ШКОЛА РЕАЛЬНАЯ
Real scool
«Школа реальная» – так я решил озаглавить эти заметки: после того, как первый набросок назвал «Школа романтическая».
Я бы не решился на эти печальные откровения, если б не одобрение создателя этого сайта Николая Чигиря, сына Алексея Ивановича, нашего физрука, которому я столь многим обязан.
Учительница НАЧАЛЬНЫХ КЛАССОВ Гриненко Вера Николаевна
В ней, как и во многих учителях, мне нравилась строгость: строго причесана, строго одета. Поэтому так и ценишь улыбку, что вырывается из этой общепринятой строгости.
Из-за Веры Николаевны в школу бегал с радостью! Она увлекала, школа представала заманчивой, увлекательной игрой, полной интересного напряжения.
А сколько открытий было каждый день!
Я вдруг стал замечать, что она мне ставит одну «пятерку» за другой. Это меня неизменно поражало! Я не мог понять, за что. Это намного позже я понял, что она тянула меня на отличника.
С 5 класса я стал спортсменом и хулиганом. Почему-то это получилось одновременно! Правда, увлечение спортом затянулось на всю жизнь, а хулиганство прошло, как хоть и короткая, но опасная болезнь.
Я с ужасом вспоминаю, что мы, детки Тигельного двора, сплотились в шайку и вечерами в темноте бросали камни в офицерский дом: били стекла.
Окна Веры Николаевны были справа – и я, зная это, старался бросать ближе к центру.
Мне так было стыдно перед своим учителем, - но, с другой стороны, я еще больше боялся показаться слабым перед своими друзьями.
Мы, хоть и дети, завидовали военным: у них были большие зарплаты, и жили они куда лучше.
Я уже тогда все дни проводил дома в полном одиночестве: мама приходила с работы очень поздно (работала на полторы ставки), а папа вообще редко бывал дома. Брат уехал учиться на фрезеровщика.
Именно с начальной школой связаны мои воспоминания о разладе в семье. А дело в том, что у брата уже была «плохая компания». Он часто прогуливал школу – и меня ставили в пример. В результате такой неумной тактики родителей отношения с братом не сложились: всю жизнь мы избегаем друг друга.
Только в воскресенье мама была дома – и я, вдохновленный Верой Николаевной на усиленные занятия, весь день, лежа в кровати, занимался математикой или самостоятельно учился играть в шахматы по учебнику Панова (это не муж любимого учителя!).
Вове почему-то очень не нравилось, что я так много занимаюсь. Появившись дома, он кричал маме:
- Не давай Генке так много заниматься: у него голова станет квадратной!
Я пишу о брате, потому что он учился в той же 5-ой школе, но был на шесть лет старше.
Я как-то спросил маму:
- А что такое мнимая величина?
- Не говори ему, мама, не говори! – почему-то испуганно закричал брат.
- Квадратный корень из минус одного! – ответила она.
Я так и подскочил от радости: мама – знает!!
Так в мою жизнь вошли комплексные числа.
Скоро брат исчез: родители убедили его поступать в техучилище в Сестрорецк – и я чуть не на все детство остался дома один.
Как забыть улыбку Веры Николаевны? Она вселяла в меня уверенность в себя, она всем видом говорила «У тебя все получится!».
Второе – после математики - сильнейшее положительное впечатление детства – СПОРТ: именно в нем я реализовывался как человек, как личность. Во время школьных занятий не было возможности для таких проявлений.
Учитель ФИЗИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ Чигирь Алексей Иванович
С 4-го класса я стал много заниматься спортом – и центр школьной жизни переместился на физкультуру.
Вот уж кому я благодарен: спорту и Алексею Ивановичу.
Поскольку у ребенка более всего развита эмоциональная память, то и уроки физкультуры вспоминаются чаще всего. Потому что хорошее приятно вспоминать.
И Чигирь, и его сын Николай - представители того доброго, что помню о школе. Тем особенно ценны.
А дело в том, что почти все учителя не умели подойти к ребенку, узнать его проблемы. Все только работали! В школе был постоянный эмоциональный голод – и его утолял только спорт. Поэтому мне и не представить детство без ежедневных тренировок.
Эмоциональный голод - характерная черта всех 60-ых годов. Наши родители, наши учителя мало интересовались нашими проблемами. Столь жестокое было время (повторяю, чтоб не забыл современный избалованный читатель)!
Продукты и эмоции были очень ограничены.
И все же посещение школы было настоящим праздником. Благодаря большей частью математике, физике – и, главное, физкультуре!
Вопреки всему школа - праздник! Уж тут ни отец, ни брат не напьется! Не насмотришься душераздирающих выяснений отношений родителей!
