-37-
1975
Всё началось с того, что граф велел захватить судно, на котором был мой отец. Граф собирался арестовать моего отца и тут же препроводить его в тюрьму.
Я уже тогда не расставался с отцом; при мне на судно нашего герцога вошли воины графа.
К счастью, дело было в Е-о, множество людей были поставлены в известность - и какова же была наша радость, когда через два дня прискакал сам герцог.
Прибыв, он заявил, что проведёт следствие сам. Так события вокруг моего отца (после целой чреды столь бурных лет даже не упомню, в чём именно его обвиняли) стали поводом к распре герцога и графа, затянувшейся на всю мою жизнь.
Герцог устроил разбирательство прямо на корабле. Преклонив колени на бархатный коврик, отец поклялся в своей невиновности.
До этого эпизода герцог терпеливо сносил всё, что делалось против его людей, но тут его терпение лопнуло: после нескольких лет сомнений он, наконец, дал согласие на сбор войска.
Мы вошли во владения графа, не встретив серьёзного сопротивления. Три раза мы избегали решительного сражения, оставаясь в землях врага.
Мы расплачивались деньгами за всё, что брали, так что плебс графа с нами не враждовал.
Что до радостей, мы легко их находили среди множества доступных женщин; это делалось с размахом и открыто.
Помню, я тогда приобрёл роскошную накидку поверх кирасы и часто, чтобы взбодрить коня, поил его вином из ведра.
Крупная стычка произошла, лишь возле Парижа Король в это время был в Париже, но он равнодушно, не вмешиваясь, смотрел на распри своих вассалов. Наконец, герцог приказал перейти Сену.
При всём могуществе графа он не сумел скрыться.
Он покидал Россию лишь теперь, в 1919ом, когда твердо знал, что его России больше нет.
Впрочем, и не будь революции, ему б здесь не нашлось места: по долгу службы ещё полгода назад ему пришлось казнить отца известной светской дамы, поскольку тот не сумел расстрелять очередной мятеж в армии.
Для чего он растоптал собственную репутацию в глазах большинства?
Неужели только для того, чтоб сохранить должность?
И вот нет ни его службы, ни его России, а сам он едет в никуда: в Париж.
-Трагедия начинается, - думал он, - когда мнение салонов слишком отличается от мнения власть предержащих.
Да, он лично пытался противостоять бессилию верхов, но заблуждения таких, как он, возможно, лишь подтолкнули революцию и расстрел царской семьи.
Когда война только начиналась, когда встали под ружьё и патриоты, и не патриоты, когда добрая половина Европы, подданные Габсбургов, схватились за оружие, тогда никому не приходило в голову, что из этой мясорубки вырастет «интернационализм», что в считанные месяцы у власти окажутся большевики.
Он ехал обычным поездом в переполненном вагоне. Поезд остановился, к окну подскочил мужик с мешком денег и, зло тряся ими, крикнул:
-Хлеба, барин!
Он ничего не ответил. Его занимала мысль: что сделают эти мужики друг с другом, когда «бороться» станет не с кем?
-Хлеба, барин! – опять крикнул мужик.
-Я не барин, - на всякий случай ответил он и отвернулся.
Ему стало страшно: а ну, как кто-то на самом деле узнает в нем барина - даже в плохо одетом?
Он так любил эти лица, когда ещё незачем было их бояться. Он, граф, должен тайком покидать Россию, должен бояться этих людей, а ещё недавно добрая сотня таких прислуживала ему, и он им хорошо платил - и все, казалось, радовались этому устоявшемуся миру.
Между ним и ими не было бездны, но почему эту бездну все узрели, стоило большевикам на неё указать?
Будет он кем-то в Париже или придется просто выживать.
К примеру, водить такси.
Калека напротив него, наконец, уснул.
Увидит он ещё эти тихие, родные лица?
Что теперь его аристократизм?
Только неблагодарная профессия.
1976
Я видел эту монашку только раз в жизни: в каком-то переходе метро.
В толкучке даже внезапно остановился, со всей яркостью вспомнив эпизод из какого-то фильма Бунюэля, где юная монахиня жжёт пальцы в огне.
