Павлик умирает.

Я давно боялась, что он умрет не рядом со мной. Он ведь любит по гостям шататься.

Но вот он рядом, и я ​​ уже не знаю, люблю его или ненавижу.

Он умирает – и так мучительно, что это меня унижает.

Я не могу вырваться из этого унижения.

Прежде он унижал меня в любви, а теперь своей смертью.

Он лежит, распростерт, словно раздавлен невидимой тяжестью смерти, он стонет, - а я не могу плакать, просто не могу переживать: вопреки своему желанию ужаса я вижу, как мы вместе идем через лес к озеру.

Вода блестит издалека, манит, зовет нас.

-Ты помнишь, - шепчу я, - то озеро?

-Какое? – неожиданно отвечает он.

Так он меня слышит!

-На курорте. Я сама не помню, где это было. Я вспомнила! Мы были в Ленинграде и пошли на залив. И он хорошо блестел навстречу нам.

Он улыбнулся и замолчал. Ему надо говорить!

-Слушай, ты хочешь чего-нибудь? – спрашиваю я.

Вчера он все-таки шептал, горько, мучительно шептал – и в этом была жизнь, и я заново узнала в его словах всю нашу жизнь.

-Я? – удивился он. – Разве я могу хотеть? Я уже забыл, что это такое «хотеть». Разве я еще живой?

-Конечно, Павлик! Ты – живой. Ты что, умирать собрался? – я стараюсь шутить, стараюсь вдохнуть в него жизнь.

Я люблю его!

Как бы я посмела его не любить, если он ​​ - умирает?

Разве я не буду его любить и потом?

Пусть он почувствует это.

Но зачем?

-Говори! Пожалуйста, скажи хоть что-то, - шепчет он.

Наверно, он меня не слышит, но ему важно думать, что слышит.

Не странно ль, что страсть, та далекая страсть нашей юности, проснулась – и для чего?

Чтобы учить смерти.

Я вижу, как он умирает – и ничего не могу изменить в этом.

Наука ужаса!

Ей учишься легко.

Может, и люблю уже не его, а ту тревогу и страх, что рождает его близкая смерть.

Я уже не боюсь, что сойду с ума вблизи этого, еще живого трупа.

Он любит меня и сейчас, перед смертью – и в его любви столько вечности и смерти!

-Валька, - шепчет он. – Я уже мертвый. Ты просто не видишь этого. Ты всегда не видела самых простых вещей.

И больше он ничего не сказал.

Он уснул, а потом и я – на раскладушке рядом.

Мне снится, я – в черной, жаркой бездне ночи, где-то ворожат огоньки – и не знаю, что это: души или просто зажженные окна.

-Павел! – я касаюсь его.

Зачем? Чтоб почувствовать отвращение, а вместе с ним – и любовь, и надежду? Или он уже мертв, и это белое вздыбившееся одеяло – уже саван?

Просыпаюсь – всходит солнце.

Мы оба – в его лучах.

Подняты солнечным светом на недосягаемую для нашего понимания высоту.

Я спросила его, словно б не понимая, что он умер:

-Неужели ты не слышишь меня?

Почему его смерть говорит о том, что я его люблю?

Ей что, больше сказать не о чем?

Он умер вчера или мгновение назад?

Почему я не мертва вместе с ним, ведь вчера я точно чувствовала себя мертвой?

И тут увидела, как его уносит Смерть: Ее огромные, тихие воды, казалось, перерезали самый воздух ясного, летнего дня.

Я даже забыла, что мне очень жарко, что на улице за тридцать, а в квартире – как в парной.

Он умер, но я почувствовала, что он продолжает говорить со мной, я слышу тепло его голоса, ​​ - и тут в моем ужасе появились определенность и сила, я поняла, что живу, что обречена жить без него.

​​ Тот страх, тот ​​ ужас, что он внушал, ушли – и любить его стало легко.

​​ Это просветление, конечно, было воплощением других, новых чувств, которые мне еще предстояло в себе открыть.

Мне еще странно быть живой рядом с ним, мертвым, - но я уже надеюсь жить, я уже живу!

То, что ужасно в наших отношениях, как раз и привязывает меня.

Я сначала придумываю эмоции, а потом живу ими.

Я вышла на балкон, и вершина дерева едва не коснулась меня.

Зеленые, доверчивые листочки.

-Где он? – подумала я. – Может, эта листва – он? Где наша любовь? Может, она – этот день?

Жара пошла на убыль.

2003