Это было взаимное непонимание, легко переходящее во взаимную ненависть.
Без отца было тяжело, но когда он все же выныривал из небытия, начинались мучительные разборки.
Во время войны папа попал в штрафбат, мама вышла замуж за летчика, летчик погиб, мама и папа решили соединиться снова – и папа по неслыханной слабости характера не мог простить этого маме.
А мама часто плакала, но не развелась, несмотря на мои просьбы: считала, что «надо терпеть».
Я же чувствовал себя этаким испытательным полигоном, я часто был в стрессе уже в детстве – и нормальная жизнь восстанавливалась только в спорте.
Я описываю эти кошмары, чтобы подчеркнуть: спорт спасал именно от них.
Теперь я все же решусь рассказать о печальных сторонах существования в школе.
Учитель МАТЕМАТИКИ средних и старших классов Артамонова Нина Михайловна
Если в Вере Николаевне было что-то великодушное, располагающее, значительное, то Нина Михайловна поражала своей необъяснимой суетливостью. Там, где Гриненко улыбалась (другой и не помню), Нина Михайловна смотрела на меня, ребенка, испуганно-вопросительно, словно б ожидая от меня совета.
Один случай нас и вовсе рассорил.
Нина Михайловна хотела продолжить метод Гриненко, чем вызвала мое восхищение: она тоже объявила дополнительные занятия. Она очень любила эти факультативные занятия и старалась привлечь к ним как можно больше участников.
Я все же решусь описать этот случай поподробнее: настолько он характерен.
Был дан трехчлен x5+ 5x3 + 4x, и надо было доказать, что он делится на 120. Напомню, x2 = x в квадрате. Легко заметить, что 120 = 1×2×3×4×5 – пять последовательных цифр, совершенное число. Начинаешь разлагать x5 + 5x3 + 4x и получаешь (x3 – 4х)(x2 - 1), потом (x2 - 4)x(x2 - 1), потом (x-2)(x-1)x(x+1)(x+2). Тоже пять последовательных цифр.
Я сделал это за 15 минут и понесся к Нине Михайловне, хоть меня мучили сомнения: а как быть, если среди пяти чисел подряд есть простое число? Вот 6×7×8×9×10 разделится ли на 120? – спросил я себя.
- Да, очень легко! – ответил я сам себе. - Просто 7 не будет участвовать в делении, постоит в стороне.
Она похвалила меня – и для класса это было плохо: многие прекратили ходить, решив, что со мной соревноваться невозможно.
И сама учительница меня осудила:
- Вот вы решили быстро задачу - и на мой факультатив больше никто не ходит.
Мне поставили в вину, что я – не идиот!!
Спасибо большое.
Потом занятия математикой в школе стали совсем скучные – и сама Нина Михайловна уже не сердилась, если я не ходил на уроки.
Нина Михайловна не понимала, как важно, чтоб ребенок все делал с желанием, играючи! Факультатив не посещали именно поэтому! Как педагог, она совершенно меня разочаровала.
А в 9-ом классе я сдал за 10-ый – и потом весь год не ходил на уроки: читал дома книги.
Не удержусь сказать, что я сам тщательно проработал темы «Уравнения с параметрами» и «Интегралы»: я хорошо понимал, что от Нины Михайловны этого не дождешься, - так что позже мне было легко на первых курсах и на мат-мехе ЛГУ, и в военной Академии.
Да, Нина Михайловна посылала меня на математические олимпиады, - но наши отношения не были сколько-то теплыми.
Сейчас меня очень смешат мои мечты стать великим математиком, но тогда я просто бредил этим. Вот он, мой любимчик, «интеграл Пуассона» или «интеграл Гаусса», частный случай интегралов Эйлера: ((изображение интеграла))
Это любимый интеграл всей моей жизни! Я вычислял его вручную через сферическую систему координат: возводил в квадрат, - а там сумму квадратов x и y представлял через синус и косинус.
Огромную роль в развитии моего воображения сыграли числа «пи» и «е». Я до сих пор читаю с восторгом:
« e - математическая константа, основание натурального логарифма, трансцендентное число. Иногда число «e» называют числом Эйлера или числом Непера». А «пи»?
Площадь круга: ((изображение формулы))
S - площадь круга
π - число пи
r - радиус круга.
И вот теперь – о моем призвании. Речь пойдет об ИСКУССТВЕ.
Так почему я все же не стал математиком, ни шахматистом, ни физиком, ни химиком?