Почему это именно та монашка?
Сам не знаю.
Почему в этой тяжело катящейся, равнодушной, усталой толпе меня мучают приступы похоти? Зачем мне это, да ещё в такой форме?
Я сел в тряский вагон, почувствовал во рту её обгоревшие пальцы и от наслаждения закрыл глаза.
На остановке представил, будто застыл у её гроба и молюсь всю ночь.
Что, если моя молитва вернёт ее к жизни, и мы встретимся в метро?
1918ый. Ленин смотрит присланные в подарок французские танки.
Потом заседание.
Когда возвращаются поздно вечером, машину останавливают незнакомые люди и всех высаживают.
Ленин улыбается.
Они идут по ночной Москве. Звонят в ЧК.
Присланная машина подвозит их в Кремль уже к утру.
1977
Я пишу рассказ.
Сначала в нём появляется женщина, которую я люблю, потом я.
Слышу шум моря.
Мы идём по берегу.
Она что-то говорит, и я, даже не слыша её слов, знаю, она говорит о любви.
Я кричу, что люблю её.
Потом мы женимся и едем к её дедушке.
В его сарае нахожу мои письма.
Это письма о любви, я писал их много лет.
Они до того промасленные, что на них можно печь блины.
Так вот как она хранила мои письма!
А я-то двадцать лет, пока был её любовником, верил, что она бережно хранит их! Наверно, той женщины, что я любил, не было.
За ужином говорю с дедом и понимаю, что это он заставил внучку выйти за меня замуж.
Теперь женитьба кажется мне западнёй.
Когда появилась эта женщина, почему она понравилась мне?
Бегу на вокзал и вскакиваю в первый попавшийся поезд.
Я пишу рассказ.
Пример большой любви 12 века.
Граф обещает богатой девушке на ней жениться, но она неожиданно лишается наследства.
Граф передумал, и девица подает в суд.
Граф сажает ее в тюрьму.
Церковь молчит, ибо она в мире с графом.
Проходит семь лет.
Церковь начинает борьбу с графом по поводу каких-то других дел.
Девица выходит из темницы.
Церковь меняет свою позицию: граф должен жениться.
Счастливый брак с тремя детьми.
Массовые схватки: любовников и любовниц, дядей и племянников, тёщ и зятей. Ржанье коней, грай ворон и гоготанье гусей. Бабцы в древнерусском одеянии на лошадях с дорогой сбруей. Любовники точат мечи.
И давай метелить друг дружку!
Дым коромыслом.
Режиссер кричит:
-Все, ребята! На сегодня план перевыполнили. Пойдем обедать.
Лошадям задали овса. Бабцам – рассольника.
Опять работа! Снимают пышные торжества в честь победителей.
1978
Средневековье.
Бедный, острый на язык церковник приживается в преподавателем в парижском университете.
На экзамене изо всех сил старается «срезать» студентов, потому что ненавидит всех интеллектуалов, способных зарабатывать головой и находить могущественных покровителей.
Он был постоянным участником схоластических диспутов.
Здесь искали истину, и при этом никто не сомневался в её божественном происхождении.
Философия изучалась, - но не заблуждения философии, а те методы, которыми она пробивалась к истине.
Главный вопрос, подлежащий детальному обсуждению: есть ли в этих философских методах то, что ведёт в свет божественной истины?
Он мечтал обращать студентов в монахов - и несколько раз это получилось.
Он не знал, что прокладывает путь картезианской ясности.
Сегодня играю Расина.
Именно в такой день я и хочу умереть.
Потому что мне нравится ласкать его чопорных героинь.
Потому что сквозь холодный размер поэтической строки проглядывает ужас.
Я б хотел задохнуться от ужаса, но не в жизни, не в том, что делаю изо дня в день, а на сцене, в этом родном блеске.
И вот затянутая в огромное платье, неприступная женщина Расина предо мной, а я, как всегда, объясняюсь ей в любви.
Ясное, тихое желание смерти поднимается в душе, мне легко-легко, я вот-вот умру.
