-29-
ДНЕВНИК КИНО
1991
Важное:
Тарковский
Кузмин
Касимов
Январь
2 Андрей Тарковский:
Предчувствия души
Весь смысл человеческой жизни заключается в том, чтобы за время, которое тебе отпущено, сделать хотя бы один шаг от того уровня, на котором ты народился, до более высокого. В этом смысл жизни. Потом я бы предложил свою трактовку. А она в следующем. Один из столпов цивилизации Гаутама Будда изрек «первую благородную истину» - «Все в мире есть страдание». Спустя ровно 25 веков выдающийся психолог Виктор Франкл обосновал «Смысл страдания - стать иным». Наложив эти чеканные формулы друг на друга, получаем: «Смысл жизни в становлении иным». Присмотревшись, мы находим подтверждение этому в природе. Гусеница становится бабочкой. Из яйца получается птенец. Мы начинаем осознавать себя вскоре после выхода из маминого живота. Каждый день мы можем становиться немножко другими. Главное - двигаться в правильном направлении. Для христиан тут просто - каждый из нас сотворен с заданием и необходимыми для его выполнения ресурсами. Найти эти ресурсы в себе и обозначить верный вектор движения. Заключительная цель - придти в конечную для этого этапа жизни точку, в которой совпадешь ты с ожиданиями Творца о тебе и от тебя.
5 У Клер чудесные торты.
Тут я сцепился со злой советской киноведицей.
Она стала хвалить «Покаяние», я не поддержал ее энтузиазма – и был обруган.
Клер, посмеиваясь, следила за неравным сражением, из политеса не приняв ничью сторону.
7 «Красная свадьба» Шаброля.
Пикколи и Одран – заложники слишком жесткого сценария.
8 «Он» Бунюэля.
Безумие надо играть лучше.
9 Ксонер Xhonneur «Маркиз де Сад».
Фильм – сращение мультика и живых актеров.
Черный юмор веселит на самом деле.
В самой этой технике, чудится, столько находок!
Маркиз Сад предстает завернутым в собственные фантомы, его ужас забавно обыгран.
12 Экранизация эпоса «Махабхарата» Питера Бруком. Индийское растворено в интернациональном. Наивный и величественный английский язык.
14 Шигулла в «Лили Марлен».
14 ДР Мандельштама.
18 марта <1963>. Псков
Уважаемый Борис Федорович ((Егоров, издатель поэта))!
Пишу Вам, хотя мы не знакомы, но надеюсь, что нам придется познакомиться. Я — вдова Мандельштама, и пока, кажется, не потеряна надежда, что книга выйдет.
Мне очень хотелось бы быть в курсе того, что происходит с книгой.
Прислал ли Харджиев рукопись? Боюсь, если вы ему не будете напоминать, он ее сильно задержит...
Если вы мне будете писать о книге, вы понимаете, что я буду считать это сугубо частным делом...
Но сейчас у меня есть и официальное дело к вам. В. Н. Орлов как будто не знает, что я введена в права наследства. Меня это удивляет, потому что он писал в Союз писателей с просьбой выплатить мне через
Литфонд деньги. Союз мне отказал (это было в прошлом году) и, может, дезинформировал Орлова... Они-то знают, что я наследница... Впрочем, они могли забыть — им-то наплевать.
Во всяком случае я просила бы вас сказать Орлову, что я писала вам и спрашиваю, не нужно ли прислать в издательство копию нотариального свидетельства о предоставлении мне авторских наследственных прав.
Это я прошу вас сделать вполне официально, как заместителя гл. редактора.
Введена я в права наследства по специальному закону о введении в эти права наследников реабилитированных. Мои права действительны
на 15 лет — с 56 года по 72. Пока я получила одну сотню рублей с «Дня поэзии»...
Очень рада была бы получить от вас ответ. Я получаю письма: Псков, Главпочтамт, до востребования. Мандельштам Надежде Яковлевне.
Мандельштам способствовал получению денег и А. И. Цветаевой. Приехав в 1921 г. в Москву из Крыма, она оказалась в тяжелом материальном положении. При этом у нее не было удостоверения личности. 28.07.1922 г. правление ВСП приняло решение о выдаче ей денежного пособия. Получила она деньги 31 июля. Мандельштам написал (очевидно, в конце месяца, но до 31-го) письмо тогдашнему председателю правления ВСП С. А. Полякову, содействуя получению назначенного пособия:
Уважаемый Сергей Александрович!
Анастасия Ивановна Цветаева просит вас выдать ей пособие, назначенное ей на последнем заседании правления; беспокоится, что у нее нет удостоверения личности (для получки), и потому просила написать эту записочку.
Ваш О. Мандельштам (ПССП, с. 379).
А. Цветаева получила 25 млн рублей. А вскоре, 4 августа, было принято решение выдать ей дополнительно еще 25 млн:
Слушали <...> о вторичном пособии А. И. Цветаевой, у которой болен сын. О пособии Курч-Эк.
Постановили <...> Выдать Цветаевой и Курч-Эк по 25 миллионов руб.
И еще документ:
Приехавший ко мне родной брат, Александр Мандельштам, находится на полном моем иждивении и не имеет ни крова, ни средств, независимых от меня.
Он временно спит в проходной комнатке, где кроме него на столе спит только В. Я. Парнах, которому он абсолютно не мешает, устраиваясь на ящике, взятом
из моей комнаты. Не мешает он и несложной работе коменданта, вставая в 9 ч. утра и устраиваясь на ночлег в 12 ч. ночи.
Поскольку брат фактически никому не мешает и я, в одной комнате с женой и обремененный работой, не могу его взять к себе, прошу временно разрешить ему
ночевать на прежнем месте, т<ем> более, что лично я с женой занимаем очень небольшую площадь, в то время как все семейные члены Союза получили возможность жить со своими близкими. Мне непонятно, по каким причинам брата хотят загнать в мою комнату, где он серьезно помешает моей литературной работе, диктовке вслух, сочинению стихов и проч. работе, требующей отсутствия всякого постороннего лица и полной сосредоточенности, в то время как никто из живущих в двух смежных комнатках «гостиницы» не протестует против его временного ночлега.
Осип Эмильевич Мандельштам
13/XII/22
15 Ранний Антониони: Бозе в «Хронике одной любви».
Красота запутанных отношений, обаяние самой актрисы.
17 «Путешествие в Токио» Одзу.
19 «Western Union» и «Hunt Man. Охотник» Ланга.
20 ДР Феллини
Феллини:
«Кино - это искусство. Я говорю это уверенно и без всякой натяжки. Кино не уступает никакому другому виду искусства. Оно - одно из них. Мне кажется, оно ближе не к литературе, а к живописи, потому что состоит из движущихся картинок.
Я знаю, что для многих кинорежиссеров слово важнее рисунка: они литературные режиссеры. Для меня же фильм - дитя живописи.
Художник передает нам свой взгляд на мир. Это личное видение действительности я считаю абсолютной реальностью, которая может быть наиболее верной. То же самое я пытаюсь сделать на экране - моем холсте. Я восхищаюсь Ван Гогом. Черное солнце над пшеничным полем принадлежит ему, потому что только он его видит. Но теперь оно стало и нашим тоже: ведь он дал нам возможность это увидеть.
Я работаю как художник и снимаю фильм только для себя. Иначе я не умею. Приходится надеяться, что зрителям интересен мой взгляд на вещи, но съемки - дорогое удовольствие. Чтобы снять фильм, приходится брать деньги у продюсеров, а тот, кто берет деньги у других, обязан доказать, что он не вор.
Иногда я завидую художникам. А посетивший меня Бальтюс сказал, что, напротив, завидует мне: ведь я создаю искусство, которое движется. Но художник может работать каждый день, были бы краски, холст да тарелка супа.
Когда мне показывают мои старые рисунки, я их часто не помню, но руку свою признаю всегда. Вижу, что рисовал я, хотя не могу припомнить, когда и где. Обычно это связано с тем, основательно ли я работал над рисунком или это один из быстрых набросков.
Иногда, когда я занят подбором актеров, или подготовительными работами перед съемкой, или доработкой сценария, моя рука автоматически, без участия сознания, делает наброски. Скорее всего, это будут пышные женские груди. Или, почти столь же вероятно, огромные женские зады. Сиськи и попки. В моих блокнотах большинство женщин выглядит так, будто одежда на них трещит по швам - если она вообще есть.
Не знаю уж, что сказал бы психиатр, посмотрев на мои рисунки, но что-нибудь сказал бы обязательно: у них всегда на все есть заготовленные слова, особенно если дело касается секса. Не думаю, что здесь надо глубоко копать, - все лежит на поверхности. Женщины стали меня интересовать в очень раннем возрасте - раньше, чем я заговорил. Мне было любопытно, чем они отличаются от меня.
Я восхищался видом женских тел прежде, чем мог мысленно описать в словах, что именно я вижу».
21 «Лилиом» Ланга.
Опять мягкий взгляд из вечности.
Не смеется ли Ланг над своей «мифологичностью»?
У Маркеса в «Ста годах одиночества» такой смех чувствуется.
Февраль
2 Вера милостиво пригласила посмотреть в Музее Кино «Заводной апельсин» Кубрика.
Столько лет мечтал увидеть этот фильм, но он показался непоправимо холодным. Техники и идей куда больше, чем чувства.
Кубрик – имморалист?!
Наверно, как у всех модернистов, никакой эстетики, никакой морали.
Мак Дауэлл едва справляется с заданностью идей. С этого фильма начинается его слава.
Читал о фильме еще в «Авансцене кино».
10 Документальные фильмы о Битлах и Армстронге.