Чтобы это объяснить, вернусь к спорту. Спорт очень важен тем, что он первый доказал мою бездарность. Может, это и звучит странно, но человеку рано важно почувствовать, что он может. Для Луги я, может, и был хорошим спортсменом, но в областном спортлагере мне постоянно приходилось признавать свою бездарность. Например, в спринте я был откровенно слаб, а «полторашку» (полтора км) бегал совсем уж средненько.
А футбол? За команду хорошо играл в защите, но дальше меня не пускали.
И в высоту взял только 1.75.
Да, я ходил в «перспективных» спортсменах в многоборье и метании копья, - но, увы, победы обещал приносить только в слишком туманной перспективе.
Я с чего-то решил, что моей коронной дистанцией станут 800 метров. Бред!! Быстро выяснилось, что бегаю хорошо только на районном уровне, но не на областном.
Так вот: то же самое позже, в 20 лет, произошло и с математикой: в ЛГУ я слишком уж ясно увидел, что никаких особенных способностей у меня нет и в помине.
А я-то по глупости уже решил, что отдам свою жизнь теории вещественной переменной: по коридорам математического факультета скромно расхаживал сам Натансон, создатель этого направления, - как вдруг я, тот же самый человек, понял, что я – бездарен!
Да, мне было уже 22 года, умерла моя мама, - а мне пришлось резко повернуть жизнь: не заниматься же всю жизнь тем, в чем ты бездарен!!
Понять это очень больно, но уж лучше позже, чем никогда.
А шахматы? Хоть я играл увлеченно, хоть легко получалось играть на двух досках, не глядя, я все же остро чувствовал свою ограниченность и в шахматах. В 10 классе я стал играть в шахматы по переписке - и быстро проиграл все партии!
А что до математики, то я не поступил в специнтернат: не сдал экзамен. Да, жить с родителями было трудно, - но что меня ждало в интернате?
А что до литературы, то она преподавалась столь скучно, что мне и в голову не приходило мечтать о занятиях ею.
Да, в моем детстве были образы физики и математики, образы города Луги с не совсем пристойными нравами, - а вот образов искусства не было. Что тут скажешь? Дикая, страшная жизнь.
Только сейчас, на седьмом десятке, я решаюсь признаться, что после школы покидал Лугу с огромным ощущением ужаса. Позже я навещал родной город много раз, но всегда остро стоял вопрос преодоления этого ужаса.
Луга мне внушила это чувство - и жизнь не смогла ничего в этом изменить, - но все же Питер и Москва научили любить искусство, а жена Люда доказала, что на свете не одни звери.
То, что сейчас Россия поднялась с колен, мне кажется огромным подарком жизни: в юности я не мог на это надеяться. От нас все скрывали - и мы думали, это от слабости. Этот идеологический советский идиотизм приучал к двойной морали, то есть я просто был обречен в том советском обществе.
Учитель ФИЗИКИ Людмила Николаевна Панова
Панова привлекала своей духовной весомостью: в ее душе было что-то значительное - и она умела это показать. Она не была красивой, но ходила легко и выверяла каждое движение. Мне очень нравилась эта значительность: когда человек не суетится, когда он уверен в своих знаниях. И уж, конечно, она ничего не делала ради оценки.
Она хорошо преподавала физику - и тут я могу только ее похвалить.
Приятно было думать, что сегодня будет ее урок! Конечно, не помню, что именно она говорила, но что на ее уроках было интересно, это помню слишком хорошо.
Но еще важнее было чувствовать в ее преподавании нечто домашнее, успокаивающее, ведь дома разыгрывалась драма со смертью отца.
С февраля по октябрь 1969 года, со второй половины 9 класса и до второй четверти 10-го фактически дома нельзя было находиться из-за ужасных криков отца: ему умирать от рака было очень больно. Приходилось странствовать по родственникам, а они не всегда были ко мне расположены.
Людмила Николаевна посылал меня на городскую физическую олимпиаду, но в физике я уже не чувствовал себя столь уверенно, как в математике.
А сколько мечтаний было связано именно с физикой 20 века!
Огромную роль в моем увлечении физикой сыграла книга Кузнецова «Биография Эйнштейна». Образ этого ученого прошел через всю мою жизнь. Над его формулой ((изображение формулы м с квадрат))
я думаю всю жизнь: настолько она содержательна.
Вот самая важная формула 20 века: закон взаимосвязи массы и энергии: энергия = массе умноженной на скорость света в квадрате.
Ни одна физическая формула не произвела на меня столь большого впечатления, как эта.
Искривление пространства, квантовая теория – как это увлекло в 15 лет!! Поразили и книга Норберта Винера «Я – математик», и книга Роберта Юнга «Ярче тысячи солнц». А Макс Планк, кванты! Зато сейчас наткнешься в сети на выражение «квантовая энтропия полей Дирака в черных дырах» - и вспомнишь детство!
