они окружили один из куполов и стали набрасывать канат на его узорный кирпичный барабан. Я подошел ближе и встал за корявым березовым стволом. В промежуток между людьми, стоящими вокруг, я на мгновение увидел встревоженное лицо бонны.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «... сделай прежде всего дым артиллерийских орудий, смешанный в воздухе с пылью, поднятой движением лошадей сражающихся. Эту смесь ты должен делать так: пыль, будучи вещью землистой и тяжелой, хоть и поднимается легко вследствие своей тонкости и мешается с воздухом, тем не менее охотно возвращается вниз; особенно высоко поднимается более легкая часть, так как она будет менее видна и будет казаться почти того же цвета, что и воздух. Дым, смешивающийся с пыльным воздухом, поднимаясь на определенную высоту, будет казаться темным облаком, и наверху дым будет виден более отчетливо, чем пыль...» [3]

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я услышал, как где-то рядом заплакала женщина. Я оглянулся, но так и не нашел плачущую среди толпы. Голос ее совпал с криком старика в зеленом френче, который суетливо размахивая руками, шел вдоль церковной стены и отдавал приказания. Рабочие, стоявшие внизу, поймали брошенные с крыши концы каната и привязали их к основанию березы, у которой я стоял Подбежавший старик оттолкнул меня в сторону. Между канатами просунули вагу и стали крутить ее наподобие пропеллера до упора.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «...с той стороны, откуда падает свет, эта смесь воздуха, дыма и пыли будет казаться гораздо более светлой, чем с противоположной стороны. И чем глубже будут сражающиеся в этой мути, тем менее будет их видно и тем меньше будет разница между их светами и тенями. Фигуры же, находящиеся между тобою и светом, ежели они далеки, будут казаться темными на светлом фоне, и ноги тем меньше будут видны, чем ближе они к земле, так как пыль здесь толще и плотнее...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вдруг, словно взвившаяся змея, канат стремительно свинтился вторым узлом. Эта вдвойне скрученная спираль стала медленно и напряженно удлиняться, и в этот момент я на секунду поднял голову и увидел высокий белый купол и над ним крест, еще неподвижный. Над церковной колокольней со звонкой колготней носились встревоженные галки.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Один из мужиков у березы крикнул что-то и всем телом упал на упругий канат. Его примеру последовали другие. Они набросились на звенящий канат и начали в такт раскачиваться на нем до тех пор, пока основание купола не стало поддаваться. Кладка начала крошиться, из нее вываливались кирпичи, и крест стал медленно крениться в сторону.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «... воздух должен быть полон стрел в различных положениях - какая поднимается, какая опускается, иная должна идти по горизонтальной линии; пути ружейников должны сопровождаться некоторым количеством дыма по следам их полета. У передних фигур сделай запыленными волосы, и брови, и другие места, способные удерживать пыль. Сделай победителей бегущими, так чтобы волосы у них и одежда развевались по ветру. А брови были насупленными.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И если ты делаешь кого-нибудь упавшими, то сделай след ранения на пыли, ставшей кровавой грязью; и вокруг, на сравнительно сырой земле, покажи следы ног людей и лошадей, здесь проходивших...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вот, сначала все сооружение рухнуло вниз на железную крышу, потом с оглушительным грохотом на землю посыпались обломки кирпича, подымая клубы дыма, и, не успев закрыть глаза, я, ослепленный, уже почти ничего не видел, а только, кашляя, задыхаясь, вытирал ладонью слезы. Снова что-то обрушилось и, ломая длинные, до самой земли ветви берез, со скрежетом ударилось о землю, подняв известковую пыль, которую порывистый волжский ветер стремительным облаком уносил между верхушками деревьев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «... пусть какая-нибудь лошадь тащит своего мертвого господина, и позади нее остаются в пыли и крови следы волочащегося тела. Делай победителей и побежденных бледными, с бровями, поднятыми в местах их схождения, и кожу над ними - испещренной горестными складками... Других сделай ты кричащими, с разинутым ртом, и бегущими. Сделай многочисленные виды оружия между ногами сражающихся...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сделай мертвецов, одних, наполовину прикрытых пылью, других - целиком; пыль, которая, перемешиваясь с пролитой кровью, превращается в красную грязь, и кровь своего цвета, извилисто бегущую по пыли от тела; других - умирающими, со скрежетом зубов, закатывающими глаза, сжимающими кулаки на груди, с искривленными ногами...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Меня отвели в прохладную тень, на противоположную сторону собора. Я лежал с закрытыми глазами на траве и слышал, как мадам Эжени кричала кому-то сквозь грохот разрушаемого здания:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Простунья, пожалюста! Простунья!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ее никто не понимал, и она продолжала настаивать, требовать от кого-то, кого я не мог видеть, чтобы принесли простыню, потому что она не могла допустить, чтобы я лежал на голой земле. Потом меня уложили на какой-то брезент, принесли кружку с водой, и мадам Эжени, приоткрыв неловкими пальцами мои веки, стала лить мне в глаз воду. Я вырвался.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Сет ассе! Уи, мон шери? Сет ассе![4] - сказала она.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ По другую сторону церкви раздавались злые крикливые голоса, все так же глухо падали камни, что-то гремело и сыпалось с нарастающим шумом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «... ты можешь показать лошадь, легко бегущую с растрепанной по ветру гривой между врагами, причиняя ногами большой урон. Ты покажешь изувеченного, упавшего на землю, прикрывающегося своим щитом, и врага - нагнувшегося, силящегося его убить. Можно показать много людей, грудой упавших на мертвую лошадь. Ты увидишь, как некоторые победители оставляют сражение и выходят из толпы, прочищая обеими руками глаза и щеки, покрытые грязью, образовавшейся от слез из глаз по причине пыли...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я слышал также со стороны дороги мычание приближающегося стада, которое гнали на полдни, и пистолетные выстрелы длинных пастушеских кнутов с волосяным концом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А бонна все лила и лила мне в глаз воду. Наконец, она убрала руку и тихо сказала, улыбнувшись куда-то в сторону:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Карл Иванович. Карл... Иванович... нельзя не читать это... «И я биль золда, и я носиль амуниций...» - Она нахмурилась и повторила совсем тихо: - «И я биль золда...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А потом, уже совсем успокоившись, я снова стоял на безопасном расстоянии от падающих сверху кирпичей и обломков кладки и видел, как однорогая корова нашей соседки, напуганная грохотом, множеством народа и ломающимися деревьями, неожиданно кинулась в самую гущу происходящего, и оборвавшийся березовый сук с шумом упал на нее сверху, и она рухнула как убитая на землю и затихла, даже не пытаясь встать. Купола лежали у подножий исковерканных берез, лопнувшие, раздавленные, с засиженными птицами, погнутыми крестами и запутавшимися в них ветками с глянцевитыми листьями, дрожащими в ярком июльском солнце... Вокруг церкви стояли бабы, мелко крестились и вытирали слезы.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «... ты покажешь также начальника, скачущего с поднятым жезлом к вспомогательным отрядам, чтобы показать им то место, где они необходимы. И также реку, и как в ней бегут лошади, взбивая взбаламученную воду пенистыми волнами, и как мутная вода разбрызгивается по воздуху между ногами и телами лошадей. И не следует делать ни одного ровного места, разве только следы ног, наполненные кровью...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Корова лежала около груды битого кирпича и перебирала ногами. Подбежал раздраженный, в запыленном френче старик, распоряжающийся разрушением, и прежде всего убрал ветку, накрывшую корове голову. Затем присел на корточки, умело и не спеша коснулся пальцами ее вымени, вздохнул и начал привычно и по-мужски сильно доить ее. Тугие струи молока с шипеньем ударялись в землю.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кончив доить, старик с трудом разогнулся и отошел в сторону, стряхивая молоко со своего защитного френча. Корова тяжело и неловко поднялась, постояла немного, опустив голову, и, пошатываясь, побрела вниз по склону.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я смотрел ей вслед, и в ушах моих, как эхо, звучали слова, только произносимые почему-то мужским голосом: «И я был золдат... И я был золдат...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что такое, по-вашему, русский характер? Его достоинства и недостатки?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какой Ваш любимый композитор?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почему?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать спрыгнула с подножки трамвая и побежала через улицу. Она была без плаща и через секунду вымокла насквозь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Подойдя к типографии, поправила мокрые волосы и вошла в проходную. Вахтер молча рассматривал ее пропуск. Мать нетерпеливо сказала: «Я спешу...» Вахтер хотел ей что-то возразить, но, взглянув на ее мокрое платье и осунувшееся лицо, сказал: «Да, дело, конечно, сейчас самое главное...» Через небольшой коридор она выбежала во внутренний двор. Дверь напротив, лестница на третий этаж, полуоткрытая дверь корректорской... И в пустой комнате - только Милочка, совсем молоденькая, блеклая, испуганно обернулась, когда мать вбежала в комнату.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что, Мария Николаевна?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Где сводки, которые я сегодня вычитывала?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать бросилась к своему столу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я не знаю... Я ведь только неделю... - почти прошептала Милочка, понимая, что что-то случилось. - Я сейчас...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И она выскочила из комнаты.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать тщетно хваталась за стопки гранок, торопливо просматривала их и что-то говорила сама себе, беззвучно шевеля губами.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В комнату вошла большая полная женщина. Из-за ее спины выглядывала Милочка.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Маруся, что?.. Именно в утренних сводках?.. В собрании сочинений? - Женщина говорила густым, чуть охрипшим от волнения голосом и вдруг почти взвизгнула, но добро и как-то беззащитно-участливо: - Не нервничай!.. Маша!..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Значит, они уже в работе, - почти спокойно сказала мать и потерла виски пальцами. - Я, наверное, опоздала.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Конечно, уже с двенадцати часов печатают, - как большую радость сообщила Милочка.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать направилась к двери, но Елизавета Павловна остановила ее:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Но это же не беда... Ты зря нервничаешь!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Потом эта могучая женщина распахнула перед матерью дверь и повторила:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Не беда...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Они молча шли по пустому коридору, и неожиданно Милочка заплакала.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Замолчи, идиотка! - мрачно сказала Елизавета Павловна и положила руку на плечо матери.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Но ведь в таком издании... Это же такое издание, - бормотала идущая за ними Милочка.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну и что? Какое такое особенное издание? Любое издание должно быть без опечаток! - резко сказала Елизавета Павловна.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Любое издание, - как эхо, повторила мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она первая вошла в цех и, быстро обогнав Елизавету Павловну и Милочку, направилась мимо станков в тот угол, где за конторкой сидел худой длиннолицый старик.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Иван Гаврилович... - и не смогла говорить дальше.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вокруг собирались наборщики.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну, - неожиданно вздохнув, спокойно сказал Иван Гаврилович, - ну что, сбилась с толку? Ну, сверил я твои ковырялки. Ну что, еще нашла ошибку? Ну и что страшного? Маруся?..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Нет, страшного, конечно, ничего нет, - мать старалась быть спокойной. - Я просто хочу посмотреть, может быть, я и ошиблась, то есть я не ошиблась...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Вот именно, все по порядку, Маша, - вмешалась Елизавета Павловна и, обернувшись к собравшимся около них наборщикам, спросила:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну? Что случилось?..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Некоторые отошли, а кто-то сказал:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Случилось, так уж случилось...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Услышав эти слова, мать окончательно потерялась.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Иван Гаврилович, я хочу только сказать... спросить - они еще у вас или в работе?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - В печатном, - Иван Гаврилович не спеша поднялся. - Ладно, идем, уж больно все срочно, все срочно, все некогда...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я лучше сама схожу, одна, - сказала мать и быстро пошла к выходу. Ей казалось, что походка делает ее смелой и независимой. Но со стороны это выглядело иначе.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Маруся, - негромко, но серьезно сказал Иван Гаврилович.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать остановилась.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Вы думаете, я боюсь? - спросила мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А я знаю, что не боишься, - спокойно ответил старик, - пусть другие боятся, пусть будет так - кто-то будет бояться, а кто-то будет работать...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать и Иван Гаврилович вошли в печатный цех, а Елизавета Павловна остановилась у входа.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Иван Гаврилович остановил мать и, подойдя к невысокому, полному человеку в аккуратном, выглаженном халате, о чем-то спокойно спросил его. Тот пожал плечами. По движению Ивана Гавриловича можно было понять, что ему очень хотелось выругаться. Окинув взглядом огромный зал, он решительно направился к крайней, у самого окна, печатной машине.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать оправила платье и, слегка нахмурившись, деловым шагом двинулась за ним.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать просматривала правки. И вдруг неожиданно резко повернулась и, опустив голову, быстро пошла к выходу. Она шла долго, через весь этот зал, мимо огромных гремящих печатных машин, мимо мерно поднимающихся и опускающихся рам, выбрасывающих листы бумаги, все так же, не поднимая головы, быстро прошла мимо Елизаветы Павловны, мимо отступивших к стене наборщиков и, выйдя за дверь, бросилась по длинному коридору к корректорской. Стеклянная дверь со звоном захлопнулась за ней.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну? - тихо спросила Елизавета Павловна, появляясь на пороге. - Ведь ничего не было? Все в порядке?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И хотя мать ничего не ответила, по какому-то почти неуловимому ее движению Елизавета Павловна поняла, что действительно ничего не случилось.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Тогда чего плачешь, дуреха? - говорила Елизавета Павловна, обняв мать за плечи, но говорить спокойно было трудно и ей.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну, не нервничай... Не нервничай... Не нервничай, - говорила она, размазывая слезы по своему толстому покрасневшему лицу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Милочка заглянула было в корректорскую, но тут же исчезла за дверью.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Нет, Лиза, это была бы просто дикая ошибка! Даже сказать неприлично, - засмеялась вдруг мать, хотя у нее лились слезы. - И чего это меня вдруг кольнуло... Я, представляешь, даже убедила себя, как это набрано... Как оно выглядит, это слово...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И теперь уже смеялась Елизавета Павловна, они говорили одновременно, перебивая и не слушая друг друга, принимаясь то плакать, то смеяться.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Отворилась дверь, вошел Иван Гаврилович и молча поставил на стол бутылку.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Спирт... Тут немного, но все к делу. Ты же промокла вся насквозь. Посмотри, на кого похожа... Чучело...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Господи, - вдруг, как бы опомнившись сказала мать, - я же совсем промокла.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она подошла к окну, за которым бушевал ливень, и шум его сливался с мерным тяжелым рокотом машин огромной типографии, занимавшей в Замоскворечье целый квартал...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Я, пожалуй, пойду в душ. Где же гребенка?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. Боже мой, ты знаешь, на кого ты сейчас похожа?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. На кого?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. На Марию Тимофеевну.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Какую Марию Тимофеевну?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. На!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Что «на»?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. Ну ты же гребенку ищешь? На!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (нервничая). Слушай, ты можешь, наконец, нормально? Какую Марию Тимофеевну?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. Ну была такая Мария Тимофеевна Лебядкина. Сестра капитана Лебядкина, жена Николая Всеволодовича Ставрогина.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. При чем тут все это?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. Нет, я просто хочу сказать, что ты поразительно похожа на Лебядкину.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (обиженно). Ну хорошо, допустим. А чем же именно я на нее похожа?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. Нет, все-таки Федор Михайлович... Что бы ты тут ни говорила...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Что «я ни говорила»?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна (переходя на крик). «Лебядкин, принеси воды, Лебядкин, подавай башмаки!» Вся только разница в том, что братец ей не приносит воды, а бьет ее смертным боем. А она-то думает, что все совершается по ее мановению.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (на глазах ее показываются слезы). Ты прекрати цитировать и объясни. Я не понимаю.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна (входя в раж). Да вся твоя жизнь - это «принеси воды» да «подавай башмаки». А что из этого выходит? Видимость независимости?! Да ведь ты же пальцем шевельнуть попросту не умеешь... Если тебя что-нибудь не устраивает - ты или делаешь вид, что этого не существует, или нос воротишь. Чистюля ты!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (заливаясь слезами). Кто меня бьет? Что ты такое городишь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. Нет, я просто поражаюсь терпению твоего бывшего муженька! По моим расчетам, он гораздо раньше должен был бы убежать! Опрометью!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (озираясь, в полной панике). Я не понимаю, что она от меня хочет?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. А ты разве сознаешься когда-нибудь в чем, даже если сама виновата? Да никогда в жизни! Нет, это просто поразительно! Ведь ты же собственными руками создала всю эту ситуацию. Господи! Да если ты не сумела довести своего дражайшего супруга до этого твоего бессмысленного эмансипированного состояния, то будем считать, что он вовремя спасся! А что касается детей, то ты определенно сделаешь их несчастными! (Плачет.)

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (успокаиваясь). Перестань юродствовать!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Берет из ящика стола мыло, мочалку, полотенце и направляется к двери.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна. Маша! Ну что ты, ей-богу!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (захлопнув дверь). Оставь меня в покое!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Елизавета Павловна (неуверенно, вслед).