12 Мастрояни в «Постороннем» Висконти и Камю.
Полная победа писателя! Фильм совершенно не дотягивает до его идей. Конкретность кино в данном случае все разрушает.
Где же огромность Висконти? Он чудесен в «Большой Медведице», а тут вовсе анемичен.
14 Два фильма с Анной Маньяни: «Siamo femine. Мы - женщины» и «Bellissima. Самая красивая».
Не потрясает. В таких навалах страстей и наши актрисы хороши.
16 «Земля дрожит» Висконти.
Не его стиль.
Но и не «монумент скуки», как писала критика.
Просто не его.
Он любил примеривать идеи; это интересно.
Но не все идеи, которые он опробовал, любили его.
17 «Бал вампиров» Поланского. Изящная и холодная стилизация.
18 «Странник в поезде» Хичкока.
Свои комплексы – тема для творчества. Вот установка мастера.
Так оно и обычно, но Хич расцвечивает свои слабости слишком уж шибко. Все равно, больше всего люблю его фильм, который увидел первым: «Ребекку».
Март
5 «Psycho. Психо» Хитча. В такой высокой классике – деловитость! Чувствуется ориентация на зрителя, ангажированность – и это чудесным образом уживается с высоким искусством.
7 Фильм Рене «Мюриэль, или Время возвращения. Muriel ou le temps d'un retour».
Сюжет:
«Элен Огэн, торгующая антикварной мебелью, живет в портовом городе Булонь, вместе с пасынком Бернаром – эксцентричным кинематографистом. Молодой человек недавно вернулся с войны в Алжире. Он чувствует себя лишним в мирной жизни, к тому же его преследуют фронтовые кошмары. «Первая любовь» Элен Альфонсо Нуайер приезжает навестить ее вместе со своей племянницей Франсуазой. До военных событий он владел небольшим кафе в Алжире, но был вынужден вернуться во Францию».
10 «Алая улица» Ланга.
12 «Сон в летнюю ночь» Дитерле. 1935.
Да сколько раз можно смотреть этот фильм, сколько раз хохотать!
15 «Тайна за открытой дверью» Ланга.
16 «Одна поет, другая нет» Варда.
«Клео» куда острее. Я поверил этой даме именно после «Клео».
Пронзительная боль, страх, ужас – все вместила Клео в своем легком проходе через Париж.
17 «Электра» Кокаяниса.
Как здорово! Мощь национального кино.
19 «La sensation d’etouffement задыхания в «Un amour de Swan. Любовь Свана» Шлендорфа.
И хороший Пруст, и хороший фильм. Редко, но так бывает.
Иду к тексту. «Eglises escarpées et rugueuses. Церкви крутые (так пишут о слонах!) и шероховатые». Очарование расхлябанности.
20 Ингмар Бергман признался, что по вечерам смотрит ТВ.
«The Big Heat. Большая жара» Lang’а.
22 Все-то радует МК: «Сердце тирана» Янчо и «Семья» Сколы. Перевод и плохая пленка не все портят.
«Последний император» Бертолуччи.
Что за мода называть чужие идеи своими?!
Христиане признаются в любви к Будде. Зачем это?
24 Семинар в Музее Кино МК, посвященный Лангу.
«Die wandelte Bild. Блуждающий образ» и «Die kämpfеnde Herzen. Борющиеся сердца».
25 «Презрение» Годара.
Бардо немножко неживая. Как и «Кармен», перегружен музыкой. Только Пикколи не статист, а прочие тонут в годаровском мироздании.
26 «2001» Кубрика.
Холодная, умная фантазия.
Апрель
4 Наконец-то воздано должное Тарковскому. Его отец давно на поэтическом Олимпе, но вот и Андрей признан официально.
Так уж это надо?
Да. Больше шансов, что к его фильмам обратится толпа.
5 «Le bon mariage. Хороший брак» Rohmer’а. Приятный юмор.
6 Блистательный Богарт в «Ночном портье».
Сама Кавани, кажется, не чувствует высоты ужаса. Такой фильм – в прокате!!
7 Тешине «Невинные». 1987.
И Бриали, и Сандрин Бонер, а все равно скучно.
Не мой реж.
10 Сергей Параджанов
Моя АВТОБИОГРАФИЯ
Что моя биография? «Дард» (арм. печаль, горе) - вот ее вечная форма...
Сейчас, после третьего ареста, я могу наконец что-то суммировать. Обернулся - вижу старость. Это я ощущаю в мои 63 года...
Моя мать - Сиран Давидовна Бежанова. Отец - Иосиф Сергеевич Параджанов.
В год моего рождения они развелись фиктивно. Развод им был нужен, чтобы спасти шубу из французского выхухоля и дом на горе Святого Давида.
Шубу, дом и много чего другого удалось спасти. После смерти мамы мы с сестрой никак не могли поделить шубу, и тогда я разрезал ее ножницами пополам.
А дом - вот он, стоит на Котэ Месхи. Сколько семей в нем разместилось!
Отца тем не менее арестовали, но детство мое было окружено заботой. Боясь обысков, мама каждый день заставляла меня глотать бриллианты. Потом ходила за мной по пятам с горшком в руках.
...Став совершеннолетним, я долго блуждал в поисках хорошо оплачиваемой работы, пока не набрел на ВГИК, который успешно окончил, и с тех пор голодаю.
О том, как я поступал во ВГИК, целая поэма может быть написана...
Я приехал в Москву после войны и поступил сразу в три института. Не знал, в какой пойти...
...Все считали, что я одаренный... Министерство культуры Грузии даже выдало мне примус, валенки и сторожевой тулуп... Это была дань государства моей судьбе.
В этом туалете я приехал в Москву и сразу встретился с выдающимся мастером Игорем Савченко. Когда он меня спросил: «Зачем вы пришли в кино?» - я ответил, что учусь в консерватории, но хочу делать музыкальные фильмы и экранизировать оперы.
Он сказал: «Это интересно, пойдемте со мной». Меня заставили что-то нарисовать, что-то станцевать, что-то спеть...
В те голодные годы мы ели в день по четыреста грамм хлеба по талонам и, стоя в очереди за хлебом, иногда теряли сознание. Помню, как Миф Файзиев одалживал мне кусок хлеба, чтобы я, простояв очередь, потом отдал ему обратно...
Во ВГИКе не было стульев, мы сидели на каких-то лавках, а кое-кто прямо на полу...
Приехав на студию, после объятий Довженко и пятерок, которые нам ставили за дипломы, мы годами бегали в ассистентах у третьесортных режиссеров и вымаливали работу, чтобы не умереть с голоду...
Мы сидели в тени и провели свою молодость в сырых помещениях общежития, тихо-тихо выкарабкивались. А получили работу чуть ли не зрелыми пятидесятилетними режиссерами (когда мог быть уже утрачен энтузиазм)...
...Спустя тридцать лет я вернулся в город, в котором родился в 1924 году. Вернулся стариком, за плечами которого словно два крыла: с одной стороны - слава, триумф и признание, с другой - униженность раба, пленника, зека.
У меня нет ни официальных званий, ни наград. Я никто. Я живу в Грузии, в Тбилиси, в старом доме моих родителей, и, когда идет дождь, я сплю с зонтиком и счастлив, потому что это похоже на фильмы.
Amin!
Май
5 «Чарулота» С. Рея. Чудесно!
6 «Триумф воли» Рифеншталь.
7 Фильм: «Шестой съезд национал-социалистов в Нюрнберге».
Вот она, толпа. Ни один фильм не рассказывал о времени папы, о его психологии так много, как этот.
Как бы он впечатлил отца! И я-то в МК смотрю чудом.
Это Клейман с его широтой взглядов пробил показ этого фильма, доказал, что это – не агитка, а произведение искусства.
8 «Песня дороги» Сатьяджита Рея.
Это первый индийский фильм, так восхитивший меня.
Фильм выверен до кадра, он создавался десятилетия.
Поражает дыхание фильма, в его ритме совсем нет жесткости.
10 Москва: первый аукцион картин.
12 «Снежная красавица» братьев Васильевых. 1929.
17 ИЗ ДНЕВНИКА ОЛЕГА БОРИСОВА
17 МАЯ 1991 ГОДА:
По ТВ прошла наша последняя картина с Люсей Гурченко «Рецепт ее молодости». Я играю некоего барона, точнее, подыгрываю, скольжу за ней по паркету. За тридцать лет, что мы знакомы, это шестая наша работа. Все началось в 1958-м со съемок «Балтийского неба» у В. Я. Венгерова. Люся пришла в номер гостиницы «Октябрьская», где мы с Аленой жили, и до поздней ночи пела под аккомпанемент банджо.
Через три года она появилась в Киеве на съемках «Гулящей». (Если не путаю.) Алла хотела взять у нее интервью для телевизионной передачи. Получив ее предварительное согласие, позвонила в назначенный день. Люся стала отказываться, ссылаясь на плохое самочувствие и депрессию. Алла целый день провела с ней в гостинице, раздвинула шторы, приготовила кофе. Передача состоялась.
Телевидение тех лет техническими изысками не отличалось: перед тобой была камера и спрятаться от нее было некуда. Не было монтажа, пленку проявляли в кастрюлях. Из нашего дома частенько выносились мебель, чтобы создать телевизионный интерьер, и даже платья, которые я потом узнавал на других актрисах и дикторшах. Самой заметной передачей тех лет был полуфинал КВН с участием киевского ГВФ и московского НФТИ. Председателем жюри был Михаил Таль, а я был одним из ведущих. Киев выиграл одно очко, которое присудил как раз Таль, и должен был в финале играть с ленинградцами. Естественно, такого финала — без Москвы!! — нельзя было допустить, и его просто отменили. Еще запомнилась передача о Евтушенко, который был тогда опальным, но Алла убедила начальство, что он будет читать о любви. Остался сборник его стихов «Яблоко» с такой надписью: «Дорогой Алле, которая мне сразу очень понравилась и даже слишком очень...» Я все это терпел.