Из философских книг поразила «Сущность христианства» Людвига Фейербаха.
Я вспоминаю Панову и потому, что за всю мою жизнь у меня не было преподавателей, которые бы меня потрясли. Да, меня учили многие, но никто не изменил мою жизнь, никто существенно не помог. А я ждал именно этого, потому что близкие люди мне не помогли.
Потому Панова и вызывает восхищение, что только она обратила внимание на мои ужасные, совсем не детские проблемы.
Увы, я оказался в самом слабом классе, так что Панова у нас проподавала немного. Больше я ходил к ней на факультатив.
Замена ей была слишком неравноценной: очень красивый учитель физики Анатолий Анатольевич. Он пришел в школу сразу после пединститута (говорили «педуха») – и мог вещать только по учебнику. На всех навел ужас. Я сразу перестал ходить на его занятия.
Он был в модном, облегающем костюме, а рассказывал о физике, совсем в нее не веря. Получалось и комично, и трагикомично. Если сказать яснее, было противно.
Учитель ЛИТЕРАТУРЫ Валентина Александровна Киндюк.
Может показаться странным, что я, профессиональный писатель, не поставил учителя литературы на первое место, - но и на самом деле преподаваемая в школе литература не занимала столь большого места.
Потому что преподавалась формально.
Да, я много читал, потому что у мамы была большая библиотека (ее пришлось продать в годы, когда у меня не было своей жилплощади), но поговорить о прочтенных книгах было не с кем.
Валентина Александровна, дорогая вы моя! Вы были добрым, сердечным человеком, но в преподавании литературы мне-то хотелось совсем другого! Вы говорили, словно б читая по учебнику: «от» и «до».
Поэтому, простите, вы были мне неприятны.
Я даже не верил, что вы любите литературу.
Но вы, верю, ее любили! Так наладчик линии любит свой конвейер. А ведь это совсем мало, если речь идет о человеческих душах.
Особенно в старших классах.
Вы ведь больше скрывали, чем информировали!
Добрая, застенчивая, вы учили кротости, но вы знать не знали, что есть искусство, вдохновение, что литература много сделала для истории России.
Почему моя жена, что родилась в трех тысячах километров от Москвы, уже в школе слышала о Пастернаке и Булгакове? Почему ваше преподавание пахло мертвечиной?
Вы преподавали литературу, но вы ее не любили. Конечно, любовь как бы и не очень обязательна, но для меня ее отсутствие было трагедией.
Не вы заронили во мне любовь к литературе, но само чтение! Сама привычка думать над книгой. И – сама Жизнь. Ее ужасный, скотский напор.
Да, я все же благодарен вам: вы были очень корректны!
А когда я на выпускном экзамене прочел наизусть «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины», вы даже поставили мне «пятерку»!
И что?
Да, вы честно отрабатывали свой хлеб, - но разве не стоило иметь свое мнение? Не верю, что оно у вас было.
Как же поразительно, что Валентина Александровна не сделала ничего, чтоб мы стали ближе! Да мы ничего и не знали друг про друга.
Если б она хоть раз хоть кого-то спросила, что у меня дома! Почему не было принято интересоваться реальной жизнью людей, с которыми провел целые годы?
Поэтому я и не знаю моих одноклассников.
О моей трагедии Валентина Александровна знала и даже однажды перед классом упомянула, что у меня умер отец.
Хорошо помню, что встречался с Сашей Захаровым и Васей Прокофьевым. Я им завидовал: Вася был очень воспитанным, - а Саша уже в 16 все знал о взрослой жизни.
Сердечно вспоминаю Игоря Тарасова. Это был мой единственный друг.
С Ольгой Муратовой (тоже не наш класс) мы пересеклись на КВН-е: она была Снегурочкой от нашей школы, а я чем-то вроде капитана команды.
Как классная руководительница, Валентина Александровна была никем. Мне на самом деле неприятно это говорить: я-то хотел совсем другого. Можно было б на ее месте рассказать и об искусстве, и свозить класс в тот же Петергоф!
Потом в 80-ые прошлого века я ее посетил – и мы хорошо поговорили. Она даже заставила меня взять три рубля, чем уж совсем покорила.
Поэтому критиковать ее как человека для меня немыслимо. Я только не вижу в ней профессионала.
Разве только она? Самой страшной и самой запретной темой для учителей была обыкновенная жизнь. Поэтому я так и любил занятия физкультурой и «труды»: тут хоть не было этого постоянного умалчивания. И дома о жизни запрещалось говорить! Поэтому я рос с вечным страхом перед реальной жизнью - и скоро сама жизнь доказала, что мой страх не был беспочвенен.