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Земную жизнь пройдя до половины,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я заблудился в сумрачном лесу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Совершали ли Вы ошибки в своей жизни? Какие это были ошибки?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Всегда ли Вы говорите правду?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Чему бы Вы смогли сейчас больше всего обрадоваться?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что такое счастье?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Были бы Вы удовлетворены, если те, кого Вы любите, были счастливы, но вопреки Вашему пониманию счастья?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Если нет, то почему?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вас не пугает высота, или мороз, или гроза, или темнота?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Простите за несколько бестактный вопрос. Было ли в Вашей жизни нечто, чего Вы стыдитесь даже сейчас? Что это было?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы были в Москве, когда кончилась война и был праздничный салют? Что Вы делали в этот вечер? Если сможете, припомните поточнее.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы думали о том, что большая, может быть, лучшая часть жизни прожита и что Вы уже пожилая женщина? Или Вы старались никогда не думать о таких вещах?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Был ли когда-нибудь такой Новый год, который Вы проспали? Или были не дома, а где-нибудь в дороге? Радует ли он Вас больше сейчас, или больше радовал в молодости, или в детстве?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какие Ваши самые любимые стихи? Или строчка, или четверостишие?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вам никогда не казалось, что когда люди веселятся, то Вы чувствуете себя среди них лишней? Вы умеете быть веселой?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы никогда не желали смерти кому-нибудь из людей, которых Вы знали? Я не говорю там о Гитлере, или о каких-нибудь убийцах, или садистах.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы завидуете молодости? Естественной, здоровой молодости, легкости, красоте, беззаботности, с еще почти детскими представлениями о мире, наивными, но почти святыми?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Огромная запущенная квартира в одном из арбатских переулков.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ У зеркала - Наталья, бывшая жена автора. В глубине коридора, у книжной полки - Игнат, их сын. Тихо.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ты что, забыла? Я всегда говорил, что ты похожа на мою мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ну, видимо, поэтому мы и разошлись. Я с ужасом замечаю, как Игнат становится все больше похожим на тебя.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Да? А почему же с ужасом?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Видишь ли, Алексей Александрович, мы с тобой никогда не могли по-человечески разговаривать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Даже когда я просто вспоминаю! И детство, и мать, то у матери почему-то всегда твое лицо... ...Кстати, я знаю почему. Жалко вас обеих одинаково. И тебя, и ее.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья (обиженно). Почему жалко?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В дверях, со стаканом вина в руках появляется Игнат.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Игнат, не валяй дурака. Поставь стакан на место. (Наталье.) Ты что-то хотела сказать?..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. А ты ни с кем не сможешь жить нормально.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Вполне возможно.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Не обижайся. Ты просто почему-то убежден, что сам факт твоего существования рядом должен всех осчастливить. Ты только требуешь...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ну, это, наверное, потому, что меня женщины воспитывали. Кстати, если не хочешь, чтобы Игнат стал таким же, как я, выходи скорей замуж.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. За кого?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ну, это уж я не знаю, за кого. Или отдай Игната мне.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ты почему с матерью не помирился до сих пор? Ведь ты же виноват.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Я? Виноват? В чем? В том, что она внушила себе, что лучше меня знает, как мне жить? Или что, в конце концов, может сделать меня счастливым?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья (саркастически улыбаясь). Тебя? Счастливым?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ну, во всяком случае, что касается матери и меня, то я острей все это чувствую, чем ты со стороны.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Что, что, что? Что ты чувствуешь острей?!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. А то, что мы удаляемся друг от друга и что я ничего не смогу с этим сделать. (Пауза.) Слушай, Наталья, я сейчас должен буду уйти.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Хорошо, ладно. Я вот о чем тебя попросить хотела. У нас сейчас в квартире ремонт. Игнат очень хочет с тобой пожить неделю. Как ты на это смотришь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ну, конечно, с удовольствием. Буду очень рад.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья усмехается.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы идем по скользким и твердым тропинкам. Ноги мои в постоянных цыпках и невыносимо чешутся. Тропинки бегут рядом среди высокой крапивы, запутанной в паутину с прилипшими к ней листьями облетающей черемухи. По соседней тропке, сложив руки на животе и прижав локти, идет моя мать. Время от времени она беспокойно поглядывает в мою сторону. Над нами тучей носятся комары.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы выходим на вытоптанный скотиной выгон. Сгорбленная старуха в намокшем ватнике ковыляет к деревне, погоняя взбрыкивающего телка.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать спрашивает у нее дорогу. Старуха суетливо проводит ладонью под платком и с интересом оглядывает нас с головы до ног. Ее маленькое лицо с живыми глазками забурело от солнца, и только глубокие морщины остались белыми.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Или захворала? Сами-то откель?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да нет, мы знакомые просто, - поправляя промокший воротник кофты, отвечает мать. - В гости. По делам то есть... - Она улыбается и, отвернувшись, смотрит в сторону деревни.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дык ведь и дошли уж, вон, под березами-то, пятистенка, крайняя, по-над берегом... Только поспешите, а то, я слыхать, доктор - он вроде в город собрался.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - По-над берегом так и идти? - стараясь говорить по-деревенски, оживляется мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Во-во, так и дойдете, - теряя к нам интерес, бормочет старуха. - Какой щас город.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы направляемся в сторону рощи, маячащей впереди над поворотом реки.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ма, а что такое пятистенка? - спрашиваю я.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Просто большая изба с пятью стенами, - отвечает мать и, неожиданно поскользнувшись, оступается. - Черт побери, - злится она.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Как это с пятью? - спрашиваю я.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать поднимает с земли прут и чертит на тропинке прямоугольник.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что ты на меня смотришь? Смотри сюда. Здесь четыре стороны в этом прямоугольнике. Это обычная изба, а если посередине есть еще одна стена, то это уже пятистенка, - мать пересекает прямоугольник прутом. Я ухмыляюсь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Чему ты радуешься? - говорит она и зябко запахивается кофтой. - Ох, Алексей, Алексей... - вздыхает она. - Ну, теперь ты понял? Понял, что такое пятистенка?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Угу, - отвечаю я, - я и сам знал, только забыл.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы долго стояли на мокром крыльце. На осторожный стук матери никто не отозвался.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Может, их нет никого? - с надеждой пробормотал я.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Уже смеркалось, и все вокруг погружалось в холодный туман, сквозь который едва различалась широкая, мелкая в этом месте река и замершие в безветрии березы.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Алексей, ну-ка сходи посмотри с другой стороны. Может быть, там кто-нибудь есть?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать озабоченно посмотрела на меня и поняла, что мне ужасно не хочется никуда идти и смотреть, потому что я очень боялся увидеть «кого-нибудь». Меня бросило в жар, и я потер и без того расчесанные ноги намокшим рукавом курточки.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Боже мой, перестань чесаться, я тебе тысячу раз говорила! - сказала мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Давай лучше постучим погромче. Один раз стукнула еле-еле... Думаешь, они так сразу и прибегут, - ответил я, умоляюще глядя на мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Тогда постой здесь, а я пойду с другой стороны.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И снова я испугался. Я представил себе, что когда мать скроется за углом, дверь отворят и я, не зная, что сказать, буду глядеть на появившегося на пороге доктора Соловьева.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать спустилась с крыльца и уже шла по блестящей в тумане тропинке, и когда неожиданно загрохотал железный засов, я бросился за ней, догнал ее и сказал задыхаясь:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ма, там открывают...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что с тобой? - стараясь быть спокойной, спросила она, возвращаясь к крыльцу...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В освещенном проеме двери стояла высокая белокурая женщина в голубом шелковом халате. Я взглянул на мать и проглотил слюну.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Здравствуйте, - сказала мать и улыбнулась так, как будто нас ждали.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Здравствуйте... - недоуменно ответила женщина в халате. - Вам кого, собственно?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Вас, наверное, - игриво улыбаясь, ответила мать. - Вы Надежда Петровна?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да, а что? Я вас раньше...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Видите ли, - перебила мать. - Я падчерица Николая Матвеевича Петрова. Они, кажется, дружили с вашим мужем. А уж там не знаю... - смутилась она.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Николай Матвеевич? Какой Николай Матвеевич? - женщина в халате насторожилась.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Петров... Николай Матвеевич... Врач. Он раньше жил здесь, в Завражье, а потом переехал в Юрьевец. Там он стал судебно-медицинским экспертом, - навязчиво объясняла мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А-а-а... А сами-то вы откуда? Из города?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Мы, в общем-то, из Москвы. Но в Юрьевце у нас комната, - объяснила мать торопливо.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Москвичи значит? - неодобрительно буркнула Надежда Петровна.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да. Мы эвакуировались прошлой осенью. Бомбежки в Москве начались. А у меня двое детей. А здесь все-таки у мамы старые связи. И потом, я ведь тоже в этих краях выросла.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дмитрия Ивановича сейчас дома нет... Он в городе... - вдруг разочарованно протянула Надежда Петровна и убрала руку с косяка. Я даже заулыбался от радости.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да мне, собственно, вы нужны. У меня к вам маленький дамский секрет, - как-то некстати ввернула мать. В глазах Надежды Петровны мелькнуло не то недоверчивое любопытство, не то страх.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну, проходите, что же здесь-то стоять... - вдруг позволила она.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вслед за Надеждой Петровной мы вошли в дом. Вместо сеней я увидел нечто вроде прихожей с блестящими полами и зеркалом, висящим на стене в овальной раме. В углу стояли старинные сундуки, а над входом в кухню висела керосиновая лампа с красивым абажуром какого-то почти оранжевого цвета. Громоздкие поблескивающие шкафы с медными ручками и замками. Вешалка у дверей с непонятным кругом внизу. На одной из гладких стен висела картина в тяжелой раме.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Вытирайте ноги только, Маша мыла полы, - сказала Соловьева.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы аккуратно вытерли ноги. Мать, чтобы подбодрить меня, сделала это с нарочитой старательностью и, как ей, видно, казалось, не без веселой иронии. Больше всего я боялся, что хозяйка заметит, что мы босые.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна открыла дверь на кухню и, зябко поеживаясь в своем халате, обернулась к нам.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Алексей, ты посиди здесь пока, я сейчас вернусь. Мы недолго, - преувеличенно бодро сообщила мать Соловьевой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я остался один, сел на стул против зеркала и с удовольствием увидел в нем свое отражение. Наверное, я просто отвык от зеркал. Оно казалось мне предметом совершенно ненужным и поэтому драгоценным. Мое отражение не имело с ним ничего общего. Оно выглядело вопиюще оскорбительным в резной черной раме. Я встал со стула и повернулся к зеркалу спиной.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ До меня доносились неразборчивые голоса, звяканье дверок буфета, потом неожиданный смех Надежды Петровны. И мне почему-то стало хорошо. Я подошел к кухонной двери и осторожно приоткрыл ее. У зеркала, кокетливо поглядывая на себя то с одной, то с другой стороны, стояла Надежда Петровна и примеряла сережки, весело поблескивающие золотом и чем-то голубым.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я тихонько отошел к двери и сел на сундук.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Бросили мы тебя тут, да? Тебя как зовут? - неожиданно появляясь в дверях, спросила Надежда Петровна.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Алексей, - ответил я.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Вы знаете, - сказала она, обращаясь к матери, - а у меня тоже есть сын. Не такой большой, конечно. Ой, господи, трудно сейчас с детьми, война все-таки. А мне еще хочется, - засмеялась она, - дочку. Он сейчас в спальне. Спит. Хотите посмотреть?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А мы его не разбудим? - испугалась мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ничего, мы тихонько. Он у нас чудный! Он тут вдруг подошел к отцу и спросил - а почему пять копеек больше, а десять меньше. Дмитрий Иванович так и не ответил ничего. Не смог! Ему ведь поначалу дочку хотелось. Он даже имя ей придумал - Лора. А я приданое розовое приготовила: и конверт, и ленту. Пришлось все перешивать. Наделал нам хлопот, разбойник. Мы уж ведь уверились в дочке-то.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Настроение это передалось моей матери...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна осторожно открыла дверь в спальню.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Это была огромная и совершенно пустая комната. Было почти темно, синели только окна, и тихий свет ночника отражался в сияющем паркете. Прямо посреди, между окнами и дверью, откуда мы смотрели, стояла не то кровать, не то еще что-то из красного полированного дерева, с потолка падали каскады чего-то похожего на легкий голубой дым, а под шелковым, тоже голубым одеялом, весь в кружевах, спал розовый курчавый ребенок, положив на щеки длинные, вздрагивающие ресницы. Вдруг малыш вздрогнул и открыл глаза.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Разбудили мы тебя все-таки? Да? Вот у тебя мама-то болтает да болтает, - продолжала петь Надежда Петровна. - Кто к нам пришел-то? А? Незнакомые? Ну что же ты? Э-э? Не проснешься никак! Ну и ладно, ну и спи тогда. Усни, моя ягодка, спи.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я смотрел на него, раскрыв рот и вытянув шею. В тишине раздался счастливый смех Надежды Петровны. Я обернулся и посмотрел на мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Глаза ее были полны такой боли и отчаяния, что я испугался. Она вдруг заторопилась, шепотом сказала что-то Соловьевой, и мы вышли обратно в прихожую.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А они идут мне, правда? - спросила ее хозяйка, закрывая за собой дверь. - Только вот кольцо... Как вы думаете, оно не грубит меня, нет? Как вы думаете?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать молча бросилась в кухню. Надежда Петровна за ней.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. Что с вами?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Вы знаете, что-то нехорошо...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. Господи, вы, наверное, с дороги устали? Я сразу как-то не сообразила... Вот, выпейте пока... Согрейтесь. Заболталась я совсем. Ведь ужин готовить надо. Из дома-то, небось, когда вышли?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. О, спасибо. Да вы не беспокойтесь, пожалуйста.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. Ну как же я вас так-то отпущу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Да мы ведь поели перед уходом, недавно.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Из прихожей доносится кашель Алексея.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. Ой, что-то у него кашель какой нехороший.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Да бегает везде, дети, знаете...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. Нужно обязательно, чтобы его Дмитрий Иванович послушал. Кстати, он сейчас приедет.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Нет, спасибо. Мы не сможем подождать. Нам ведь два с лишним часа идти.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. А как же сережки? Деньги-то у мужа. Смотрите, как мальчик-то устал. А мы сейчас петушка зарежем. Только у меня к вам просьба маленькая. Сама-то я на четвертом месяце. Тошнит меня все время. Даже когда корову дою, подступает прямо. А уж петуха сейчас... сами понимаете. А вы бы не смогли?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать (в полной растерянности). Понимаете, я сама...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. Что, тоже?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Нет, не в этом смысле. Просто мне не приходилось никогда.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. А... Так это пара пустяков... В Москве-то, небось, убитых ели. А я вот все это делаю здесь, на бревнышке. Вот топор. Дмитрий Иванович утром наточил.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Это что, прямо в комнате?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. А мы тазик подставим. А завтра утром я вам с собой курочку дам. Вы не думайте, это как презент.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Вы знаете, я не смогу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна. Вот что значит наши женские слабости-то. Может, тогда Алешу попросим? Мужчина все-таки.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать. Нет, ну зачем же Алешу...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Надежда Петровна (приносит петуха, кладет его на бревнышко). Тогда держите, держите. Крепче держите, а то вырвется, всю посуду перебьет. Ну-ка. Ой, что-то мне все-таки... Ну!..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Петух забился под руками у матери...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наш уход был словно побег. Мать отвечала невпопад, не соглашалась, говорила, что она передумала, что это слишком дешево, почти вырвалась, когда Соловьева, уговаривая, взяла ее за локоть.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда мы возвращались, было совсем темно и шел дождь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я не разбирал дороги, то и дело попадал в крапиву, но молчал. Мать шла рядом, я слышал шлепанье ее ног по лужам и шорох кустов, которые она задевала в темноте.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вдруг я услышал всхлипывания. Я замер, потом, стараясь ступать бесшумно, стал прислушиваться, вглядываться в темноту, но ничего не было слышно.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В то далекое довоенное утро я проснулся от счастья. В окна бил праздничный свет. Солнце, пронзительно вспыхнув, капризно преломлялось в граненом флаконе и радугой разбрасывалось по белизне фаянсового умывальника, стоявшего в углу. За открытой дверью никого не было. Я сел на кровать и свесил ноги. Прислушался.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Звонкий отзвук железной дужки о ведро, плеснувшаяся на закачавшуюся лавку вода, свежий глуховатый шум с улицы, доносящийся через открытое окно, сквозь кружевные занавески и кусты с домашним жасмином на подоконнике. Я посмотрел сквозь раскрытую дверь в соседнюю комнату и на полу, около дивана, увидел туфли. Туфли с тонкими перемычками и белыми пуговками. Рядом стоял чемодан. Я мгновенно все понял, бросился к дверям и, обалдев от радости, остановился на пороге.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Около зеркала, освещенная белым солнцем, стояла моя мама.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она, наверное, приехала ночью, а теперь стояла у зеркала и примеряла серьги, поблескивающие золотыми искрами и матово сияющей бирюзой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы когда-нибудь голодали? Вы и Ваша семья?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы гордились своими успехами на работе? Были ли у вас друзья на работе, близкие с которыми Вы и сейчас считаете необходимым и естественным делиться своими заботами и радостями? Что Вы ощутили, когда уходили на пенсию и последний раз выходили из здания типографии?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Скажите, когда было слишком трудно, Вы находили силы жить дальше только из-за того, что у Вас на руках двое детей? И старая мать?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почти у всех людей вид проходящих поездов вызывает грусть... А у Вас? Почему?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вам никогда не казалось, что Вы честолюбивы? Вы никогда не думали: «Если бы я была главой государства, я бы сделала?..» Что бы Вы хотели сделать? Или Вы считаете, что это свойственно только мужчинам?

ПРИМЕЧАНИЯ

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ [1] Текст должен быть набран шрифтом, имитирующим пишущую машинку (А. Тарковский). Мы попытались здесь воспроизвести замысел Андрея Тарковского (В.Б.)

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ [2] Стихотворение А. А. Тарковского «Игнатьевский лес».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ [3] Леонардо да Винчи «Суждения об искусстве».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ [4] Вот и все! Правда ведь, мой дорогой? Вот и все! (франц.)

Квартира автора. Наталья и Игнат собирают рассыпанные на полу вещи из ее сумки.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. О господи! Вечная история, вот спешишь... Да ты не складывай, давай прямо так, некогда.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат (отдергивая руку от сумки). Ой, током...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Что?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Током что-то бьет.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Каким током?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Как будто это уже было все когда-то. Тоже деньги собирал. А я вообще тут первый раз.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Давай сюда деньги и перестань фантазировать, я тебя очень прошу. Ну ладно, слушай, собери тут, чтобы грязи не было, ладно? Ты здесь, пожалуйста, ничего не трогай. И потом, если придет Мария Николаевна, скажи ей, чтобы она никуда не уходила. Хорошо?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья уходит. Неожиданно Игнат слышит звяканье посуды и поворачивается. В комнате - две женщины. Одна из них сидит за столом и пьет чай. Кто они и как сюда попали - неизвестно.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Незнакомка. Входи, входи. Здравствуй. (Второй незнакомке.) Евгения Дмитриевна! Еще одну чашечку для молодого человека, хорошо? (Евгения Дмитриевна выходит.) Достань-ка, пожалуйста, тетрадь, там, из шкафа (Игнату), на третьей полке с края. Да, да. Спасибо. Ну-ка, прочти мне страницу, которая лентой заложена.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат (читает). «Руссо в Дижонской диссертации на вопрос, как влияют науки и искусства на нравы людей, ответил отрицательно».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Незнакомка. Нет, нет. Читай только то, что подчеркнуто красным карандашом. У нас мало времени.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. «Несмотря на то…» - ой, нет. - «Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ... Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т. п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно?..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ... И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают, как человек с предрассудками - я оскорблен, - но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Из письма А. С. Пушкина П. Я. Чаадаеву.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 19 октября 1836 года.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Звонок в дверь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Незнакомка. Иди, иди, открой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат открывает дверь. На пороге стоит Мария Николаевна.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мария Николаевна. Я, кажется, не сюда попала.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат захлопывает дверь и возвращается в комнату. В ней никого нет. Игнат испуган. Звонит телефон. Игнат снимает трубку.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Да?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Игнат? Ну как ты там? Все в порядке?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Ага.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Мария Николаевна не приходила?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Да нет... Приходила какая-то, не в ту квартиру попала.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ты бы там занялся чем-нибудь. Только хаоса не устраивай. Или позови кого-нибудь в гости... У тебя есть знакомые: ребята, девочки?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Из класса?.. Они... Да ну их...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ну что же ты? А я в твоем возрасте уже влюблялся. Что ты хмыкаешь? Во время войны. За ней еще наш военрук «бегал», контуженый. Такая рыжая-рыжая... И губы у нее все время трескались... До сих пор помню... Ты меня слышишь? Игнат!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наш четвертый класс «Б» маршировал в сторону городского сада, где находился осоавиахимовский тир. Командовал нами деревенский парень, тяжело раненный на войне. Он был нашим военруком. У него не хватало куска черепа, и поэтому он носил на голове розовую целлулоидную чаплашку с дырочками, похожую на дуршлаг. И мы, конечно, дали ему прозвище - простое и незамысловатое - «Контуженый».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Класс наш делился на две группы - местных и эвакуированных из Москвы и Ленинграда.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Левой! Левой! - командовал Контуженый, помахивая полевой дерматиновой сумкой. Одет он был всегда одинаково - в кирзовые сапоги, вылинявшую гимнастерку и длинную солдатскую шинель, видавшую виды. На голове у него была надета ушанка из искусственного меха. - Запевай! - вдруг крикнул он.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Это относилось ко мне. У меня тогда был пронзительный дискант.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ До свида-анья, го-рода и ха-аты!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Нас доро-ога дальняя зове-от!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Молодые и смелые ребя-ата,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ На заре уходим мы в похо-од!.. - завизжал я что было мочи. Остальные подхватили:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы разве-ем вражеские ту-учи,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Размете-ом преграды на пути-и!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И врагу-у от смерти немину-учей,