Люся в той черно-белой передаче запомнилась своей незащищенностью. Все нападки на нее, журналистская травля казались мне несправедливыми. Чего только о ней не писали тогда — что крестик носит, что много концертов дает... Она рассказывала это, придя к нам домой на бульвар Шевченко. Мы стояли на нашем балкончике, а внизу маленький Юрка колесил на велосипеде, объявляя остановки...
«Укротители велосипедов» — была наша следующая остановка, не самая удачная. Зато в «Рабочем поселке» оба, по-моему, сыграли неплохо.
«Знаешь такую песню у Бреля? — спросила как-то Люся, что-то напевая и нащелкивая ритм. — Это об одном лейтенанте, который постепенно становится капитаном, майором, полковником и все время твердит: «Я буду героем!» Правда, мне идут мужские слова? Тот генерал, у Бреля, ушел в отставку и понял, что никогда не станет героем. Я не думаю, что с нами будет так же... Терпение, терпение». Это был конец шестидесятых. У Люси не было работы в кино, у меня не клеилось в театре. Меня спасала семья и то, что в театре платили приличную зарплату. Ее положение было серьезней. Оно усугублялось еще «любовью народной», которая отголосками докатывалась и до меня. Так, соседи по купе, начитавшись очередного фельетона, почему-то допытывались: «И зачем вы соглашаетесь с ней играть? У нее же такая узкая талия...» Таких талий и в самом деле тогда не было...
Когда кончили снимать «Рецепт ее молодости», она подошла ко мне и произнесла очень доверительно: «Знаешь, кто мне в жизни помог больше всего? Ты... и Александр Сергеевич... Ну, почему ты — объяснять не буду. А Пушкину я благодарна за то, что он написал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля».
25 ДР Олега Даля
Из книги Александра Иванова "Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью".
Юри Ярвет
"И шуты бывают королями…"
Предыстория моего появления в фильме «Король Лир» такова.
Сначала мне предложили роль Освальда, но я не очень был в ней заинтересован. Мне предложили Шута. Прочитав пьесу, осознал: это очень интересная роль, но как её делать? Я встал перед дилеммой: отказываться не хочется, а как мне решить роль — не знаю, не умею и себя в ней не вижу. И всё-таки — опять отказался!
Через три-четыре месяца меня снова вызвали на пробы, уже на главную роль — короля Лира. Так что первая встреча с Олегом Далем, о котором я уже знал, что он будет играть Шута, была очень интересна ещё и с такой стороны: как он станет делать Шута, если я не смог? Вообще, прежде я не встречал такого талантливого двадцативосьмилетнего актёра, каким был Олег Даль.
Репетиции Козинцева были невероятно интересными.
Актёр играет только задачу, идя к сверхзадаче. Когда Козинцев видел, что актёр понял его и выполнил задачу разбираемой сцены, он всё осложнял и требовал выполнения сверхзадачи. Но, когда актёр понял и выполнил новое задание, он ещё раз поднимал планку!
И в этой ситуации особенно удивлял Олег Даль. Он с такой лёгкостью переходил из одного пласта в другой! С такой невероятной находчивостью приспособлений перевоплощался от одного задания Козинцева к другому! Всё выше, выше, выше… Несколько раз я настолько увлекался исполнением Олега Даля, что забывал даже о своей роли!
В Ленинграде некоторое время мы жили в одной гостинице. Утром на съёмку ехали в одной машине. Почти каждый раз Олег сидел рядом в мрачном настроении. Хотя было довольно много репетиций, он каждый раз был как-то не уверен в себе и спрашивал меня:
— А как я это буду играть?.. Как я это буду решать?!.
— Но на репетиции вчера ты показывал столько разных вариантов… И все они были невероятно интересны! Теперь просто придётся выбрать один из многочисленных путей.
И всякий раз Даль говорил, что он не помнит, что делал на репетиции накануне…
Буду говорить честно: то, что он делал на репетиции, было гораздо интереснее того, что потом получилось на съёмочной площадке и осталось на плёнке.
Обращало на себя внимание, и было очень интересно, что, при его молодости, он был очень подкован теоретически. А ведь воспитание советского актёра — это, в общем-то, материалистическая эклектика…
До недавнего времени я не знал, что в последние недели жизни он был и преподавателем. Но верю и думаю, что он мог быть очень хорошим педагогом. Олег очень хорошо чувствовал и умел передать сцену, тему, ритм. В любом отрывке, фрагменте, сцене. Он был очень внимателен к своим коллегам и при возможности помогал им.
Например, исполнительница роли Корделии — молодая актриса, только что окончившая Щукинское театральное училище, — немного робела перед Козинцевым и боялась лишний раз к нему обратиться с некоторыми вопросами. И просила помощи у Даля. Помогая ей, Олег очень терпеливо и точно объяснял сложные моменты, находя для этого простые, но яркие словесные формы. Думаю, что гены его великого предка сыграли тут немалую роль.
Говоря об Олеге Дале, могу что-то рассказывать только через его работу. Ведь в действительности это — единственное, что остаётся, живёт и после его ухода. Творческие, рабочие связи были для него самым важным в жизни. А остальному, личностному, я и сам не придаю никакого значения.
Когда мы вместе работали на «Лире», Галина Волчек много рассказывала мне об Олеге, его интересных жизненных перипетиях, об очень ярких, красочных коллизиях… Пусть она и дальше рассказывает… А я никогда не буду затрагивать эту тему! Хочу делиться с людьми только и именно видением нашего творческого содружества.
Олег, конечно, «оживил» роль Шута. Он был невероятно находчив в деталях. Найденный им каскад мелких чёрточек и штрихов — это то, из чего сложилась судьба Шута, которая через него распространилась на всех действующих лиц фильма.
Козинцев, как все очень талантливые режиссёры, придавал большую значимость беседам с актёрами. И их видению. Потому что актёр осуществляет роль. И его видение, его самочувствие, его подсознание — очень важно знать.
Особенно много он беседовал с Олегом Далем. Может быть, потому так ярко получилась эта роль Шута. И поэтому Козинцеву захотелось провести его через фильм, продлив ему жизнь. Безусловно, как режиссёр и актёр они нашли общий язык. Заинтриговали, заинтересовали друг друга. Григорий Михайлович говорил с Олегом действительно много, лично, интимно, очень интересовался его видением всего фильма.
А ведь Олег был человеком не очень контактным, довольно замкнутым! Всегда сам в себе, и сначала держался в стороне. Но потом творческие связи как-то сблизили всех понемножку. По-моему, Даль даже нашёл среди группы фильма близкого себе человека, свою будущую супругу, на которой потом и женился. Так что «Король Лир» у него был удачен и в личном, частном плане…
А в связи с творчеством он был человеком принципиальным. Были споры, дискуссии, разборки по поводу его роли. И он всегда отстаивал её до конца: как видел, как хотел её сыграть. И добивался, чтобы его поняли и именно его решение приняли. С Козинцевым таких споров не было. Но со вторым режиссёром — Шапиро — Олег «воевал» постоянно, не отступая ни на шаг. У него было очень ясное видение того, что он хотел и как он хотел. И его было невозможно переубедить.
Олег был очень непредсказуемым человеком. И мог удивить перед камерой кого угодно. Но только не тех, кто с ним репетировал. Потому что во всех репетициях он всякий раз был иным. Постепенно все привыкли, что Олег — такой уж есть. Он всё время удивляет, поражает… Никого из работы это не выбивало совершенно.
Особенно любил все эти непредсказуемые, импровизационные моменты Козинцев — бывал очень доволен. Да и мне самому это доставляло огромную радость! Было очень интересно работать с Олегом именно в такой манере.
И ещё одна интересная особенность была у Козинцева: когда было снято два-три дубля, он всегда оставлял ещё один «чистый вариант» для актёра: «Как бы вы хотели сделать?» Сам я несколько раз этой возможностью не пренебрёг, и много-много пользовался этим Олег Даль, так сказать, делая «свой дубль».
Кстати, этот способ не оставлял без внимания и Смоктуновский в картине «Гамлет», где, говорят, на плёнке запечатлён именно актёрский вариант монолога «Быть или не быть».
Вспоминается ещё вот что. Олег с его тонким, почти звериным чутьём очень остро ощущал атмосферу на съёмочной площадке. Создать на ней гомерический хохот или напряжённую, тревожную тишину — было для него элементарным делом. Конечно, ни Козинцев, ни все остальные не ожидали, в какой момент Олег надумает «задать рабочий тон». И какой тон. Но то, как Даль это делал, заставляло удивлённо оборачиваться старых организаторов ленфильмовского производства!
Очень жалею, что ни разу не видел Олега на сцене, но могу себе представить, как человек такой фантастической энергетики умел держать в напряжении зал…
Вообще, я никогда не думал о нём во время съёмок как о «великом таланте» или «будущем профессоре». Когда мы работали на «Лире», я знал его как очень талантливого и хорошего партнёра. Но душой чувствовал, что рядом со мной стоит творческий друг.
В нём было много детской, ребячливой непосредственности. Поэтому его так интересовали дети и то, как они растут.