1979
1490 год. Захария, псковский чернец и старец, борется с московским архиепископом Геннадием, которого назначили в Москве главным в покорённом Новгороде.
Геннадий обвиняет в свою очередь Захария в стригольничестве, но обвинение не имеет силы, поскольку в церкви признают, что стригольничество - только заблуждение, но не ересь.
Необходимо осуждение самого собора, чтобы заблуждение поднялось до ранга ереси.
Геннадий пытается добиться проведения собора.
В борьбу вступает глава псковского Н-го монастыря, который формально подчинялся новгородскому владыке.
Геннадий, хоть и поставленный править, не может сладить со старцами, потому что республика уничтожена не до конца. Республика сильнее московского ставленника.
Москве ничего не остается, как разгромить Новгород!
Так московские патриархи борются за единство русской церкви.
Идёт общий процесс унификации России под эгидой Москвы.
1980
Искушение святого Антония.
Это его кошмар: голые женщины приходят к нему толпами – и он утопает в их телах, в этой роскошной блевотине.
Я сам хорошо, слишком хорошо знаю это наваждение, сам борюсь с ним всю жизнь, – но я и зачарован мощью этого образа.
Это символ моих мучений, моего желания чистоты.
«Из пламя и света рожденное слово».
Эта строчка поздно расцвела в моем воображении.
Сразу видишь ангела: будучи из света и пламени, он летит в небеса – и смотреть на это можно целую жизнь.
Привидится золотой, желанный призрак.
Или снится солнце: еще не летнее, не переполненное яростью и огнем, - а солнце-друг.
Человек знает, что умрет, и готовится к этой смерти.
На мысли о ней уходит все время.
Внешне он – как все, но мысли – об одном.
А смерть колдует, смерть из мысли становится Смертью и забирает его в свое царство.
И теперь, если он пишет, то только о смерти.
Она видит женщину.
Останавливается, как вкопанная, и смотрит на нее.
Голос ей шепчет:
-Узнай в ней мать – и ты обретешь родство, ты останешься жива!
Она смотрит, не в силах сказать «Мама».
Первый ненаписанный рассказ.
Мне было восемь лет, когда захотел написать рассказ.
Мы переехали из Тигельного дома на следующий день после объявления о полете Гагарина в космос весной 1961 года.
Родители, прежде жившие раздельно, в комнатах на разных этажах, теперь оказались вместе – и начались скандалы.
Я думал только о них, и это мешало осуществить замысел.
Прежде-то папа поднимался к себе, на третий этаж – и на этом скандал кончался. Теперь не стало ничего, что бы его останавливало.
Осенью я пошел уже во второй класс.
Однажды, когда их скандал стал особенно невыносим, поздно убежал из дома и долго сидел в подъезде, в полной темноте. Лампочки тогда воровали, и темнота была неподдельной.
Меня мучили, душили слезы: я не хотел таких родителей.
Я так и не написал рассказ, потому что мне помогло другое: простая мысль, что повторяю жизнь мальчика из рассказа Пантелеева.
Да, я прочел этот рассказ с восторгом – хороший, вычитанный из книги мальчик сидел рядом – и это очень утешало.
Это было единственным, что спасало от разбуженного смятения чувств. Образ пришел из книги и ожил, и помог мне.
1985
Много лет ждал дня, когда все повторится, – и он пришел: с утра моросило, из дома вышел человек в светлом пиджаке, и пронеслась электричка.
Я пошел к больнице и сквозь туман видел лицо мамы с удивительной мягкостью черт.
Озеро сверкало снизу, а наверх вела лестница, ржавая и тонкая.
-Неужели вижу ее в последний раз? – думал я. – Неужели мама умрет?
Я чувствую, что скоро умру, - и эти последние дни своей жизни хочу обставить как торжественный обряд.
Теперь у меня больше смысла, больше надежды, чем было прежде.
Но как сохранить этот смысл?
Я чувствую, как он покидает меня.
Нет, надо умереть случайно, но на взлете мысли о смысле смерти.
1987
1791-ый, Франция. Мальчишка кидает камешки в гусаров.