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ О-от своей могилы не уйти-и!..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Контуженый улыбался. Прохожие с умилением глядели нам вслед.  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Навстречу, во главе с учительницей физкультуры Ниной Петровной, с лыжами на плечах, шли ребята из четвертого «А». Нина Петровна была высокая тучная блондинка с широко расставленными серыми глазами и вздернутым носом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пока мы входили в калитку открытого тира с земляной насыпью позади дощатой стенки, на которую наклеивали мишени, Контуженый с невыразимой тоской, вызывающей издевательское хихиканье учеников, смотрел вслед Нине Петровне. Почувствовав на себе его взгляд, она обернулась, пожала плечами и, усмехнувшись, пошла дальше.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Контуженый! - крикнули из четвертого «А».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Тили-тили тесто! - присовокупил кто-то из наших.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - На месте-е! Стой! Раз, два! - зло скомандовал Контуженый.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все приставили ногу, кроме ленинградца Асафьева, дистрофичного длиннолицего подростка.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Стоя на месте, он продолжал топать по снегу огромными валенками. Валенки у него были разного цвета - один черный, а другой серый. Мы захохотали.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Контуженый оскалился, махнул рукой и крикнул:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Стой! Стой, была команда. Оглох, что ли?!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Асафьев перестал топать и посмотрел на военрука своими прозрачными глазами.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ На снегу лежало несколько матов. Старик в защитного цвета ватнике положил на каждый из них по мелкокалиберной винтовке и протянул военруку коробочку с патронами.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Группа из пяти человек выстроилась спиной к матам, и Контуженый крикнул:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Кру... гом! Раз, два!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все повернулись лицом к расклеенным в пятидесяти метрах мишеням. Только Асафьев повернулся вокруг собственной оси и, вернувшись в прежнее положение, посмотрел в глаза военруку.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Кругом была команда! - сказал тот.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я и повернулся кругом, - тихо ответил Асафьев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Устав строевой службы проходил? Проходил или нет?!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Асафьев пожал плечами и сказал:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Кругом по-русски означает кругом, именно то, что я и сделал. Поворот кругом, как мне кажется, означает поворот на 360 градусов...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Каких еще градусов?! Кажется ему! Крру... гом!!! Асафьев повернулся вокруг себя и снова оказался лицом к лицу с Контуженым. Снова все захохотали. Военрук побледнел, сжал кулаки и опустил голову.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - На огневые позиции - марш! - сказал он тихо.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ребята стали укладываться на маты. Асафьев не трогался с места.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я тебя за родителями отправлю... - подойдя к нему вплотную, сказал Контуженый.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - За какими родителями? - у мальчишки показались слезы.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - За такими, какими надо!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что за огневая позиция? Не понимаю... - еле слышно сказал Асафьев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А ну, ложись на мат! - вдруг дернув шеей и побагровев, заорал военрук. - Огневая позиция - это... это огневая позиция, понял?!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Асафьев лег на мат и взял винтовку. Военрук отвернулся.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Егоров! - вдруг вызвал он.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Здесь! - вскочив с мата, ответил Егоров.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А меня не интересует, что ты здесь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А не интересует, так зачем же тогда вызываться, - спросил Асафьев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Военрук и глазом не моргнул.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ложись! - снова приказал он Егорову. - Положено говорить «я», а не «здесь», понял? - И выкрикнул снова: - Егоров!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я! - снова вскочив на ноги, ответил Егоров.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Определи основные части мелкори... мельколь... винтовки ТОЗ номер 8.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Приклад...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дуло...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Сам ты дуло.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А чего же тогда? Дуло... - упрямо повторил Егоров. - Дуло...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Какое же такое дуло?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А что же тогда такое дуло? - спросил я с места.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дуло это дуло, понял?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А я и говорил, что дуло, - промямлил Егоров.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Военрук только рукой махнул.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Каждый получил по пять патронов. Я уперся локтями и стал целиться. Мушка прыгала, и черная мишень плавала за ней мутным пятном. Мы сделали по пять выстрелов.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Контуженый снял со стенки мишени и подошел к нам. Внимательно просмотрев их, он поморщился, порвал все, кроме одной, в клочки и бросил на снег.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Если бы на фронте мы вот так стреляли... - начал было он.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - ... то вам бы не сделали дырку в голове, - спокойно закончил Асафьев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ребята затихли. Контуженый вдруг улыбнулся.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Это точно... - Он расправил оставшуюся не порванной мишень и посмотрел на меня. - Молодчик! - похвалил он. - Сорок девять из пятидесяти возможных очков. - А вы - мазло, - пренебрежительно бросил он остальным. - Вот ты, ты куда стрелял? Я видел, думаешь, не видел? - обратился он к Репейкину, до ужаса рыжему малому.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ты вверх стрелял! За это... за это знаешь, что тебе?..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А чего я сделал? - пробормотал провинившийся.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Как это чего?!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Там ведь нет никого.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А если бы был?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Где? Там ведь деревья...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А если бы кто-нибудь залез на дерево?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы посмотрели на верхушки голых берез с пустыми гнездами и захихикали.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Мазло... - ухмыльнулся военрук, вырвал у меня из рук малокалиберку, лихо выбросил затвором стреляную гильзу и перезарядил. Потом поднял голову, вскинул винтовку и выстрелил. На снег, трепыхаясь, упала подбитая галка. Все в восхищении замерли.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Вот так... Понял? - удовлетворенно сказал он.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Контуженый вынул из кармана шинели чуть смятые бумажки-мишени и пошел к стенке.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не ожидая команды «На огневые позиции - марш», я, дурашливо-разгоряченный похвалой, упал на маты и поэтому дальнейшее видел с уровня земли, отчего все показалось мне особенно неожиданным, опасным и нелепым.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В руке Асафьева мелькнула темно-зеленая нарезная граната-«лимонка». Через секунду она была уже у кого-то другого... Казалось, что не ребята отнимали ее друг у друга, а она сама скачет, как живая, от одного к другому.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Военрук скорее услышал или догадался, чем увидел, что происходит за его спиной.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он поймал взглядом гранату в тот момент, когда Асафьев сдернул с нее кольцо и сунул в руку анемичному Зыкину, который, пораженный испугом, сжимал ее изо всех сил, зачем-то прижав к животу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Бросай! - надрывно, хрипло крикнул Контуженый и прыгнул в сторону, надеясь успеть вырвать у него «лимонку».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Зыкин не бросил, а скорее выронил гранату, и она покатилась к стенке.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ложись!!! В угол!!! На землю! - услышал я дикий крик военрука и почувствовал, как надо мной пронеслось его тело, задев лицо полой колючей шинели.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мгновение была тошнотворная темнота и лезущий в горло частый-частый стук сердца. Потом я услышал короткий, похожий на девичье хихиканье смех и открыл глаза. Военрук лежал, вдавившись телом в угол между стенкой с мишенями и землей.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В его позе было такое напряжение, будто он не закрывал собой гранату, а душил кого-то живого и сильного.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Она же без запала, - тонким заикающимся голосом сказал Асафьев. - Разбираться надо.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ребята снова захихикали, нестройно и выжидательно.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Контуженый приподнялся и посмотрел на Асафьева. От прыжка у него слетела шапка и целлулоидная чаплашка. Не без настороженного интереса ребята смотрели на розовую выемку за левым виском, где пульсировала нежная кожа.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А еще... пионер, - беззлобно сказал военрук и отвернулся, ища шапку. Было так тихо, что мы слышали каждый тяжелый и хрипящий вздох Контуженого. Говорили, что все легкие у него порезаны осколками.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Асафьев поднялся, резко повернулся в своих нелепых валенках и направился в сторону выхода.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он шел по городу медленно, как человек, знающий цену затраченному на каждый шаг усилию. В канун Нового года в Юрьевце выпало столько снега, что по городу было почти невозможно ходить... По улицам в разных направлениях медленно двигались люди, неся на коромыслах ведра, полные черного пенистого пива. Асафьев с трудом расходился с ними на узких, протоптанных в снегу тропинках и не слышал, как они поздравляли друг друга с наступающим праздником. Никакого вина в продаже, конечно, не было, но зато в городе был пивной завод, и по праздникам жителям разрешалось покупать пиво в неограниченном количестве.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Через некоторое время его силуэт мелькнул у ограды Симоновской церкви, что стояла посреди пологого холма. Асафьев карабкался к его вершине. Там он остановился - дальше подниматься было некуда. И незачем. В трудности этого подъема не было для него избавления от стыда и горя. В слезах, наполнявших его глаза, городок двоился и размывался. Дальше, за рекой, немногочисленные ориентиры заснеженной русской равнины отодвигались до неразличимости, и весь этот декабрьский предсумеречный мир казался Асафьеву сейчас долиной ожесточения, безвыходности и возмездия.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне с удивительной постоянностью снится один и тот же сон. Будто память моя старается напомнить о самом главном и толкает меня на то, чтобы я непременно вернулся в те, до горечи дорогие мне места, где я не был вот уже более двадцати лет. Мне снится, что я иду по Завражью, мимо березовой рощи, покосившейся, брошенной бани, мимо старой церковки с облупленной штукатуркой, в дверном проеме которой видны ржавые мешки с известью и поломанные колхозные весы. И среди высоких берез я вижу двухэтажный деревянный дом. Дом, в котором я родился и где мой дед Николай Матвеевич - принимал меня на покрытом крахмальной скатертью обеденном столе сорок лет тому назад. И сон этот настолько убедителен и достоверен, что кажется реальнее яви.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы верите в то, что снова может начаться война?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я знаю, Вы любите музыку. Скажите, пожалуйста, она Вам когда-нибудь вот так, реально что ли, помогла? Следите ли Вы за мелодией, за движением музыкальной ткани, или Вы скорее относитесь к тем людям, которые просто забываются в концертном зале?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы умеете ненавидеть? Помните ли Вы зло? Если бы Вам дано было выполнение одного желания, было бы возможно, что это - МЕСТЬ?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы любите ходить в кино? Легко Вы верите в происходящее на экране?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какой период в своей жизни Вы считаете счастливым? Вы вообще считаете себя счастливым человеком?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Меня поразил трамвай: красный, почти пустой, с открытыми окнами, под которыми было написано «не высовываться», он мчался по Бульварному кольцу. Напротив меня сидела мать, держа на руках спящую сестру.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Был сорок третий год. Мы возвращались в Москву.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я вернулся в этот город. Там, в эвакуации, мне казалось, что я помнил, какой он. Теперь я сидел, растерянно-счастливый, и хотя видел и мелькающие за окном дома, и противотанковые ежи на улицах, оставшиеся с сорок первого года, и пирамиды разряженных зажигалок, и зелень деревьев в окнах трамвая, все равно я еще себя чувствовал здесь чужим.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я осторожно встал и подошел к противоположному окну. Перед моими глазами летела сплошная стена зелени. У меня закружилась голова. Я закрыл глаза и вдруг почувствовал, что очень хочу есть. Чтобы не думать о еде, я вытянул из окна руку и схватился за ветку. Вырвавшись, она больно обожгла мне руку, а на ладони остались грязные следы и несколько серых листьев. Я посмотрел на них и увидел, - что листья не такие, как там, в Юрьевце. Тогда я понял, почему мне плохо. Воздух! Здесь он был плотный, как поднявшаяся пыль, освещенная солнцем.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И я серьезно подумал, что, наверное, никогда не смогу жить в Москве, потому что задохнусь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Тут я почувствовал, как по мне, около уха, что-то ползает. Я быстро взглянул на мать, зная, как она будет расстроена, если увидит. Но она сидела задумавшись и не смотрела в мою сторону. Я провел рукой за ухом, поймал и некоторое время не знал, что с этим делать. А потом незаметно выбросил в окно. И листья, которые держал в другой руке, тоже выбросил. Затем встал, тихо подошел сзади к матери и увидел, как ее легкие светлые волосы чуть развеваются от движения воздуха. Я осторожно дунул на них...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Мы домой сейчас поедем? - спросил я.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Нет, к Марии Георгиевне. Ты же знаешь, в нашей комнате еще живут.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хорошо, что мать ничего не видела. Ведь там, в Юрьевце, обычно говорили: «Вши-то ведь от тоски заводятся».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Трамвай остановился, и мать очень заторопилась.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Возьми сумку, - сказала она мне, а сама, держа одной рукой сестру, другой подняла чемодан и показала мне глазами, чтобы я взял еще оставшийся узел. Трамвай задержался, и пока мы выходили, водитель внимательно смотрел на нас.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Это был очень старый человек.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ У Вас есть любимый цвет? А цвет одежды, который Вам больше всего идет?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы хорошо плаваете? Вам бы хотелось сейчас уехать на несколько месяцев на море? Где было бы мало народу и Вы могли бы ни о чем не думать? Ну, представьте, что это возможно. С кем бы Вы поехали?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В каком возрасте Вы в первый раз помните себя?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В какой стране Вам бы больше всего хотелось побывать? Есть ли у Вас такие места в каком-нибудь городе за границей, которые Вы знаете по книгам, очень точно себе представляете? Вам бы хотелось самой пройтись по нему? По его площадям, по улицам?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы когда-нибудь испытывали унижение, которое, как Вам тогда казалось, Вы не сможете перенести?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Скажите, Вы считаете себя добрым человеком? А другие? А Ваши дети как считают? Вы были близки с ними в детстве или когда они выросли?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какое время года Вы любите больше других?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы часто видите сны? Расскажите, пожалуйста, один из снов, который произвел на Вас неизгладимое впечатление.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кого из близких Вам людей, или исторических личностей, или литературных героинь Вы считаете для себя идеалом женщины?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как Вы думаете, смогли бы Вы выжить вместе с детьми в блокадном Ленинграде?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы помните тот день, когда Вы поняли, что станете матерью? Расскажите о нем.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы мнительны?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я поднял голову и увидел, как верхушки деревьев раскачиваются от слабого ветра. Родные березы, ели - не лес и не роща - просто отдельные деревья вокруг дачи, на которой мы жили осенью сорок четвертого года.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я смотрел вверх и думал: «Почему же здесь, внизу, так тихо?» Мне хотелось залезть на березу и покачаться там, на ветру. Я представил себе, как оттуда, наверное, хорошо видно железную дорогу, станцию и дальний лес за водокачкой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ С самого утра мне было не по себе. Целый день я ходил какой-то отупелый, и мать спросила:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ты чего сегодня такой?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Какой «такой»?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я пожал плечами, потому что я, действительно, не знал, почему я сегодня «такой».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И вот теперь мать буквально выгнала нас с дачи собирать сморчки. Сестра отчего-то веселилась, бегала неподалеку и то и дело кричала: «Смотри, я еще нашла!..» В другое время меня бы это задело, а сейчас я только кивал головой, когда она издали показывала мне очередной найденный ею гриб.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я бесцельно бродил среди деревьев, потом наткнулся на лужу, наполненную талой водой. На дне, среди коричневых листьев, почему-то лежала монета. Я наклонился, чтобы достать ее, но сестра именно в это время решила испугать меня и с криком выскочила из-за дерева. Я рассердился, хотел стукнуть ее, но в то же мгновение услышал мужской, знакомый и неповторимый, голос:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Марина-а-а!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И в ту же секунду мы уже мчались в сторону дома. Я бежал со всех ног, потом в груди у меня что-то прорвалось, я споткнулся, чуть не упал, и из глаз моих хлынули слезы.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Все ближе и ближе я видел его глаза, его черные волосы, его очень худое лицо, его офицерскую форму, его руки, которые обхватили нас. Он прижал нас к себе, и мы плакали теперь все втроем, прижавшись как можно ближе друг к другу, и я только чувствовал, как немеют мои пальцы - с такой силой я вцепился в его гимнастерку.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ты насовсем?.. Да?.. Насовсем?.. - захлебываясь, бормотала сестра, а я только крепко-крепко держался за отцовское плечо и не мог говорить.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Неожиданно отец оглянулся и выпрямился. В нескольких шагах от нас стояла мать. Она смотрела на отца, и на лице ее было написано такое страдание и счастье, что я невольно зажмурился.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я навсегда запомнил слова Леонардо, которые читал мне отец. Отец, видевший страшные битвы на открытых полях, покрытых взрытым и закопченным снегом, горы трупов, танковые атаки и артиллерийские обстрелы.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не забыть нам и сгоревших городов, и испепеленных деревень. И солдат, расставшихся с жизнью на мертвых полях войны, для того чтобы вражеские руки не коснулись нас.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы помним и победы, добытые кровавым потом на опрокинутых полях, и вздыбившуюся землю, стоившую сотен человеческих жизней на каждый квадратный метр. И вспоминая о потерях, о тяжести преодоления смерти ради победы, думая об исстрадавшейся земле, о цене нашей свободы, мы не можем не обернуться, чтобы взглянуть назад, ради радостного чувства узнавания истоков величия нашего свободолюбия.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ К концу ночи выносливый, втоптанный в грязь ковыль распрямился. Островки его в бескрайнем Куликовом поле вздрагивали не от ветра, а от слабости выздоровления. Туман над Доном оцепенел в его пойме и не мог ни двинуться, ни колыхнуться. Стон - этот уставший за ночь крик, напоминая эхо, доносился с разных сторон и, казалось, исходил не от людей.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Пошла, - ткнул в морду низкой татарской лошади русоголовый, очень молодой парень в рассеченной поперек спины рубахе. - Лезет к чужим, не боится. Одурела, небось, от вчерашнего.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Будя болтать, ищи! - оборвал его, не оборачиваясь, старый и нагнулся, чтобы отбросить тело мертвого ордынца, навалившегося на грудь богато одетого дружинника.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Димитрий Иоаннович! - неслось над сумеречным полем. - Князь!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Гляди! - показал старшой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Из-под груды тел виднелся шитый серебром белый пояс. Они молча растащили убитых и, приподняв князя, положили его на импровизированные носилки из копий, покрытых плащами. Подбежало еще трое. Князя понесли на холм. Парень, отстав от остальных, подошел к берегу, не спеша снял шлем и, став на колени, зачерпнул воды из Дона. Но тут же с отвращением выплеснул ее обратно. Вода была темна от вчерашней битвы.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ На холме под черным с серебряным шитьем Спасом - княжеской хоругвью - стоял Димитрий, поддерживаемый дружинниками...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ... По полю верхом не спеша ехал татарин. Его лошадь в тишине предрассветной мглы вдруг вскинулась от внезапного звука рога, шарахнулась в сторону и понеслась вдоль реки, навстречу встающему солнцу...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Татарин, давно уже мертвый, убитый еще в самом начале боя, начал заваливаться на сторону, и стало видно, что из спины у него торчит стрела, Он рухнул на землю, а лошадь, освободившись от своего бессмысленного груза, неслась и неслась все дальше, в степь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Уже не один, а десяток рогов трубили над Куликовым полем, призывая всех, кто чувствовал себя в живых, встать и идти под знамя князя Димитрия. Пора было возвращаться домой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Изменилась война - теперь достаточно маленького осколка, прилипающего к телу жидкого пламени напалма, радиоактивной пыли, чтобы убить человека. В те времена война была прямодушнее и скорее напоминала работу мясника. Но разве цена человеческой жизни стала с тех пор ниже? Разве не за нашу свободу и будущее бились в отваге и смертной тоске эти мужчины и парни, что делают сейчас свои первые шаги на рассвете?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как Вы относитесь к полетам в космос?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ваш внук учится в школе? Есть ли у вас претензии к нему? Какие именно?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Есть ли люди, которые сделали Вам добро? Благодарны ли Вы им и за что именно?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А есть ли люди, сделавшие добро Вашим детям? Кто именно?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какие качества Вы больше всего цените в людях и почему? Какие качества осуждаете, но готовы простить?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как Вы относитесь к эгоизму?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что Вы цените в современной молодежи?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Есть ли у Вас в характере странности, которые трудно объяснить? Какие именно?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Самый смешной случай в Вашей жизни?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Почему Вы не назвали своего сына другим именем? Было ли у Вас желание назвать его иначе?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Скажите, пожалуйста, у Вас были какие-либо осложнения на работе?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Любите ли Вы Баха?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне часто снится этот сон. Он повторяется почти буквально, разве что с самыми несущественными вариациями. Просто лишь дом, где я родился, я вижу по-разному: и в солнце, и в пасмурную погоду, и зимой, и летом...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я привык к этому. И теперь, когда мне снятся бревенчатые стены, потемневшие от времени, и белые наличники, и полуоткрытая дверь с крыльца в темноту сеней, я уже во сне знаю, что мне это только снится, и непосильная радость возвращения на родину омрачается ожиданием пробуждения. Но когда я подхожу к крыльцу по шуршащей под ногами листве, чувство реальной тоски по возвращению побеждает, и пробуждение всегда печально и неожиданно...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какое качество Вы считаете главным в человеке? Или какое больше всего цените?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вам никогда не казалось, что у Вас вызывают раздражение талантливые люди? Вы хотели бы быть поэтессой такого уровня, как Цветаева или Ахматова? Кто из них Вам ближе?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что Вы думаете о войне во Вьетнаме?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вам не кажется, что Вы не всегда понимаете, какие вопросы волнуют сегодняшнюю молодежь? Не кажется ли Вам, что Вы отстали и Вас не волнуют проблемы, которые она ставит перед собой?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Расскажите, пожалуйста, все, что Вы помните о Завражье. Что это было за место?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Было раннее холодное утро.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В эту первую послевоенную осень, пока мать еще не устроилась на работу, она часто приходила сюда, на этот маленький, почти в самом центре города, рынок. Тогда почему-то цветы не разрешали продавать даже на рынках. Да и какие тогда были цветы! Не то что сейчас, когда их везут с юга вагонами и самолетами. Перед воротами рынка, в узком переулке, застроенном старыми, невысокими домами, стояли женщины и продавали поздние вялые астры и крашеный ковыль. Нельзя сказать, чтобы торговля шла бойко - не то было время.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Среди этих женщин, приехавших из-за города, стояла и моя мать. В руках у нее была корзинка, накрытая холстиной. Она вынимала из нее аккуратно связанные букеты «овсюка» и так же, как остальные, ждала покупателя. Я представляю, как она смотрела на людей, шедших на рынок. В ее глазах был вызов, который должен был означать, что она-то здесь случайно, и нетерпеливое желание как можно быстрее распродать свой товар и уйти.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пожилой человек с бородкой и в длинном светлом пальто подошел к ней, взял цветы и, почти виновато сунув ей деньги, торопливо пошел дальше. Мать на секунду опустила голову, спрятала деньги в карман и вытащила из корзины следующий пучок. Из ворот рынка вышел худой милиционер и остановился, начальственно поглядев по сторонам. Женщины с цветами бросились за угол. Одна мать оставалась стоять на прежнем месте, и весь вид ее говорил, что вся эта паника, вызванная появлением милиционера, ее не касается.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она полезла в карман за папиросой, но никак не могла найти спичек. Милиционер подошел к ней, откинул холстину и, увидев цветы, сказал хриплым голосом:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А ну давай... Давайте отсюда...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Пожалуйста...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать иронически усмехнулась, пожала плечами и отошла в сторону. В этом ее движении было что-то и очень независимое, и в то же время жалкое. Извинившись, она прикурила у прохожего и глубоко затянулась. Закашлялась. Надо было дождаться, пока милиционер уйдет.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В вагоне было темно и стояла такая духота, что, несмотря на открытые окна, у меня кружилась голова и перед глазами плавали радужные круги. Мы с матерью стояли в проходе, а Антонина Александровна с моей сестрой сидели у окна, притиснутые огромным человеком с потным лицом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Поезд с грохотом проносился мимо запыленных полустанков, пакгаузов и дымящихся свалок, огороженных колючей проволокой. Потом пошли леса. Но даже это не приносило облегчения, и вагонные сквозняки лишь усиливали во мне сосущую тошноту. В вагоне кричали, смеялись, пели. Сквозь шум и грохот поезда было слышно, как в дальнем конце вагона кто-то с тупой настойчивостью терзал гармошку. У меня потемнело в глазах, и я почувствовал, что бледнею. В этот момент я словно увидел себя со стороны и поразился своему внезапно позеленевшему лицу и провалившимся щекам. Мать вопросительно взглянула на меня.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Тошнит что-то... Я пойду в тамбур... - пробормотал я и стал протискиваться по забитому проходу. Мать двинулась за мной. У меня тряслись колени, ноги были как ватные, я ничего не видел вокруг и из последних сил рвался к спасительной площадке. «Только бы не упасть, - думал я. - Только бы не упасть». Потом я стоял на верхней ступеньке подножки, придерживаясь за поручень. Мать сзади держала меня за ремень.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Поезд мчался вдоль зеленого склона с выложенной белым кирпичом надписью: «Наше дело правое - мы победим».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я подставлял лицо ветру и, стараясь глубоко дышать, понемногу приходил в себя.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Чего ж это он? - услышал я позади сочувственный женский голос. Мать что-то ответила. Отдышавшись, я повернулся к ней и попытался улыбнуться.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ничего, нам скоро выходить, - сказала она.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну-ка, на, выпей, - услышал я тот же голос.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пожилая женщина, одетая, несмотря на жару в ватник и резиновые сапоги, наклонилась над большим бидоном и налила в крышку молока. Я посмотрел на мать. Она кивнула и отвернулась.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Спасибо, - сказал я бабе в резиновых сапогах и, стараясь не расплескать молоко, принял из ее рук глубокую жестяную крышку. Пока я пил, она весело смотрела на меня. Мать повернулась и пошла обратно в вагон.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Мы сейчас... Я пойду за нашими...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда поезд ушел, мы долго стояли на деревянной платформе и слушали, как замирает вдали его грохот.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Потом наступила оглушительная тишина, и в мои легкие ворвался пахнущий смолой чистый кислород.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В поле было прохладно. На глинистой дороге стояли глубокие желтые лужи. Солнце светило сквозь легкие прозрачные облака. В сухой траве тихонько посвистывал ветер.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мы бродили по неровному полю, изрытому кротовыми норами, и собирали «овсюки» - метелочки, похожие на овес, коричневого цвета и покрытые мягкими шелковистыми ворсинками. Каждый раз, собрав несколько небольших пышных букетиков, я, как учила мать, перевязывал их длинными травинками и складывал в корзину. Хоть я и знал, для чего предназначаются эти «букеты», я сказал матери, которая с охапкой «овсюка» шла в мою сторону, время от времени наклоняясь за особо красивыми экземплярами:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ма, может, хватит... Ходим, ходим, собираем, собираем... Ну их!..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ты что, устал? - не глядя на меня, спросила мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Надоело уж... Ну их!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ах тебе надоело? А мне не надоело...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Не надоело - вот и собирай сама свои «овсюги». Не буду я!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ах не будешь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать изменилась в лице, на глазах ее выступили слезы, и она наотмашь ударила меня по лицу. Вспыхнув, я оглянулся. Сестра ничего не заметила. Тогда я пошел на самую середину поля... Щека моя горела. Я поднял с земли палку и, чтобы отвлечься, стал разрывать рыхлый холмик над норой, чтобы проследить подземные ходы, вырытые кротом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Издали я видел, как сестра, Антонина Александровна и мать медленно ходили взад и вперед, то и дело нагибаясь за этими проклятыми «овсюками».