В Прибалтике несколько иначе, чем в России, разводят и содержат собак. Собаки снимались в картине, и внезапно он «заболевал» каким-то ньюфаундлендом, с которым делился скромным завтраком, ласково приговаривая:
— Ты моя со-ба-а-ка…
Интересно, что он совершенно не понимал, что такое деньги. В один день мы вместе приехали на съёмки в Нарву. И он, радостный и запыхавшийся, прибежал ко мне!
— Юри Евгеньевич! Тут есть дом… совершенно пустой… и… там можно месяц жить одним… И просят всего 250 рублей… Хотите?!
А для меня эти 250 рублей были такие большие деньги!..
В этом смысле человечески Козинцев с Далем был абсолютно схож. Живя неподалёку от «Ленфильма», он однажды сказал мне, что его жена пригласила нас на обед. Перед трапезой Григорий Михайлович спрашивает:
— Юри Евгеньевич, что вы к обеду обыкновенно пьёте?
— Ну… что у хозяев имеется…
— Нет, а всё-таки? Что?
— Ну, давайте виски. «Лонг Джон» или «УайтХорс».
Вот такие они оба были в жизни…
Козинцев очень хотел, чтобы я снялся в его следующей картине по «Петербургским повестям» Гоголя: играл Акакия Акакиевича в «Шинели». Была там крупная роль и для Олега Даля, но, к сожалению, эта работа не успела родиться.
Мне рассказали, что публикация скромного педагогического наследия Олега Даля встречает в Москве цензурные препоны. Очень горько! Такие вещи делать никак нельзя. Тексты Олега надо публиковать или как они есть, или не надо делать этого вообще!
В ходе съёмок я наблюдал несколько таких моментов, когда Олег Даль помогал молодым актёрам (о некоторых уже говорилось выше). Он никогда не показывал, как им делать, но демонстрировал своё видение. И с какой радостью, с какой отдачей! Действительно, это всегда было у него невероятной духовной потребностью: отдать себя, свои эмоции, свои интуиции, чтобы помочь другим.
Все основы для педагогической деятельности были у него уже тогда. Трагедия не в том, что он не смог их реализовать в полной мере, а в том, что никто этого не понял и не заметил, когда ему было только 28 лет…
После съёмок и после репетиций мы почти не говорили о работе. Но за обедом или ужином Олег Даль был тоже непредсказуем со своим юмором. Например, мне вспоминается одна ситуация, когда за одним столом в ресторане мы сидели втроём — с актёром Владимиром Емельяновым, игравшим Кента. В какой-то момент Емельянов встал и хотел выйти в туалет. В ту же секунду вскочил Олег и громко произнёс:
— Внимание! Внимание!! Заслуженный артист РСФСР Владимир Емельянов выходит на несколько минут, но скоро он возвратится обратно!..
Эти неожиданные юмористические выходки были «при нём» — это не было специально заготовлено, всё рождалось в один момент — секундой. И это тоже была личность Даля.
Мне очень приятно говорить о том, что к концу работы над фильмом «Король Лир» мы с Олегом были в очень дружеских, откровенных отношениях, именно в творческом плане. Оговаривалось и обсуждалось буквально всё. Я перестал чувствовать, что Олег — в стороне, или на дистанции, или замкнут. Возникли очень близкие духовные связи, изумительный творческий контакт. А ведь для актёров это так важно…
С ним было невероятно хорошо играть, как с великим, свободным, живым Художником! Не выскажу словами всего удовольствия от этой работы, оттого праздника дней, который он мне подарил.
В актёрской работе творческая кухня — не всегда самое интересное. Но, думаю, что какие-то штрихи к портрету Олега Даля я добавил.
Таллин, 27 декабря 1990 г.
Июнь
5 Сериал по ТВ: «Про’клятая война».
Хорошая кинодокументалистика. Прекрасно преподано Романом Карменом.
7 «Город Зеро» Шахназарова.
Холодная стилизация под Кафку. Закодированы расхожие приемы, но в проставленных символах что-то анемичное.
8 Прислал Отто, юрист из Дортмунда: Monaco. «Film zu verstehen. Понимать кино» и Грегор «История кино».
Лучшего справочника по кино и не представить. На простом немецком даны не просто фильмы, но движение идей.
Книга Монако - еще и учебник.
И еще прислал - Хайдеггера!!
19 Штаты бойкотируют семнадцатый кинофестиваль в Москве. Ответ на наше видеопиратство.
20 «Никита» Бессона. Французский боевик.
21 «Житель равнин» Сесиля де Милля.
23 Немецкий фильм «Тигр из Ашнапура». 1938. Нацистское искусство.
25 «Попытка преступления» Бунюэля.
Июль
11 Мюнхен. Я в Германии.
Зашел в местную видеотеку: мало немецких фильмов.
Конечно! Ведь их никто не смотрит.
Обычно живу под Мюнхеном, но этот день провожу в городе: читаю «Я, Роми». Похоже на дневник Чайковского: чреда впечатлений.
О съемках «Процесса»: «Мы играли, словно б перед спящими коровами».
«Смерть в Венеции» Висконти.
Богарт-Ашенбах близок Томасу Манну в интерпретации Висконти.
Богарт забрасывает богатством оттенков.
Как внимательно его персонаж слушает славянскую колыбельную! Он чувствует, что это – последнее, что он слышит.
В Дирке Богарте есть аристократизм, но он сочетается с самыми современными мыслями. Я хотел сказать «с самым отчаянным модернизмом».
И еще один фильм: «Homo faber» Шлендорфа.
Если на «Смерть» Маркус меня сводил по дружбе, то тут уже я заплатил.
Дюпли и Зукова не так близки. И как все тяжеловесно!
Пазолини «История 1001 ночи».
Заставили сходить! И стоило тратить деньги на такое!
Куда лучше театра в жизни – театр по ТВ: Harriet в «Вечере клоунов».
Ингмар с его почерком.
«Апокалипсис сегодня» Копполы.
«120 дней Содома» Пазолини.
Он не чувствует грани, его ослепляет ярость, ему важны какие-то сиюминутные (боюсь, коммунистические) теории.
Как такой мастер вдруг перестает чувствовать материал, а просто накручивает свинство?
«Die Huren. Б-ди» Рассела.
Вот это искусство! На это денег не жалко.
Опять большой, обжигающий экран, опять подлинность насилия, опять эстетика ужасного.
В мире есть, чему ужасаться, но попробуй, подними свой ужас до искусства! Рассел дышит яростью, он прям, жесток, груб, но всегда он – человек искусства.
«Человек, который много знал» Хичкока.
Стюарт тонок, изящен.
Почему его не любишь так горячо, как Богарта?
Он тонок до – анемичности.
Истинное открытие: «Голубой вельвет» Линча.
Чудесна Элеонора Росселини, но поражает больше всего эстетика ужасного, ее разработка.
Чтоб вот так, между делом, открыть гения!
Спасибо Маркусу.
Он почему-то был уверен, что этот фильм мне понравится.
Так изящно и детально подать ужас!
Не простое давление на зрителя, но обращение к его мысли.
Кто меня приятно поразил - это Деннис Хоппер.
«Dennis Hopper.
Родился 17 мая 1936 года Додж Сити, штат Канзас, США.
Американский киноактёр, режиссёр, сценарист, продюсер.
Карьера Денниса Хоппера, наверное, более извилистая и изобилующая странностями, чем у кого-либо в Голливуде. Он был студийной персоной нон-грата, бунтовщиком среди деятелей киноиндустрии, наркоманом и блудным сыном.
Сейчас он наиболее комфортно чувствует себя в роли характерного актёра и обожает играть разнообразных убийц, психопатов и просто психопатических личностей.
Попутно Хоппер стал проповедником целого поколения, решившись донести до киноэкрана сияющие надежды и горечь разочарования хиппи.
Затем он устроил переворот в киноиндустрии, вынудив студии признать юношескую аудиторию, которую раньше кинобоссы считали за лучшее не замечать вовсе.
Хоппер начал играть подростком, сделав профессиональный дебют в телесериале «Врач» (Medic).
В 1953 году он снялся в фильме Николаса Рэя «Джонни-гитара» (Johnny Guitar), а два года спустя – у него же в «Бунтаре без причины» (Rebel Without a Cause), сыграв противника Джеймса Дина. С Дином они стали близкими друзьями.
После трагической смерти Дина Хоппер часто пытался как-то заменить его, «одалживая» у него различные черты характера для своих героев.
В 1969 году Хоппер раздобыл 400 тысяч долларов, заручился согласием своих друзей Питера Фонды и Джека Николсона на участие и - сделал фильм по сценарию Терри Соутерна. «Беспечный ездок» стал гимном и философией целого поколения.
В семидесятые годы Хоппер впал в серьёзную алкогольную и наркотическую зависимость. За ним закрепилась репутация психически неустойчивого актёра. Его роли в этот период совсем немногочисленны: он снимается у Вима Вендерса в «Американском друге» (1977) и у Фрэнсиса Форда Копполы в «Апокалипсисе сегодня» (1979).
В 1983 году актёр прошел курс реабилитации и вернулся к активным киносъёмкам («Бойцовая рыбка», 1983). Критики высоко оценили роль истеричного Франка Бута в мистическом триллере Дэвида Линча «Синий бархат» (1986)».
Но истеричность поднята до высокой Характерности!
Высокая Типичность.
Роль Хоппера как бы обведена ярко-красным ободком ужаса.
Она не так прямолинейна, как кажется, - и тут уже радуешься мастерству Линча, что нашел для артиста именно его актерский контекст.
Август
Джим Шеридан в фильме «Поле».
Это же самое «Поле» уже привозил ирландский театр!
Я смотрел эти гастроли в Питере, в здании БДТ.