Толпа женщин вытаскивает из коляски офицера и терзает его.
Одна из женщин вырывает его сердце и ест.
Одиночество короля и королевы, эмиграция аристократии.
Толпа рубит лошадь, её куски тут же жарят и едят.
Орды голодных женщин.
Гусары нападают на чиновника.
Один из них вырывает его сердце и несёт на штыке.
Толпа идёт к Версалю.
Оборванец лезет по решётке дворца, его убивает гусар.
Толпа врывается в сад.
(по Мишле)
1995
«Она умерла быстро и с завораживающей легкостью».
Я очень любил все, что она делала на сцене, и когда получил от ее сына это письмо, то машинально присел на первый попавшийся стул.
Коллега поморщилась, но ничего не сказала.
Кстати, почему его письмо пришло на офис?
Почему она не написала мне перед смертью?
Неужели все произошло слишком быстро?
С «завораживающей легкостью»?
Я не поверил ее сыну.
Я выбросил письмо.
2001
Я долго сидел без работы с моим сыном, и он-то и открыл, что могу работать ящером.
Хвост, шкуру, морду мне сделали по знакомству в театре, ведь ещё недавно верил, что из меня выйдет хороший артист.
Теперь смотрю на себя в зеркале: морда нахальная, пьяная, грязная, глаза горят – и впрямь ящер!
Когда-то раньше работал в Детском Театре Дедом Морозом, Снегурочек поё-ывал, а сейчас есть силы только на то, чтоб смешить детей.
– Что, пьяная морда? – спрашивает жена. – Опять по пьяни детей смешить попёрся?
* * *
Взламывают дверь. Увозят одёжку, телевизор, прочую технику, штиблеты – всё увозят.
– А что так? – спрашиваю.
– Немножко поцивилизовались – и хватит, – отвечают. – Вот вам дубина. Завтра идём охотиться на мамонта.
Зябкое утро. Собрались в шкурах.
– А где мамонты?
– За сороковым километром.
– Пошли. Хорошо, хоть не в Москве.
* * *
Рабле.
Какой-то брюхатый мужик толкает в метро, кого ни попадя, и матерится.
– Кто ты, говнюк? – спрашиваю.
– Рабле.
– Гуманист, что ли?
– Да.
2002
Троица а ля Митьки. Жили-были Авраам и Сара.
Однажды вышел Авраам на кухню – глядь, три мужика в белых балахонах распивают на его кухне!
Мирно закусывают и в ус не дуют.
-Ребята, вы чего? – обиженно буркнул он. – Это вам не забегаловка! Это кухня, как-никак.
-Да ты что, дядя! – радостно заорал один. – Ты, что, не видишь, кто мы?
-Вот-вот! – сказал Авраам. – Я и хочу знать, кто вы.
-Мы – ангелы. Не видишь, что ли? Федька, покажи крылья!
Тут Авраам увидел изящные крылышки, аккуратно сложенные на подоконнике.
-Все равно не верю, - упирался он. – А дуб маврикийский?
Мужик посерьезнел:
-Давно спилили. Сам посуди, дядя, зачем он нужен? На глазах разваливался. Ну, Аврам, говори, чего ты хочешь. Хочешь ребенка?
-Нет, - испугался Аврам. – Двоих вырастил – хватит.
-Выпить с нами не хочешь?
-Не могу, ребята: старый я очень, голова кружится.
-А посидеть с нами не хочешь?
-Знаете, я бы лучше поспал: как-никак, воскресенье.
Знаете, ребята, если вы на самом деле ангелы, сделайте мне отопление. Чтоб круглый год. А то греюсь под боком у Сары. Формально ЖЭК нас отапливает, но на самом деле – фига! Не знаю, за что квартплату плачу.
-Сделаем, - кивнул вихрастый парень.
-Гаврилка не соврет, - сказал тот, что постарше.
-Точно? – спросил Аврам. – Обещаешь?
-Конечно, папаша. Так что иди себе дрыхай спокойно.
-Спасибо, ребята.
-Иди, дедушка, не грусти, - сказал на прощанье высокий.