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы когда-нибудь били своих детей? Нет, конечно, я не говорю о каширинских экзекуциях, но вот так, когда люди не могут выдержать и дают своим детям пощечину?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Расскажите, пожалуйста, без всякой связи, о лучших днях в детстве. Снятся ли Вам сейчас какие-нибудь минуты того времени?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы не находите, что в каждом возрасте есть своя красота, неповторимость и что старость, например, не так уж печальна, неинтересна и безрадостна, если это старость сильного и цельного человека?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы не считаете, что любовь - это цель и высшая точка жизни, а все остальное - это или подъем к этой вершине, или спуск с нее?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы когда-нибудь рассказывали кому-нибудь из своих детей о своей любви? О том, что Вы называете любовью? С кем Вам легче разговаривать о таких вещах? С ними или с чужими людьми?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Умеете ли Вы прощать? В больших вещах или в малых? Легко ли Вы расстаетесь с людьми?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она спит на расшатанной кровати с подзором до самого пола. Лицо ее покрыто веснушками, рыжие волосы сбиты на сторону. Она часто дышит и время от времени вздрагивает во сне. Руки ее спокойны и легки. В избе темно, но я уже давно не сплю, и глаза мои привыкли к сумеречной дымной темноте.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мимо деревни, где мы живем, петляет узенькая речушка, заросшая ольхой, и туман, поднимающийся над ней, сливается с белым гречишным полем за низиной, по которой она протекает.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ За окнами ни звука. И тишина эта вызывает тихое и радостное чувство. Лицо ее, осунувшееся от забот, бледно, под глазами морщинки, которые ее старят и делают беззащитной и до боли дорогой. Темнота лежит на ее лице, и кажется, что даже во сне она прислушивается к враждебной тишине чужого дома и несет свою тяжелую неблагодарную судьбу - охраняет меня от опасностей, которые, как ей кажется, подстерегают меня на каждом шагу.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мне чудятся голоса:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «... Босоножку и мовешку надо сперва-наперво удивить - вот как надо за нее браться. А ты не знал? Удивить ее надо до восхищения, до пронзения, до стыда, что в такую чернявку, как она, такой барин влюбился. Истинно славно, что всегда есть и будут хамы да баре на свете, всегда тогда будет и такая поломоечка, и всегда ее господин, а ведь того только и надо для счастья жизни!..»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Слова размеренные, редкие, то неестественно растягиваются во времени, то становятся отчетливыми и неприятными...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «... Постой, слушай, Алешка, я твою мать покойницу все удивлял, только в другом выходило роде. Никогда, бывало, ее не ласкаю, а вдруг, как минутка-то наступит, вдруг перед ней так весь и рассыплюсь, на коленях ползаю, ножки целую и доведу ее, всегда помню это вот как сейчас, - до этакого маленького такого смешка, рассыпчатого, звонкого, негромкого, нервного, особенного. У ней только он и был...»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Трудно отделить в своей памяти, что ты пережил, что сочинил, а что прочел в книгах, и поэтому, когда я вдруг слышу хриплый и скверный голос старика Карамазова, я уже не могу отличить, что именно я вспоминаю - выдуманное, прочитанное или подслушанное.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ «... Знаю, бывало, что так у нее всегда болезнь начиналась, что завтра уж она кликушей выкликивать начнет, и что смешок этот теперешний, маленький, никакого восторга не означает, ну, да ведь ложь и обман, да восторг. Вот оно что значит, свою черточку во всем уметь находить!.. Но, вот тебе Бог, Алеша, не обижал я никогда мою кликушечку! Раз только разве один, еще в первый год: молилась уж тогда она очень, особенно богородичные праздники наблюдала, и меня тогда от себя в кабинет гнала. Думаю, дай-ка выбью из нее я эту мистику! “Видишь, говорю, видишь вот твой образ, вот он, вот я его сниму: смотри-ка, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!..” Как она увидела, Господи, думаю: убьет она меня теперь, а она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо, вся затряслась и пала на пол... так и опустилась... “Алеша, Алеша! Что с тобой, что с тобой!”»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она вдруг начинает плакать во сне, как будто слышит то, что слышу я. Сначала беззвучно, а потом взахлеб, сотрясаясь всем телом, и, вскочив на кровати, горько и отчаянно рыдает, придерживая себя то за щеки, то за горло, чтобы было легче дышать. Затем она просыпается.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Какой я сон видела! Ой, я видела такой плохой сон!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я успокаиваю ее, с трудом засыпаю и тоже вижу сон. Будто я сижу перед большим зеркалом, рама которого растворяется в темноте, незаметно переходит в бревенчатые стены... Лица своего я не вижу. А сердце мое полно тоски и страха перед совершившейся непоправимой бедой. Зачем я это сделал, для чего, зачем так бессмысленно и бездарно я разрушил то, ради чего жил, не испытывая ни горя, ни угрызения совести? Кто требовал от меня этого, кто попустительствовал этому? Для чего это? Зачем эта беда?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пространство, отраженное в зеркале, освещено свечным светом. Я поднимаю голову и вижу в теплом золотистом стекле чужое лицо. Молодое, красивое в своей наглой и прямодушной глупости, с пристальными светлыми глазами и расширенными зрачками. Оглянувшись, я вижу в стороне того, другого, того, с кем я поменялся своим лицом. Он стоит, спокойно прислонившись плечом к стене, и не глядит в мою сторону. Он рассматривает свои руки, затем слюнявит палец и пытается оттереть чем-то испачканную ладонь. И у него мое лицо.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Зачем я это сделал?! Теперь уже ведь ничего не вернешь! Уже поздно, слишком поздно! Пусть мое, то есть теперь уже его лицо, не так уж и красиво, немолодо, асимметрично, но все же это мое лицо. И не такое уже оно глупое, даже наоборот, скорее оно умное, это старое, перепроданное и ненавистное мне лицо.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Зачем я это сделал? Зачем?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Когда я проснулся, было уже светло. В горнице никого не было, только хозяйка за стеной громыхала ухватами.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Слышь, милый, я в церкву пошла, спешу, а покушать здесь под полотенцем. Мух чего-то нынче... Блинов спекла, ты кушай, а то твои все уж на работу побежали к речке.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Это по какому же поводу блины-то? - спросил я.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дык ведь сегодня шестое по-старому. Преображение. Слыхал про праздники-то?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Кого Вы больше любите? Своих внуков или детей, когда они были детьми?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ До того, как у Вас родился первый ребенок, Вы любили детей? И хотели их иметь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Был ли в Вашей жизни такой человек, с которым Вам хотелось бы сойтись ближе, но по тем или иным причинам этого не произошло? Кто он - мужчина или женщина?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Хочется ли Вам прожить жизнь заново? И так ли Вы ее прожили? Не жалеете ли Вы о поступках, которые определили дальнейшую Вашу жизнь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Cкажите, пожалуйста, Вы часто вспоминаете о своей матери? Или об отце? И вообще о своем детстве?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Если бы, как в сказке, исполнились три Ваших желания, чего бы Вы попросили? А для себя?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что Вы помните о войне в Испании?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Они говорили одновременно, так что трудно было разобрать отдельные слова. Было это летом, в открытом кафе на перекрестке Столешникова переулка и Петровки. Четверо мужчин и одна женщина- испанцы.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Среди водоворота летней толпы, жары, приезжих, атакующих магазины, в углу маленькой площади под тентом сидели сорокалетние люди в темных костюмах. Перед ними стояла начатая бутылка красного вина и маслины. Двое мужчин, перебивая друг друга, рассказывали о своей недавней поездке в Испанию.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Мы с ним поспорили... Я ведь точно помню - здесь была католическая школа, а напротив дом тети Анхели. Я же помню...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ты говорил, что справа был гараж... А там нет никакого гаража.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Мы входим... четырнадцать ступеней налево. Почему-то их шестнадцать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Открывают совсем незнакомые люди.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Хулио, это же ее племянник! Она совсем слепая стала, не может жить одна. Бог мой, она узнала меня! Понимаете, она узнала меня. По голосу. А как можно узнать по голосу, я уезжал - мне было двенадцать лет.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Знаете, равиоли, это оказывается вроде наших пельменей...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Дяди Алонсо уже нет... Игнасио умер в прошлом году... О, вы бы посмотрели на моих внуков! Да, да, внуки. У меня был двоюродный брат, он теперь работает в Гамбурге, он гораздо старше меня, так у него уже внуки, значит они и мне тоже внуки... Бернардико... Томас...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Обычный свет, знаешь, в проеме улиц, он совсем другой. Лимонный какой-то... У меня в Бильбао никого не осталось, вы же знаете... Один дедушка - Боже мой, у него табачная лавка, так он смотрит на меня, как на нищего. Сам звал и сам же боится написать на меня завещание. Вы бы посмотрели на него - это просто разбойник. Хотя ему уже девяносто лет. А старухи так и сидят перед дверями на табуретках. Единственное ласковое слово в нашем доме я услыхал от старухи Аррилагой. «Вы будете похожи на свою мамашу, располнеете к сорока годам...» А мне уже сорок шесть.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Нет, сейчас живут лучше. В общем, неплохо... туристы, немцы западные, американцы. Ты ведь знаешь, мы видели Гомеса, футболист, у него машина. Но я бы не смог так жить... Он подает мячи на тренировках, вроде как у нас мальчишки на «Динамо»...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А вино... Разве это вино!.. Это Мытищинский плодоовощной комбинат. В Сан-Себастьяне в каждом кафе написано: «О политике не говорите, а когда уходите, платите...» Да, конечно, говорят... Видел, видел Долину Павших. Крест в полтораста метров... Грандиозно выглядит. А в соборе, под мозаикой восемьдесят тысяч...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Восемьдесят пять...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Восемьдесят пять тысяч республиканцев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Там же не только республиканцы, но и мятежники, франкисты. Это вообще памятник гражданской войне.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Но строили его политзаключенные. Как рабы. Девятнадцать лет строили...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А Матео по-прежнему пишет там стихи для листовок. Говорят, он в подполье.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Странное ощущение в первое утро. Еще не открыл глаза, а в уши лезет испанская речь. Только испанская... Все окна открыты, базарный день... И голоса, голоса... Так медленно, не торопясь, они идут на базар.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я уткнулся в подушку, чтобы не слышать, как будто ничего не было. Мне девятнадцать лет, мать пошла на базар за зеленью...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Женщина с распущенными волосами резко встала, отвернулась, замерла на секунду и бросилась прочь из кафе. Один из мужчин побежал за ней.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Лючия, Лючия! - кричал он, не обращая внимания на оборачивающихся людей.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Что с тобой?.. Ну, перестань, перестань. Ты думаешь, мне не хочется зареветь? Лючия!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Женщина уткнулась лицом в его плечо. Он был небольшого роста, лысоватый, и она рослая и красивая женщина.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Мы не могли бы жить там, - продолжал он. - Это уже другое. Это, в общем-то, воспоминание... Ну давай поговорим, скажи что-нибудь, только не плачь... У нас дети, которых ничего не связывает с Испанией. Но мы здесь свободные люди, мы давали с тобой клятву, тогда, детьми... Помнишь?.. Что мы вернемся.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Когда, когда? - смогла только выговорить Лючия.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Ну хорошо, уезжай тогда в Мадрид, - вдруг закричал он. - Уезжай! Куда ты пошла?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Лючия решительно двинулась к очереди, ожидающей открытия мехового магазина.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Куда ты мчишься, как угорелая?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Я заняла очередь. У Алонсо нет зимней шапки. Говорили, будут после обеда...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Некоторое время они стояли в толпе молча, потом Лючия тихо сказала, отвернувшись:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Не могу... И уехать не могу, и...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Но мы же поклялись... поклялись вернуться в Мадрид... В наш Мадрид... В наш...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Он произносил эти слова, как заклинание, не обращаясь ни к кому, кроме себя. Они звучали и как вопрос, и как суть смысла всей их жизни.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не торопясь разворачивался к Одесскому причалу теплоход «Орджоникидзе», испанские пионеры облепили поручни, окна, надстройки корабля. Марш интербригад звучал и на палубе, и на пристани. Никогда не затихающий марш...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ И снова я иду мимо разрушенной баньки, мимо редких деревьев по Завражью. Все так же, как и всегда, когда мне снится мое возвращение. Но теперь я не один. Со мной моя мать. Мы медленно идем вдоль старых заборов, по знакомым мне с детства тропинкам. Вот и роща, в которой стоял дом. Но дома нет. Верхушки берез торчат из воды, затопившей все вокруг: и церковь, и флигель за домом моего детства, и сам дом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я раздеваюсь и прыгаю в воду. Мутный сумеречный свет опускается на неровное травянистое дно. Мои глаза привыкают к этой полумгле, и я постепенно начинаю различать в почти непрозрачной воде очертания знакомых предметов: стволы берез, белеющих рядом с развалившимся забором, угол церкви, ее покосившийся купол без креста. А вот и дом...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Черные провалы окон, сорванная дверь, висящая на одной петле, рассыпавшаяся труба, кирпичи, лежащие на ободранной крыше. Я поднимаю голову и ищу поблескивающую поверхность воды и сквозь нее - тусклое сияние неяркого солнца. Надо мной проплывает дно лодки.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я развожу руками, отталкиваюсь от подавшейся под ногами проржавевшей крыши и всплываю на поверхность. В лодке сидит моя мать и смотрит на меня. И у нас обоих такое чувство, словно мы обмануты в самых своих верных и светлых надеждах. Неторопливая, трепетная радость возвращения медленно, словно кровь у смертельно раненного, вытекает из нашего сердца, уступая место горькой и тоскливой опустошенности.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ До нас долетает низкий и хриплый гудок парохода...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не стоило приезжать сюда. Никогда не возвращайтесь на развалины - будь то город, дом, где ты родился, или человек, с которым ты расстался. Когда построили Куйбышевскую ГЭС, Волга поднялась, и Завражье ушло навсегда под воду...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Помните ли Вы свой самый счастливый день? Расскажите о нем, пожалуйста, А самый печальный или странный?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какова, по-вашему, цель искусства?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какое Ваше самое любимое дерево? Почему?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Каким бы Вы хотели видеть своего сына? Вы желали бы ему другой судьбы?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы любите бокс? Наверняка Вы не любите драки, но был ли когда-нибудь в Вашей жизни такой случай, когда Вы сочли, что удар был нанесен справедливо и другого выхода не было?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы считали себя красивой в молодости? За Вами многие ухаживали?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Завидовали ли Вы когда-нибудь красоте другой женщины? Как Вы относитесь к умным, незаурядным, но некрасивым женщинам?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Не кажется ли Вам, что нравы сегодняшней молодежи слишком вольны?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что бы Вы считали для себя сейчас самым большим несчастьем?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Считаете ли Вы, что «эмансипированная» женщина - это хорошо? Или плохо? Как Вы относитесь к мнению Толстого, что это гибельно для существа женщины, ее отличности от мужчины?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы считаете себя общественным человеком? Не обязательно в смысле общественной работы. Что Вы подразумеваете под словом «народ»?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как Вы соотноситесь с ним, что такое для Вас служить народу, быть его частью? Что для Вас болезненнее, труднее: горе народа или горе ваших близких?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы никогда не были на ипподроме?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Ипподром ревел...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ До финиша оставалось не более тридцати метров, но лошади шли по-прежнему кучно. Жокеи в ярких разноцветных камзолах, приподнявшись на стременах, «раскачивали» лошадей, и казалось, что еще секунда, и кто-нибудь из них с размаху опрокинется вперед. Немолодая женщина рядом со мной крикнула: «Бригадочка!»...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я оглянулся - моя сестра, которой минуту назад все это было неинтересно, от возбуждения вскочила с места. Ее сын - худой черноглазый мальчик - казался испуганным.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вот-вот должен был ударить колокол. Я повернулся, чтобы узнать, кто же все-таки выиграет скачку, и неожиданно увидел мать.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она искала кого-то в толпе. Ее то и дело толкали в тесном проходе, но она не замечала этого и только испуганно отпрянула, когда какой-то парень чуть не сшиб ее с ног, неожиданно бросившись в сторону касс. Я невольно двинулся ей навстречу, но она уже увидела мою сестру и, решительно отстраняя людей, направилась в ее сторону. Я так и не увидел, кто выиграл скачку. Лошади, теперь уже сдерживаемые жокеями, пронеслись дальше, к повороту. Вокруг меня уже не кричали, хотя кто-то ругался, а в воздух полетели пачки тотализаторных билетов. Мать поднялась до ряда, где сидели сестра и Мишка, но дальше пройти не могла. Четверо полных пожилых армян в длинных пальто, загородив собой проход, горячо обсуждали последний заезд. Мать все раздраженно кричала что-то сестре, но ее голоса не было слышно. Сестра растерянно и виновато смотрела на нее. Наконец, мать с трудом протиснулась к своим. Она положила руку на плечо внука, и я догадался, что мать возмущена его присутствием здесь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мужчина, сидевший рядом, подвинулся, уступая ей место, но она не захотела садиться.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ До следующих скачек было еще время, и поэтому многие пошли вниз. На трибуне стало тише, и я со своего места различал отдельные слова из разговора матери с сестрой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Не знаю, не знаю... Что ему здесь делать?.. Еще не хватало, чтобы мальчишка...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Он же все равно ничего не понимает... Пусть подышит воздухом...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - ... Не знаю... Ты же хотела его сегодня мыть... Что это, вертеп какой-то... Здесь...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Сестра кивнула в сторону сидевшей неподалеку женщины в ярком платье с двумя девочками, и я понял, что она сказала:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Здесь же не один он, вот и другие дети... - Или что-нибудь в этом роде. Потом сестра встала и начала торопливо проталкиваться к выходу. Мать крикнула ей вслед:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Только, ну, в общем, недолго... А где...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Да он здесь где-то, придет скоро... Здесь он!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я понял, что они говорили обо мне. Мать сидела рядом с Мишкой и старалась успокоиться. Достала папиросу и закурила.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мишка встал и вдруг потянулся - ему стало скучно.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать неторопливо сказала ему что-то, и я увидел, что она застеснялась и даже улыбнулась, удивляясь раздражению и тому, что она только что говорила дочери, и своему присутствию здесь.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Двум девочкам принесли мороженое, и их отец, подвыпивший мужчина в помятой шляпе, протянул Мишке шоколадку и сказал:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - А это тебе... Давай!..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В этот момент к ней подошла пожилая женщина с программкой в руках и предложила:

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Не хотите сыграть? «Абрека» с четырьмя там?..

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ - Какой «Абрек»... Что вы?.. - мать растерялась.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Женщина, не обидевшись, отошла.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пачкая губы и подбородок, Мишка ел шоколадку. Мать посмотрела перед собой и, глубоко затянувшись папиросой, наверное, только сейчас увидела и беговые дорожки внизу, под трибунами, и конкурное поле, и конюшни по ту сторону ипподрома, и огромную, раскинувшуюся вдали, за полем, панораму города. И по выражению ее лица я понял, что ей здесь нравится.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В этот момент перед самой нашей трибуной с топотом пронеслось несколько лошадей. Мать вздрогнула, но тут же, успокоившись, повернулась к Мишке и начала что-то говорить ему, чуть улыбаясь. Но ипподром уже снова шумел тысячами голосов, и я не услышал ее голоса.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я не смотрел на скаковую дорожку, а сидел у перил, подперев подбородок кулаками. Мать уже никогда не скажет мне слов, которые говорит сейчас внуку.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ В это время слева, из-за поворота, на финишную прямую вырвалась лидирующая группа лошадей. Уже почти все вокруг меня кричали - был центральный в этот день призовой заезд.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Люди на трибунах бросились к самому барьеру. Опытные наездники, ожесточенно работая стэками, старались прижать своих соперников к бровке. Шла жестокая скаковая борьба. И жестокость эта передавалась трибунам. Ипподром ревел и тем самым еще больше подстегивал наездников. Я видел, как мать встала и крепко взяла Мишку за руку. Удивительно, но среди рева ипподрома было слышно тяжелое, хрипящее дыхание распластанных в воздухе лошадей и короткие, жесткие, как удар бича, крики жокеев.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Мать уже не смотрела на дорожку, лицо ее было бледно и напряженно. Она отвернулась от поля и стала искать кого-то глазами.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вдруг две лошади, на полном скаку, коротко ударились друг о друга крупами. Один из жокеев чуть не вылетел из седла и какое-то мгновение висел в воздухе. Другие лошади шарахнулись в сторону, к самым трибунам. Ипподром ахнул...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я почувствовал чей-то взгляд, оглянулся и увидел глаза матери. Это меня она искала в толпе. Я понял, что она вспомнила здесь, на ипподроме, и почему не может отвести от меня испуганного взгляда...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ... Тот осенний день, когда лошадь, чего-то испугавшись, выбросила меня из седла, и я запутался одной ногой в стремени. Я волочился по жесткой, промерзшей земле в редком лесу, а лошадь все несла и несла, и я понял, что еще секунда, и она копытом, уже поблескивающим у самых моих глаз, разобьет мне голову...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Каким-то чудом моя нога высвободилась, и я понял, что лежу на земле и не могу вздохнуть. Мать знала об этом, я ей рассказал.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Что Вы называете гражданским долгом?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Расскажите, пожалуйста, самый невероятный случай из своей жизни.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Как Вы думаете, опыт Вашей жизни был бы полезен для Ваших детей? Или Вы считаете его индивидуальным?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Смогли бы Вы многое прощать талантливому человеку?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Какую черту человеческого характера Вы определили бы как самую отвратительную?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вы не можете рассказать, что Вы делали, когда началась война? Что Вы почувствовали? Какая была Ваша первая мысль?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Вам никогда не хотелось усыновить чужого ребенка? Необязательно, чтобы у него не было родителей, нет, а просто бы Вам захотелось иметь именно такого сына или дочь?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Скажите, вот эти мальчик и девочка, они похожи на Ваших детей, когда они были в таком возрасте? Есть что-нибудь общее?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Комната автора. В комнате Наталья, автор и Игнат.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ты хоть бы почаще появлялся у нас. Ты же знаешь, как он скучает.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Вот что, Наталья. Пускай Игнат живет со мной.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ты что это, серьезно?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ну ты же сама как-то говорила, что он бы хотел этого.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Тебе просто ничего нельзя сказать...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ты что, воображаешь, что все это я придумал для собственного удовольствия, развлечения. Давай без лишних эмоций спросим у него самого. Как он решит, так и... Кстати, и тебе будет легче.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. В чем мне будет легче?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Игнат!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ты учебники собрал? Иди попрощайся с отцом.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Игнат, мы с мамой хотели тебя спросить...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Чего?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Может быть, тебе лучше у меня жить?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Как?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ну остаться здесь, будем жить вместе... В другую школу перейдешь. Ты ведь говорил как-то маме об этом... Нет?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат. Что говорил? Когда? Да нет, не надо!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Пауза. Наталья рассматривает фотографии Марии Николаевны.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Нет, а мы с ней действительно очень похожи.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Вот уж ничего общего!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Игнат выходит из комнаты.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. А что ты хочешь от матери? Каких отношений? А? Те, что были в детстве - невозможны: ты не тот, она не та. То, что ты мне говоришь о своем каком-то чувстве вины перед ней, что она жизнь на вас угробила... что ж. От этого никуда не денешься. Ей от тебя ничего не нужно. Ей нужно, чтобы ты снова ребенком стал, чтобы она тебя могла на руках носить и защищать... Господи, и что я лезу не в свои дела? Как всегда. (Плачет.)