Аньес Варда («Кун фу мастер») и фильм о Джейн Биркин.
Первый – безобидный европейский треп, а второй – серьезен: о необычайной судьбе жены известного певца.
Биркин мелькнула в «Фотоувеличении» Антониони, - но не очень внятно.
Сентябрь
«Плоть» Феррери в кинотеатре на Елисейских Полях.
Лив Ульман в каком-то посредственном фильме.
Недалеко от границы с Германией: Рейхсхофен.
Смотрю фильмы, один другого чудесней:
«Влюбленная» Дуайона,
«Убийство» Кубрика,
несколько серий «Twin Peaks» Линча,
«I want to go home. Я хочу домой» Рене,
«Сад наслаждений» Сауры.
И тут, на Западе, фильмы мне заменяют общение с людьми.
Татьяна Марковна Комарова - ведущая информационной программы «Время».
Ни один женский образ с такой силой не выражает смятение души.
Она словно бы не в силах переварить ужасную информацию, которую ей приходится сообщать.
В какой-то момент она вдруг пристально смотрит на зрителя – и становится так жалко эту женщину.
Назвать ее красивой?
Нет.
Смятение не может быть красивым.
Октябрь
«До края земли» Вендерса.
Торжественная трескотня! Какая-то заданная позиция – и не художника, а публициста.
Этого до черта в России.
Еще тут ешь это го-но.
Предательство! Вендерс предал свою юность.
«Рим» Феллини.
Сатиру на церковь мне понять трудно.
Все же, зачем ополчаться на Его институты?
Других институтов все равно не будет, большего все равно не дано.
Для Феллини довольно узко и скучно.
18 ДР Кузмина
Дневники 1934
Башня Вячеслава Ива’нова.
Эпохиальные периоды жизни одинаковой значительности бывают очень неравномерны: с десятилетия, годы, недели, несколько дней. И их вовсе не так много. Целые серии промежуточных годов живут, освещенные далеким и блестящим житием, будто анфилада комнат, в которую свет проникает из крайней гостиной, где играют в карты. Одним из высших фокусов моей жизни была Башня, и я думаю, что имя Вячеслава Иванова с окружением ляжет на четверть, если не на добрую треть моего существования. Теперь до некоторой степени это доступно обозрению. Странно, что эмоциональная память делает сознательные насилия относительно некоторых имен, спутывая хронологию. Так с Юр. ((Юркун – близкий друг Кузмина)) Конечно, он связан фактически с 1912 - до бесконечности годом, но чувство его пихает в компанию мироискусников и в Ивановскую Башню, наделяя его функциями, смотря по обстоятельствам, то Маслова, то Сомова, то Ауслендера тех времен, то Нижинского, но вернемся к Вячеславу Иванову. Он был попович118 и классик, Вольтер и Иоанн Златоуст - оригинальнейший поэт в стиле Мюнхенской школы (Ст<ефан> Георге, Клингер, Ницше), немецкий порыв вагнеровского пошиба с немецким безвкусием, тяжеловатостью и глубиной, с эрудицией, блеском петраркизма и чуть-чуть славянской кислогадостью и ваточностью всего этого эллинизма. Из индивидуальных черт: известная бестолковость, подозрительность и доверчивость. Было и от итальянского Панталоне, и от светлой личности, но, конечно, замечательное явление. Женат он был на Л. Д. Зиновьевой; Аннибал прибавлена для затейливости, едва ли не самозванка. Она была сестрою петербургского предвод<ителя> дворянства, и чтобы избежать семейного гнета, фиктивно обвенчалась с репетитором своих братьев Шварсалоном и уехала заграницу, чтобы там учиться пению. От этого фиктивного брака родилось трое детей, со Шварсалоном она рассталась и сошлась с Вяч. Ивановым, слушавшим лекции Моммзена, кончившего у него и защитившего латинскую диссертацию. Училась петь она у Виардо и, вероятно, благодаря деньгам добилась дебюта в Миланском "La Scala", но в день спектакля паралич поразил ее голосовые связки. С <тех> пор у нее остались только единичные великолепные ноты замечательного по тембру и оригинальности голоса среди полного хрипа. Нечто подобное было у Нагродской, только голос был скверный и пропитой. С тех пор началось их кочеванье по Европе, вызванное преследованием Шварсалона, требовавшего обратно детей, денег и т. п. Чаще всего они обретались в Италии (м<ожет> б<ыть>, и встретились там), вывезя оттуда несколько всегда милых итальянских обычаев и рецепт приготовления ризотто. Не знаю, как они отделались от Шварсалона и были ли они венчаны. Вяч. Ив. в двадцать лет тоже обзавелся какой-то женой в России, которая была еще жива, и сыном. У них родилась дочка Лидия. Все это продолжалось чуть не 20 лет. Вяч. Иванов на свой счет выпустил в тип<ографии> Суворина "Кормчие звезды", и наконец, оставив всех детей в Женеве, кажется, у брата Зиновьевой под присмотром М. М. Замятниной, чета направилась в Москву. Оба были далеко не молоды, лет по сорока. Относительно Замятниной должен сказать, что как Вяч. Ив., так и Лид. Дм. умели пробуждать бескорыстную и полнейшую к себе преданность в людях честных, великодушных и несколько или бесплодно романтических, или наивных, каких оказывается не так мало.
Об экскурсии рассказывали чудеса. Помеси какие-то чудовищные и не бесплодные, как обычно бывают ублюдки. О вечернем чтении ни слуху ни духу, душно, никуда, кроме бритья, не выходил. Читаю Гофмана, пишу немного. Все время какой-то гром со всех сторон. Дали ли денег Юр.? Смотрел меня доктор, не очень блестяще, но, принимая во внимание погоду, терпимо. Очень смутило меня сообщение об Ан. Дм.
В Москве Ивановы пришлись как-то не ко двору. Особенно возбуждала возражения Лид. Дм. и ее роман "Пламенники", принятый якобы "Скорпионом". Но в "Скорпионе" изданы были ее "Кольца" и "Прозрачность" В. Иванова. "Кольца" - помесь Пшибышевского, d'Annunzio и Л. Андреева. Вещь, овеянная довольно безвкусным пафосом. У Брюсова волосы подымались дыбом всякий раз, как в редакцию вносили объемистую рукопись Зиновьевского романа. То, что она читала мне, похоже было на "Гнев Диониса"; недаром при появлении последнего романа на Башне все взволновались, кто автор, да почему это так похоже на творчество "Лидии", даже чуть ли не напоминает ее биографию. Как бы то ни было, они не понравились москвичам, москвичи им (Apraxanianische Treiben, {Букв.: ничегонеделательские поступки (др. греч., нем.).} как тяжело сострила Л. Дм.), и Ивановы перебрались в Петербург. Воспользовавшись отсутствием Мережковских, им удалось стать одним из главных, если не единственным литературным центром. Хотя они и имели связь с "Миром Искусства", связь эта была какая-то противоестественная, так же как флирт с изд<ательством> "Просвещение", Горьким и Андреевым, и религиозное дилетантство в сфере Религиозно-философского общества. Органичнее всего было объединение с эстетствующей профессурой: Анненский, Зелинский, Флоренский, Карсавин, Гревс, Ростовцев. В известной широте взглядов Иванова была некоторая промежуточность, но, действительно, не было ни одного выдающегося явления в области искусства, науки и, м<ожет> б<ыть>, даже политики, которое избежало бы пробирной палатки Башни. Но сколько было и шлаку. К тому времени, как я познакомился с Зиновьевой, ей было года сорок два. Это была крупная, громоздкая женщина с широким (пятиугольным) лицом, скуластым и истасканным, с негритянским ртом, огромными порами на коже, выкрашенным, как доска, в нежно-розовую краску, с огромными водянисто-белыми глазами среди грубо наведенных свинцово-пепельных синяков. Волосы едва ли натурального льняного цвета, очень тонкие, вились кверху вокруг всей головы, делая ее похожей на голову медузы или, более точно, на голову св. Георгия Пизанелло. Лицо было трагическое и волшебное, Сивиллы и аэндорской пророчицы. Ходила она в каких-то несшитых хитонах разнообразных цветов (чаще всего оранжевых, розовых, желтых, но и мальвовых, и синих, и морской воды, и жемчужных). К ней дивно шли аквамарины, тогда и глаза ее голубели. Для здравого взгляда, не говоря уже об обывателях, она представлялась каким-то чудовищем, дикарским мавзолеем. В ее комнате стояла урна, крышки от диванов и масса цветных подушек. Там она лежала, курила, читала, пела и писала на мелких бумажках без нумерации бесконечные свои романы и пьесы. Восстановлять их после ее смерти было китайскою работой. Когда Бакст пригласил ее завтракать, бедная раскрашенная Диотима, в плохо сшитом городском платье, при дневном свете в элегантной холостой квартире Бакста производила жалкое и плачевное впечатление. Но у нее было от предводительской породы уменье следить за всеми гостями, всем найти любезное и ласковое слово, никому не давать заговариваться, быть одиноким, спорить и т. п. А гостей бывало человек до 100, битком набитая гостиная и длинная столовая в виде гроба. Когда в эту-то наполненную людьми гробницу, где горели восковые свечи, стояли белые и красные четверти и во главе размалеванная, в розовом ореоле волос Зиновьева, [вошел я,] мне стало жутковато. Впрочем, мой вид вполне соответствовал этой потрясающей обстановке.