Что меня сейчас поражает больше всего: в школе не было установки на информацию! Нас не учили миру вокруг нас. Эта же установка была у всех тогдашних СМИ. Школа была чудовищно оторвана от жизни, но и саму жизнь СМИ не объясняли.
Валентина Александровна в начале урока говорила вкрадчиво, осторожно, но скоро обретала уверенность в себе. Она никогда не задавала нам вопросов. Я не запомнил ее фраз: настолько казенными они были. Правда, и слов Пановой не помню, но по очень важной причине: молчание было важнее слов.
Любимым делом в занятиях литературой было учение стихов наизусть. О, тут я всегда зарабатывал «четверки»: «пятерки» не получались: Валентина Александровна считала, что читаю недостаточно выразительно. «О, Волга, ты – любовь моя» Некрасова, «Я к вам пишу» из «Онегина», «А судьи кто» Грибоедова – это мы до сих с женой бесконечно цитируем друг дружке.
В 8-м классе Валентина Александровна попросила всех записать фразу:
- Слава нашим отцам!
Я не удержался и громко, упрямо переиначил:
- Отцам-пьяницам!
- Г-в, дайте дневник! – потребовала она и там жирно написала «Оскорбил класс страшным ругательством».
Я понял, что диалог невозможен.
Она ни разу не поговорила со мной по-дружески. Ни разу!! Так сказать, «классный руководитель».
Учитель ХИМИИ Мария Ивановна Реховская
Как благодарен Марии Ивановне! Она по-человечески меня пожалела - и мне это до сих пор приятно: из-за смерти отца в октябре 1969, месяцев за восемь до окончания школы я был в ужасном состоянии - и органическую химию просто не учил. Она сжалилась: поставила «четверку».
Мария Ивановна посылала меня на городскую химическую олимпиаду – и то, что я ее выигрывал или оказывался вторым, было для меня потрясением: я-то твердо знал, что химию знаю плохо. Значит, те, кто со мной соревновался, совсем уж ничего не знали!
Реховская меня неприлично притягивала: она была такой большой, теплой и мягкой в моем воображении. Это были только мои мысли, конечно! Тогда не было порнофильмов, и вообще секса как бы и не существовало: нам только по-идиотски объясняли, что мы - «дети». При этом в старших классах иные мои одноклассники и ровесники уже открыто сожительствовали.
Я с завистью думал:
- Живут же люди! Надо ж, какие умные!
Для меня-то атмосфера в классе казалась столь бесчеловечной, что я не мог и помышлять о романе с одноклассницей.
Я хорошо помню один парадокс, смущавший меня своей неприличностью: Людмилу Николаевну я любил, но прижаться к ней не хотелось. Марию Ивановну я не любил, но прижаться к ней хотелось очень.
Реховская была по типу настоящая мама! Это моя мама нудно, изнурительно вразумляла меня, что надо работать, что жизнь тяжела, а увидишь Марию Ивановну – и так хочется от души ее обнять!!
Однажды мы сидели совсем близко: она чему-то меня учила - и я неожиданно для себя самого прижался к ней. Это продолжалось какое-то мгновение - и резко отодвинулась именно она. Я не мог помышлять о сексе с ней, но прижаться хотелось на очень долго.
В этом контексте я не удержусь от упоминания о Дейч Марии Лазаревне, нашей изящной учительнице пения: она казалась мне слишком решительной: до жестокости.
Мне чудилось, если ее обниму, она расцарапает мне все лицо своими длинными острыми ногтями.
Так что, возможно, и хорошо, что она рано исчезла с моего социального горизонта: после начальных классов: зато приятно сохранилась в памяти.
Преподаватель БОТАНИКИ, зоологии, биологии Иван Федорович Белов.
Биологию вел Белов: невероятный рассказчик: его, как иного артиста, хотелось слушать бесконечно. А еще мне казалось, он в классе – как на своей кухне: до того по-свойски. Как будто в домашних тапочках! И такой милый дядечка: постоянно улыбается, и зубы красивые.
Я вспоминаю с благодарностью, как он послал нас сделать статьи о животных по Брему. Помню, прихожу в библиотеку - и там мне выдают том Брема: увесистый, настоящий. Книга издана – до революции!!
Как-то я после долгих колебаний его спросил:
- А что такое гомосексуализм?
Он, такой умный, прикинулся идиотом - и я перестал его уважать.
Его дочь Оля оставляла очень приятное впечатление: было видно, что она станет умной и скрытной женщиной. Она заставляла думать о себе – и тем невольно поднимала и без того высокий авторитет своего отца.