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Что ты воешь? Ты мне можешь объяснить?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Выходить мне за него замуж или нет?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. За кого? Я хоть его знаю?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. «Та ни-и!..»

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Он украинец?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ну какое это имеет значение?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Ну все-таки, чем он занимается?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ну, писатель...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. А его фамилия случайно не Достоевский?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Достоевский.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. До сих пор ни черта не написал. Никому не известен. Лет сорок, наверное. Да? Значит, бездарность.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Знаешь, ты очень изменился.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Так вот: бездарен, ничего не пишет.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Почему? Он пишет. Только не печатается.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. О, вон полюбуйся, наш дорогой двоечник что-то поджег. Теперь меня оштрафуют.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ты совершенно напрасно иронизируешь насчет двоек.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Вот не кончит он школу, загремит в армию! И будешь ты обивать пороги и освобождать его от службы! Причем стыдно будет мне. Это все плоды твоего воспитания, между прочим! Он не готов к армии. Кстати, ничего бы страшного с ним в армии не случилось...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ты почему матери не звонишь? Она после смерти тети Лизы три дня лежала.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Я не знал.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ведь ты же не звонишь!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Она же... Она же должна была сюда прийти в пять часов.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. А самому первый шаг трудно сделать?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Мы ведь сейчас об Игнате разговариваем, кажется. Не знаю, может быть, я тоже виноват. Или мы просто обуржуазились. А? Только с чего бы? И буржуазность-то наша какая-то дремучая, азиатская. Вроде не накопители. У меня вон один костюм, в котором выйти можно. Частной собственности нет, благосостояние растет. Ничего понять нельзя.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Ты все время раздражаешься?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. У одних моих знакомых сын. Пятнадцать лет. Пришел к родителям и говорит: «Ухожу от вас. Все. Мне противно смотреть, как вы крутитесь. И вашим, и нашим!» Хороший мальчик, не то что наш балбес. Наш ничего такого, к сожалению, не скажет.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Представляю себе твоих знакомых!

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. А что? Не хуже нас. Он в газете работает. Тоже писателем себя считает. Только никак не может понять, что книга - это не сочинительство и не заработок, а поступок. Поэт призван вызывать душевное потрясение, а не воспитывать идолопоклонников.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. Слушай, а ты не помнишь, кому это куст горящим явился? Ну, ангел в виде куста?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Не знаю, не помню. Во всяком случае, не Игнату.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. А может, его в суворовское училище отдать?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Автор. Моисею. Ну... Ангел в виде горящего куста явился пророку Моисею. Он еще народ свой там вывел через море.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Наталья. А почему мне ничего такого не являлось?

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Я видел все так отчетливо, стоя за кустом, шагах в десяти от них.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ А они, мальчишка и девочка, бегали по нашей неглубокой, тихой Вороне, как когда-то бегали по ней мы с сестрой. И так же брызгались и что-то кричали друг другу. И так же на мостках из двух ольшин полоскала белье мать и изредка, откинув упавшую на глаза прядь волос, смотрела на ребят, как когда-то смотрела на нас с сестрой.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Это была не та, не молодая мать, какой я помню ее в детстве. Да, это моя мать, но пожилая, какой я привык ее видеть теперь, когда, уже взрослый, изредка встречаюсь с ней.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она стояла на мостках и лила воду из ведра в эмалированный таз. Потом она позвала мальчишку, а он не слушался, и мать не сердилась на него за это. Я старался увидеть ее глазами, и когда она повернулась, в ее взгляде, каким она смотрела на ребят, была такая неистребимая готовность защитить и спасти, что я невольно опустил голову. Я вспомнил этот взгляд. Мне захотелось выбежать из-за куста и сказать ей что-нибудь бессвязное и нежное, просить прощения, уткнуться лицом в ее мокрые руки, почувствовать себя снова ребенком, когда еще все впереди, когда еще все возможно...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ... Мать вымыла мальчишке голову, наклонилась к нему и знакомым мне жестом слегка потрепала жесткие, еще мокрые волосы мальчишки. И в этот момент мне вдруг стало спокойно, и я отчетливо понял, что МАТЬ - бессмертна.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Она скрылась за бугром, а я не спешил, чтобы не видеть, как они подойдут к тому пустому месту, где раньше, во времена моего детства стоял хутор, на котором мы жили...

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ 1966–1972 гг.

 ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ Первая публикация: журнал «Киносценарии». 1994 № 6

Конец киносценария фильма «Зеркало»

Почему столь огромный текст в дневнике? Но текст отражает то восхищение, что мы испытывали перед фильмами Тарковского.

6  ​​​​ Суббота, Гете-институт. ​​ «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым» ​​ Вендерса.

Теперь этот фильм лишился сияния, он предстает сухим, документальным, слишком трезвым для искусства.

Кажется, убрать слова – и этот фильм обогатится новыми красками.

Потому что люди разучились говорить, разучились жить.

Разве случайно герой «набредает» на убийство?

Что умирает в Бло’хе?

Почему он так легко разрушает мир вокруг себя?

«Окно во двор» Хичкока.

20  ​​ ​​​​ ДР Феллини

20 января 1920 года в Римини родился итальянский кинорежиссер и сценарист Федери́ко Фелли́ни, один из величайших и наиболее влиятельных кинематографистов ХХ века. Среди ста фильмов, созданных Феллини – такие шедевры, как «Сладкая жизнь», «Ночи Кабирии», «Сатирикон», «8 1/5», «Казанова», «Амаркорд».

Федерико Феллини – классик неореализма и авторского кино. Для стиля Феллини характерны масштабность образов и мифологический подтекст. Трагедийное и комедийное, рациональное и иррациональное, фантастическое и земное образуют в его творчестве художественный сплав.

За время своей почти полувековой работы в кино Феллини завоевал Пальмовую ветвь, 4 Оскара за фильмы и 12 номинаций, а в 1993 году был награждён Почётным Оскаром за свои достижения в целом.

В 1943 году Феллини встретил на съёмочной площадке очаровательную актрису Джульетту Мазину. Она стала единственной женой Федерико Феллини. Он называл её своим главным источником вдохновения.

30 октября 1993 года Федерико и Джульетта Мазина собирались отпраздновать в кругу друзей золотую свадьбу, однако 15 октября Феллини госпитализировали с инсультом. 31 октября, через 50 лет и один день после свадьбы с Джульеттой, Феллини скончался.

Когда Италия хоронила режиссёра, многотысячная толпа провожала траурный кортеж аплодисментами по дорогам Италии - от Рима до фамильного склепа семьи Феллини в маленьком приморском городке Римини.

Джульетта Мазина пережила мужа на пять месяцев. Перед смертью 23 марта 1994 года она выразила желание быть погребённой с фотографией Федерико в руке.

23 «Новобрачная была в черном» Трюффо.

«Полковник Фовер» по Бальзаку. ТВ Питера.

Смотрели только до пол-первого ночи: дальнейшее время продано.

В кино ​​ Эдгар По совсем не убеждает. Значит, в его рассказах tale есть литературный остаток, непереводимый в кинообразы. Немое кино соответствовало его поэтике куда больше.

«Пьеро» Годара.

Кажется, такая мешанина жанров, а смотрю третий раз.

Потому что в этом фильме мир – становится.

Февраль ​​ 

1 Опять «Три тополя на Плющихе». Дуэт Дорониной и Ефремова.

Гете-институт: фильм «Причины второй мировой войны» с комментарием Киссинджера.

Чудесная документальность.

3 «Винсент и Тео» Альтмана.

4 Мечты Поланского стать хореографом.

8 «Майерлинг»: Денёв и Омар Шариф.

В семидесятом этот фильм поразил красотой.

Нельзя было не влюбиться в Катрин!

А он?

Он – какой-то малоподвижный.

Ему не растрясти свой собственный образ.

9 «Повелитель мух» Брука.

Театр рассказывает об истории человечества.

Но какой лаконичности добивается Питер Брук!

Я вспомнил лаконичность «Троицы» Рублева, когда говорит только суть.

Игра детей самая жалкая, но столько смысла в этой нелепости. ​​ 

11 «Goldrush. Золотая лихорадка» Чаплина.

Столько примитивных ходов объединены сердечным теплом – и приятно посмотреть лишний раз.

Чаплин – это и искусство защитных реакций.

Вот смотрю его фильмы – и начинаю чаще улыбаться.

Ранние его фильмы переполнены «юмором висельника».

12 Звезда Кайдановского.

Для меня он останется не только Сталкером, но и вообще звездой, а новое поколение его не заметит.

Судьба артиста жестока.

Этот человек притягивает.

А почему?

Не понять: не хватает его проявлений.

Вот у Смоктуновского столько ролей, что на всю жизнь хватит о них думать.

Свои фильмы у Кайдановского ​​ получились почвенническими: со своей необычной философией. ​​ Но фурора они не сделали: у него нет идеи самого кино, но общечеловеческие идеи. Этого мало для искусства.

Рутина в Киноцентре. Страшно сунуться.

15  ​​ ​​​​ Пересмотрел «39 ступеней» Хичкока. 1935.

Этот раз смотрю по телику: теперь увидеть в кинотеатре что-то интересное почти немыслимо.

Какое прекрасное умение вписывать ​​ свои комплексы в коммерческие требования!

Завидки берут.

​​ 

Вести о кинофестивале в Берлине самые скудные.

16 Ночью: «Лени» Фосса.

Трагизм в движении.

Дасти Хофман многообразен.

17 «Состояние вещей» Вендерса.

18 «Убийство в восточном экспрессе» Люмета. 1975.

Фильм 1923 года «Пилигрим» Чаплина.

22 Плохой фильм Максимилиана Шелла «Замок».

Да какой это Кафка! Это не съемка, а самодеятельность.

Сняты какие-то мужики.

​​ 23 Голливудский фильм по  ​​​​ Эдгару По. «Черный кот» и прочие.

24 Джеймс Бонд, агент 007. «Кристина» (Роми, Бриали, Делон).

Все приятно мелькает.

Что ж, именно такое и надо полупьяному зрителю.

25 «Человек из ресторана» Протазанова.

Постепенно врастаю в этот фильм, игра Чехова затягивает всё больше.

В Питере, где-то в 1975, был вечер Михаила Чехова!!

Тогда это было подлинным чудом. Родственник Чехова оказался гениальным. Такова семья!

26 СМИ о Марлен Дитрих и Морисе Шевалье.

Блок:

Ты перед ним – что стебель гибкий.

27 «Федр» Платона.

30 Следы старого французского театра в игре Чаплина.

Март ​​ 

2  ​​ ​​ ​​ ​​​​ Жемайтис О. Ф., ​​ зам начальника Отдела охраны, режима и музейных смотрителей Музея Кремля.

Вчера Оружейную палату и Алмазный фонд посетила голливудская порнозвезда Шэрон Стоун в сопровождении пяти крепких ребят из частной охраны, которые никого к ней и близко не подпускали и тем более не разрешали фотографировать.

В этой связи вспомнилось недавнее посещение Оружейной палаты принцессой Дианой с её открытостью и готовностью с любым из посетителей попозировать перед фотоаппаратом.

Небольшого роста Шэрон Стоун была в брюках, с рыжими распущенными волосами и лицо, как и фигура, ничем не выделялись от других посетителей. Если б не многочисленная охрана, на неё бы никто не обратил внимание.

Судя по информации из газет, Кремль произвёл на неё большое впечатление.

Соболев сказал, что не делал для неё никаких поблажек: та же плата за вход как для иностранцев (наверняка врёт). Никто не делал замечание, когда она ставила ногу на подиум возле витрин, и разрешили ей осматривать экспозицию в обеденный перерыв, когда в залах никого не было.

Соболеву, по его словам, она подарила свой автограф на газете «Московский комсомолец» со статьёй о ней».

3 ​​ «Стреляйте в пианиста» Трюффо и другие его фильмы. У меня прямо-таки роман с его фильмами!

6 Николай Крючков. Мастер играть понятные чувства.

7 На завтра, на Международный Женский День, программа ТВ очень умна и серьезна. Получается, судя по телику, этот праздник у нас самый интеллектуальный.

«Евгения Грандэ», французский фильм. Не хватает мощи Лариной. Вообще, Бальзак у нас не приживается. Теперь уже нет шансов, что приживется.

«Стенли и Ирис», Де Ниро и Джейн Фонда.

Чернуха с просветами. Нет, это не приживается в душе. Уже нет сил на эту посредственность.

Моничелли, «Юная жена». Не стоит смотреть.

«Три плюс да». Миронов и Фатеева.

Как это жгло в детстве!

8 «Унесенные ветром» с Вивьен Ли.

Прекрасное воспоминание юности. Но вот фильм на моих глазах становится хитом.

Пожар на Киевском ТВ: центральная аппаратная.

9 «Королева Марго» Патриса Шеро.

Прекрасный мастер, в фильм сумбурный. Больше театра, чем полагается для кино.

«Скажите ей, что я ее люблю» с Депардье.

В 1978-ом этот фильм был очень интересен, в нем ощущалась свежесть.

А народу-то сколько в зал понабилось!

Все ходили на фестивальные фильмы, буквально все.

10 Опять «Малыш» Чаплина.

«Подсолнухи. Girasoli» с Мастрояни. 1969.

«Маме сто лет» ​​ с Джеральдиной Чаплин. 1977.

«Солнце в зените» с Делоном.

С нервом, зло и точно! Раз уж детектив, то только такой.

Не только американцы: и французы – могут!

12 «Дело времени», 1976, с Минелли и Бергман.

13  ​​ ​​​​ Умер Кислевски. Он долго болел. Он поражал своей славянской сердечностью.

Жемайтис О. Ф., ​​ зам начальника Отдела охраны, режима и музейных смотрителей Музея Кремля.

Вчера не узнал Соборную площадь. Увидел на ней несколько лошадей, повозок и карет 19 века, стояли фургоны. На самой площади было много насыпанного снега. Оказывается, вчера шли съёмки совместного с английской киностудией фильма «Анна Каренина.

14 «Манхеттен» Вуди Аллена. Кажется, его лучший фильм.

Что-то завораживающее в легкости повествования.

Жизнь не живется, а пропевается, пролетается. И - с милым обаянием.

16 «Сцены семейной жизни» Бергмана. 1974.

17 Зюдов в «Пустыне Тартари» Дзурлини. 1979.

Чудовищные призраки высасывают человеческие жизни. Как мозг из костей.

Жизнь предстает как странное ожидание. Беккет это хорошо показал ​​ в своем "В ожидании Годо".

20 Дуров в «Кроткой».

Грузинский фильм.

Реж Версимашвили. Она - Тархан Маурави.

22 НТВ съедает ​​ СП ТВ.

С 9 до 18-ти ​​ теперь - НТВ! Это показывает финансовую слабость ​​ Петербурга. Отдать свой ​​ телеканал! Ну, погодите!

«Могила Лигейи» по Эдгару По.

25 «Украденные поцелуи» с Сейриг.

Интересно, что она отдается на фоне Сакре-Кер. Этот образ удаляется от меня, начинаю его забывать.

Я уже предчувствую, что эти образы вовсе покинут меня. Но что же их заменит?

«Житейские дела. Les choses de la vie» со Шнайдер и Пикколи.

Тут есть легковесность без юмора.

В «Будю, спасенном из воды» есть редкий шарм, кажется, лишь изредка вновь обретаемый французским кинематографом.

26 ​​ Депардье в «Украденных письмах».

27 «Леди исчезает» Хичкока. 1938. Путешествие в историю!

28 ​​ «Анни Холл» Вуди.

Здорово! Современный лиризм, и все же – лиризм.

«Смерть в этом саду» Бунюэля.

Словно б Бунюэль не хочет делать этот проходной фильм.

Не смотрю фильмы, а прощаюсь с ними.

В самом деле, буду ли жить лет через десять?

И тогда захочу ли смотреть эти фильмы?

А не спишут их, как простой хлам?

На мир надвигаются какие-то чудовищные изменения, и я искренне не знаю, смогу ли перетащить старые фильмы в новую эпоху.

И каким будет мое сознание?

29 ​​ Одну часть времени СП ТВ купило НТВ, а другую - «Телеэкспо»: с 18.00 до ​​ 24.30.

В этой-то части и смотрю «Бесов» Таланкина.

Столь благодарный материал романа: все авторы, все интерпретации ​​ в нем теряются.

31 «Железная маска» с Маре.

Апрель  ​​ ​​ ​​ ​​​​ 

3 «Убийца» ​​ Хичкока.

Грегор: «Фильмы Хичкока придерживаются традиции английских фильмов ужаса».

4 «Красивый монстр» с Бергером.

Для меня загадка, как мог аристократ Висконти протащить такого актера на главные роли. Зачем ему это?

У Бергера есть фактура, но внутри он пуст и холоден.

Неужели сердечная привязанность?!

5 Настасья Кински и Сколимовский в фильме по «Вешним водам» Тургенева.

«Сиреневые ворота» Клера.

«Зеленый луч» Ромера, 1986.

Какую тревогу излучает фильм!

В этом «Луче» есть сдержанность ужаса. Загадка в сжатой пружине действия.

«Работай правой» ​​ Годара.

«Топаз» с Фернанделем по Паньолу Pagnol.

Это уже их французская натуральная школа. Но тут не до обличения. Только зарисовка нравов.

6 ​​ «Все, что вы хотели знать о сексе» Аллена. Плохо.

«Четыре друга» Пенна. Святая ярость!

7 «Одиссея» Кубрика.

Вот такой холодный, выжженный стиль распространяется все больше. Это поражает в Кубрике: он наметил будущее Образа в искусстве.

Не люблю фильм, но понимаю его значимость.

9 Как не понравился «Иисус из Назарета» Дзеффирелли! Теперь все кажется ложным, поверхностным.

Прошло ​​ всего четыре года, а я не нахожу в себе этого непроходимого детства.

10 ​​ «Подросток» в шести сериях. ​​ 

Достоевский не терпит звездности. Все в его экранизациях меркнут пред текстом писателя.

Лариса Малеванная и Олег Борисов в «Подростке», снятом в 1983.

Просто прекрасно!

Убеждает именно не режиссер, но эти артисты и музыка современного Чайковского. Малеванная - прекрасная артистка, настоящая звезда, - но в большие, эпохальные фильмы она, к сожалению, не попала.

Забываешь про сюжет, а только смотришь на артистов.

Так хочется верить, что тут настоящий Достоевский.

Сюжет «Подростка» слишком запутан, чтоб его понимать - и ​​ пониманию помогает физическое присутствие артистов.

Он будто одни отвечают за сюжет, а зрителю можно не думать. ​​ 

В моем романе «Иисус» сюжет сознательно замылен. Но разве спешка работы - не отсылка к нашей эпохе? Наша эпоха - черновиков.

Таланкин снял фильм талантливо, но без блеска. Даже в фильме чувствуются следы лихорадочной работы над романом. Это дневник, а не роман.

Как я тут не мог не вспомнить «Преступление и наказание»! ​​ 

В ​​ 70-ые фильм ​​ так не потряс: я сравнивал Кулиджанова с Феллини и Антониони.

А на самом деле, Кулиджанов сделал много: он открыл в Ленинграде Петербург, он очень внимательно передал текст. И, наконец, бесспорное достижение - следователь Смоктуновского.

Реж довольно близко подошел и к немецкому экспрессионизму в кино, - но тут его остановили советские рамки.

Летний Питер - каменный, раскаленный ​​ мешок. И вот в этом поганом граде - чувство!

Кулиджанов заботливо передает значимость этого чувства.

Гениальный, хоть и прямолинейный, наивный, грубый ход: перед убийством Раскольников обосновывает свое убийство теоретически.

Как бы убил сначала на бумаге, в воображении, а потом в жизни. Распахать персонажа и литературно!

Лучше всех - Порфирий Петрович, а за ним - Свидригайлов.

Копелян прекрасен. Тут есть величие и трагизм развращенности и ужаса. Вот где заслуга режиссера!

Раскольников ​​ делает петлю для топора! Зрителю трудно понять, что это он колдует, ​​ зато видно напряжение героя и странность его действия. Простая петля вырастает в символ ужаса, прерванной жизни!

«Секретный агент» Хичкока.

«Страсти по Андрею» Тарковского.

13 В Гете-институте посмотрел в оригинале «Париж-Техас» Вендерса и снова оценил этого мастера.