Русский элемент открылся мне очень поздно, а потому с некоторым фанатизмом, к которому я мало склонен. Да и пришел-то он ко мне каким-то окольным путем, через Грецию, Восток и гомосексуализм. Как человека прежде всего пластического, меня привлекли прежде всего искусства, быт; богомоления и костюм. Тут было немало маскарада и [эсте]тизма, особенно если принять во внимание мой совершенно западный комплекс пристрастий и вкусов. То, что это открыло, привлекало меня, пожалуй, даже больше, чем те мостики, которыми все это построение могло еще существовать. Переход этот повторялся, ослабевая, несколько раз. Последний раз совпадал с моим выступлением в литературе и в литературном обществе. Мой вид. Небольшая выдающаяся борода, стриженые под скобку волосы, красные сапоги с серебряными подковами, парчевые рубашки, армяки из тонкого сукна в соединении с духами (от меня пахло, как от плащаницы), румянами, подведенными глазами, обилие колец с камнями, мои "Александрийские песни", музыка и вкусы -- должны были производить ошарашивающее впечатление. Портрет Сомова - уже позднейший, компромиссный, обинтеллигенченный период. Тут же, при всей скурильности, я являлся каким-то задолго до Клюева эстетическим Распутиным. На Башне же я был еще танцором и ясновидящим. Я удивляюсь и благодарен мирискусникам, которые за этими мощами разглядели живого и нужного им человека. К Ивановым ввели меня Каратыгин и Нурок. Сомова, Дягилева, Бакста, Нувеля я знал раньше Ивановских сред. Кто-то, вроде Эрна и Аничкова, читали доклад. Публика понемногу переходила в соседнюю комнату, где за неимением стульев сидели на полу и читали стихи. Блок чит<ал> "Балаганчик" и "В голубой далекой спаленке". Городецкий про "липу". Я ничего не помнил и не читал. Брюсов, приехавший разузнать, что за "группа" без его ведому издалась в альманах "Зеленый сборник", сговорился со мной и Верховским встретиться. Видел я впервые Ремизова и Розанова. Ивановы позвали меня присутствовать при сеансах Сомова, писавшего тогда портрет Вяч. Ив. и любившего обставлять комфортно, вроде Моны Лизы, свои модели. Так я вступил в период "Башни".
Связь Вяч. Иванова с "Миром Искусства" заключалась в его личной дружбе с Сомовым, Бакстом, Нувелем и мною. Впрочем, мироискусники после прекращения "Мира Искусства" вообще соединились с символистами ("Весы", "Золотое Руно"), хотя их линия поведения была совсем другая, по крайней мере, близкой мне группы. Их отчасти "пушкинианство" заключалось в нежелании казаться художниками мазилкиными и стараться быть светскими людьми. Знания, чувства, страсти, все слегка, в пределах прилич<и>й. С точки зрения Sturm und Drang, пожалуй, довольно филистерское направление. Во всяком случае, Вяч. Ив. с его всенощными разглагольствованиями о большом искусстве, дионисийстве, мифотворчестве был довольно не ко двору среди таких в конце концов снобов, какими были мироискусники. Он их толковал метафизически, они его гугировали гурманистически. Кое-как дружба держалась, но полного слияния не было. Нужно заметить, что в Вяч. Ив. "хаосах, космосах" и в "пустоте" художников была партийная преувеличенность, и м<ожет> б<ыть>, они друг в друге отдыхали от самих себя.
С первого же моего прихода на Башню во время Сомовского сеанса вопрос о дружбе моей с Вяч. Ив. был решен. И его филологические восторги, и его творчество, его Гетеанство, его всегда блестящие спекулятивные построения, даже его капризность, обидчивость, вспышки гнева, где было немало наигранного, все мне нравилось. Конечно, больше всего у него в характере было общего с Бальмонтом и у Бальмонта с ним. Они могли долго и серьезно обсуждать, кто из них бирюзовый, а кто из них вечеровый, любили напиваться, при всей своей бородатости и волосатости, чувствовать и держать себя эфеминированно, иногда в качестве "дерзких" срывать и свои, <и> чужие одежды, вообще безобразить. У Брюсова все это выходило более дубовато, да и на практике он стеснялся таких эксцессов. Белый испокон веков был симулянт, пасквилянт и импотентная истерика, а Блок вообще ничего не замечал, Сологуб, посмеиваясь, ограничивался обывательскими садистическими сеансами (да и то позднее, когда была уже Настя Чеботаревская, когда они дружили с Судейкиными и Евреиновым).
Мы (т. е. Сомов, Нувель и я, иногда Бакст) очень часто бывали на "Башне", но в остальную нашу хронику Ивановы входили очень мало. Это было бы слишком громоздко, важно, неповоротливо, а часто не представляло бы им никакого интереса, вроде наших эскапад в Тавр<ический> сад и т. п. Хотя Ивановы, чтобы не отставать от века, тоже мастерили какие-то комбинации (Л. Дм. с Маргаритой Сабашниковой, Вяч. Ив. с Городецким), но, кажется, не имели никакого понятия о том, с какого конца это начинается. Не знаю, кому принадлежала инициатива, но все время у них была тенденция привлечь кого-то третьего для обоюдного супружеского благополучия, но при неукротимой ревности Зиновьевой и неисправимом профессорском ухаживании за каждой посетительницей (пожалуй, в потенции даже за каждым посетителем, во всяком случае, пол при этом не играл почти никакого значения, была общая эротическая атмосфера лекционного красноречия. Более локализованно было это у Зелинского) со стороны Вяч. Ив., конечно, ничего выйти не могло. Посетительниц у Вяч. Ив. была масса. Несмотря на то, что Лид. Дм. и прислуга по ее наущению, даже и швейцар Павел, их всеми способами изничтожали, все-таки они не уменьшались. Принимая во внимание, что Вяч. Ив. меньше, чем часа два говорить вообще не мог, и принимал поодиночке, то всегда в гостиной до глубокой ночи ждала очередь, как у зубного врача. Я думаю, что разговоры часто бывали однородные, так что легко можно было один разговор вести на 20 человек, но tete a tete было обязательным условием. Если курсистка придет справиться, когда начнутся лекции, и то Вяч. Ив. наедине беседует часа три. Ходили курсистки, теософки и психопатки. Последних очень мало, но бывали вроде дамы Бриллиант, которая ходила по великим людям за зародышем. Она хотела иметь солнечного сына от гения. Перед визитом она долго обсуждала, чуть ли не с мужем, достаточно ли данное лицо гений и порядочный человек (это почему-то тоже входило в условие). Так она безуспешно ходила к Андрееву, Брюсову и Евг. Вас. Аничкову и добрела до Вяч. Ив., но тут Лид. Дм. услышала из соседней комнаты желание странной посетительницы и запустила в нее керосиновой лампой. Весь кабинет вонял керосином дня три. Иногда выступал на сцену и муж дамы (каж<ется>, зубн<ой> врач), довольно атлетического сложения, для воздействия на недостаточно смелых гениев. Опять не знаю, кому пришла мысль придать нашим встречам большую организованность, и мы учредили секретное общество для развлечений под названием "Гафиз". Несмотря на то, что общество это просуществовало очень недолго, влияния и последствий для нашего кружка оно имело немало.
Название "Гафиз" принадлежало Вяч. Ив., кажется, в то время увлекавшемуся персо-арабами. Притом тут всегда ассоциация с кабачком и с мудрствованием, и со старым Гете.4 Тайною мыслью Ив. было создать Herrenabend {Мужской вечер (нем.).} как отдушину от зиновьевских страстей, но это не так легко было сделать. И так мы принуждены были пускаться в путь с тяжелым грузом в виде Лид. Дм. Но одну, если не единственную, привлекательность кабачка составляют кравчие. Кто же будет у нас их изображать? Я и Нувель цинично предложили просто-напросто нанимать более или менее благообразных мол<одых> людей невысокого звания, объяснив им наперед, чего от них потребуется. Намекнули Лид. Дм., что при найме кравчих мы будем иметь в виду и ее интересы. Но наше предложение привело в ужас Вяч. Ив. -- боязнь непониманий, стеснения и даже просто доносов со стороны этих кравчих. Конечно, он был прав, но мой интерес к этой авантюре упал еще до открытия Гафизовских вечеров. Пришлось ограничиваться кравчими вроде Городецкого и Ауслендера. Всего веселее были приготовления, когда Сомов из вороха тряпок и материй мастерил нам костюмы. Все были на "ты", как в маскараде, и у всех были имена. Вяч. Ив. -- Гиперион или Эль Руми, Л. Дм. -- Диотима, Сомов -- Аладин, Бакст -- Апеллес, Нувель -- Петроний, я -- Антиной, Бердяев -- Соломон, и Ауслендер -- Ганимед, и Городецкий (Лель?) -- решительно не помню. Пили вино, читали стихи (специально сочинял Вяч. Ив. и Городецкий), Нувель что-то играл, рассуждали, вот и все. Если не считать, что Лид. Дм. сопела на Бакста, а Вяч. Ив. неумело лез к Городецкому, хихикая и поминутно теряя пенсне, то особенного, против обычных застольных вечеров, разврата не было. Притом с первых же вечеров начались какие-то распри, Вяч. и Бакст находили, что недостаточно торжественно, я и Нувель, что очень скучно. Новых лиц не хотелось пускать, и все преждевременно иссякло. Между тем Валечка (Нувель) поехал в Париж и проговорился Мережковским, а Ауслендер прямо написал рассказ "Записки Ганимеда", где все изображено без всяких околичностей. Так что Мережковскому и Брюсову, двум главным соперникам, были даны в руки компрометантные документы. Мы гафизически судили Нувеля и Ауслендера как предателей, но "Гафиз" закрылся. Всего было собраний семь-восемь с разными промежутками. Влияние его, однако, если посмотреть теперь назад, было более значительно, чем это можно было предполагать, и распространялось далеко за пределы нашего кружка.