Преподаватель НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА Михайлова Екатерина Федоровна
Да, Екатерина Федоровна была очень внимательна, очень мила. С ней я выиграл олимпиаду по немецкому языку, - но именно поэтому я всю жизнь на нее обижен. Почему? Потому что она ставила оценки формально.
Дорогая Екатерина Федоровна! Олимпиада была в 7 классе, а потом немецкий язык уже вовсе вами не преподавался!
Вы приходили, тихонько отсиживали, давала формальные задания и уходили.
И ТАК ПРОШЛА ВСЯ ШКОЛА!!
За все годы вы ни разу не попробовала поговорить с нами по-немецки! Мы получали только формальные оценки! Никто, кроме меня, не учил язык - и они получали «три».
Да, мне «учитель» ставила «пять», - но формальность «учебного процесса» меня разозлила на всю жизнь.
Разве это можно назвать «учебой»? Кому нужно такое идиотское «обучение»?
И так всегда! Нас держали за идиотов! Так вот обида осталась на всю жизнь.
Поэтому я попал в жизнь совершенно неподготовленный.
Этого формализма было слишком много, слишком.
Уже в школе жизнь предстала настоящим адом: все были формальны: и отец не хотел быть отцом, и брат не хотел быть братом, и большинство учителей только формально отрабатывали свой кусок хлеба. Да, по-человечески их можно понять, но все же – повторюсь - такой формалист в школе – это трагедия для учеников.
Ну да, я получил «пять» по немецкому языку в школе, потом в военной академии, потом на матмехе, потом на филфаке ЛГУ. Только последний экзамен был серьезным: в 1983 году: с филологов требовали знания. И опять же это был именно литературный немецкий: контакты с иностранцами были строго запрещены. Когда после ЛГУ я захотел работать с немецким языком в Интуристе, меня даже не допустили до экзаменов: настолько плохой была анкета. Такое значение в те годы придавалось биографии. Ушел из военного заведения – социально ненадежен.
Да, я каждый день слушаю на немецком новости или хороший литературный текст, но все же плохо, что у меня нет теплых воспоминаний от занятий немецким языком в школе.
Была такая традиция в нашей семье: на день рождения я мог попросить что-то мне купить; конечно, недорогое. В 12 лет я попросил «Учебник шахматной игры» Панова, а в 13 - «Учебник заочного обучения немецкому языку».
Как сейчас помню эту синюю, увесистую книгу! Опять поразил своих родителей.
Мне нравились, кстати, и дни рождения потому, что это нам напоминало, что мы – семья. Почему-то ни одного нового года мы не встретили вместе!
Меня всю жизнь это поражает.
Сейчас уже все и называется иначе. Я купил не от хорошей жизни: занятия в школе были очень формальными.
Неизгладимое впечатление, к примеру, произвела фраза: «Sascha ist ledig, Nina ist heiratet. Саша холост, Нина замужем». Конечно, если б в школе было б хоть какое-то общение на немецком, такой книги покупать не стоило б.
Екатерина Федоровна не была глупой, но она не поняла, что мне нужна не ее «пятерка», а знания.
ДИРЕКТОР Степанов Борис Васильевич
Странно, но Борису Васильевичу я более обязан эмоционально, чем знаниями. Нас он не учил. Мне было приятно, что он есть – и не приходило в голову требовать большего.
Если честно, для меня он был каким-то идеальным представителем власти.
Да, серьезно: директор школы мне уже казался большим начальником. Это обусловливается моей средой, где не было «начальников».
Когда все же моя тетя (из уважения имени не назову) стала партийным начальником, она сразу стала привилегированной – и ее уровень жизни сразу стал выше нашего – и она давала понять, что мы пониже, чем она. А ее дочь стала директором обувного магазина – и иным женщинам-родственникам доставала зимние сапоги: очень щедрый подарок по тем временам.
В целом, я больше обязан не самому Борису Васильевичу, а его сыну Юре, моему шахматному сопернику в течение 30 лет.
Ни Юра, ни Борис Васильевич не интересовались тем, что я пишу, а если честно, просто не принимали меня всерьез.
Странный парнишка, но все же свой. В юности мне была неприятна эта холодность, но сейчас я нахожу ее нормальной.
Все же спасибо, Борис Васильевич, что вы были!
Вы и сейчас для меня живете.
Недавно я узнал, что и Юра умер. Поразительно! Он совсем не производил впечатление слабого или больного человека.