Она, героиня Кински, говорит мужу:

- У всех мужчин твой голос.

Она устраивала стриптиз ему!

14 «Человек дождя» с Хоффманом. Кино еще может стать событием. Это не мой восторг, но в чем-то это двигает кино. В эстетике?

15 Татьяна Лаврова.

16 Кинотеатры, чтобы выжить, становятся полифункциональными. Теперь это и клуб, и место для заседаний и прочее.

20 Вот и прочел книгу Депардьё о самом себе. Вроде, нанял какого-то русского.

О «Соседке». «Странный и таинственный фильм... Саспенс почти хичкоковский».

21 «Нью-Йорк, Нью-Йорк» Скорцезе. Триумф Лайзы Минелли.

22 «Публичная женщина» Зулавского.

«Тартюф», снятый и сыгранный Депардьё. Скорее, правильно, чем хорошо. Скорее хорошо, чем талантливо.

После постановки Эфроса смотреть-то стыдно.

В этом фильме Жерар невыносимо прямолинейный.

В «Авансцене кино» за январь 1994 - «Виридиана» Бунюэля.

«Don Jaime esta comiendo la naranja. Дон Хайме собирается есть апельсин».

«Тристана» - экранизация одноимённого романа Переса Гальдоса (1892), выполненная в 1970 году Луисом Бунюэлем. Действие происходит в конце XIX века в городе-музее Толедо. «Картинка» стилизована под живопись импрессионистов. Главные роли с блеском исполнили Катрин Денёв и Фернандо Рей.

О чем?

«Тристана - девушка-сирота, которая поселяется в толедском доме своего опекуна - дона Лопе, стареющего ловеласа и либертина. Постепенно она становится для него не только дочерью, но и любовницей, а, в конце концов, и женой. Наскучив жизнью с разорившимся стариком, Тристана увлекается молодым художником Орасио. После неудачного для дона Лопе выяснения отношений с Орасио последний покидает город в сопровождении Тристаны.

Вторая часть фильма далеко отступает от сюжетной канвы романа. Через несколько лет тяжело больная Тристана возвращается в город. У неё отнимают ногу, и она оказывается пленницей в доме безумно влюблённого в неё дона Лопе. Когда тот получает большое наследство, Тристана соглашается узаконить их отношения, после чего хладнокровно лишает старика жизни (отказавшись вызвать доктора и открыв окно в роковой для мужа час).

За время фильма Тристана и дон Лопе словно меняются местами: старик-развратитель превращается в воплощение трогательного простосердечия, а за внешностью невинного ангела открывается циничный монстр».

Образ Тристаны – прожигающий: не очень хорошо меня волновал.

24 «Человек, который знал слишком много» Хичкока.

25 В России не снимают кино.  ​​​​ Так и объявлено на съезде кинематографистов.

«Taking off. Отрываясь» Формана. Хорошо.

26 Арно Arnaud: «Что касается «Зеленого луча» Ромера, то тут ​​ слишком быстро заговорили о влиянии Росселлини. Наверно, это связано с тем, что в этом фильме Ромер более, чем ​​ в предыдущих, вошел в ежедневность».

Прочитал сценарий в «Авансцене»: прозрачный. Якобы ничего не происходит. Просто идет жизнь - и это трогает.

27  ​​ ​​​​ «Дуралей» Рязанова.

Как интересно, что ансамбль Полунина и Рязанова фактически рухнул. Это говорит о том, что Рязанов способен увлечься человеком, даже не попытавшись предварительно его понять.

Этот фильм ничего не добавил славе режиссера и остается как-то сбоку-припеку.

«Врата небес» Чимино с Юппер и Коттоном. 1980.

Без открытий. ​​ Для Юппер это, конечно, унижение. Какая-то противная американская клюква.  ​​​​ Наверно, артистка не может заранее предполагать, что же получится.

«Двери» Оливера Стоуна.

Юппер ничего не добавила своему образу, но лишь разрушила его. ​​ Играет какую-то невнятную «Мадам».

28 ​​ «Тереза Ракен» в «Авансцене».  ​​​​ Сколько достоинства в игре Синьоре!

«В постели больного! Это хуже смерти!».

Почему «хуже смерти»? ​​ 

Но как хорошо играет Синьоре!

Есть сцены без слов с точно выверенными действиями. Немое кино! Прелестно.

«Бешеный бык» Скорцезе. Есть что-то проникновенное в этой роли де Ниро: открытия в актерском мастерстве.

Май  ​​​​ 

1 «Однажды в Америке» с Де Ниро. ​​ Бойкий, прекрасно разработанный сценарий. ​​ Сколько ж можно множить «Крестного отца»?

3 Леммон и Мак Лейн Laine в «Квартире» Уайлера. 1959.

Чудное воспоминание юности.

Странно, что для меня она была просто актрисой для всех: я еще не мог понимать, что такое национальность в кино.

Почему целые куски фильма прокручиваются ​​ в моем сознании?

Значит, есть в нем что-то глубокое.

4 Нефть ​​ горит в Чечне. Нефтяная война.

Почти полтора года наши СМИ завязаны на Чечню. Какое кино мы получили! Чего мы только ни насмотрелись!

9 Спилберг, его вкус к политике.

Шоуменится.

Так личность вытесняет свое собственное творчество.

Уже и не знаешь, а в чем его «творчество». ​​ 

Почему Шиндлер, а не Валленберг?

Мировая премьера о спасителе евреев и не только.

10 «Охотник на ланей. Deer hunter» с Де Ниро.

Аляповатый, жуткий фильм. Чем грубее, тем лучше - странный принцип. Навороты «простых» чувств - это непременно. Посмотрел ​​ до конца, поскольку смотрела и жена.

11 ​​ «Поезд» Деферра. 1989. Трентиньян и Шнайдер.

Средний французский фильм, а как мил.

Потребность смотреть такие фильмы время от времени.

Кажется, этот мир обречен погибнуть и разрушается на наших глазах.

12 «Семейный бизнес» Люмета.

Хорошо! ​​ Хофман Дастин очень держит повествование.  ​​​​ Как он это делает, если у него нет обаяния Дирка Богарта?

14 ​​ «Графиня из Гон-Конга» Чаплина. ​​ 

Спаси боже.  ​​​​ Все-таки, уважаешь и слабости мэтра. ​​ Брандо и Лорен какие-то чудики. ​​ Персонажи не играют, а засвечиваются из сцены в сцену.

А вместе с тем есть тут какая-то трогательная беззащитность.

Последний фильм ​​ - и совсем ничего!

15 Канны. 22 европейских фильма и три голливудских. Коппола, председатель жюри, открыто обвиняет Голливуд.

Его финансовая монополия ​​ критикуется повсюду.

16 Эльдар Рязанов. Все же остается человеком искусства старой формации: более сделавшим для других, для России, - чем для себя. Он много сделал для просвещения России. Он не лично доказывает, что могу любить не только гениев, каким был Тарковский.

«Вальс «Голубой Дунай» Миклоша Янчо.

​​ «Джеймс Бонд» с Шином О’Коннери. ​​ Отвращение. Раззолоченный, похабный мир.  ​​​​ Думай о технике – и тогда смотреть не совсем ​​ скучно.

И играет хорошо: увесисто, точно.

17 «Женщина в море», детектив ​​ 1992 года с Любшиным. Видно, что мается ради денег. Это еще не русский детектив, но только начало поиска в этом жанре. Не надо аса, Артиста: хватит просто мужика.

Сразу много шедевров выброшено на нашу тивишку:

«Готика» Рассела,

«Бразилия» Гильяма,

«Ночь в опере» братьев Макс.

Такой вот «золотой век» кино. Никто не обратил внимания на этот исторический момент.

18 «Садовник из Аржантейя», 1966, с Габеном. И эта малина - уже при «Новой волне»!

Нравится Миклош Янчо. 1991, «Вальс».

19 ​​ Юппер в «Лулу».  ​​​​ 

Интересна материя фильма: этакий репортаж. ​​ Главный персонаж – очень активная камера.

21 «Оглянись во гневе» ​​ по пьесе Огдона с Ричардом Бартоном.

Помню, даже средний актер в каком-то питерском театре меня потряс, а уж Бартон-то! Тогда на спектакле в 70-ые я едва сдерживал слезы: так понравилась пьеса. Прожигающий текст.

Не могу забыть, как актер, игравший Джимми, попросил меня закурить.

Я пожалел, что не курю! ​​ Тогда, имею сигареты, можно было легко познакомиться со всем миром.

Да, актер был средним, но ставил пьему сам Падве!!

22 «Потемкин» Эйзенштейна. ​​ Только для большого экрана. Исторический фильм: весь растащен на цитаты.

23 ​​ Лига чемпионов: Аякс-Ювентус.

Не удалось посмотреть: сыну надо было спать.

И пьяницы на улице орали безобразно.

Большие, прямые репортажи о том, как шоферов грабит милиция. Потрясение! Вот первое проникновение телика в жизнь. Вот что более всего вытесняет мой интерес к художественному кино. Да сможет такой конъюнктурный реж соревноваться с правдой?

27 У Алисы, кошки Лили, взгляд Татьяны Самойловой.

Брожу у легендарного кинотеатра «Спартак». Захожу в туалет. Вдруг сзади появляется женщина и требует тысячу. Я столько раз запросто заходил сюда, но вот он стал платным!

Гурченко. От нее не останется мыслей, а ведь именно они продолжают человека.

28 Образ: кашляю среди древних статуй. Образ идет со мной.

В «Зеленом луче» Ромер хорош переливами настроения, казалось бы, совсем скучным. Но вот они попадают в центр повествования и увлекают.

30 «Ночь» Антониони. Жанна Моро блуждает по Риму. Не забыть.

31 ​​ Шум вокруг Канн.

Фильм Бодрова с Меньшиковым. Так хотелось бы хоть что-то найти в этом. Новая культура, новое кино мне чужие.

Гринвэй учит понимать ужас.

Июнь

1 «Тоска Вероники Фосс» Фассбиндера.

Теперь фильм не кажется странным, теперь происходящее в нем - норма.

А вообще, все фильмы, что теперь показывает «Спартак», я уже видел. Они такие разрозненные, случайные.

Уже при втором просмотре многое в фильме кажется сделанным наспех.

5  ​​​​ «Странник» Уэллеса. Расплывчатые, почти невидимые образы, странность повествования. Прекрасно! Давно не видел кино такой мощи.

Странник = ​​ Stranger? ​​ 

Stranger ​​ = чужой; чуждый; незнакомый, неизвестный; ​​ 

странный, чудной; необыкновенный; удивительный

​​ сдержанный, холодный

незнакомец

чужестранец

посторонний, чужой человек

человек, не знакомый с (чем-л.)

гость, посетитель.

Манихейское в фильме: борьба Добра и Зла. ​​ Из фильма в фильм привыкаешь к философии Уэллеса.

7 ​​ Даже Лидия Михайловна Лотман смотрит мексиканский сериал «Санта Барбара».

Уступка сестре Виктории.

Как медсестра ​​ высокого уровня, Виктория лечила многих известных людей.

Ахматова:

Молюсь оконному лучу

За то, что чист и прям.

Сегодня я с утра молчу,

А сердце – пополам.

Этой ясности нет в кино. ​​ Тогда зачем оно нужно?

8  ​​​​ «Бал вампиров» Полянского по телику.  ​​​​ 

Снять себя самого?

Триумф банальности, но много неожиданных находок – и, в результате, фильм интересен.

Мелькание харь.

Уж не традиции ли Гоголя?

Нужны и актеры-путаники, вот как Ахеджакова. ​​ Все этак мило запутает, что никто ничего не понимает. Зато всем приятно.

Так в цирке на арену выйдет медведь – и всем приятно.

Рязанову нужна ее сердечность. ​​ Появится в кадре, все смягчит – вот и хорошо.

9 ТВ. «Белый пудель», фильм по Куприну.

Теннисист Кафельников на Ролан Гаросе.

«Молчание ягнят» с Джуди Фостер и Хопкинсом.

Так много сказать о природе человека!

Джуди очень цепка. ​​ 

Тут можно даже сказать о мощи.

Уж про Хопкинса я и не говорю: сгусток чудовищной энергии.

Только и остается от фильма, что противостояние двух лиц: Хопкинса и Фостер.

13 «Лицо в толпе» Казана. ​​ 

Ерунда какая-то. Как любить такое кино? Кому это придет в голову?

14 ​​ «Земля обетованная» Рязанова. ​​ 

Забавная реакция на современность. ​​ Непосредственность нашего гения массового кино не может не понравиться.

Да ведь это самый простой фарс!

Почти площадное представление.

Забавляют, что артисты играют свою ненужность: они мило, не очень серьезно исповедуются.

18 «Детектив» Годара по телику. ​​ Ни фига не разберешь. Какой-то жалкий треп.

Странно, что Годар избегает своего стиля.

А может, не избегает, но ищет?

И в Луге вспоминаю французское кино.

Кино невероятных, несбыточных надежд. Пусть они не сбылись, но раз я жил ими - это уже много.

Депардье в своей книге неприятно поразил нетонкостью мнений. Лучше б было помолчать.

Особенно сейчас, когда кино уходит, непонятно, зачем о нем писать. Тогда стоит писать о том, что же мы получили вместо кино.

В «Мужском-женском» Годара образы современны. Об этом не заботился Трюффо и - стал романтиком!

19 Советский детектив «За все надо платить». Пришлось смотреть: был в гостях.

23 В каком-то шоу показалась Биркин Birkin. ​​ 

С ясной аурой. ​​ Немного, зато ясно.

Какая она в Риветте: «Земной любви»! ​​ 

Хоть ​​ и вся прорежиссирована, а не забыть.

24 ​​ Дома. Наш телевизор дышит на ладан.

25 «Конформист» Моравия.

Уже какой раз, но - последний. Фильм ушел от меня: он остался в прошлой эпохе.

26 Злость Феллини в «Риме». ​​ 

Довольно прямолинейно. ​​ То есть он не умел ненавидеть. В этой неприязни так мало красок, - а тогда зачем она нужна?

29 Патрик Девер в «Ударе головой», 1978. Сам Девер очень теплый.

«Страсть любви» Скола, 1981.

Хотя «Passione d'amore» ​​ можно перевести и как «страдание любви». Думал, фразеологизм, но в словаре не нашел.

30 «Семья» Сколы.

Scolo ​​ 1) сток; спуск, сброс

scolo delle acque - дренаж

canale di scolo - осушительный канал

tubo di scolo ​​ сточная труба

2) сточные воды 3) течь 4) прост. триппер.

В Каннах Коппола обрушивается на коммерческое кино.

Июль

2 Уж какой раз «Любовь к смерти» Рене.

Чудесная музыка Хенце.

7 ​​ Наше ТВ явно сдает позиции: число новостей уменьшается, все больше рекламы. То ли еще будет! Как далеко оно может пасть?

НТВ, конечно, лучше всех, но очень однообразно.

9  ​​​​ Хемфри Богарт в «Бей дьявола» Хьюстона, 1954.

В семидесятые любил его меньше, но в девяностые он стал подлинной русской звездой. Хьюстон, как всегда, умеет оправлять звезды.

У Хьюстон всегда хороший напор стиля. Иной артист просто потеряется в нем.

Но в таком стилистическом «разгуле» у Хьюстона непременно чувствуются классические рамки.

Марецкая - артист из эпохи моих родителей. Вот так исторически лучше понимаю этот образ.

11 Интересно, что Юппер родилась всего на две недели позже меня. По образованию она - славист.

14  ​​​​ Хороший Абахидзе: «Зонтик».

20 лет смотрю - и 20 лет восхищаюсь.

«Ностальгия» Тарковского - самый слабый его фильм.

Да и не слабый, а слишком уж вымученный.

Тут уж любишь за слабость. Так много цитировать себя! Видно, что Андрей снимал его в небывалом раздрае.

19 Денев в «Американском ​​ отеле».

23 Вот и Делону задали вопрос, счастлив ли он. И он, увы, ответил, что счастлив только в искусстве.

Делон слишком множит свой образ. Не предвестие ли это его полного исчезновения?

Вместе с тем даже этот поток его жалких фильмов передает его огромность.

Как же это получается?

Эпоха Делона: так много его на ТВ. Откровенно коммерческое кино. Растерял для меня весь свой статус звезды.

Он какой-то странный.

Прежде это не бросалось в глаза.

24 «Зонтик» Абахидзе.

«The border. ​​ Граница» Ричардсона.

С Николсоном, а все равно фильм не получился. Упаси боже, если художник впадает «в гуманизм», то бишь в левизну.

Гундарева с хорошей аурой. В ее ролях нет величия, это совсем простое, женсккое, - зато уж выражено со всей силой.

Никто не умеет играть с запасом; только Демидова.

Даже и хорошо, что ее так мало: в отличие от Гундаревой она умеет себя дозировать.

27 «Психо» Хичкока. ​​ Как легко летит действие!

- Приходите пообедать \ к шерифу \; заодно напи'шите заявление о пропаже.

Эвон как. И грохнут-то между делом, за милую душу.

Август  ​​ ​​​​ 

1  ​​​​ Три часа ночи.

«Иллюзион», Питер, мне 22, «Джульетта и духи».

3  ​​​​ «Трамвай «Желание». Слабый вариант. Посмотреть бы целиком с Брандо и ​​ Вивьен Ли!

4 ​​ «Маргарита ночи», Отан-Лара, 1956.

Такие актеры, а фильм мертвый.

Ингмар Бергман не нашел теплых слов о Лоуренсе Оливье.

Мэтры Рене и Лоузи в несвойственном им политическом кино: «Война закончена» и «Дороги юга». Какой холод!

Сделать Монтана таким однообразным!

Ава Гарднер - образ из детства: мать принца из «Майерлинга». Рядом с Денев и знойным Омаром Шарифом.

«Авария» Лоузи.

Неслыханные тонкости. Такой фильм при всех его нюансах - уже с усвоенной видеокультурой. Уже со скидкой на будущее.

«Закат богов» Висконти.

Претенциозно и со многими натяжками. Кабы не Богарт, так просто опера. Из всех нагромождений только дуэт Богарт-Тулин звучит подлинными красками.

«Банда четырех» Риветта.

Мир как репетиция; не разделить театр и жизнь.

Париж - совсем мой: гремучая смесь шутки, приязни и насилия. В этой красоте больше ужаса, чем покоя. Да не покидает ли ​​ старое представление о Париже всех нас?

Удивительно думать, что выросло поколение, более близкое по духу, чем ровесники.

Мир, готовый обрушиться в насилие, в уничтожение. В самоуничтожение.

6 ​​ Фильмография Хичкока.

Богатырев в «Объяснении в любви».

7 ​​ Чечня. Идут наши танки. Сообщают, что дорога заминирована, - и они останавливаются. Чуточку, иногда, покажут ожесточение боя.

Я так любил кино до этой войны, но ее «кино» потрясло так, что теперь искусственность неприятна, плоска, скучна.

9 Шел ​​ через поля; на меня - собаки. Мрачно ​​ на них урчал; отстали.

Кстати, это похоже и на стихи! А если так?

Шел ​​ через поля;

на меня - собаки.

Мрачно ​​ на них урчал;

отстали.

10 «Дорога на юг» Лоузи. С ​​ Ивом Монтаном.

12  ​​​​ «Defiant ones. Дерзкие» Кремера.

Defiant = вызывающий; неповинующийся, дерзкий, непокорный. ​​ Давно ​​ читал критику на этот фильм и очень хотел его посмотреть. А теперь скучно.

14  ​​​​ «Юный и невинный» Хичкока

и «Новобрачная была в черном» Трюффо.

Конечно,  ​​​​ я ​​ было подумал, что фильм Хичкока - о нашем коте. Увы, это не так. Хич добродушен и мягок и - куда тоньше фильма француза.

Мир Трюффо поражает своей зыбкостью: надуманный романтизм! - а вот Хич со своей усмешкой толстяка остается незыблемым.

Не удивлюсь, если ​​ через десяток лет только иные французы еще будут пересматривать фильмы Трюффо.

Странно, но в его фильмах я учуял какую-то нетерпимость, одетую в претенциозную французистость.

15 Виталий Вульф продолжает свой актерский цикл: Гарбо, Ева Гарднер, Джуди Гарланд и пр.
В ​​ чем он всех оправдывает?

Впечатление, что он сводит концы с концами.

Зачем это?

Сама идея одного рассказчика - ложная: не передается многообразие жизни.

18 ​​ «Plenty. Изобилие» со Стрип. Весь фильм - на ней.

20  ​​​​ Ул Бринер. «Великолепная семерка».

Русское происхождение актера.

Образы Марлен Дитрих.

21 Сериал «Шпионы».

«Американцы в Бирме» и пр.

22 Фильм о пяти английских дипломатах, работавших на Сталина.

22 «Происшествие» Лоузи.

25 Опять «Закат богов» Висконти с Тулин и Богартом. Странно, что за красотой проглядывает схематичность. Замысел воплощен слишком прямолинейно. Нет, этот фильм не зовет смотреть его снова и снова.

А Клаудио Кардинале?  ​​​​ Только подчеркивает напыщенную театральность фильма. ​​ Не могу забыть, что в детстве я мог видеть ​​ обнаженную грудь только иностранных актрис. Конечно, первенство было за Клаудией.

26  ​​​​ ФКЦ. ​​ «Банда четырех» Риветта. Явно не лучший его ​​ фильм, но с какими нюансами!

На уровень ниже: «Место преступления» Тешине.

«Тартюф» с Депардье. Жалкое зрелище после спектакля Эфроса.

27 Рита Хейворт. Hayworth, Rita (1918-1987). Настоящее имя Маргарита Кансино. Актриса, звезда Голливуда 40-х гг. Среди фильмов с ее участием

«Клубничная блондинка. The Strawberry Blonde». (1941),

«Кровь и песок. Blood and Sand». (1941),

«Сказки Манхэттена. Tales of Manhattan». (1942),

«Девушка с обложки. Cover Girl». (1944),

«Гильда. Gilda». (1946).