Я знаю, однажды она выстрелит в меня, и жду этого.
Я так её люблю.
Идём рядом, тихо, сердечно моросит, её слова так высоко, так нежно надо мной, а я вижу летний день и как она стреляет в меня.
Вижу так весомо и ясно, что отвечаю невпопад.
-Да что с тобой? - спрашивает она.
-Да так.
2003
Что бы ни происходило между мной и мужчиной, даже если мы просто сидели рядом, мне чудится, он меня готов изнасиловать или уже насилует.
Это ощущение так живо, так страшно во мне, что не могу ничего ему противопоставить.
Мне надо быть очень умной с ними, а я не могу: так мучает страх пред этими зверьми, которых зовут «мужчины».
Зверьми?! Да. Я убеждена, что они – звери.
Даже самые умные, что машут дирижерской палочкой.
Как бы я смогла прижаться к груди этого чудовища, как бы ему отдалась?
И, тем не менее, я уже много лет делаю это, и даже дело идет к серебряной свадьбе.
Мне чудится, мы потому так долго вместе с мужем, что он считается с моим страхом и даже ценит его.
Именно страх создает между нами черту, которую мы оба никогда не переходим. У нас бывает близость, но самая осторожная: мы никогда не пускаемся в фантазии: мы оба боимся и самих себя, и друг друга.
Художественные запросы
Приходя на свидание, он вечно торопился.
-Давай, изобразим «Вечную весну» Родена, - пошучивал он и сам ее раздевал.
-Сегодня лучше Климта, - предлагала она и, раздевшись, садилась к нему спиной.
Целый месяц они изображали наброски раннего Пикассо.
Артист.
-Вы не подпишите? – робко спросила она.
-Я? – он с неприязнью посмотрел на свою фотографию. – Нет. Сожгите это фото.
Он не любил себя и не понимал, как это можно: любить свою персону.
-Почему? – удивленно спросила она. – Почему?
-По моей просьбе. Я прошу вас: сожгите мой образ. Выньте его из вашего воображения, из всей вашей жизни – и сожгите. Представьте себе, что это – зажженная свеча. Пусть она догорит.
Они умерли, чтобы стать героями моей повести.
Почему я так решил?
Дело в том, что я не «решал», а просто так получилось. Солнце поднялось рано, во дворе что-то мрачно ухнуло – и я проснулся.
Вот и вспомнил их, моих знакомых.
Они отмотали вместе – тридцать лет!
Шутка сказать!
Прежде все события вокруг меня рассказывали только о том, что люблю литературу и ее кошмары, - а теперь во всем чую несостоявшуюся страсть.
2004
Она родилась из строчек Гейне:
Ты умерла и не знаешь о том.
Искры погасли во взоре.
Состояние, преследовавшее меня!
Слишком часто казалось, что мёртв.
Но вот эти строчки изменили смысл - и увидел её: образ Гейне ожил и согрел.
И уже образ - живая девушка.
И думаешь: почему же грустно?
Кажется, дано так много, - а все равно грустно.
Актер и актриса много лет играют одну и ту же популярную пьесу, где по ходу действия она его убивает. Они забывают друг о друге до дня спектакля, а в этот день встречаются утром в кафе.
-Как дела, Надежда Фёдоровна? – с хитринкой в глазах спрашивает он и весело подмигивает.
-Хорошо, Сережа. Вы с утра повторили роль?
-Да, посмотрел вчера и сейчас до репетиции погоняю.
Ему приятно, что она говорит ласково «Сережа», ведь по ходу действия она меня укокошит.
Это-то и обидно: ты хочешь любить человека, преподносить публике только приятное, - а она согласна платить именно за то, что тебя убивают.
Сергей привязался к Наде, и она уже неравнодушна, но после спектакля они расходятся по домам: им хватает той любви, которую они разыгрывают на сцене. Они не хотели бы иной любви: в реальной жизни.
Здорово, что удалось найти работу.
Что делать, если другой работы просто нет?
Как-то на вечеринке у друзей он встречает ее и, улыбаясь, говорит:
-Какая хорошая у нас работа! Я даже обижусь, если она меня не ухлопаешь хотя бы раз в неделю.