ЗАВУЧ Елена Александровна Алексеева
Елена Александровна никогда нам не преподавала, но была чем-то вроде доброго ангела школы. Вот возьмет – да и приятно мелькнет. Она казалась самим воплощением корректности: спокойная, выдержанная, рассудительная, она была воплощением настоящей женщины в отличие от тех, что порой пьяными валялись в траве.
В других классах о ней говорили совсем иначе, но я вот возьму, да и не поверю чужим словам.
Учитель ИСТОРИИ Нина Степановна Кузнецова
Здесь я решусь и сказать самое важное про мой город. Я это рассказываю здесь как раз потому, что на занятиях в школе этого сказано не было!! Что ж удивительного, что все так и говорили: «Пьяная Луга».
Что говорится в Википедии?
Лу́га (фин. Laukaa, Лаукаа; иногда тоже Ylä-Laukaa, Юля-Лаукаа) — город (с 1777 года) в России, административный центр Лужского городского поселения и Лужского муниципального района Ленинградской области, город воинской славы России (с мая 2008 года).
Я не выписываю из Википедии всю статью, но горячо прошу читателей в нее заглянуть: чтобы понять, насколько глубоко мой город связан с российской историей. Так трудно было это рассказать на уроках истории?!
Мы жили в Тигельном дворе. Вот справка:
Тигель - от немецкого слова «Tiegel горшок». Это ёмкость для нагрева, высушивания, сжигания, обжига или плавления различных материалов. Тигли — это неотъемлемая часть металлургического и лабораторного оборудования при литье различных металлов, сплавов, и пр. Отличительной особенностью тиглей является применение для их конструкции огнеупорных материалов и высокоустойчивых к различным воздействиям металлов и сплавов. Тигель имеет обычно коническую (усечённый конус) или цилиндрическую форму. Разновидностью тиглей являются также плавильные чашки, плавильные лодочки.
Вот что еще в словаре:
Tile
Old English tigele, from Latin tegula, from an Indo-European root meaning ‘cover’
Ничего из этого сказано не было!! А ведь Тигельный завод – это градообразующее предприятие Луги!!
Про наше вторжение в Чехословакию она сказала: «Вошла армия советских политработников». Я не очень поверил.
Она, как и Киндюк, рассказывала «от» и «до», - и мне было скучно, хоть я не пропускал ее уроков.
С пониманием социальной жизни у меня были особенно большие проблемы – и Нина Степановна ничему меня не научила.
На экзамене она справедливо поставила мне «тройку», потому что я сказал, что численность компартии больше численности профсоюзов.
Она вообще давала понять, что считает меня распущенным, если не хулиганистым парнем – и я бы даже сейчас не решился с ней спорить.
Нина Степановна была типична.
Вот посмотрит строгим взором – и что мне делать: застрелиться?
Мне казалось лицемерием говорить хорошо о жизни: моя жизнь была ужасной.
Занятия историей были особенно скучны не мне одному, - и разве ложь способна кого-то надолго объединить?
Потому и не сложились отношения в классе, что царила ложь.
Да, иные учителя мне неприятны, как преподаватели, а на их человеческие качества я не покушаюсь: наверно, в обычной жизни они были хорошими.
Тут уж не шло и речи о том, чтобы я увлекся: нет, мне просто было скучно, особенно когда дело касалось жалкого вранья о современности.
От детства у меня осталось твердое убеждение, что люди более всего боятся фактов, а выше всего ставят свои слабости.
А что же государство? Я решил, что его задача - позволить им лелеять эти свои слабости, купаться в них.
Вольно или нет, но и учителя включались в советскую идеологическую гонку: и они учили всему, кроме реальной информации, реальных знаний о мире. Из нас выращивали идиотов, и нам же при этом объясняли, как это хорошо.
Ничего хорошего! В реальной жизни мы получали по морде, потому что ее не знали.
Историчка ничего не объясняла из происходящего вокруг: она только добавляла тумана в и без того глупую мою башку.
Что еще меня ужасает в той советской школе, так это полное нежелание хоть как-то нас цивилизовать, привить любовь к искусству.
Я с огромной благодарностью вспоминаю старичка-историка, что превращал уроки в фейерверк мыслей. Он казался немножко не от мира сего: говорил без нарочитой самоуверенности, неловко подтягивал штаны, словно забыв надеть ремень, - но он рассказывал о том, чего я не знал.
Как жаль, что он скоро исчез: он буквально очаровал меня неформальностью рассказа. Как он рассказал о первой мировой войне! До сих пор вспоминаю.
Нина Степановна говорила то же, что и радио - и это было скучно, обидно, противно, потому что не просто не совпадало с реальной жизнью, но противостояло ей.
Учитель ГЕОГРАФИИ Галина Павловна Зайцева.