«Леди из Шанхая. The Lady from Shanghai». (1948). Это помню прекрасно из-за режиссера Уэллеса.

«Гнев Бога. The Wrath of God». (1972),

«Круг. The Circle». (1976)

Рядом с Гарбо она – как призрак, как мертвец. Зато и ценишь эту неподвижность красоты.

29 ​​ Опять «Посредник» Лоузи. Прекрасно.

30 ​​ Андерсон, Госпиталь Британия.

«Посредник» Лоузи.

Что-то трогательное и нежное, обреченное. Потом со слезами вспоминаешь этот фильм. Почему забываешь Джули Кристи?

31 ​​ Кинематографу - сто лет.

«По закону».

Смотрю ради игры Хохловой.

Сентябрь  ​​​​ 

1 ​​ «Сеть. Network» Люмета.

2  ​​​​ «Королевство» ​​ Ларса фон Триера.

3  ​​​​ Кусочки из фильма Хаддамова «Карамазов».

Фильм где-то во Франции.

Казарес.

«Тошнота» Сартра: приемы кино.

5 ​​ «Еntertainer. Эстрадный артист, эстрадник; конферансье». Оливье играет посредственность. По Осборну. 1960. Реж Ричардсон.

Жена ж его была сама

От Ричардсона без ума.

Пушкин.

Из всех современных драматургов именно Осборн волнует меня. Прочие не очень. Даже Олби не так же'сток.

Будет ли мир мягким для меня? Уже не верится.

Текст Осборна, но перевешивает артист.

Нам объясняют наше прошлое, примиряют с ним. Актеры Валентина Телегина ​​ и Всеволод Сафонов.

Сафонова я, конечно, видел в «Белорусском вокзале».

Как ни велика Любовь Орлова, но ее искусство обращено не к моему поколению. Понять своих предков стало непосильной задачей.

Freddy Buache ​​ Бюаш: тепло о Годаре.

В. Спиридонов. Двойник Шукшина, умерший рано. Играл жизнь.

5  ​​​​ Витти в «Красной пустыне».

6 ​​ Сериал «Королевство» Триера. Женщина рождает голову! Противно и нудно.

«Смерть на Ниле» по Агате Кристи.

7  ​​​​ Плохую роль в моей жизни сыграл фильм «33 зуба» с Леоновым.

Вдруг ​​ закралось подозрение, что фильм может быть ни о чем, а просто, чтоб нажить деньги.

Уже так в детстве показалось: ​​ произведение «искусства» может быть жалким куском несъедобной колбасы.

8 «Все о Хичкоке». Как интересно он рассказывает о своем страхе.

10  ​​​​ Здорово сказала Казаре'с о Жераре-Филиппе:

«Это был соблазнитель в самом широком смысле этого слова. Он не был робким. У него была смелость инженю и чистых людей etres purs. Это был ангел, что старался cherchait a devenir стать человеком».

Инженю = ​​ 1. Амплуа актрисы, исполняющей роли наивных, простодушных девушек. 2. Актриса, играющая такие роли.

Да! Жизнь прошла, а Жерар остался в душе.

13 «Я, Пьер Ревьер, зарезал».

Аргос-фильм. Аргос - знак качества. Историзм режиссера Аллио'.  ​​​​ 

Похоже на забивание гвоздей. Бух-бух, бух-бух-бух.

14 «Тревога с Гарри», 1955.

Ширли Мак Лейн Laine - 21 год.

15 ​​ Полугодичное (semestriel = ​​ семестровый, шестимесячный, полугодовой, полугодичный) ревю эстетики и истории кино. Весна, 1995.

«Чрево Laure белого червя» Кена Рассела. ​​ 

Или ​​ «Логово Белого Червя» Рассела?

Фантазия кажется изощренной, но ее основа исторична: битва Христа и Змея.

Но Рассел совсем не чувствует рамок ​​ собственного повествования, забывает, что они-то и украшают действие.

17 Некий критик сблизил Годара, Рене и Риветта по росту формального элемента в их поздних фильмах.

Он же нашел слишком много математики в «Курить - не курить» Рене.

Годар: преувеличенное чувство собственной персонажности. ​​ 

А все же нет фильма пронзительнее «Пьеро». ​​ 

Даже «Восемь с половиной» кажется прекрасной стилизацией перед этим обнажением ужаса.

На «Пьеро» я плакал: кто-то ж должен сказать об ужасе существования, которые испытываем мы, художники.

Коллекция Анри Миттерана.

«Мнения Жан-Марии Клерк, профессора...».

Смотрю в словарь. Сomparé = ​​ сравнительный.

Grammaire ​​ comparée = сравнительная грамматика.

A бывает сравнительная литература? Она - именно такой профессор.

19 Клерк:

«С 50-ых годов критика ищет в кино мощь абстракции, аналогичной той, что ищут в романе».

Она показывает путь кино:

Французский поэтический реализм 30-ых

40-ые Голливуда

Итальянский неореализм

Новая Волна.

Так-то вот.

Кстати, выходит, что я неплохо знаю кино.

Меня поразило, что немое кино выключено из этой орбиты.

Я-то нашел в нем целый кладезь образов: до сих пор они живут во мне.

Посмотрел фильм Годара «Новая волна».  ​​​​ 

Якобы огромность философии. Мне-то больше нравится его конкретное. ​​ Болезненное, страшное.

20 «Персона» Бергмана. ​​ Беспощадный психологизм. ​​ Голова персонажа Биби Андерсон кружится, когда она заглядывает в себя.

Мальчик. ​​ Это взгляд из будущего.

Ужасы второй мировой войны сдвинули и без того призрачное равновесие ​​ мира в сторону воображаемого.  ​​ ​​​​ Это чувствуется в фильме.

Выписка значения слова «маска» на французском языке.

21 Лужкову 60 лет. Мэр стал шоуменом: такова специфика его работы. Стал артистом ​​ нашего времени.

Актеру ​​ Гердту - 80.

22 ​​ «Torn curtain. Оборванный занавес» ​​ Хичкока.

Наградили Зиновия Гердта.

Мне он не нравится, но это мои проблемы.

Я должен судить по тому впечатлению, которое он оставил в душах ​​ других людей.

«Персона» Бергмана, 1966.

23 ​​ «Folly» - первый фильм Копполы.

Folly = 1) а) неосмотрительность, недальновидность, непредусмотрительность.

​​ б) глупость; недомыслие в) глупый поступок или идея; безрассудный поступок или поведение.

​​ It was folly to persist. = Было глупо настаивать.

2) прихоть, причуда

24 Клерк: связь кино и литературы в «Новой волне»: «новый роман» соответствует «Новой волне». Грубо, но верно.

25 ​​ Я ​​ все же чудесно жил в семидесятых годах в залах кинотеатров: я там мечтал, я там творил: писал в темноте. Почему столь простые вещи для меня полны поэзии?

26 ​​ «Slack Shop. Магазин дефицита» с Полом Ньюманом.

«Конец игры» по Дюрренмату. Туча звезд, фильм не на высоте актеров.

Клерк: «Кино дает литературе не только тематику, но также скульптурную модель, в которой обычные категории простраства и времени перевернуты

​​ se montrent bouleversees».

27 В сериале «Коломбо» узнаю' ​​ Петера Фалька.

Каким он был в «Крыльях желания» Вендерса!

28 «Осенняя соната»: прощание Ингрид  ​​​​ Бергман с миром.  ​​​​ 

Что-то непримиримое, юношеское в фильме, а фильм-то мастерский.  ​​​​ 

С такой силой Бергман понимает трагизм человеческих отношений.  ​​ ​​​​ Единственное, что может примирить – сострадание.

Не понимание, а сочувствие.  ​​​​ Древнейшая христианская проблема.

До христианства мир строился именно так: на противостоянии. ​​ 

29  ​​ ​​​​ Мои любимые фильмы по годам.

1944.

«Мышьяк и старое вино». Страшно популярен ​​ в Питере 70-ых.

«Женщина в окне» Хичкока. ​​ 

«Hörige. Крепостная» Шоберга.

1945 ​​ 

«Рим – открытый город» с Маньяни.

«Дети райка» Карне.

«Генрих Пятый» с Оливье.

1946 ​​ 

Марэ в «Чудовище и красавице».

«Нотариус» Хичкока.

«Лучшие годы нашей жизни» Уайлера. ​​ 

«Врата ночи» Карне.

«Пайза» Феллини.

1947 ​​ 

«Леди из Шанхая» Уэллеса.

Ух! Нет сил все выписывать.

Октябрь  ​​ ​​​​ 

2 ​​ Можно смотреть «Призму» «Немецкой волны».

Вдруг немка говорит:

- У нас двое детей. Мы живем на пособие. Нам не выжить.

3 «Юный little Будда» Бертолуччи.

Г-но.

Разлюли малина.  ​​​​ 

Как часто большие идеи оборачиваются бездушием.

Шион Chion. Слово в кино. Париж, 1988. ​​ 

Куда же деться от этих потоков ложных мыслей? ​​ Якобы эссе. ​​ Эссеистика стала чумой.

4 ​​ «Большие разочарования» с Петером Фальком.

Фильм ужаса: «Возвращение живых мертвецов».

Полянский. ​​ Убийство родителей и жены. Стресс в основе его искусства.  ​​​​ Сама жизнь привила вкус к ужасному.

«Бал вампиров»: самоирония. Веселая игра с ужасом. ​​ Так и меня самого искусство научило играть со своим невеселым существованием.

5 «Волосы» Милоша.

Здорово! ​​ Необъяснимый, страстный порыв. ​​ Такой может увлечь целое поколение. ​​ Сколько чехи в Праге хвалили мне именно этот фильм.

7 ​​ «Тёмно-красный; малиновый cramoisi занавес».

ФКЦ. Сателлит не работает - новостей нет. Нетути.

«Кнок» Жуве. Фильм - исповедь великого артиста. Музыка Мисраки'.

Французская «Палата номер шесть», но чеховский трагизм не предполагает юмора.

Тут юмор с инфернальным оттенком. Сюрчика тоже добавлено, но не так много, как в «Смешной войне» Марселя Карне.

Пересмотрел: «Ноль за поведение» Виго

и «Вечное возвращение» Кокто.

«Шоах».  ​​​​ Странно, что эти кошмары стали обыденными. ​​ Но так нужно, чтоб геноцид был признан официально.

«Красота дьявола» ​​ Рене Клера. Все построено на игре Жерара-Филиппа. Запоздалые фантазии.

10 «Последнее метро» Трюффо по Российскому ТВ. ​​ 

Первый раз один из центральных государственных каналов дает понять, что и он включается в состязание.

Тема спасения еврея допущена. Отныне Палестина вряд ли когда дождется прямой поддержки.

11 «Детки. Vitelloni» Феллини. Ясные чувства, ясный юмор.

12 «Борсалино» Делона. Пустота.

«Мертвый» Джармуша. Чудо!

13 Жанр: музыка для кино - с 1908 года.

«Убийство герцога Н.». Сам Сен Санс пишет музыку для кино.

Наконец-то и Люда в Музее Кино посмотрела «Мушет» Брессона.

Женщины все менее значат в фильмах Годара. Он кончит тем, что там им просто не будет места.

Или он освободится и от людей?

Останутся одни идеи.

14 «Мания Жизели» Учителя.

Уж не первый ли ​​ это русский современный фильм, что я вижу? Фильм сделан в прошлом году.

«Интердевочка» показалась слишком примитивной.

То, что это не чернуха, уже достижение.

15  ​​​​ На ТВ много болезненных, страшных образов. ​​ Словно б никак не могут решить, есть на свете этика и эстетика, или их нет.

Казаков держится весомо, других разглядеть трудней.

Кажется, основная ставка - на остроту темы. «Мы вам покажем такое, чего вы не видели».

Забавный диалог Рязанова и Устинова:

- Вы - человек Возрождения.

- Я не настолько стар.

Рязанов так частенько попадает впросак, когда интервьюирует западные звезды. Тут он ​​ кажется безнадежно ограниченным ​​ и устаревшим. Не стоит фиксировать эти промахи мастера советского народного кино. Он все же достоин подлинного уважения.

16 ​​ В 30 лет, в 1953 году, Ив Монтан становится лучшим актером года. Фильм «Плата за страх».

17 ​​ «Последний магнат» Елиа Ка'зана по Пинтеру. ​​ Николсон и Ниро.

Tycoon = 1) ист. сёгун (в Японии)

2) преим. амер. ; разг. промышленный или финансовый магнат.

Что-то неуверенное, сделанное в его фильмах, я не проникаюсь ими.

18  ​​​​ ДР Кински.

Эмоционально этот актер потрясает. Он умер пять лет назад.

Кла́ус Ки́нски (нем. Klaus Kinski, настоящее имя Николаус Карл Гюнтер Накшиньский, нем. Nikolaus Karl Günther Nakszyński; 1926-1991.

Немецкий актёр театра и кино польского происхождения. Отец актрисы Настасьи Кински и актёра Николая Кински. Он играл множество психопатических ролей и благодаря им добился международного признания, став одним из наиболее известных актёров Германии. Наиболее значительными его работами считаются фильмы, снятые в сотрудничестве с режиссёром Вернером Херцогом.

Родился в Цоппоте (ныне Сопот, Польша) на территории вольного города Данцига (ныне Гданьск, Польша) в бедной семье аптекаря (и неудавшегося оперного певца) Бруно Накшиньского и дочери немецкого пастора Зузанны Лутце. В семье было ещё три ребёнка старше его (Инге, Арне и Ханс-Йоахим). В 1931 году семья переехала в Берлин, сняв квартиру на Вартбургштрассе, 3. С 1936 года Николаус посещал гуманитарную гимназию им. принца Генриха в Шенеберге, но был исключен из неё, так как в течение семи месяцев прогуливал занятия. Затем он некоторое время учился в гимназии им. Бисмарка, где его дважды оставляли на второй год. В это время, по собственным воспоминаниям, он подрабатывал рассыльным, чистильщиком обуви, дворником и мойщиком трупов.

Весной 1943 года 16-летний Николаус был призван на военную службу и отправлен в Голландию в военный лагерь Гитлерюгенда. В мемуарах Клаус Кински пишет, что в октябре 1944 года он якобы покинул свою часть, но был пойман и приговорен к смертной казни за дезертирство. Незадолго до казни ему удалось бежать.

В ноябре 1944 года под Арнемом он попал в британский плен, а весной 1945 года был переправлен в Англию в лагерь военнопленных. Провел в плену 1 год и 4 месяца. В лагере военнопленных впервые вышел на самодеятельную сцену. В основном исполнял женские роли.

После освобождения из плена обосновался в Западной Германии. Взял себе псевдоним Клаус Кински (западное прочтение фамилии известного чешского аристократического рода Кинских), играл в провинциальных, затем в берлинских театрах. Прославился в качестве чтеца монологов. Декламировал Ницше, Артюра Рембо, Франсуа Вийона, Курта Тухольского и Новый Завет. Декламации из произведений Гёте, Фридриха Шиллера и Бертольта Брехта вышли более чем на 25 грампластинках. В своём передвижном «туре Иисуса» изображал на сцене Иисуса Христа как психопата-авантюриста.

Впервые снялся в кино в 1947 году в фильме «Моритури». Кински много снимался в коммерческих фильмах низкого художественного уровня, объясняя это стремлением больше заработать. Только в 1963 году он сыграл в десяти фильмах. Кински отказывался работать с такими режиссёрами, как Федерико Феллини и Стивен Спилберг, если гонорары в низкопробных фильмах были выше. «Я как проститутка - продаюсь за более высокую цену», говорил он. Исключением стали фильмы «Доктор Живаго» и «На несколько долларов больше» Сержио Леоне в 1965 году.

В 1972 году у Кински началось сотрудничество с режиссёром Вернером Херцогом, который пригласил его на роль в фильме «Агирре, гнев Божий» об экспедиции испанских конкистадоров в джунглях Амазонки. Полубезумный Лопе де Агирре в погоне за властью и богатством ведёт свой отряд на верную смерть, в итоге погибают все его соратники и собственная дочь. Кински настолько вжился в роль хромого калеки Агирре, что по окончании съёмок ему пришлось проходить длительное лечение - исправлять деформацию позвоночника. После просмотра фильма Кински эту роль признал своей лучшей.

С Херцогом у него сложились непростые отношения, они относились друг к другу крайне враждебно. В промежутке до следующей их совместной работы Кински успел сняться ещё в нескольких фильмах.

В 1978 году Херцог поставил ремейк классического немого фильма Фридриха Мурнау «Носферату: Симфония ужаса» (1922), первой экранизации романа Брэма Стокера про графа Дракулу. В фильме «Носферату - призрак ночи» Кински сыграл вампира, уставшего жить и убивать, страдающего без любви и вызывающего сочувствие. Любовь к красивой женщине (в роли Люси - Изабель Аджани) приводит его к смерти.

Следующей работой Кински у Херцога стала роль в экранизации пьесы немецкого драматурга Георга Бюхнера «Войцек». Войцек - полковой цирюльник, которого окружающие изводят насмешками и унижениями, убивает свою любовницу. Загнанный и измученный постоянным поиском средств к существованию, он теряет рассудок и совершает убийство любимой женщины. На съёмках Кински, охваченный стремлением проникнуться в роль, заболел лихорадкой. В эпизоде, где Войцека избивают, он просил бить его как можно натуральнее; был против дублей, считая их «неискренними».

Фильм «Фицкаральдо» (1981) - о человеке, который хочет построить оперный театр в Южной Америке и в поисках денег отправляется в глубь джунглей. Главную роль должен был играть Джейсон Робардс, который по болезни выбыл из участия в съёмках. Херцог обратился к Марио Адорфу, но тот отказался. Фильм был номинирован на «Золотой глобус», а Херцог получил премию Каннского кинофестиваля. В «Кобра Верде» (1988) Кински играет сумасшедшего бандита-работорговца, который приходит к власти в африканском государстве. После этого фильма конфликт с Херцогом сильно обострился, Кински в сердцах называл его Гитлером.

В конце 1990-х годов Херцог снял документальный фильм «Мой любимый враг» о Кински и сложных отношениях между ними.

Режиссёрской работой Кински стал полуторачасовой фильм об итальянском скрипаче Паганини. Сам Кински планировал его как 16-часовую ленту для итальянского телевидения. Ещё во время съёмок «Кобра Верде» он просил Херцога выступить режиссёром. Отказ Херцога усугубил вражду между ними, и Кински отказался дальше сниматься в «Кобра Верде». При его жизни фильм «Паганини» испытывал трудности с выходом в прокат, и Кински расценивал это как злонамеренный саботаж своего творения.

Клаус Кински был женат четыре раза. В 1951 году он познакомился с Гизлиндой Кюльбек (Gislinde Kühlbeck) и женился на ней после рождения 23 марта 1952 года дочери Полы. Брак распался в 1955 году. В 1960 году в Берлине он познакомился с 20-летней Рут Бриджит Токки (Ruth Brigitte Tocki) и женился на ней. От этого брака 24 января 1961 года у него родилась дочь Настасья. Этот брак был расторгнут в 1968 году. На вечеринке в своём загородном доме в Риме Кински познакомился с 19-летней вьетнамской студенткой Минхой (Minhoï Geneviève Loanic), на которой женился в 1969 году. 30 июля 1976 года у него родился сын Николай (Nikolai Nanhoï). В феврале 1979 года Клаус и Минхой развелись. В 1987-1989 годах Кински был женат на актрисе Деборе Каприольо. Все трое детей стали актёрами, Настасья Кински получила мировую известность.

В жизни Кински отличался эпатажным поведением. Упоминается случай, когда он со сцены бросал канделябры с горящими свечами в публику за её «неблагодарность», в результате чего выгорел театр.

В мемуарах «Ich bin so wild nach deinem Erdbeermund» (1975) Кински в оскорбительном тоне рассказывал о своей семье, его старшие братья назвали сочинение «позорной возмутительной ложью». В автобиографии с порнографическим содержанием «Я жажду любви» (нем. Ich brauche Liebe, англ. Kinski Uncut: The Autobiography of Klaus Kinski, 1987) излагаются разного рода оскорбительные инсинуации в отношении его сестры и дочери Настасьи. Настасья называла его слова клеветой, намереваясь подать судебный иск. Это послужило причиной разрыва отношений с семьёй, на его похороны прибыл только сын Николай. В книге не оставлен без внимания и Херцог, которому адресованы оскорбления и пожелания смерти.

В 1980 году Кински переехал в город Лагунитас, штат Калифорния близ Сан-Франциско. Он умер в 1991 году от инфаркта миокарда в возрасте 65 лет.

 ​​​​ 

19  ​​​​ «Небо над Берлином» Вендерса. ​​ Фильму уже девять лет!

Приз за лучшую режиссуру. Хандке, Ганц, Фальк.  ​​​​ Фальк: удивительное, теплое безобразие.

Два лица: Ганц и Фальк.

Фильм – симфония. Передана огромность существования.

Зукова в фильме Тротта «Роза Люксембург».

Там и Ольбрыхский. Не могу смотреть: много зажигательных речей.

20  ​​​​ «Сюжет для небольшого рассказа», шедевр Юткевича. Явно лучшая роль Гринько.

«Леон» Бессона. Скучно.

21 Пятисерийник «Мертвые души». Как раз поздно вечером сосед начинает забивать в стену гвозди.

«Сюжет для небольшого рассказа» Юткевича. Савина, Влади, Гринько, Яковлев. А сам-то фильм схематичный.

22  ​​ ​​ ​​ ​​ ​​​​ ТВ – шоу.

С ​​ двадцать политиков и с двадцать журналистов.

Прочие только мелькают.

Это трудно вынести.

23 «Тэсс» ​​ Полянского.

24 «Марафонец» Шлезингера.

Впечатляет огромность этого фильма. Получился жестокий романтизм. Так что жанры не гибнут!

Фильм с пустой серединой.  ​​​​ Фильм движется рывками: от одного пронзительного образа к другому.  ​​​​ Манихейство: ​​ Хофман и Оливье - на полюсах.