Вскоре приехали к Вяч. Ив. дети с М. М. Замятниной. Сережа, Костя, Вера Шварсалон и Лидочка Иванова. Замятнина была старая девушка, вложившая все свое любовное и материнское чувство в семейство Ивановых, фигура достаточно классическая и в литературе, и в жизни. М<арья> М<ихайловна> и в этой классической позитуре сохраняла какой-то классицизм. Она не только вела хозяйство, следила за детьми, правила корректуры, подготовляла рукописи, репетировала с Лидочкой, но чуть ли не готовилась к лекциям, которые должен был читать Вяч. Ив. И самопожертвование, и требовательность, и смирение, и обидчивость, и благодарность за малейшее внимание -- все соединялось в образ для других смешной мироносицы. Но, повторяю, все это очень банально. Бегала она с утра до ночи. С утра, потому что надо было кормить, отпускать в школу детей, до поздней ночи, т<ак> к<ак> Вяч. Ив. вставал часов в 6 в<ечера>. К полуночи только разгуливался. Ложился часов в 6--7 утра и все время требовал присутствия "Маруси", то найти рукопись, то что-то продиктовать, то что. Спала она урывками между беготней, прикурнув на первом встречном диване. Звонок от Вяч. производил панику во всем доме. Дети были очень заграничные, затрапезно заграничные и на русский взгляд смешные: какие-то штанишки, вязаные курточки, все утилитарно и экономично. Положим, они приехали из Женевы. Сергей поступил в университет. На редкость некрасивый мол<одой> человек с какой-то экземой на лице и с совершенно белыми, почти седыми, как и у всех ивановских детей, волосами, чванный и неумный, он держался родни Л. Дм., ориентировался на Зиновьевых, фатил (но штатски, не по-военному), злился на то, что у него недостаточно денег, что у Вяч. не бывает общества, ухаживал за прислугами, чем приводил в ужас М<арью> М<ихайловну> ("клюпая Мета"), пререкался с Вяч., который на него шипел как змей, а Сергей, желая сказать "корифеи литер<атуры>", говорил "эпигоны" и т. п. Когда я переселился на Башню, он думал было во мне найти сочувствие, но ничего не вышло, т<ак> к<ак>, в сущности, идеал его был бы веселящийся Русинов. Когда была история Вяч. с Верой, Сергей выдумал вызывать меня на дуэль, но об этом после. Вера была Антигона и курсистка, довольно красивая и грузная блондинка не очень большого роста с большими рыбьими глазами прелестного разреза; как у всех Шварсалонов, от Л. Дм. у нее была необыкновенно пористая кожа. Все ее достоинства и ее недостатки были оттого, что она была женевка. И рассудительность, и скушнота, и медленномыслие, и значительность. Но она была добрая и честная, хорошая девушка. Довольно глупая, сказал бы я. Еще добрее, добродушнее, милее и привлекательнее был Костя (очень потом стал похож на какого-то из Константиновичей), сначала кадет, потом юнкер Константиновского или Михайловского училища. Те же белые волосы, румяные щеки, крупные поры и толстые губы, но выше ростом и оживленнее остальных Шварсалонов. Лидия, дочь уже Вяч. Ив., была уже совсем другого рода. Не женевская. Некрасивая девочка с лисьей мордочкой, грациозная, по-мальчишески стройная, откровенная, смелая, вдруг со слабостями, нежностью и слезами, необыкновенно одаренная к музыке, замкнутая и внутренне какая-то аристократическая, она обещала вырасти в незаурядную женщину, что, кажется, и исполнилось. Так началась семейная жизнь. Снаружи шло все тихо, спокойно. Но как-то в одно лето Лид. Дм. умерла от скарлатины в деревне, где жил Вяч., Лид, Дм. и Вера. Ходила по богомольям и по больным, горела, хотела умереть. Потом говорили, что тогда она впервые и вдруг узнала, что Вяч. любит Веру, и не смогла этого пережить. Я помню, на панихиде по Зиновьевой Городецкий рыдал, как маленький. Вяч. еще более затворился, как вдовец, в дом переехала Анна Рудольфовна Минцлова, и покров двусмысленной и неприятной тайны опустился на Башню.
Вяч. Ив. был масоном. Узнал я это случайно. Масоны меня всегда интересовали, и по Моцарту, и как тайное общество, и как организация (м<ожет> б<ыть>, это самое главное), где жизнь строится без ориентации на женщину, как в войсках, закрытых уч<ебных> заведениях и монастырях. Мужское устройство. Как английские клубы, офицерские собрания. Со введением (с допущением туда) женщин всякий смысл в подобных учреждениях пропадает, и поэзию свою они целиком теряют. Из спорта мне, м<ожет> б<ыть>, нравится больше футбол как наименее доступный женщинам. Но как бы то ни было, я масонами интересовался, а одно время даже конкретно отыскивал кого-нибудь, кто мог бы меня туда ввести. Попал я на добрейшего Евг. Вас. Аничкова; этот знающий, но легкомысленный и наивный человек, так ясно всем намекал, что он масон, что я сказал ему прямо о своем желании. Разговор этот происходил в погребке Лягра, в уг<лу> Конюшенной и Невского. Тот сразу оживился, разболтал мне, что можно было и чего было нельзя. Сказал, что в России лож нет, что надо ехать в Париж или Прагу. В заключение удивился, почему я так далеко обратился к нему, когда более близкий мне человек -- Вяч. Ив. -- тоже масон. Правда, Иванов, не скрываясь, носил какое-то черное кольцо с адамовой головой, но я думал, что это декадентская выдумка. Но кроме масонства, он еще более причастен был к Антропософии и к розенкрейцерству. Розенкрейцерство всегда мне казалось каким-то жалким маскарадом, но Штейнерианство была реальность. Тут выступала на сцену Анна Рудольфовна. Анна Рудольфовна Минцлова была очень толстая пожилая женщина, в молодости воспитанная на французских романах XVIII века. Она была похожа на королеву Викторию, только белесовата и опухлая, как утопленница, иногда она воочию расползалась, как пузырь. Впечатление зыбкости производила еще ее крайняя близорукость, она все делала, ходила, брала, вставала, садилась очень проворно, но как-то на ощупь, как слепая, неопределенно и часто мимо цели. Проворность до некоторой степени маскировала эту беспомощность. Также и речь: она говорила очень быстро и тихо, неуверенно и неубедительно; когда она говорила что-нибудь невпопад, она говорила "да, да, да, да" и сейчас же начинала лепетать совершенно противоположное тому, что только что говорила. В тесном кругу она играла сонаты Бетховена. Играла она невероятно плохо, не туда попадая, без ритма, тыкаясь носом в ноты, будто гонимая ветром, бесформенно и хлипко, давая им (особенно 4-ой) какие-то мистические и наивные объяснения, вроде как О. Г. Смирнова объясняет свои рисунки на набойках: это трава, а это -- солнце, а это -- берег. Но музыка Ан<ны> Р<удольфовны> слушалась с таким благоговением и так обставлялась, что поневоле производила впечатление. Изгонялась Маруся, т<ак> к<ак> она бы не усидела, начала бы бегать и стучать чашками и ключами, устраивался почти полный мрак, часть публики садилась на пол. Сестры Герцык часто слушали эти сонаты, стоя на коленях. Иногда Ан<на> Р<удольфовна> читала по запискам какие-то лекции Штейнера, Вяч. Ив. взвивался, как змей, и критиковал. Мне Ан<на> Р<удольфовна> давала уроки ясновиденья, причем впервые я узнал поразившие меня навсегда суждения, что воображение -- младшая сестра ясновиденья, что не надо его бояться. Давала она советы, причем сговорчива была до крайности. При наличии внешнего уважения к ней, она готова была потакать самым чудовищным глупостям. Была ли она медиум? Всего вернее, но и кой-какое шарлатанство было в ней. Ивановы познакомились с ней еще в Москве, где у нее было много друзей, да и она и жила в Москве, бывая только наездами в Петербург<е>, причем останавливалась в комнате Лид. Дм., к соблазну Марьи Мих<айловны>. Жить она стала после смерти Зиновьевой. Тут изменился несколько состав домочадцев, и главными персонажами стали Модест Гофман, Троцкий, Скалдин и Леман. Я жил внизу у Званцевых и как-то запутался в своих романах, в своем стремлении ко всему таинственному. Я уже говорил, у Ивановых бывал по несколько раз на дню Наумов, в которого я был влюблен. [Он] был другом Гофмана и путанный мистик, что нисколько не мешало совершенно не мистическим эскападам с Валечкой, мною и даже Дягилевым. Но какая-то косность и Аманд'а в нем была, и выходки по Достоевскому. Роману этому очень покровительствовала Минцлова и всячески уничижала С. С. Познякова. Все это в конце концов мне поднадоело, и я по совету Сомова написал повесть "Двойной наперсник", где не только замаскированно изобразил ситуацию, но даже целиком вывел А<нну> Руд<ольфовну>. Повесть появилась летом. Я в то время поссорился с сестрой, уехал из Окуловки и жил в Знаменской гостинице с то убегавшим, то возвращавшимся Позняковым. А тут и Вяч. Обиделся на повесть, и мы еле-еле помирились, и я водворился уже в саму Башню. Тут быстрыми шагами покатилась и история Минцловой, и моей дружбы с Башней. Минцлова в один прекрасный день исчезла. Вяч. сказал, что она "ушла" и больше мы ее не увидим. Оказалось, она превысила свои полномочия, что-то выболтала, была "оставлена" и утопилась в Иматре. А Вера Шв<арсалон>, заведя меня в свою комнату, объявила, что беременна от Вячеслава, а влюблена в меня, что в этом виновата Ан<на> Р<удольфовна>, объявившая, что это "воля Лидии" (черты в "Покойнице в доме"). Предлагала мне фиктивно жениться на ней, и все будет по-старому, что я и так для них как родной. Я как-то не очень на это пошел. Потом были сплетни, скандалы, вызов Шварсалоном меня на дуэль и т. д., и т. д. А Ивановы уехали заграницу, там они обвенчались (кажется, в Мюнхене), и родился сын. По приезде они уже поселились в Москве, потом, после революции, переехали в Баку, где умерла сначала М<арья> М<ихайловна>, а потом и Вера. Потом Вячеслав с Лидией и сыном переехали в Италию, в Павию. С их отъезда заграницу я так их и не видел. Моя собственная жизнь так крутилась к какому-то тупику, что я не замечал посторонних запутанностей. И вообще, если сравнить веселый 1906--07 годы с катастрофическими и тупыми 1911 -- 12, то кажется, будто прошло 50 лет.