Я у нее учился откровенно плохо – и мне приятно, что она была со мной подчеркнуто корректна.
Как и со всеми.
Хотя почему «плохо»? На «четверки» выруливал.
Вообще-то милая, эта географичка любила напускать на себя серьезности – и очень мне нравилась в таком состоянии.
Как-то она строго сказала всему классу:
- Не занимайтесь онанизмом: детей не будет!
Я аж подпрыгнул от удивления: о таком можно говорить в школе!! Я ведь уже привык к тому, что в школе от нас прятали реальную жизнь.
Но за все годы учебы в школе о сексе была сказана только эта одна-единственная фраза.
Кстати, припомню и такую историю. Был в школе и лектор! Рассказывал о чем-то умном - и о Германии. Мы с Толей Ефимовым подошли к нему после лекции и весьма многозначительно спросили о проституции.
Он весомо ответил:
- Знаете, ребята, она есть, но она спрятана под большими деньгами.
Меня так поразила серьезность ответа, что до сих пор вспоминаю с благодарностью.
Девочки нашего класса мне не нравились, но были и увлечения, никак не реализовавшиеся: общих вечеров танцев не было. Были школьные КВН - тоже вне класса.
Да, моя школа дала только немножко знаний, но ни в чем меня не увлекла.
Да, такой была наша школа.
Я все же решусь сказать, что в 1970 году покидал и школу, и Лугу с искренним чувством ужаса: я боялся там остаться, я боялся ненависти брата и непонимания мамы.
Но не только этого!
Как-то в 10-ом классе нас привезли на станцию Толмачево и привели на химическое производство. Ясно дали понять, что ждут нас уже в качестве рабочих, - но при этом они не поняли, как нас напугали: мы увидели людей-призраков: они выходили, замотанные в странные белые одежды, они излучали ужас.
И сам воздух фабрики прямо обещал смерть!
В школе я впервые ощутил всю тяжесть, весь ужас одиночества. Поскольку школа была единственным социальным институтом, в котором я пребывал, то от школы я и ждал хоть какой-то правды, хоть какой-то ясности.
Ничего такого и близко не было: меня учили не понимать, от меня просто нагло скрывали информацию.
Да, я тогда не понимал это столь ясно, как сейчас, но чувствовал еще острее.
В школе мне особенно трудно было привыкнуть к самому себе: ведь со мной никто не говорил, никто не объяснял мне самого себя.
Мне часто было больно, но я никому не мог сказать об этой боли.
Три ипостаси этого мира: насилие, похоть, унижение – их я познал в школе.
В школе никогда не звучало слово «свобода».
Все же школа не была тюрьмой! А многое мне и прощалось. Вообще не учил органическую химию и астрономию: так был подавлен смертью отца, - но меня просто пожалели.
Тогда нам лгали из идеологических соображений, а сейчас сама эпоха переполнена ложью. Зачем думать, если есть сериалы и шоу? Тогда скрывали информацию, а теперь ее столько, что человек не в состоянии ее понять.
Но что же мои одноклассники?
Они мне нравились.
Космачевского Сашу и Толю Ефимова я никогда не забывал.
А скольких еще!
Сейчас, оглядываясь на всю жизнь, я могу сказать откровенно и определенно, что школа учила плохо и мало.
Может показаться, что я слишком бескомпромиссно пишу о своем детстве, - но тут я прошу помнить, что ни на кого и ни на что обиды нет: я не верю, что мог бы как-то изменить мою жизнь. Я всегда чувствовал себя беспомощной шестеренкой сложных исторических процессов. Да и разве не лучше принять то, что есть?
Более того: та борьба, что переполняла мое детство, никуда не ушла: мое детство готовило меня к взрослой жизни.
Да здравствуют сложности жизни, да здравствует ее борьба! Нас создают наши проблемы; стоит помнить об этом.
Да, школа подготовила меня к жизни. Да, социальная жизнь - сумасшедший дом - и начинается он в школе.
Все мои учителя показывали, что их жизнь тяжела, что работать им было трудно, - и только Панова поднималась над этой жалкой, угрюмой повседневностью. И тогда, слыша кругом обвинения советской власти, я не верил им, потому что проклинали власть пьяницы! Моя жизнь была тяжела, потому что мой папа - пьяница, - так рано решил я. Поэтому я завидовал всем детям, у которых «настоящие», непьющие отцы. Кого же мне было винить, кроме отца? Сейчас мое экономическое состояние весьма удовлетворительное, потому что я нормальный человек: ни наркотики, ни пьянка меня не привлекают.
26 февраля 2014 года
Воспоминания «Школа романтическая» и «Школа реальная» написаны для школьного сайта Николая Чигиря.