25 «Джульетта и духи» Феллини. На ​​ маленьком экране уже ничего не разглядишь. Фильм так много открыл лет двадцать назад, а теперь во всем банален.

Теперь в фильме открыл множество заклинаний.  ​​​​ Табу, что преодолены и отброшены.

26 По моему двухтомнику: кино в Англии: Андерсон, Ричардсон, Рейш.

«Сатирикон» Феллини. ​​ 

Может, стоило больше оторваться от первоисточника.

Странно понимать, что этот литературный источник для нас, по сути, закрыт, что нам не прорваться через эту толщу времени.

«Жюль и Джим» Трюффо. ​​ 

Кстати, очень сложно. Пока телевидение еще показывает такие фильмы.  ​​​​ Ясно, что режа мучила сложность человеческих отношений, невозможность в них разобраться.

27 «Королевская комедия» Скорцезе.

28 У Виталия Вульфа - «Бесприданница». Меня он трогает, хоть не всегда могу выдержать его передачу целиком. Комиссаржевская рядом с Дорониной. А что? Может, и Доронина ​​ станет мифом. С годами мне все больше нравятся ее роли; правда, Бетт Дэвис куда выше.

В его «Серебряном шаре» все перемешано.

Уже мелькнуло пару десятков звезд.

29 «Казимир Станиславович», фильм по любимому рассказу Бунина.

30 Мог ли знать Жуве, что последующая культура попытается стереть предыдущую?

31  ​​​​ Умер Марсель Карне.

Учитель! Именно учитель. Иного слова для него не нахожу.

«Восемь с половиной» Феллини.

Прекрасные француженки. ​​ И – в фильме все больше легкости по мере его продвижения в огромность. ​​ 

Он словно б улетает куда-то в вечность.

Так легко рассказать о невыносимой сложности человеческой души!

Я вдруг заметил, как много в его фильмах света.

Почему этот треугольник? ​​ 

Герой Мастрояни слишком ценит в жене человека, чтобь еще видеть в ней любовницу. ​​ Что-то разрушено в их отношениях, но оба еще хотели бы вернуть любовь.

Ноябрь  ​​​​ 

2 «Хороший отец» Блие. ​​ 

По телику звучит трогательно.  ​​​​ Сердечный примитивизм.  ​​​​ Все отдано теме.

Несколько усложненный треугольник. ​​ Блие не покидает традиционных схем.

Поиск внутри них – почему? Чего? Необычайных чувств. ​​ Их более в музыке фильма, чем в прочем, что есть в фильме.

Блие разбавляет сильные страсти, они обыгрываются, теряют свою исключительность.

Игра с жанром вызывающая, но зритель подозревает, что все только сыграно, а не пережито.

Вот-вот актеры сбросят маски!

Что-то беспомощное во всей технике фильма.  ​​​​ Какая-то несвязность. ​​ Фильм разбивается на куски. ​​ Обнажается искусственность всей конструкции.

3  ​​​​ «Касание дьявола» Уэллеса. ​​ 

Фильм Вайды «Бесы».

Прекрасно.  ​​​​ Какой-то ужасно неровный, нервный почерк спектакля словно угадывает лихорадочный стиль Достоевского.

4 «Красота дьявола» Клера - и холодновато, и скучновато. ​​ Рене не идет дальше изящных, головных схем.

Фото 1938 года: Бретон.

Ривера, Бродский.

Поланский и Франжу. Традиции фильмов ужаса.

«Гид к 44.000 видео». Это уже целая культура.

5 В «Авансцене кино» ​​ читаю сценарий «Ночи» Антониони.

Сюжет: опять умирает человек, а всем некогда заметить это.

«Операция. L'operazione».

Шоу: президентская компания в Штатах.

Синопсис «Крика» Антониони откопан в библиотеке. Наверно, перевод синопсиса - выжимка, но в словаре - иначе:

Синопсис = сборник сведений, материалов, статей по какому-либо вопросу (обычно расположенных в хронологической последовательности).

«Ирма больше не любит Альдо. Вернувшись, Альдо видит ее счастливой, он поднимается на трубу и бросается вниз».

Я не могу забыть, как стремительно это происходит, хоть видел фильм 23 года назад.

6  ​​ ​​​​ «Сaza. Охота» Сауры.

В Музее Кино. Спасибо бесценной Верочке, что затащила на этот фильм. Вижу ее редко, а потому и очень нравится.

Дом = casa. Caza = ит. ​​ caccia = фр. chasse.

Диалог Джованни и Лидии, Мастрояни и Моро, ​​ в «Ночи».

Он: Новое \\ платье у тебя \\?

Она: Да.

Он: И что?

Она: Знаешь, о чем я думаю? Давай не пойдем к Геральдин.

7 «Великолепный» Брока. Бель Мондо, Биссе.

Интересно, что 20 лет назад я думал о Жаклин не иначе как о «irresistible» (перед которой не устоять).

9  ​​​​ «Курить-не курить» Рене.

Двое в нарисованном, неживом мире.

Рене убил реальность мира, чтобы выявить мастерство актеров.

Или это спектакль?

Уже и мира-то не осталось, а только его декорации.

Двое играют жизнь, Жизнь предстает Комедией.

12  ​​ ​​​​ Видение, в котором мало меня самого: мы летим, она и я.

Падает снег, я слышу ее дыхание.

Над нами вороны.

Открытая могила.

Чья это могила?

Кого я потерял?

Я не знаю.

13 «Убийца» Хичкока. ​​ Очень интересный, выпуклый быт.  ​​​​ Важность декораций.

Мысли Хичкока вне кино – нарочито глуповаты: ​​ гениальный толстяк пошучивает.

14 «Белые ночи» Висконти. 1957. Маре выламывается из поэтики Висконти. Скорее, фильм о том, как понимает Висконти Достоевского.

Самая слабая роль Жана Marais Маре.

Мария Шелл - тень.

А Мастрояни? Тоже ничего.

Надо ж умудриться создать такой фильм!

Как часто Висконти беспомощен! Не в силах понять того, что делает.

Мария и Максимилиан Шелл, брат и сестра, - более славяне, чем сами славяне. Рафинированное, обогащенное европеизмом славянство.  ​​​​ 

Известен роман Марии с Родионом Щедриным, а жена Максимилиана – ​​ русская актриса Андрейченко.

Ребята, нельзя же так сильно любить славянство!

Спор о моей славянской культуре не прекращается.  ​​​​ Собственно, и я сам делаю все, чтоб освоить лучшее и в родной, и в мировой культуре.

А что до Висконти, то он не ​​ один раз заезжал в славинизм.

«Смерть в Венеции» - самая серьезная попытка.

15 ​​ «Юнона и павлин» Хичкока. 1933.

Чудесная бесхребетность!

Вольное ощущение распутья!

То-то фильм, наверно, нравился будущим создателям Новой Волны.

16 «В беге времени» Вендерса. ​​ 

Гиперреализм.

Человек сел покакать – и в этом близость новой эстетики.

«Процесс» Уэллеса по Кафке.

«Коровы. Vacas» Медема. 1992.

Событие! Чувствуется, что фильм снят недавно. ​​ Новое в эстетике исторического фильма. И романтизм, и жестокость, и величие истории.

Но кто же более вечен? Не люди, но природа, коровы.

Герой фильма – Энергия Истории.

«Путешествие в никуда. El viaje a ninguna parte» 1986. Гомес.

«Ночной портье» Кавани, 1974.

Глянул Богарта.

«Восстание в джунглях» Спайка Ли.

Уж очень прямолинейно.

Испанцы легко побеждают в потоке этих фильмов: настолько удивляет новизна этих мыслей и образов.

19 ​​ «Ночь» Антониони.

Джованни (Мастрояни): Тебя это сильно развлекает - быть циничной?

Валентина (Витти): Нет.

Фраза Роберто: «Наше время... Демократия - это делай, что придется che acсade».

Эта сразила фраза и слова Витти:

- Вы меня выжали как лимон. Mi avete ridotta a una strascia, voi due, stasera».

Персонажи – тихие, раскачивающиеся тени. ​​ Реж добивается ощущения призрачности мира. ​​ Героиня Моро хотела бы и умереть, и изменить мужу, - но ничего не получается: продолжается «обычная» жизнь.

22 Китон. «Бледнолицый» и др. ​​ 

Артист передает механистичность и злость и своего, и нашего времени.

24  ​​​​ Умер Гердт.

Более не буду писать о тех деятелях искусства, коих не люблю: тогда теряются критерии, я перестаю понимать, что пишу.

Наверно, значение этого человека огромно, раз так его хоронят, - но мне не стоит и пытаться зафиксировать эту государственность в искусстве.

Смоктуновский умер будто тайком, его хоронили кое-как, потому что он не был обласкан властью.

«Увидеть Париж и умереть».

Васильева и Любшин. Фильм ​​ не достоин таких артистов.

25 ​​ Я родился в киноэпоху.

Именно в само кино.

Мои шесть лет: 1959.

1959:

«На краю дыхания» Годара,

«Хиросима» Рене,

«Приключения» Антониони,

«Карманник» Брессона.

Смотрю сегодня: «Курить - не курить» Рене, «Цвета: белый» Кислевского.

​​ И что я так зачастил в Музей Кино? ​​ Неужели ВР ​​ так прихороводила? Но ее я не вижу.

Смутно понимаю интригу: я с чего-то решил, что стану тут переводчиком. Вот и болтаюсь на ​​ правах своего.

Что еще смотрел вечером?

«От Мальро до де Голля. Избранные портреты». 1990.

«Надежда» Мальро, 1939.

Смотрю, уж смело закусываю на какой-то презентации. Кого надо помянуть, не знаю, а от рюмашки не отказался.

Не отказалси.

26 ​​ Стихи Юппер:

Dire qui on est par ceux qui vous parle

Taire ce qu'on est par peur de se perdre

Se reconnaitre en des signes

S'absenter dans des images - de soi

Exhumer l'intime pour ordonner le monde.

«Говорить когда слышишь того, кто тебе говорит,

Молчать из страха затеряться, погубить себя,

Узнавать себя в знаках,

Отсутствовать в образах - своих же.

Откопать в себе такое интимное, чтоб оно повелевало миру».

Вот ее кредо.

27 «Гранатовый браслет» ​​ Ромма.

Хорошая экранизация. ​​ Ровно, точно, без нажима. ​​ 

Без ангажированности.

И этот человек снял «Девять дней одного года»!

В голове не укладывается. ​​ 

В такие жгуты свивала художника жизнь!

Кто мог вот так, как змей, извиваться вдоль идеологии, тот и гений.

Циклы в фильмах Ромера. ​​ 

«Сказка весны».  ​​​​ Легчайший диалог.

Фильмография Китона. ​​ Этот юмор впечатляет больше чаплинского.

28 Только видеокультура позволяет знать искусство в мире.

«Горькие ​​ слезы Петры фон Кант»: Кастерсен.

29 «Двойная жизнь Вероники» Кислевского. Хороша Ирен Жакоб. ​​ Тут она с неповторимой аурой.

30 «Фракенштейн» с Карловым. 1931.

Декабрь ​​ 

1 «Убить пересмешника» с Грегори Пеком.

2 ​​ «Страсть» Годара.

3 Радио легко побеждает телик. Что смотреть? Новости одни и те же. Если б смотреть новости на иностранных языках! Увы, нельзя: роскошь.

4 В каждой стране своя Сара Леандер.

У нас Любовь Орлова.

Юппер: «В моей игре я чувствую себя более сюжетом, подчиненной, чем объектом... ​​ Есть зияние между сюжетом и объектом, и я его чувствую».

Sujet - это и «подчиненный», и «сюжет».

5 Фильм Дыховичного «Музыка для декабря». ​​ Очень серьезно.  ​​​​ Без попыток Михалкова внедриться в массовую культуру.  ​​​​ Тут нет полного разрыва с чернухой – и это разочаровывает.

Юппер: «Во Франции драма ассоциируется с медленным развитием действия, а комедия – с быстрым».

Личность Кайдановского. ​​ 

Он передает мучительный процесс открытия Бога. ​​ Фильмы его самого смотреть невозможно, но они передают его животное желание обрести веру.

6 ​​ Юппер Huppert: «Мне кажется J'ai le sentiment, ​​ все те женщины, образы которых я создала, сами выстраиваются в мой собственный фильм.

Все эти судьбы женщин - метафоры не только вообще современной женщины de la condition feminine, но и моей собственной жизни».

7 «Мой американский друг» Вендерса.

Хоппер и Ганц запоминаются на всю жизнь, а прочих жизнь запросто смывает из памяти.

В этом фильме есть трепет, настоящее волнение, но не проходит ощущение, что он попросту не продуман.

Взяли да и свернули в детектив, чтобы выпустить фильм.

«Процесс» Уэллеса.

Ясный, не очень страшный сон. ​​ 

А причем тут Кафка?

Фильм рассказывает о том, что Уэллес – интересный человек.

Глубокий?

Нет.

Именно интересный.

«Мело» Рене. 1984.

8 Де Пальма:

-«70-ые и начало 80-ых были годами режиссера. Сейчас время директоров студий и агентов».

Так все поменялось. Теперь хороший фильм сложнее выловить.

Юппер: «Что такое актриса? ​​ Это истерическая женщина, которая думает, что она ничего собой не представляет и все время ищет, что же она такое».

9 «Детство» Оцу.

В ​​ моем детстве я б, небось, пролил немало слез, но теперь мне только улыбается.

11 «Красный цвет» Кислевского.

Мало персонажей, потому что они вытесняются личностями, которые их играют.  ​​​​ 
Так и у Кислевского: есть артисты, а то, что за ними стоит, уже не так важно.

12 Попробовал смотреть «Спартака» Кубрика.

Противно.

Самые умные люди продажны - и тут ничего не поделаешь. Немножко продаться, чтоб потом быть свободным.

Противно.

13 «Актриса», 1943, Трауберга.

Бабочкин, Жаров.

Посмотрел внимательно, ведь его наверняка мама глядела.

«Валентино» Кена Рассела, 1977. Нуреев.

14 ​​ С разрешения жены Тарковского смотрим его «Путешествие с Тонино Гверра».

На Западе показали в 1982.

15 «Любовь и смерть» Вуди Аллена. ​​ 

Вот это чувство юмора!  ​​​​ 

Они возятся под одеялом – и видеть это смешно. ​​ 

Не потому ли, что мы не видим самих людей?

Только их жалкая возня. ​​ 

Он высовывается, одевает рукавицы – и снова лезет под одеяло.

Особая бесплотность Дюпли. ​​ 

Жизнь в ней, кажется, едва бьется.

17 Чернуха ​​ в кино. «Панцирь» Грымова о Петербурге.

18 «Актриса» Трауберга, 1943.

19  ​​​​ МАСТРОЯНИ ​​ умирает в парижской клинике. 72 года.

Целая эпоха моей жизни! Марчелло, для меня ты не умрешь никогда.

Рак пожелудочной железы Bauchspeicheldruese. ​​ 

Представить и горе Денев! И их дочери Кьяры (Светланы).

Когда на вручении Ники объявили эту новость, зал минуту молчат.

Эту минуту молчания стоило повторить по центральному телевидению.

«Китайская рулетка» Фассбиндера.

Экран телика сдвигает акценты, «нагоняет» психологизма, которого и так много.

Но о чем фильм?

Мир ложен до конца, все в нем – только отражения.

Калека-дочка судит всех, мы на всех смотрим ее глазами.

Персонаж Карстенсен не выдерживает и стреляет.

Дуэль «дочь-мать» создает напряжение.

Саша’ ​​ Мерилл – на втором плане, - но с каким же обаянием она играет!

Кстати, и в «Восьми с половией» она светилась приятно и нужно, и нежно.

​​ 

Фассбиндер ​​ хорош в передаче обаяния ужаса.

Он берет ужас «на себя»: он интересно с ним работает.

20 ​​ Как измучил Петер Фальк! Всегда-то он на телике.

«Ставка больше, чем жизнь» ​​ с ​​ Фальком. Тьфу.

21  ​​ ​​​​ «Лауреат», 1967, с Николсоном и Гофманом.

50 лет актеру Филатову с Таганки. ​​ Это он осуществил серию «Чтобы помнили» об ушедших актерах.

22 «Великая иллюзия» Ренуара. ​​ Опять союз Габена с Ренуаром.

Ренуар хочет облагородить насилие, придать ему человеческие черты.

А с какой стати?

Лидия Михайловна Лотман очень любит этот фильм.

23 ​​ Стал завсегдатаем МК.

Черный юмор «Деликатесов», 1991.

«В ожидании лучшего» с Ширли Мак Лейн.

«Другая женщина» Аллена.

28 «В городе» с Синатрой. 1949.

Он почему-то думает, что он обаятелен.

Странно, что он все же вызывает сочувствие, как «мужик с проблемами».

А причем тут искусство?

Так сочувствуешь человеку только потому, что он живет.

Получился год Хичкока.

Поцари, дорогой, в моем воображении.

Обаяшка, что тут скажешь.

В фильмах Шаброля есть и коммерческое, и случайное, но великолепное знание кино всегда помогает ему свести концы с концами, выйти сухим из воды.

Тоже артист!

Так мы ценим французского художника только за то, что он – француз.

А будь он русским?

Только за это никто не оценит.

Но эта исключительность французской нации истончается на наших глазах.

Антониони и даже Висконти добиваются куда большего концептуального единства.

А без этого единства фильм – не воспринять.

Или это порноклюква, ​​ или давай концепцию.

У него чувствуется недостаток возвышенного.

Это странно?

Для француза, пожалуй, что да.

29 «Соседка» Трюффо.

Люда рассказала, как посмотрела этот фильм первый раз.

Ее – качало!

Она была в шоке.  ​​​​ 

Лариса Ч-а буквально подхватила ее под руки.

А я в этом фильме увидел только хорошую игру актеров, но уж никак не судьбу.

Трюффо – рассказчик в кино, но не в жизни.

Его разогревает только процесс съемок.

Постарался собрать свои убогие материалы о любимой актрисе:

Посвящение Жанне Моро

«Луиза». 1972.

Фильм Брока познакомил с Моро: фильм купил Союз!!

Так что посмотрел где-то в двадцать лет.

Поразительна эта любовь к беспутному юноше. Она и любит-то не его, а какие-то свои мечты о нем.

Это мне было так близко, что рассказ «Как я люблю» намечался уже тогда, в мои двадцать.

Откуда эти подробности в игре? Она в совершенстве передает замысел режиссера.

Мне было важно, что своей игрой она противопоставила себя ​​ советским актрисам.

Они всегда говорили своей игрой:

-Я – советская женщина!

Они всегда несли клеймо этой жалкой советскости, даже будучи очень красивыми.

А фильмы, вроде «Три плюс два», когда они были просто женщинами, появлялись редко.

Видимо, ​​ их просто заставляли так говорить.

А Моро говорит так:

-Я – только женщина. Все, что я умею, - это жить.

Теперь этот фильм говорит слишком много о моей юности.

Я смотрю его – и трепещу от избытка чувств.

Разве я мог забыть столь тонкий фильм?

Мне уже не понять того, что было со мной в юности, но могу в этом фильме узнать, каким был в двадцать.

Я, конечно, стал обожать Жанну с этого фильма.

Мог ли думать, что обожание затянется на всю жизнь?

Уже то, что этот человек живет, кажется приятным чудом. Нужны же и такие житейские чудеса!

В фильме столько лиризма, что он вместил всю мою юность.

В сущности, я был смущен везучестью героя: в его жизни появился человек, готовый решать все его проблемы.

Мне это кажется чудом: меня-то женщины испытывали на разрыв.  ​​​​ 

Вместе с тем в их отношениях есть – покой!

Разве это не странно?

Ты видишь, что любовь огромна, - и это успокаивает.

Моро играет бездну понимания, бесконечно любящую душу.

«Лифт на эшафот».

Она смотрит в камеру – и это убеждает. Этот фильм не выходил из ряда советских, а потому и был обычным советским фильмом.

После «Луизы» едва узнал актрису!

Настолько странно она играет.

Она лишь без конца идет, но она пересекает – Париж!

Получился фильм о Париже.

Конечно, «Луиза» понравилась куда больше, «Лифт» запомнился мало.

В ​​ «Моей дорогой Луизе» ​​ Жанна вызвала безмерную симпатию, но не восхищение.

Я жил с этой симпатией, пока не узнал, что ее сын ​​ попал в автокатастрофу.

Ей пришлось продолжить съемку.

Сын Роми Шнайдер погиб, а Дорлеак сгорела в автомашине – вссе это казалось невероятным: мне пришлось менять свое представление о Франции.

Ее ​​ «самостоятельность» ​​ начинается в 1951 году, когда ее контракт с Комедии Франсез заканчивается, и – она сама увольняется.

Как она «приходит» к своим персонажам?

Этот путь кажется до конца естественным: настолько глубоко спрятана работа над ролью.

Луи Малль говорит о «естественном скольжении в персонаж».

И Брук говорит «об абсолютной актерской проникаемости».

Я всегда чувствую ее легкость. Она не просто работает, но заставляет почувствовать значимость актерской профессии.

«Новобрачная была в черном».

Трюффо столкнулся с проблемой: как снимать Моро – сильной?

Прежде такого не было.

​​ 

«Процесс» Уэллеса по Кафке. 1986.

Какая Жанна Моро! Этакая плутовка.

Всё равно личность самого режиссёра парит над всеми - и восхищаешься мощью ​​ его воображения.

Здесь начинается моё обожание Моро.

В этом фильме все так «зарежиссированы», что артисты - только отблески идей Уэллеса.

Они согласны и на это, ибо Уэллес гениален.

​​ 

«Журнал горничной».

Какой Бунюэль!

Каждое мгновение чувствуешь, что за фильмом – настоящая литература.

Пикколи тоже помогает.

Как она чувствует границы роли, как с азартом проживает ее!

«Жюль и Джим».

Самая яркая роль. От всего фильма остается только она.

Получился фильм об особенностях ее души.

Почему она не играла в «Континенте»?