20 Дома.
Сюжеты фильмов Трюффо – в книге о нем. Москва, 1984.
21 ДР Терапиано
По утрам читаю Гомера —
И взлетает мяч Навзикаи,
И синеют верхушки деревьев
Над скалистым берегом моря,
Над кремнистой узкой дорогой,
Над движеньями смуглых рук.
А потом выхожу я в город,
Где, звеня, пролетают трамваи,
И вдоль клумб Люксембургского сада
Не спеша и бесцельно иду.
Есть в такие минуты чувство
Одиночества и покоя,
Созерцания и тишины.
Солнце, зелень, высокое небо,
От жары колеблется воздух,
И как будто бы всё свершилось
На земле, и лишь по привычке
Люди движутся, любят, верят,
И не знают, что главное — было,
Что давно уж Архангел Божий
Над часами каменной башни
Опустился — и вылилась чаша
Прошлых, будущих и небывших
Слез, вражды, обид и страстей,
Дел жестоких и милосердных
И таких же, на полуслове,
Словно плеск в глубоком колодце,
Обрывающихся стихов...
Полдень. Время остановилось.
Солнце жжет, волны бьются о берег.
Где теперь ты живешь, Навзикая? —
Мяч твой катится по траве.
Терапиано Ю. Избранные стихи. Вашингтон : Изд-во книжного магазина Victor. Kamkin, Inc., 1963.
Ю́рий Константи́нович Терапиа́но.
9 (21) октября 1892, Керчь — 3 июля 1980, Ганьи под Парижем.
Русский поэт, прозаик, переводчик и литературный критик «первой волны» эмиграции, организатор и участник ряда литературных объединений Парижа.
Ноябрь
«Кино» в России: поток страшных, непонятных, политических событий явлен в образах, выражающих всю жестокость и дикость эпохи.
«Травля» Шеберга.
В прокате «Дневные красавицы» Бунюэля.
Что-то ужасное в такой социальной игре, но что делать, если люди без нее не могут?
Персонажа Денёв мучают кошмары; они уходят с «нормальной» половой жизнью. Зал, конечно, битком.
«Я любопытна» Шёмана. 1969. Наслаждение свободой повествования.
Жерар Филип в роли князя Мышкина (фильм 1948).
«Призрачная тележка» Шестрома. 1920.
ТВ: «Мальтийский сокол» Хьюстона.
«Линус» Шемана. 1963.
Перекликается с «Подростком» Достоевского.
«Братья Моцарт» Остена.
Это уже не очень интересно.
Зато смешно и трогательно!
«Любовь-1965» Бу Видерберга. Без сухости «Эльвиры Мадиган» и «Джо Хилла». Мне почему-то очень нравились его фильмы. Как контраст в Антониони и Феллини.
Декабрь
«Братья Карамазовы» Буховецкого. 1921.
«Лето с Моникой» 1951. Плохой Бергман.
15 О. Э. Мандельштам:
Ныне происходит ((Про 1910-20ые)) как бы явление глоссолалии. В священном исступлении поэты говорят на языке всех времен, всех культур... Слово стало не семиствольной, а тысячествольной цевницей, оживляемой сразу дыханием всех веков…
Так поэт чуял колоссальные возможности своей эпохи
20 «Угецу моногатори» Мидзогути. 1953. Жизнь после смерти.
Еще раз смотрю «Отца» Шемана.
«Девичий источник» Бергмана.
«Шепоты и крики» Бергмана.
«Три сестры» на шведской почве. Переклички и с Чеховым, и с Музилем.
25 Не заводить же исторический дневник! Вот Касимов, важный город для истории России.
Каси́мов (тат. Ханкирмән, Касыйм, до 1376 года — Городе́ц Мещёрский, до 1471 года — Но́вый Низово́й Го́род) — город в России, административный центр Касимовского района Рязанской области, в состав которого не входит, являясь городом областного значения, образует муниципальное образование городской округ город Касимов.
Расположен на левом берегу реки Оки.
Город Касимов расположен в центре Восточно-Европейской равнины на северо-востоке Рязанской области, в 165 км от Рязани по автодороге (по прямой 111 км), в 262 км от Москвы, на 54°56' северной широты и 41°21' восточной долготы. До границы с Владимирской и Нижегородской областями около 30 км, однако попасть на территорию второй из Касимова можно только через Ермишь или Муром, поскольку в данном районе отсутствуют какие-либо переправы через Оку.
Город стоит на левом берегу Оки на высоких холмах, изрезанных оврагами. Река изгибается в этом месте в виде большой петли и имеет ширину около 380 метров. Близ города находится Окский биосферный заповедник.
Касимов является крайней восточной точкой Мещёрской низменности; на противоположном от него берегу Оки начинается другое географическое пространство — Окско-Донская равнина.
Основание города относят к 1152 году, когда в летописях упоминается Городец Мещёрский (располагался несколько ниже по течению Оки от современного Касимова, при впадении речки Бабенки в Оку). По повелению князя Юрия Долгорукого Городец Мещёрский был превращён в пограничную крепость Владимиро-Суздальского княжества. В 1376 году город был полностью сожжён и разорён в результате монгольского набега, однако вскоре недалеко от прежнего места возник новый город, который до 1471 года назывался Новый Низовой Город. Первоначальная локализация Городца Мещёрского предполагается в районе Старого Посада (Уланова гора). Перенос города на современное место был осуществлён в годы правления хана Шах-Али, то есть не ранее середины-второй половины XVI века. Проживали в нём русские и давние обитатели здешних мест — мещера, мордва, мурома.
Касимовское ханство
В XV веке в жизни Городца произошла неожиданная и весьма значительная перемена. В борьбе за московский престол великому князю Василию Тёмному большую помощь оказали татарские царевичи Касим и Якуб. В 1446 году они ушли из Казани на Русь, спасаясь от преследований своего брата Махмутека, который захватил власть. За верность и важные услуги князь Василий пожаловал Касиму Низовой Городец. Было это в 1452 году. Так по княжьему указу в глубине мещёрских лесов возникло Касимовское ханство, просуществовавшее с 1452 по 1681 год. В состав царства входила территория уездов будущих Рязанской и Тамбовской губерний (Касимовский, Шацкий, Елатомский, Темниковский).
После завоевания в 1552 году Иваном Грозным Казани в Касимов была сослана последняя правительница Казанского ханства — Сююмбике, которая спустя несколько лет и скончалась в этом городе.
В 1681 году со смертью последней владелицы Касимова Фатимы-Султан Касимовское царство (ханство) перестало существовать и было присоединено к дворцовым волостям. От периода касимовского царства в городе сохранилось несколько интересных строений: минарет времён царевича Касима, мечеть, два мавзолея (текии), в мавзолеях погребали татарских царей.
В XVII веке Касимов разделялся на 3 части: удел касимовских ханов и беков (Татарская слобода и Старый Посад); Ямская слобода (находилась в непосредственном подчинении Москвы), остальная часть города (в том числе Марфина слобода) управлялась касимовским воеводой.
В 1719 году по указу Петра I «Об устройстве губерний и об определении в оныя правителей» в составе Московской губернии была образована Переяслав-Рязанская провинция.
Уездный город
В 1773 году Касимов стал уездным городом — центром Касимовского уезда Рязанского наместничества. После смерти Екатерины II в 1796 году Павел I вернул деление страны на губернии. 12 декабря 1796 года наместничество было преобразовано в Рязанскую губернию.
К моменту Крестьянской реформы в 1861 году в уезде насчитывалось 42 дворянина-землевладельца. Некоторые из них были крупнейшими земельными магнатами, имевшими во владении несколько десятков тысяч десятин. Более 80 % всех крестьян уезда находилось в крепостной зависимости от крупных и мелких землевладельцев.
В первой половине XIX века в городе стала развиваться промышленность, которая в ряде случаев основывалась на местных промыслах, широко развитых в уезде. В конце XIX века Касимов становится довольно крупным торгово-промышленным городом. В нём проживало в то время (по переписи 1897 года) 13 500 человек.
В 1910 году население составляло 17 тысяч человек.
Советский период
В 1937 году образована Рязанская область, в состав которой был включён и Касимовский район.
В 1991 году в Касимове было открыто предприятие по обработке драгоценных металлов — Приокский завод цветных металлов, в том же году он дал первую плавку. Тогда же в городе началась криминальная война за контроль над хищениями с завода, жертвами которой стали 50 человек.