-Вот-вот! – в тон отвечает она. – И мне убить пристрелить тебя оттого, что в пьесе есть и любовь.
-Ты не права! Внушай себе, что любовь - это главное, а убийство - лишь досадное недоразумение. Мы - друзья.
Почему мы не хотим любви в жизни? Скорее всего, потому, что в пьесе нет и намёка на страдание, на глубину переживаний. Нет, это бурные страсти, которых мы так боимся в жизни.
-Прости, - сказала она, - что я так плохо тебя люблю, так бездарно тебя убиваю!
-Наденька, да что ты! - успокоил он. - Давай и дальше ковать деньгу. Что нам ещё остаётся делать?
И вот ковать деньгу стало главным в наших отношениях.
2005
Постмодернистский рассказ.
Все мирно спали, когда в саду что-то мрачно х-якнуло.
-Васька, никак, опять твои дружки? – недовольно пробурчал Василий Семенович. - Если Серега, я ему башку оторву.
-Нет, папа! – ответил ему Коля. – Это Петька ищет тело текста. Понимаешь, эта штучка куда-то запропастилась.
-Вы что, вчера пришили кого?
-Ну, ребята, привет! – сказал вошедший Степаныч.
Он весь светился от радости, а из кармана торчала бутылка водки.
-Ребята! – предложил он. – Что дурака валять? Давайте метатекст разрабатывать.
Сидели за чаем, когда в саду что-то мрачно ху-кнуло.
-Что там опять? - нахмурился дедушка. - Какая сволочь колобродит?
Они пили чай дальше, но тут пришел школьник Витя и сказал:
-Дедушка! Там лежит тело текста.
-Что за ху-вина? - искренне удивился дед. -А ну-ка, бабка, пойдем посмотрим.
-Нашли дуру. Я посижу, - отдуваясь, ответила бабушка.
Дед шел, кряхтя, за мальчонкой, а когда они остановились, разочарованно сказал:
-Витька, ты что о-уел? Какое еще "тело текста"? Тут просто насрано. Кто-то навалил, как конь, да и все. Надо забор починить, а то ходят кто ни попадя.
-Ничего-то ты не понимаешь, дедушка, - вздохнул Витя.
-Ты мне скажи, что ху-кнуло, - потребовал дед.
-Дискурс, - задорно ответил мальчонка.
Лицо его светилось от радости: такое слово знает!
-Ой, иди ты на х-й! - не выдержал Василий Григорьевич и, грязно выругавшись, поплелся восвояси.
Только завтра стало известно, что Витька по оплошности шарахнул в сарае с верхней полки банку маринада. Для того, скотина, и слова ученые придумал, чтоб упрятать дело.
Он чувствует её дыхание во сне.
Или ему снится, что она близко; он не видит её, но её так много в огромном осеннем пейзаже.
Так проходит два года с её смерти.
Он ищет её, пока не замечает, как её много в осеннем холодном пейзаже.
Так он открывает в себе вкус к живописи.
Засмотришься на краски осени - и чувствуешь её близость.
-Но как же вы пишете? – я заглянул в его выцветшие глаза. – Вы так говорите о себе, будто не жили. Ведь это неправда!
-Но я на самом деле не жил! – Воскликнул он. – В том смысле, что я не жил своей жизнью. Раньше не думал, что всю жизнь можно жить не свою жизнь, а неизвестно, чью.
-Нет! – Возразил я. – «Своей» жизни ни у кого не бывает: мы проживаем только то, что предлагает нам жизнь.
Не больше, не меньше.
Я потерял все.
Почему?
Да просто стечение обстоятельств. От меня никак не зависящее.
Время меня превратило в волка. Само Время.
Разве я хотел быть убийцей? Ты слышишь, как поют под окном? Это тоже волки. Они не поют, а воют.
-Так нельзя! – строго сказал он. – Или ты принимаешь эту жизнь, или ты на самом деле станешь убийцей.
-Я уже убийца. Я убиваю - и это мне нравится. Убиваю за деньги.